Третья часть — записи репетиций некоторых спектаклей БДТ по русской классике, которые показывают практическое применение  в моей собственной  работе  методологии   Станиславского. 31 страница



281


Инфернальность, силу наваждения попробуем искать через умного, здравомыслящего человека, крепко стоя­щего на ногах, каким несомненно является Городничий. Его надо поставить в центр. Если мы этого не сделаем соз­нательно, он все равно займет собой три четверти пьесы и отомстит нам самим фактом своего традиционного суще­ствования.

Реальный, маленький, ничтожный Хлестаков в глазах Городничего становится страшным, инфернальным суще­ством — фантомом.

Сила Гоголя в том, что он делает все, чтобы Хлестакова было как можно труднее принять за сановника, за реви­зора. Он демонстративно опрокидывает все здравые мо­тивировки. Ревизором Хлестакова сделали Городничий и его окружение. Только с т р а х может оправдать столь стремительную общую ошибку.

Отличие Гоголя от его предшественников, которые разрабатывали ту же тему, в т о м , что Хлестакова не толь­ко п р и н я л и за ревизора, его с д е л а л и ревизором.

Страх Городничего сделал Хлестакова ревизором, говорит В. Белинский.

Развивая эту мысль в своем блестящем исследовании творчества Гоголя, советский литературовед Г. А. Гуков-ский пишет: «Происходит странная вещь. Фитюлька, спич­ка, мальчишка Хлестаков силою страха и благоговения к нему вырастает в «персону», с т а н о в и т с я сановни­ком, становится тем, кого в нем видят. Он делается «на са­мом деле» грозен. И сам Гоголь в «Предуведомлении» подчеркивает, что Хлестаков в эти минуты вовсе не клоун, не опьяневший мальчишка-хвастун, а выглядит как то са­мое «значительное лицо», распекание коего убило Акакия Акакиевича».

И далее: «Он на наших глазах стал ревизором, сановником, взяточником. Его с д е л а л и всем этим. И он выполняет то, что ему положено... Уезжает он как ревизор и взяточник».

Гоголь показывает механизм этого «делания», он пока­зывает, как общество, среда, уклад невозвратимо, неизмен­но делают из маленького, ничем не замечательного че­ловека негодяя, грабителя и участника системы угне­тения.

В этом гениальном гоголевском ходе мне видится воз­можность сценической метафоры, выражающей пласти-282


чески то, что составляет в    «Ревизоре» фантастический элемент.

Когда Городничий и другие «отцы города» узнают о приезде ревизора, об инкогнито, то в их представлении сра­зу возникает определенный типический образ этого реви­зора. Мы тоже можем реально представить себе облик это­го человека, одно ожидание которого вселяет всеобщий ужас. Образ этого человека — результат наваждения. Он сам становится воплощением наваждения. В его незримом присутствии уже есть элемент фантастики, ирреальности, хотя это вполне реальное лицо. Он уже едет в этот го­род и действительно приедет, о чем мы узнаем в конце пьесы.

Это призрачное лицо, по моему глубокому убеждению, должно появиться в спектакле. С самого начала. Это фан­том, воплощающий «идею призрачности», о которой писал В. Белинский. Для появления фантома необходимо начать спектакль с самой высокой ноты. Для этого чрезвычайно важно найти «вздыбленность» существования актеров на сцене. Страх возник сразу, как только было получено ро­ковое письмо. Такой страх, который проникает в сердце, в мозг, в кровь и заставляет подкашиваться ноги. Д л я этого совсем не нужно громких голосов и суеты. Напротив. Внутреннее напряжение подчеркивается внешней тиши­ной. И вся первая сцена — тихая сцена. Все наставления Городничего, которые обычно играются впрямую, не затра­гивают истинной глубины преступлений, совершаемых в этом городе. Они гораздо серьезнее. О них даже и вслух сказать нельзя. И вот в эту атмосферу напряженного стра­ха и лихорадочных дум врывается призрак — в черном пространстве сцены над колосниками все собравшиеся у Городничего внутренним зрением видят того, кого они ждут. И когда они все молниеносно поверили, что молодой человек в гостинице, заглядывающий в чужие тарелки, и есть ревизор (какой накал состояния нервов и ума нужен для этого!); и когда Городничий впервые лицом к лицу столкнулся с Хлестаковым, он увидел не дрожащего от страха и голода мальчишку, а того самого ревизора, кото­рого должен был встретить. Грозного, «классического» ре­визора, в крылатке, в очках... Через мгновение призрак исчезнет и Городничий увидит реального Хлестакова. Но и в нем он теперь видит ловкого, хитрого, притворяющегося оборотня.

283


Этот призрак-фантом появится в спектакле несколько раз. Для этого нужно достичь такого градуса существова­ния актеров, какой только и может оправдать лихорадоч­ную игру воображения.

«Ревизор» — комедия превращений. В ревизора пре­вращается фитюлька Хлестаков, в вельможу превращает­ся в момент своего мнимого торжества сам Городничий. И сила разоблачительного таланта Гоголя в том, что эти превращения реальны, что они могут происходить в самом деле, что они жизненны. Если можно принять Хлестакова, пустышку и ничтожество, за власть, то можно поверить в Нос статского советника, который разгуливает по Невско­му проспекту.

В этом переплетении сказочного, невозможного и реального и заключен смысл фантастического реализма Гоголя.

Фантастический реализм — принадлежность гениаль­ного художника, он дает ему возможность идти от прав­дивого изображения жизни к огромным обобщениям фило­софского и социального порядка.

Мне бы хотелось средствами театра передать величие комедии, вскрыть серьезность смысла происходящего, уйти от водевиля и пронести это в каждом персонаже, в каждой сцене через весь спектакль. И чтобы в резуль­тате прозвучал через «незримые миру слезы» и всеочи-щающий смех вопрос великого гуманиста и художника: как же это получается, что человек, созданный для высо­кого, становится негодяем, обманщиком, мучителем и разо­рителем и угнетателем ближнего своего.

12 января 1972 года.

Репетируется начало пьесы — чиновники при­ходят по вызову Городничего, который полу­чил письмо — предупреждение о приезде ре­визора из Петербурга.

ТОВСТОНОГОВ. Тема страха, о которой я говорил, пока привела к игре в состояние. Страх — это результат, про­явления его целиком зависят от характера, поэтому каждо­му надо искать свое действие, свою линию поведе­ния. Выигрыш будет у того, кто избежит изведанной дороги.

284


МАКАРОВА. У Лаврова у одного пока получилось, он очень серьезен и занят делом. Поэтому его замечания смешны.

ТРОФИМОВ. Сейчас получается, что один Городничий боится, будто он один во всем виноват, все остальные в порядке.

КУЗНЕЦОВ. Невольно снимаешь напряжение, когда отчи­тывают не тебя, а другого. Надо найти свою жизнь и не успокаиваться, когда ругают другого.

ТОВСТОНОГОВ. Вам нельзя забывать о ревизоре, может быть, он едет по вашему доносу. Как только появляется мысль — получается живой кусок. ТРОФИМОВ. Вдруг становится очень смешно. ТОВСТОНОГОВ. Когда они не стараются быть смешными. Нельзя терять событие.

М Е Д В Е Д Е В . Мы рано садимся. Хочется походить, поду­мать каждому о своем.

Актеры сидят молча, они очень озабочены и не смотрят друг на друга. Молчание длится долго.

ТОВСТОНОГОВ. Вот сейчас вы очень хорошо сидите. Так и начните.

Сцена повторяется.

ЛАВРОВ. Спокойный с виду разговор, и страх прорывает­ся физически.

ТОВСТОНОГОВ. Происходит осмысление того, что каж­дому грозит. (Кузнецову.) Вам не надо горячиться, надо сохранить саркастический тон — «Ну, это еще ничего. Кол­паки, пожалуй, можно надеть и чистые». Мол, мы знаем кое-что посерьезнее «колпаков».

Важно вскрыть внутренние связи всех между собой. Момент объединения перед лицом опасности для всех бу­дет потом, а сейчас, в первые минуты, каждый думает о себе и хочет найти виновника. Городничий держит себя в руках, внешне очень сдержан, от этого у него с сердцем неважно. Срывается на мелочах. Вдруг набросился на Гибнера, который хотел подать ему воды. (Лаврову.) Распекая чиновников, не теряйте своих дум, он ни в кого не влезает, он над ними.

285


13 января 1972 года.

Первое действие.

ТОВСТОНОГОВ. Я думаю, вы все понимаете, что страх сыграть нельзя, это состояние. Но обстоятельства таковы, что страх перед ревизором определяет поступки, действия и слова персонажей. Они говорят именно то, что может быть сказано только при этих обстоятельствах. Когда это получается — начинается действие. Иначе все стоит на месте и начинается изображение. МАКАРОВА. Они не все говорят.

ТОВСТОНОГОВ. Да, конечно. О главном — не говорят. Каждый боится другого, кроме того, вдруг рухнул автори­тет Городничего. Каждый проявляется по-своему, ни в коем случае нельзя попадать в штампованное изображе­ние страха. Начало сцены очень замедленное, иначе некуда будет раскручивать пружину действия. Необходимо уйти от раскрашивания слов. Если вы почувствуете это — оста­новитесь.

Начало сцены.

ТОВСТОНОГОВ. Мы слишком хорошо знаем текст, все звучит знакомым и привычным. Играется слово само по себе. Надо идти только по мысли, каждая фраза — резуль­тат напряженной работы мысли.

Сцена повторяется. Городничий долго сидит один. Чиновники появляются не вместе, а по одному. Сначала судья, потом Хлопов, потом Земляника... Последним входит Гибнер. Дол­гое молчание. Узнавая о ревизоре, каждый реагирует по-своему, у Хлопова слова «как ре­визор?» вырываются как истерический вскрик.

ТОВСТОНОГОВ (Лаврову). Попробуйте сказать «реви­зор из Петербурга, инкогнито» — самым обыденным то­ном, как будто это обычное сообщение и ревизоры явля­ются ежедневно.

Прогон первой сцены, ищут органику мысли и поведения.

286


ТОВСТОНОГОВ (Медведеву.) У вас сейчас притупился конфликт с Городничим. «Своим умом дошел!» — это не­зависимо, гордо, мол, раз ты, городничий, не сумел убе­речь нас от ревизора, то слушай умного человека. В целом в сцене нет остроты. (Абрамову — Хлопову.) У вас все не органично, он самый слабый и трусливый, его пугает все. Как бы надвигается гора на маленького человечка. Тут органика решает все, иначе неубедительно. (Пальму — Гибнеру.) У вас абракадабра не звучит, надо за основу взять подлинные акценты немецкого языка. (Кузнецову — Землянике.) Вы влетаете так, будто все уже знаете и про письмо и про ревизора. Формально, нет оценки. (Абрамо­ву.) Крик у вас может получиться, если вы к нему подгото­витесь. Нужна полная отрешенность, расслабленность, а не активное участие в сцене. Закон обратного хода. Пол­ное непонимание происходящего, и — вдруг дошло! После слов «секретное предписание» даже можно упасть в обмо­рок. (Медведеву.) Вы делаете массу каких-то мелких движений, все разрушается. Полная статика внешне, а мысль работает, и вдруг одно какое-то нелепое внешнее выражение.

Падения Хлопова в обморок от «страшных слов» — короткие выключения, он моменталь­но выходит из «обмороков», никто на это даже не реагирует. Только Гибнер привычно щупает пульс.

ТОВСТОНОГОВ (Лаврову.) Больше всего Городничего раздражает переглядка и какая-то связь между Земляни­кой и Ляпкиным-Тяпкиным. Отсюда и сарказм и ирония. М Е Д В Е Д Е В . А как это задать, что они на самом деле совершали поступки похуже, чем говорят вслух? ТОВСТОНОГОВ. Ничего задавать не нужно, это прочиты­вается. Круговая порука дает им право так себя вести. Все друг про друга знают, а говорят о незначительном, о ерунде с вельможной важностью. Сейчас это получилось. Со слов «вдруг заглянет» начинаются как бы галлюцина­ции Городничего. Это заражает всех. «А подать сюда...» — каждый невольно замирает; когда очередь доходит до Хло-пова, он может упасть в обморок от одного слова «а...» Как он повторяет это «а»  — хлоп в обморок!

287


АБРАМОВ. Получается искусственно. У меня нет такого накала, чтобы ответить на это «а»... ТОВСТОНОГОВ. А что надо, чтобы получилось? АБРАМОВ. Вероятно, в предыдущую сцену надо накопить это, чтобы одно слово «а» вызвало картину допроса реви­зором.

ТОВСТОНОГОВ. Вот именно.

ЛАВРОВ. Вероятно, Хлопов, помимо того, что боится ре­визора, один по-настоящему боится и Городничего как огня. Остальные перемигиваются между собой, намекают, что и у Городничего рыльце в пуху, входят в сговор, а Хлопов безумно боится.

ТОВСТОНОГОВ. Должны быть отношения дрессировщи­ка с тиграми. Есть более опасные, менее, а есть совсем ручные. Хлопов — ручной. (Кузнецову и Медведеву.) Вы слишком открыто глумитесь над Городничим. Они это де­лают исподтишка, один раз он их поймал и не на шутку разгневался. Все-таки он начальник, они знают, как он умеет выкручиваться, а их может утопить и продать запро­сто.

Появление Почтмейстера.

ТОВСТОНОГОВ. Принес событие в легкомысленной фор­ме — вскрыл письмо, узнал, что какой-то чиновник едет — глупейшая история!

ЛАВРОВ. Что-то подозрительно он себя ведет. ТОВСТОНОГОВ. Почтмейстера безумно радует, что будет война с турками. А когда Городничий рассказал ему о письме, которое получил он, почтмейстер безумно заволно­вался — как это письмо прошло без его контроля? Все ду­мают, что донес Земляника. Давайте попробуем эту вер­сию. (Кузнецову.) Ликующего настроения у вас быть не может. Вы еще не знаете, по вашему ли доносу едет ревизор. Пока вы во власти Городничего. После слов «Не было ли на меня доноса?» — все смотрят на Землянику. Но сам он будто не замечает этого: окаменевает, перестает слышать и видеть. (Волкову.) Почтмейстер говорит с Го­родничим по секрету. Прохаживайтесь и говорите с ним, гоголевский текст сочетайте с шепотом, которого мы не слышим. Наслаждайтесь секретностью беседы. Надо сы­грать чрезвычайное обстоятельство, а пока сцена снижает предыдущую, напряжение снимается. Надо принести «вой­ну с турками» как  реальное событие.

288


Н. Гоголь « Р Е В И З О Р »

Городничий — К. Л а в р о в

Анна Андреевна — Л. Макарова


Хлестаков— О. Басилашвили Анна Андреевна — Л. Макарова

Сцена из спектакля




 


М. Горький «ДАЧНИКИ»

Басов — О.    Басилашвили Шалимов — В. Стржельчик


Варвара Михайловна — Л. Малеванная
Басов — О. Басилашвили Влас — Ю. Демич


Сцена из спектакля



 


А. Островский «ВОЛКИ И ОВЦЫ»

Лыняев — О. Б а с и л а ш в и л и Глафира — А. Фpейндлих



 


 



 


 


Мурзавецкая — Э. Попова Анфиса — Т. Тарасова


Беркутов — В. Стржельчик Л ы н я е в — О. Басилашвили


Купавина — С. Крючкова


Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 398; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!