Основные и дополнительные признаки преступного типа. 4 страница



Таким образом, мы имеем перед собою два различных преступ­ных типа: тип, у которого преобладание в сознании представления преступления и влечения к последнему, в момент совершения этого преступления, объясняется особыми свойствами личности, образую­щими предрасположение к данному преступлению, и другой тип, у которого означенное преобладание объясняется давлением внеш­них обстоятельств и сравнительно слабым задерживающим влия­нием криминорепульсивной части конституции. Иными словами, существуют два типа преступника: тип, отмеченный более или менее сильным предрасположением к известным видам преступной деятельности, и тип, свободный от этого предрасполо­жения, но отличающийся таким ослаблением морального тонуса, при котором у человека нет достаточно живой и сильной склон­ности избегать преступления, почему, попав под давление тяжелых внешних обстоятельств, он и не обнаруживает достаточной актив­ности в устранении затруднительного положения непреступным путем. Преступники первого типа если и совершают преступление при тяжелых внешних обстоятельствах, то главным образом не вследствие давления на них этих обстоятельств; главная роль при­надлежит их предрасположению к преступлению. У преступников второго типа преобладающая роль в генезисе их преступлений при­надлежит внешним факторам. Первый тип я называю эндоген­ным, а второй — экзогенным. В литературе и в разговор­ной речи часто говорят о «случайных» и «привычных» преступ­никах, но термины эти надо отвергнуть самым: решительным обра­зом. И с логической, и с психологической точек зрения они крайне несостоятельны. Никто не становится преступником «случайно» всегда есть ряд обстоятельств, которые привели человека к совер­шенному им преступлению. Каждое преступление имеет свой «личный» корень, но у одних преступников он иной, чем у других, и играет менее деятельную и видную роль в генезисе их преступле­ний. Называть некоторых преступников «привычными» значит употреблять самый неподходящий термин. Совершая «привычное» действие, мы предварительно не вырабатываем его плана и не взве­шиваем доводов за и против известного способа его выполнения. Преступление же даже завзятыми профессионалами совершается всегда по определенному конкретному плану, с взвешиванием шансов за и против. Ни о каком действии по привычке в данном случае говорить нельзя. Вот почему я и употребляю термины «эндогенный» и «экзогенный», как несравненно более удачные и отвечающие существу дела; применяя их к преступникам, мы тем самым выражаем, что среди причин преступной деятельности одних преобладающая роль принадлежит их предрасположению к престу­плению, а у других — внешним факторам.

Различие между эндогенными и экзогенными преступниками чрезвычайно важно и с теоретической, и с практической точек зрения; оно имеет большое значение для правильной обрисовки наказуемости в законе, для целей розыска, следствия и суда, а также с пенитенциарно-педагогической точки зрения, для приме­нения к носителям этих типов соответствующего пенитенциарного режима. На нем следует, поэтому, остановиться с достаточной подробностью. Это и составляет первую задачу настоящей главы. Вместе с тем необходимо решить и другой вопрос, каким образом узнать, принадлежит ли тот или другой преступник к эндогенным или к экзогенным, находится ли он в состоянии, свойственном пред­ставителям первого или второго типа?

Так как о наличности или отсутствии у человека известных склонностей мы можем с уверенностью заключить лишь на осно­вании проанализированных фактов его поведения, — при чем даже его собственные заявления не всегда служат надежными основа­ниями для подобных заключений, — то для решения указанной задачи необходимо обратиться к изучению поведения субъекта и, прежде всего, его преступления. В виду того, что нельзя произ­водить эксперименты, ставя людей искусственно под давление то более, то менее тяжелых внешних обстоятельств и наблюдая, будут ли они реагировать под действием этих факторов преступным образом, или нет, приходится основываться лишь на тех экспери­ментах, которые произведены самою жизнью, т.е. на фактах действительного поведения при разных жизненных условиях. Если бы мы производили указанный эксперимент, мы сначала искусственно поставили бы человека под действие известной при­чины и наблюдали бы результат этого действия. Путь кримина­листа-психолога обратный: перед ним сложное следствие ряда факторов — преступление, — отправляясь от которого, он должен распутать клубок породивших его причин и выяснить роль среди последних психической конституции субъекта. В своей исследо­вательской работе он идет от следствия к причине. Взяв за точку отправления это следствие, он должен, прежде всего, выяснить, в атмосфере каких внешних условий оно сложилось, под впечатле­нием каких внешних событий находился субъект в момент пре­ступления, действовал ли он при условиях, которые можно назвать сравнительно благоприятными и хорошими, или при обстоятель­ствах, не представлявших ничего особенного, по сравнению с обыч­ным течением жизни, и доставлявших ему разве лишь неболь­шие страдания, или, напротив, его решение совершить преступле­ние сложилось под действием таких внешних событий, которые причиняли или грозили причинить ему самому или близким ему лицам такие страдания, которые представляются серьезными или значительными, по крайней мере, в глазах лиц той социальной группы, к которой он принадлежит. Получение того или иного ответа на этот вопрос чрезвычайно важно для характеристики преступника и отнесения его к тому или иному типу.

Для того, чтобы признать преступника экзогенным, нужно уста­новить:

что в жизни субъекта этому преступлению предшествовало известное внешнее событие, которое поставило его или кого-либо из близких ему лиц в более или менее тяжелое положение тем, что причинило или грозило причинить им страдания, которые,— по крайней мере, в глазах лиц той социальной группы, к которой принадлежит данный субъект, — считаются серьезными; что это событие и созданное им положение произвели силь­ное на него впечатление; что у него нет склонности к такому образу действий, кото­рый сходен с преступлением или обнимает последнее как одну из форм своего проявления; что у него недоразвиты или ослаблены те элементы криминорепульсивной части конституции, которые были нужны для того, чтобы преодолеть впечатление, произведенное неблагоприятными внешними обстоятельствами, и с большей энергией искать непре­ступного выхода из создавшегося тяжелого положения. Для полной уверенности в принадлежности субъекта к экзогенным преступникам полезно посмотреть, не было ли в его жизни случаев, когда он при неблагоприятных жизненных условиях несколько меньшей силы, чем настоящее тяжелое положение, справлялся с встречен­ными им затруднениями непреступным путем.

Экзогенный преступник совершает преступление не ради того, чтобы к своим хорошим или сносным условиям прибавить новое наслаждение, получаемое от самого процесса исполнения пре­ступления или от его последствий, а ради полного или частичного освобождения себя от испытываемых им или угрожающих ему более или менее серьезных страданий. Он совершает преступление не только при наличности тяжелых условий, в которых он находится, но и вследствие этих условий. Событие, которое служит для него толчком к преступной деятельности, или сразу, катастро­фически выбивает его из нормальных условий жизни, или действует Длительно, при чем в течение известного времени субъект выносит его действие и старается устранить или, по крайней мере, смягчить его легальными средствами, а потом бросает легальные формы борьбы и решается на преступление. В устранении создавшегося более или менее тяжелого положения легальным путем экзогенный преступник обнаруживает недостаточную активность.

Заключение о принадлежности данного преступника к экзоген­ным будет обосновано особенно полно, если удастся установить, что субъект предварительно делал попытку непреступным путем избавиться от давления неблагоприятных внешних обстоятельств, что общий склад его характера и жизни и его взгляды не таковы, чтобы благоприятствовать развитию стремления к преступлению при отсутствии особо неблагоприятных внешних условий. Вот один из примеров экзогенной преступности.

27 декабря 1923 года по деревне Рассохе, Вологодского уезда, Вологодской губернии, около 7 часов вечера проходил, прося милостыню, крестьянин той же губернии Иван Алексеевич X., 19 лет. Один из жителей Рассохи — Савичев — заметил, что X. очень плохо одет, совсем по-летнему, и имеет на ногах очень истре­панную кожаную обувь. Он пожалел его, дал ему хлеба и обе­щал подарить старые валенки. X. попросил позволения переноче­вать. Савичев согласился на это, накормил и напоил его чаем и положил спать на печке, а сам улегся возле печки на кровати. X. лежал на печке, не спал и думал о тяжелом положении своей семьи. Затем он прислушался, убедился, что хозяин заснул, слез с печки, взял из-под кровати топор и в сильном волнении некото­рое время, с топором в руках, стоял около спящего. Он колебался, потому что ему жалко было доброго человека. Затем сразу взмахнул топором и ударил Савичева по кисти правой руки, кото­рая лежала на голове. От удара Савичев проснулся, вскочил на ноги и закричал. У убийцы выпал топор из рук, но он быстро его поднял и, один за другим, нанес Савичеву несколько ударов: 2 удара в голову, один — в шею и 2 удара в левую руку и ключицу. Удары в голову и ключицу отнесены экспертизой к числу легких, удары в шею и правую руку — к менее тяжким, а ранение левой руки признано тяжким и повлекло за собой ее ампутацию. Ранение правой руки повлекло ограничение действий 2 пальцев, а удары в голову — глухоту. Все в совокупности ранения тяжки и опасны для жизни. X. признает, что имел в виду убить Савичева, что первый удар, пришедшийся по правой руке, он направил в голову, но сколько, затем, он нанес ударов и в какие места, он не помнит. Раненый Савичев имел все же силу встать и направиться к выходу. X. вскочил ему на плечи и продолжал бить его кулаками по голове. Савичеву все-таки удалось, с X. на плечах, выскочить на улицу и поднять тревогу. X. бросил его, вбежал назад в избу, схватил новые валенки и, с валенками в руках, бросился бежать. Версты две он бежал босиком, держа валенки в руках и, в растерянности, не сообразив их надеть. Стало очень холодно, ноги замерзали, а он все бежал, пока не добежал до какого-то оставшегося в поле шалаша, в который и спрятался. Здесь он провел ночь и очень боялся волков. На следующий день его нашли и арестовали. Он во всем сознался и приговорен судом к 9 годам заключения со стро­гой изоляцией, без поражения прав.

Иван X. — сын бедных родителей, которые занимались кре­стьянским хозяйством, причем при жизни отца хозяйство кое-как еще шло, была и лошадь, и корова, а после его смерти, в 1922 году, лошадь и корова были проданы, хозяйство пришло в полный упадок и мать Ивана с детьми побиралась. Детей в семье было четверо; Иван имеет двух братьев — 3 и 6 лет — и сестру немного старше его. Отец его вернулся в 1917 году с германской войны совсем боль­ной; у него, по словам Ивана, «была внутри какая-то болезнь, от которой он худел, кашлял, и у него шла горлом кровь». Он харак­теризует отца как человека доброго, который бил детей редко и «только за дело», с матерью не дрался, пил очень немного. Мать Ивана — чахоточная, болеет с 1918 года. Она строже отца, но тоже добрая, лишь «редко когда бывало за волосы потаскает». После смерти отца немного им помогал дядя, но он сам живет очень бедно с семьей в 10 человек, так что достаточной поддержки ока­зать не мог. Матери с детьми пришлось побираться. Иван очень любит мать и вообще всю свою семью, и сейчас, сидя в тюрьме, все думает: «как-то там матка с детьми управляется». Он вообще очень семействен и его сильно озабочивает положение больной матери и братьев. До 15 лет Иван жил дома, а с 15 лет стал жить «по чужим людям»: работал на железной дороге в качестве черно­рабочего в течение 2 лет. Потом опять жил дома. Надо заме­тить, что с 1918 года он страдает ревматизмом ног; еще при жизни отца у него заболели ноги, он: все же ходил, а после смерти отца иногда совсем ходить не мог. Кроме того, он страдает сильным малокровием на почве истощения; у него бывают головокружения и обмороки. Такие обмороки у него начались, когда ему было еще лет 12. Он поздно начал ходить, — лет с 5. Половой жизни еще не начинал, женщин не знает, онанизмом не занимался; хоте­лось иногда погулять с деревенскими девицами, но одежды не было, а потому на вечеринки не ходил и ни с кем не гулял. В школе он, по бедности, не учился, безграмотен и умственно отсталый: расска­зывает бессвязно, не отличая главного от второстепенного, бестол­ков, обладает плохою памятью. Забитые материальною нуждой, родители не могли достаточно позаботиться о его воспитании. Он очень малоразвит, но некоторые добрые чувства — привя­занность к родителям и родной семье — у него есть. У него нет ни взглядов, оправдывающих такое преступление, ни склонностей, в которых можно было бы видеть предрасположение к нему. Но него и недостаточно сильно нерасположение к нему. Инстин­ктивное отвращение к такому насилию у него недоразвито, что стоит в связи с недоразвитием у него чувства жалости и благодар­ности, а также моральной оценки поступка. О последнем он судит с точки зрения интересов своей семьи и своих личных: «неладно сделал, и семейство не обеспечил, и сам в тюрьме сижу». «Если живой из тюрьмы выйду, говорит он, больше так не сделаю». Но по обстоятельство, что он обнаружил самую возмутительную неблагодарность по отношению к приютившему его доброму чело­веку, его не особенно тревожит: чувство благодарности у него недоразвито, и это составляет заметный дефект его психической конституции. О потерпевшем он жалеет, говорит, что большое зло ему сделал; но жалеет мало и полагает, что было бы лучше, если бы он был убит: «не таскался бы по свету калекой, да и меня, может, не поймали бы», говорит он. О «деле» он часто вспоминает и с сожалением, что он без пользы для семьи и себя совершил его. Действовал он под влиянием тяжкой нужды: он был «раздет-разут», совсем рваный, имел только летнюю одежду, так что зимой не в чем было ходить. Из дома он ушел голодный, хлеба было только для маленьких детей. Он отправился на фабрику, которая была в 27 верстах от его деревни с целью поступить туда на место сто­рожа. На фабрику поехал по железной дороге без билета, пройдя до станции 8 верст. На фабрике его на место не приняли. Шел назад и просил милостыню. Не подавали. Один Савичев сжалился над ним и приютил его. У него явилась мысль украсть у Савичева теплую одежду, но он рассказал ему, кто он и из какой деревни, и, очевидно, поэтому от мысли о краже отказался и задумал убий­ство. Савичев был с ним в избе один. Ложась спать, он заметил топор. Лежа на печке, думал, что у него совсем нет одежды и что у семьи совсем нет пропитания, захотелось «семью обеспечить и себе одежду добыть». Лежал, говорит, и плакал, плакал он, будто бы, и стоя с топором около спящего Савичева.

Анализируя этот случай, следует подчеркнуть следующие обстоятельства. X. находился, несомненно, под давлением ряда очень неблагоприятных обстоятельств, в состоянии, близком к крайней необходимости. Правда, Савичев его накормил и напоил, но завтра ждали его прежняя нужда и голод. Савичев обещал ему старые валенки и это, конечно, несколько улучшало его положение. Но у него не было теплой одежды, а на дворе стоял мороз, — ведь дело происходило 27 декабря и в одной из северных местностей. Антиципация предстоящих снова страданий от холода и голода, конечно, была у него и, может быть, особенно неприятно чувство­валась им после того, как он обогрелся, напился чаю и немного утолил свой голод. Надо принять во внимание еще, что он боль­ной — страдает малокровием и ревматизмом. Перспектива вновь идти на холод раздетым и голодать, несомненно, особенно живо и остро чувствовалась им. Дома — тяжелая нужда, и он думал об этом постоянно. Он был подавлен мыслями об удовлетворении потребностей в пище и одежде. Надежда на место сторожа при фабрике лопнула, — ему отказали, а мысль вернуться домой, к голодной семье, ни с чем была ему очень тяжела. У. него есть сознание, что нужно работать, что красть нельзя, и он готов рабо­тать, но найти место в данное время и в данном месте было нелегко, а ему — хилому и больному — и совсем трудно. Перспектива , искать завтра работу не могла казаться ему сколько-нибудь уте­шительной. Словом, окружающие его условия были исключительно для него неблагоприятны, притом тяжелые условия скопились в данный момент в довольно большом числе и оказывали на него сильное давление в сторону преступления. От горьких и неприят­ных, но очень живых антиципации страданий его самого и его семьи у него шли сильные импульсы к преступлению. Мысль завла­деть одеждой, а может быть, и другим имуществом Савичева и придти домой не с пустыми руками была ему очень соблазни­тельна. Ему нужно было завладеть чужим имуществом не для кутежа, — он почти не пьет, «не на что было приучиться пить». В карты на деньги он никогда не играл. Не стремление к чувствен­ным удовольствиям и развлечениям руководило им. Он производит впечатление болезненного юноши, с угрюмым, не особенно рас­полагающим лицом, всецело поглощенного заботой об удовлетворе­нии первых потребностей своих и своей семьи, потребностей в пище и теплой одежде. Об этом он только и думал. Поэтому мысль о том, чтобы завладеть теплой одеждой, а, быть может, и деньгами Сави­чева, сопровождалась у него особенно живой антиципацией прият­ных ощущений, связанных с обладанием этими благами, как сред­ствами облегчения страданий: прекратится болезненное ощущение холода, будет тепло, да и домой кое-что принесешь, хоть на время всем хорошо будет. Он понимал, что поступает нехорошо, что убивать нельзя, считал, между прочим, что это и грешно, ибо, как он заявил, «бога я немного признаю». Инстинктивное отвращение к убийству у него хотя и сравнительно слабо, но все-таки в заро­дыше есть, оно и заставило его сильно волноваться во время пре­ступления, не решаться, в течение некоторого времени, приступить к его выполнению, выронить топор после первого удара и страшно растеряться после покушения на убийство, когда он бежал с вален­ками в руках, босиком, в мороз. Он, конечно, не сделал бы своего жестокого поступка, если бы у него сильнее заговорили чувства жалости и благодарности и если бы его ум мог поддержать отвра­щение к убийству достаточно полной моральной оценкой задуман­ного деяния. Но он умственно слаб, отстал, недоразвит, для доста­точно полной моральной оценки деяния у него не хватает нрав­ственного чувства и идей, а также нет навыка взвешивать и вни­мательно обсуждать возникающие у него планы. В этих-то дефек­тах и заключается личный корень его преступления. Он — не очень злой, нераздражителен, тихий, никогда ни с кем не дрался. Против него особенно говорят три обстоятельства: упорство и жестокость его преступной деятельности, с одной стороны, и чер­ствая неблагодарность с другой. Но что касается многочислен­ности ударов, им нанесенных, то надо сказать следующее. Первый Удар он нанес в сильном волнении, ударил потому, что все те тяже­лые переживания, которые он выносил, лежа на печке, как бы твер­дили ему: возьми одежду, валенки и т. д. Как он ни слаб интеллек­туально, он все-таки сообразил, что рискованно красть, раз он сказал своему гостеприимному хозяину, кто он и откуда. Страх, раскрытия дела и наказания прибавил к внутреннему голосу, требо­вавшему, чтобы он завладел известным имуществом Савичева, новое требование: убей! Сравнительно слабое сопротивление, встре­ченное этим голосом в душе преступника, в связи с антиципацией облегчения страданий от обладания теплой одеждой, сделало его настойчивым, придало ему силу, которая, несмотря на волнение, новизну положения и естественный страх последствий, привела к осуществлению намерения. Нанеся первый удар, он испугался и растерялся, а затем остальные удары наносил не по злобе, но в растерянности, не помня себя, машинально подчиняясь вну­треннему голосу, говорившему: убей и возьми одежду, не добьешь — все пропало. И он наносил один удар за другим, а потом, в состоя­нии полной растерянности, убежал. Страх, что все пропало, что ничего не получишь, если остановишься и не будешь бить далее, — вот что говорило в нем. Потерпевший кричал, а он бил и бил, и не помнит, куда бил и сколько ударов нанес. Он не рассчитывал своих ударов и не замечал их, действовал почти машинально, не взвешивая, подчиняясь подсказанному нуждой и страхом голосу: бей, иначе ты пропал!


Дата добавления: 2018-04-04; просмотров: 156; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!