Черная ворона среди белых ворон
И последний документ из пакета – так называемая «записка Шелепина». Ну, это вообще чудо, ибо она… РУКОПИСНАЯ!!! Да, именно так – 3 марта 1959 года председатель КГБ Александр Шелепин от руки написал Хрущеву письмо, которое, тем не менее, имеет входящий номер 632-щ и гриф «совершенно секретно». При этом зарегистрирована она была один-единственный раз, при передаче в Особую папку, 9 марта 1965 года.
«Товарищу Хрущеву Н. С.
В Комитете государственной безопасности при Совете Министров СССР с 1940 года хранятся учетные дела и другие материалы на расстрелянных в том же году пленных и интернированных офицеров, жандармов, полицейских, осадников, помещиков и т. п. лиц бывшей буржуазной Польши. Всего по решениям специальной тройки НКВД СССР было расстреляно 21857 человек, из них: в Катынском лесу (Смоленская область) 4421 человек, в Старобельском лагере близ Харькова 3820 человек, в Осташковском лагере (Калининская область) 6311 человек и 7305 человек были расстреляны в других лагерях и тюрьмах Западной Украины и Западной Белоруссии.
Вся операция по ликвидации указанных лиц проводилась на основании Постановления ЦК КПСС от 5 марта 1940 года. Все они были осуждены к высшей мере наказания по учетным делам, заведенным на них как на военнопленных и интернированных в 1939 году.
С момента проведения названной операции, т. е. с 1940 года никаких справок по этим делам никому не выдавалось и все дела в количестве 21857 хранятся в опечатанном помещении.
|
|
|
Для Советских органов все эти дела не представляют ни оперативного интереса, ни исторической ценности. Вряд ли они могут представлять действительный интерес для наших польских друзей. Наоборот, какая-либо непредвиденная случайность сможет привести к расконспирации проведенной операции, со всеми нежелательными для нашего государства последствиями. Тем более, что в отношении расстрелянных в Катынском лесу существует официальная версия, подтвержденная произведенным по инициативе Советских органов власти в 1944 году расследованием Комиссии, именовавшейся: “Специальная комиссия по установлению и расследованию расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу военнопленных польских офицеров”.
Согласно выводам этой комиссии все ликвидированные там поляки считаются уничтоженными немецкими оккупантами. Материалы расследования в тот период широко освещались в советской и зарубежной печати. Выводы комиссии прочно укрепились в международном общественном мнении.
Исходя из изложенного, представляется целесообразным уничтожить все учетные дела на лиц, расстрелянных в 1940 году по названной выше операции.
|
|
|
Для исполнения могущих быть запросов по линии ЦК КПСС или Советского правительства можно оставить протоколы заседаний тройки НКВД СССР, которая осудила указанных лиц к расстрелу и акты о приведении в исполнение решений троек. По объему эти документы незначительны и хранить их можно в особой папке.
Проект постановления ЦК КПСС прилагается».
И сам проект:
«Разрешить Комитету Государственной Безопасности при Совете Министров СССР ликвидировать все дела по операции, проведенной в соответствии с Постановлением ЦК КПСС от 5 марта 1940 года, кроме протоколов заседаний тройки НКВД СССР».
Казалось бы, уж эта-то бумага – фальшивка на сто процентов. Однако не будем спешить. Слишком она необычна – а подложные документы все-таки стараются хоть как-то подогнать под подлинные, пусть и наделав при этом кучу ошибок.
Рассмотрим ее повнимательнее…
Что в первую очередь бросается в глаза – так это категорическое несовпадение приведенных здесь цифр с прочими документами «пакета № 1». То, что подлежащая учету численность может «гулять» на несколько процентов – дело житейское. Но в «записке Шелепина» указано, что расстреляны были 21857 человек, а в предыдущих документах говорится о 25 700. Ничего себе разброс! Изготовители «пакета № 1» пользовались последними изысканиями историков, а откуда взялись цифры в «записке Шелепина»?
|
|
|
Как ни странно, мы довольно легко находим предполагаемый источник. 30 августа 1940 года из 1-го спецотдела НКВД СССР в отдел «А» НКГБ СССР были переданы некие «польские дела 1940 года» в количестве 21365 штук. Что это были за дела – Бог весть, но число их примерно совпадает с названным в «записке Шелепина» и в принципе может служить источником, причем доступным без глубокого архивного поиска, но… только тем, кто работает в органах госбезопасности, причем на таком уровне, что имеет свободный доступ к архивам.
Если подходить к делу стилистически, то из всего «пакета № 1» «записка Шелепина» – единственный документ, который мог быть составлен в том ведомстве, коему он приписывается. По крайней мере, первые три абзаца похожи по стилю на документы госбезопасности сталинских времен, а с тех пор стилистика вряд ли успела сильно измениться. Правда, средние два абзаца выделяются какой-то неуклюжестью изложения, но два последних опять похожи на ведомственные. Так что по стилю явных и откровенных ляпов здесь нет.
Могло ли это письмо появиться на свет таким, какое оно есть – написанным от руки и зарегистрированным в 1965 году? Этот вопрос исследовал следователь ГВП Яблоков. И вот что он разузнал:
|
|
|
«Готовясь к допросу Шелепина… я 10 декабря 1992 г. переговорил по телефону с директором Архива Президента РФ Коротковым. Он сказал, что… на письме Шелепина действительно стоит штамп ЦК КПСС от 9 марта 1965 г., но в чем причина длительного временного разрыва между датой изготовления документа и его регистрацией в ЦК КПСС, он не знает. Каких-нибудь других документов, разъясняющих эту ситуацию, в архиве нет.
В тот же день я по предложению Короткова связался по телефону с его заместителем А. С. Степановым, который пояснил, что в практике КГБ в 50-60-х и последующих годов существовал порядок изготовления особо важных документов в единственном экземпляре, рукописным способом и особо доверенными людьми. О том, что письмо исполнено таким образом, свидетельствует каллиграфический почерк, который явно не соответствует почерку Шелепина. Каждая буква текста выполнена отдельно и с особым старанием. На документе не проставлен ни номер экземпляра, ни их количество. Документ длительное время, с 3 марта 1959 г., не регистрировался, очевидно потому, что находился в сейфе у заведующего общего отдела ЦК КПСС Малина. Такое положение имело место с многими другими документами аналогичного значения. В 1965 году Малин уходил с этой должности и поэтому 9 марта 1965 г. под номером 0680 документы были зарегистрированы и текущем делопроизводстве ЦК КПСС, а 20 марта 1965 г. под номером 9485 переданы в Архив ЦК КПСС…»[188]
Более того, 11 декабря Яблоков по телефону переговорил с начальником центрального архива Министерства безопасности РФ и выяснил, что письмо мог готовить один из особо доверенных сотрудников секретариата председателя КГБ.
...Ну что ж, все сходится, и документ, похоже, подлинный – не в том, конечно, смысле, что поляков расстреляли наши, а по части времени и места изготовления. Сам Шелепин на допросе утверждал, что «после доклада кого-то из его подчиненных (скорее всего из архивного подразделения) о том, что целая комната в архиве постоянно занята ненужными для работы совершенно секретными документами, и предложения запросить в ЦК КПСС разрешение на их уничтожение, он дал на это согласие, не зная, о какой проблеме шла речь. Через некоторое время тот же исполнитель принес ему выписку из решения Политбюро и письмо от его имени Хрущеву. К этому времени он был в должности всего три месяца, а до того не соприкасался с деятельностью КГБ… В первые месяцы, не чувствуя себя профессионалом в этой области, он во всем доверялся тому, что готовили подчиненные, и поэтому подписал, не вникая в существо вопроса, письмо Хрущеву и проект постановления Президиума ЦК КПСС»[189].
Весьма убедительно рассказано, и если бы речь шла о документах, посвященных переводу пленных из УПВ в ГУЛАГ, можно было бы и поверить. Но только не надо песен о том, что человек, получивший такую информацию, не испытал шока и подписал документ, «не вникая». Тут что-то одно: либо расстрел 23 тысяч, либо бездумная подпись.
В личном архиве Владислава Шведа содержится беседа с Валерием Харазовым, близким другом Шелепина. Они дружили еще со школы и впоследствии часто встречались и разговаривали. О «катынском деле» он услышал от своего друга в 1962 или 1963 году, во время совместной прогулки по московским скверам, когда зашел разговор о Польше.
«Шелепин впервые рассказал Харазову, что вскоре (месяца через два) после начала его работы в должности Председателя КГБ, ему доложили, что в 1940 г. в Катыни сотрудники НКВД расстреляли поляков. На подпись Шелепину принесли записку, адресованную Н. С. Хрущеву, с просьбой об уничтожении учетных дел расстрелянных польских военнопленных. Кто был инициатором подготовки данной записки, В. И. Харазов не знает…
Шелепин согласился с предложением об уничтожении учетных дел польских военнопленных, так как разделял мнение авторов записки о том, что в будущем “какая-либо непредвиденная случайность может привести к расконспирации проведенной операции, со всеми нежелательными для нашего государства последствиями”… Шелепин высказался в том плане, что сохраненные учетные дела в будущем могут нанести серьезный удар по престижу СССР».
Так что пусть и зыбкое, но косвенное подтверждение того, что все произошло действительно в хрущевские времена, мы имеем.
Следующий вопрос – о судьбе самих дел. Если предложение Шелепина было принято, то должно существовать соответствующее постановление ЦК КПСС. В «пакете № 1» его нет. Стало быть, оно лежит на своем месте, в папке с постановлениями ЦК за март 1959 года – если решение состоялось, или… или не лежит!
Кстати, оно вполне могло состояться и там лежать. Здесь ведь не сказано, какая именно операция проводилась в связи с постановлением от 5 марта. Дела – это сырой, первичный материал, вся значимая информация из них давно вошла в другие документы, а возможности архивов все же не безграничны.
Но как было на самом деле? Яблокову Шелепин на этот вопрос не ответил, а вот старому другу, по его словам, рассказал: «В разговоре А. Н. Шелепин заявил В. И. Харазову о том, что Хрущев, ознакомившись с запиской, отказался дать согласие на уничтожение учетных дел расстрелянных польских военнопленных, заявив, пусть все остается, как есть».
Еще одна загадка – роль в этом деле предшественника Шелепина Ивана Серова. Харазов вспоминает:
«Расстрел пленных польских офицеров Шелепин считал серьезной ошибкой и вину за него возлагал на своего предшественника И. А.Серова (председателя КГБ СССР до декабря 1958 г.). Вся информация по “Катынскому делу” Шелепину поступила от подчиненных, которые до этого работали под руководством Серова».
Но, простите, каким образом нарком внутренних дел Украины – а именно эту должность занимал Серов весной 1940 года – мог быть виноват в расстреле пленных, судьба которых решалась в Москве?
…Допрос Шелепина происходил в присутствии его преемника, следующего председателя КГБ Семичастного, и оба очень интересовались, будет ли допрошен Серов. Явно неспроста интересовались. Может быть, Шелепин и доверял своим подчиненным, но не настолько безоглядно, чтобы взять и просто подписать такой документ, поданный кем-то из них – не тот случай. А вот если «записка» была подготовлена по заданию Серова… тогда все становится на свои места, вплоть до злого выдоха предшественника: «Не веришь? Да я, если хочешь знать, сам их расстреливал!».
Серов – человек очень непростой. По словам того же следователя Яблокова, Шелепин и Семичастный рассказали ему, что «Серов и Хрущев очень тесно сотрудничали на Украине, в том числе в 1939–1940 гг. За Серовым прочно укрепилась слава “палача” и правой руки Хрущева (их объединяли и родственные связи: они были свояками)».
Более того, Александр Яковлев в мемуарах утверждал, что в «пакете № 1» была еще какая-то «записка Серова», которой теперь нигде нет…
Так что эта провокация действительно могла прийти из хрущевского времени. Но в чем ее смысл? Зачем изготавливать совершенно секретный документ в одном экземпляре, который все равно никому не покажешь – и ничего по нему не предпринимать?
Возможно, найти ответ нам помогут средние два абзаца документа, те самые, неуклюжие и кажущиеся чужеродными среди «чекистского» текста. Но они не только чужеродные, а еще и абсурдные, как по форме, так и по смыслу. Первые три фразы: «Для Советских органов… со всеми нежелательными для нашего государства последствиями» – достаточное обоснование необходимости уничтожения дел. С какого перепугу автор записки вдруг начинает рассказывать Хрущеву о «комиссии Бурденко», о которой в Советском Союзе знал каждый пионер? Это в газетном материале требуется излагать фактуру, потому что всегда найдутся читатели, которые ее не знают – а здесь зачем? Неужели генсек не слышал о «комиссии Бурденко»?
А уж сказать, что «выводы комиссии прочно укрепились в международном общественном мнении» – вообще полный бред. Еще совсем недавно «парни Мэддена» возложила вину за катынский расстрел на СССР, а в 1956 году, после речи на ХХ съезде, группа американских парламентариев открыто призвала Хрущева покаяться еще и за Катынь… Советское правительство реагировало на подобные шаги чрезвычайно нервно. Такое могло быть напечатано в газете – но не в совершенно секретном письме, где принято было все же писать правду.
Зачем нужно в этом тексте изложение общеизвестных вещей, а также пропагандистская ложь? Предполагаемый ответ прост и очевиден. Нелепые сущности в газетном стиле плодят… для газет! Как внутренний документ письмо абсурдно, но если оно предназначалось для опубликования, все становится на свои места. Опубликовать в то время его могли только на Западе, в первую очередь в Америке. Общее же место западных публикаций о Катыни – «русские уверены, что они заморочили всему миру голову своей фальшивой комиссией Бурденко», а стало быть, этот тезис должен быть подтвержден. Равно как и чудовищная лживость и цинизм большевистского правительства.
Помните свидетельство о разговоре Хрущева и Гомулки? А теперь представьте себе очень простую вещь: Гомулка соглашается, и после совместного выступления Хрущев передает ему «улику» – письмо Шелепина. Которое, во-первых, снимает все вопросы относительно доказательств – нет их, уничтожены КГБ, едва кровавые чекисты почувствовали опасность того, что их злодеяния выйдут наружу. А во-вторых, как материалы ХХ съезда в кратчайший срок попали через Польшу в Соединенные Штаты, так и это письмо мгновенно окажется в американских газетах, нанеся памяти о Сталине еще один удар чудовищной силы. Хорошая акция, удобно вписывается в процесс «десталинизации» между ХХ и XXII съездами. Ну, и заодно компрометирует все еще авторитетных противников Хрущева – пытавшихся его скинуть Молотова и Кагановича.
Возможно, задумывалась эта провокация давно, да все случая не было, и потому понадобилось два документа: пока председателем КГБ являлся Серов – «письмо Серова», ну, а потом – «письмо Шелепина», что было куда выгоднее. Все-таки Серов – персона достаточно известная и одиозная, а Шелепин, человек в органах новый, куда больше подходил на роль «варяга, пораженного мерзостью КГБ». Разоблачение не состоялось, и верный человек убрал письмо в сейф до лучших времен, а потом, уходя, потихоньку спихнул в архив. Там оно и долежало до 90-х годов, пока о нем не вспомнили в связи с новым всплеском катынской темы…
Впрочем, письмо это ни в коей мере не свидетельствует о том, что поляков на самом деле расстрелял НКВД. Такая же фальшивка, как и остальные, только более ранняя…
Как видим, документы из пресловутого «пакета № 1» не то что свидетельствуют, а вопиют о том, что вожделенный скелет сделан из пластмассы, причем белой и глянцевой, как зубы голливудских кинозвезд. Конечно, есть люди, которые вопреки всему верят в их подлинность (а чаще призывают других в нее поверить): мол, следует исходить в таких делах из презумпции порядочности. В наших архивах просто не могут содержаться фальшивки! Но… как мы уже говорили, в вопросы веры мы не вмешиваемся. Верить во что угодно – хоть в сон, хоть в чох, хоть в вороний грай, хоть в катынский пакет – конституционное право любого гражданина Российской Федерации.
P. S. В предыдущей главе рассказывалось о расследовании Главной военной прокуратуры СССР, а потом РФ, и о так называемом «экспертном заключении» на ее основе. Мы еще предлагали обратить внимание на число жертв – 21827 человек, из них 14522 расстрелянных в лагерях и 7305 – в тюрьмах. Как видим, оно с точностью до 30 человек совпадает с названным в «записке Шелепина» – 21 857, 14552 и 7305 соответственно, что является уже положительным моментом, поскольку обычные численные расхождения в «катынских» документах – сотни и тысячи. Но если эксперты ГВП основывались в своих подсчетах на «записке Шелепина» – то почему не совпадает полностью? А если они нашли какие-то новые данные – то почему о них нигде даже не упомянуто? Или, по привычке к несовпадениям в текущих документах, кинули три десятка «на просчет»? Но здесь-то какой может быть «просчет»?
Глава 20
ПО КОМ ЗВОНИТ КОЛОКОЛ?
Итак, «обвинительное заключение» написано – хоть и коряво, да кому проверять-то надо? Поставлена и подпись – официальное признание советского правительства, сделанное еще в 1990 году и время от времени подтверждающееся правительством российским. Осталось пришлепнуть печать, чтобы исторический факт стал незыблемым.
Такой печатью и стали три «катынские» мемориала.
Против того, что в Козьих Горах, что-либо иметь невозможно. Там действительно лежат, как минимум, 4 тысячи польских офицеров, убитых немцами поперек всех воинских законов и международных конвенций. Этот колокол, кстати, звонит еще и по полумиллиону уничтоженных гитлеровцами смолян[190].
С остальными двумя все не так однозначно.
Итак, военнопленные из трех «польских» лагерей были отправлены в три разных адреса и, по официальной версии, расстреляны. Места их захоронений стали известны лишь двадцать лет назад, в мутное время «перестройки», так что бесспорными считаться не могут. Это село Медное под Калинином, Пятихатки под Харьковом и, вроде бы, Быковня возле Киева. Последняя, правда – уже откровенное явление пропаганды. Какие-то массовые захоронения там имеются, в 90-е годы их привычно отнесли к следам «тридцать седьмого года», а кто в них лежит на самом деле – «жертвы НКВД» или расстрелянные немцами советские граждане – толком не разбирались. Тогдашним «десталинизаторам» дай только волю – они и Бабий Яр припишут НКВД. (Кстати, мелькали в прессе попытки назвать и его местом расстрела польских офицеров…)
Зато с первыми двумя пунктами все куда более определенно. Их вытащили из безвестности в ходе все того же расследования ГВП в 1991 году. Причем любопытна роль в этом деле местных управлений КГБ. Авторы книги «Катынский синдром» пишут:
«Когда на основании локальных данных было решено начать эксгумацию в Харькове, военные прокуроры сначала откопали захоронения советских граждан, а уже потом, по ненавязчивым и как бы случайным подсказкам местных сотрудников госбезопасности, “наткнулись” на захоронения польских офицеров. При проведении второй эксгумации, в Медном, сотрудники госбезопасности Тверской области сразу показали места, где следовало копать и где действительно были обнаружены массовые захоронения поляков».
Впрочем, мы и не отрицаем, что эти могилы могли там существовать, как не отрицаем и того, что где-то в Смоленской области лежат расстрелянные весной 1940 года польские офицеры. Не забывайте, что среди них были люди, совершившие тяжкие преступления. Естественно, при передаче в УНКВД их отделили от остальных, отправили в тюрьмы, судили и тех, кого приговорили к ВМН, расстреляли. После чего вполне могли похоронить как в Медном, так и в Пятихатках. Речь идет исключительно о разнице между понятиями «некоторые» и «все», а также о том, что ставить на нашей земле мемориалы тем, кто виновен в преступлениях против нашего же народа – это уж слишком.
Итак, что же нашли эксгуматоры близ Харькова и Твери?
Пятихатки – поселок под Харьковом (сейчас – фактически его окраина). Считается, что именно в этом городе были похоронены расстрелянные офицеры из Старобельского лагеря. Но считать можно все, что угодно, а как с фактами?
«С 25 июля по 7 августа 1991 г. в районе 6-го квартала лесопарковой зоны г. Харькова, на территории дач УКГБ по Харьковской области, расположенной на расстоянии 73 км восточнее Белгородского шоссе, с участием представителей польских правоохранительных органов, судебно-медицинских экспертов и других специалистов было проведено извлечение останков не менее чем 180 человек из 49 мест захоронения. Многочисленные предметы польской военной формы и другой польской военной атрибутики, письма, квитанции, обрывки газет с датами весны 1940 г., отдельные предметы с записями о Старобельском лагере, а также офицерские удостоверения и жетоны шести военнопленных Старобельского лагеря, найденные в ямах, бесспорно свидетельствовали о массовом захоронении расстрелянных в 1940 году польских военнопленных, ранее содержавшихся в Старобельском лагере НКВД СССР. По заключению комиссии судебно-медицинских экспертов, смерть этих военнопленных наступила от огнестрельных повреждений – выстрелов в затылок и верхний отдел задней поверхности шеи из огнестрельного оружия, имеющего калибр от 5,6 до 9 мм»[191].
Может быть, по мнению следователей ГВП образца 1991 года, это и свидетельствует о «преступлениях НКВД», но после детального рассмотрения харьковских находок видно, что они подозрительно напоминают катынские. Офицерские удостоверения в могилы людей, расстрелянных чекистами, попасть не могли по определению. Оружие крупного калибра в то время применяли только немцы – впрочем, воинские документы отбирали и они. Письма, квитанции, обрывки газет, сохранившиеся в земле на трупе (!) спустя полвека после расстрела настолько хорошо, что их можно было идентифицировать…
Вспомним еще раз чешского судмедэксперта Франтишека Гаека:
«Трудно согласиться с тем, что письма и газеты, пролежав в земле 3 года, где на них воздействовала вода и продукты разложения, могли быть целы и читаемы так, как действительно были… Невозможно поверить, что по истечении 3-х лет их целостность и читаемость была такая, в какой их действительно обнаружили. В процессе тления трупа на них воздействуют образующиеся кислоты – и они истлевают».
Три года. А пятьдесят?
Но в любом случае, каким образом тела 180 человек, находящихся в 49 (!) местах захоронения, свидетельствуют о массовом расстреле? Может, кто-нибудь просветит?
К счастью, нашлись более обстоятельные прокуроры. Вот что рассказал бывший руководитель следственной группы Военной прокуратуры Украины Андрей Амонс С. М. Заворотнову, автору книги «Харьковская Катынь».
«Уже первые работы в 6-м квартале лесопарковой зоны Харькова, проводившиеся с 25 июля по 6 августа 1991 года, дали свои результаты. Было проведено 49 раскопов и 5 зондажей. В 2-х раскопах за № У/91 и XXI1/91 выявлены останки 167 польских офицеров. Эксгумационные работы, которые проводились с участием польских специалистов и представителей Генеральной прокуратуры Польши и Министерства юстиции РП, подтвердили нахождение в этих захоронениях военнопленных из Старобельского лагеря».
Стало быть, могил все-таки не сорок девять, а всего две. Правда, непонятно, сколько нашли – 167 или 180 человек, но это, в конце концов, уже неважно. А как опознавали пленных из Старобельского лагеря – по квитанциям или по офицерским удостоверениям? Зато не по бумагам, а по личным вещам – что более-менее внушает доверие – среди расстрелянных опознали польского прокурора Станислава Мальчевского из Львова. Но он никогда не был в Старобельском лагере, его фамилия значилась в списке поляков – офицеров и государственных служащих – содержавшихся в тюрьмах западных областей Украины. Среди заключенных там было 570 арестованных офицеров и немало работников правоохранительных органов. Весной 1940 года их перевели в другие тюрьмы, дальше от границы, так что часть этих людей вполне могла попасть в Харьков и некоторые из них, после следствия и суда, получить высшую меру наказания. Впрочем, и офицеры из Старобельска, совершившие преступления, военные или уголовные, тоже могли оказаться в Харьковской тюрьме и получить ту же высшую меру.
Так кого все-таки нашли в Пятихатках?
Интересен и еще один вопрос: каким образом 167 человек превратились в 4 тысячи? Это открытие относится уже ко времени работы польской поисковой экспедиции, приехавшей в Пятихатки четыре года спустя.
«Поисково-эксгумационные работы в 6-м квартале г. Харькова продолжались. Так, в течение летне-осеннего периода 1995—1996 годов среди обнаруженных захоронений 1937–1938 годов выявлено 13 захоронений польских офицеров… В 15 польских захоронениях, раскопанных в 1991, 1995 и 1996 годах, обнаружено 4302 польских военнослужащих. Всего за время раскопок было вскрыто и обработано 75 захоронений, из которых 15 — захоронения польских военнопленных. В 60 захоронениях периода 1937—1939 годов оказались останки 2 098 расстрелянных граждан СССР».
Ладно, допустим, изыскатели и вправду наткнулись на кладбище «тридцать седьмого года» – хотя и странно это. Инструкции того времени прямо предписывали приводить приговоры в исполнение и хоронить трупы в глухих местах. Конечно, найти «глухое место» под Харьковом труднее, чем в Сибири, но не на окраине же города это делать!
Стреляли и хоронили в границах населенных пунктов или в непосредственной близости от них как раз немцы, которым не было нужды прятаться от местных жителей, зато они имели все основания избегать «глухих уголков», где водились партизаны. Опять же, «дача НКВД» под боком – ну прямо как в Козьих Горах. Кстати, а как насчет пуль и гильз – нашли ли их в могилах, и если нашли – то чьего производства?
Молчание…
Но и это еще не все. Откроем снова книгу Владислава Шведа «Тайны Катыни».
«Станислав Микке в своей книге “Спи, храбрый” пишет, что в ходе эксгумаций в 1995–1996 гг. на спецкладбище в Пятихатках польские археологи обнаружили следы “замаскированных” скважин диаметром 60, 80 и 90 см, пробуренных механическим путем вглубь только 15 захоронений, признанных “польскими”. Более того, в могиле № 7 в центре был обнаружен шурф, идущий через всю могилу. Во всех 15 могилах были зафиксированы “нарушения анатомической целостности захоронений”. В остальных 60 захоронениях, признанных “советскими”, подобные скважины отсутствовали. Некоторые исследователи полагают, что через эти скважины в захоронения была подброшена польская атрибутика».
А что здесь, собственно, такого уж невозможного? Если можно было изготовить и вбросить в оборот якобы подписанные Сталиным фальшивки, то кто мешал подбросить в могилы польские пуговицы и ордена?
«В 1991 году жители говорили, что несколько лет назад на спецкладбище велись какие-то буровые работы. Власти объясняли это тем, что проводилась санобработка захоронений. С этим можно было бы согласиться, если бы не следующие вопросы. Зачем надо было бурить скважины почти метрового диаметра, если для закачки дезинфицирующего раствора достаточно 100-мм скважины? Почему работы велись ночью? Почему обрабатывались только “польские” захоронения?»[192].
И здесь тоже ничего невозможного. Катынская провокация готовилась, как минимум, с 1987 года, тогда же могли озаботиться и уликами. Почему нет?
И, кстати, точно как в материале Геббельса, ни слова о «русских могилах». Прокуратура утверждает, что в них лежат жертвы «тридцать седьмого года». Интересно, на каком основании?
В общем, странное и смутное это дело. А с учетом того, сколько было сил, кровно заинтересованных в том, чтобы заставить СССР признать вину за Катынь, и сколько вокруг этого дела провокаций…
Но самая странная и темная история случилась с захоронениями в Медном – селе, расположенном в 30 км от Твери, где еще с довоенных времен располагалась… ну как же, само собой – спортивная база НКВД. Как уже говорилось, там поисками места захоронения занялись местные сотрудники КГБ и в конце концов нашли его. Правда, подарочек от тверских чекистов оказался с сюрпризом.
Как установило местное отделение КГБ (точнее, федеральной службы контрразведки – но с этими переименованиями…), расстрелянных в ходе массовых репрессий в Калинине хоронили на территории возле Волынского кладбища. Там все точно: есть свидетели, есть найденные останки…
Дата добавления: 2018-05-12; просмотров: 211; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!