Как явился на свет «Торговый дом братьев Милютиных»



Https://www.booksite.ru/fulltext/del/oir/eka/index.htm


Риммер, Эльвира Петровна, Бородулин Марк Анатольевич.
Дело и Река: [Исслед. жизни и деят-сти И.А. Милютина] /
[Упр. по делам культуры мэрии г. Череповца, Череповец.гос. ун-т]. —
Череповец: ЧГУ, 1998. — 87с.: ил., портр.

TEXT.RAR

Стосемидесятилетию со дня рождения первого городского головы Череповца Ивана Андреевича Милютина посвящается
Управление по делам культуры мэрии г. Череповца Рекомендовано к изданию редакционно-издательским советом Гуманитарного института Череповецкого государственного университета Первое документально-художественное исследование жизни и деятельности Ивана Андреевича Милютина (1829—1907) — крупного промышленника и предпринимателя, общественного деятеля и публициста, в течение 46-летнего бессменного служения городским головой превратившего Череповец в один из ярчайших культурно-промышленных центров русской провинции дореволюционной эпохи. Отв. редактор А. В. Чернов  
СОДЕРЖАНИЕ Речное путешествие в уездный город Череповец Славный юбилей Как явился на свет «Торговый дом братьев Милютиных» Как Иван Андреевич воплощал свои экономические идеи на волне общественных реформ Тайна американского флага Иван Андреевич сам рассказывает о «Торговом доме братьев Милютиных» Как Иван Андреевич завязал крепкий транспортный узел Проблемы «русского Оксфорда» в Череповце Исход

 

Истинный центр не в столице и не в провинции,
не в верхнем и не в нижнем слое,
а в глубине всякой личности.
Н. Бердяев. «Судьба России».

Речное путешествие в уездный город Череповец

Чудна чудная машина –
Развеселый пароход.
Уж мы сядем и поедем
Во Черепов городок.
(Из рекрутского фольклора).

Позвольте, уважаемый читатель, прежде чем вы познакомитесь с череповецким городским головой, судопромышленником и купцом, финансистом и экономическим писателем, действительным статским советником Иваном Андреевичем Милютиным, позвольте предложить вам речное путешествие в уездный Новгородской губернии город Череповец начала двадцатого века, где Иван Андреевич завершает свою более чем полувековую деятельность на поприще служения городскому обществу.
До появления железной дороги Вятка—Петербург столичному жителю, вздумай он посетить наш город, пришлось бы добираться сначала поездом по очень недешевой Николаевской железной дороге до станции Бологое, затем до Рыбинска по Рыбинско-Бологовской ветке, а там пароходом до Череповца, избегая тем самым тряские перегоны почтовыми через Боровичи и Устюжну. Мы тоже пойдем пароходом от Рыбинска по Шексне. Тем путем, которым много раз следовал молодой купец Иван Милютин со своими судами, гружеными хлебом, от Волги до Калашниковских пристаней северной столицы.


Мариинская система. Шлюз на реке Шексне

Купив проездные билеты в кассах «Коммерческо-Крестьянского пароходства», ибо в правилах для господ пассажиров совершенно справедливо и не без основания замечено, «каждый обязан иметь билет от той пристани, от которой едет», вы получите право ступить на палубу, скажем, «Михаила» или «Марии», а может быть, если позволит вода, и на двухпалубный «Владимир». Расписание обещает вам недолгое, чуть менее суток, путешествие, приятность которого подкрепит объявленный в пароходном «Прейс-Куранте кушаньям и винам» обед из трех или четырех блюд, чашка кофе или стакан чая со сливками или лимоном, для одной персоны». Не меньшее удовольствие доставит вам вид изящно отделанной рубки, где пассажиры обедают, читают и даже музицируют, бархатные диваны первого класса и суконные второго, отличный буфет с разнообразными напитками и, наконец, любезность команды.
В два часа дня, образовав по бортам пенистые буруны, наш пароход устремляется в широкое устье Шексны, оставляя за кормой великолепную панораму городской набережной с пятиглавым Преображенским собором и высоченной колокольней, каждый раз привлекающей к себе взоры путешественников.
Шексна встречает волжские пароходы многочисленными корпусами Николаевско-Абакумовского заводского комплекса. В России это, пожалуй, единственное в своем роде предприятие, соединяющее в себе разнообразные производства в единой промышленной единице. Необходимость такого соединения обуславливалась прежде всего тем, что все абакумовские производства были направлены на обслуживание волжского или, скажем так, волжско-балтийского судоходства и торговли. Здесь плетут пеньковые канаты, строят пароходы в железных корпусах «американского» типа, туэра — особого рода речные буксиры (о них мы еще найдем время поговорить), запасные части к ним, мукомольные мельницы, паросиловые установки. С Абакумовских стапелей в большом количестве спускаются и грузные волжские баржи и легкие баржи — унжаки. Основатель этого созидательного монстра Николай Михайлович Журавлев, волжский самородок, продавал свои превосходные, машинной выделки, канаты, которых он вырабатывал до 400 тысяч пудов, и в Астрахань — для каспийского судоходства, и в Петербург — для заграничной отправки. Крепкий клан Журавлевых является, если можно так выразиться, естественным конкурентом череповецкой кампании «Братья Милютины». Но при всем при том их роднит уникальность собственных личностей. И не тем что, несмотря на отсутствие систематического образования, они находятся на самом высоком уровне современных технических и экономических знаний — слава Богу на Руси талантов хватало — но их отличающей необыкновенной остротой и свежестью взглядов на проблемы, то и дело возникающие на пути предпринимательства...
За речным поворотом скрылись дымные, остро пахнущие Журавлевскиечугуно-литейки и потянулись малоинтересные берега с редким, изрядно порубленным лесом. Сквозь шум падающей с колес воды слышен неведомый голос всезнающего пассажира, каковой сорт людей всегда окажется среди десятка впервые путешествующих:
— Шексна, милостивые государи, несет в себе воды Белого озера. Как утверждает знаток здешних мест, ученый — археолог Е. В. Барсов[1], «едва ли найдется в России река, которая бы текла такими кривизнами и изгибами, как Шексна, или, как правильнее называют ее в народе Шёхна; едва ли есть река, которая упором своего течения так подрывала правый берег, намывая левый, как эта река (...) На пространстве 400 верст не много у нее берегов, на которых бы безопасно мог поселиться человек (...); но и те высокие места, где ютились древние люди, так быстро размываются, что в течение нескольких лет они совершенно исчезают».
— По весне разлив Шексны соединяется с разливом реки Мологи да так, что суда проходят из одной реки в другую прямо по затопленным лугам. В нижнем плесе, то есть от Рыбинска до Череповца, Шексна спокойна и легко проходима.
— Пассажирское сообщение здесь открыто в 1860 году череповецкими купцами братьями Милютиными. Теперь здесь ходят еще пароходы вездесущего общества «Самолет» и судовладельцев Моисеева, Кашиной. Но главное назначение Шексны — хлеб. Масса хлебного груза поднимается с юга вверх по Волге, постепенно приращиваясь. Идет безостановочно, пока не достигнет Рыбинска[2]. Там, перекинувшись на «маломерки», народный каравай продолжает свое движение Мариинским водным путем к Санкт-Петербургу, к его порту и малохлебным областям России. Если бы система почему-либо перестала существовать, то у производителей приволжского региона недобор на одном хлебе выражался бы колоссальной суммой — до 30 миллионов рублей...
Между тем, солнце покатило к западу, а время к обеду. В буфетной уже разносили пассажирам блюда.
— Есть ли стерлядка? — могли бы вы осведомиться у буфетчика, открывая меню.
— Как же-с, - изумляется он вашей неосведомленности. — Как не быть? На Шексне-с, сударь, стерлядь для всякого буфетчика обязательна. Вот, извольте-с рыбное горячее: солянка жидкая сборная из стерляди, солянка московская из стерляди, стерлядь паровая, стерлядь разварная и она же по-русски, и кокиль из рыбы. Есть и севрюжка «американъ», и осетрина по-русски, и рыбное жаркое из стерляди, осетрины и судака, и рыбное холодное — ботвинья с осетриной, осетрина с хреном, майонез из рыбы, салат; из закусок — икра, балык, бутерброды со свежей паюсной икрой...
Возьмите лучше стерлядку. Любую. И, если вдруг рядом окажется человек бывалый, наслушаетесь много интересного про эту чудесную рыбу.
— Опытный рыбак-волгарь, сударь мой, — начнет он, поглядывая вам в тарелку, — с первого взгляда определит, где выгуливалась «пиковка»[3]: на Волге или Шексне. Волжская стерлядь — бледновата и тонка, во вкусе жесткая, в ухе не наваристая; стерлядь шекснинская — напротив: желтая, толстая, нежная на вкус, с янтарным жиром... А дело все в корме. В шекснинских илистых берегах зарождается совершенно замечательное насекомое. Местные жители дали название этому существу — «метлица», ибо в миллионном количестве во время своего «выхода» белой метелью пронзает воздух у самой поверхности воды. Тут и хватает метлицу всякая рыба: лещ, сорога, чеша, голавль. Но стерлядь берет осторожно, как-то скромно, словно делать ей это совершенно не позволительно... Тяжело только добывать ее стало. Пароходов на Шексне, знаете ли, тьма развелась. Особенно туэра цепями рыбу пугают. Теперь она по мелким речкам расплылась, часть в озеро ушла, а что осталось — во всякие снасти туго идет...
— Пароходы поубавили не только стерлядь, — решил оживить наши воспоминания ещё один любитель старины. — Из-за них Шексна лишилась, по моему твёрдому убеждению, оригинальности и, если хотите, поэзии. Исчезли, и надо полагать навсегда, роскошные старинные белозерки, унжаки, украшенные арабесками и раскрашенными фигурами, прежде так радовавшие взор. Так и слышишь порой:

По реке, по Шексне, с Волги-матушки,
Встречь воде, меж лугами зелеными
Выгребают суда Государевы —
Идут барки высокие, новые,
Пологами цветными прикрытые.

Вам необыкновенно повезло, дорогой читатель: вы встретились с двумя знатоками, уважающими прошлое этой чудесной реки. Но позвольте уверить вас в том, что им известны и менее привлекательные, а порой просто ужасные стороны из того же недалёкого прошлого шекснинского судоходства. С парохода, особенно с верхней палубы, бурлака не разглядеть и не услышать — пароход слишком быстро бегает, слишком шумлив. Сойдите на берег, станьте у бечевника и вы услышите — сначала далёкое, а затем всё ближе и ближе: «По-дёр-нем, по-дёр-нем, по-дёр-нем!» Не менее полусотни людей издают этот звук настуженными голосами. Бурлаки медленно идут, ступая в ногу и наваливаясь всем туловищем в жесткую лямку. Баржа скрипит и покачивается. Головы, часто ничем не покрытые, с всклокоченными волосами склонились низко к груди, едва прикрытой рваной одеждой.
А вот барки тянут пятнадцать лошадей, запряжённых гуськом. Коноводы с потрескавшимися губами, чёрные от солнца и пыли, сипло кричат на лошадей и щёлкают бичами. Зато на корме, держась за руль, стоит весь во внимании щеголеватый лоцман. На нём — красная кумачовая рубаха и высокая поярковая шляпа. Мы не станем открывать все «прелести» этой тяжёлой службы, слава Богу, она тихо и безвозвратно исчезает. Хотя, надо признаться, что это не совсем так. Выше Череповца существуют места, пройти которые, особенно, когда вода стоит низко, нет никакой возможности, если не воспользоваться женской силой. На этот счёт даже есть свидетельства очевидцев: «Характерной особенностью здесь является то, что лодки тянут не мужчины, а женщины. Обилие судов, вереницы лошадей и женщин в ярко-пёстрых сарафанах и платках, визг, смех, дубинушка, крики мужиков, управляющих судами, — всё это придаёт местности значительное оживление. (...) Когда всё это исчезло из глаз, когда уже не видно было этих женщин-бурлаков и не слышно неприятно-визжащей «Дубинушки», на душе стало тяжело и неприятно».
Чашка кофе со сливками была выпита, собеседники наговорились, и вы решаетесь прогуляться по палубе, чтобы понаблюдать окрестности, проплывающие за бортом. Но через короткое время с удивлением обнаруживаете, что глазу решительно не на чем задержаться, по обеим сторонам тянутся низкие заливные луга, торфяные болота, мелкие деревушки, поля да редкий ольховый лес. Никакая возвышенность не разнообразит горизонт. Полистайте-ка лучше изданный пароходством хорошо иллюстрированный справочник-путеводитель. В нем вы прочтете, что, например, ночью к трем часам наш «колесник» подвалит к пристани и селу Козьмодемьянск, берег которого представляет некоторый интерес, так как поднят искусственно на четыре аршина. Весной в половодье вымывает из берега разные предметы: «черепки глиняной посуды с древнею обливкою, медные и серебряные монеты, относящиеся ко времени Ивана Грозного». А к пяти часам утра пароход подойдет к причалу «Борки», что находится на содержании Леушинского женского монастыря, отстоящего от пристани в 12 верстах[4]. Иногда здесь можно увидеть рядом с часовенкой у причала настоятельницу монастыря игуменью матушку Таисию в ожидании дорогого гостя отца Иоанна Кронштадтского, всея Руси молитвенника.
А места эти, можно сказать, напоены Святым Духом. По разным направлениям от Леушино в старые времена существовало множество монастырей, теперь уже закрытых и сохранившихся лишь в качестве приходов: Златоустовская церковь, Спасский храм, приход Монастырек, Досифеевская пустынь. На берегу маленькой речки Выксы, впадающей в Шексну в 33 верстах ниже Череповца, стоял небольшой монастырь Святителя Николая. С 1592 года здесь томилась в заточении по приказу грешного царя Бориса Годунова пятая законная супруга Ивана Грозного — Мария Федоровна, урожденная Нагих, в иночестве Марфа, мать убиенного царевича святого Димитрия. В 1690 году патриархом Иоакимом монастырь был приписан к Череповецкому Воскресенскому домовому патриаршему монастырю.
Мятежная душа царя Ивана Грозного, может быть, до сих пор обретается на Шексне, ибо где-то здесь он потерял и другого своего малолетнего сына, также нареченного Димитрием. Проходил государь эти места речным караваном «во втором лете казанского взятия», когда отправился молиться в Кириллов монастырь к честным угодникам «о мире и о тишине и о устроении земском» вместе с царицею Анастасией, царевичем Димитрием и «со всеми князьями и с бояры». Князь А. М. Курбский, в своей книге «История о великом князе Московском», пишет, что царевич Димитрий, которому не исполнилось и двух лет, разболелся и, «не доезжаючи монастыря Кириллова, еще Шексною рекою плывучи, сын ему, по пророчеству святого, умре...».
Ниже пустыни славной Кирилловой, Выше Рыбной слободки над Волгою, Где Шексна-река круто согнулася, Где колышутся травы прибрежные, Где волна набегает на отмели, Где журчит она тихо у берега И сверкает несчетными струйками, — Помяни там пред Богом Всеведущим Со смиреньем: младенца Димитрия!
«Ниже пристани Вахново, — читаете вы все тот же путеводитель (а мы подойдем к ней в восемь часов утра, как только минуем Вичеловские мели), — есть село Любец, которое считается родиной трех довольно известных братьев Верещагиных. Один из них знаменитый художник В. В. Верещагин, безвременно погибший в последнюю японскую войну; другой — Н. В. Верещагин — замечательный сельский хозяин, основатель в России маслоделия и сыроварения, и третий — А. В. Верещагин — писатель рассказов, преимущественно из военной жизни»[5].
Закрыв книгу, вы замечаете, что незаметно подкравшиеся сумерки плотно занавесили берега, что на палубе стало свежо, что пора, предварительно заглянув в буфет, спускаться в каюту.
В буфетной, увешанной рекламой, посетителей немного. Уютно расположившись за столом, освещенном неяркой лампой, под плакатом «Товарищество виноторговли К. Ф. Депре», два господина закусывали ветчиной с ланшпигом, запивая красным медком от «Егора Леве», и тихо беседовали на темы, видимо, соответствующие их профессиональным занятиям:
— Говорят, будто из уломской руды[6] железо получается плохого качества. Но почему?.. Единственно от непроковки. А пусти в дело тяжелые молота паровые, получишь хорошее пластичное железо. И тогда незачем было бы нашему краю заимствоваться уральским...
— Да, зря забросили это дело. В старину из уломского весь уклад выделывался. Рудники не истощились, заброшены только... Есть места непочатые и старожилам известные... Вот только мало их осталось, которые по цвету железную земельку по болотам распознать могут. А кто помнит, что, к примеру, руда под березняком или ольшаником почитается лучшею и железо из нее выходит мягче, а из руды, под ельником лежащей, железо бывает не в пример и ломче и черствее?..
Неподалеку от промышленных тузов, рядом с рекламой некоего Н. В. Заухарева, хозяина череповецкой гостиницы и ресторана «Россия» в собственном доме на Крестовой улице, где обещаны бильярд — кабинеты и кухня под управлением опытного повара с большим выбором вин русских и заграничных фирм, пивом Калинкина, Богемия и других заводов, еще два полуночника под жаркое из тетерева употребляли рябиновую нежинскую, — десять копеек рюмка. Заказанные блюда, видимо, и дали ход их застольному разговору:
— Сия птица, друг мой, вокруг Череповца водится в изобилии. И ловят ее там самым прозаическим способом: заколачивают в землю заостренные колья в виде сахарной головы, обращенной вниз, так, что у самой земли сходятся они конусом, образуя узкую впадину, а к верху расходятся врозь. В середине конуса вбивается длинный, также заостренный к верху, шест, к нему привязывают, на аршин выше кольев, тоненькое кругленькое поленце, чтобы оно при этом свободно покачивалось; на концы кольев, шеста и поленца привязывают пучки овса с колосьями или метелками как приманку. Несчастная птица, прельщаясь овсом, садится на поперечное поленце, которое наклонясь тотчас свергает жертву в ловушку, где увязши сидит она до прихода охотника...


Пожарная ладья на Шексне

Неторопливы дорожные разговоры, коротающие время в пути...
Утром следующего дня, еще версты за две, хорошо различимы на холмистом берегу колокольня и купола Воскресенского собора. Но прежде мы проходим мимо и с удовольствием лицезреем легко вознесенную на холмистый берег церковь Христорождественскую Шехонскую[7]. Один из приделов ее освящен в честь великого угодника Божьего и Чудотворца, особенно чтимого российским православием, святителя Николая — покровителя всех плавающих и путешествующих. Южная сторона этого светлого храма, обращенная к Шексне и украшенная классическим портиком, опирающимся на четыре колонны, как бы охранно благословляет тех, кто плывет по Реке.
Положив крестное знамение, можете поздравить себя с благополучным прибытием в город Череповец.
Охотников поглазеть на пароход всегда предостаточно в любом речном городе, и Череповец в этом смысле не исключение. Любопытствующие зеваки внимательно разглядывают каждое новое лицо. Такой же операции подвергается и багаж, спускаемый на берег по деревянному лотку.
Публика на пристани самая разнообразная, добротно одетая. По всему видно, что значительная часть населения посвятила себя торговле и всему, что с ней связано. И это неудивительно, как-никак город портовый. Но вот чему вы немало удивитесь, так это местному говору, имеющему особую тонику разговора, напоминающего напряженный удар молота, рассекающего каленое железо. От самого спокойного повествования веет какой-то строгостью, порой грубостью, с оттенком сердитого ругательства. Ваше чуткое ухо уловит в нем и признаки южно-украинского наречия, и цоканье на манер польского. В Череповце говорят: «дюже» (очень), «зараз» (сейчас), «менныедзеньги», «свит» (свет), «хочу исть», «пиуцо» (пивцо).Вместо «он», «она», «его», говорят «ен», «яна», «евонный» и, конечно, «що» или «цо» вместо «что». Из таких слов складываются и соответствующие им предложения. «Цереповцянещо и англицяне, только нарецие не то». «Церепане ежики по карманам ножики, ножики натоцени, церепане не колоцены». В общем, «шла овча из Рыбинска до Череповча».
Вы еще только ступили на земную твердь, как к вам лихо подкатывает, и не без щегольства, извозчик, до сего часа ожидавший оказии у речного отеля под многообещающей вывеской «Гостиница с номерами». За час езды лихач берет по 50 копеек с седока, что соответствует стоимости порции свежих щей на пароходе.
Некоторое время коляска катится вдоль Алексеевского дока, где отстаиваются для ремонта суда самого различного типа. Это слева, а справа разворачивается панорама стройки обширной гавани и железнодорожной ветки. А далее за гаванью — громадные нефтеналивные баки обществ «Мазут» и «Бр. Нобель».
Громыхнув на большом деревянном мосту через Ягорбу, экипаж взлетает по крутому подъему мимо дома городского головы и каменной ограды Воскресенского собора, лихо проскакивает сквозь затейливо украшенную арку с надписью «Господь сохранит вхождение твое», от чего наш въезд в город приобретает некоторый оттенок триумфальности, поднимается на Соборную площадь и выкатывается к Воскресенскому или, как его называют еще, Большому проспекту.


Воскресенский собор

Церковный ансамбль, главенствующий на площади, — Воскресенская церковь и церковь во имя Живоначальной Троицы с колокольней, — некогда представлял собой домовой патриарший монастырь. В середине четырнадцатого века сюда на возвышенный берег Шексны пришли два инока из московского Троице-Сергиева монастыря — Феодосий и Афанасий, известный прозвищем «Железный посох», и срубили церковь во имя Святой Троицы, что и положило начало монастырю, а затем и городу.
Обустраивалась Воскресенская обитель в дереве и не так богато, как белокаменный Кирилло-Белозерский монастырь. К концу семнадцатого столетия в монастыре имелись: церковь Воскресения Христова — холодная, шатровая; церковь Живоначальной Троицы с приделом преподобного Сергия Радонежского — теплая, с трапезной и с келарской; церковь на Святых Вратах, рубленная из бруса, во имя Покрова Пресвятой Богородицы с приделом преподобного МакарияУнженского; колокольня, рубленная в замок, над нею шатер, крытый тесом, и чешуйчатая главка, крест деревянный, опаянный белым железом. На колокольне часы железные и семь колоколов; десять келий, хлебня, две поварни, квасная, погреб с сушилом, амбар, ульи с пчелами, да пять житенок. А вокруг — ограда в две стены под тесом и четырьмя башнями по углам.
А в субботу на святой неделе апреля 13 дня 1713 года церковь Воскресения Христова и прочие строения от молнии сгорели без остатка. Беду пережили — отстроились. Через двадцать лет затеяли строить каменный храм. Но где взять кирпич?
В 10 верстах от череповецкой обители, в селе Луковце, стояла усадьба графа П. М. Бестужева-Рюмина, принадлежавшего к древнему роду английского дома Бестюров. На родовом гербе имели они девиз «В Боге мое спасение». С трудом выпутавшись из сетей придворных интриг, бывший обер-гофмейстер Петр Михайлович был «отпущен» сначала в нижегородские губернаторы, а затем сослан в деревню. На покое, видимо, памятуя о грехах своих прошлых, решил он поставить церковь каменную на месте деревянной. К нему-то и обратились за помощью наши монахи. Кирпич граф дал и, кроме того, разрешил перевезти в Череповец из Луковца деревянную церковь вместе с иконостасом. Поставили церковь на месте сгоревшей Воскресенской, переименовав в Вознесение Господнее. Когда же Воскресенская в камне была готова, а произошло это в 1752 году, деревянную, бывшую графскую, отправили в деревню Козохты, что в двадцати верстах от Череповца. Этот дар вернулся в Череповец самым неожиданным и чудесным образом. Но об этом чуть позже.
Собор словно родник. От него начинается главный городской проспект — Воскресенский, шестьсот лет назад вырубленный в лесу монахами. Его булыжная мостовая, длиной в версту, пронизывает город насквозь и замыкается белокаменной Благовещенской церковью. Проспект рассекает город на две половины: восточную и западную, или на нижнюю и верхнюю. В нижней части параллельно Воскресенскому проходят улицы: Благовещенская, Дворянская, Источницкая, Набережная; в верхней — Покровская, Петровская, Александровский проспект и Загородная, позднее названная Милютинской. С запада на восток главную улицу пересекают (если начинать от Соборной площади): Сергиевская, Казначейская, Крестовская, образующая пересечением Воскресенского проспекта Торговую площадь, Садовская, Коржавская, Федосьевская и, наконец, Заводская. Часть улиц вымощена камнем и окантована деревянными мостками. По вечерам фонарщик, при помощи длинной лестницы и бидона с керосином, зажигает на высоких столбах керосино-калильные фонари, очень неудобные в обслуживании, ибо их надо регулярно, как примус, накачивать; сетчатые колпачки часто перегорают, к тому же страшно шумят. Зато светят фонари гораздо ярче столичных электрических.

Воскресенский проспект

Неторопливо застраивался Воскресенский проспект домами, деревянными и каменными, высотой не более, чем в два этажа. Первые каменные дома появились в начале девятнадцатого века, последние в двадцатом. Селились здесь люди степенные, состоятельные — из купцов и зажиточных крестьян.
Нечетную шеренгу домов открывает добротный сруб купца А. И. Виноградова — его реклама во множестве красуется на Торговой площади. Далее — двухэтажный особняк купца Горбаненко, жертвователя капитала в 25 тысяч рублей городскому бюджету для выплаты из процентов пособий учащимся. В следующем доме парикмахерская и парфюмерный магазин Белоусовых.
На первом (от Воскресенского собора) перекрестке, образованном пересечением с Сергиевской улицей, стоят два примечательных дома. Тот, что слева, — «Дом с номерами для приезжих» Анны Ивановны Волковой, купеческой вдовы. «Прежде череповские гостиницы, — вспоминает один из постоянных гостей города, — ничем не отличались от постоялых дворов с грязными номерами, с неизбежной вонью, угаром, клопами и до невозможности отвратительной стряпней. Ныне гостиница Волкова вполне удовлетворяет даже изысканным и прихотливым требованиям: чистые номера, с бельем, расторопного прислугой, с прекрасно приготовляемым столом. Меня накормили здесь превосходною стерляжьею ухою». Против гостиницы на четной стороне проспекта, — прекрасный особняк, отделанный его владелицей, купеческой вдовой Мосто-финой, под государственный Банк. От Воскресенского проспекта Сергиевская улица спускается к реке Ягорбе и проходит мимо дома, в котором родился великий художник Василий Васильевич Верещагин.


Торговая площадь

За «номерами» Волковой, по левой стороне проспекта расположились: кондитерская и фруктовая лавка купца Носырина; лавка колониальных товаров Высоцкого с неизменной на вывеске головкой сахара обернутой синей бумагой и окруженной пачками чая, кофе и макаронами; рейнский (т.е. винный) погреб Волкова-парикмахерская Сафонова (на которой изображен намыленный клиент и хищный господин с бритвой в руке), здание городского «Общественного клуба», принадлежащее купцу Заводчикову. На правой стороне, за городским банком - дом Александра Ивановича Афанасьева, из личных средств финансировавшего строительство церкви Святого евангелиста Иоанна Богослова в женской гимназии; далее - железная лавка госпожи Пустошкиной, кондитерская Кадобнова и магазин готового платья Милютиных, которые из мещан.
Следующий перекресток Воскресенский проспект образует, встретившись с Казначейской[8] улицей. Свое название она получила, видимо, от того, что там стоит здание Городской думы, где, кроме полицейского управления общественного банка, библиотеки и других полезных заведений, находится городское казначейство. Левый угол перекрестка образует часовня с изящной маковкой - владение Филиппо-Ирапского монастыря. В каменной пристройке расположились магазин канцелярских принадлежностей и читальня. Правый угол занимают аптечный магазин с таинственными ретортами в витрине и бакалейная лавка купца Судакова. За ним, слева и справа от проспекта, - магазин Демидова. В одном из них Степан Александрович торгует готовым платьем, в другом продается колбаса, золотые и серебряные вещи.
И вот мы уже на Торговой площади. Это, господа, считайте - сердцевина города. Конфигурация площади весьма оригинальная - восьмиугольная. Говорят, в Париже есть ей аналог - Вандомская площадь. Но Париж далеко, а наша площадь образована пересечением проспекта с Крестовской улицей. Если пройтись по ее периметру, то получится такая картина: слева, в первом угловом здании, украшенном элементами причудливого «модерна» - магазин «Торговля мануфактурой Свешникова»; далее женская гимназия и земские склады; через Крестовскую - обширный участок с домами, принадлежащими самому влиятельному семейству в городе Милютиных - Лентовских; завершают левую дугу площади дома сподвижников городского головы купцов Тарасова и Сухарева, торговля «Братьев Тихоновых» с магазинами, над которыми второй этаж занимает уездная Земская Управа. Видно, этим и объясняется чрезвычайная скромность его архитектурного облика. Правые грани площади образуют магазины Виноградова где можно выбрать готовый костюм или заказать индивидуально, далее следуют дом череповецкого дворянского общества и владения купчихи Волковой; через улицу расположилась чайная с номерами -своеобразная купеческая биржа, бакалейные магазины и рейнский погреб Волкова.
Видели бы вы, господа, что делается на площади во время ярмарок! Проехать невозможно пройти - с трудом. Все пространство между торговыми рядами заполняется телегами, крытыми брезентовыми навесами, товарами, выставленными прямо на булыжную мостовую, это называлось — «торговлей с развалов». Вот что написано о Череповце в книге 1815 года: «Здесь бывают три годовые ярмарки, а именно: 1) в Троицын день, 2) сентября 25-го, 3) ноября 26-го; и продолжаются по двои и трои сутки. Сверх того в каждую неделю по пятницам приезжают купцы из городов: Вологды, Кириллова, Устюжны, Белозерска и Романова и тех уездов, равно и Череповецкого жители, летом водою по реке Волге и Шексне, зимою сухим путем привозят вещи в деле золотом и серебром, шелковые товары, сукна и прочее, к употреблению нужное для дворянства, а более для крестьян; за сим хлеб, масло; всякое съестное, харчевое, кожевенное и всякую посуду, в деле железо».Мы всё же думаем, что главные торги в городе происходят в январе, на Федосьевской ярмарке, и, как было уже сказано, 24 и 25 сентября на Сергиевской и 25 и 26 ноября на Егорьевской ярмарках — далеко не в самые тёплые дни. Заметим также, что, хотя торгуются здесь отчаянно, как и положено на рынке, цены все же пониже, чем в городских магазинах.
Долее проходим всё по тому же Воскресенскому проспекту к улице Садовской. Справа — симпатичный дом, на котором солидная вывеска представляет череповецкое отделение всемирно известной «Мануфактурной компании «Зингер». На рекламных щитах трудолюбивая девушка, завёрнутая в громадную букву «3», работает зашвейной машинке, а рядом сообщается, что «Вся Россия шьёт на швейных машинках «Зингер»[9]. И это было воистину так, а сами машинки с 1900 года стали выходить с фабрик Подольска. От магазина «Зингер» прямая дорога к историческому дому купцов Красильниковых. И знаменит он тем, что 18 октября 1824 года остановился здесь на ночлег император Александр I. Вот только, к большому сожалению, факт этот никоим образом не отмечен. Далее вы видите заметные купеческие здания Капустиной и Капитолины Ивановны Милютиной. Ее дом — первое каменное строение в Череповце. На углу Коржавской приметно стоит двухэтажный дом, так называемый «Дом призрения во имя св. Филиппа и Марии». В 1893 году по духовному завещанию купца Ф. Меева его оставили городу как прибежище для малолетних сирот, бедных детей и престарелых.
Белоснежной церковью завершается Воскресенский проспект. Подойдите к ее ажурной ограде, вглядитесь в святую роспись кокошников и послушайте свидетельство одного документа: «... прихожане не согласны на окончание собора по проекту, в коем предположен один престол, тогда как в прежней церкви, на месте которой построена каменная, были три престола: Благовещения Божией Матери, Святителя Александрийского преподобного Феодосия, который, как гласит предание, был основателем первой церкви в нашем приходе, почему прихожане имеют к нему особое усердие, а равно и Святителю Александрийскому преподобному Афанасию, и желают, чтобы в новой церкви были приделы в честь их. (...) Церковный староста недостающую сумму на окончательное устройство этой церкви (до шести тысяч рублей) с помощью прихожан принимают на себя». Эти строки — из прошения священника церкви Благовещения от 20 января 1865 года. Начальство просьбу удовлетворило.


Благовещенская церковь

А теперь обнажите ваши головы, господа, — в другом документе, опубликованном в 1937 году в городской газете, жителей соседних улиц предупредили, что Благовещенскую церковь взрывать будут. Окна в домах велели заклеить крест-накрест и не подходить к ним с двенадцати до часу дня. В назначенное время раздался взрыв, и ахнули леса вдали, и зазвенели стекла. Медленно оседала красная кирпичная пыль. Взрывом вырвало клок стены от фундамента до купола.
Нет более Благовещенского храма, как не сохранилась и могила Ивана Андреевича Милютина, городского головы, посвятившего жизнь свою благосостоянию родного города.
Вот и закончилось наше путешествие, читатель. Позади деревянно-каменный двухэтажный проспект — главная улица одного из малых городов России. Мы видим, как поблескивают золоченные маковки Воскресенской церкви и куполок Троицы. Над ними покачиваются колокола, разнося призывно-бронзовый звон, и сверкают серебряные и золотые оклады икон над головами прихожан. А что за день сегодня, какое число нынче? Если десятое июня, то это собирается крестный ход во имя чудотворной иконы Печерской Божией Матери. История этого образа чудесна, а для людей, утративших силы духовные и веру, весьма поучительна.
Мы уже говорили о том, что в 1752 году, когда Череповецкий Воскресенский монастырь, собственно говоря, был уже обречен, то есть предназначен к закрытию, его деревянная церковь Вознесения Господня была перемещена в деревню Козохты, где и берёт своё начало эта необыкновенная история. Рассказывают, будто в той деревне проживала некая девица, мучимая странным недугом, — кроме крапивы, она ничего не могла принимать в пищу. И на зиму ей приходилось запасаться вышеозначенной травой. Однажды девице привиделся сон, где было ей приказано найти никому не известную икону Печерской Божией Матери. После трудных поисков, как будто ведомая свыше, находит она названную икону, да не где-нибудь, а в Ярославле, в Архиерейском монастыре, в подвале под колокольней, написанную на оштукатуренной стене. Принеся пред Святой Матерью благодарственную молитву, девица обрела возможность вести нормальный образ жизни и, кроме того, у нее самой начали проявляться чудесные способности к исцелению людей. В честь этого события икону переписали «мерою и подобием с означенного образа» и перевезли в часовню деревни Матурино, что на левом берегу Шексны против Череповца. 10 июня икону торжественно крестным ходом перенесли вВоскресенский Собор и городское общество постановило: ежегодно совершать крестный ход во славу образа Печерской Божией Матери. С тех пор каждый год 10 июня из собора отправляется крестный ход в честь иконы Печерской Божией Матери, хотя ранее, примерно до тридцатых годов прошлого века, в этот день крестный ход посвящался дню открытия города Череповца.
«Величаем Тя, Пресвятая Дева, Богоизбранная Отроковица, и чтим образ Твой святый, им же точиши исцеление всем с верою притекающим».

Примечания:

1. Барсов Е. В. (1836 — 1917) — родился в селе Логиново Череповецкого уезда. Известный собиратель фольклора, старинных рукописей и старопечатных книг; хранитель славяно-русского отделения Румянцев-ского музея (ныне РГБ) в Москве; член многих ученых обществ; автор трехтомного исследования «Слово о полку Игореве как художественный памятник киевской дружинной Руси», «Петр Великий в преданиях Северного края» и др. Вместе с И. А. Милютиным стал инициатором создания в Череповце историко-археологического музея и автором первого «Устава музея».
2. Для прохождения крутых изгибов Шексны и невеликих шлюзов Мариинки большие волжские баржи приходилось разгружать в Рыбинске на более мелкие суда: полулодки, мариинки, тихвинки и т.д. Деятельность Милютина как судовладельца была направлена на исправление этого неудобства.
3. Пиковка — молодая стерлядь.
4. Деятельность бывшего Леушинского Иоанно-Предтеченского женского монастыря была тесно связана с жизнью Череповца. Монастырь имел здесь свое подворье, и на его средства по инициативе игуменьи Таисии у городского вокзала была поставлена часовня в честь Святителя Николая — угодника.
5. Сведения путеводителя не совсем точны. Действительно, село Любец являлось родовым дворянским поместьем Верещагиных. Родился же художник в 1842 году в Череповце в доме отца на Благовещенской улице, а детство провел в деревне Пертовка в семи верстах от Любца вниз по Шексне. Воды Рыбинского водохранилища поглотили и Любец и Пертовку. Только верх останков Преображенской церкви долгое время обозначал местонахождение захоронения родных и близких художника и знаменитого маслодела России — Николая Верещагина. В 1994 году Преображенская церковь разрушилась окончательно.
6. Село Улома находится от Череповца в 50 верстах. Почти все его жители занимались одним ремеслом — «кузлом», т.е. ковкой гвоздей, кроме «хозяев», которые (прежде бывшие такими же крестьянами) закупали железо на разных заводах и раздавали на расковку кузнецам.
7. Храм во имя Рождества Христова был воздвигнут в 1789 году в селе Рождественское (ныне район Октябрьского моста) на средства местного помещика Панфилова. Закрыт он был в начале 30-х годов двадцатого века. И сразу же началось его разрушение. Первой исчезла трехъярусная с высоким «адмиралтейским» шпилем колокольня. Окончательно стены были разобраны в 1990 году, а 22 сентября 1991 года был совершен крестный ход в честь закладки первого камня в основание нового храма.
8. Ныне улица Коммунистов.
9. В основе фирменной эмблемы «Зингер» лежало изображение буквы «З» в русском варианте — от фамилии владельца компании. Внутри буквы всегда присутствовало изображение девушки в российском национальном наряде, сидящей за машинкой с хорошо читаемым логотипом. Реклама гласила: «Вся Россия шьет на швейных машинках Зингер». И это было очень недалеко от истины.
Русское акционерное общество «Мануфактурная компания «Зингер» было основано в России в 1897 году. Учредителями ее стали американский гражданин Фр. Дж. Парк, бывший тогда президентом АО «Зингер и К», подданный Великобритании Дуглас Александер, вице-президент и германский подданный Г. Нейдлингер, петербургский купец первой гильдии (патент на швейную машинку получал в 1851 году Исаак Меррит Зингер). В 1900 году в Подольске на участке земли в 30 десятин была совершена закладка новой фабрики компании. К 1917 году продаваемые в России «семейные» швейные машины почти полностью производились в Подольске. Сбыт готовой продукции осуществлялся через собственные магазины компании, которые имелись почти в каждом городе России. В Череповце на Воскресенском проспекте магазин очень был заметен вывеской, на которой красовалась буква «З» на зеленом фоне.

Славный юбилей

Что до меня, то я живу в небольшом городке,
и чтобы не сделать его еще меньше, собираюсь в нем жить и дальше.
Плутарх.

Год 1886. В Череповце февраль. Четвертое число. Предчувствие весны и память о недавних крещенских морозах.
На Казначейской улице, что ведет от Воскресенского проспекта к реальному училищу, у городской Управы с утра оживленнее обычного, как в дни больших праздников. Само же здание Управы, увенчанное сооружением в виде граненой каланчи (недреманное око города), щедро разукрашено пестротой государственных флагов. Губернская печать подробнейшим образом освещала события этого дня: «К 11 часам обширная зала Думы, заново отделанная и прилично случаю декорированная, стала наполняться представителями городского управления, городских учреждений, местных учебных заведений — Александровского технического, реального, городского и приходского училищ, разными депутациями и массой публики». Чувствовалось, что общественность города готовится к событию совершенно неординарному.
А дело было в том, что члены череповецкой Думы решили с особой торжественностью отметить 25-летнюю годовщину служения Ивана Андреевича Милютина в должности городского головы, — «служения трудного, безупречного и крайне плодотворного, в котором он стяжал себе громкую известность, простирающуюся далеко за пределы города».
Несмотря на отчаянное сопротивление думским замыслам самого Ивана Андреевича, надо сказать, человека всегда и во всем скромного, мысль о юбилее стала воплощаться в жизнь «при живом и горячем сочувствии во всех слоях местного общества». При этом городская Дума постановила ходатайствовать о разрешении: во-первых, отпраздновать юбилей 4-го февраля (день избрания Милютина городским головой), во-вторых, представить юбиляра к званию почетного гражданина города и, в-третьих, в память о незабвенных заслугах, поставить в зале Думы портрет с изображением главных сооружений, созданных в Череповце по почину Ивана Андреевича.


Городская управа

В 12 часов дня без лишних минут в зал, заполненный людьми самого разнообразного сорта, вошел элегантно одетый господин. Пробеленная сединой борода, высокий с залысинами лоб, внимательный с легкой иронией взгляд принадлежали человеку, несомненно, много размышляющему. Грудь его украшал большой серебряный знак городского головы. В шуме приветствий он пробрался к привычному своему месту, на котором по обыкновению председательствовал в заседаниях Думы. Остановившись возле уготованного ему кресла, Иван Андреевич оборотился к собравшимся с выражением покорного внимания.
Начался молебен. Служили «соборне» — всем местным духовенством. В мерцающем свете свечей таинственно поблескивал юбилейный портрет в латунной оправе, украшенный городским гербом с императорской короной.
Отзвучала благодарственная «Тебе Бога хвалим...» и, наконец, «Многие лета...»
По окончании молебствия товарищ городского головы, подошедши к виновнику торжества, с глубокою почтительностью зачитал:
«Городской Думе.
Государь Император всемилостивейше соизволил: 1) на пожалование статского советника Милютина орденом святого Владимира 3 степени; 2) на присвоение ему звания почетного гражданина г. Череповца; 3) на украшение портрета его видами более важных городских сооружений, воздвигнутых в Череповце, преимущественно попечением Милютина».


Памятная открытка И. А. Милютину

Грянуло «ура!» и гимн «Боже Царя храни!», трижды повторенный. После чего полились приятные мелодии поздравительных телеграмм:
от Министра внутренних дел графа Д. А. Толстого, от Министра народного просвещения И. Д. Делянова,
от Министра финансов Н. X. Бунге,
от Министра путей сообщения К. Н. Посьета,
от Товарища Министра народного просвещения, князя М. С. Волконского,
от Новгородского Губернатора А. Н. Мосолова,
от Сенатора Э. В. Лерхе,
от Директора Департамента торговли и мануфактур Министерства финансов А. Б. Бера,
от Генерал-лейтенанта Н. И. Бобрикова,
от Новгородского Губернского Предводителя дворянства И. Я. Савича,
от Председателя Рыбинского Биржевого Комитета М. Н. Журавлева.
От Белозерского городского головы К. И. Макарьева: «... Ваша цивилизаторская общественная деятельность простирается далеко за черту Вашего родного города и на долгое время будет служить вехами для общественных деятелей...»
От Рыбинского биржевого купечества, пароходовладельцев и судопромышленников: «... Вы очень много сделали для Вашего родного города; (...) Вы оживили судоходную деятельность по Мариинской водной системе, много способствовали введению паровых двигателей, вместо конной тяги, по этой системе, в бытность Вашу председателем Рыбинского Биржевого Комитета. Между прочею Вашею полезною деятельностью, Вы успели исходатайствовать при учреждении Волжско-Камского Коммерческого Банка ежегодное отчисление одного процента из прибылей банка для нужд торговли и промышленности, благодаря чему теперь скопилось более 250 тысяч рублей...»
От Уфимского городского головы: «...благодаря Вашей изумительной энергии, Вашим самоотверженным усилиям, Россия узнала Череповец, поднятый Вами в его умственной и экономической жизни...»
После многочисленных телеграмм из разных городов России, от общественных и промышленных деятелей, числом более 200, потекла длинная очередь адресов.
От гласных городской думы: «... Сравнивая благосостояние Череповца 1861 года с нынешнем его благосостоянием, и внешний вид тогдашнего Череповца с теперешним, всякий убедится, какая громадная работа исполнена Вами или по Вашему почину, и исполнена при самых скудных средствах городского общества... Вами учреждено и содержалось несколько лет на собственные Ваши средства техническое училище, удостоившееся наименования «Александровского». По Вашему почину и настойчивости открыты: женская, ныне Мариинская, гимназия, Реальное училище и Учительская семинария, в коих воспитывается в настоящее время 755 учащихся, что составляет гордость Череповца пред другими городами русской земли...».
О чем мог думать Иван Андреевич, вслушиваясь в тяжеловесный слог своих коллег?
Припомнил, может быть, первые шаги свои на поприще городского головы (300 домов — 3000 жителей). Тогда он предложил на первом же заседании Думы к рассмотрению вопрос об увеличении средств на содержание единственного в городе приходского училища для девочек.
Испрашивал всего по пять копеек с души. И что же? «Вот еще, — кричали заправилы в Думе, — делать сбор для учения девок; для чего нам их учить? разве для того только, чтобы друговьям писали записки, да в хороводе обменивались с ребятами билетиками с конфеток, со стишками; какой тут будет толк? Дело другое — учить ребят: те хоть в приказчики могут попасть, тогда вся семья будет сыта и как сыр в масле кататься. А девок ученых куда денешь?». Отказали. В тот же день собрал молодой голова у себя дома единомышленников из гласных, где договорился с каждым, чтобы убеждали своих друзей по Думе в пользе учения девочек и успокоили, наконец, говорунов. С тех пор в городском собрании незаметным образом число толковых и, так называемых, степенных людей[1] стало увеличиваться и вскоре «составило из себя решающую силу...».
А уполномоченный от Думы все еще читал адрес: «Кроме умственной стороны жизни Вами двинута и экономическая сторона: учреждение городского банка, устройство механического завода, дока и разные сооружения — красноречиво говорят о Вашей деятельности в этом направлении. Во все 25 лет мы привыкли в Вас видеть отца нашего общества, заботящегося как о нравственном, так и о материальном благосостоянии своих сограждан...».
Объявили просто и величественно: «От граждан!»:
«Сегодня ровно четверть века протекло с того времени, когда мы, горожане, находились в полной спячке; но вот, из среды нашей, появился человек, который побудил нас к деятельности; этот человек — Вы, достоуважаемый Иван Андреевич. Сегодня представляется нам случай во всеуслышание напомнить себе вкратце то, что сделано под управлением и руководством Вашим и отчасти на личные средства Ваши для родного города в последние 25 лет. Это напоминание небесполезно как для нас самих, так и для будущего нашего поколения. Так, например, на том месте, где была ветхая пожарная изба, стоит теперь вот это здание, в котором мы собрались праздновать сегодняшний день и в котором помещаются: Городская Управа, Банк, Общество Взаимного Страхования, Библиотека, Мещанская Управа и Полицейское Управление. На площади, где был кабак и старая тюрьма, теперь женская гимназия и городское трехклассное училище, а там, где был полуразвалившийся домик, занимаемый городским магистратом и съезжей, теперь высится здание Окружного суда. Затем, где стояли 30 лет каменные стены с полусгнившим деревянным куполом, ныне красуется храм Благовещения, с которого началось благоустройство города. Далее воинские казармы, избавившие обывателей от постойной повинности, на главной площади новый просторный гостиный двор. По некоторым улицам явились каменные мостовые и почти по всем тротуары. Подгородные поля окружены земляным валом... В городской лесной даче произведена осушка болот и устроена прямая дорога, чрез что дача с 27 приблизилась к городу на 14 верст... Рядом с доком тянется земляная дамба с мостом, перекинутым через реку Ягорбу, что значительно придвинуло к городу Шексну...»


Мост через Ягорбу

Третий час на исходе, а депутациям нет конца. Адреса, адреса...
От земледельцев, от ремесленников, от крендельщиков, от подгородных крестьян...
Милые дамы, от имени гражданок г. Череповца, с выражением сердечной признательности юбиляру за труды по открытию женской гимназии, в которой большинство из них получили образование, поднесли Ивану Андреевичу адрес и святую икону Спасителя в золотой ризе изящной чеканки...
Словно бальзам на душу проливали слова телеграммы от старого петербургского друга профессора Технологического института Николая Филипповича Лабзина:
«...Вы воздвигли в горячо любимом Вами Череповце много памятников, которые и потомству будут всегда напоминать о заботах Ваших и любви к делу, к которому призывало Вас, в течение четверти века, непрерывное общественное избрание. Со времени первого посещения моего Александровского Технического училища, в 1870 году, которое сблизило меня с Вами, и до сегодняшнего дня я был постоянным свидетелем забот Ваших о насаждении и прочном укоренении образования в молодом поколении, так как в этом Вы видели надежный залог благосостояния будущих граждан. Ясное понимание Вами жизни и потребностей ее дали техническому училищу то верное направление, которое поставило на ноги многих бедняков и заставило семьи их благословлять Вас...»
И дрогнуло, наконец, закаленное сердце Ивана Андреевича, когда выступили вперед воспитанники любимого детища — Александровского технического училища, во главе с директором Н. И. Потаповым: «...Много труда и энергии пришлось Вам, глубокоуважаемый Иван Андреевич, положить для достижения намеченной Вами цели, так как училища задуманного Вами типа в то время еще не существовало. Но ни это обстоятельство, ни различные другие препятствия, ни весьма значительные расходы из Ваших личных средств не остановили Вас в осуществлении предпринятого дела, и Вы, при участии Николая Филипповича Лабзина, довели начатое до конца... О результате деятельности Вашего учреждения пусть скажут Вам те почти 160 человек, которые окончили в нем свое образование и в настоящее время находятся при различных технических занятиях...».
С директором училища городскому голове, как говорится, крупно повезло. Талантливейший инженер-технолог Николай Иванович в свое время был удостоен золотой медали на Всемирной Лондонской выставке за разработки в области производства фарфора. В Череповце он появился в 1871 году с рекомендацией от профессора Лабзина, крайне заинтересованного в успехе Милютинских программ. Опекунство ли городского Головы было слишком отеческим или педагогические способности инженера оказались на той же высоте, но вскоре Александровское техническое училище становится лучшим в России.
Слова адреса, вернее, тот пафос, с которым они произносились, наполнили Ивана Андреевича воспоминаниями о том, как представляли ребята в Петергофской Александрии Государю-императору, а скорее — наследникам, изготовленную в училище действующую паровую мельницу. Установленная в парке перед императорским коттеджем всем на радость, машина работала исправно, и жернова делали свое дело. Поговорили с государем насчет поднятия благосостояния крестьян — показательной образцовой обработкой земли, так как простой народ верит не столько словам, сколько опыту, своему глазу и осязанию чувствуемой пользы на себе или соседе. Осмелился еще раз обратиться к Государю с просьбой: «Ваше Величество, Вы изволили принять под свое покровительство учрежденное мною в Череповце техническое училище, и оно, пользуясь этим счастьем и будучи в ведомстве Министерства финансов, развилось и окрепло, а теперь Вами велено передать училище в другое ведомство — Министерство народного образования. Не соизволит ли Государь оставить по-старому?»
Внимательно выслушал Государь и сказал: «Ничего не имею против желания Вашего. Это так сделал Абаза[2], — включил ваше училище в общий доклад. Скажите Министру финансов, что я разрешил войти с докладом ко мне об оставлении училища в ведомстве Министерства финансов».
Между тем «александровцы» продолжали чтение адреса: «...На сколько Вы, учреждая училище, угадали потребности времени, свидетельствует то, что за училищем было признано государственное значение, что технические училища распространились за тем по всей России, а в учрежденное Вами стекаются ученики с разных концов Государства».
Но вот кончились, кажется, бесчисленные приветствия. Наступила очередь вконец растроганного юбиляра:
«Милостивые государи!
Сегодняшним торжеством вы связываете с моим именем, так сказать, целую эпоху новой жизни родного нам Череповца. Этим днем вы как бы кладете грань между 25-летним периодом нашего движения на пути благоустройства и предстоящей новой стадией жизни, наверно более сложной чем та, которую мы прошли. Видя и сознавая высокую честь, которую вы мне сделали сегодня, я не нахожу слов, я не в силах выразить вам те чувства сердечной благодарности, которыми я преисполнен до глубины души...»[3].
Речь Ивана Андреевича, хотя и по-юбилейному витиеватая, была недолгой и отличалась строгостью оценок как собственной персоны, так и деятельности городского общества. Заканчивал он так:
«...Вы чествуете меня, я глубоко убежден, больше потому, что идея, лежащая в основе всех наших улучшений, пришлась вам по сердцу. Если эта идея была не совсем и не всеми понята и правильно истолкована, то, все-таки, цель нашего движения по пути самоустройства вполне была понята, — одними сознательно, другими инстинктивно. Она заключалась в изыскании средств и способов к тому, как бы лучше устроить то, другое, третье на пользу общества и составить общий источник для удовлетворения нужд, предъявляемых жизнью, направляя этот источник преимущественно в пользу молодого нарождающегося поколения, в пользу благоустройства семьи, в которой, несомненно, заключается лучшая основа общества. Вы чествуете меня, я думаю, еще и потому, что я в былое время, первые 5 — 10 лет моей службы, руководствовался простым добрым чувством и часто прикладывал свое сердечное ухо к общественной груди, старался познать те боли, те хотения, которые выражались, преимущественно, в немых движениях души и которые старики наши смиренно носили в себе целые века, и при этом я не посягал на их святые чувства, те чувства, которыми жила и расширялась русская земля».
Публика рукоплескала с криками «ура!».
В шесть часов вечера в зале Думы был сервирован обед на 120 кувертов. Обед был очень оживленным. Тосты сопровождались речами, в коих особенно отличился и изложением и содержанием председатель Окружного суда Н. В. Лентовский. Он говорил о значении образования вообще и о плодотворной деятельности учебных заведений, возникших в Череповце при Иване Андреевиче. Хорошее впечатление произвели речи и, в особенности, многочисленные тосты самого юбиляра — за здравие Государя, министров, начальника губернии, почетных граждан Череповца. Каждый из этих тостов сопровождался громким «Ура!».
Шел 1886 год. Приближалась весна[4].

Примечания:

1. Среди городских обывателей особым почетом пользовались так называемые степенные граждане. К ним относились ученые с аттестатами академий или университетов, скульпторы, композиторы, банкиры, оптовые торговцы, корабельных дел хозяева, «кои собственные корабли за море отправляют». Согласно «Жалованной Грамоте», все эти лица могли иметь загородные дома и сады, а старшие внуки этих лиц, если они сами, отец их и дед «именитость сохранили», могли по достижении 30-летнего возраста просить о возведении в дворянское достоинство. Именитым гражданам дозволялось ездить по городу в карете, запряженной парою или четверкой лошадей.
2. А. А. Абаза (1821—1895) — из семьи крупного помещика и сахарозаводчика. Окончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета. Сторонник реформ 1860—70-х годов. С 1880-го года -министр финансов. Выступал за возобновление политики реформ. В мае 1881 года подал в отставку в знак протеста против манифеста императора Александра III «О незыблемости самодержавия». Вел биржевую игру. В 1892 году, воспользовавшись секретной информацией, провел биржевую операцию на понижение курса бумажного рубля, получившую широкую огласку, после чего вынужден был уйти в отставку.
3. 25-летний юбилей череповецкого городского головы, И. А. Милютина. — Новгород, февраль 1886.
4. В 1891 году И. А. Милютин решил отказаться от должности городского головы после 30-летнего своего служения. Материальное положение его к этому времени изменилось в неблагоприятную сторону вследствие продолжавшегося несколько лет кризиса, вызванного мелководьями, неурожаями, авариями, а частью, как признавался сам Иван Андреевич, и ошибками. Но доброе отношение людей к нему не изменилось, и потому после длительных уговоров Милютин остался на посту городского головы. В одном из памятных адресов по этому случаю горожане писали: «Мы просим Вас, добрый Иван Андреевич, верить в искренность и незыблемость нашей к Вам истинной признательности и благодарности за Вашу плодотворную деятельность на пользу общества и надеемся, что Вы не оставите наше сословие своим руководительством, а мы будем возносить молитву к Всевышнему, дабы Он продлил драгоценную жизнь Вашу на многие лета». Адрес подписали более ста человек восьмого июля 1891 года. (Архив череповецкого музея.Памятный адрес).
В 1896 году Череповец, — снова торжественно, — праздновал 35-летие служения Ивана Андреевича на посту городского головы. Только обед проходил уже в здании «Соляного Городка», устроенного Милютиным для спектаклей, публичных лекций и других полезных для сограждан развлечений во время досуга. И снова была масса адресов, в одном из которых было сказано, что «не многим городам выпадает на долю приветствовать завершенные 35 лет непрерывного общественного служения своих голов. Наш праздник сегодня — праздник огромной семьи, окружающей дорогого и любимого отца».

Как явился на свет «Торговый дом братьев Милютиных»

Если все это и стало для меня раньше других понятно,
то только потому, что я жил одной жизнью с народом.
И. Милютин. «Россия и Германия».

Одной из глав своей, во многом автобиографической, книги «Россия и Германия» Иван Андреевич предпосылает любопытный эпиграф:

«Трудись, Демидыч, помогу», — слова императора Петра I, отправлявшего за Урал первого Демидова. Нужно же, наконец, чтобы эти слова были начертаны на чьем-либо знамени».
Рцы[1].

Рискуя вызвать у наших читателей революционные ассоциации, скажем, что Милютин, будучи человеком решительным, сам поднял такое знамя, на котором начертал идею социально-экономических преобразований Череповца. Начертал простым словом, доступным и крестьянам, и провинциальному дворянству, и купечеству из рискового торгового люда. Его избрали городским головой в то время, когда Россия вступала на путь серьезных правительственных реформ. К этому времени Милютин успел сколотить на продаже хлеба крепкий капитал, что существенно подкрепляло его политическую власть.
Молодые, а следовательно, дерзкие замыслы переполняли его кипучую натуру. В трудно читаемых черновиках Милютина, между прочим, баловавшегося стихами, можно найти такие строки:

Предназначенье дней великих
Свершится, может быть, тобой...

Он мог сказать это только наедине с самим собой, ибо в жизни, или, как мы говорим, в быту был скромен и, конечно же, как все мы, грешен, не без огонька тщеславия, которое, впрочем, со временем и окупилось.
Родился Иван Милютин 8 апреля 1829 года, младший брат его Василий — двумя годами позже. Родились в мещанской семье, в той части Воскресенского проспекта, которая называлась ещё «Благовещенской половиной» и где проживали так называемые «буржуа» — земледельцы, торговцы, судовладельцы. В «аристократической» же стороне, бравшей начало от Воскресенского собора, обосновалась знать: дворяне, управляющие городом в силу своего привилегированного положения.
В те времена маленькие уездные города или, лучше сказать, «городки» мало чем отличались друг от друга, разве что видами церковных строений. Те же, как и всюду, берёзки и краснеющие рябинки под окнами деревянных, обшитых тесом и вросших в землю домов, войти в которые можно было только по мостику через обязательную канаву. Приличнее выглядели «присутственные места» — они могли быть каменными и даже двухэтажными. Добавьте к этому торговые ряды, лавки, питейные заведения, а на краю «городка», что, впрочем, в двух шагах от центра, тюремный «острожек» да таборы цыган. Люди в таких городках жили тихо, спокойно, незатейливо. Сено раскидывали и сушили прямо на улице — во всяком случае так это делали в Череповце.
О родителях И. А. Милютина известно весьма немного. Отец, занимавшийся скупкой и перепродажей скота в Петербург, умер рано, в 1838 году, в самом расцвете сил — 32 лет. Мать продолжала вести торговлю в лавке, а делами отца занялись несовершеннолетние отроки — Иван и Василий. Жизнь продолжалась, только детство закончилось слишком рано.
В книге «Краткий очерк возникновения города Череповца...» милютинский секретарь Ф. И. Кадобнов, описывая детство своего героя, отчётливо вспоминает лишь, как варили в то время пиво двух сортов к праздникам. Вспоминает с удовольствием и в подробностях да так, что, будь тот солод в наличии, можно было бы и сейчас сварить забористое пивцо по его рецепту. Что касается школьного воспитания, то, похоже, юный Иван Милютин успел короткое время поучиться в начальном училище. Кстати, это первое учебное заведение в Череповце было открыто в начале XIX века с помощью городского головы Василия Никифоровича Демидова. В те далёкие времена, когда «Городовое положение» существовало лишь на бумаге, писанной ещё при Екатерине II, головы являлись главными управляющими городского общества. Они назначались Государем из двух кандидатов, избранных уже городской Думою, тогда состоявшей из дворян, купцов первой гильдии и почётных граждан. Демидов подарил городу под начальное училище собственный деревянный дом и на свой счет сделал в нем необходимые поправки, а городское общество обязалось ежегодно давать по 150 рублей на содержание училища.
В доме, оставшемся без старшего мужчины, над всем главенствовала бабушка Акулина (Акулина Федоровна Волкова — тетка матери и крестная мать юных коммерсантов). Авторитет ее был непререкаем и среди своих домашних, и среди всех добропорядочных жителей города. Она вошла в семейство Милютиных вместе с молодой женой и осталась там на долгие годы, взрастив наших молодых героев, которым и в зрелом возрасте приходилось выслушивать ее замечания: «Ой, ребята, смотрите: растащат вас», или «Смотрите, проиграетесь, так после догадаетесь, да поздно будет». Ей доверялось вести счет деньгам — и бумажным и монетам — и в том не было бы ничего удивительного, если бы не одно обстоятельство — с рождения она была незрячей. Она не видела, но никто мимо неё не мог пройти неузнанным. Умерла бабушка Акулина 100 лет от роду, когда любимому крестнику Ване стукнуло 40 годков.
Но вернёмся к нашим малолетним героям. Они взялись за дело своего отца, вовсе не подозревая о многих тонкостях этого тяжелейшего промысла. Схема их торгового предприятия была проста: скупать по деревням коров, телят, овец и перегонять их в Петербург для продажи на мясо. Схема была проста, да труд каторжный. Пройдет время, и личный секретарь Ивана Милютина впишет в биографию своего шефа из этого периода лишь несколько слов: «Эта операция происходила на сто верст в окружности от города и производилась вся пешком. Придя в деревню с вечера, на другой день, уже с двух часов ночи они отправлялись колотить палками в окно в каждый дом, спрашивая: нет ли на продажу какой-либо животины, чтобы до выгона скота на пастьбу уже осмотреть его. Это делалось круглый год. Расстояние в 600 верст до Петербурга проходилось пешком, вместе со скотом, от 20 до 30 верст в день (сутки). Ночевали в лесу или в поле, разведя «пажек». Доили коров и поили молоком родившихся в пути телят, которые везлись на лошади, из чугунка, из которого и сами пили чай. Купленный же и отгулявшийся скот шел для мяса, на продажу и в посол, в чаны от 100 до 400 пудов».
Вдоль и поперёк босыми ногами измерили братья Милютины Череповецкий уезд. Знакомые места теперь поворачивались к ним сторонами совершенно неведомыми. Им не хватало времени для систематического образования даже в начальном училище, зато представилась хорошая возможность узнать экономическую географию деревни со всеми её особенностями.


В Череповецком уезде

Лишь просохнет весенняя влага, согреется земля, как возвращаются домой те из крестьян, кто провёл зиму в кузницах, в молотобойнях, при домницах. А это значит, что пришёл Егорьев день (Георгий Победоносец — 6 мая н.с.) — праздник пастухов. Ранним утром добрые хозяева выгоняют свою скотину на пастбище, подбадривая её вербою, специально хранившейся для этого случая ещё с вербного воскресения. (С этого момента и начинался поход наших юных охотников за продажной скотиной). А на поле уже сеяли яровые сорта пшеницы и ржи, ячмень, овёс, коноплю, лён, не забывая при этом нарубить в лесу деревья с сучьями, чтобы осенью приняться за «сжение угля». Уборка хлебов и его молотьба заканчивались 1 октября (ст. ст.), а через месяц крестьяне уже стояли за наковальнями.


Церкви Георгия Победоносца и Успения в Мороцком

Было время, когда Уломская волость поставляла в больших количествах гвоздь — строительный, лодочный и сапожный, затем уклад, косы, наковальни, лопаты, кованые котлы, лемехи, сошники для сох и косуль, втулки, шпонки, подковы, крюки шторные, и зеркальные, и водопроводные. Здесь же, в деревне Совала, мастер Харлам Богданов ковал знаменитые ковши до восьми пудов весом. В деревнях Коротово, Жидихово, Игнатово делали плуги, веялки, молотилки. Большой Двор и Ботово специализировались на производстве топоров, вил, серпов, ножниц, село Нелазское — сковород. Многие череповецкие купцы вели значительную торговлю железом и железными изделиями, преимущественно гвоздями, с Петербургом, Ригой, Москвой, Ярославлем, Нижним Новгородом, Киевом и Ростовом-на-Дону. Вот только кузницы сельских мастеров были, как писал очевидец, «выше всякого возможного безобразия. Стены и крыши едва держатся, сквозь щели воет ветер, проходит дождь и снег; горн почти развалился; наковальню нередко составляет кусок безобразного железа, о мехах и молотках говорить стыдно». Но, как пели в народной песне:

Безлюдье кузнецы,
Что безлюдье кузнецы
Без иф жить-то не моци.

По рекам Мологе, Шексне, Суде, Андоге стучали топоры, звенели пилы, и сходили на воду баржи: мариинки, барки и, так называемые, «полулодки», специально предназначенные для перевозки хлеба, а потому отделанные более тщательно. Большим спросом пользовались знаменитые гармоники, получившие фирменное название — «черепанки», к коим прилагались поярковые шляпы, сшитые также местными мастерами. Занимались работой и вовсе не квалифицированной, вплоть до сбора ивовой коры, бересты и разной лесной ягоды, приносившей тем не менее кое-какие деньги.
Но первое место по числу занятых рук держал в уезде сапожный промысел. Более всего он был развит в Шухободской волости. Спрос на сапоги и башмаки зависел от продолжительности сырого времени в году или, как тогда говорили, «от воды». В плохую погоду веселее стучали сапожные молотки, а лукавые мастера приговаривали:

Церепаны, подлеци,
Шьют худые сапоги.
Сапоги худые шьют —
Даром денежки берут.

Сбывали товар в Череповце, Весьегонске, Устюжне. Через Ригу сапоги «уходили» за границу. Череповецкий торговец обувью Черняев поставлял сработанные в Богословской волости сапоги воинским частям Петербургского военного округа.
Близкое знакомство с трудом крестьянина-ремесленника позволило впоследствии Ивану Андреевичу высказать мысль, пусть не оригинальную, но проникнутую твердым убеждением: «Наша Русь мудреная и загадочная страна как по запасу природных богатств, так и по проявлению таящихся богатырских сил».
Когда старшему братцу Ивану исполнилось пятнадцать лет, матушка, имевшая некоторые связи в среде рыбинских торговцев хлебом, решила, что пора приобщить детей к делу более почтенному и прибыльному. По её заказу недалеко от Рыбинска было построено судно-полулодок[2] длиною в 20 сажень. С этой баржей молодые купцы и отправились в Рыбинск.
Расположенный на разливе трех рек — Волги, Мологи и Шексны, — Рыбинск развивался как первый хлебный рынок внутри России. С ним даже Нижний Новгород — главная всероссийская ярмарка — не в силах был конкурировать в части продажи хлеба. И действительно, как можно соревноваться с Рыбинском, если он стоит у начала трёх дорог, ведущих к богатым, но малохлебным районам империи? Вот потому-то и собирались здесь продавцы с южных районов страны и оптовые покупатели северной части России. Собирались, и в почти дружеской обстановке, как правило, в трактире, совершали акты взаимовыгодных сделок.
Шестнадцатилетним молодым человеком явился Иван Милютин на «Кресте» — знаменитой рыбинской площади близ часовни Югского монастыря. Можно только догадываться, какие чувства испытали братья, увидев этот феерический праздник барыша, праздник торгового искусства. Каждый год в мае сюда съезжались более ста тысяч тех, кто так или иначе был связан с хлебной торговлей, и начинался великолепный спектакль, называемый хлебной ярмаркой. Оживали девять главных пристаней, и более двухсот «складочных» магазинов наполняли свои закрома, а набежавших к Рыбинску судов было так много, что, как утверждали очевидцы, Волгу можно было перейти не замочив ног.
Ах, где же тот новый Гоголь, всезнающий и всевидящий, который описал бы рыбинские торги, как Николай Васильевич Сорочинскую ярмарку. Описал бы так, чтобы запахло вдруг пряными мешками с хлебным зерном, чтобы можно было вновь услышать голоса далеких дней. А посмотреть тут было на что.
Вот бывалый покупатель не спеша погружает ладонь в глубь мешка с зерном, избранного им из общей партии, и замирает на мгновение, чтобы прочувствовать товар «изнутри». Затем извлекает полную пригоршню и, ссыпая назад, словно просеивая, как завороженный вслушивается в шуршащую струю падающего зерна. И уже знает и сорт, и качество, и настоящую цену этому продукту. Мешки не принято было взвешивать (хотя весы всегда находились рядом) — покупатель «на глаз» определял вес до фунта. И ежели продавец приходил «в сумление», оспаривая оценку покупателя и решался на перевес, то быстро убеждался в своей неправоте.
Среди пшеничного товара на Рыбинской бирже ходили два вида зерна — «размольное» и «биржевое» — и мука двух сортов. Крупное «размольное» зерно шло на крупчатые заводы, а мелкозернистое «биржевое», так называемая «саксонка» или «русское», уходило на Петербургскую хлебную биржу. Качество пшеницы определялось ее «натурой», то есть весом, заключающимся в четверти (10 пудов чистого продукта). Чем вес больше, тем зерно лучше. Кроме пшеничных, Рыбинская биржа предлагала ржаные хлеба — сибирские или казанские, овес и, так называемые, «приварочные» — гречневую крупу и пшено, лучшие сорта которых поступали с Моршанских пристаней.
Итак, к началу майских торгов в Рыбинске собиралось более тысячи скупщиков, подрядчиков, поверенных иностранных и русских экспортных фирм, а с ними до трех тысяч лоцманов, до семи тысяч коногонов — большей частью рыбинские крестьяне, пошехонские, мологские. Этот неустроенный люд, зимой обычно занимавшийся извозом, к поставщикам вынужден был обращаться через посредников — «овсянников», которые, кроме найма, монопольно ведали еще снабжением, в частности, овсом для лошадей, и заламывали при этом трехкратные цены. Не будешь брать — потеряешь работу. А вокруг сновали нищие, прикормленные купечеством, сборщики подаяний «на церквуБожию», «на благовестное колоколо». В великом числе бродили они за собором и гостиным двором по «обжорному» ряду, где торговцы харчем предлагали бурлакам и лоцманам немудреную пищу: вареный горох, лапшу, судака соленого, гречневики в виде бурлацких шапок. Особым спросом пользовался «мозжучный квас» — настой из можжевеловых ягод.
Среди всей этой пестроты благоденствовал еще один промысел — воровской — вечный спутник барыша, называемый здесь «мартышничеством». Ночью, разъезжая на лодках, «мартышки» очень ловко тянули с барж все, что попадало под руки. Награбленное исчезало в кабаках за Волгой у «приемщиков» краденого.
Вот в такой мир наживы и разорения вступили братья Милютины, однако без всякого смятения или неуверенности, и очень быстро преуспели в нем. По-видимому, сказалась так рано пройденная школа выживания.
Фирма «Торговый дом братьев Милютиных» в лице двух молодых, теперь уже, будем говорить, купцов начала с того, что загрузила свое судно закупленным на «Кресте» зерном и отправилась на Калашниковскую набережную Петербурга, где сосредотачивалась хлебная торговля столицы. В те времена Калашники представляли собой пологий берег Невы, в который утыкались носы сотен барж, в основном с хлебным грузом. Это было царство приказчиков, «крючников» и крыс, существенно округлявших хлебный груз в меньшую сторону.
У милютинского биографа Федора Кадобнова сказано коротко: «... он (И. А. Милютин. — Р.Б.) поехал в Рыбинск, там взял на поставку хлеб, нагрузил его и отправился на нем до Петербурга. Доставя благополучно хлеб и сдав его, возвратился с судном домой в Череповец. От этой операции чистого барыша было получено около 200 рублей»[3].
На самом же деле происходило всё не так просто. Реки Шексна и Ковжа, Ладожское и Онежское озера вошли в состав Мариинской системы, соединявшей северную столицу с Рыбинском, в своем естественном состоянии. Даже с опытными лоцманами тяжело было подниматься по Шексне с ее многочисленными грядами, порогами, изменчивым фарватером и быстрым течением (в основном выше Череповца). Неожиданности подстерегали у каждого поворота реки. Эти гиблые места носили звучные названия, такие например, как Судьбицкие гряды, Баран порог, Повалиха гряда, Черная гряда, Коленораменский порог, Болтун порог, Гряды косые. Существовали даже специальные денежные премии для лоцманов за благополучный проход каждого порога. Не менее опасно было Белое озеро, когда в ненастную погоду все мрачнело, вздыбливалось и терзало проходящие суда. Здесь к тому же приходилось нанимать пароходные буксиры у вытегорского купца Столбкова за немалые деньги, поскольку он имел на этот счет привилегии с 1830 года.
Следует сказать, что в России в начале девятнадцатого века довольно активно приступили к развитию водных путей сообщения. Их проблемами занимались многие: император Павел I, занявший деньги на строительство водного канала у своей супруги - императрицы Марии Федоровны (за что канал получил наименование Мариинского), государственный секретарь М. М. Сперанский, написавший «Правила для сплава лесов россыпью по малым рекам и озерам Новгородской губернии, впадающим в судоходные реки»; а трудолюбивый принц Георгий Гольштейн-Ольденбургский, получив в жены сестру Александра I, а с ней и титул «Ваше Императорское Высочество», стал главным директором Департамента водяных коммуникаций. При этом он был еще и генерал-губернатором Новгородским, Тверским и Ярославским, почему и докладывал в 1811 году Правительствующему Сенату о рисунке герба города Череповца, который, как известно, во времена империи входил в состав Новгородской губернии. 25 декабря 1812 года принц Ольденбургский погибает в сражении, а место главного директора Департамента получает известный инженер генерал-лейтенант Ф. Деволант. Кстати, его Департамент на время войны переедет в Череповец. Послужной список у Ф. Деволанта был весьма интересен. Тридцатитрехлетним он сражался за независимость Северо-Американских Штатов, в России проектировал города — Николаев, Новочеркасск, Таганрог, а вместе с Дерибасом занимался строительством города и порта Одесса. Работал он и над Днепровскими порогами, и над белорусским Огинским каналом. Наконец, под руководством Деволанта были успешно выполнены работы по строительству Мариинской и Тихвинской водных систем. Через год после завершения работ на Мариинской системе он писал:
«Впрочем, хотя судоходство по сему пути приняло полное свое действие, но должно сказать, что оно не было еще до ныне так значительно, как бы ожидать того было можно... Главнейшие сему суть две важные причины: первая, крайний недостаток рабочего народа для препровождения судов, от малого населения того края и в особенности на Крохинской пристани при истоке Шексны из Бела-озера. Рабочие люди с Рыбинска никогда не доходят далее Крохина, следовательно, здесь должно нанимать или вновь, или до самого С.-Петербурга, или до Вытегры, где также встречается в приискании их подобное затруднение... Сверх того, места за Белым озером, по Ковже и по самому Мариинскому каналу, который соединяет сию реку с Вытегрою, весьма еще дики и пусты, где судовщикам нельзя почти найти никаких для себя припасов».
Хотя строки эти были написаны за тридцать лет до первого вояжа Милютина, актуальность их сохранялась долгое время, так что Ивану Андреевичу пришлось испытать на себе все прелести такого путешествия,
Существовала еще масса других неприятностей на пути к столице: это и заливаемые бечевники, и сибирская язва, косившая тягловых лошадей. Последнее обстоятельство являлось просто Божьим наказанием для речных торговцев. Особенно страдало местное население. «Пришекснинский или Пошехонский край, — читаем мы в «Живописной России», — сделался кладбищем падали, гнездом заразного яда и главным центром периодически повторяющихся падежей. Сибирская язва прочно поселилась на Шексне, Недаром жители деревень, лежащих между Белозерском и Рыбинском, иногда встречали коноводов кольями и гнали прочь»[5].
Но как бы там ни было, молодому купцу удалось не только благополучно совершить свой первый коммерческий рейс Рыбинск — Петербург в одну навигацию, но и получить прибыль в двести рублей. Случай для новичка почти невероятный, но так свидетельствует его биограф. Удача способствовала Милютину и на следующий год, когда он провел уже четыре судна, что сделало его заметной фигурой среди волжского купечества. В это время братья лишились матери. Оставшись на попечении бабушки Акулины, взявшей торговлю в лавке на себя, Иван и Василий стали полными хозяевами успешно начатого ими дела. Пришло время, и по настоянию той же бабушки Акулины каждый из братьев по достижении 20-летнего возраста женился — Иван в 1849 году, а Василий в 1851. Братьям, на всю жизнь сохранившим уважительное отношение друг к другу, пришлось поделить сферы своего влияния, ибо интересы старшего в большей степени становятся интересами городского общества. Так и пошла за ними присказка череповецкого происхождения, что мол «Иван Андреевич прожекты пишет, а Василий Андреевич деньги добывает».
Удачливость Ивана Андреевича как молодого коммерсанта открыла перед ним двери городского магистрата. В 24 года он «по выборам» поступил на службу в городскую ратушу. Через два года сограждане выбирают его первым бургомистром городского магистрата. Стать лидером среди трех тысяч малообразованных жителей Череповца в то время, когда город очень и очень напоминал деревню, для энергичного человека не составило большого труда. Однако настоящая власть как в городе, так и в уезде, так же как и крестьяне со всем своим имуществом и домочадцами, принадлежали тогда поместному дворянству. Купец, как вспоминал Милютин, далее лакейской и передней не смел ногой перешагнуть. Хозяйственные заботы были возложены на бургомистров и старост, а дворяне, кроме «бесконечного времяпрепровождения и взаимной гостьбы» (так выражался молодой бургомистр) да ещё чинов, ничем не интересовались. Население города и уезда, по мнению Ивана Андреевича, жило так целые века — «разъединено с властвующими, но не руководящими хозяевами, которые сами не только не двигались вперед, но еще и загромождали пути к свету».
Первый этап своей деятельности на городском поприще И. А. Милютин прокомментировал так:
«Сначала, при старых порядках, я был свидетелем властвования городничего и старого исправника с его, так называемым, земским (полицейским) судом; был зрителем царства откупов, мне выпало на долю проходить судейскую практику в качестве первого бургомистра городового магистрата, где приходилось нередко с трепещущим сердцем подписывать страшные приговоры, решающие участь человека на век (плети, кнут, каторга), согласно подведенным секретарем законам. В этих случаях одно облегчало, что магистрат не был последнею инстанциею, — выше его стояла уголовная палата. Затем, довелось мне заправлять старою думою, которая заключалась в лице городского собрания, почти всегда сопровождаемого с какой-либо стороны ведром водки по задворкам, точь-в-точь как это делалось недавно на наших волостных и сельских сходах».
В общем, как выразился И. С. Аксаков при воспоминании о старом суде, — и «волос становится дыбом и мороз дерет по коже».
Милютин угадал свой час. 4 февраля 1861 года он становится городским головой — в тот момент, когда по России катилась волна важных правительственных реформ, круто меняя физиономию общества.
«Свои общественные дела, мы начали так сказать с корня, и первым для нас представился храм Божий: мы возобновили его без роскоши, как дом для молитвы, дом убежища и духовного утешения в горе и печалях. Мы это сделали не из политики, а из послушания святому чувству, и этим мы приобрели доверие и поддержку от наших стариков и заслужили их благословение нашим начинаниям».
Здесь речь идет о Благовещенском храме, деревянный купол которого разрушился от времени. Иван Андреевич был глубоко верующим человеком и государственную службу, можно сказать, начал по-христиански — помолясь. С этой поры старший Милютин почти полностью отдает себя служению обществу. У него складывается своя собственная, хорошо им продуманная экономическая программа развития города, ясная стройная концепция будущей деятельности.
«(...) Интерес к общественной деятельности является бесконечным, как сама идея совершенствования (...) Став на эту точку зрения, вы согласитесь со мной: стоит хлопотать, и если мы каждый день по капле будем вкладывать в общественную сокровищницу своего толкового участия, своих забот и посильных жертв, то мы сможем в немного лет создать твердое основание для благосостояния общественной и семейной жизни. Вопрос в том, как устроить, чтобы эти крошки и капли подобно материалам, доставляемым трудолюбивой пчелой в улей, были чисты, сладки и служили бы на пользу и благо всем участникам общественного улья».
Уже через пять лет после избрания Ивана Андреевича городским головой о Череповце в столичной печати писали как о городе небольшом, но красивом: «Восемь его улиц довольно широки и прямы: из них средняя улица — Воскресенский проспект; на ней главная Торговая площадь, публичные ярмарки, а в зимнее время — торговые дни или базары, на которых производится сбыт изделий крестьян уезда. По обеим сторонам Воскресенского проспекта корпуса деревянных лавок: фруктовых, мучных и мелочных товаров и гостиный двор»[6].
Череповец расстался со своим сонным состоянием и сделал это вовремя. Россия стояла на пороге больших перемен.

Примечания:

1. Рцы — псевдоним Ивана Федоровича Романова (1861—1913 гг.), русского писателя, публициста, большого друга В. В. Розанова.
2. Полулодок — несамоходное судно; характеризуется особой, отличающей его от других судов, формой форштевня и носовой части, сильно выдающейся вперед, которая образует так называемый отвал и крутую кривизну обводов; кормовая часть, срезанная под плоскость, образует транец, или, по местному выражению, задник. Полулодки — суда полупалубные, то есть имеют носовой и кормовой баки и зонт. Груза полулодки поднимали до 52000 пудов и служили 6—10 навигаций. Предназначались для перевозки хлеба, кирпича, цемента, угля, строительных конструкций. Согласно «Списка речных непаровых судов» в 1900 году в бассейне Невы и на Мариинской системе полулодок плавало 2437 единиц.
3. Цитируется по книге Федора Ивановича Кадобнова, вышедшей в Калуге в 1910 году под несколько замысловатым названием: «Краткий Очерк возникновения города Череповца Новгородской губернии и его героический рост за время 50-летней деятельности Городского Головы И. А. Милютина. 1909 год.». — Калуга, 1910.
4. Обводные каналы были готовы на Белом озере в 1846 году, то есть через год после первого рейса Ивана Милютина, а на Онежском озере лишь в 1852 году.
5. Максимов С. Волга от Ржева до Ярославля // Живописная Россия. — Т. 6. — Ч. 2. — СПб.-М., 1899.
6. В. В. Город Череповец // Воскресный досуг. — СПб. — 1867. — № 215.

Как Иван Андреевич воплощал свои экономические идеи
на волне общественных реформ

И. А. Милютин мог бы входить в ряды крупнейших банковых и международных дельцов-воротил, особенно в 60—70 годах, но он всегда оставался череповецким деятелем, и не потому, что не хотел быть в другом месте вторым, будучи у себя бесспорно первым: он понимал, что для успехов страны, для ее блага, — а блага родины он любил всегда горячею и живою любовью — необходима широкая и многосторонняя деятельность на местах.
Н. Д. Чечулин. «Новое Время», 1907.

Промышленный переворот, случившийся на Западе в начале девятнадцатого века, лишь слабым эхом отозвался в России. Зато Крымская война наглядно показала, что такое технический прогресс: паровой флот союзников демонстрировал полное превосходство перед российским парусным, англо-французские нарезные штуцера буквально расстреливали русскую армию, вооруженную гладкоствольными кремневками. Объем английской промышленности вырос в первой половине века более, чем в тридцать раз, обороты французского банка увеличились восьмикратно. Россия же Николая I производство лишь удвоила. А в Крымскую войну обнаружилась и полная финансовая несостоятельность России, так как государство вынуждено было свои издержки покрывать выпуском бумажных денег[1].
Идея необходимости политических и экономических преобразований настолько овладела умами в российском обществе, что неотвратимость реформ со всей своей беспощадной очевидностью предстала перед императором Александром II. Он отлично всё понимает и не скрывает этого. Иногда испытывает своих высших чиновников довольно смелыми заявлениями, как это сделал в Москве: «Лучше освободить крестьян сверху, нежели ждать, пока они сами освободятся снизу». Краткая и программная мысль ушла в бессмертие. Однако до освобождения оставалось еще пять лет[2]. А пока, как бы для пробы пера, царским рескриптом объявляются льготы для крестьян. Общество оживилось и разделилось на две части — за и против. Императору было сложнее — он стоял в центре, и центр этот был очень неустойчив.
Встревожен министр государственных имуществ — изворотливый М. Н. Муравьев. О нем надо бы знать, что, отсидев небольшой срок в крепости за участие в событиях 14 декабря (сам сдался), он выскочил оттуда прямо в вице-губернаторы, при этом изволил разрешиться черным юмором: «Я не из тех Муравьевых, которых вешают, а из тех, которые вешают». Вот этот самый Муравьев, возвратившись из инспекторской поездки по России, представил Александру II записку, в которой не мог скрыть истинного положения вещей: «(...) народ настроен очень тревожно: (...) от проезжающего значительного чиновника ждут объявления свободы, полагая оную в своеволии и полной необузданности с прекращением всяких работ и платежа на землю, в безграничном пользовании всеми землями помещиков, которые по их мнению, должны будут выехать из имений в города, ибо земля, по понятию крестьян, принадлежит им, а не теперешним владельцам».


Соляной городок. Сцена из спектакля "Жизнь за царя"

У императора сообщение М. Н. Муравьева вызывает раздражение, но на докладе председателя Главного Комитета князя Орлова[3] он пишет следующую резолюцию: «Повторяю, что положение таково, что медлить нельзя». Комиссия Орлова, кстати, полное ее название звучало столь же загадочно, как и внушительно: «Главный Комитет для рассмотрения постановлений по крестьянскому состоянию», занималась более статистикой, нежели живыми людьми, ожидавшими свободу. Но как бы там ни было, административная машина двинулась в сторону светлого преображения, но как и положено в России — зигзагообразно. «Колокол» А. И. Герцена звонил из Лондона по реформам то за здравие, то за упокой.
4 февраля 1861 года череповецкое городское общество избирает И. А. Милютина своим головой. Через две недели император Александр II, полный решимости, с утра посоветовавшись с Богом в домовой церкви, подписывает исторический Манифест об освобождении крестьян от крепостной зависимости, подписывает в одиночестве, словно совершая акт величайшей интимности.
Дела «Торгового дома братьев Милютиных» в это время шли в гору. Под их флагом уже более сотни торговых грузовых судов ходили по голубым дорогам Мариинской водной системы. Колесным пароходом «Смелый», купленным в рассрочку, братья первыми открыли пассажирскую линию на Шексне, соединявшую Рыбинск с Череповцом и с пристанью «Чайка». Ранее, под другим названием, «Смелый» ходил между Ораниенбаумом и Петергофом. Это был дачный пароходик, с невысокими боками, мелкосидящий, он и длину имел невеликую — всего 15 вершков. Но с делом своим справлялся и даже участвовал в одном мероприятии, устроенном Милютиным по случаю прибытия в Череповец из столицы высокого лица.
Случилось это на втором году милютинского служения городским головой, а именно в 1863 году. Телеграммой из Петербурга Иван Андреевич был уведомлен, что 21 июня пароходом по Мариинской системе в город пожалует его высочество наследник цесаревич Николай Александрович со свитою. Милютин чрезвычайно уважал августейшую семью, а поскольку ещё и слыл человеком гостеприимным, то можно себе представить, какая поднялась в городе суета, тем более, что череповецкий голова был весьма горазд на выдумки. «Смелый» немедленно разукрасили самыми причудливыми росписями, команду составили из самых благопристойных и одновременно самых крепких горожан, а взять на себя капитанские заботы вызвался младший брат — Василий Андреевич, отлично знавший все тонкости шекснинских поворотов. Одели команду в бархатные кафтаны и местного производства поярковые шляпы. Иван Андреевич отдал последние распоряжения и отправился на преображённом «Смелом» вверх по Шексне...
Двадцатилетний цесаревич, по мнению хорошо знавших его людей, не обладал и частью тех достоинств, коими должен обладать будущий монарх. «Он был добродушный и мягкий юноша, но легкомысленный как в учёбе, так ещё больше в дружбе», — говорил князь П. Кропоткин и добавлял: «совершенно верно отзывались о нём, как о глубоком эгоисте». Такая, надо сказать, «нецарственная» черта вхарактера сына страшно огорчала отца-императора. Но что он мог придумать лучшего, чем пригласить к нему блестящего преподавателя из Киевского университета. Профессор Н. X. Бунге прочёл Николаю и брату его Александру, будущему императору Александру III, полный курс финансового права. Скромный и эрудированный наставник понравился царской семье, и это обстоятельство сыграло очень важную роль в его судьбе.
...Встретились в Огнеме Кирилловского уезда. Великого князя сопровождал его наставник граф Строганов. Николай Александрович принял от Милютиных в качестве «хлеба-соли» знаменитый череповецкий ситный хлеб. Затем объединённое общество перешло на палубу «Смелого», только Иван Андреевич бросился в Череповец короткой дорогой на лошадях, — так быстрее. В городе царило всеобщее оживление. Женщины накрывали столы, защищенные сверху тентами, развешивали флаги и прочую государственную символику. Около 5 часов вечера «Смелый» подошёл к пристани, и соскучившийся от долгого ожидания народ прокричал-таки своё «ура!». После обязательного посещения церкви наследник совершенно неожиданно выразил желание посетить дом городского головы. Милютин, стоявший чуть в стороне, поскольку в Череповце его высочество ревниво оберегал Новгородский губернатор, услышав столь лестное для него, но совершено неожиданное пожелание, немедленно бросился к своему дому. Так и есть — никого кроме 90-летней бабушки Акулины, дом заперт. Иван Андреевич влез в окно и успел отыскать в подвале две бутылки шампанского, Гости, ничего не подозревавшие о муках головы, пили шампанское, на улице народ кричал «ура!», а молодой цесаревич вёл разговор с мудрой бабушкой Акулиной Федоровной. Был доволен и Василий Андреевич - он получил из августейших рук золотой перстень с изумрудами, осыпанный бриллиантами. Так состоялось первое знакомство Ивана Андреевича с императорской особой. И далее случится так, что он близко будет знать каждого из последующих монархов, вплоть до Николая II, завершившего трагическую историю династии Романовых.
В начале 1860-х годов Российская империя расширила свои границы на Кавказе, в Казахстане, подчинила себе Бухару и Хиву, а договорившись с Китаем, присвоила себе Амурский край. Были и потери: за недорогую цену легко уступили дружественным США Аляску с Алеутскими островами в придачу. Россия становилась обширнейшей, но плохо обустроенной монархией.


Вид на южную часть города

Как городской голова Иван Андреевич приступал к делу, по его собственному выражению, «со слабыми средствами и неопытными руками, среди всеобщей дремоты других маленьких городов»:
«Для устранения скудости жизни, по моему мнению, представляется одно: создание вослед реформе нынешнего царствования целой системы, целой воспитательной школы, которая охватила бы жизнь с самых корней ее для водворения среди общества и народа правильных понятий с практическим умением приложить к делу. Без такого направления, конечно, невозможно достигнуть ни общего довольства, ни стройного развития духовных и умственных сил, ибо последним не на чем будет покоиться. Праздный и ленивый насядут на трудящегося, и в результате явится всеобщее изнурение».
Широкое кредитование и энергичное развитие народного образования — вот те дрожжи, на которых замесил он экономическое возрождение города. И первым делом принялся за устройство городского общественного банка.
Развитию торговли и промышленности, тесно связанными в Череповце с судоходством и судостроительным промыслом, мешало отсутствие близкого и удобного кредита. Если бы торговля велась исключительно за наличный расчет, она была бы уделом немногих обладателей крупного капитала, что исключило бы главный фактор ее развития — конкуренцию. До 60-х годов в Череповце практиковалась выдача ссуд из свободных городских средств. Когда же, в связи с реформами, общественная самодеятельность города резко активизировалась и большая часть уездного крестьянства получила доступ к торговле, городских денег, и без того малых, перестало хватать[4]. А, между тем, как купец и фабрикант (владелец судостроительного завода), Милютин понимал, что только зажиточный крестьянин способен стать надежным покупателем. Вот здесь и подоспела его идея: 10 октября 1862 года на рассмотрение городской Думы был представлен «приговор» об учреждении в Череповце общественного кредитного банка. Затем этот «приговор» был отправлен на утверждение в Новгород. Но губернское правление потребовало сведения о будущих операциях банка. В результате в Череповце вынуждены были составить новый приговор. Из-за долгой переписки с губернским правлением открытие банка затормозилось. И только И июня 1864 года было получено разрешение на открытие банка. 25 октября состоялись выборы членов банка. Первым его директором стал Александр Андреевич Демидов. В помощники к нему избрали купеческого сына Павла Ивановича Милютина. 23 декабря банк был объявлен открытым, а первые денежные операции начались 4 января 1865 года. В юбилейном для банка 1915 году в банкетных речах отмечалось, что «деятельность банка за минувшее пятидесятилетие протекала с несомненным успехом и была весьма плодотворной для местной торговли, промышленности и всех вообще обывателей». В итоге за пятьдесят лет, начав с капиталом немногим более 10000 рублей, банк имел возможность предоставить своим клиентам кредит в 27 миллионов рублей, увеличил собственный капитал в десять раз, городу на его нужды было отчислено 165 тысяч рублей[5].
Твердость характера делового человека счастливо сочеталась в Милютине с его художественной натурой. Расчетливый и строгий в делах, он оказывался необыкновенно красноречивым на бумаге и на заседаниях в Думе, особенно, если требовалось убедить в чем-либо родного обывателя. Когда создавался общественный банк[6], Иван Андреевич вынашивал идею объединения своих сограждан в «Общество взаимного от огня страхования». Деревянный Череповец был горюч, и любой приличный пожар мог оставить от небольшого городка одно пепелище. Проблема требовала, как думалось местным властям, жестких мер. По инициативе Ивана Андреевича разрабатывается проект устава и вместе с приговором, подписанным 95 обывателями Череповца, представляется на обсуждение Думы 28 января 1864 года. Пункт третий устава гласил: «Страхование недвижимых имуществ в Череповце для всех владельцев домов должно быть обязательным, и каждый, имеющий недвижимую собственность в городе, считается участником страхования, а потому непременно в положенный срок (...) платит в кассу Общества страховую премию». Но обязательное и даже принудительное страхование граждан не дали никаких результатов — горожане пуще огня боялись непонятных выплат. Да и губернское правление не утвердило проект, ссылаясь на Высочайшее повеление 10 октября 1861 года, запрещавшее обязательное страхование домовладельцев. Пришлось отступить. Новый Устав общества облачили в более привлекательную форму: вводился принцип добровольности и взаимной выгоды. На заседании Думы Милютин очень убедительно выступил в пользу нового учреждения:
«Общество взаимного от огня страхования — это благодетельное учреждение, основанное чисто по научению Спасителя. Тут вы видите: каждый обыватель несет в общую городскую казну по ценности своего дома известную частичку денег, как в прежние Апостольские времена несли на общую трапезу хлебы, и от него вкушали все имущие и неимущие. При взаимном страховании вместо вкушения хлебов в случае несчастья, если дом сгорит (чего Боже упаси!), будут получать из казны деньги, чтобы иметь на первый раз и кусок хлеба, и хижину для прикрытия себя и детей от мокра и холода. Если же пройдет все благополучно, тогда у каждого через десять лет из рубля сделается два, и эти деньги всегда можно будет, разделив с общего согласия, взять назад»[7].
Реформы 1861 года подняли и тех, кто памятуя о николаевском декабре, скептически относился ко всяким новациям властей. Даже такие профессиональные оппозиционеры, как Н. Г. Чернышевский в России, А. И. Герцен в Лондоне, некоторое время поучаствовали в этом процессе: «Мы с теми, кто освобождает, пока он освобождает». Молодая разночинная демократия ринулась в земства вершить крестьянскую реформу. Ну, а Иван Андреевич с головой окунается в государственную деятельность на самых разных уровнях: участвует в уездном и губернском земствах, в комиссиях по переустройству Мариинской водной системы, по выработке городового положения. И в Новгороде, и в Петербурге звучали его взволнованные, но при этом хорошо аргументированные речи в защиту торгово-промышленного сословия, как это было сделано в заседании Петербургской комиссии по всеобщей воинской повинности:
— Милостивые государи! Наша торговля и промышленность еще юны. Они только-только стали крепнуть, благодаря энергии правительства и частных лиц. Эта деятельность, подобно образованию, требует и поддержки и поощрения, потому что у нас чувствуется большой недостаток прежде всего в торгово-промышленных школах. Пока же мы восполняем его другой школой, самой трудной, самой строгой — жизнью. Да, практические познания достаются нам нелегко. У нас молодой человек вступает на поприще практической деятельности чуть ли не с детского возраста. На 21—22 году жизни он становится уже готовым деятелем, практиком, хозяином. И теперь, отрывая его от промышленной деятельности на пять-шесть лет для службы в армии, мы подавляем в нем выработавшиеся способности и навыки к практической деятельности и тем самым наносим вред промышленности и торговле. Установление же выкупа в виде переходной меры устранит на время некоторые неудобства применения нового закона о воинской повинности. А там наши промышленники, наше купечество подготовятся к новой реформе.
Иван Андреевич понимал, что его предложение не разделяют многие из присутствующих. Вопрос был безусловно спорным. Пришлось воздействовать на патриотические чувства своих оппонентов:
— Защищая выкупа, как переходную меру, я вовсе не являюсь сторонником узких сословных интересов. Охрана нашей торговли и промышленности, нашего хозяйства, очага, нашей жизни и чести, нашей территории — охрана всего этого составляет одну из важнейших задач деятельности государства. Без этой охраны шатки сами учреждения, благодаря которым возможно благосостояние народа, возможен и наш прогресс. История доказала, на какие самопожертвования способен наш народ, когда дело идет о защите Царя, религии и отечества — тех трех основ государства, без которых немыслимо его существование.
Однако красота милютинского стиля не подействовала должным образом на членов Комиссии и вопрос был отложен для рассмотрения на целый год.
Важнее же всего для Ивана Андреевича в то время было вот что: получить поскорее в руки новое городовое положение. Тяжелым грузом висело на плечах городской Думы многочисленное начальство: сам губернатор, губернское правление, казенные палаты, строительные комиссии и так далее. Но российский торговый капитал, жаждущий простора, уже в сороковые годы начинает, словно паровой пресс, давить на бюрократическую машину. По предложению Александра II министр внутренних дел П. А. Валуев 26 апреля 1862 года направляет в губернии циркуляр: «О доставлении соображений относительно общественного управления в городах», в котором предписывалось немедленно учредить в губернских и других городах особые комиссии из наиболее опытных и сведущих лиц для составления соображений относительно нового городового устройства. Подобные комиссии были созданы во всех городах Новгородской губернии. В Череповце председателем комиссии был назначен предводитель уездного дворянства, а И. А. Милютин и еще девять депутатов от всех сословий стали членами комиссии. Отработав положенный срок, комиссия дала свои соображения по поводу компетенции городского управления, сословности в избирательном праве (в Череповце всех избирателей разделили на два разряда — владельческий и промышленный), наличия высокого имущественного ценза для лиц, избранных в городскую Думу, что предусматривало безвозмездное отправление служебных обязанностей. Заметим, что Милютин от жалованья отказывался. Но в то же время городской голова сразу же получал высокий чин, вплоть до шестого класса табеля о рангах.
В 1870 году проект городской реформы, разработанный межведомственным совещанием под председательством главноуправляющего II отделением собственной его императорского величества канцелярии князя С. Н. Урусова, подвергся тщательному рассмотрению специально приглашенных десяти экспертов — городских голов и гласных.
Работать на столь высоком уровне Милютину поспособствовал великий князь цесаревич Александр Александрович, так как Иван Андреевич успешно выполнил его очень ответственное поручение по закупке хлеба в Поволжье для голодающих жителей Архангельской губернии. Не оглашая цели своих закупок, Иван Андреевич объехал поставщиков и приобрел почти миллион пудов хлеба по низким ценам, которые наверняка не удержались бы, знай продавцы, что закупки производит доверенное лицо правительства. За столь бескорыстный труд в «Комиссии о бедных жителях», пострадавших от неурожая в 1867 году, Милютину была объявлена благодарность, теплый рескрипт наследника и орден Владимира 4 степени.
При деятельном участии экспертов проект городской реформы был доработан, одобрен Государственным Советом, и 16 июня 1870 года утвержден государем, после чего и получил силу закона. Отныне в 509 городах империи вводились всесословные городские Думы с распорядительными функциями, избираемые на четыре года. Исполнителями их решений становились постоянно действующие Управы. Во главе как Думы, так и Управы стояло одно лицо — городской голова. Важно, что новое «Городовое положение» предоставляло городскому обществу возможность самостоятельно осуществлять «попечение и распоряжения по городскому хозяйству».
Несмотря на то, что немедленное введение «Городового положения» предусматривалось только в губернских городах, череповецкая Управа сейчас же сделала запрос на право задействовать закон у себя, одновременно с губернским городом, а не в ряду прочих городов и посадов. Можно понять нетерпение Милютина. С принятием «Положения» он получал в Думе лояльное большинство и поддержку купечества и мещанства, то есть среднего класса населения. Но министерство внутренних дел отклонило просьбу и только восьмого января 1871 года Череповцу было разрешено ввести новый закон вместе с другими уездными городами Новгородской губернии, такими как Боровичи, Тихвин, Устюжна. И. А. Милютин так оценил введение нового закона:
«Этот знаменательный в жизни городов акт окончательно расчистил наш путь; мы его встретили недремлющими, встретили сознательно, как зарю нового радостного дня. Тут мы почувствовали себя дома, хозяевами, что в высшей степени облегчило наше дальнейшее движение вперед».
Участие Ивана Андреевича в столь значительных государственных программах сделало его имя в мире промышленников и купцов весьма привлекательным. Ежегодный сбор в Рыбинске волжских хлебопромышленников призывает Милютина председательствовать в биржевом комитете[8], где он к тому же становится во главе учредителей Волжско-Камского банка. На этом поприще в конце 60-х годов судьба сводит его с известным винным откупщиком и миллионщиком В. А. Кокоревым[9]. В то время, когда один из них, а именно Милютин, только начинал свою деятельность городским головой, другой успел нажить семь миллионов на винной торговле. Уроженец Костромской губернии проходил свои «университеты» в питейных заведениях, где был поверенным одного из откупщиков Набравшись опыта в столь тонком деле, он перебирается в Санкт-Петербург, где сближается с министром финансов М. П. Вронченко и не без помощи последнего получает в качестве комиссионера винные откупа. Когда казалось бы крепко сколоченное дело пошатнулось, Кокорев обращается к идее создания кредитного банка и приглашает присоединиться к нему череповецкого купца Милютина, уже хорошо известного своими законотворческими способностями. Иван Андреевич с присущим ему темпераментом подхватывает идею и берется поработать над уставом нового банка. «Над выработкою этого устава, — пишет Ф. И. Кадобнов, - он (Милютин. — Р.Б.) в конце 1869 года работал день и ночь, что называется, без отдыха. С черновым проектом этого устава мне приходилось неоднократно бывать у г. Кокорева, наконец пришли к окончательной редакции устава, и Иван Андреевич засадил меня с товарищем в 4 часа дня за окончательную переписку его в 2-х экземплярах, чтобы он был готов к утру следующего дня, так как торопились его представить к утверждению. Устав был изготовлен к назначенному времени, представлен на утверждение и Государственным советом утвержден 24 февраля 1870 года, а затем началось формирование капитала, и банк открыл свои действия в тот же год 5 июня. Таким образом, этот Банк своим возникновением обязан И. А. Милютину и В. А. Кокореву». На первой странице устава, где «на подлинном собственною Его Императорского Величества рукою написано: «Быть по сему», перечислены учредители акционерного общества для устройства Волжско-Камского банка, и первым в списке стоит имя председателя Рыбинского биржевого комитета, череповецкого 1-й гильдии купца Ивана Андреевича Милютина[10].
В устав банка Милютин вписывает параграф, по которому ежегодно должен отчисляться из прибылей один процент в распоряжение Рыбинского биржевого комитета на пользу русской торговой промышленности. В первый же год один процент составил 25 тысяч рублей.
Предприятие явилось грандиозным. Милютинский Волжско-Камский банк через тридцать восемь лет со дня основания имел вкладов на текущем счету 142675000 рублей и отделения в Москве, Астрахани, Баку, Тифлисе, Киеве, Коканде, Ташкенте, Иркутске, Омске, Самаре, Лодзи и еще в двадцати городах. На Невском проспекте, 38, разместилось правление банка.
После того, как Иван Андреевич покинет сей мир (а случится это в 1907 году), в Череповце, в сущности, небольшом городке, останутся действовать, так или иначе благодаря городскому Голове: отделение государственного банка, Общество взаимного кредита, Русско-Азиатский банк, потребительское общество, страховое отделение губернского земства, частные страховые общества «Россия», «Якорь», «Саламандра» и т.п., и уже упомянутые нами коммерческие предприятия.

Примечания:

1. За годы войны бюджетный дефицит составил 702 миллиона рублей. Избыток кредитных билетов достиг 735 миллионов рублей.
2. Главный Комитет по крестьянскому делу для рассмотрения постановлений и предположений о крепостном состоянии учрежден 8 января 1858 года.
3. Князь А. Ф. Орлов был самым близким человеком к Николаю I. Он явил полную преданность императору 14 декабря. Принял пост шефа жандармов от А. X. Бенкендорфа, но уже не внушал того страха. В отсутствие государя заступал его место в Главном Комитете. В силу своих убеждений стал во главе оппозиции реформаторскому движению.
4. Одну из причин, толкавших крестьян к занятиям промыслами, иллюстрирует бюджет довольно крепкого крестьянского хозяйства из селения Циково череповецкого уезда. В семье пять человек, из них трое — работники. В хозяйстве два душевых надела в 10,5 десятин земли, одна лошадь, две коровы. Все полевые и домашние работы производились членами семьи. Тем не менее дефицит в хозяйстве составлял 32 рубля. Поэтому многие семьи покрывали разницу в дефиците за счет доходов от промыслов, в частности от гончарного производства. Продукция реализовывалась либо на месте, либо вывозилась в Череповец или Петербург, где отдельные крестьяне содержали собственные лавки.
5. Краткий очерк 50-тилетней деятельности череповецкого городского общественного банка. 1865—1915. — Череповец, 1915.
6. Первый такого рода банк был открыт в Вологде в 1799 году и оставался единственным в России до 1811 года.
7. Краткий очерк 50-тилетней деятельности Череповецкого общества взаимного от огня страхования. 1865— 1915 г.г. - Череповец, 1915.
8. Рыбинский биржевой комитет, как писал Милютин, должен был знать о российском хлебе все: сколько потребляет столица и северные губернии, каков его запас в Петербурге и каковы заграничные требования, сколько хлеба прошло через Нижний Новгород и сколько на пути к Рыбинску и т.д. МВД запрашивало у комитета сведения о всех препятствиях на пути хлебных караванов.
9. Кокоревы в 1821 году получили Солигаличское Усолье в вечное потомственное владение. Желая возродить солеваренное производство, они обнаруживают наличие целебных минеральных вод для наружного употребления, что послужило поводом к открытию ими бальнеологического курорта.
10. Устав Волжско-Камского коммерческого банка. Высочайше утвержден 24 февраля 1870 года. — С.-Пб. 1870. Помимо Милютина в числе учредителей — потомственные почетные граждане 1-й гильдии купцы Иван Алексеевич Кононов и Иван Андреевич Первушин, Московский 1-й гильдии купец Антон Михайлович Тарасов, коллежский советник Александр Николаевич Голяшкин, полковник Иван Васильевич Лихачев, потомственные почетные граждане, С.-Петербургские купцы Михаил и Алексей Михайловичи Полежаевы и Иван Алексеевич Варгунин, председатель Московского биржевого комитета, потомственный почетный гражданин, Покровский 1-й гильдии купец Кузьма Терентьевич Солдатенков и потомственные почетные граждане Николай и Дмитрий Александровичи Пастуховы.

Тайна американского флага

Вот с этого момента черепане уже стали называться «Американцами»,
а не белохребтыми.
Ф. Кадобнов. «Краткий очерк возникновения города».

В канцелярию новгородского генерал-губернатора Э. Лерхе, начальника обширной губернии Российской империи, девятого сентября 1866 года поступила телеграмма от череповецкого городского головы Ивана Андреевича Милютина: «Уполномоченные от Череповецкого городского общества из находящихся в Санкт-Петербурге сограждан поднесли в городе Кронштадте американскому посольству при отплытии в Америку череповецкий хлеб. В ответ г. Фокс с товарищами вручил на память городу американский флаг и свою карточку»[1]. Имя Густава Фокса, специального посланника американского правительства в России, вот уже два месяца было, как тогда говорили, etvelafabledupublic — «притчею во языцех» у всей России. В Новгородской губернии, в состав которой входил и город Череповец, очень внимательно и с интересом следили за каждым шагом этого человека и его команды. И потому текст телеграммы с комментариями немедленно попал на страницы местной печати. Газета «Новгородские губернские ведомости» тотчас опубликовала статью своего восторженного панегириста: «Город Череповец в лице своих представителей получил драгоценный залог тесной дружбе, которая соединила неразрывно два великие народа — русский и американский. (...) Священный залог этот, переданный представителями г. Череповца в последнюю минуту прощания г. Фокса и его товарищей с Россией, получает тем большее значение, что был последним доказательством того искреннего чувства, которое представители великой американской нации уносили с собой на родину. (...) Городу Череповцу выпала завидная доля, которой позавидуют все другие города русские. Скромное имя Череповца отныне соединено тесно с воспоминанием о том священном американском даре, который сохраняется в его стенах»[2].
Визит капитана Фокса еще долго будоражил общественное мнение в России. Когда же многослойная пыль истории покойно улеглась, давний «священный залог», американский национальный флаг мирно возлежал безгласной единицей хранения в фондах череповецкого музея, не вызывая к себе особого интереса, в то время как являлся свидетелем важных событий середины девятнадцатого века. Шло время, когда об Америке лучше было не вспоминать.
Однажды авторы этих строк с любопытством и не без трепета развернули в музейном хранилище легкие складки тонкой ткани «TheStarsandStripsandOldGlory» («Звезды и полосы и вечная слава» — так некогда называли звездно-полосатый флаг США) и пришли в крайнее изумление. Но, стоп! Мы хотим вам напомнить несколько слов из телеграммы Милютина: «г. Фокс с товарищами вручил на память городу американский флаг». Запомните: «на память городу». Кроме того, имеется еще одно авторитетное свидетельство — книга личного секретаря и биографа Милютина Ф. И. Кадобнова. В его очерке по истории Череповца читаем, что американский флаг с «собственноручного подписью на нем и своею фотографическою карточкою г. Фокс вручил депутации на память г. Череповцу (опять на память Череповцу — Р.Б.). Бокал, фотографические карточки г. Фокса и депутатов Череповца, оправленные в серебро, на особом постаменте, и национальный флаг Америки находятся в зале Городской Думы». Известно также, что затем флаг был передан на хранение в местный музей. Теперь, надеемся, вам понятно, читатель, с каким ожиданием мы подступали к этому «священному залогу».
Развернув полотнище, мы убедились, что и полосы и звезды и автограф Фокса, четкий и ясный, словно вчера написанный, — всё на месте. НоавтографФоксанаспростоошеломил. «His Ex'y Vice Admiral Grabbe minister of marine from G. V. Fox».(«Его превосходительству вице-адмиралу Краббе, морскому министру, от Г. В. Фокса») — так выглядела надпись. Вот это был сюрприз! Просто наваждение какое-то. Каким же образом «флаг Краббе» (назовем его так) оказался на месте того, о котором Милютин телеграфировал в Новгород? Или, проще говоря, где тот флаг, который «господин Фокс вручил на память городу»? Наберитесь терпения, читатель, а мы пока расскажем о маленьком эпизоде из жизни российского морского министра, и не только его одного.
Имя Николая Карловича Краббе хорошо известно исследователям творчества нашего великого земляка, уроженца Череповца, В. В. Верещагина. Это он, морской министр Краббе, не убоялся своего всемогущего шефа генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича и помог юному гардемарину морского корпуса Василию Верещагину выпросить отставку у его высочества, чтобы, оставив службу, будущий художник мог всецело отдаться своему призванию. Произошло это в 1860 году, как раз перед самым выпуском из корпуса, когда Верещагин твердо решил добиваться полной отставки от морской службы. И вскоре удобный случай представился.
Для морских гардемаринов, как выразился сам Верещагин, была «придумана новая форма» — парадная и повседневная. Лучшие ученики корпуса — Верещагин и его товарищ Быков — должны были предстать перед очами великого князя Константина Николаевича, ведавшего делами Российского флота. Тогда-то Верещагин и упросил директора морского корпуса Сергея Степановича Нахимова, младшего брата знаменитого адмирала Павла Степановича, героя Синопа и обороны Севастополя, замолвить за него словечко перед великим князем. Сергей Степанович в принципе согласился, но целиком взять это дело на себя не рискнул. А потому перед визитом в Мраморный дворец — резиденцию генерал-адмирала — пришлось призвать на помощь третье лицо, а именно управляющего морским министерством Николая Карловича Краббе, который вместе со своим шефом, то есть великим князем Константином, занимались, можно сказать, возрождением российского военного флота. Услышав, какая роль ему уготована, министр пришел в ужас: «И думать об этом нечего, он очень занят этим первым выпуском в гардемарины флота. И даже не помышляйте». Не вдохновляло его и то обстоятельство, что придется брать на себя грех — ссылаться на мнимую болезнь ученика, в то время как перед ним стоял богатырь в ладно сидящей морской форме с аксельбантами, в треуголке и при сабле. И все-таки Краббе позволил себя уговорить — к счастью для русского искусства и мировой культуры. Аудиенция у Константина Николаевича прошла благополучно, и фельдфебель гардемаринской роты Василий Верещагин был отпущен с миром[3].
Но вернёмся к американскому флагу. Ни один из известных нам фактов истории, связанных с Краббе, никак не подвигали нас к разрешению загадки капитана Фокса. Пришлось обратиться к документам Центрального архива военно-морского флота СССР, и потому, читатель, далее мы поплывем по волнам архивной памяти.
Весна 1866 года. Выстрел вольнослушателя Московского университета Дмитрия Каракозова в царя-освободителя Александра II вызвал волну возмущения не только на христианской Руси, но и в далеких Соединенных Штатах. Американцы на себе успели испытать пагубную силу экстремизма. Не более чем за год до петербургского покушения, в апреле 1865 года, некто Джон Бут вошел в правительственную ложу театра Форда, где семья Линкольна безмятежно внимала пьесе «Наш американский кузен», и разрядил свое оружие в голову президента. Планировался к ликвидации и вице-президент. Но в этой части операция провалилась, и благополучно уцелевший Эндрю Джонсон получил возможность с особой чувствительностью поздравить русского монарха с избавлением от смертельной опасности.
Перед нами письмо консула Российской императорской миссии в Северо-Американских Соединенных штатах от 15 мая 1866 года.
«Милостивый Государь, Николай Карлович.
Вашему Превосходительству, вероятно, известно, что Президент Джонсон предписал посланнику Северо-Американских соединенных штатов в Петербурге поздравить Государя Императора по случаю спасения Его Величества от угрожающей ему опасности. Сенат и Палата Депутатов Конгресса, желая со своей стороны выразить сочувствие и уважение к Августейшей особе нашего Монарха, единогласно приняли резолюцию... для вторичного поздравления Его Императорского Величества.
Подобное решение представителей народа здешней страны без примера в истории Соединенных Штатов, и Президент захотел придать ему еще большее значение, поручив Товарищу Морского министра капитану Фоксу поднести означенную резолюцию Его Императорскому Величеству.
Господин Фокс отправится в Европу на мониторе «Миантономо», одном из лучших по постройке в Американском флоте»[4].


Капитан "Миантономо" Монтгомери Сикард с офицерами

Появление грозного американского броненосца в европейских водах старый континент встретил настороженно. Лорды английского адмиралтейства во главе с наследником престола принцем Уэльским взошли на «Миантономо» и были шокированы его мощной вооруженностью, тем более, что направлялся он с визитом в страну, с которой отношения Британского королевства были далеко не дружественными. Боясь напугать публику, английская пресса освещала визит весьма сдержанно.
В Париже мистер Фокс и принц Наполеон обменялись довольно острыми репликами. Принц выразил сомнение в полезности каких-либо отношений с Россией, на что Фокс ответил: «Россия и Америка не соперники. Россия всегда относилась к Америке дружественно, и мы отвечаем ей взаимностью».
Итак, в конце июля 1866 года через встревоженную Европу в Кронштадт направлялись два корабля военно-морских сил США: мощный «Миантономо» и паровой парусно-колесный фрегат «Аугуста». Не будем входить в подробности пребывания на российской земле благородной миссии. Скажем только, что прием ошеломил американцев невероятным гостеприимством. С восторгом их встречала Москва, Нижний Новгород, Ярославль, Кострома, Тверь, ну и, конечно же, Петербург. А вот Новгород лишён был такой возможности, поскольку стоял в стороне от главной железной дороги страны. Но что могло остановить новгородцев, к числу коих относили себя и черепане? Лишь только получив телеграфный сигнал «Едут», новгородская губернская депутация, составленная из представителей всех сословий и уездов во главе с губернатором и председателем земской управы, отправилась на станцию Чудово Николаевской железной дороги, где должен был остановиться долгожданный поезд с американскими посланниками. Только не было среди встречающих череповецкого головы. Иван Андреевич, как мы далее увидим, замыслил весьма хитроумный, если не сказать авантюрный, план своей встречи с капитаном Фоксом.
Специальный поезд «Петербург-Москва» в Чудово прибыл к шести часам вечера. Окна вагонов были открыты (стояла необыкновенно теплая погода увядающего лета), в их проемах светились улыбающиеся лица бравых моряков военно-морского флота США. На перрон вышел достопочтенный мистер Фокс в штатском костюме, а за ним, сверкая золотыми пуговицами на форменных платьях, его командиры и добровольный переводчик миссии — контр-адмирал С. С. Лесовский, богато убранный эполетами и аксельбантами. Здесь же присутствовал В. А. Кокорев, известный уже нам соучредитель Волжско-Камского банка. Но сегодня он сопровождал американцев по поручению Московской Думы.
После краткой приветственной речи новгородского генерал-губернатора вперед выдвинулся председатель губернского земского управления Качалов. Он протянул Фоксу довольно странную «хлеб-соль» — земскую смету и правила отчетности земских денежных сумм, пояснив при этом, что подносит их не потому, что они заключают в себе что-либо особенное, но как доказательство гражданских прав, данных Государем Императором. При составлении этой сметы участвовали крестьяне, получившие право контролировать эти суммы через своих гласных, и посему представленные документы имеют важное значение.


Монитор "Миантономо" на сборке

На этом официальная часть встречи закончилась. Подняли шампанское. Вездесущий Кокорев воскликнул: «За старших братьев русской земли — новгородцев!» Ничего не подозревающие о своих широких гражданских правах крестьянские депутаты бросились одаривать американцев своей «хлеб-солью»: рыбой и баранками. Нескончаемые рукопожатия, обмен улыбками, сувенирами и прочими проявлениями дружеского расположения задерживали и так безнадежно опаздывающий поезд. Предложение проехать вместе перегон до следующей станции было принято с восторгом.
В классных вагонах спецпоезда царили уют и дружелюбие. Душой компании, конечно же, был Василий Александрович Кокорев. Сын солигаличского купца средней руки умел говорить в манере простонародного краснобайства, пересыпая речь прибаутками и пословицами. Новгородцы выражали сожаление, что, отдаленные от линии железной дороги, они лишены возможности принять желанных гостей в стенах древнего города. По рукам ходили карточки с видами Новгорода и его окрестностей, медали, отчеканенные в память тысячелетия России, и карта, большая географическая карта огромного пространства губернии, где на дальних ее восточных границах узкой ленточкой голубела Шексна, изливаясь из Белого озера, а маленьким кружочком был обозначен уездный город Череповец. О его существовании мистер Фокс пока еще не подозревал.
В Череповце внимательно следили за развитием событий. Городской голова И. А. Милютин решительно был настроен на встречу с американцами. Телеграф, однако, приносил вести огорчительные. Визит затягивался. Прошли назначенные двадцать — двадцать пять дней, а миссия все еще не возвращалась в Петербург. Однако и гоняться за Фоксом в толпе желающих увидеть его было не в правилах Милютина. Он хотел сделать все, чтобы встреча надолго осталась памятной для всех ее участников — это во-первых. Во-вторых, хотелось, чтобы она была замечена на самом высочайшем уровне (молодой 27-летний городской голова нуждался в хорошей рекламе). Но его очень беспокоило одно обстоятельство, о котором мы сейчас расскажем.
Обратимся вновь к Кадобнову, к его «Краткому очерку», где он пишет: «В августе месяце 1866 года является в Россию Американская эскадра с посольством во главе с г. Фоксом для поздравления Государя Императора по поводу спасения Его жизни 4 апреля 1866 года. Недолго думая (черепане вообще в то время не задумывались, а шли натиском, грудью вперед), решили отправиться в Кронштадт приветствовать американцев. Живо составилась депутация из купцов-черепан — И. Г. Озерцова, П. М. Тарасова, В. М. Волкова — во главе с Василием Андреевичем Милютиным (братом и компаньоном городского головы. — Р.Б.). Наняли пароход и отправились в Кронштадт, приветствовать американцев». Странно, что такое важное событие в жизни Ивана Андреевича его биограф, Ф. Кадобнов, описывает весьма коротко и приблизительно. Ведь в приведенном нами тексте милютинской телеграммы новгородскому губернатору сказано: «Уполномоченные от череповецкого городского общества из находящихся в Санкт-Петербурге сограждан поднесли в Кронштадте» и т.д., из чего следует, что вышеназванные граждане в Кронштадт выехали не из Череповца, а из Петербурга, где находились вместе со своим городским головой, чтобы участвовать в событии государственной важности.
Дело в том, что высочайшим повелением на первое сентября были назначены торжества по поводу открытия Новоладожского канала в Шлиссельбурге. Участие в них череповецких купцов и судовладельцев было обязательным, и они усердно готовились к празднеству. Наконец, стала известной и дата ухода из Кронштадта американских кораблей «Миантономо» и «Аугусты» — 3 сентября. Получалось, что первого надо быть в Шлиссельбурге, а третьего — в Кронштадте, и непременно. Это обстоятельство (т.е. сжатые сроки) беспокоило Милютина: успеть бы.
Новоладожский канал был прорыт между южными берегами Ладожского озера и Старо-Ладожским каналом. Открытого типа, без всяких шлюзов, канал в то время являлся самым роскошным гидротехническим сооружением в России.
В первосентябрьский день обычно малолюдный Шлиссельбург наполнился праздничной публикой. 180 судов вошли в канал. Впереди всех — три барки купца Баландина с Чусовой. Экипаж у него был одет в национальные цвета: красные рубахи с широкими белыми поясами и серые шляпы, повязанные голубыми лентами. Четвертым стояло судно Ивана Андреевича Милютина, украшенное флагами, под парусом, на котором красовался вензель Его Императорского Величества.
Сам император появился в полдень на пароходе «Александрия» в сопровождении наследника цесаревича и великого князя Владимира Александровича. Перейдя на катер, Александр II объехал красочную флотилию и дал знак к открытию парада. Когда проходила барка Милютина, а ветер позволял идти под парусами и вензель хорошо был виден всем присутствующим, раздались звуки народного гимна — это заиграл оркестр, спрятанный на череповецком судне. Зрители подхватили мелодию, а Государь остался доволен чрезвычайно. Последним прошел хорошо сохранившийся ботик Петра I.
Вскоре у Шлиссельбургской пароходной пристани появился музей-павильон, где поставили ботик Петра Великого, катер Александра II и лопату, которой Петр собственноручно изволил разрывать перемычку готовой части канала от Ладоги до 13-ой версты в сентябре 1724 года.
Черепане, которых подстегивало время, успели подарить в часовню Александровской слободы при Николаевской Чесменской военной богадельне образ Св. Благоверного князя Александра Невского и поднести его величеству «хлеб-соль» и деньги на строительство домика для инвалидов. И этот жест был отмечен государем. Теперь можно было поспешить в Кронштадт.
Поутру 3 сентября, отчалив от пристани Васильевского острова, паровой катер с пятью черепанами на борту во главе с Иваном Милютиным направился к западной оконечности острова Котлин. Там, в широкой купеческой гавани, готовились к дальнему походу американские корабли, а на рядом стоявшем пароходе-фрегате «Рюрик», принадлежавшем морскому министру, накрывался стол для прощального «завтрака». Мы не знаем, был ли у Милютина с министром предварительный договор или разрешение на визит, как это принято в официальном Петербурге, если нет, то в дерзости нашим землякам не откажешь. Как справедливо выразился Кадобнов, шли они «грудью вперед».
Нескончаемым караваном по Финскому заливу двигались большие и малые торговые суда, слева виднелись поросшие лесом возвышенности Стрельни и Петергофа. Правый берег, низкий и пустынный сливался с горизонтом. Через два часа хода катер Милютина подошел к «Рюрику» точно ко времени, назначенному на банкет. Не успел вахтенный начальник доложить капитану, что какие то незнакомые люди поднимаются на борт, как черепане уже стояли на палубе перед американцами. В ту же минуту Густав Фокс держал в руках знаменитый хлебный каравай, выпекавшийся только в Череповце и по особому рецепту — на капустных листьях, придававших хлебу чудесное свойство долго оставаться свежим и выпрямляться, как бы крепко его ни сжали. Выслушав объяснение, лирически настроенный Фокс немедленно нашел сравнение и ответствовал, что этот хлеб похож на Россию и Америку: обе эти страны также быстро поднимаются, как бы сильно их ни сжали извне. Затем, наполнив бокалы, Фокс и его новые друзья выпили за процветание Соединенных Штатов и города Череповца. Банкет продолжался. Вскоре Иван Андреевич обнаружил, что сидит за одним столом с загадочно улыбающимся морским министром вице-адмиралом Николаем Краббе и его предшественником, а теперь товарищем министра финансов, генерал-адъютантом С. Грейгом, автором всевозможных экономических проектов.
На следующий день морской министр Краббе сообщил в отчете Государю: «... Последние часы, проведенные американцами посреди русских, показали еще раз, как искренно расположение их к нашему отечеству, и как глубоко они ценят радушно сделанный им прием. В прощальной своей речи Фокс сказал, что «сердце его растаяло, согретое излияниями лучей дружбы его русских друзей», и слезы, катившиеся по лицу этого достойного и почтенного представителя американской нации, свидетельствовали, что эти слова исходили из глубины души». На документе министра император начертал: «Прочел с удовольствием». Расчет Ивана Андреевича оказался верен: череповецкие негоцианты надолго задержались в поле зрения Государя и прессы, а в столичном деловом мире получили прозвище «американцы». Вот вам: и реклама, и репутация.
В Череповец они вернулись с трофеями: бокалом Фокса, его фотографией и американским национальным флагом, который и был водворен на постамент в зале городской думы. Но каким же все-таки образом в Череповце оказался флаг, назначенный Фоксом морскому министру Краббе? Конечно, недолго думая, можно предположить, что Милютин и Краббе «случайно» обменялись на «Рюрике» флагами -на русских проводах всякое случается. Но есть у нас еще одна версия.
В 1869 году американская газета «Портсмут джорнэл» помещает на своих страницах в рубрике «Любопытная переписка» письмо морского министра России вице-адмирала Краббе к достопочтенному Густаву Фоксу, помеченное маем 1869 года. Вот его начало: «Милостивый государь. Русский народ никогда не забывает почтения и уважения, высказываемого его любимому Императору, и память об американском посольстве 1866 года еще светла. В доказательство этого факта имею честь, по просьбе Череповских купцов братьев Милютиных переслать Вам рамку, в которой вставлено изображение небольшого подстава; картина эта была представлена Государю Императору и милостиво одобрена Его Величеством. Льщу себя надеждой, что эта картина будет служить для Вас и Ваших близких приятным воспоминанием того впечатления, которое произвело в России посольство от Американского Конгресса, бывшее под Вашим начальством».
Надо сказать, что Г. Фокс еще долгое время находился под впечатлением своего визита в Россию. В письмах к своему русскому другу и переводчику адмиралу С. Лесовскому он постоянно обращался с просьбой присылать ему материалы о современной русской истории и более всего о продолжении реформ: «Weknownothingaboutyourpeople...» (Мы ничего не знаем о вашем народе...). Фокс принимает милютинский подарок — резную раму, сделанную крестьянином Леонтьевым по рисунку полковника Мюссарта с изображением византийского креста, чаши, герба Новгородской губернии, русских солонки, хлеба и полотенца, — и не может не ответить тем же. В январе 1870 года он посылает ящик с подарками в адрес морского министра Краббе, сопровождая его письмом, очень важным, с точки зрения нашего «расследования», и потому мы приводим текст письма с небольшими купюрами:
«Его Превосходительству г. Вице-Адмиралу Краббе. Милостивейший Государь!
Честь имею уведомить о получении письма Вашего из С.-Петербурга от 9 мая 1869 г., в котором Вы сообщаете мне о лестном впечатлении, произведенном в России особым посольством от Конгресса Северо-Американских Соединенных Штатов в 1866 году, которого я имел честь быть главою и которое служило выражением чувств, связующих Американскую нацию с Россиею.
Картина (милютинские рама с изображением подстава с надписями. — Р.Б.), упоминаемая в Вашем письме, которую удостоил своим одобрением его Императорское Величество, была получена вскоре после того и составляет в настоящее время самый видный и привлекательный предмет в моем доме. Эта картина служит залогом воспоминания того момента истории обеих наций, когда обе они жили одной жизнью и Америка разделяла с Россией опасения и радости.
(...) Великолепный миниатюрный портрет Величайшего из Российских Монархов, разукрашенный бриллиантами и дарованный Его Императорским Величеством, был представлен всем лицам нашего Правительства в Вашингтоне, и Конгрессом издан особый закон, представляющий мне право принять этот подарок».
Далее Фокс перечисляет содержимое ящика и что кому предназначено в подарок:
«Для одного из братьев Милютиных:
1. История флота Соединенных Штатов в двух частях.
2. Пистолет.
3. Визитная карточка. Для другого брата Милютина:
1. Национальный реестр, 1 часть.
2. Пистолет.
3. Визитная карточка.
(...) Покорнейше прошу Ваше Превосходительство принять на себя труд приказать, чтобы эти ничтожные предметы были доставлены по принадлежности в знак моей признательности щедрым жертвователям за подношение мне настоящей картины в то время, когда мои обязанности уже были окончены.
В этом же ящике заключаются:

(...) Американский флаг.
Русский флаг, изготовленный по моей просьбе в здешнем городе (Лоуэлле — Р.Б.)
(...) Посылаемые флаги служат для указания принятого здесь способа окраски их во всевозможные цвета, дабы избежать швов.
Один из флагов, назначенный мною для Вашего Превосходительства, надеюсь, будет принят Вами в знак воспоминания последних минут, проведенных на «Рюрике».
С совершенным почтением имею честь быть Вашим покорнейшим слугой. Фокс».
И обратный адрес: Лоуэлл, Массачусетс в Северо-Американских Штатах6.
Любопытное письмо. Фокс был чрезвычайно благодарен братьям Милютиным потому, что картина была прислана ему тогда, когда его «официальные обязанности уже были окончены», т.е. когда Фокс уже не являлся государственным лицом. Но это все милые детали, приметы пуританского времени. Главным же для нас в письме является вот что: «в этом же ящике (!) — один из флагов, назначенный мною для Вашего Превосходительства». Вот где мы впервые встречаемся с упоминанием о «флаге Краббе», а далее морской министр отсылает подарки в Череповец братьям Милютиным, сопровождая их записками: «Милостивый Государь Иван Андреевич. Г. Фокс, бывший в 1866 году чрезвычайным послом Конгресса Северо-Американских Штатов, прислал в Морское Министерство разные подарки... По доведении о сем до Высочайшего Государя Императора сведения, честь имею препроводить при сем к Вам вышеозначенные вещи. Прошу Вас, Милостивый Государь, принять уверения в совершенном моем почтении и преданности. Н. Краббе». Такое же письмо получил и Василий Андреевич.
Ах, если бы на «флаге Краббе» под автографом Фокса стояла и дата дарения! Но и без нее, уже на основании документов, мы можем с достаточной степенью достоверности утверждать, что флаг, хранящийся в музейном фонде, мог быть отправлен в адрес Милютина вместе с пистолетами, книгами и визитными карточками в 1870 году. Разочарованные читатели могут посетовать, что авторы до цели все-таки не добрались, что предположение есть только так — фантазия, не более. И будут правы, а возможно, и нет. Во всяком случае, труд наш не пропал даром, мы прочли с вами малоизвестные страницы русской истории, так или иначе соприкоснувшиеся с историей нашего города.

Примечания:

1. Новгородские губернские ведомости. — 1866. — № 33.
2. Там же.
3. Лебедев А. К., Солодовников А. В. В. В. Верещагин. - М., 1988. - С. 27-28.
4. ЦГА ВМФ. - Ф. 410, оп. 2, д. 3046, л. 6-8.
5. Кадобнов Ф. И. Краткий очерк возникновения города Череповца Новгородской губернии и его героический рост за время 50-летней деятельности Городского Головы И. А. Милютина. 1909 год. — Калуга, 1910. - С. 25.
6. ЦГА ВМФ. - Ф. 410, оп. 2, д. 3046, л. 19-37.

Иван Андреевич сам рассказывает
о «Торговом доме братьев Милютиных»

Думал я, вправе ли, ради неуменья красиво излагать, замалчивать обо всем том, что представилось мне на деле понять или изучить в жизни и что я носил в своем чувстве и на душе десятки лет? Я решил: не вправе! Вот почему я выступаю в печати со всем тем, что мне подсказала жизнь и простой разум.
И. А. Милютин. «Россия и Германия».

Лишь отпылают на закате купола Воскресенского собора и пахнет ночной свежестью Река, как зажигаются огни в двухэтажном особняке череповецкого городского головы, хуторком стоящего на высоком живописном берегу реки Шексны. Незаметно теряются очертания его причудливо изогнутой крыши. Исчезают террасы и балконы вслед за витиеватыми наличниками и пропильной резьбой. Постепенно весь дом погружается в темноту, и уже неразличимы ни классическая строгость, ни пришедшие позднее из Москвы и Подмосковья последние архитектурные веяния.
А ночью с реки хорошо видятся светящиеся окна угловой комнаты, словно там регулярно забывают гасить на ночь лампу. Но не по забывчивости оставлен этот свет, — Иван Андреевич, разделавшись с текущими делами, подводит итоги минувшему, выполняя ежедневный самому себе назначенный урок.


Дом И. А. Милютина

Масляно поблескивает в лунном свете темная вода Шексны, медленно текут слова на бумагу.
«...Экономическая моя деятельность была, по необходимости, очень разнообразна; в основе ее были такие отрасли промышленности, которые, своими составными частями, касались разных сторон и самых глубоких складок жизни в широком смысле; например, речное и частью морское судостроение, машиностроение, не исключая и пароходов, привлекало к участию массу разнородных сил. (...) Речное же судоходство и пароходство внутри страны, по рекам и каналам, особенно по Мариинской системе, представляло главную основу моего дела, особенно между 1863—1875 годами, когда паровое движение на системе признавалось невозможным»[1].
Когда сиятельный граф, новгородский наместник Яков Сиверс представил на высочайшее рассмотрение императрицы Екатерины Великой указ об открытии города Череповца, население «новорожденного» составляло 538 человек. И долгое время Череповец, основанный при Воскресенском монастыре и подмонастырской слободе, не только удерживал название монастыря, но и оставался малоприметным городком, почти селом, коих во множестве было нанизано на голубую нитку реки Шексны. Среди тех, кто верил тогда в будущее Череповца, что он не только разовьет свою промышленность, но и станет одним из крупнейших промышленно-транспортных центров, был известный археолог и историк К. М. Бороздин, который в 1809 году проехал Шексной в сопровождении двух художников — А. И. Ермолаева и Д. И. Иванова — и в путевых заметках высказался относительно Череповца: «Теперь в Череповце три церкви каменных и две деревянных; домов обывательских 229, все деревянные; лавок — 35; жителей обоего пола 1079. Торговля самая неважная; нет даже ни одного купца первой и второй гильдии. Словом, он более похож на село, нежели на город. Однако же если канал, соединяющий Онежское озеро с Белым[2], будет окончен, то, вероятно, и Череповец, умножив свою промышленность, умножит и богатство и будет со временем походить на город».
А пока мимо городской пристани проходили суда в Петербург с хлебом, салом, дегтем, живой и соленой рыбой, корабельным лесом, солью. Из Петербурга везли грузы посерьезнее: военное снаряжение для черноморского флота, изделия из железа. И лишь немногие из них останавливались в Череповце для закупки «жизненных припасов». Вниз суда шли своим ходом и под парусами. Вверх, сквозь вязкую воду, их протаскивали бурлаки, пугавшие окрестных жителей, особенно детей, своим разношерстным видом; да лошади с коноводами, оставлявшие за собой зловонную болезнь — сибирскую язву, по выражению Милютина, являвшуюся «бичом народного благосостояния». Коневоды имели очень дурную репутацию своими самовольными покосами, потравами, а главное, пожарами в лесах во время остановок. Знаменитый художник В. В. Верещагин, выросший на Шексне, вспоминал, как деревенские мальчишки выкрикивали им вслед: «коноводы-плуты потеряли кнуты, коноводы-дураки потеряли кулаки».
Постепенно жизнь в городе стала частью того многообразия, которое несла в себе Река. А несла она большие возможности для тех, кто полюбил ее, кто сумел воспользоваться ее щедростью. Первыми, кто воспользовался услугами Шексны с великой для себя пользой, были череповецкие купцы Красильниковы. Немалый торговый флот бегал по Шексне под их флагом, да еще железо-резательный завод подкреплял их авторитет. Недаром проезжавший через Череповец в 1824 году император Александр I остановился на ночь именно у купца Красильникова. В конце 50-х годов, по свидетельству «Памятной книжки Новгородской губернии», в маленьком, все еще неустроенном городе, называемом Череповцом, помимо пятидесяти купцов третьей гильдии числился купец второй гильдии Степан Алексеевич Заводчиков, тоже судовладелец и промышленник. Все они в знак особой принадлежности ставили во дворах своих домов так называемые «бизани» (мачты). В праздники «бизани» украшались вымпелами и флагами. Остальные мужчины побережья Шексны становились лоцманами, специалистами по проводке судов по капризному шекснинскому фарватеру. Подрабатывали и женщины, занимаясь мелочной и харчевой торговлей до самого Белозерья.
Шексна имела исключительно важное значение для торговли и промышленности севера, востока и северо-востока Европейской России. Являясь частью Мариинской системы и принимая в себя водную систему герцога Виртембергского, она соединяла между собой бассейны трех морей — Балтийского, Каспийского и Белого.
Дело Милютиных, а о них привыкли говорить как о людях весьма удачливых, складывалось весьма непросто. Давним воспоминанием маячили ломовые дни отрочества, но, пожалуй, самые тяжкие времена пришлись на конец сороковых годов. Конкуренция на реке была жесточайшей. Верховодили на старой Мариинке судовладельцы белозерские и крохинские, — был такой посад Крохино у истоков Шексны.Крохинцы располагали грузовым флотом из крепких и вместительных судов, так называемых белозерок, способных выдерживать жестокие штормы обширных озер системы. Это обстоятельство вынуждало торговцев с низовьев Шексны и Волги перекидывать свои грузы на белозерские суда, да к тому же оплачивать услуги вновь нанимаемых шкиперов и лоцманов, ибо рыбинские речники далее Шексны уже не ходили. Цены, естественно, на все эти услуги устанавливались самые произвольные, как, впрочем, это делалось и в Рыбинске.
А крохинские купцы чувствовали себя прекрасно — все важные грузы шли через них, через их неспокойное Белое озеро. И народная молва, словно пушкинское зеркальце, не обещала ничего худого:

Белозерские купцы,
Оне по-прежнему удальцы
Капаруля да Балдин
Взяли промысел один.
Не посмотрели на расходы,
Да закатили пароходы.
Пароходы на парах
Пассажиры в номерах.

Но когда вокруг Белого озера соорудили обводной канал, кстати, не без хлопот самих белозерцев, тамошние купцы, прежде лихо ковавшие капиталы на своем преимуществе, с удивлением вдруг обнаружили, что столь полезное новшество им-то, кроме убытков, ничего не приносит, так как нужда в крупных озерных судах с появлением канала отпала сама собой. В три года рыбинские судовладельцы, благодаря своим легким и многочисленным судам — унжакамнапрочь вытеснили северных соперников. Крохино быстро опустело, а Белозерск продолжал существовать еще и потому, что в его харчевнях большую часть своего заработка оставляли шекснинские лоцманы и коноводы после окончательных расчетов с купцами. И наступила пора новых песен:

Белозерская канава
Парусам прежним убава.
Ее Гладин копал,
А граф Клеймихенподмогал...
... Белозерская канава —
Парусам прежним убава.
Мы не думали того,
Что опустеет Крохино,
Да и Каргулиносило.
А Крохиньские девицы,
Они стали, как вдовици:
Сыра хлеба напеци —
Да в Белозерское свезти…

Но рыбинские монополисты тогда еще и не подозревали, что на Шексне взялись за дело энергичные братья Милютины из Череповца[3], сограждане которых давно расселились по Шексне для разного рода промыслов по Коленецким, Ниловицким и Боро-Ивановским порогам. Скоро братья Милютины стали преподносить своим рыбинским коллегам сюрпризы один за другим. И. А. Милютин вспоминал:
«(...) Между 1863—1875 годами паровое движение на системе признавалось невозможным, между тем, в сущности, оно было в высшей степени полезно и необходимо как воздух. В виду этого, я первый ввел и на Шексне и на Свири, представляющих главные звенья Мариинской системы, паровое буксирное движение, когда там царила еще во всей силе конная тяга и сибирская язва... После того, как произошло в России, в Поволжье, с 60-х годов, необыкновенное оживление деятельности в производстве хлеба и вывозе его за границу, (...) водяные перевозочные средства между Волгою и Невою представились могучим и единственным фактором».
...В открытое по-летнему окно залетал мягкий шелест липовой листвы, приглушая резкие стуки ночной несуетной работы на грузовых пристанях. Картины прошлого выстраивались в воображении Ивана Андреевича порой в самом причудливом порядке. Вспомнил, как однажды представилась возможность познакомить великого князя Владимира Александровича с цепным способом буксировки речных судов, — хозяйством, взятым в аренду у потерпевшей неудачу кампании «Цепное пароходство и К°» франко-российского происхождения...
Путешествуя по Мариинской системе, его высочество решил сделать остановку у старого знакомого — череповецкого городского головы. В сгущавшихся вечерних сумерках долго стоял великий князь посреди молоденького сада, сбегавшего от милютинского дома к реке по крутому склону. Стоял и любовался затейливой иллюминацией, устроенной в честь высокого гостя. Красиво светилось огнями техническое училище, со стороны которого ясно доносилось чистое пение ученического хора, подготовленное известным собирателем народных песен Федором Никаноровичем Лаговским. О музыкальных пристрастиях Романовых Милютину хорошо было известно. Вообще интересно было бы знать, какие чувства испытывал хозяин дома, верноподданнические настроения которого были весьма основательными? Ну, в самом деле, дорогой читатель, представьте себе: в вашем саду стоит немного уставший великий князь, родной дядя российского императора, имеющий огромное влияние на своего племянника, как самый старший из их величеств, командующий гвардией и Петербургским военным округом. Выразительная внешность 37-летнего августейшего родственника, как и зычный голос его, легко вызывали у окружения заметное трепетание[4]. Иван Андреевич имел, правда, приличный опыт общения с императорской семьей, однако...
На следующий день его высочество устроил настоящий смотр городу и, кажется, остался доволен. Отобедав у гостеприимного хозяина, Владимир Александрович и сопровождающие его лица направились к пристани, где их ожидал пароход «Казань». Направились вверх по Шексне и вскоре повстречались с цепным буксиром — туэром «Анна». Князю явилось великое желание поближе ознакомиться с устройством оригинального судна.
Что же представлял собой этот вид буксира — дитя французского изобретательного ума? Представьте тяжеловесную цепь, уложенную на грунт вдоль русла реки. На пароходе, иначе туэре, цепь проходила по желобу вдоль судна и по трем барабанам — носовому, кормовому и среднему — ведущему, на который цепь наматывалась и вращалась от привода судовой машины. Таким образомтуэр сам себя проталкивал вдоль этой цепи и, следовательно, вдоль реки, а за него уже цеплялись буксируемые им несамоходные грузовые суда.
Первые семь туэров появились на Шексне в 1863 году на 157 верстах протяжения этой реки от устья ее до границы Ярославской губернии с Новгородской. Но привились они не сразу. Пришлось Ивану Андреевичу самому настраивать французскую систему на русский лад и с русскими механиками, ум и изобретательность которых он высоко ценил. В 1866 году из восьми буксирных пароходов, употребляемых на Шексне, семь принадлежали купцу Милютину. В 1867 году паровое буксирование на Шексне увеличилось до значительных размеров. У братьев Милютиных имелось уже восемь собственных пароходов и девятнадцать арендованных, коими проведены 499 судов. Как видим, Милютины очень быстро превзошли «Цепное пароходство» в количестве собственных судов, а следовательно, и в количестве рейсов и в количестве перевезенных грузов. Вообще, это была надежная система, которая в торговом мире приобрела хорошую репутацию, благодаря аккуратности и добросовестности в исполнении поставок[5].
Закончив осмотр буксира, великий князь отправился далее на «Казани» к Горицам, ибо имел намерение осмотреть Кириллову обитель. А мы с Вами, читатель, после столь неожиданного вторжения Владимира Александровича в наше повествование, вынуждены будем вернуться на несколько лет назад, к тому времени, когда, по выражению милютинского биографа Кадобнова, «получив в свое полное распоряжение туэра и имея к этому времени уже собственных своих буксирных пароходов до 40 штук и свыше 500 номеров различного типа судов, кроме арендуемых, фирма братьевМилютиных загремела по всей Волге и Мариинской системе и распространила свою деятельность от Баку до Петербурга, и вся Мариинская система была почти в одних руках Милютиных. Караван судов, буксируемых пароходами, под их фирмою двигался к Петербургу в количестве более половины всех проходящих по системе судов. Кстати, туэрам и Милютиным принесла большую поддержку появившаяся на системе сильная эпидемия сибирской язвы, которая и толкнула кладчиков и поставщиков оставить свою косность и признать необходимым буксировку туэрами и пароходами».
Обеспечив тылы созданием собственного буксирного пароходства на Шексне, Милютины арендуют пять волжских пароходов, строят десять барж и сплавляют их из Череповца прямо к низовым пристаням Волги. Перезимовав внизу, милютинский караван подошел с грузом к Рыбинску к открытию навигации и, минуя сей город, вошел в Шексну и направился вверх по реке, буксируемый уже собственными пароходами. Это было неслыханным, это случилось впервые, это было в 1865 году. Караван прошел за буксирами от Рыбинска до деревни Бурково, что на сорок верст выше Череповца, и от Иванова Бора до Чайки. Один из пароходов потерпел неудачу с двумя полулодками на Коленецких порогах, но уже через год буксиры проходили все пороги ниже Ниловиц с тремя и даже с четырьмя судами, подпрягаясь лошадьми только на самих порогах. При этом обнаружилось, что полулодки и тихвинки, из которых, в основном, состоял милютинский грузовой флот, оказались хорошо приспособленными для буксировки пароходами, а вот рыбинские унжаки для этой цели совершенно не годились. После двадцатилетнего господства на Шексне унжаки, подобно вытесненным ими же белозеркам, вынуждены были сойти с водной трассы. Для рыбинских торговцев это не стало большой трагедией, зато пошло на пользу лесному хозяйству, так как непрочные унжаки строились всего на одну навигацию и после разгрузки в Петербурге продавались на слом, что являлось одной из причин быстрой вырубки корабельного леса в Зашекснинском районе.
А, между тем, неудовлетворительное состояние Мариинской системы вызвало в 70-е годы многочисленные жалобы российского купечества. Но государственная казна не выражала желания субсидировать проекты, связанные с улучшением этой важной для России водной дороги, и потому МПС все более приходило к убеждению привлечь частный капитал на акционерных или других, законом дозволенных, началах. Главный начальник шоссейных и водяных сообщений князь А. П. Щербатов пригласил к себе четырех самых влиятельных негоциантов — Д. М. Полежаева, А. Г. Золотарева, С. Т. Овсянникова, И. А. Милютина, чтобы «отобрать от них самые подробные показания о нуждах судоходства, о ходе хлебной торговли, о влиянии ее на экономический быт страны и о видах на будущее ее развитие». Князь остался доволен их «удовлетворительными ответами на массу предложенных им вопросов и одобрив верность их взглядов на желаемое направление торговли», по окончании аудиенции предложил «представить ему заявление, может ли купечество принять участие в этом деле и на каких началах».
Итогом этой встречи явилось прошение от Петербургского и Рыбинского купечества, а также судопромышленников и лесопромышленников, доставляющих грузы по Мариинскому пути, на имя князя Щербатова 3 января 1870 года, в котором говорилось, что коренное переустройство системы может быть выполнено в четыре года и обойдется в 10 миллионов рублей и, что «если бы Правительство затруднилось в пожертвовании подобно-значительного капитала, с полной затратой, или даже с возвратом посредством особого судоходного сбора в продолжение известного времени, по примеру канала Императора Александра II, или другим каким-либо эксплутационным образом, то купечество принимает на себя обязательство собрать капитал и устроить путь на тех началах, какие, по обоюдному соглашению с Правительством, выработаны будут, нисколько не рассчитывая в этом отношении на особенно выгодное помещение капитала, а имея в виду государственную пользу...» Подписали документ 126 человек.


Расчистка фарватера

По этому заявлению министр путей сообщения делает доклад государю, и вскоре, 29 января 1870 года, следует высочайшее повеление:
«1. Для всестороннего и более соответственного рассмотрения вопроса об улучшении и устройстве Мариинского пути учредить Временный Комитет под председательством заведующего шоссейными и водяными сообщениями генерал-майора князя Щербатова
2. По учреждении Комитета представить уполномоченным от лиц, подписавших заявление, внести на рассмотрение Комитета проект устройства Мариинского пути.
3. Комитету поручить: а) собрать и систематически сгруппировать все необходимые данные (...), а также верные статистические сведения для основательного разрешения вопросов (...) при устройстве водяного пути между Рыбинском и Петербургом на новых началах (...), б) представить проекты временным мерам, обеспечивающим успех предстоящей по Мариинской системе в нынешнем году навигации».
Заявление 126-и и образование Временного Комитета неожиданно вызвало бурю протеста со стороны торгующих при рыбинской бирже судопромышленников и пароходовладельцев, усмотревших в этом попытку крупных торговцев захватить эксплуатацию системы в свои руки на правах концессионеров и заявивших, в свою очередь, что это учредительство не только вредно и разорительно для всей страны, но и ведет к нарушению прав свободного плавания по водяным путям империи, данным всем верноподданным законом государя императора.
Заседание Рыбинского биржевого комитета по поводу протеста было настолько бурным и неуважительным по отношению к своему председателю, что Милютин счел за лучшее отказаться от учредительских своих прав и сообщил об этом правительству. В ответ на это заявление в Рыбинск приехал председатель правительственной комиссии князь Щербатов и попытался убедить собрание хлебных коммерсантов и промышленников в том, что правительство желает только одного, а именно «избегнуть всякой возможности монополии», но при этом твердо и неуклонно пойдет по пути технического улучшения Мариинского пути. Местная печать сообщила: «Слова Его Сиятельства убедили слушателей в том, что все заботы Министерства Путей Сообщения направлены ко благу и процветанию русской торговли и промышленности».
В феврале 1871 года в связи с высочайшим указом «не представлять частной предприимчивости содержание фарватера водяных путей», видимые страсти улеглись, но глубинное противостояние продолжалось во Временном Комитете, где купечество представляли восемь так называемых уполномоченных, среди которых оба Милютина, и первым в списке — Иван Андреевич.


Гостиница на пассажирской пристани

На Комитете Милютины выдвигают проект о приспособлении Мариинского водного пути к плаванию 30—40-саженных судов. Однако правительственный комитет, ссылаясь на дороговизну подобного переустройства и демонстрируя свое антимонопольное покровительство мелким судовладельцам, согласился на выполнение лишь тех работ, которые обеспечивали бы движение судов только до 25 сажень длины.
Соревнование с ревнителями пользы отечества у Ивана Андреевича длилось долгие годы. Это дало ему повод однажды заметить, что при переустройстве Мариинской системы «мы всегда (...) старались удовлетворить только потребности вчерашнего дня, а не дней будущих, вперед не смотрели, благо удавалось, когда приходила беда на двор, отпихивать ее, и слава Богу! Так думали и смотрели на Мариинскую систему сорок лет, починяя и поправляя ее для одних задов».
Убедившись, что с Комитетом можно полемизировать бесконечно, Иван Андреевич принимает решение поистине соломоново: коли нельзя ходить по Мариинской системе сорокасаженными баржами, то не сработать ли их так, чтобы они могли разделяться каждая на две половинки по 20 сажень и чтобы разделенная половина имела бы такие же ходовые качества, что и целая материнская баржа. Проект такой разделяющейся баржи выполнил по просьбе Милютина корабельный инженер А. К. Боярский, в дальнейшем генерал-майор по адмиралтейству. Конструктор придал оконечностям корпуса судна острое образование: носовому — для наименьшего сопротивления, а кормовому, кроме того, и для наибольшего притока водяной струи к рулю, чтобы столь длинная и притом плоскодонная баржа была бы хорошо управляема. Одним словом, баржа конструкции Милютина — Боярского груженой шла с низовьев Волги в «цельном» состоянии, а для прохода шлюзов и извилистых шекснинских поворотов разделялась и плавала «частями». 13 июня 1884 года опытная баржа приняла груз — нефтяные остатки в 37 тысяч пудов — в Нижнем Новгороде и отправилась в пробный рейс. В ходу баржа провела чистого времени пятнадцать суток, была испытана во всех метаморфозах и в августе благополучно прибыла в Петербург.
В это время в русском обществе назревает новая проблема — проблема «неустроения» Волги. Появляется масса проектов. Милютин пишет большую статью: «Что делать с Волгой?», в которой предлагает ряд мер, не требующих каких-либо особых хитроумных миллионных сооружений:
«Относительно Волги утвердилось мнение, что будто бы она безотлагательно требует улучшений, с затратой громадных капиталов. Под влиянием этого неосновательного мнения и разных подходов ловких людей (...) выброшено было около 4 миллионов в воду. Видно, борьба с подводными песчаными облаками не то, что писание фантастических проектов».
Улучшения фарватера Волги, считал Милютин, можно достигнуть простыми техническими средствами — землечерпательными машинами, буксирными пароходами, граблями, передвижными плотинами, то есть летучей углубительной эскадрой. В этой же статье Милютин настаивает на создании единой волжско-мариинской флотилии, которая обеспечила бы транзитный вывоз хлеба с низовьев Волги через Мариин-скую систему до самого Петербурга:
«Тогда хлеботорговец получит полную возможность посылать во время навигации свой хлеб прямо в Петербург, не пошевеля куля своего в пути ни разу, не зная ни кладовых, ни элеваторов, ни тары, ни посредников. Какие громадные выгоды, (...) какое удобство явится, когда хлеб пойдет в баржах россыпью с места урожая, а не в кулях и затем, придя в Петербург, баржи на Неве могут выжидать цен или кораблей недели, месяцы, в виде плавучих кладовых с ничтожной сравнительно платой, и затем по продаже подойти с хлебом к борту корабля и сдать его иноземному купцу».
Наверное, об Иване Андреевиче можно говорить, как о человеке вполне счастливом: большая семья и благополучные дети, высокое общественное положение, подкрепленное солидным капиталом, расположение коллег и сограждан, к коим он в трудные минуты имел обыкновение обращаться с эпистолярными посланиями. Но главное, Милютин сумел реализовать все свои фантастически смелые «прожекты». Когда-то не употребляли такое словосочетание, как «изделие из железа», «изделие из серебра», а говорили: «железо в деле, золото в деле». Череповец второй половины девятнадцатого века представляется нам, как «Милютин в деле» или, «милютинское золото в деле», хотя не единым Череповцом жил Иван Андреевич.


Череповецкая пароходная пристань

... Белый туман сползал к реке по склону холма, цепляясь за кустарники. Река парила, но уже остроконечными пиками проступали верхушки мачт многочисленного флота, собравшегося у городских пристаней. Мариинка просыпалась, а хозяин, отложив перо, чутко дремал, чтобы через пару часов присо-единиться к ее многотрудной работе. Снился ему праздник, который пришел на Мариинку в июне 1896 года, когда, наконец, были закончены работы по переустройству системы и открыто беспрепятственное движение от Астрахани до Петербурга.
Над Шексной навстречу речному каравану, не умолкая, плывет колокольный звон. Пять пароходов — «Ярославль», «Свияга», «Александр», «София» и «Легкий» — приближаются к Череповцу. Передовой пароход идет под флагом уже знакомого нам великого князя Владимира Александровича, который приехал с исключительной целью открыть Мариинский водный путь. Замыкает отряд милютинский «Легкий». На нем предусмотрительный Иван Андреевич везет «хор музыки». Время было предзакатное. Солнце светило кораблям в корму, озаряя лица встречающих праздничным светом.
На городской пристани, украшенной множеством флагов, гирляндами цветов, щитами и вензелями, весь состав местной власти с выдвинутым вперед уездным воинским начальником (как-никак, Владимир Александрович был командующим Петербургским военным округом).Августейший гость сошел на берег в солидном окружении: здесь был начальник штаба войск гвардии и петербургского военного округа генерал-лейтенант Н. И. Бобриков, главный редактор «Правительственного Вестника», камергер высочайшего двора К. К. Случевский, адьютант его высочества полковник И. Л. Татищев, министр путей сообщения князь М. И. Хилков, начальник Новгородской губернии Б. В. Штюрмер, ярославский вице-губернатор В. Э. Фришь, директор департамента шоссейных и водяных дорог Д. И. Андреевский, главный их инспектор В. А. Мясоедов, начальник Вытегорского округа А. И. Звягинцев, представители биржевых комитетов, судопромышленники и многие другие ответственные лица, так или иначе связанные с Мариинской системой. После приветствий с «хлебом-солью» высокое общество, поднявшись в гору и пройдя сквозь расцвеченную зеленью, цветами и флагами арку, последовало вВоскресенский собор. Затем великий князь Владимир Александрович произвел смотр ратникам государственного ополчения и местной воинской команде, присутствовал при открытии Дома трудолюбия[6], осмотрел только что открытый в городе музей, причем заведующий музеем Н. В. Подвысоцкий удостоился чести ознакомить гостя с достопримечательностями этого учреждения. Среди пяти тысяч экспонатов были и последние палеонтологические находки с территории Кирилло-Белозерского монастыря и окрестностей Гритинской горы, а также чугунное било шестнадцатого века и маленькое ручное медное било, употреблявшееся старшиной Чарондской волости и составляющее большую редкость, народные медицинские средства. Довольный гость оставил свой автограф в книге почетных посетителей музея. В восьмом часу вечера Владимир Александрович принял обед в доме предводителя дворянства Д. В. Колюбакина, а позднее осчастливил своим посещением дом Милютина, у которого он изволил пить чай и в первом часу ночи отбыл на пароходную пристань, чтобы отправиться вверх по Шексне к главной цели своего путешествия — Черной Гряде, где состоялись основные торжества по случаю открытия после реконструкции Мариинского водного пути[7].
... Погожее утро собрало тысячи людей по откосам поголубевшей Шексны. У шлюза императора Николая II установили аналой для отправления торжественного Богослужения. Молебствие совершал архимандрит Белозерского монастыря Кирилл и иереи Череповца и Кириллова. Неподалеку стоял Иван Андреевич, углубясь в молитвы, возносимые к Спасителю, благославляющему труды человеческие.

Примечания:

1. Мы предполагаем, что встреча нашего читателя с Милютиным происходит летом 1890 года, в то время, когда Иван Андреевич делает свои наброски к книге «Россия и Германия».
2. История создания канала в обход Белого озера началась в начале девятнадцатого века. По настойчивым просьбам белозерских купцов канал был спроектирован в 1819 году, но только в 1848 году закончен, когда сам проект успел морально устареть.
3. Известно письмо И. А. Милютина к новгородскому губернатору от 3 февраля 1867 года: «Трехлетний опыт показал, что развитие судоходства на Шексне полезно и важно не в одном торгово-промышленном отношении, но и сельскохозяйственном потому, что много рук и лошадей освободит оно от бесполезной и тяжелой работы и обратит их к земледелию.
(...) Чтобы развить пароходство на Шексне в степени, соответственной потребности, нужно устранить еще существующие препятствия, с чем я обратился лично здесь в Петербурге с ходатайством к г. Министру ПС, который хотя сознает пользу и необходимость в развитии пароходства на Шексне, но тем не менее желал бы в этом отношении слышать заявление или освидетельствование начальника губернии, через которую проходит частью река Шексна (...).
Имею честь быть с глубочайшим почтением и совершенной преданностью Вашего превосходительства покорнейшим слугой.
И. Милютин».
4. Начальник канцелярии императорского двора А. А. Мосолов в своих мемуарах отмечал: «Николай II испытывал перед Владимиром Александровичем чувство исключительной робости, граничащей с боязнью».
5. По свидетельству Кадобнова, «после постановки дела Иваном Андреевичем на правильную дорогу компании «Цепного пароходства», туэра при выручке от 1,5 миллионов рублей до 2 миллионов рублей давали от 25 до 100% прибыли».
6. «Дом трудолюбия» был приобретен для города на средства Ивана Андреевича и служил поддержкой неимущим, обеспечивая их работой и приютом. Здание это сохранилось и стоит на углу улиц Ленина и пр. Луначарского (Крестовской улицы и Александровского пр.)
7. Н. Подвысоцкий. Новгородские губернские Ведомости. — 1896. — № 48 (4 июля).


Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 1259; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!