Самосохранение и нравственный долг 2 страница
Подводя первые и приблизительные итоги, можно сказать: то, что отличает социологию и придает ей особый характер, — это привычка рассматривать человеческие действия как элементы более широких структур, т. е. отнюдь не случайных совокупностей действующих лиц, замкнутых в сети взаимной зависимости (зависимость же есть состояние, при котором вероятность того, что действие будет предпринято, как и вероятность успеха этого действия, меняются в соответствии с тем, что представляют собой другие действующие лица, что они делают или могут сделать). Социологи спросили бы, каковы могут быть последствия этой замкнутости, ограниченности людей рамками отношений взаимной зависимости для их реальных и возможных действий. Такого рода вопросы и формируют объекты изучения социологии, которую более всего интересуют структуры-, сети взаимосвязей, взаимообусловленность действия и увеличение или сокращение степеней свободы действующих лиц. Единичные действующие лица, вроде меня или вас, оказываются в поле зрения социологического исследования в качестве единиц, членов или партнеров в сети взаимозависимостей. Можно сказать, что основными вопросами социологии являются следующие: в каком смысле значима эта зависимость одних людей от других, что бы они ни делали; в каком смысле значимо то, что они всегда живут (и не могут иначе) сообществом, во взаимосвязи, обмениваясь, конкурируя и кооперируясь с другими людьми? Все это, охватываемое такого рода вопросами (а не некая отдельная совокупность людей или событий, отобранных для целей исследования, и не определенный набор человеческих действий, отвергнутый другими направлениями исследований), составляет особую область социологического анализа и позволяет определить социологию как относительно самостоятельную отрасль гуманитарных и социальных наук. Итак мы можем заключить, что социология является первым и основным способом осмысления человеческого мира; в принципе его можно осмысливать и другими способами.
|
|
|
Среди этих других способов, от которых мы отделили социологию, особое место занимает так называемый здравый смысл. Вероятно, социология более, чем другие отрасли науки, обнаруживает свою связь со здравым смыслом (с этим богатым, хотя и неорганизованным, несистематическим, зачастую не передаваемым словами знанием, которым мы пользуемся в нашей обыденной жизни), чреватую существенными для ее существования и практики проблемами.
В самом деле, лишь немногие науки озабочены тем, чтобы выразить свое отношение к здравому смыслу; многие даже не замечают его существования, не говоря уже о том, чтобы видеть в нем проблему. Большинство наук определяется в понятиях границ, отделяющих их от других наук, или «мостов», соединяющих с ними, — посредством надежных и систематических, как и они сами, направлений исследований. Они не чувствуют достаточной общности со здравым смыслом, чтобы утруждать себя проведением границ или наведением мостов с ним. И их безразличие, следует признать, вполне обоснованно: здравому смыслу нечего сказать о предметах, которые занимают физику, химию, астрономию или геологию (а если он берется судить о них, то только с любезного позволения самих этих наук и лишь в той мере, в какой им удается сделать свои замысловатые открытия понятными для простых людей). Предмет изучения физики или астрономии вряд ли когда-либо окажется в поле зрения обычных людей — внутри, так сказать, вашего и моего повседневного опыта. И потому мы, будучи не экспертами, а простыми людьми, не можем составить своего мнения об этих предметах без подсказки ученых. Объекты, исследуемые упомянутыми науками, обнаруживают себя лишь при весьма специфических обстоятельствах, которые обычным людям недоступны: на экране ускорителя стоимостью в миллионы долларов, сквозь линзы гигантского телескопа, на дне шахты глубиной в несколько тысяч метров, — только ученые могут их наблюдать и экспериментировать с ними. Эти объекты и события — монополия конкретной отрасли науки (или даже нескольких избранных ее экспериментаторов), собственность, не разделяемая ни с кем, кто не принадлежит к данной профессии. Будучи полновластными собственниками опыта, доставляющего данные для исследований, ученые полностью контролируют обработку, анализ и интерпретацию этих данных. Результаты такой обработки должны подвергаться тщательному критическому рассмотрению со стороны других ученых — но только ученых. Они не должны состязаться с общественным мнением, здравым смыслом или какой-то другой формой проявления мнения неспециалистов по одной простой причине: общественного мнения или точки зрения здравого смысла по изучаемым ими вопросам не существует.
|
|
|
|
|
|
Другое дело — социология. В социологическом исследовании не используются гигантские ускорители или радиотелескопы. Опыт, поставляющий данные для социологических открытий, которые затем ложатся в основу социологического знания, — это опыт обычных людей в их обычной, повседневной жизни; опыт, доступный в принципе (хотя на практике и не всегда) каждому; опыт, который до того, как попасть в магический кристалл социолога, был уже пережит кем-то — несоциологом, человеком, не обученным социологическому языку и не умеющим смотреть на вещи с социологической точки зрения. В конце концов, мы все живем в окружении других людей и взаимодействуем друг с другом. Все мы хорошо усвоили, что наши выгоды зависят и от деяний других людей. Все мы, и не однажды, прошли через страшный опыт разрыва отношений с друзьями и чужими. О чем бы ни толковала социология, все это уже было в нашей жизни. Так и должно быть, иначе мы не смогли бы управлять ходом нашей жизни. Для того чтобы жить в сообществе с другими людьми, нам нужно многое знать; «здравый смысл» и есть название этому знанию.
|
|
|
Глубоко погруженные в повседневную обыденность, мы едва ли когда-нибудь останавливаемся, чтобы осмыслить пройденное нами; еще реже бывает у нас возможность сравнить наш личный опыт с судьбой других людей, увидеть социальное в индивидуальном, общее в частном; именно это и делают для нас социологи. Нам нужно, чтобы они показали, как наши индивидуальные биографии переплетаются с историей, которую мы разделяем с другими людьми. И неважно, удается социологам продвинуться столь далеко или нет, у них все равно нет другой точки отсчета, кроме повседневного опыта, который они разделяют с вами и со мной, т е. кроме того «сырого материала», который насыщает повседневную жизнь каждого из нас. Уже по одной этой причине социологи, как бы они ни старались следовать примеру физиков или биологов и отстраняться от изучаемых ими объектов (т. е. смотреть на ваш и мой жизненный опыт как на «внешний объект», с точки зрения беспристрастного и отдаленного наблюдателя), не могут полностью уйти от того внутреннего знания об опыте, который они пытаются понять. И как бы они ни старались, им суждено находиться по обе стороны того опыта, который они стремятся интерпретировать, т. е. быть вне и внутри него одновременно. (Заметьте, как часто социологи употребляют личное местоимение «мы», когда сообщают о своих открытиях и формулируют свои общие положения. Они говорят «мы» вместо того, чтобы назвать «объект», включающий в себя и тех, кто исследует, и тех, кого исследуют. Можете ли вы представить себе физика, который говорит о себе и о молекулах «мы»? Или астронома, называющего себя и звезды одним словом — «мы»?)
Но отношения социологии и здравого смысла еще более специфичны. Явления, которые наблюдают и обобщают физики и астрономы, открываются им в невинном, первозданном виде, не обработанными, свободными от ярлыков, готовых определений и предварительных интерпретаций (за исключением тех случаев, когда физики, первыми проводя некоторые эксперименты, вызывают своими интерпретациями само появление этих феноменов). Они ждут, пока физик или астроном не даст им названия, не определит их место среди других явлений и не разместит в упорядоченном целом; короче говоря, пока он не обозначит их, не придаст им значение. Но крайне мало, если существуют вообще, социологических эквивалентов (аналогов), подобных чистым и неизвестным феноменам, которые еще раньше не получили бы какого-нибудь значения. Изучаемые социологами человеческие действия и взаимодействия уже были названы и обдуманы, пусть недостаточно связно и внятно, самими действующими лицами: еще до того, как социолог приступил к их изучению, они были объектами обыденного знания и здравого смысла. Семья, организация, родственные связи, соседские общины, города и деревни, нации и церкви, любые другие совокупности людей, основанные на регулярном взаимодействии, уже давно были наделены значением и смыслом другими действующими лицами, так что теперь действующие лица сознательно обращаются к ним в своих действиях как к носителям данных им значений. Простые люди и профессиональные социологи, описывая эти объекты, могут пользоваться одними и теми же названиями, одним и тем же языком. Какое бы социологическое понятие мы ни взяли, оно всегда будет отягощено значениями (смыслами), данными ему обыденным знанием и здравым смыслом «простых» людей, вроде нас с вами.
Понятно, что социология слишком тесными узами связана со здравым смыслом, чтобы позволить себе так же беспристрастно и высокомерно обращаться с ним, как делают это, например, химия или геология. И нам, простым людям, тоже позволено размышлять о взаимозависимости людей, об их взаимодействиях, и рассуждать со знанием дела. Разве мы сами не испытываем эту взаимозависимость и взаимодействие? К социологическому обсуждению открыт широкий доступ, и пусть не каждый из нас получает приглашение присоединиться к нему, зато нет и четко обозначенных барьеров или запретов. Здесь всегда можно оспорить едва намеченные границы, надежность которых не гарантирована заранее (в отличие от наук, исследующих объекты, недоступные обыденному опыту), как, впрочем, и самостоятельность социологии в пределах социального знания, ее право делать авторитетные заключения о предмете. Именно поэтому для социологии (если она хочет ощущать себя наукой) как упорядоченной совокупности знаний так важно провести границу между собственно социологическим знанием и здравым смыслом, всегда содержащим социологические идеи. Вот почему социологи уделяют этому гораздо больше внимания, чем другие ученые.
Мы можем отметить по меньшей мере четыре изначальных отличия социологии от здравого смысла (нашего с вами «сырого» знания жизни) по их отношению к общей для них сфере — человеческому опыту.
Начнем с того, что в отличие от здравого смысла социология пытается подчиняться строгим правилам ответственных высказываний, которые считаются атрибутом науки (в отличие от других, по общему мнению, более свободных и менее бдительно контролирующих себя форм знания). Это значит, что к социологам предъявляется требование очень четко различать высказывания, проверяемые доступным опытом, и высказывания, которые могут претендовать только на статус условного и непроверенного мнения, причем делать это различие так, чтобы оно было понятно каждому. Социологи, скорее воздерживаются от неверного представления идей, основанных только на их собственных, убеждениях (пусть даже самых страстных и глубоких), в качестве проверенных открытий, несущих на себе печать широкого признания и авторитета в науке. Правила ответственных высказываний требуют, чтобы «кухня» исследователя, т. е. вся совокупность процедур, приведших к завершающим выводам и выступающих гарантом их достоверности, была широко открыта для неограниченного общественного обозрения; приглашение повторить испытание, воспроизвести эксперимент и даже, возможно, опровергнуть выводы должно быть обращено к каждому желающему. Такие ответственные высказывания должны соотноситься с другими суждениями по данной теме; они немогут просто отвергнуть другие, уже высказанные точки зрения или умолчать о них, как бы эти точки зрения ни противоречили им и, следовательно, сколь бы неудобными они ни были. Предполагается, что, коль скоро правила ответственных высказываний честно и скрупулезно соблюдены, то тем самым резко повышается (или почти полностью гарантируется) надежность; обоснованность и, в конечном счете, практическая значимость утверждений. Наша общая уверенность в надежности убеждений, удостоверенных наукой, по большей части основывается на ожидании, что ученые и в самом деле следуют правилам ответственных высказываний и что наука как профессия побуждает каждого ученого следовать этим правилам во всех случаях. Что до самих ученых, то они указывают на достоинства ответственных высказываний как на аргумент в пользу превосходства предлагаемого ими знания.
Второе отличие касается размеров поля, на котором собирается материал для суждений. Для большинства из нас, непрофессионалов, такое поле ограничено нашим собственным жизненным миром: тем, что мы делаем; людьми, с которыми мы общаемся; целями, которые мы перед собой ставим и которые, как мы полагаем, другие люди также ставят перед собой. Мы очень редко пытаемся (если вообще пытаемся) подняться над уровнем наших повседневных интересов, расширить горизонт своего опыта, поскольку это требует времени и ресурсов, которые большинство из нас не может позволить себе затратить на такую попытку. И несмотря на невероятное разнообразие жизненных условий, каждый опыт, почерпнутый только из индивидуального жизненного мира, всегда фрагментарен и по большей части односторонен. Эти изъяны можно устранить лишь одним способом: объединить вместе и затем сопоставить друг с другом опыты из бесчисленного множества жизненных миров. И вот тогда раскрывается неполнота любого индивидуального опыта, равно как и сложная совокупность взаимосвязей и взаимозависимостей, в которой он существует, — совокупность, простирающаяся далеко за пределы, обозримые с удобных позиций индивидуальной биографии. В результате такого расширения горизонтов оказывается возможным раскрыть тесную связь между индивидуальной биографией и более общими социальными процессами, которые не всегда осознаются индивидом и которые отдельный индивид наверняка не способен контролировать. Именно поэтому стремление социологов к более широкой, чем индивидуальный жизненный мир, перспективе имеет особое — и не только количественное (больше данных, больше фактов и статистики вместо отдельных случаев), но и качественное — значение в плане использования знаний. Для людей, вроде нас с вами, преследующих свои частные цели в жизни и стремящихся приобрести больший контроль над своим положением, социологическое знание может дать нечто большее, чем простой здравый смысл.
В-третьих, социология и здравый смысл различаются тем, каким способом они придают смысл человеческой реальности; какими удовлетворяются объяснениями по поводу того, почему все устроено так, а не иначе. Думаю, вы гораздо больше меня знаете по собственному опыту, что именно вы являетесь автором своих действий; вы знаете: все, что вы делаете (хотя не всегда это относится к результатам действий), проистекает из ваших намерений, ожиданий или целеполагания. Обычно вы знаете, как поступать, чтобы добиться желаемого положения вещей, будь то стремление обладать предметом, завоевать расположение учителя или прекратить насмешки друзей. Вполне естественно, что точно так же, как вы представляете себе свои действия, вы представляете и действия других. Вы объясняете себе их действия, приписывая их исполнителям намерения, которые известны вам из вашего опыта. И это наверняка единственный способ, каким мы можем придать смысл окружающему нас человеческому миру, — но лишь до тех пор, пока черпаем средства объяснения исключительно из нашего внутреннего жизненного мира. Мы склонны воспринимать все происходящее в мире в целом как результат чьего-то преднамеренного действия: всегда ищем виновников происшествия и, найдя их, думаем, что наше расследование закончено. Мы полагаем, что за каждым событием, которое нам нравится, скрывается чья-то добрая воля, а за тем, которое нам не нравится, — чьи-то недобрые намерения. Нам трудно понять, что ситуация не является результатом преднамеренного действия некоего определенного «субъекта»; и мы так просто не откажемся от нашего убеждения в том, что любая неблагоприятная ситуация может быть исправлена, если только кто-то где-то захочет предпринять правильное действие. Те, кто больше остальных объясняет нам мир — политики, журналисты, рекламные агенты, — подыгрывают этому нашему стремлению, говоря о «нуждах государства», «требованиях экономики» так, как если бы государство или экономика были сделаны по мерке отдельных людей, наподобие нас с вами, и могли иметь нужды и заявлять требования. Вместе с тем они изображают сложные проблемы народов, государств и экономических систем (имеющие глубокие корни в самой структуре этих образований) как результат помыслов и деяний нескольких индивидов, которых можно назвать по имени, поставить перед камерой или взять у них интервью. Социология противостоит такой персонифицированной точке зрения на мир: начиная свои исследования скорее с подобных образований (совокупности зависимостей), чем с индивидуальных действующих лиц и простых действий, она тем самым показывает, что общепринятая метафора преднамеренно действующего индивида не годится для объяснения человеческого мира, включая и наш собственный мир, всецело личный и частный от помыслов до деяний. Рассуждая социологически, мы предпринимаем попытку понять смысл человеческого существования посредством анализа многообразных взаимозависимостей человека — самой непреложной реальности, объясняющей и наши мотивы, и результаты их активизации.
Наконец, давайте вспомним и то, что сила воздействия здравого смысла на способ нашего понимания мира и себя самих (иммунитет здравого смысла к сомнениям, его способность к самоутверждению) зависит от кажущейся самоочевидности его предписаний. Они «покоятся» на рутинной, монотонной природе повседневной жизни, которая «информирует» наш здравый смысл и, в свою очередь, «информируется» им. Пока мы делаем обычные, привычные ходы, заполняющие большую часть нашей повседневной жизни, нам нет нужды заниматься самопроверкой и самоанализом. Если что-то повторяется довольно часто, то оно становится знакомым, а знакомое обладает свойством самообъяснения; оно не создает затруднений и не вызывает любопытства и, таким образом, остается невидимым, неразличимым. Вопросов никто не задает, поскольку все удовлетворены тем, что «вещи таковы, каковы они есть», «люди таковы, каковы они есть», и с этим вряд ли можно что-то поделать. Узнаваемость, привычность — злейший враг любознательности и критичности, а стало быть и всего нового, готовности к переменам. В столкновении с этим знакомым миром, в котором правят привычки и подтверждающие друг друга верования, социология действует как назойливый и раздражающий чужак. Она нарушает уютную и спокойную жизнь своими вопросами, никто из «местных» не припомнит, чтобы их когда-нибудь задавали, не говоря уже об ответах на эти вопросы. Такие вопросы превращают очевидные вещи в головоломки: они «очуж-дают» знакомое. Вдруг повседневная жизнь становится предметом внимательнейшего изучения. И тогда оказывается, что она — всего лишь один из возможных способов жизни, а не единственный и не «естественный» ее способ.
Подобные вопросы и вторжения в обыденность не каждому могут понравиться; многие предпочли бы отвергнуть такое превращение известного в неизвестное, поскольку оно предполагает рациональный анализ вещей, которые до сих пор просто «шли своим чередом». (Можно вспомнить киплинговскую многоножку, без труда переставлявшую все свои сто ножек, пока коварный льстец не начал превозносить ее исключительную память, благодаря которой она никогда не поставит тридцать седьмую ножку раньше тридцать пятой, пятьдесят вторую — до девятнадцатой… Поверив в это, несчастная многоножка не могла больше ступить и шагу…) Кто-то может почувствовать себя шокированным и даже униженным: то, что было таким знакомым и чем гордился, теперь обесценено, выставлено никчемным и смешным, и сопротивление его вполне понятно. И все же превращение, о котором ццет речь, имеет свои преимущества, а самое важное в нем то, что оно может открыть новые, до сих пор неведомые возможности для жизни с большим самосознанием и пониманием и даже с большей свободой и самоконтролем.
Дата добавления: 2018-06-01; просмотров: 279; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!