Покорение Лангедока французами; изъявление покорности графом тулузским

 

Раймонд Тулузский, узнав о смерти своего врага, стал льстить себя надеждой, что счастье снова улыбнется ему. Он рассчитывал на малолетство Людовика IX, на есте­ственное расстройство в управлении государством, на сла­бость регентства ввиду коалиции некоторых вассалов. Он собирал вокруг себя рассеянных провансальцев, но голос его уже не достигал площадей городов, которые были .под гнетом французской власти. Он подтвердил прежний союз с графом де Фуа. Он дал ему в феод большую часть земель, которыми фактически не мог уже располагать, а также владения виконта безьерского в случае смерти пос­леднего. Раймонд VII полагал, что отнять завоевания у французов при помощи Роже Бернара будет легко. Оба графа обязались не заключать мира с Церковью и с ко­ролем французским иначе как по обоюдному соглаше­нию. Все подобные трактаты имели теперь одно фиктив­ное значение.

Гораздо более надежды внушили Раймонду вести из Парижа о восстании, которое подняли графы Бретани, Шампани и Ла-Марша против регентши Бланки Кас­тильской*1.

Вдове Людовика VIII предстояло действовать в самых затруднительных обстоятельствах, но она не потерялась рядом с троном. Обладая замечательными политически­ми талантами, она была способна защищать наследие Филиппа Августа. У нее было много осторожности, предусмотрительности и энергии — тех качеств, которые составляли славу Филиппа. Натура гордая, призванная к власти, она предалась своему делу всецело, страстно. До смешных выходок ревности любя своего сына, она вы­держала его в суровой домашней школе. Она вселила в него то стремление к аскетическому идеалу, которое впоследствии стало основной чертой его характера*1.

— Я соглашусь лучше видеть своего сына мертвым, хотя люблю его больше всего на свете, — говорила она, — но не позволю ему иметь связь с посторонней женщиной и тем совершить смертный грех.

Тогдашние школьные приемы, несмотря на проповеди святого Ансельма, не отличались мягкостью. Суровые воспитатели позорным образом били и терзали королевских детей ради внушения им дисциплины и страха Божия. Так воспитывался и Людовик IX под зорким наблюдением матери, предоставив дела государства в ее полную волю.

Не усмиренные, все еще могущественные феодалы должны были оскорбиться, видя себя в руках иностранки, энергия которой доходила иногда до упорства, а твердость до деспотизма. Они не привыкли и в королях встречать такую старинную франкскую силу характера. Бланка доказала ее в день коронования Людовика IX. По старому французскому обычаю, такой день был знаменуем делами милости — в применении к заточенным преступникам. Уже двенадцать лет томились в королевских тюрьмах графы фландрский и булонский и другие бароны, посаженные туда Филиппом*2 вопреки привилегиям феодалов, которых должны были судить свои пэры. Земли их были конфискованы Филиппом. Друзья требовали теперь их освобождения и возвращения земель.

Бланка, поддерживаемая папским легатом кардиналом Романом, с которым она находилась в самых дружеских отношениях, решительно отказала в этой просьбе и совершила обряд коронации в присутствии всех значительных пэров Франции. Королеве-матери была принесена такая же присяга, как и ее сыну. Уже после коронации она освободила графа фландрского, но в то же время подтвердила сильному графу Шампани Тибо запрещение строить новые крепости. Это возмутило и Тибо, и его друзей.

Скоро на западе Франции, начиная с Бретани, воз никло волнение против короны. Недавнее владычество английского короля, свергнутое Филиппом Августом, ка залось баронам гораздо легче господства и тирании женщины. Герцог Гиеннский, брат Генриха III Английского и граф де Ла-Марш находили выгодным поддерживать восстание в этих провинциях. Английские агенты появи лись в Нормандии, Бретани, Анжу и Пуату и давали обещания вольности баронам, надеясь снова склонить их на сторону Англии.

Королева лично повела королевские войска и подавила восстание в самом начале. Граф Тибо не устоял против давнишней страсти и под влиянием своего чувства сам явился в лагерь королевы.

— Мое сердце и вся моя земля в вашей власти; нет ничего, чего бы я не сделал согласно вашему желанию, — говорил он ей с рыцарской любезностью.

Его поступок склонил успех на сторону Бланки. Проклиная его, графы Бретани и де Ла-Марша сдались. Один за другим являлись в ее лагерь за прощением гордые графы и бароны. Казалось, лига распалась, но она возро-пась снова. Граф Филипп Булонский составил заговор, чтобы захватить короля и его мать в Орлеане, и только верность Тибо и живая преданность парижского населения, которое выступило вооруженной массой по орлеанской дороге при первом слухе об опасности, спасли монархию во Франции.

Бланка торжественно вступила в Лувр, окруженная торговцами, студентами и ремесленниками (84). Но угроза из Бретани не прекращалась. Бланка, прибывшая туда без войска для переговоров, едва было не попала в руки графа Пьера Маклерка, регента Бретани, и снова Тибо спас ее своим внезапным появлением, как рыцарь волшебных сказок. Он же помог королеве смирить гордого графа Бретани, заставив его сдаться и просить милости. Такая преданность к ненавистной «чужестранке» вызвала в высшем дворянстве недоверие, а потом явную вражду к Тибо. Пустили слухи о его связи с королевой, о насильственной смерти покойного короля, сведенного-де отравой в могилу руками изменницы и любовника.

Интрига создала целую лигу. Пэры и бароны изъявили желание мстить за Людовика VIII. Они оставили королеву и самовольно, но единодушно кинулись на Шампань, с севера, кто с юга. Шампань была страной по преимуществу демократической благодаря своей промышленности и торговле вином. Там графы «больше делали для буржуа и крестьян, чем для рыцарей», говорит местный хроникер, и понятно, что они были там популярны. Графу стоило только стать во главе своих городов, и они принесли ему все требуемые жертвы. Чтобы не доставаться неприятелю, три города погибли в пламени. Жители великодушно их покинули ради спасения своего графа, который после геройской защиты своей страны дождался наконец прибытия верных королевских войск.

Феодальная сила, таким образом, была сломлена; мя­тежные вассалы принуждены были оставить Шампань, рассчитывая осуществить свои замыслы при других об­стоятельствах и в другом месте. Все французские города оказывали в этой борьбе с лигой искреннее содействие королевской власти. В конце 1228 года магистраты всех коммун Франции торжественно клялись защищать коро­ля, его мать и братьев против всех и всякого (85). Это пока­зывало, насколько созрело национальное чувство во Фран­ции. Городское сословие далеко опередило в нем фео­дальное. Это чувство было тем выше, что обнаружилось в одну из минут испытания; оно свидетельствовало об ис­торическом назначении Франции, так как вокруг ко­ролевского знамени неожиданно возникла новая сила, составившая по своему духу прогресс в сравнении со средневековыми идеями, — сила национально-патриотиче­ская.

Через два-три года король благодаря искусству своей матери и поддержке добрых городов, плативших, со своей стороны, услугой за услугу, мог спокойно властвовать не только во Франции, но и в Лангедоке.

Раймонд видел, как пали его надежды на лигу. В неуда­че своих собратьев он видел гибель собственного дела. Ог­лядываясь на Рим, он еще более падал духом.

Там после смерти кроткого Гонория III на престоле первосвященников воцарился человек необыкновенной энергии, твердой воли и замечательно предприимчивого ума. Это был родной племянник Иннокентия III, остийский епископ Уголино, сын графа Тристана Конти. Как бы желая напомнить католическому миру былью времена, он провозгласил своим образцом Гильдебранда и принял имя Григория IX. Он пользовался общим уважением даже у вра­гов, по своим дарованиям и высоконравственной жизни. Император Фридрих II отзывался о нем как о человеке безукоризненной славы, чистой жизни, высокого благоче­стия, замечательных знаний и красноречия. Он не запятнал себя ничем в продолжение своей пятидесятилетней де­ятельности в разных церковных должностях. Он всегда счи тался «образцом святости». В то время деморализации вые шего духовенства такой отзыв мог казаться исключительным. Он был уже стар, когда, 18 марта 1227 года надел папскую тиару. Но в крови его была энергия его знамени того дяди, который когда-то облек его в кардинальский пурпур.

Понятно, что, всегда вдохновляясь политикой Иннокентия III относительно Юга, Григорий IX старался быть его подражателем. Но в своей ревности он далеко перешел те пределы, которые оправдываются историей и духом времени. В душе этого гордого и неуступчивого старика никогда не находили места мягкие человеческие чувства. Он посвятил себя беспощадной борьбе с духом новизны, которая стала проявляться в католическом мире, и так закалил в этой борьбе, что сделал своей страстью истребление. По своей натуре он неспособен был к сделке, к примирению. Он был рожден для борьбы и кровавых предприятий. На первосвященнический престол такие люди приносили мирские страсти. Он не хотел умереть, не вернув папство и Церковь в то положение, какое они занимали при Гильдебранде. Он стал бороться во имя прошлого, пренебрегая всякими средствами, но обнаруживая в себе замечательные силы.

По характеру политики он был полной противоположностью своему предшественнику, Гонорию III. Даже в делах ереси последний, в силу учения христианского, хотел действовать «более убеждением, чем строгостью». Гонорий, правда, иногда произносил отлучения, но с готовностью снимал их; они никогда не были в его руках орудием угнетения и насилия.

Григорий IX был не таков: он не остановился бы ни перед какими насильственными мерами для торжества воинствующей Церкви. Потому-то после Гонория III сочувствие покидает римских первосвященников и ту Церковь, во имя которой они совершили столько преступлений.

Григорий IX, вступая на престол, видел перед собой две цели; та и другая были одинаково дороги для него, и за обе он ревностно принялся в первые же дни папствования. Императора Фридриха II он поднимал против сарацин за Святую Землю, а короля французского — против еретиков альбигойских за святую Церковь. Он мог указать на некоторые успехи Раймонда VII после смерти Людовика VIII как на следствия нерадения нового правительства.

Но успехи эти не были опасны для французской власти. Раймонду удалось зимой 1227 года овладеть замком Готрив, в четырех лье от Тулузы, занять Кастельнодарри, Лабецед и Сен-Поль. Обладание первым имело довольно важное значение по его положению. Желание освободиться от французов проявлялось и в других городах, но французские коме нданты подавляли его в самом начале (86). В то время как Гумберт Боже готовил свою армию, чтобы возобновить военные действия, овладеть Тулузой, этим последним центром агитации, и уничтожить Раймонда, духовная власть принимала свои меры против ереси, Лангедока и графа Тулузы.

На нарбоннском соборе, состоявшемся весной 1227 го­да, Раймонд был предан церковному проклятию. Этот обряд прелаты собора постарались совершить со всею тор­жественностью. Заседание собора происходило в церкви. В урочный час раздался погребальный колокольный звон, прелаты встали со своих мест и, опрокинув свечи, по­тушили их в ознаменование мрака, постигающего отныне душу отверженного. Собор приглашал верных провозгла­шать это отлучение во все воскресные и праздничные дни при звоне колоколов и при погашенных свечах (87). Участь Раймонда разделили граф де Фуа и виконт безьерский. Вместе с тем объявлялись отлученными еретики-тулузцы, подданные бывшего графа, их защитника, ук­рывателя и единомышленника, особенно жители Лимукса и других мест, которые, поклявшись в верности коро­лю, отпали от Церкви — со всеми теми, которые им помогают чем бы то ни было. Отлученные не признава­лись больше членами человеческого общества. Их лично­сти и имущества передавались в руки всякого, кто поже­лает тем воспользоваться.

Собор издал на этот раз двадцать канонов, обязатель­ных для Лангедока. Это были те меры, которые имели целью сгладить прежние нравы, веротерпимость, свободу совести и обратить веселый Лангедок в мрачный, скуч­ный и покорный воле прелатов монастырь.

Собор начал с евреев. Им было запрещено брать боль­шие проценты, иметь христианскую прислугу и совер­шать открыто свое богослужение. Они должны были вме­сте с католиками воздерживаться от мяса в известное время и оказывать уважение к христианским праздникам. В отличие от христиан, они должны были носить крас­ный знак на спине и платить перед Пасхой ежегодно шесть денариев с семейства в пользу приходских церквей (каноны 2—4). Далее было постановлено, чтобы при со ставлении завещаний непременно присутствовали священ ник и свидетель, иначе завещатель будет лишен христи анского погребения, как еретик (канон 5). Той же участи подвергаются те, которые, будучи старше четырнадцати лет, не являлись ежегодно к причастию, и потому свя щенник должен вести список своих исповедуемых (канон 7). Все клирики избавлялись от налога лично и имуще ственно, а гражданским властям за подобные взимания грозили наказанием (канон 12). Консулы и другие город скме власти должны были дать ручательство в своем к;: толицизме; они обязывались преследовать еретиков и ш допускать ненадежных лиц на какую-либо общественную должность (каноны 15—16). Наконец (канон 14), велено было назначить в каждом приходе особых синодальных надсмотрщиков по назначению епископов. Они должны были наблюдать за появлением ереси и за другими церковными преступлениями и нарушениями.

Известно, что в этом постановлении многие историки видят начало инквизиции. Мы убедимся, что ее организация появилась несколько позднее, когда французы сделались пол­ными властителями в стране, а доминиканцы захватили в свои руки всю духовную полицию.

Теперь же, после собора, прелаты сочли своим долгом принять личное участие в окончании дела, предпринятого для торжества Церкви. Архиепископ нарбоннский и Фулькон, епископ тулузский, прозванный провансальцами «епископом дьяволов», явились в распоряжение Гумберта Боже, осаждавшего замки, отнятые Раймондом в то время, когда граф лично проник в Альбижуа. В одном из взятых замков попался в плен альбигойский диакон Жерар де ла Мот и с ним пятнадцать еретиков. Все они были сожжены живыми (88).

С переменным счастьем боролся Раймонд с французами в продолжение года. Он никогда не решался вступать в открытое сражение с Боже. Его тактика заключалась в истомлении противника. Он держал его в постоянном напряжении сво­ими внезапными появлениями; отвлекая его от Тулузы, он исчезал при первом же серьезном преследовании. Проигрывая одно, он приобретал другое.

Между тем французы раздробляли и теряли свои силы и даже вождей. Так, при осаде замка Варейль был убит Гюи Монфор, брат Симона. Он не дождался скорого торжества своего дела в стране, где его имя имело такую печальную известность. Иногда Раймонду удавалось овладевать сильными городами; так, зимой 1228 года он захватил Кастельсарран. Тогда Гумберт Боже, получив подкрепление из Франции крестоносцами и церковной десятиной, данной, впрочем, весьма неохотно, решил в се­редине мая нанести решительный удар Раймонду, и именно в этом пункте. Он пошел к городу, решившись после взятия его идти на Тулузу.

Раймонд, следуя своему всегдашнему обыкновению, вертелся вокруг неприятельской армии. В одном месте, в горах, проход был тесен и затруднителен. Местность благоприятствовала засаде. Раймонд не преминул этим воспользоваться, дав последний раз разгуляться своим рыцарям. Французы понесли тяжелые потери. Множество было убито, и немало попало в плен к озлобленному неприятелю. Провансальцы знали, что их самих в случае несчастья не пощадят. Пленных разделили по их значению. Простые пехотинцы были отданы в распоряжение победителей. С раз­решения Раймонда их подвергли истязаниям: одним отре­зали носы, другим уши, третьим выкололи глаза. В таком виде, полунагие, они были отправлены на родину, чтобы служить внушительным примером (89). Что касается пленных рыцарей, то их Раймонд взял под свое покровительство, не помешав, впрочем, ограбить их.

Такая бесполезная жестокость была роковой для Рай­монда. Он дал новую пищу фанатизму. Архиепископы Бор­до и Оша привели новые когорты крестоносцев, нанятых во Франции. Гумберт Боже после своего поражения бросил прежний план и вместо того, чтобы тратить силы на мел­кие замки, хотел нанести более существенный удар. До­бившись голодом сдачи Кастельсаррана и оставив в руках провансальцев другие замки, Боже решился захватить центр национального движения. Тогда Раймонду пришлось бы сдаться или покинуть страну. Боже понял, что только обла­дание Тулузой может упрочить французское владычество в Лангедоке.

Обойдя замок Сен-Поль, французский главнокоман­дующий неожиданно появился пред столицей неприятеля и занял позицию на расстоянии одного лье к востоку. Здесь к нему подошли крестоносцы, прелаты, бароны Гаскони и подневольные ополчения некоторых южных коммун. Тулузцы готовились к обороне. Гумберт Боже увидел, что укрепления столицы неприступны. Высоты, на которых стояли французы, были покрыты виноград никами, служившими источником богатства Тулузы. Эти виноградники были потоптаны и уничтожены. Один отряд был отправлен на опустошение окрестностей, другом на фуражировку. Но французы этим не удовольствовались Сатанинский гении Фулькона, недаром носившего прозвище «епископа дьяволов», придумал новый способ войны с тулузцами.

Все широкое пространство между городскими стенами и французской позицией было усеяно красивыми за городными домиками, расположенными в густой зелени садов. Эти домики для вида были укреплены башенками и окопаны рвами. Они несколько затрудняли доступ к городу. Жители их оставили, но французы также не решались их занять, чтобы оставаться вне выстрелов с тулузских ма шин. Зато каждое утро, отслушав мессу, с рассветом осаж давшие отправлялись отдельными отрядами, вооружась ло мами и топорами, под прикрытие этих укреплений, с ре­гулярными солдатами впереди, и на глазах тулузцев стирали с лица земли все, что хотели. Подходя к самым стенам и встревожив осажденных, они возвращались назад другим путем, продолжая уничтожать сады, деревья, ломать виноградники и разрушать дома.

Скоро вся эта живописная местность, возделанная трудом и искусством долгих лет, представляла собой голую степь. Потом подобные же операции переносились на другие окрестные пункты. Таким занятиям предавались эти благородные воины в продолжение трех месяцев, «пока дело было вполне сделано», как выражается один из друзей крестоносцев (90). Благочестивый епископ с иронией говорил об удобствах своего плана.

— Мы торжествуем над нашими врагами чудом; мы побеждаем их, бегая от них.

Когда опустошать более было нечего и только обнаженные развалины представлялись взорам на протяжении нескольких лье, французская армия снялась, рассчитывая, что истощенному и голодному городу придется покориться. Гасконские отряды воротились, а Гумберт Боже отошел к Памьеру, сберегая своих солдат и беспощадно опустошая земли графа де Фуа.

Действительно, дело было сделано. Судьба Тулузы решилась.

Раймонд видел себя оставленным всеми. Жажда мести была подавлена несчастьями. Пыл его энергии охладел, и он сам не узнавал себя. Будущее было темно; оно ничего не обещало ему. Тулузцы приходили в ужас, увидав страшные для них последствия войны. Их благосостояние рушилось. Плоды долгих трудов исчезли; в случае дальнейшего сопротивления для большей части населения были неминуемы нищета и голод. Для них все восемнадцать лет войны не принесли такого вреда, как эти три месяца осады. И государю и столице приходилось покориться, и на этот раз навсегда.

Вместе с ними рушилась судьба альбигойцев. О них теперь думали меньше всего. Нельзя бороться за идею веротерпимости, когда отнимают последний кусок хлеба.

Бланка Кастильская и кардинал Роман поняли теперь, их час настал. Раймонд склонил голову, но еще не просил пощады.

Тогда легат послал к нему для переговоров Грандсельва, аббата цистерцианского монастыря. Он нашел Раймонда в Басьеже. Здесь им были беспрекословно приняты обще условия мира, определившие подчинение его родины Франции. Раймонд привез аббата в Тулузу. Он чувствовал потребность разделить горе со своими верными гражданами. Он мог утешить их одним тем, что, делаясь рабом, он по условию договора, пока жив, предоставляет себе право не расставаться со своей столицей, для которой сделает все, что еще сможет. Он просил аббата похлопотать о том, чтобы переговоры велись на нейт­ральной земле, в городе Мо, во владениях его друга гра­фа Шампани, которого он приглашал быть посредником. Прежде всего Раймонд должен был отказаться от своих имений, отдаться милосердию короля и уже от него по­лучить то, что ему заблагорассудят дать, на особых усло­виях. Эта была исходная точка переговоров.

10 декабря 1228 года Раймонд написал в Тулузе и вручил аббату послание к королю о мире, где говорил, между прочим, что «желая от всего сердца вернуться в единую Церковь и жить в своих доменах, храня верность и исполняя службу своему господину-королю Франции и госпоже-королеве матери, своей кузине, он, Раймонд, посылает им, так же как и кардиналу легату святой Цер­кви, аббата Грандсельва, чтобы обсудить с ними условия мира, ради которого этот аббат долго и много потрудил­ся. Он объявляет его своим уполномоченным и обещает, с согласия баронов и особенно консулов Тулузы, рати­фицировать все, что будет постановлено с совета и со­гласия его возлюбленного кузена Тибо, графа-палатина Бри и Шампани» (91).

Той же зимой в Мо происходил многочисленный съезл прелатов и светских лиц. Папский легат играл на нем пер вую роль, присутствовали архиепископ нарбоннский и вес лангедокские епископы. Раймонд VII явился в сопровождс нии скромных депутатов от города Тулузы. Они также долж ны были принять участие в переговорах, так как представ­ляли собою враждующую сторону, но случилось так, что Раймонд должен был даже за себя самого предоставить ве дение переговоров цистерцианскому монаху, агенту легата. Ему и общине тулузской предоставляли только скрепить сво им согласием условия, весьма невеликодушно данные по бедителем.

Папа еще до сдачи Раймонда предлагал в послании к легату сделку о браке между одним из королевских братье и и дочерью Раймонда, чтобы через это Нарбонна и Тулу и перешли к короне. Это основное условие было включено и тот же трактат и принято обеими сторонами как скорей шее средство к сближению двух наций, долго находившихся во враждебных отношениях. Действительно, если бы л о условие было выражено не так настоятельно, а несколько иначе, оно могло бы смягчить горечь Раймонда VII и сю нравственное принижение.

Так как все существенное было условлено раньше, то договор мог быть подготовлен быстро, в январе 1229 года. Но в следующем месяце пришлось перенести заседания в Париж, так как король должен был просмотреть трактат и утвердить его своей подписью.

Последняя редакция в Париже была сделана несколько иначе, но с сохранением прежних оснований. Мирный договор, закончивший долгую и опустошительную войну, был наконец переписан окончательно в двух экземплярах, из которых один был за подписью Людовика IX, другой — Раймонда VII.

 

Парижский договор 1229 года

 

12 апреля 1229 года, в четверг на страстной неделе, Париж  с утра пришел в необычное движение. Народ густыми толпами стекался в Сите, стараясь пробиться к тесной площади перед собором Богоматери. Процессии крестным ходом из разных церквей направлялись туда

Королевский кортеж прошел небольшое расстояние, отделяющее от кафедрального собора нынешний дворец юстиции, где тогда помещался двор. Молодой король со своей свитой, имея около себя Раймонда Тулузского, занял место у великолепного портала, недавно построенного его дедом.

Три кардинала, из которых двое были легатами апостольского престола, два архиепископа, нарбоннский и санский, епископы парижский, тулузский, отенский, нимский, магеллонский и множество монахов и каноников сидели на скамьях возле собора. Посреди площади возвышался помост, на котором стоял аналой, а на нем лежал готический манускрипт Евангелия. Толпы народа теснились около площади, окруженной копейщиками, и густо унизывали крыши соседних зданий.

Когда король прибыл, было уже двенадцать часов. Все затихло, и королевский клерк, поднявшись на ступени помоста, развернул длинный пергамент, на котором красовались печати Франции и Тулузы, и стал читать его громким голосом.

Это был мирный договор, подписанный Раймондом VII, в котором он клялся в следующем:

«Быть верным и послушным слугой короля и Церкви до самой своей смерти, сражаться с еретиками, их единомышленниками и укрывателями в землях, которыми мы владели и будем владеть, не щадя наших близких, вассалов, родственников и друзей; очистить вполне нашу землю от ереси, а также помочь очистить от еретиков земли, которыми владеет король.

Обещаем произвести без замедления должный суд над еретиками и приказать нашим бальи тщательно разыскать как их, так и их единомышленников и укрывателей, со­гласно распоряжениям, какие сделает господин легат. Для облегчения же такого розыска обязуемся платить в про­должение двух лет по две серебряные марки, а потом по одной всякому, кто представит еретика, осужденного епис­копом диоцеза или теми, кто имеет право суда. Что же касается тех, кто не окажется явным еретиком, а будет признан лишь подозрительным, то относительно их обязуемся исполнять то, что укажут легат и Римская Цер­ковь.

Также обязуемся хранить мир во всех наших владениях, изгонять и наказывать рутьеров, покровительствовать цер­квям и духовенству, сохранять за ними их права, иммуни­теты и привилегии и побуждать поступать так же наших подданных, уважать приговоры над отлученными и тако­вых избегать, как предписывается канонами; побуждать тех, кто пробыли отлученными в продолжение года, обращать­ся к Церкви под страхом конфискации их имуществ; обя­зать, в свою очередь, наших бальи исполнять все вышеска­занное; наказывать тех, кто небрежен в исполнении этой обязанности, и назначать на эти должности католиков. Если же еврей или заподозренный в ереси ошибочно попадет в эту должность, то немедленно удалить его и наказать. Ба­льи должны также наблюдать, чтобы никто из евреев и подозреваемых не покупал земель и не приобретал ренту с городов и вилл.

Обещаем восстановить теперь же недвижимые имуще­ства и права церквей и духовенства вполне на всем про­странстве земель, какими мы владеем, а именно те, кото­рыми церкви и духовные лица владели до прихода кресто­носцев; о прочих же будет решено по праву легатом, его посланными или делегатами апостольского престола.

Обязуемся заплатить десятину и уплачивать ее впос­ледствии; не позволять, чтобы ее захватывали рыцари и другие светские лица, а предоставлять ее церквям. За ущерб же, причиненный мной и моими людьми церквям и ду­ховенству, за разрушение домов, вилл, не принимая и расчет недвижимого (что должно быть, как сказано выше, восстановлено), мы обязуемся уплатить десять тысяч се­ребряных марок, предназначая их в распоряжение легата, который справедливо и сообразно разделит эту сумму между заслуживающими.

Также обязуемся заплатить аббатству Сито две тысячи марок, аббатству Грандсельв тысячу марок, аббатствам Клерво, Бельперш и Кандейль по триста, как на украшение последних обителей, пострадавших от нас, так и ради спасения души нашей. Также мы должны будем уплатить шесть тысяч серебряных марок на укрепление Нарбоннского замка и других замков, которыми государь-король будет владеть в продолжение десяти лет для личной и церковной безопасности. Перечисленные двадцать тысяч марок должны быть уплачены в пять сроков, по четыре тысячи ежегодно.

Обязуемся еще уплатить четыре тысячи марок на содержание в продолжение десяти лет в Тулузе четырех магистров богословия (по пятьдесят марок ежегодно), двоих магистров канонического права (по тридцать марок) и двух преподавателей грамматики (по десять марок), которые будут читать лекции в Тулузском университете.

После получения нами отпущения обязуемся принять из рук легата крест и пять лет служить за морем против сарацин, для искупления наших грехов, и отправиться в этот поход после августа, в срок не позже одного года.

Тех из наших подданных, кто во время войны держались стороны Церкви, отца государя-короля, графов Монфоров и их приверженцев, мы не будем утеснять, а, напротив, будем обходиться с ними благосклонно, как с друзьями, будто они никогда не были враждебны нам, — если только между ними не будет еретиков. В свою очередь, церковь и король так же будут относиться к тем, кто были на нашей стороне, против Церкви и короля, за исключением тех, которые не согласились с нами на заключение этого мира.

Король, снисходя к нашему унижению и надеясь, что мы пребудем верны Церкви и ему, и соизволяя оказать нам милость, отдаст нашу дочь, которую мы предаем на его волю, в супружество одному из братьев своих, по назначению Церкви, и предоставляет нам все епископство тулузское, исключая земли маршала Левиса, которыми маршал сам будет владеть от короля. После же нашей смерти Тулуза и епископство отойдут к брату господина-короля, женатому на чей дочери, и их детям. Если же брат королевский умрет бездетным, то Тулуза с епископством отходят к королю и наследникам; дочь же наша или другие дети никакого права на эти владения заявлять не могут. Если же дочь наша умрет без потомства от брата королевского, то Тулуза и епископство отходят к королю и его наследникам. Так что во всяком случае Тулуза и епископство отойдут к господину королю и его наследникам после нашей смерти, и никто не может заявлять на них никакого права, кроме сыновей и дочерей, рожденных от брака брата королевского и нашей дочери, как сказано выше.

Государь-король предоставляет нам также епископства: Аженуа, Руэрг и часть Альбийского, лежащую по сю сто­рону Тарна; город же Альби и все то, что за рекой к Каркассону, король удержит за собою; одна половина реки принадлежит королю, другая нам; права и наследия тех, кто будет оказывать должное королю в части коро­левской и нам в части нашей, сохраняются. Епископство Кагорское король предоставляет нам, кроме города Каго­ра, феодов и других доменов, которыми владел перед своей смертью король Филипп, дед господина-короля. Если мы умрем без детей от законного брака, то вся упомя­нутая земля переходит к нашей дочери, которая будет за братом королевским, и к ее наследникам. Мы сохраняем за собой пожизненно полное право и власть в сказанной земле, которая предоставляется нам на упомянутых усло­виях, как над городом и епископством тулузским, так и над другими землями, и можем, по обычаю всех баронов французского государства, перед смертью уделить из нее на дела благочестия. Король все это предоставляет нам, сохраняя права церквей и духовенства.

Город Верфейль и деревню Ла-Бордэ с приписанным к ним мы предоставляем епископу тулузскому и сыну Одона Лильерса, согласно с даром, какой сделали король Людо­вик, отец короля, и граф Монфор, под тем условием, что епископ тулузский будет оказывать нам за Верфейль то же, что делал Монфору и его сыну, а Одон то, что должен был делать покойному королю Людовику. Все же прочие жалования, сделанные королем, его отцом или графами Монфорами, не считаются нами за действительные и не будут иметь никакого значения в стране, в которой мы остаемся. За все же предоставленное нам мы принесем ко­ролю присягу на лен и на верность, согласно обыкнове­нию баронов французского государства.

Всю остальную землю, которая лежит во Франции по сию сторону Роны, и всякое право, которое мы имеем или могли бы иметь на нее, точно и положительно пре­доставляем государю королю и его наследникам на веч­ные времена. Ту же землю, которая лежит в империи за Роной, со всеми правами, которые мы имеем или могли бы иметь на нее, решительно и положительно предостав­ляем на вечные времена Римской Церкви через посред­ство легата. Все жители, которые были изгнаны из этих земель Церковью, королем, его отцом и графами Мон­форами и были вызваны или по доброй воле вернулись, не будучи ни обличены в ереси и ни отлучены от Церк­ви, вполне восстанавливаются в прежних владениях и наследиях.

Если кто-либо из тех, кто поселится в нашей земле, не захочет подчиниться приказаниям Церкви и короля, особенно, например, граф де Фуа или другие, то мы будем вести с ними упорную войну и не заключим мира и перемирия без согласия Церкви и господина-короля. Домены, которые мы отнимем у них, по разрушении укреплений и стен, останутся за нами, если король не захочет сам удержать их ради своей и церковной безопасности в продолжение десяти лет с сохранением взимаемых с них доходов.

Мы распорядимся разрушить стены Тулузы и засыпать рвы, следуя приказаниям, воле и указаниям легата. Также мы разрушим до основания стены и засыплем рвы тридцати замков и городов, а именно: Фанжо, Кастельнева, Лабецеда, Авиньонета, Пюи-Лорана, Сен-Поля, Лавора, Рабастена, Гальяка, Монтегю, Пюисельза, Вердена, Кастельсаррана, Муассака, Монтобана, Монкука, Ажена, Кондома, Савердена, Готрива, Кассенеля, Пюжоля, Овильяра, Пейрюсса, Лорака и еще пяти других по выбору самого легата. Стены и укрепления этих городов не могут быть восстановлены без разрешения короля. Мы не будем также впредь строить новых крепостей, но предоставляем себе право строить по нашему желанию новые города без укреплений в доменах, которые остаются за нами. Если тот город и замок, в котором надлежит сломать стены, принадлежит нашим вассалам и если они откажутся от исполнения этого условия, то мы объявим им войну и не заключим с ними ни мира, ни перемирия без согласия Церкви и короля до тех пор, пока стены не будут разрушены и овраги засыпаны.

Мы клянемся и обещаем легату и господину-королю верно и честно соблюдать все эти условия и побудить к тому же наших людей и вассалов; мы заставим в том поклясться всех тулузских граждан и других людей нашей земли, а к присяге их будет прибавлено, что они, со своей стороны, будут настоятельно стараться побудить нас исполнять эти условия, так что если мы не исполним всех или одного из этих условий, то они тотчас же этим самым освобождаются от присяги в верности, которую принесли нам. С тех самых пор мы их избавляем от верности вассальному долгу и всех других обязанностей, и они могут присоединиться к Церкви и господину королю против нас, если мы не исправимся в продолжение сорока дней. Когда же мы откажемся признать суд Церкви в делах, которые ее касаются, и суд королевский, то все земли, которые теперь предоставлены нам, переходят в распоряжение короля и мы остаемся в том самом положении, в котором находимся теперь вследствие отлучения, подвергаясь всему, что было постановлено против нас и нашего родителя, на общем латеранском соборе и после него.

Наши подданные к своей присяге нам присоединят еще, что будут помогать Церкви против еретиков, их единомышленников и укрывателей и против всех, кто будет враждебен Церкви по причине ереси или пренебре­жения отлучением в наших землях, а также королю про­тив его врагов, и что они не положат оружия до тех пор, пока восставшие не подчинятся Церкви и королю. Такая присяга, по приказанию королевскому, будет возобнов­ляться каждые пять лет.

Для гарантии всех наших обязательств мы предостав­ляем, ради полной и лучшей безопасности Церкви и короля, в руки господина-короля замок Нарбоннский, который он удержит на десять лет и укрепит, если при­знает то необходимым. Мы предоставляем ему также зам­ки Кастельнодарри, Лавор, Монкук, Пеннь (в Аженуа), Кордес, Пейрюсс, Вердес и Вельмур. Он будет оберегать их десять лет, и первые пять лет каждый год на этот предмет мы будем платить полторы тысячи турских лив­ров, помимо тех шести тысяч марок, о которых уже упо­миналось. Вторые пять лет король будет держать там вой­ска, если признает то нужным, уже за собственный счет. Король может разрушить укрепления Кастельнодарри, Лавора, Вельмура и Вердена, если того пожелают он или Церковь без вычета из суммы, определенной на гарнизон. Доходы же и выгоды от владения этими замками принад­лежат нам; король же будет оберегать лишь укрепления их, а также замок Кордес. Мы же озаботимся, со своей стороны, чтобы наши бальи и чиновники, творящие суд и собирающие доходы и пошлины, не были из людей, опасных для Церкви и короля. По прошествии десяти лет король возвратит нам укрепления этих замков с соблюде­нием вышесказанных условий, предполагая, что мы сдержим свои обязательства относительно Церкви и короля. Что касается до Пенни в Альбижуа, то мы обязуемся предоставить его королю в срок до первого августа нм десять лет, если же этого мы сделать не успеем, то оса дим город и не отойдем до тех пор, пока не возьмем его; если же этой осадой замедлится отъезд наш в святую Землю, то мы принесем этот город в дар тамплиерам или госпитальерам, или, наконец, другим монахам, а если никто из них не захочет принять его, то город будет разрушен.

Господин-король освободит граждан тулузских и других людей наших от всех обязанностей, которыми связаны они относительно его самого, его родителя, графов Монфоров и других, а также от наказаний, которым за то они должны были бы подвергнуться, и от присяги, с сохранением всех вышесказанных условий.

В засвидетельствование того, что все это имеет постояную силу, мы велели утвердить этот лист приложением ашей печати» (92).

Когда чтение трактата кончилось, Раймонд Тулузский показался на помосте. Он был очень взволнован. Одну руку положив на Евангелие, а другую на грудь, он сказал пре­рвавшимся голосом, обращаясь к присутствующим:

— Перед вами, бароны, прелаты и представители города Парижа, клянусь над святым Евангелием исполнять во всех пунктах договор, который прочтен был сейчас.

Теперь началась позорнейшая часть церемонии. С Раймонда сняли оружие, доспехи, обувь, платье и оставили в одном белье. Тяжелые медные двери кафедрального собора растворились. Легат подошел к графу, взял его за руку и бил пучком розог, пока вел по длинному нефу собора. Здесь, у подножия главного алтаря, настал конец истязаниям, которые могли видеть зрители, так как освещенный храм оставался открыт. Перед большим распятием Раймонд пал ниц.

— Граф тулузский, — воскликнул легат, — в силу вла­сти, дарованной мне святым Отцом, я снимаю с тебя и с твоих людей отлучение, которое в разное время было произносимо против тебя.

— Аминь, — отвечал Раймонд.

Он примирился с Церковью, но стал из сильного государя рабом монахов и короля. Тяжелый камень лежал на его совести. Против убеждений, скрепя сердце, он должен был любить теперь то, что ненавидел, и ненавидеть, что любил. Он являлся в собственных глазах предателем тех, кому обещал защиту, человеком, который отдал во власть чужезем­цев свою родную землю и своих подданных, так любивших его, для того чтобы спасти себя.

Альбигойцев, которым он прежде покровительствовал, по своей терпимости и по своему индифферентизму в делах веры он предавал в полную власть озлобленной Церкви, которая не преминет теперь жестоко отомстить за всякое былое оскорбление католичества и с корнем, огнем и кровью вырвет страшную для нее ересь.

Условия мира были крайне тяжелы, форма их выражения жестока для самолюбия Раймонда. Но укоры совести были для него еще тяжелее.

Французская корона приобретала цветущую природой и промышленностью страну. Домены, теперь уступленные ей, давали по крайней мере шесть тысяч тогдашних ливров чистого дохода. Юг преуспевал в виноделии, обогащавшем его, в искусстве выделывания тканей и предметов роско­ши, что было унаследовано им у мавров; теперь эти богат­ства и изделия сделались своими во Франции. Города, под­павшие под военное управление сенешалей, несли плоды трудов своих рук к ногам короля и вельмож Парижа. Центр тяжести Галлии окончательно перешел на север. Трактатом 1229 года Юг отыграл свою историческую роль. Проиграв свое дело, он должен был жестоко поплатиться за смелую ставку.

Его религиозный протест не удался. Церковь, воин­ствующая и победоносная, взяла себе львиную долю после победы. Она не ограничилась каким-нибудь графством Магеллон — в распоряжение Рима досталась область, которая немногим уступала самой Церковной области, а по эконо­мической производительности и богатству жителей превос­ходила ее. В ее пользу Раймонд отказался от своих прав на маркизатство Прованс, прекрасную страну, лежавшую меж­ду Роной, Изерой и Дюрансом. Римский двор, понимая, что издалека трудно управлять новым завоеванием, оставил за собой только графство Венессен, а остальную часть, в кото­рой было до семидесяти шести замков, отдал в лен графу Адемару Валентинуа, уроженцу Пуатье, с обязательством военной службы (93).

Через пять лет Григорий IX, видя католическую ревность и преданность Риму Раймонда, сжалился над ним и возвра­тил ему пожизненно маркизатство Прованское, рассчиты­вая, что ему недолго теперь придется влачить свое жалкое существование. Дня Церкви было важнее проникнуть под по­кровом его имени в семьи тулузцев и провансальцев и под­чинить каждую из них строгому авторитету монахов, прела­тов и легатов. Зачем нужен ей Прованс, когда она имела пол­ное основание владеть всем Югом и беспрекословно властво­вать мерами совести и страха над новым, теперь уже безмол­вно покорным стадом!

Побежденный, униженный и публично опозоренный Раймонд все еще казался в глазах Церкви и слуги ее Людо­вика IX недостаточно наказанным. Его лишили всего, кое-что оставили из милости — и то так, что всегда могли от­нять. Будто сжалившись, брали его дочь в жены королев­скому брату. Но все эти выгоды, приобретенные так легко и блистательно, были столь важны, что потеря какой-либо из них была бы весьма прискорбна для победителей. Раймонд должен был послужять личной гарантией исполнения усло­вий. Он поклялся перед Церковью, присягнул как простой барон королю, — а ему после того предложили идти в тюрь му и просидеть в ней до приобретения ручательства в ис полнении обещанного...

Граф тулузский с готовностью осужденного испивал до конца чашу оскорблений.

Он объявил, что пробудет в добровольном заключении в Лувре до тех пор, пока будет в состоянии дать достаточные гарантии Церкви и королю, а именно пока исполнит главные условия, то есть пока король не будет иметь в своих руках его дочери Иоанны и пять крепостей (Нарбоннского замка, Пенни, Пейрюсса, Кордеса и Вердена) и пока тулузские укрепления, столь неприятные для французов, не будут уничтожены. Такое обещание Раймонд дал на другой день после церемонии и тогда же просил отвести себя в Луврскую башню (94). Там он провел праздники Пасхи, один со своими тяжелыми думами, и получил свободу лишь через несколько недель, когда французы уже безопасно утвердились на его родине и когда он сам стал совершенно не опасен.

Его единственная дочь, девочка восьми лет, была привезена ко двору в июне того же года. Регентша предназначила ей в женихи своего второго сына Альфонса; он приходился сверстником невесте. Легат разрешил брак, хотя между об­рученными существовало некоторое родство. Обручение про­исходило тогда же, в присутствии легата, но свадьба могла стоиться только через восемь лет, когда оба ребенка достигли совершеннолетия.

Эта юная чета, в которой как бы примирялись представители северной и южной национальности старой Галлии, должна была мирно сплотить то, что было решено раньше силой оружия.

Во имя этого сближения Римская Церковь, взяв под свое ведение Лангедок, на глазах бессильного Раймонда произво­дила в нем то очищение веры, которое осталось и всегда останется в ее истории позорной и темной страницей. Король Франции оказывал ей живое содействие и прокладывал дорогу ее мерам. Он давал в пользование Раймонду небольшую часть его прежних владений, освобождал ее жителей от прежних присяг и пока от личного подданства себе, но подтверждал своему вассалу приказание изгнать еретиков, преследовать их, восстановить духовные имущества, отнятые от католических церквей и конгрегации, неуклонно платить в их пользу десятины своих доходов и внести условленные десять тысяч марок в распоряжение легата. Своим ордонансом, изданным на другой день после церемонии, он указал тот способ действий, которого должны держаться его наместники, сенешали, вассалы, бальи и добрые города прелатской (сенешальство Бокерское) и нарбоннской (сенешальство Каркассонское) провинций и диоцезов Родеца, Кагора, Ажена и Альби.

Всякий, чем-либо отступивший от правил и уставов свя­той католической Церкви, должен быть немедленно наказан светской властью, по осуждении его епископом диоцеза или другими духовными лицами, которые получали такое право. Всякий был обязан остерегаться таких людей и не доверять им, а тем более воспрещалось помогать им, укрывать или защищать их. Нарушивший такое запрещение лишался поче­стей, достоинства, права наследования; его имущество кон­фисковывалось навсегда. Бароны, бальи и все подданные обя­заны были оказывать содействие к разысканию еретиков и предавать их в руки духовных судей; за каждого еретика бальи из отпущенной им на этот предмет суммы должны были пла­тить по две серебряные марки первые два года, а после по одной.

Для приведения страны в порядок было велено произве­сти поиски отлученных; не успевшие получить отпущения лишались имуществ. Все правительственные чиновники, вас­салы и городские власти должны были принести присягу в соблюдении этих правил.

«Мы хотим, — предписывал король, — чтобы эти поста­новления уважались и исполнялись; наш брат также прине­сет клятву соблюдать их и наблюдать за исполнением их, ког­да вступит в обладание страной» (95).

Когда почва была таким образом приготовлена и свет­ская власть была предназначена на всем Юге служить ору­дием духовной, легат вместе со своим новым помощником Петром де Кольмье, сопутствуемый большим вооруженным отрядом крестоносцев, начал обращать ко Христу города Лангедока. Меч был всегда наготове. По прибытии в города кардинал снимал с них отлучение — если все условия были выполнены, то есть если крепости, где нужно, срыты, если принята присяга от народа и от вассалов. Несчастные ту-лузцы своими руками заносили над собой нож; они спе­шили умилостивить нового господина и сами помогали повсюду сносить укрепления и засыпать овраги.

Когда оба легата и крестоносцы въехали во владения графа де Фуа, то Роже Бернар, оставшись одиноким в труд­ной борьбе, тоже решил покориться. Раймонд уже давно писал Роже под диктовку легата о необходимости сдаться, причем прославлял милосердие Церкви и короля, давших ему такой «выгодный для него мир», о котором он и по­мышлять не мог, и рекомендовал ему Петра Кольмье как «справедливого, мудрого, благочестивого и доброго мужа». Перед этим мужем, за которым стояли тысячи воинов, приходилось невольно смириться и только покорно выслу­шать его условия. Роже Бернар обещал в присутствии баро­нов очистить страну свою от еретиков, восстановить все церковные имущества, отдать королю в залог замки Лордат и Монгреньер. Потом он поехал ко двору короля и в сентябре присягнул Людовику IX как простой вассал, получив тысячу марок за землю, уступленную в пользу Раймонда (96). Но последний, как старый друг, не хотел пользоваться несчастьем. Он отказался от своих прав на земли графа де Фуа и возвратил их Роже Бернару, которому осталось разрушить укрепления и стать гонителем людей, к которым всегда был привязан.

Ему вместе с Раймондом предстояла еще одна душевная пытка. В ноябре 1229 года легат назначил собор в Тулузе для принятия мер к истреблению альбигойцев. Оба графа должны были присутствовать на соборе. Тут блистали три архиепископа из Нарбонны, Бордо и Оша, множество епископов, вассалов и баронов, сенешали; рядом с ними помещались два скромных консула тулузской общины, которые тут же вместе со своим графом снова поклялись в соблюдении договора. Тогда собрание занялось делом.

 

---

Дата добавления: 2018-04-04; просмотров: 345; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!