Учреждение для управления сибирских губерний от 22 июля 1822 г. 11 страница
Один из сибирских писателей, г. Вагин, рассказывает такой анекдот. В каком-то глухом городе в Забайкалье ждали Сперанского. Чиновники были в своре, а генерал-губернатор не едет. Компания соскучилась, уселась за карты, подвыпила, потом и заснула. Генерал-губернатор приехал ночью и разбудил это общество словами: «Се жених грядет в полунощи!». Результаты были таковы: генерал-губернатор, два губернатора и шесть сот чиновников, подлежали суду за злоупотребления; сумма расхищенных денег простиралась до трех миллионов рублей! Представляя свой отчет о ревизии, Сперанский ходатайствовал перед Государем ограничиться наказанием только наиболее крупных виновников. К этому побуждала, во-первых, необходимость, так как, изгнать шестьсот чиновников из службы – значило оставить Сибирь без чиновников; во-вторых, в злоупотреблениях сибирских чиновников не столько были виноваты люди, сколько самая система управления. Пострадали только двести человек; из них только сорок человек постигла более суровая кара.
Обнаружив злоупотребления чиновничества и покарав важнейших виновников, Сперанский изменил самую систему управления Сибири, даровав ей известное особое «Сибирское Уложение». К каждому сибирскому губернатору и генерал-губернатору приставлен совет, состоящий из чиновников, назначаемых министерствами. Ввести в эти советы выборных от местного общества – помешала Сперанскому Аракчеевская партия. Практика последующих лет доказала, что это новое «Уложение» весьма мало способствовало уменьшению административного произвола в Сибири.
|
|
|
Благодетельные последствия пребывания Сперанского в Сибири заключаются скорее в том обаятельном впечатлении, которое он произвел на местное население своей личностью. “В вельможе,– говорит Вагин,– Сибиряки в первый раз увидели человека”. Вместо прежних правителей, в Иркутск явился человек простой, доступный, приветливый, высокообразованный, с широким государственным взглядом,– словом, человек, какого Сибирь никогда раньше не выдала. Сперанский держал себя в обществе чрезвычайно просто. Он входил в приятельские отношения со старожилами; выказывал любовь и покровительство к наукам. Правитель обширного края, реформатор его, заваленный делами по ревизии, забрасываемый тысячами прошений, составляющий разом несколько проектов по управлению отдельными частями,– он, в то же время, с живейшим интересом следит за текущею русскою литературою, изучает немецкую литературу, учится английскому языку и сам преподает латинский язык одному молодому студенту. Пребывание Сперанского в Сибири – светлый эпизод в истории этой страны, сплошная, так сказать, картина торжества правды над произволом. Кара, постигшая виновников злоупотреблений и, и главное, личное влияние Сперанского,– сделали на некоторое время невозможными беспорядки в прежних размерах. Потом, развитие просвещения в метрополии, откуда являлись управители края, изменение взглядов на управление вообще и управление окраинами в частности, смягчение нравов правителей – сделали, наконец, совершенно невозможным повторение в Сибири крыловщины и пестелевщины. Особое «Сибирское Уложение» имело целью ослабить безпорядки управления, происходившие от отдаленности края, ограничением власти начальников края посредством советов, думали, что это ограничение сделает сибирские порядки похожими на русские. Однако этого равенства «Сибирское Уложение» не доставило. Сибирские порядки все-таки постоянно хуже тех, которые существуют в Европейской России. Правда, они лучше тех, которые были до Сперанского, но и люди в Сибири не те уже. Сибирь, вступившая уже в четвертое столетие своего существования под владычеством России, ждет новой, более коренной реформы в управлении.
|
|
|
По поводу трехсотлетнего юбилея Сибири, с высоты трона раздалось Державное слово, дающее право надеяться, что, в недалеком, вероятно, будущем, те реформы, которыми пользуется Европейская Россия, будут распространены и на Сибирь. О безотлагательной важности и необходимости этого заявлено, наконец, сибирскою администрацией, и к этому заявлению высшая правительственная власть отнеслась с особенным вниманием и заботливостью.
|
|
|
Действительно, приведение Сибири в одно целое с Европейскою Россиею установлением единства в системе управления обеими этими русскими территориями – это первое, что необходимо для того, чтобы сделать Сибирь не только окончательно русскою страною, но и органическою частью государственного нашего организма – в сознании как европейско-русского, так и сибирского населения. Затем, необходимо окончательно закрепить связь Сибири с Европейскою Россиею железнодорожным путем, пролегающим через всю Сибирскую территорию. Тогда, само собою, совершенно естественно, установится должный прилив населения из Европейской России в Сибирь и обилие естественных богатств сибирских получит соответствующий сбыт на русском и западноевропейском рынках. Только при этом условии и может явиться для Сибири возможность оправдать свою старинную репутацию «золотого дна».
|
|
|
* Живописная Россия. - СПб.; М., 1884. - Т. 11. - С. 31-48.
Автор:
Потанин Григорий Николаевич
Народно-областное начало в русской жизни и истории[1]
Если мы спросим «что такое область, что такое провинция», у людей, обладающих даже историческими познаниями и образованием, то мы натолкнемся на массу разнообразных ответов, которые выразят самые различные воззрения, миросозерцания и возбудят непримиримые противоречия. Но всего хуже обращаться с этими вопросами к людям, которые об исторических вопросах не имеют никакого понятия, которые не знают ни жизни народной, ни провинции. Всего хуже, если мы обратимся с этим вопросом к столичному россиянину, который давно живет интересами столицы, происхождение свое забыл, утратил понимание, чем и кем он кормится и существует и третирует провинцию и Россию, как вещи, без которых он может легко обойтись. Для таких людей странно слышать, что есть областные и провинциальные вопросы и даже специально «областной вопрос» в смысле типического обобщения исторической роли области. Недавно еще один столичный публицист изрек, что какая-то газета изобрела, новый вопрос «областной или провинциальный», изобрела, вероятно, так же, как столица изобретает вопросы «об элеваторах» и «джутовых мешках» и о многих других предметах, занимавших столбцы ежедневных газет. В самом деле, право изобретать вопросы принадлежит центру и столичному философу. Но область, какое же она имеет право на свои вопросы?
Давно решено и подписано, что русская провинция и область влачат свое существование без смысла и цели, без разума и сознания. Не будь толчка из столицы, не явись советов и руководительств в столичной печати и интеллигенции, и она, конечно, заглохла бы и погибла бы, вероятно, не сумев прокормить себя и начав ложку подносить ко лбу и носу, вместо рта. Недаром столько высокомерия и глумления раздается над провинцией, над ее обществом, над всей ее жизнью[1].
Говорят, что жизнь провинции в последние 25 лет несколько изменилась: здесь видно сознательное отношение к своим интересам, видны признаки умственной жизни, в провинции народилась своя умственная сила, есть уже своя печать, литература, есть определенные стремления и начало исторического самопознания. Сказывают, будто в разных местах многоплеменной русской земли идет и копошится работа, правда, будничная, незаметная, но плодотворная в смысле развития, поднятия общего уровня народного интеллекта. «Сказывают», – но во всем этом могут сомневаться наши столичные скептики. И в часом деле, где тот бытописатель провинции, где ее историк и хроникер, который бы подвел итоги ее существования за 20 последних лет, где найдется умственная сила и практическое знание русской жизни настолько, чтобы охватить все частные вопросы, все интересы русской провинции так, как они выразились и в деревне, и в городе, – в земском хозяйстве, в городском самоуправлении, в губернском обществе (разумея десятки областных обществ), в провинциальных центрах и на окраинах, среди различных частей России и племен, ее составляющих.
Едва ли, однако, такой бытописатель найдется даже среди всезнающей столичной интеллигенции. Поэтому откладывая вопрос о текущей жизни провинции, о ее самосознании, как вопрос спорный, не обратиться ли нам лучше к прошлому. Вот с этой целью мы хотим познакомить читателей с областным вопросом, как он понимался историками. Мы решили, что провинция прозябала и прозябает без признаков жизни, воли и сознания. Но такова ли была жизнь русской области в ее многолетнем историческом существовании? Действительно ли эта область только прозябала? Неужели здесь нет, и не было никакого разумного, сознательного инстинкта жизни?
Странный вид представляло бы государство, если бы согласиться с взглядами людей, утверждающих подобное положение, отрицающих историческое значение области, ее живучесть и творчество. В центре, по их понятиям, все – ум, знание, воля, сознание общенародных интересов, руководящая идея в истории, за то в остальном организме полная апоплексия, как будто эти 90 миллионов провинциалов мертвые существа, не сознающие своего существования и цели жизни без указания, без электрического воздействия центра.
Провинция и области должны казаться, по этому взгляду, не живыми телами социального организма, не группами, связанными историей и этнографическим родством, экономическими интересами, обычаями, общими стремлениями, а какими-то казенно размеренными районами с кадрами населения, отсчитанными ради удобства централизации и не имеющими между собой ничего общего. Мыслимо ли, однако, так думать? Вопрос, которого мы хотим коснуться исторически, таким образом, затрагивает другой не менее существенный и важный вопрос, «что такое наша провинция, чем она была, чем будет, чем должна быть»?
Эти вопросы задавались не нашею одною историческою жизнью, они являлись также у других народов и близко стояли вообще с вопросами самыми дорогими, народно историческими. Часто они решались то в одну сторону, то в другую, но решать их было нужно. Там, где преобладало миросозерцание, чисто централизационное и значение местной жизни умалялось, там, понятно, весь блеск, сила и значение приписывались одному центру; области же отводилась ничтожная роль.
Наоборот, когда в виде реакции проявлялось другое настроение и миросозерцание, когда сознавалась потребность всестороннего развития государства, и провинция пробуждалась; понятно, что лозунг изменялся. В одном случае, на вопрос, «что такое провинция», отвечали – «ничто». В другом случае, на вопрос, «чем она должна быть», отвечали – «всем». Это проявление двух воззрений на народную жизнь и на отношение местной областной жизни к жизни государственной не могло обойти и нас. Это выразилось в инстинктах областных масс, в стремлениях к обновлению провинциальной интеллигенции, это сказалось в направлениях писателей, наконец, выразилось в целой исторической школе.
Не занимая пока наших читателей изложением того, как идея эта усваивалась обществом, как доселе она им смутно и сбивчиво понимается в литературе, как медленно эта идея занимает позицию, не смотря на то, что местная жизнь дает себя чувствовать, мы предпочитаем, для ознакомления с этим явлением, стать на почву научно-историческую и познакомить читателей с представителями областного направления в русской истории.
В русской истории весьма долго, как и во всякой истории, господствовала теория государственно-централистическая, причем областному началу придавалось весьма мало значения. За то историками государственниками никогда не отрицался элемент народности или понятие народа, на который опиралась сама могущественная централизация. Если вы начнете анализировать понятие о народе и народности и вникните в ту совокупность интересов, которые они заключают, вы у всех историков найдете признание народно-областных групп, стремлений, бесчисленных частных и местных вопросов, из коих слагалась государственная и общая народная жизнь. Дело, было, стало быть, не в отрицании народно-областного элемента, а в большем или меньшем значении, приписываемом ему.
Когда история, как наука, бывает в периоде своего детства, тем смутнее она понимает народную жизнь и ее функции. Собственно, вся историческая жизнь ей представляется рядом событий, явлений и происшествий, которые двигает кто-то, как deus ex machina, направляя, устраняя и предначертывая народный склад и жизнь. Это то же, что когда-то было в объяснении целесообразности природы. Но по мере того, как философия истории расширяет свои горизонты и взгляд на роль народа, и воззрение на его жизнь изменяется: народ не является пассивною массой, он все более выходит на арену истории и тем более получает значение творческая жизнь и работа народная во всех ее проявлениях.
Эти воззрения не могли не выразиться и в русской истории. Представителями такой школы явились два новейших историка, пользующихся блестящей репутацией – один, давший массу монографий и очерков по истории государства, другой, скоро сошедший со сцены, набросавший очерки философии русской истории. Эти два историка были: Н. И. Костомаров и А. П. Щапов.
Историческое направление их выдвинулось в лучшую эпоху русской общественной жизни, в момент, когда Россия призывалась к новой жизни. Их историческая теория, провозглашенная с кафедр университетов, была первым самобытным взглядом русской науки и возвещала новую эру для России вообще. Это воззрение, прежде всего, было благою вестью для области, оно внушало этой области, что она нечто, что для нее возможно будущее, что она не последняя сила в государственном организме. Оба историка были детьми окраин, и интересы области, областных масс, как и народа, были более близки и понятны им.
Но этого мало, они широко и глубоко охватили самую жизнь государственности и показали тот творческий процесс, то развитие, какому следовала вся жизнь нации. Они угадывают народные стимулы, народные страсти и инстинкты, и, улавливая их в частные местных вопросах жизни, лучше всего понимают жизнь народную. Самая идея истории не только не умаляется от этого, но получает новый ореол и новое обаяние. Историческая жизнь народа представляется более осмысленной, становятся перспективы, открываемые для будущей исторической работы, бесконечными, прошлое неисчерпаемым.
Если Н. И. Костомаров, как бытописатель и блестящий истории, развертывает нам событие за событием, где мы видим все мускулы, фибры и нервы народного дела, среди которого играет такую роль областной элемент, то Щапов сразу развертывает нам картину истории с канвою этого элемента, создающего гражданственность: историк-философ поднимает областной элемент до высоты, доселе недосягаемой. Он открывает в архивах древнюю областную грамоту и челобитню, залежавшуюся в Соловецких стенах, задумывается над ней, проникает смысл этих древних Cahiers, воскрешает здесь мысль, стремления, желание древней области, ее борьбу, ее страсти и затаенные желания, словом ее душу. Он делает эту челобитную подкладкой русской истории и чертит смелый план ее изучения. С этим взглядом, открывавшим новый элемент, новую силу в русской истории, мы познакомим читателя в следующем очерке и постараемся связать историческое прошлое с современной жизнью русской провинции.
Воззрение историка Щапова на область и областную историю были выражены в его речи, произнесенной им при вступлении на кафедру русской истории в казанском университете. Вот суть этой лекции:
«Скажу наперед: не с мыслью о государственности, не с идеей централизации, а с идеей народности и областности я вступаю на университетскую кафедру русской истории» – так начал Щапов свою вступительную лекцию.
«В настоящее время, кажется, уже утвердилось убеждение, что главный факт в истории есть сам народ, дух народный, творящий историю; что сущность и содержание истории есть - жизнь народная ... Но вот другое начало, которое еще не сознано ясно в нашей науке – начало областности... У нас доселе господствовала в изложении русской истории идея централизации; все разнообразные особенности, направления и факты провинциальной исторической жизни подводились под одну идею государственного развития. С эпохи утверждения московской централизации, в наших историях все общее и общее говорится о внутреннем быте различных провинций. Между тем, русская история, в самой основе есть по преимуществу, история различных областных масс народа (история постоянного территориального устройства, разнообразной этнографической организации, взаимодействия, борьбы, соединения и разнообразного политического положения областей до централизации и после централизации). Только в русской истории вы встретите своеобразное, территориальное и этнографическое самообразование областей путем колонизации. Разнообразные областные летописи долго будут повествовать вам про вековую, особую самобытность, раздельную жизнь и взаимную борьбу областей. Потом московская летопись заговорит о развитии громадной, государственной, географической централизации московской, а в областных летописях раздастся самый энергический протест, вопль областных жизней против насилия москвичей, против централизации, против собирания русской земли».
«Так, областной элемент был самым жизненным, господствующим началом, главным мотивом исторического движения до централизации; он выдержал энергическую вековую борьбу с соединительной централизующей силой государства; он многозначительно выразился в смутное время, во время этой великой борьбы областных общин, проявился на земских соборах XVII века, сказался в разнообразных областных движениях, демократических и инородческих... и мы, изучая русскую историю, оставляем почти без всякого внимания этот областной элемент, сколько загадочный, столько же, быть может, зиждительный, плодотворный элемент нашей будущей цивилизации. Русская история, основанная на идее централизации, исключающая идею областности, есть то же, что отрицание существенного, жизненного значения областей, как разнообразных органов в составе и развитии целого политического организма – всего народа. А кто не знает, что без знания устройства и отправлений различных отдельных органов тела нельзя понять жизни и отправлений целого организма? Так точно и без знания разнообразной историко-этнографической организации, характера, понятий, воззрений, верований, сочувствий и антипатий областных масс, народных невозможно полное и отчетливое ясное понимание русской истории. Невозможно, тем более что слишком многогосложен историко-этнографический строй наших многочисленных и обширных областей».
«Как нет в Европе самого малого государства, которое бы едва могло равняться с одною из областей России, так нет в Европе народа, который бы отличался таким провинциальным этнографическим разнообразием, как народы, обитающие в разных русских областях. Много ли общего, например, между малороссийским и белорусским, и сибирским населением. Много ли общего между Польшей и Камчаткой или между Кавказом, Архангельской областью и Казанским краем и т.д.».
«Уже в первой четверти нынешнего столетия не только люди науки, но и лучшие государственные люди сознавали и официально высказывали то убеждение, что “должно обращать внимание на совокупные права многих и великих областей, составляющих обширную российскую империю, что государство должно вполне соответствовать всем выгодам местного положения различных областей и главному – характеру народов, населяющих эти области... В последнее время, кажется, и в самых провинциях стала пробуждаться потребность мало по малу возникающие в нашей провинциальной литературе областные сборники, историко-статистические описания губерний и провинций и издание областных актов. Областные сборники могут служить не только руководством нашего областного самопознания, но и органом возбуждения в провинциальных массах – идей политического самопознания и саморазвития, в составе целого государственного союза».
«Итак, с мыслью об областности и народности, я избираю для своих учений историю великорусского народа, или великорусского народа, или великорусских областных общин, в связи с Сибирью. Здесь, в Великой России, был центр исторической борьбы областного элемента и народности с централизацией. Здесь решалась судьба всех многочисленных, обширных и разнообразных областей и сосредоточилась их новая историческая жизнь – государственно-союзная, и, если можно так сказать, здесь сковывается, держится будущее наших областей. Кроме того, в этой части русской истории есть много таких важных, первоклассных вопросов, которые доселе ждут еще исследования, как, например, вопрос о колонизации и значении ее в русской истории, или хоть тот же современный вопрос – об историческом значении московской централизации и т.д. Без дальнейших предисловий, спешу сообщить вам, милостивый государь, общий взгляд на историю великорусского народа до централизации и после централизации областей...».
Дата добавления: 2018-05-12; просмотров: 334; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!