А. Островский «НА ВСЯКОГО МУДРЕЦА ДОВОЛЬНО ПРОСТОТЫ»

Крутицкий — Е. Лебедев Глумов — В. Ивченко

 

Мамаева — С. Крючкова Глумова — О. Волкова

Городулин — В. С т р ж е л ь ч и к    Глумов — В. М. Ивченко

Турусина — Э. Попова                         Мамаева — С. Крючкова

Крутицкий —Е. Лебедев

 

14 января 1972 года. Сцена появления Бобчинского и Добчинского.

ТОВСТОНОГОВ. Надо сбить «парный конферанс». Всегда они были заодно, какие-то мелкие распри из-за того, кому первому говорить. Попробуем сделать их врагами. Тема плохих отношений может дать неожиданный эффект. Т Р О Ф И М О В . Они входят не вместе, один обогнал другого.

Начало пьесы.

ТОВСТОНОГОВ (Лаврову). Надо избежать суеты, всю­ду идет процесс осмысления. Никакой судорожности. (Медведеву.) Вы привыкаете к словам и теряете перво­зданный смысл. Не надо искать варианты окраски слов, надо почувствовать природу жизни этого «философа». (Кузнецову.) Замечание Городничего про колпаки вы должны воспринимать иронически — что-то вы по мелочам пошли, нет оснований разоряться из-за такой ерунды. А Городничий все больше распаляется из-за такой реак­ции. Все чиновники пришли через черный ход, вызов на особое совещание, ночное. Это подчеркивает незауряд­ность события. Почтмейстер, Добчинский и Бобчинский пришли сами, через парадный ход.

Сцена с Бобчинским и Добчинским. Начало получилось — Бобчинский обогнал Добчин-ского, в б е ж а л первый, но так запыхался, что слова выговорить не может. Чем дольше длит­ся эта пауза, тем выразительнее. Добчинский, наконец, догнал, но тоже сказать ничего не может. Смотрят друг на друга с ненавистью. Кто из них первый зажал рот другому? Вце­пились в челюсти друг другу и закружились в каком-то причудливом танце.

ТОВСТОНОГОВ. Как только сели на стулья, жизнь кон­чилась. В начале сцены нашли верную физическую жизнь, это надо сохранить до конца. Нельзя полагаться на комизм текста, сразу попадем на изведанные рельсы. И Бобчин-ский и Добчинский рассказывают свою встречу с предпола-289

гаемым ревизором как бы под дамокловым мечом — каждую секунду могут прервать.

Начало пьесы. Вместо А. Абрамова роль Хло-пова репетирует Н. Трофимов. У Трофимова эксцентрика органична, все падения в обморок стали смешными и естественными.

ТОВСТОНОГОВ (Медведеву). Вы недооцениваете силу вашего выпада против Городничего: «если у кого-нибудь шуба стоит пятьсот рублей, да супруге шаль...» — это крамола, первый раз сказал такое в лицо Городничему. Пошел на баррикады.

17 января 1972 года.

ТОВСТОНОГОВ. В первой картине квартальные присут­ствуют не как стража, а как секретари. У одного из них даже может быть блокнот в руках.

Повторяется первая картина. Отменяется крик Хлопова: «Как ревизор?»

ТОВСТОНОГОВ. Когда Городничий сказал: «Инкогнито проклятое!», дверь откроется сама по себе. Все застывают. И никто не входит. Просто дверь то ли от ветра, то ли от старости со скрипом открывается сама. Все застывают, и от этого у Городничего пошло дальше: «Вдруг заглянет: «А, вы здесь, голубчики!»

МАКСИМОВ. Надо, чтобы дверь открылась после слов «вдруг заглянет» и чтобы другой голос (не Лаврова) ска­зал: «А, вы здесь, голубчики!»

ТОВСТОНОГОВ. Вы почувствовали правильно, этот голос принадлежит и Городничему и кому-то другому. Это уже как бы не Городничий. Но от реальной основы мы не имеем права отойти, поэтому   голос будет только Лаврова. МАКАРОВА. Началась фантасмагория... ТОВСТОНОГОВ (Трофимову). Не надо готовиться к паде­нию в обморок — он моментально реагирует. ТРОФИМОВ. И поднимать его надо мгновенно.

290

Бобчинского вместо    Трофимова репетирует Михайлов, Добчинского — Штиль.

ТОВСТОНОГОВ (Михайлову и Штилю). У вас сцена не получается, получается склока на словах, все это носит привычный характер. Реплики не надо адресовывать друг другу, а апеллировать к окружающим. Никакой окраски интонаций, все подряд, на одном дыхании, очень быстро. Борьба внутренняя, глухая. Добраться до главного — рассказать про человека, который заглянул в ваши тарел­ки, когда вы ели семгу. Продирайтесь сквозь текст. (Лав­рову.) Не влезайте в них, вы привыкли к их вечным сплет­ням и склокам, думайте о своем. (Медведеву.) Судья — единственный здесь, кто способен к абстрактному мышле­нию. Вот какие превратности судьбы — шел попотчевать Городничего собачонкою, а нарвался на фатальное собы­тие — ревизор. Философское обобщение, все житейское по­теряло смысл. (Лаврову.) Не надо впадать в озлобление. «...Не милы мне теперь ваши зайцы» — почти мягко, как далеко теперь ушли все милые забавы... Вам очень важно каждый раз подчеркнуть слово «инкогнито». Он видит его реально, как фантом. (Михайлову.) Вы тратите слишком много сил, колоссальные физические усилия — и мизерный результат. Тело врет. Эта сцена — настоящий актерский этюд. Пока не будет правдивое начало, дальше ничего не пойдет. Все усилия зря. Опередил Добчинского на целых сто метров, а сказать ничего не может. Желание сказать, и сказать первому, обуревает обоих. Сейчас играется фи­зическое состояние, а нет этого желания. (Лаврову.) То, что приезжий не платит за гостиницу и заглянул в тарел­ки — для Городничего явилось решающими фактами. Сом­нений больше нет — ревизор уже в городе и живет в гости­нице.

ЛАВРОВ. Сразу соскочили все защитные одежды, появил­ся подлинный страх. Рассказ Бобчинского — важнейший кусок. Сквозь дебри ерунды — важнейшее событие: реви­зор в городе.

ТОВСТОНОГОВ. У Городничего нет сил идти. Говорит «едем», а подняться со своего стула не может. Хочется избежать традиционного мотания по сцене. Перед уходом мы еще раз покажем фантома — едет коляска с ревизором, звучит колокольчик. Звук колокольчика на этот раз моби­лизовал Городничего. Без мельтешни просто рухнул на ко-

291

лени, нет сил. Распоряжения дает на пассиве. Все распоря­жения ложатся на прострацию и звучат крупно. Иначе будет мелко и суетливо. В минуту опасности преувеличенно ласков с квартальными, с частным приставом. Никогда раньше по имени-отчеству их не называл. Всегда играется крайняя грубость, а здесь — почти ласковость. Важен уход Городничего в конце первого акта. Взял себя в руки, про­мелькнула та же мысль, что в начале: не раз попадал в трудное положение, но искал и находил выход. Может, спасется и сейчас. Полная физическая слабость при моби­лизации всех умственных способностей.

ЛАВРОВ. Необходимость принять все меры лишила по­следних сил. Старается сосредоточиться. ТОВСТОНОГОВ. Звук колокольчика — сигнал к мобили­зации.

Прогон первого действия.

ТОВСТОНОГОВ. Были срывы у всех — как только съез­жаем на привычные рельсы — все кончается. Слова нель­зя играть, в них юмора не обнаружить, несмотря на гени­альность текста. В роли Городничего обнаруживается юмор, когда мы перестаем слушать слова, а следим за дей­ствием. Смеяться заставляют нас слова, вытекающие из действия. Только так они воспринимаются.

20 января 1972 года. Пьеса репетируется с   начала.

ТОВСТОНОГОВ. Я прошу всех исполнителей ролей чинов­ников включить еще одно обстоятельство — каждый не знает, что вызваны и другие, каждый новый выход надо принять в расчет. Это усложняет задачу и каждому дает свое приспособление в зависимости от характера. Судья реагирует на присутствие квартальных, Земляника прене­брежительно оглядывает всех, мол, «и эти здесь».

Вместо Михайлова, который не справляется с ролью Бобчинского, репетирует М. Данилов.

ТОВСТОНОГОВ (Данилову). Роль получится, если взять сразу самый сложный барьер. Принес важнейшее со-292

общение, но оказался физически бессильным: в стремлении опередить Добчинского потратил все силы. Прибежал первым, а сказать ни слова не может: нет дыхания, болит селезенка. З а д а ч а трудная.

Хлопов после своих падений моментально оправляется и молча, взглядом, просит проще­ния у Городничего и всех присутствующих. Чем серьезнее играют артисты, тем становится смешнее, комический эффект явно возрастает.

ТОВСТОНОГОВ (Волкову). Вы несколько искусственно строите свою роль.

МАКАРОВА. Я ничего не поняла. Мне казалось, что он должен выведать, что случилось, сейчас слишком подроб­но разыгрывается тема войны с турками. М Е Д В Е Д Е В . Все должно быть быстрее и легче. Я тоже про себя чувствую, что играю, будто жернова ворочаю. ТОВСТОНОГОВ. Но за легкостью нельзя терять главное. Мне нравится, что вы делаете, видно, как у этого «мысли­теля» мозги ворочаются.

ШВАРЦ. Почтмейстеру нельзя терять легкомыслия. Это зерно характера. Он думает, что будет война с турками, а через несколько реплик соглашается с Городничим: «А если так, то не будет войны с турками». Вот что говорит Гоголь: «Почтмейстер — простодушный до наивности че­ловек, глядящий на жизнь как на собрание интересных историй для препровождения времени, которые он начи­тывает в распечатываемых письмах. Ничего больше не остается делать актеру, как быть простодушну сколько воз­можно».

ТОВСТОНОГОВ. «Как вы думаете, Иван Кузьмич?» — переход к серьезной теме. Хочется и в этой роли найти необычное. Легкомыслие ведет к обычному. ЛАВРОВ. Я веду его к серьезному тону, а он все время начинает болтать, причем при всех, хотя я намекаю, что это секретный разговор.

Сцена повторяется.

ТОВСТОНОГОВ (Волкову). Не надо играть слова. Он всерьез увлечен описанием бала из вскрытого им письма. «Хотите, прочту?» — тут понял, что попал впросак. Город­ничий ведет его на конспирацию, а он этого не понял.

293

Сцена повторяется.

ТОВСТОНОГОВ (Волкову). Почему вы такой радостный? ВОЛКОВ. Я  уже все знаю.

ТОВСТОНОГОВ. Вы приносите сообщение о войне. Отсю­да — загадочность, переполненность своим знанием. Он — международник. У них сложилась своя градация интеллек­т о в — если самый «умнейший» Судья, то Почтмейстер — самый большой кретин. Зная всю ситуацию с ревизором, он только к концу сцены понял то, что всех остальных сразу привело в содрогание. Раньше всех знал, позже всех понял. Городничий ждет от него свежих сведений, но сам должен ему все объяснять.

Сцена повторяется. Возникла игра с письмом: Городничий вырывает из рук Почтмейстера вскрытое им письмо поручика, бросает на пол. Судья поднимает, Городничий выхватывает у него из рук и рвет письмо, Почтмейстер выхва­тывает у него клочья и глотает их.

ТОВСТОНОГОВ: После сцены с Почтмейстером идет сце­на, где раскрывается философия Судьи. Как все могло быть прекрасно — охота, травля зайцев, собачонка, но... таковы уж превратности судьбы! Ничего этого нет, а есть ревизор. А как все могло быть хорошо! «А я, признаюсь, шел было к вам...» (Басилашвили и Борисову.) Вам надо примерить костюм и маску Фантома. Должен быть зловещий эффект. Этого человека тоже надо сыграть. Он страшным образом похож на Хлестакова, и голос тот же. возникает неожиданно, например, в гостинице он может возникнуть из одежды, которая висит на вешалке, и т. д. Надо эту метаморфозу ощутить актерски. Эффект не коми­ческий, а зловещий.

Прогон первых сцен.

ТОВСТОНОГОВ (Волкову). Монолог о письмах очень ти­хий. Он не улыбается, а удивляется.

М Е Д В Е Д Е В . Мне очень нравится, что вся наша «тайная вечеря» идет тихо. А когда выйдем на большую сцену? ТОВСТОНОГОВ. Надо наживать право играть тихо и на большой сцене. Кричать нельзя, хороша эта сосредоточен­ность и серьезность, которой удалось добиться.

294

21 января 1972 года. Сцена с Почтмейстером.

ТОВСТОНОГОВ. Городничий хочет говорить с Почтмейс­тером приватно, призывая его вскрывать все приходящие в город письма. Но Почтмейстер апеллирует ко всем — что он от меня хочет? Я всегда вскрываю письма. Почт­мейстер не идет на секрет, получается провокация. Это эпи­зод о том, как из секрета ничего не вышло из-за природно­го идиотизма Почтмейстера. (Волкову.) Не надо подчер­кивать идиотизм. Идиота надо играть как очень умного человека.

ВОЛКОВ. Он съедает письмо демонстративно — попро­буйте, мол, на меня донести.

ТОВСТОНОГОВ. Это хорошо, подчеркивает его несооб­разность. (Лаврову.) Для Городничего все чиновники в свете приезда ревизора стали выглядеть в новом качестве. Он знал слабости каждого, подшучивал. Теперь все серь­езно, потенциальные враги стали реальными. Разве Судья раньше позволил бы себе сказать про шубу и шаль? Как бы шла жизнь первого акта, если бы известие о ревизоре пришло не в начале акта, а в конце? Совсем иначе. Но теперь Городничий зависит от кретина Почтмейстера, от Судьи, от Земляники. Все осветились новым светом. Один Почтмейстер продолжает жить по старым законам, его по­ведение не соответствует обстоятельствам. (Волкову.) Когда вас Городничий учит вскрывать письма, будто вам говорят: «Надо есть три раза в день». И вы радостно отвечаете: «Я ем, ем, это вкусно...» А когда Городничий выхватывает у вас письмо поручика, вы чуть не плачете от обиды. По-настоящему плакать не надо, это не смешно и ничего не дает. Ему просто обидно, что его ни за что обру­гал любимый Антон Антонович. Городничего же интере­суют не письма с описанием бала, а доносы и жалобы.

21 января 1972 года. Сцена с Почтмейстером.

ТОВСТОНОГОВ (Волкову). Не надо сразу съедать пись­мо. Сначала побеждает морально, а потом съедает — заметает следы. (Медведеву.) О «родной сестре тому кобе­лю» Судья говорит, как о старых знакомых, конкретно.

295

Сцена Бобчинского и Добчинского.

ТОВСТОНОГОВ. Бешеный темперамент у обоих. Все должно быть на одном дыхании до слов: «А вот он-то и есть этот чиновник». Самое главное сказал на полном покое, только тут как бы разглядел всех. Когда сказал главное — зажил нормальной жизнью. А до этого — скороговорка, веер слов. Для этого, конечно, надо овладеть текстом.

Сцена повторяется до слов: «Господи, поми­луй нас, грешных».

ТОВСТОНОГОВ. Здесь я думаю сделать некоторый пере­монтаж и показать Хлестакова раньше, чем у Гоголя. Д л я этого сцену в гостинице надо разбить на две части: после слов Хлестакова «...даже тошнит, так есть хочется», снова перенестись в дом Городничего, до конца, потом снова — гостиница, встреча Городничего с Хлестаковым. Гоголь был связан эстетическими условиями своего времени. Мы, ни слова не сокращая и не вымарывая, получаем возмож­ность показать Хлестакова раньше — вот он, тот, кто вызвал такой переполох! Мы поднимаем ритм приемом «а в это время» — тот, о ком так много говорили, делает то-то и то-то. Освещаем героя с двух сторон. Весь спек­такль строится на динамичных переходах, сценически вы­годно задать эту смену мест действия с самого начала. Мы показываем Хлестакова в тот момент, когда Городни­чий поверил, что этот человек в гостинице и есть ревизор. И вот он, этот человек — занят проблемой доставания еды, вспоминает о двух коротеньких человечках в ресторане, ко­торые ели семгу.

Б О Р И С О В . Получается контраст — нагнетание страха и снижение.

ТОВСТОНОГОВ. Важно, что текст мы сохраняем полно­стью. Гоголеведы придраться не смогут. Выигрываем и по смыслу сценического контраста и  по ритму.

9 февраля 1972 года.

Басилашвили показывает костюм Фантома — черный плащ, цилиндр, очки, бакенбарды, при­крепленные к цилиндру, «типичный» реви­зор — и из жизни, и из сказки.

296

Сцена Бобчинского и Добчинского.

ТОВСТОНОГОВ (Данилову). Вы следуете за логикой, а нас интересует поток, это, как рулада на фортепиано, алогизм. Должно быть как заготовленный номер. Сама по себе история нам известна. Рассказывайте все только Доб-чинскому — мол, видишь, как я все подробно и точно рас­сказываю, ради бога, не мешай! Во время рассказа мы должны слышать звуки задыхающегося человека. Одно­образные и ритмичные. (Штилю.) Ваше падение отменяем, это прерогатива Хлопова. Иначе получается, что у нас все падают в обморок. Оба они садятся на стулья, но усидеть не могут, устремлены друг на друга. Первые слова почти беззвучны, потом шепот. Как можно тише, при полном внутреннем напряжении. Оба физически очень слабы, только тогда будет артистично. Сейчас получается надрыв, а они, как мотыльки. (Лаврову.) Слушайте их, на них не глядя, все пытаетесь разобраться в этом бессмысленном бреде, а потом вырвался вопрос: «Кто, какой чиновник?» (Данилову и Штилю.) Фразу: «Чиновник-та, о котором изволили получить нотацию,— ревизор»,— скажите вмес­те. Тут у Городничего длительный процесс — оценка. Му­чительно хочет постичь их рассказ, слышал что-то страш­ное, но непонятное, страшное отбросил, но последние аргу­менты доконали: «Он! и денег не платит и не едет». Да еще в тарелки заглянул. (Данилову.) Где-то у вас проби­вается живое, во второй половине сцены, но в целом еще формально. (Штилю.) Каждый взгляд Городничего на Добчинского заставляет его умолкнуть. После рассказа Бобчинский и Добчинский снова объединяются. Это как два боксера после окончания боя. (Всем.) Все осознав, что произошло, медленно выходят вперед и крестятся — поч­ти скульптурная группа.

Полицейских не двое, а трое. Городничий со всеми тремя говорит, как с одним человеком. Они все на одно лицо, все одинаковы, один под­меняет другого, но Городничий этого не заме­чает.

ТОВСТОНОГОВ. «Пусть каждый возьмет в руки по ули­це...» — надо сказать серьезно, раздумчиво. Все задума­лись — как можно взять в руки по улице? Только в этих

297

оговорках Городничего выражается страх, внешне очень спокойно, даже преувеличенно спокойно. И вместо шляпы надевает футляр не как трюк, а как некое смещение ума. Долго стоит в этом футляре, думая, что это шляпа, никто не смеет этого заметить. Поняв, наконец, свою ошибку, всерьез пугается своего состояния. Тема «сдвинутых моз­гов» попадает в общее решение — фантасмагория. Это сложная сцена для Городничего. Все смешалось: коробка вместо шляпы, Держиморда, гарниза, церковь... Надо ов­ладеть сценой ритмически. Внутренняя лихорадочность — помутнение разума.

МАКАРОВА. Сначала было смешно, а потом стало страш­но. Действительно, помутнение разума. Начиная с «метлы» стало страшно.

ТОВСТОНОГОВ. Здесь это хорошо. Подготавливает гал­люцинации Городничего в гостинице. Этим оправдывается видение ревизора-фантома.

11 февраля 1972 года. Сцена Городничихи и Марьи Антоновны.

ТОВСТОНОГОВ. Интересны тиранические отношения ма­тери к дочери. Вплоть до побоев.

ТЕНЯКОВА. Каждое возражение дочери — подвиг. ТОВСТОНОГОВ. Интересно поискать контрастные харак­теры: хитрая, сильная женщина и тихое забитое существо. Марья Антоновна всерьез влюбилась в Хлестакова, неза­висимо от того, ревизор он или нет. Не две жеманницы раз­ного возраста, а два характера. В связи с Хлестаковым соперничество истинное. Мать не хочет уступать его дочери.

ТЕНЯКОВА. В эскизе костюма Добужинского у нее одни бантики. Это помешает истинному чувству. МАКАРОВА. Мать нарочно одевает ее как ребенка, чтобы в нее не влюблялись, а женщину видели только в матери. Анна Андреевна далеко не жеманница, она — дипломатка, помогает своими советами мужу.

ТОВСТОНОГОВ. Не обязательно из дочери делать жен­щину, похожую на мать. Бантики помогут создать кон­траст.

298

Сцена в гостинице.

ТОВСТОНОГОВ. Отношения Хлестакова и Осипа — по­стоянная взаимная борьба. Зависимость Хлестакова от Осипа огромна, он им руководит.

Ю Р С К И Й . Сцену нужно начинать ударно. Замедленный темп неправомерен.

ТОВСТОНОГОВ. Напротив. Здесь есть право на внешний покой. Украл у хозяина последний табак и наслаждается трубкой.

Ю Р С К И Й . Я чувствую, что с самого начала надо взры­вать.

ТОВСТОНОГОВ. Начните с паузы. Долго сидит, курит, обследует саквояж, в котором держал папиросы, но там пусто, а потом будете иметь право на монологе сразу «взорваться».

Сцена повторяется.

ТОВСТОНОГОВ. Мне нравится, что Осип озверевший. От лени он ограничил себя кругом кровати. Никуда не вставать, экономить энергию.

Б О Р И С О В . Обычно Хлестакова играют голодным, но не слишком. Иногда он отвлекается, как бы забывая о голо­де. А как сыграть степень отчаянного голода? ТОВСТОНОГОВ. Надо сделать так, чтобы все отвлечения еще более усиливали чувство голода. Он смертельно хочет есть. После каждого отвлечения градус голода усили­вается.

14 ф е в р а л я 1972 года.

Первое действие — сцены у Городничего.

Отказ от некоторых внешних проявлений, уточнение внутренних ходов. Уточняется так­же абсурдное поведение Городничего с того момента, как он поверил в живущего в номере под лестницей ревизора. Абсурдность усили­вается.

ТОВСТОНОГОВ. «Грешен» — кульминации сцены. (Ис­полнителям ролей квартальных.) Играть надо не солдафо­нов, а архангелов от полиции. Три человека, как один. Большая сосредоточенность.

299

ЛАВРОВ. Как три дога.

ТОВСТОНОГОВ. Это ваша опора. Не пропускайте обстоя­тельства плохого номера. Вы представили себе, как зол этот ревизор, если вот уже две недели живет в таких ужас­ных условиях. А что он в городе видел! Это вселяет ужас. МАКСИМОВ. Статика всех внешних проявлений у квар­тальных. Никакого бытовизма.

Сцена с полицейскими повторяется — они все трое порхают вокруг Городничего, их шагов почти не слышно. Городничий убежден, что перед ним один и тот же человек.

ТОВСТОНОГОВ. Когда Городничий выговаривает за «се­ребряные ложечки», полицейские меняются местами. Их трое, но это относится к каждому, каждый может украсть. Когда Городничий говорит: «Ступай!» — убегают все трое. Очень быстро. (Штилю.) У вас постоянное соперничество с Бобчинским. Здесь вы победили. Вас Городничий берет с собой. (Данилову.) Надо сыграть сцену, в которой вы без слов умоляете взять с собой и вас. Но вы об этом про­сите не Городничего, а Бобчинского. Вопрос жизни или смерти.

Сцена в гостинице.

ТОВСТОНОГОВ         (Юрскому).     Главное — тема   вины

Хлестакова, все он!

Ю Р С К И Й . Где-то рядом. Говорит о действии, а сам все время засыпает. В этом что-то есть.

ТОВСТОНОГОВ. Не забывайте о голодных спазмах. Забу­дется, а потом опять схватит. Ищет самую удобную пози­цию.

Ю Р С К И Й . Много мелких кусков. А если все уложить в два куска — будет скучно.

ТОВСТОНОГОВ. Скучно не будет, монолог держит. Надо подчеркнуть противоречия. Говорит, как хорошо ездить на извозчике, а немного спустя упрекает в этом же Хлестако­ва. Главный виновник всех бед — барин. БАСИЛАШВИЛИ. Я вхожу с надеждой, что на столе бу­дет еда — и вдруг! Сразу видит, что ничего нет, а виноват Осип.

ТОВСТОНОГОВ. Хлестаков перед тем, как войти в комна­ту, снимает перчатки. Осип, наоборот, надевает. Это фор-

300

ма — внешняя галантерейность при внутреннем хамстве. Хлестаков требует, чтобы Осип был при перчатках. Осип подчиняется формально.

ЮРСКИЙ. А не получится другой человек — обычный, покорный слуга?

ТОВСТОНОГОВ. Нет, в нем хамство сидит глубоко, ино­гда прорывается. Ю Р С К И Й . В сторону хамства перебрать не опасно.

16 ф е в р а л я 1972 года. Начало третьего действия.

ТОВСТОНОГОВ. Анна Андреевна и Марья Антоновна так и стоят у окна в ожидании новостей. Прошло уже много времени, а они все стоят. По действию в этой сцене все ясно.

ТЕНЯКОВА. Это и плохо.

ТОВСТОНОГОВ. Им очень тяжело томиться в неизвест­ности, от этого их отношения становятся все хуже. То од­ной, то другой что-то слышится, обе замирают, но ничего и никого. Снова томление. Наконец, увидели Добчинского, идущего к дому. Ждать не могут, бегут к нему навстречу и приводят в дом. (Макаровой.) Возмущайтесь широко, ее возмущает все. В руках у нее записка, из которой она может все узнать, но читать труднее и дольше, чем расспросить. Главное — быстрее все узнать, тысяча воп­росов.

Всю сцену откладывает чтение записки. (Штилю.) Отмените улыбку, все еще слишком серьезно. (Макаро­вой.) «Соленые огурцы» и «полпорции икры» из записки она воспринимает как некий шифр, на полном серьезе. Когда Добчинский объяснил, что это ресторанный счет, она расстроилась — так было интересно! Все оберну­лось грубой прозой — на счете писал, под рукой не было чистой бумаги.

МАКАРОВА. Надо уйти от банальности обсуждения туа­летов.

ТОВСТОНОГОВ. Этот спор — между прочим. Главное — предвкушение чего-то прекрасного, волнующего. Обе раз­мечтались и впали в лирический транс. Тут может быть романс у клавесина, танец. В серой однообразной жизни

301

засверкал огонь. Дождались своего часа. Перепалка на­счет платьев Марье Антоновне надоела, все равно победит мать.

МАКАРОВА. А беспокойство за мужа есть? ТОВСТОНОГОВ. Есть, конечно, но не это здесь главное. МАКАРОВА. Я верю, что он справится, как всегда справ­лялся со своими проблемами. Кроме того, она узнала, что главное сражение будет здесь, в их доме. Она весьма уве­рена в своих чарах.

ТОВСТОНОГОВ. Предстоит нечто амурное, новое. Все остальное отходит на второй план. (Розенцвейгу, зав. му­зыкальной частью.) Для танца матери и дочери надо взять тот же романс, который потом будет в любовных сценах с Хлестаковым.

Давайте попробуем следующее: начали играть на клавесине, потом танцуют, а клавесин продолжает играть сам по себе. Это оправдано фантасмагорией всего происходящего.

Повторяется сцена с прихода Добчинского.

ТОВСТОНОГОВ (Штилю). Вы сюда тоже бежали бегом. Здесь вы ничего нового нам, зрителям, не сообщаете, мы все видели в гостинице и знаем, что Хлестаков будет жить у Городничего. Нам интересно, как вы это расскажете. Тут быстрые реакции, информация на одном дыхании. Уже в солидных годах, постоянно бегая, он выигрывает в ско­рости, но проигрывает в сути. И сейчас у него времени в обрез, ему некогда, смотрит на часы, хотя сам задерживает свой рассказ, не может кратко сказать о главном. Не партнеры его сбивают, дело в нем самом, он сам сби­вается.

МАКАРОВА. Городничиха тоже хочет все узнать, а гово­рит сама. Не хватает терпения.

ТОВСТОНОГОВ (Штилю). Не отвечайте сразу, занимай­тесь собой. Выигрывайте время, чтобы перевести дух. Надо улучшить момент, когда женщины занялись перепалкой между собой, и удрать. Они спохватились, догнали его и вернули. Когда они стали звать Мишку, он тоже зовет слу­гу и, наконец, улучает момент, чтобы убежать. Но мать с дочерью все узнали и остались вдвоем в предвкушении счастья — каждая для себя, но здесь они объединились, затаив свои мечты.

302

18 февраля 1972 года. Любовные сцены.

ТОВСТОНОГОВ. Сейчас Хлестаков уедет, это высшая точка роли.

МАКАРОВА. Они искренне влюблены?

ТОВСТОНОГОВ. Вполне. Причем влюбились задолго до его появления. (Басилашвили.) Чего вы будете добивать­ся? Чего хотите?

БАСИЛАШВИЛИ. Эйфорическое состояние столкнулось с жаждой удовольствий. Расставаться со всем этим тяже­ло. Это все очень приятно.

ТОВСТОНОГОВ. Ему все равно, мать или дочь. Маль­чишка отъелся, появилось сексуальное возбуждение. Этот вопрос надо решить немедленно, терять время нельзя, все равно, каков объект. Ему в этом городе везет во всем, по­везет и в этом деле.

БАСИЛАШВИЛИ. Это все написано в пьесе. ТОВСТОНОГОВ. Но играется в пределах салонного жуи­ра. Ничего заранее не задумано, все решается тут же, по случаю. Надо забраться на самую большую высоту, до по­красневших глаз. Он еще под градусом. Хочется устроить реальную погоню за Марьей Антоновной. Сразу бешеный темп. Погоня за добычей. Марья Антоновна дала для этого повод — заглянула в его комнату. На этом основа­нии он загоняет ее в ее же комнату, там, в тесном прост­ранстве, он ее все время загоняет в угол. Наконец, она села — первая победа. Снял платочек, ее запах его сильно взволновал. На протяжении всей сцены Хлестаков создает такую физическую близость, что Марье Антоновне некуда деваться. Он к тому же труслив. Опыта нет, грань перейти опасно.

БАСИЛАШВИЛИ. Он не знает, как подступиться, хотя очень активен.

ТОВСТОНОГОВ. Должен быть такой момент, чтобы че­ловек со стороны подумал бы, что два человека сидят рядышком и мирно смотрят в окно. Касаться ее не надо, уйдет время, эпоха.

ТЕНЯКОВА. Ей все это очень нравится.

ТОВСТОНОГОВ. В сущности — да. Кокетство и страх. Но сейчас у вас получается только отказ. Нет игры с огнем. Ее тянет к нему, она кокетничает, но ужасно боится. (Баси-303

лашвили.) Переключитесь на маменьку моментально, она прошла мимо, он услышал ее по запаху. БАСИЛАШВИЛИ. Мне не нравится открытый секс в на­чале сцены. Это надо спрятать и обнаруживать вдруг, взрывами.

ТОВСТОНОГОВ. Попробуйте. На маленьком пространст­ве все получается острее и интереснее, чем на неограни­ченном пространстве сцены.

18 ф е в р а л я 1972 года. Сцена в гостинице.

ЮРСКИЙ. С момента встречи Осипа и Хлестакова все остановилось.

ТОВСТОНОГОВ. Должен быть поединок. Его не было. Борьба за приоритет. (Басилашвили.) Вы сами говорили о надежде найти что-нибудь съестное, но этого тоже не было.

Ю Р С К И Й . Тогда он должен войти быстрее. И на что он может надеяться? На Осипа?

ТОВСТОНОГОВ. Есть другое обстоятельство — он знает, что ничего нет и надеяться не на что, но когда подходил к номеру, все-таки надеялся. А ничего нет. Кто виноват? Осип. Он виноват во всем. Ты — слуга, я тебе доверен, обязан обеспечивать. Ему тошно от морды Осипа, от всего его вида. Он чувствует издевку в том, как Осип ему кла­няется, чистит его платье, но придраться не к чему.

У Юрского — Осипа издевка в манере речи, в подчеркнуто преувеличенной манере прислу­живания.

Сцена повторяется. Когда Хлестаков говорит: «Ты ступай»,— Осип сразу уходит, и диалог идет за дверью. До слов «в тюрьму», тогда Хлестаков втаскивает Осипа в комнату. Потом говорят тихо, примирение перед общей опас­ностью. Сцена с трактирным слугой.

ТОВСТОНОГОВ (Басилашвили.) У вас тут несколько приспособлений. Важнее этого слуги для вас сейчас никого

304

и ничего нет. Мобилизовал все: интерес к делам в гости­нице, важные занятия, интерес к состоянию здоровья слу­ги. Д а ж е шутит: «Ведь мне нужно есть». Впрочем, это в то же время и серьезно. Вступает со слугой как бы в заговор против хозяина. Хозяин — кретин, ничего не понимает, но мы-то с тобой — умные люди. «Мне нужно есть» — ос­новной аргумент. Ему, мужику, можно день не поесть, а мне, благородному молодому человеку, этого никак нельзя.

Это и шутка, и искреннее убеждение, что он, Хлестаков, избранный, не мужик, ему надо есть.

Монолог Хлестакова — «Это скверно, од­нако ж...»

БАСИЛАШВИЛИ. Не получается монолог. ЛАВРОВ. Надо искренне поверить, что нашел гениальный выход.

ТОВСТОНОГОВ. Он доходит до высшей точки ликования, до самой вершины, а потом — стремительно падает. И так все время. С вершины — в пропасть. Середины нет. Сцена с трактирным слугой — победа Хлестакова. Все время идет как бы температурная кривая тифозного больного. Искрен­не верит в свою победу и впадает в уныние от ничтожного повода. Слугу он увлекает блестящей идеей — «Мне нуж­но есть». Просто и гениально. (Горюнову.) Вы ему сочув­ствуете — молодой, симпатичный человек.

(Басилашвили.) После ухода слуги он возликовал, внешне это выразилось в каком-то антраша. Сразу нача­лись голодные боли, конвульсии. От голода — снова уныние.

19 ф е в р а л я 1972 года. Сцена в гостинице.

ТОВСТОНОГОВ. Узнали о том, что приехал Городничий. Первое решение — убежать. Два бандита судорожно соби­рают вещи. Надо сделать побег двух авантюристов. Но бежать некуда. Лестница перекрыта, прыгать в окно — слишком высоко.

305

Артисты импровизируют на тему побега. Впа­дают в дикую панику, мечутся, строят барри­кады. Получилось — в первый раз. При повторе все куда-то ушло.

ТОВСТОНОГОВ. Жаль, что это ушло. Надо учесть, что самого побега нет. Приготовления к побегу интереснее самого факта.

ЛАВРОВ. Городничий даже не постучал. Вошел, готовый ко всему. И тут начались галлюцинации. Увидел одного (Хлестаков), потом другого (фантом). Рухнул, ноги сами подкосились. Еще раз взглянул — опять другой (Хлеста­ков) .

ТОВСТОНОГОВ. Очень важно, что они друг друга не слышат. Только отдельные слова. Хлестаков чувствует, что говорят что-то вежливое, деликатное, по-хорошему просят сесть в тюрьму. Городничий ухватывает из речи Хлестакова только то, что в городе непорядки — твердая говядина, плохой суп, чай воняет рыбой и т. д. Сцена очень трудная. Каждый слышит то, к чему он готовился, слышит слова, а смысл ускользает. Хлестаков долго не смотрит на Городничего. Когда решился и посмотрел, началось новое качество диалога — Хлестаков перешел в наступление. «Да как вы смеете?» Но шоковое состояние не прекраща­ется. У Городничего это первая галлюцинация в жизни, это дает ключ для дальнейшего поведения.

21 февраля 1972 года.

Сцена в гостинице — с прихода Городничего. Хлестаков говорит «нет ни копейки» и выво­рачивает карманы. Отсюда у Городничего слова: «О, тонкая штука!» — притворяется так нагло.

ТОВСТОНОГОВ. По наглости и хитрости он превзошел все ваши предположения — такая коварная личность, а ведь так молод.

Все реплики «в сторону» говорят, глядя друг другу в глаза, ничего не слышат, все равно.

ЛАВРОВ. А как взятку дать?

306

ТОВСТОНОГОВ. Это надо найти, чтобы вышло достаточ­но выразительно и в то же время как бы случайно.

Долго ищут это действие. Наконец, оно возни­кает. Хлестаков в отчаянии отворачивается лицом к стене, одна рука безвольно болтается сзади, другой он как бы вытирает глаза — словом, поза полного отчаяния. Городничий эту безвольно повисшую руку воспринимает как намек на требуемую взятку. Он лихора­дочно ищет купюры, осторожно, нерешительно подходит к Хлестакову со словами: «Что бу­дет, то будет, попробовать на авось»,— и вкла­дывает ему в руку пачку денег. После коме­дийной пантомимы с Хлестаковым, в резуль­тате которой он испытывает огромную радость, Городничий предлагает ему взаймы. Получи­лось неожиданно, интересно и логично.

ТОВСТОНОГОВ. Надо точно установить, что именно они слышат из речей друг друга и как они это понимают. На­пример, из слов Городничего «Жена, дети маленькие...» Хлестаков делает вывод, что если он не пойдет в тюрьму, то будет плохо Городничему и его семье, поэтому он прямо и говорит: «От того, что у вас жена и дети, я должен идти в тюрьму, вот прекрасно!» А слов «Помилуйте, не погуби­те» он вовсе не слышит, он не готов их услышать. Каждый считает другого сумасшедшим. (Басилашвили.) Когда он рухнул перед вами на колени и заговорил об унтер-офи­церской вдове, которую высекли, что вам слышится? БАСИЛАШВИЛИ. Что он просит меня дать себя высечь. И даже на колени встал. Это черт знает что! ТОВСТОНОГОВ (Лаврову). Давая деньги, Городничий решается на рискованный шаг. Д а ж е перекрестился. Дал деньги и ждет, что будет. Но все обходится самым лучшим образом. Хлестаков, ощутив деньги, сразу впадает в сос­тояние счастья, все стало прекрасно — тот, кого он принял за тюремщика, оказался добрейшим человеком. Он хочет усадить гостей, особенно настойчиво предлагает сесть Добчинскому.

307

Комната такая, что и сесть некуда, но под тя­желым взглядом Городничего Добчинский вы­нужден «сесть» — он по стенке сползает на пол   и сидит на корточках.

БАСИЛАШВИЛИ. Я их усаживаю, чтобы рассказать им, что я про них сначала подумал, про свою ошибку. ТОВСТОНОГОВ. Слишком логично. Он счастлив безмер­но — деньги в кулаке, он может расплатиться с долгами и жить в свое удовольствие. Здесь все алогично — берет как бы в долг, ни секунды не веря в это, все страхи отмел, жизнь вернулась. А почему это все случилось, Хлестакова нисколько не заботит. Он хочет есть — значит, должен есть. Ему нужны деньги — значит, естественно, что ему их должны дать. Хлестаков во время последующего раз­говора постоянно возвращается к деньгам — ощупывает их, разглядывает купюры, наслаждается как мальчик, иг­рает с деньгами. Между делом жалуется на отца, на неуда­чу по службе. Городничий все это воспринимает как вранье — приехал обследовать, крупный чин, а говорит всякую чушь — «Какие пули отливает!»

Февраля 1972 года.

Повторяется сцена в гостинице, с прихода

Городничего.

Появление фантома переносится из начала

сцены в середину, в момент кульминации —

«Я прямо к министру!»

ТОВСТОНОГОВ. Так лучше, в начале было слишком впрямую. При встрече у них обоих становятся ватными ноги. Городничий сел, а встать не может. Хлестаков хочет сесть и падает. Хорошо бы дойти до плача — заплакал Хлестаков, а от него — и Городничий.

При повторе сцены Городничий не сразу дает деньги, а прикасается пачкой к руке Хле­стакова и сразу забирает обратно, оттого, что Хлестаков вздрогнул.

ТОВСТОНОГОВ. Тут Хлестаков круто меняет поведение. Он что-то почувствовал, похоже на деньги, даже может понюхать свою ладонь — было или показалось?

308

Теперь Городничий кладет деньги в свою шляпу, протягивает Хлестакову не деньги, а шляпу. Хлестаков сам берет оттуда деньги.

БАСИЛАШВИЛИ. Я не вижу, что стула нет, и предлагаю Добчинскому садиться.

ТОВСТОНОГОВ. В этом и есть Хлестаков. Он в упоении, в эйфорическом состоянии, ему нет дела до стула, ему важно настоять на своем. (Лаврову.) «Апарте» нужно го­ворить очень быстро, как бы незаметно, ничего не подчер­кивая. (Басилашвили.) Во время беседы с Городничим (после денег) надо жить своей жизнью — что-то напевает, о чем-то мечтает, проносятся мысли о деньгах, о картах. Он — в эмпиреях, в предвкушении счастья. Лаврову труд­но оправдать свое поведение, когда вы буквально влезаете в диалог.

ЛАВРОВ. Слова о том, что мы с Добчинским «прохажи­вались», мне хочется положить на то, что как же он мог подумать про тюрьму, когда мы просто прохаживались. ТОВСТОНОГОВ. Как вы мне врете, так и я вам. Это и нужно. (Басилашвили.) Вам раньше было так страшно, что вы не понимали истинных слов Городничего, а теперь вы тоже реально не воспринимаете того, что говорит Городничий. Не от страха, а от видений легкой, «сладкой жизни» с 400 рублями в кармане.

Сцена повторяется, появляется слуга.

ТОВСТОНОГОВ (Горюнову). Вы не можете понять, по­чему Городничий на вас так странно и «страшно» смотрит. Главное з д е с ь — Городничий, а не Хлестаков, хотя раз­говаривает c вами Хлестаков, а Городничий внушает толь­ко взглядом. (Басилашвили.) Не вставайте до конца дей­ствия с кровати — решайте, принять ли предложение Городничего проехаться по городу, выбирайте, куда сто­ит ехать, куда не стоит, что осматривать, а что нет. Учи­лище, богоугодные заведения — пожалуйста, а тюрьму — не надо. «Да зачем же тюрьмы?»

Репетируется все действие.

ТОВСТОНОГОВ (Басилашвили). «Даже тошнит, так есть хочется» — открытие. Хлестаков все время делает такие

309

открытия. (Горюнову.) С Хлестаковым не надо угодливо­сти, держитесь независимо. Вы можете его пожалеть, но все равно и Хлестаков и Осип в ваших глазах — шаро­мыжники. (Басилашвили.) Пока не пришел Городничий, Хлестаков необычайно смел, все считает несправедливым, возмущается.

БАСИЛАШВИЛИ. А я все время чего-то боюсь, это не­правильно. Он испугался только реальности. ТОВСТОНОГОВ. Важное место, когда Городничий при­глашает Хлестакова переселиться к нему в дом. Это очень крупное событие. Для Хлестакова это возможность вы­браться из гостиничной конуры, а для Городничего тут все решается — согласится или нет? Согласие — надеж­да, что все обойдется. (Басилашвили.) Надо искать по внутреннему ходу, искать свою жизнь. Иногда вы попада­ете в давно известное — фат, то, что мы подразумеваем при слове «хлестаковщина». Когда попадаете в существо, все получается.

ЮРСКИЙ. Сейчас Хлестаков слишком занят своими наслаждениями. Он сам по себе, а его очень заинтересо­вали эти люди, они к нему идеально отнеслись. Он влю­бился ив Городничего, и в Добчинского. ТОВСТОНОГОВ. Это все сочетается. (Штилю.) Вы пока разрушаете всю жизнь в сцене. Он испытывает панический страх. Он всегда перед начальством в священном трепете. Никого выше Городничего из начальства раньше не видел, а тут сам Городничий боится этого человека, значит, он еще выше Городничего. Происходит нечто из ряда вон выходящее. Жизнь Добчинского градусом выше, чем у Го­родничего.

ЛАВРОВ. Для Хлестакова Добчинский тоже милый человек из этого города, не надо резкости. ТОВСТОНОГОВ. Я хочу добиться, чтобы момент получе­ния денег для Хлестакова был переломным. Все озарилось ярким светом — какая счастливая жизнь в этом городе! БАСИЛАШВИЛИ. И Хлестаков превращается в другого человека и для него все превращается.

ТОВСТОНОГОВ           (Басилашвили). Когда вы целиком

уходите в игру с деньгами, уходит общение с Городничим и Добчинским. (Лаврову.) Все оценки должны быть во время «апарте», перед этим делать оценку нельзя. Пока Хлестаков не скажет «покорнейше благодарю», опасность еще не рассеялась.

310

Февраля 1972 года.

Хлестакова репетирует Борисов.

ТОВСТОНОГОВ (Борисову). Не надо злиться на Осипа, получается злой человек. Нужно другое качество — удив­ление: до чего же он обнаглел! Он вас ошарашивает. Осип не выполняет своих обязанностей, но в глубине души Хлестаков понимает, что сам во всем виноват, довел обо­их до состояния голода. Тема голода звучит у вас хорошо. Б О Р И С О В . Мне хочется показать Хлестакова в самом жалком состоянии — он даже не может говорить как обыч­но, сил нет.

Когда приносят обед, Осип повязывает сал­фетку, он тоже приготовился обедать. Хле­стаков вылизывает тарелку с супом, потом подает ее Осипу со словами: «Там супу не­много осталось, Осип, возьми себе». Осип смотрит на тарелку, потом наливает в нее воду из кувшина.

ТОВСТОНОГОВ. От полной безнадежности — к протес­ту. Эти переходы — самое трудное в роли Хлестакова. С Осипом отношения у него давно установившиеся, обяза­тельно должно быть прошлое.

ЛАВРОВ. Мне бы хотелось прогона всего акта. В начале найдены верные и свежие вещи, а в гостинице я сам чув­ствую, что попадаю в традицию буквально. Чтобы уйти от этого, нужно почувствовать целое и развитие. Б О Р И С О В . Как добиться логики в алогизме? ТОВСТОНОГОВ. Надо найти скачки у Хлестакова от са­мого малого к самому большому. Например, попросил двести рублей, а был бы рад и пяти. Вся роль состоит из таких зигзагов.

Б О Р И С О В . Надо добиться единства исполнения. ТОВСТОНОГОВ. Это не сразу, это — результат всей работы. У Городничего роль состоит из трех крупных кус­ков. Страх, восторг победы и катастрофа; причем переходы из одного куска в другой совершаются в остром действен­ном конфликте.

Премьера «Ревизора» состоялась 8 мая 1972 г. Запись репетиций сделана Д. М. Шварц.

 

М. Горький

«ДАЧНИКИ»

Постановка Г. А. ТОВСТОНОГОВА Художник Э. С. К О Ч Е Р Г И Н Режиссер-ассистент Д. Л. Либуркин

РАСПРЕДЕЛЕНИЕ РОЛЕЙ:

 

Басов	— О.	В.
Варвара	— С.	В.
Суслов	— О.	И.
Юлия	- Н.	М.
Шалимов	— В.	И.
М а р ь я  Львовна	— Л.	И.
Дудаков	— Б.	С.
Дудакова	- Э.	А.
Влас	— Ю.	А.
К а л е р и я	— Л.	И.
Замыслов	— Г.	П.
Двоеточие	— Е.	А.
Рюмин	— В.	Э.
Пустобайка	— А.	Е.
Кропилкин	— А.	Н.
С а ш е н ь к а , горничная	— Л.	К.

 

МЕДВЕДЕВ

БАСИЛАШВИЛИ ГОЛОВИНА БОРИСОВ ТЕНЯКОВА СТРЖЕЛЬЧИК МАКАРОВА, Н. А. ОЛЬХИНА РЫЖУХИН, С. Ю. Ю Р С К И Й ПОПОВА, 3. М. ШАРКО ДЕМИЧ КРЯЧУН БОГАЧЕВ Л Е Б Е Д Е В , В. А. РЕЦЕПТЕР ГАРИЧЕВ ПОДШИВАЛОВ САПОЖНИКОВА

---

Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 387; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!