Самосохранение и нравственный долг 7 страница
Бейтсон различал два типа схизмогенезиса. В случае симметричного схизмогенезиса каждая из сторон реагирует на любые проявления силы противника. Всякий раз, когда противник демонстрирует свою силу и решимость, в ответ он получает еще более убедительную манифестацию силы и решимости. Больше всего обе стороны боятся показаться слабыми и нерешительными. Вспомним лозунги «устрашение должно быть убедительным» или «агрессору надо показать, что агрессия будет наказана»; некоторые стратеги даже предлагали сделать автоматическими пусковые механизмы ядерных ракет и тем самым убедить врага, что никакие угрызения совести не остановят в последний момент ядерного возмездия в случае нападения. Симметричный схизмогенезис подпитывает самоуверенность обеих сторон конфликта и фактически разрушает всякую возможность рационального поиска его причин и условий соглашения. Представьте себе углубляющийся конфликт супругов: поскольку каждая сторона хочет добиться своего, а не компромисса, и полагает, что только демонстрация сильной воли и решительности, а не проявление слабости, способствует достижению этой цели, то первоначально незначительные расхождения во мнениях разрастаются и ведут к расколу, причем настолько глубокому, что ни одна из сторон уже не может его преодолеть. Теперь вряд ли кто помнит об изначальной причине конфликта; обе стороны разъяряются настолько, что ведут настоящую борьбу. Взаимные упреки и демонстрации превосходства выходят из-под контроля, брак заканчивается разводом — цепочка дальнейших взаимоотношений прерывается.
|
|
|
Взаимодополняющий схизмогенезис исходит из прямо противоположных предпосылок, но ведет к тем же результатам, а именно — к разрыву взаимоотношений. Схизмогенетическая последовательность действий взаимодополнительна, т. е. решимость одной стороны укрепляется при виде слабости другой, в то время как другая сторона ослабляет свое противодействие, сталкиваясь с проявлениями растущей силы противника. Это типичная тенденция взаимодействий господствующих и подчиняющихся партнеров. Один из них, самодовольный и самоуверенный, упивается проявлениями робости и приниженности другой стороны. В свою очередь, смирение последней усиливается с ростом самодовольства и заносчивости первой. Случаи взаимодополнительного схизмогенезиса столь же многообразны по содержанию, сколь и многочисленны. В качестве примера одной такой крайности можно представить себе банду, затерроризировавшую всю округу и полностью подчинившую ее себе, а затем, будучи уверенной в своем всемогуществе, ввиду отсутствия всякого сопротивления, предъявившую своим жертвам требования, превосходящие их возможности. Безысходность ситуации может заставить жертвы либо взбунтоваться, либо просто покинуть территорию, шантажируемую бандой. В качестве другой крайности можно представить себе взаимоотношения «начальник — подчиненный». Господствующее большинство (национальное, расовое, культурное, религиозное) может принять существование меньшинства при условии, если то будет прилежно демонстрировать ему одобрение господствующих ценностей и готовность жить по господствующим правилам. Меньшинство же будет стараться ублажать господствующее большинство и заискивать перед ним, обнаруживая, однако, что количество уступок, требуемых господствующей группой, все увеличивается по мере роста ее уверенности в том, что ее ценности и правила переданы и вряд ли будут оспариваться. Меньшинство усваивает и то, что стратегия стирания своих собственных отличий как средство достижения цели быть принятым на равных непродуктивна. И оно будет вынуждено либо бежать в гетто, либо изменить стратегию по типу симметричного схизмогенезиса. Но каким бы ни был его выбор, наиболее вероятный исход — разрыв их взаимоотношений.
|
|
|
К счастью, напоминает нам Бейтсон, есть еще и третий тип взаимодействия — обмен. В некотором смысле обмен совмещает качества двух предыдущих моделей, но таким образом, что нейтрализует саморазрушающие тенденции. В отношениях обмена каждый отдельный случай взаимодействия асимметричен, но на достаточно длительном отрезке времени действия обеих сторон уравновешиваются, и таким образом взаимодействие становится «сбалансированным», т. е. оно может долго сохранять свои характеристики, не рискуя при этом оказаться в опасном положении. Проще говоря, обмен означает взаимодействие, в котором каждая сторона должна предложить нечто такое, в чем нуждается другая сторона (например, только среди оскорбленного и униженного меньшинства можно найти людей, готовых выполнять насущно необходимую, но неблагодарную работу, от которой отказываются представители большинства). Зависимость от услуг другой стороны останавливает обоих партнеров обмена от требования завышенного вознаграждения за свои услуги. Является ли обмен (в любой его форме) характеристикой большинства взаимодействий — спорный вопрос. Но так или иначе он присутствует, по определению, в любой сбалансированной и стабильной системе взаимодействий. Обмен может способствовать выживанию и воспроизводству этой системы во времени, особенно когда он принимает форму запоздалого обмена (когда, например, дети «оплачивают» заботу о них своих родителей тем, что заботятся о своих собственных детях). Однако следует отметить, что никакой обмен не застрахован полностью от опасности скатиться к симметричному или комплиментарному схизмогенезису.
|
|
|
|
|
|
Глава 3
Чужаки
Из предыдущих глав мы знаем, что «мы» и «они» имеют смысл только в паре — в противопоставлении (оппозиции) друг другу. Мы — это «мы» лишь постольку, поскольку есть люди, отличные от нас, т. е. «они»; и они сплочены, образуют группу, единое целое только потому, что каждый из них обладает общей характеристикой: никто из них не является «одним из нас». Оба понятия получают свое значение от разделяющей их и сформированной ими границы. Без этого различия, не имея возможности противопоставить себя «им», мы не смогли бы придать смысл своей собственной идентичности.
«Чужаки» же, наоборот, отвергают подобное разделение, они, если можно так сказать, противостоят противопоставлению как таковому, т. е. разного рода различиям, границам, устанавливающим их, и тем самым — определенности социального мира, проистекающей из этих различий. Но именно в том и заключаются их значение, смысл и роль в социальной жизни. Одним лишь своим существованием, не вписывающимся ни в одну из установленных категорий, чужаки отрицают всякую обоснованность общепринятых противопоставлений. Они отвергают «естественный» характер противопоставления, раскрывают его произвольность и ненадежность. Они показывают истинный смысл разделений, которые есть не что иное, как воображаемые линии — их можно зачеркнуть и провести заново.
Во избежание путаницы с самого начала заметим, что «чужак» — не просто незнакомец, т. е. человек, которого мы плохо знаем или не знаем вообще. Скорее всего, справедливо обратное: отличительной чертой чужаков является как раз то, что мы по большей мере их знаем; чтобы распознать в человеке чужака, я должен уже хоть что-то о нем знать. Более того, они вынуждены время от времени непрошено появляться в поле моего зрения, чтобы я мог рассмотреть их вблизи; хочу я того или нет, они прочно обосновываются в обитаемом мною мире и не собираются покидать его. Если бы не это обстоятельство, то они были бы не «чужаками», а просто «никем»: они растворились бы среди множества безликих, взаимозаменяемых фигур, движущихся на фоне моей повседневной жизни (как правило, не навязчиво, не привлекая к себе и не задерживая моего внимания). Я смотрю на них и не вижу их; слушаю и не слышу, что они говорят. Другое дело «чужаки» — их я вижу и слышу. Именно потому, что я замечаю их присутствие, я не могу их игнорировать, не могу отмахнуться от их присутствия, просто не обращая на них внимания, мне трудно осмыслить их существо. Они, как водится, не близки мне и не далеки от меня; не принадлежат ни к «ним», ни к «нам»; это и не друзья, и не враги. Поэтому они становятся причиной путаницы и беспокойства. Я не знаю точно, как я должен вести себя с ними, чего ждать от них, как с ними поступать.
Проводить границы как можно точнее и четче, так, чтобы их без труда можно было заметить, а заметив, усвоить однозначно, — вот дело первостепенной важности для людей, живущих и обжившихся в обитаемом мире. Все приобретенные навыки социальной жизни оказались бы бесполезными и даже вредными, а то и просто самоубийственными, если бы четко обозначенные границы не подавали нам безошибочный сигнал о том, чего можно ожидать и какую модель поведения выбирать для достижения какой бы то ни было цели. И все же эти границы всегда конвенциональны (условны). Люди по обе ее стороны не столь резко отличаются друг от друга, чтобы предотвратить возможность ошибочных классификаций. Поэтому требуется постоянное усилие для поддержания деления на «черное» и «белое» в реальности, где нет никаких резких, безукоризненных линий-разделителей. Например, установление разграничения между ситуациями, когда следует руководствоваться законами человеческого общежития, а когда призывать к войне, всегда будет попыткой придать надуманную (а потому и ненадежную) ясность ситуации, которая не так уж четко обозначилась. Вряд ли когда-нибудь люди бывают «прямо и полностью противоположны» друг другу. Если они различаются в чем-то одном, то непременно сходятся в другом. Сами по себе их различия редко бывают настолько очевидными и безусловными, чтобы их можно было отнести к противоположным категориям. Можно представить, как большинство человеческих свойств изменяется постепенно, гладко и почти незаметно. (Достаточно вспомнить предложенный Шутцем образ не имеющей естественных делений непрерывной линии (континуума), на которой расстояние между двумя людьми, обозначенными рядом, может быть бесконечно малым; очевидно, что любая граница, или точка прерывания, предполагающая распределение всех людей на линии по разные стороны от этой границы и обозначение их резко отличающимися, противоположными категориями, будет сколь произвольной, столь и сомнительной.) Человеческие качества пересекаются и постепенно меняются, поэтому любой водораздел неизбежно предполагает нечто вроде нейтральной «серой» полосы, оставляя на ней тех, относительно кого трудно сразу решить, в какую из противоположных групп их зачислить, учитывая проведенный водораздел. Эта нежелательная, но неизбежная двусмысленность воспринимается и как опасная, поскольку она запутывает ситуацию и чрезвычайно затрудняет надежный выбор отношений, соответствующих как внутригрупповому, так и внегрупповому контексту: выбрать установки на товарищескую кооперацию или на враждебную и настороженную сдержанность. С врагами мы воюем, друзей любим и привечаем, а что делать с теми, кто и не враг, и не друг? Или с теми, кто может быть и тем, и другим одновременно?
Социальный антрополог Мери Дуглас отмечает, что среди нескончаемых человеческих забот решающую роль играет задача вечно «скреплять» сотворенный человеком порядок. Ведь большинство различий, жизненно необходимых человеку, не возникают естественным образом, сами по себе, их нужно вводить и бдительно охранять. (Рассказывают, что в средние века подпольно распространялся рисунок, изображавший четыре черепа и сопровождавшийся надписью: «Угадай, какой из них принадлежал папе, какой — государю, какой — крестьянину, а какой — нищему». Черепа, конечно же, были совершенно одинаковые; их полное сходство намекало на то, что все эти немыслимые и непреодолимые различия, скажем, между принцем и нищим, заключаются лишь в том, что один носил на голове, а другой не носил, но отнюдь не в форме или размерах самой головы. Не удивительно, что рисунок ходил по рукам подпольно). Ради этой цели надо уменьшить или уничтожить вовсе ту двусмысленность, которая размывает границы и тем самым разрушает замысел, вожделенный порядок, вносит путаницу туда, где должна быть ясность. Именно мое представление о желаемом порядке, мое понимание того, что ладно и прекрасно, побуждает меня противостоять этим двусмысленным явлениям реальности, не укладывающимся в существующие разграничения. Этот «мусор», который я старательно пытаюсь вымести вон, есть просто нечто «неуместное», нечто, не имеющее своего четко определенного места в моем видении мира. И дело даже не в том, что это явление «неправильно» само по себе, а в том, что оно обнаруживается там, где его не должно быть, что и делает его нежелательным и отталкивающим.
Вот несколько примеров. Некоторые растения мы считаем «сорняками», безжалостно вытравляем и выкорчевываем их именно потому, что они угрожают стереть границу между нашим садом и дикой природой. Зачастую «сорняки» хороши на вид, благоуханны и привлекательны; мы, наверное, восхищались бы ими как прекрасными дикорастущими экземплярами, увидев их в лесу или в поле.
Вся «вина» их заключается в том, что они непрошеными гостями являются туда, где все должно быть аккуратно подстрижено и убрано, — на лужайку, в сад, на грядку или на цветочную клумбу. Они нарушают предустановленную нами гармонию, разрушают наш замысел. Нам нравится тарелка с едой на обеденном столе, но ее появление «не на месте» — на простыне или на подушке — вызвало бы отвращение по одной простой причине: это разрушает все устройство нашего дома, предполагающего, что два одинаковых пространства содержатся строго раздельно и предназначены для не совмещаемых нами функций: одно служит как спальня, а другое — как столовая. Даже самые элегантные, начищенные до блеска туфли, с гордостью надеваемые на ноги, покажутся «грязными», если их водрузить на стол. То же можно сказать и о прядях волос или обрезках ногтей, хотя и волосы, и ногти обычно являются предметом нашей нежной заботы и гордости, пока они остаются принадлежностями нашего тела. Оказалось, что некоторые химические компании вынуждены были наклеивать совершенно разные этикетки на упаковки с одинаковыми моющими средствами, так как в ходе проведенных исследований было установлено, что наиболее щепетильным домохозяйкам и в голову не приходит пользоваться одним и тем же средством и в ванной комнате, и на кухне. Во всех подобных случаях то непомерное внимание, которое мы уделяем «борьбе за чистоту», расставляя вещи по своим местам (где они «должны быть»), вызвано необходимостью блюсти чистоту и ясность границ между различиями, делающими наш мир упорядоченным, а тем самым пригодным и удобным для жизни.
Водораздел между внутригрупповыми и межгрупповыми различиями, между «нами» и «ними», принадлежит к числу наиболее горячо отстаиваемых и требует к себе самого большого внимания. Можно сказать, что существование внешней группы не только полезно, но и неизбежно, необходимо для внутригрупповых отношений, поскольку подчеркивает тождественность группы, укрепляет ее сплоченность и совместимость. Но то же самое нельзя сказать о той бесформенной «серой» массе, расположенной между двумя группами. Считается, что она едва ли может приносить какую-нибудь пользу; в ней видят только вред без каких бы то ни было определений. Отсюда и излюбленный политиками, добивающимися популярности и поддержки путем мобилизации патриотических чувств или партийной сплоченности по принципу «Кто не с нами, тот против нас». В столь категоричном разделении нет места промежуточной, нерешительной или просто естественной позиции. Если же допустить существование таких позиций, то это означало бы признать разделение между «правыми» и «неправыми» не настолько абсолютным, как предполагалось.
Многие политические партии, церковные, националистические, сектантские и т. п. организации тратят гораздо больше времени и сил на борьбу с собственными инакомыслящими, нежели с провозглашенными врагами. Вообще же предателей и отступников ненавидят гораздо сильнее, чем признанных, открытых врагов. Для националиста или воинствующего члена партии ни один враг не может быть столь презираем и ненавистен, как «один из нас» — перебежчик или тот, кто недостаточно громко осуждает врага; примиренчество осуждается гораздо сильнее, чем открытая враждебность. Все религии ненавидят своих еретиков больше, чем неверных, и преследуют их с большим рвением. «Раскалывание рядов», «раскачивание лодки» и «перебегание от одной баррикады к другой» считаются самыми тяжкими из всех преступлений, в которых лидеры могут обвинить своих приверженцев. Такие обвинения обычно выдвигаются против людей, которые думают (или хуже того — говорят, а еще хуже — доказывают своими поступками), что разделение между их нацией, партией, церковью, движением и теми, кого называют врагом, не является абсолютным; против людей, которые считают, что взаимное понимание и даже соглашение возможно, или утверждают, что их собственная группа не так уж непорочна и сама по себе не может быть вне подозрений и всегда правой.
Опасность угрожает границе с двух сторон. Ее могут разлагать изнутри двуличные люди, заклейменные как дезертиры, подрывающие групповые ценности, нарушающие единство рядов, перевертыши. На границу могут покушаться и в конце концов разорвать ее извне те, кто, будучи «не такими, как мы», требуют, чтобы с ними обращались так же, как с нами; те, кто покинул место, где они безошибочно определялись как чужаки, «не мы», и теперь пребывают там, где их по ошибке можно принять за тех, кем они не являются. Совершая подобный «переход», они тем самым демонстрируют, что граница, считавшаяся надежной и непроницаемой, далеко не герметична. Одного только этого греха было бы достаточно, чтобы возбудить негодование и желание возвратить их туда, откуда они явились: один их вид вызывает чувство незащищенности, в них есть что-то, смутно ощущаемое как опасность. Нам кажется, что, снявшись с насиженного места и придя к нам, они совершили подвиг, но именно это заставляет нас подозревать, что они обладают какой-то ужасной, мистической силой, которую мы не можем отразить, хитростью, которую мы не в силах разгадать; мы вынуждены предполагать, что они замышляют что-то недоброе и могут использовать свое страшное превосходство в ущерб нам. В их присутствии мы чувствуем себя неуверенно; мы полусознательно ждем от них поступков опасных и отвратительных. Не случайно понятия «неофит» (недавно обращенный в нашу веру), «нувориш» (вчерашний бедняк, которому вдруг повезло, и сегодня он присоединился к богатым и могущественным), «выскочка» (занимавший низкую социальную позицию и быстро пробившийся к власти) отягощены бременем порицания, отвращения и презрения. Такими понятиями обозначают людей, которые еще вчера были «там», а сегодня уже находятся «здесь». Им нельзя доверять уже из-за самой их мобильности и необыкновенной способности быть и здесь и там по собственной воле: ведь они нарушили то, что должно оставаться незыблемым и непроницаемым. Этот первородный грех им нельзя ни забыть, ни отпустить; он никуда не денется.
Такие люди вызывают беспокойство и по другой причине. Они и в самом деле «новички», не знакомые ни с нашим образом жизни, ни с нашими манерами и привычками. То, что нормально и естественно для нас, с рождения усвоивших этот образ жизни, для них странно и непостижимо. Для них смысл наших обычаев не является само собой разумеющимся, поэтому они задают вопросы, на которые мы не знаем, как отвечать, поскольку не видим в них смысла, и у нас никогда не возникало потребности задаваться вопросами типа: «Почему вы это делаете так?», «Какой в этом смысл?», «Не пробовали ли вы делать это иначе?» Сам образ нашей жизни, делающий ее для нас такой безопасной и уютной, ставится под сомнение, превращается в предмет для обсуждения, мы должны его обосновывать, объяснять, доказывать. Он уже не представляется столь самоочевидным, а потому и безопасным. Но утрата безопасности не так-то легко прощается. И вообще мы не склонны это прощать. Вот почему подобные вопросы мы расцениваем как нанесение обиды, споры — как ниспровержение самих основ нашего существования, а сравнения — как заносчивость и желание плюнуть нам в лицо. Мы сразу же стремимся сомкнуть ряды для «защиты нашей жизни» от наплыва чужаков, виновных во внезапно обнаружившемся кризисе уверенности. Наша неуверенность превращается в озлобленность против нарушителей спокойствия.
Дата добавления: 2018-06-01; просмотров: 330; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!