Глава 3. Координаты сознания и логика 11 страница
Мы констатировали, что трещина бежит по совести. Она манипулирует мышлением, но смысл, который идёт в двух направлениях сразу, расколол её и лишил безусловности. Мы не можем тоже самое сказать об эмоциях, потому что они расколоты изначально. Мыожидаем от «других» великодушия,честности, храбрости, открытости, толерантности,самопожертвования, нестяжательства..., а себевыбираемстандартывыживания.
Если я должен думать о «других», то и «другие» должны думать обо мне. И чем я беспомощней,тем выше шансы получить поддержку. Все терпят, боятся твоей нужды, прощают... Они испытывают страх перед множащимися вголовеголосами, перед огромными глазами, устремлёнными им в спину. Этот страх символический – какое-то «ах»!
Совесть – это стыд, – какое-то «ы-ы-ы». Можно «намекать» другим, что они должны думать о тебе, они почувствуют страх испытать стыд и вызвать у себя совесть из её инобытия. Опережающе отражая действительность, они станут действовать в твоих интересах, но, если я позволяю себе получать выгодуот своей неприспособленности, превратил чужую совесть в свой гешефт, кто я такой? Нет, не в моральном смысле. Какая сущность это делает? Это же не совесть?!
Очевидно, что на бессовестность у нас тоже только один претендент, и он тот же самый – врождённые, сиюминутные эмоции! Доведённая до предела, рациональность становится долженствованием, а эмоциональность, доведённая до предела, чем становится? Трудно поверить, но, если иметь ввиду прямой смысл слов, то это окажется нравственность от слова «нравиться». Кажется, долженствование – это условная мораль. У совести два определения; второе – условная мораль. Вот мы и запутались.
|
|
|
Совесть раскололась, подверглась рефлексии, выделившей из неё условную мораль. Это обстоятельство делает рефлексию безусловней совести. Следует сказать, что Гегель придавал рефлексии очень большое значение. Она возникает у него сразу после пустого логического начала, которое непосредственно. Всё же остальное опосредовано и подлежит рефлексии.
Именно бессовестность – сиюминутные эмоции собственной персоной! Они сами оставляют себя без со-вести собственного опыта, вернее, собирают его как-то иначе, чем я. Но их опыт будет тоже обусловлен той формой, которая его собирает. По нашему допущению, она является искомым «я».
Проявляя сиюминутные эмоции, человек является структурой восприятия мира для меня. Это остаётся неизменным. Заботясь о нём, я буду высосан, как через соломинку, правда, при этом я спасаю свою структуру восприятия мира, но это отвлечённость для нас обоих. Отвлечённый вопрос и, что более ценно для жизни – совесть или условная мораль? Какой режим использования эмоциональности соответствует природе совести – сиюминутный или отложенный – тоже проблематическое. Так как слова всегда лгут, мы вправе говорить, что условная мораль не может претендовать на первенство в праве именоваться совестью, но вопрос весьма запутанный.
|
|
|
Я бы мучил свою мать слезами вместо того, чтобы «заботиться» о ней и идти в гости. Я довёл бы себя до неспособности двигаться, но, возможно, у неё появился бы шанс понять, что она делает что-то неправильно. Она бы могла это понять, если бы ей пришлось тащить меня на руках, потерявшего сознание, тяжело и тепло одетого. Заботой о ней был бы мой плач. При чём «огненной» заботой. Но мог бы поставить меня на грань физического и духовного срыва. Эмоциональность заботится о «другом» – не мытьём, так катаньем. Если мы формируем друг для друга структуру восприятия мира, это, по большому счёту, всё равно – бессовестные мы или совестливые. В любом случае, по критериям самой совести, мы нравственны.
Мы предлагаем «другому» картину возможного мира, но при этомво всех случаях мы думаем о себе. Это вообще форма речи – «думать о других». Когда я иду в тесном пальто и колючей шапке в точном соответствии с маминым желанием, я не думаю о ней. Я бы не думал о ней и, если бы плакал.
|
|
|
Того, кто условно противопоставлен человеку совести, тоже нужно как-то наименовать.
У одного финскогороманиста я прочитал, как после короткой отсидки в лагере для военнопленных, он вернулся домой и пошёл гулять по Хельсинки. Город охраняли усатые советские автоматчики, бывший финский солдат на улице встретилдвухдевушек. Он рассказал им,какойбыл несчастный был вокопах и, вызвав к себе жалость, самую красивуюувлёквкусты, а вторую отправил домой. Финскийроманист пишет,чтодевушкепонравилось. Из кустов ни перебрались втоварныйвагон, изкоторогоавтор потом бесследносбежал.«Нарцисс – цветок отпетый, отец его магнат, и многих роз до этой вдыхал он аромат».Сталкиваясь с условной моралью на поле собственного императива, совесть чувствует негодование. Она у меня прямо не на месте из-за этого Нарцисса.
Приличные люди, кстати, считают Нарцисса эгоистом. При этом они совпадают в мнении с совестью, которая уже треснула. На мой взгляд, глупо гордиться статусом слепых её приверженцев, если какие-то нищие, совсем неприличные люди сами научились совесть юзить...
Одним словом, «эгоист» нам не подходит. Это определение принадлежит совести и имеет отрицательный оценочный оттенок. Нарцисс! – без ложной скромности.
|
|
|
Длясебя яне«ГадкийУтенок»или«неумелыйигрок».Я–самый, самый! И никто меня не любит так, как я. Все остальные проще устроены, и я легко их себе представляю. Моё представление не может быть сложней меня. Значит, и они не могут.Сложность делает меня существом исключительным. Я бы сказал бездонным и вообще единственным. Поступки других примитивно обоснованы. А мои нет! Я заранее представляю себе основания чужих поступков, а если я их себе не представляю, этих примитивных ждёт божья кара! Нечего осложнения мне устраивать. Меня самого, кстати, божья кара никогда не ждёт. Богу, вообще, было бы удобно согласовать кару «другим» с моими мнениями. Кто лучше меня раздаст наказания и прочитает окружающим приговор?! Я – и только я!
Нарцисс – настоящий претендент на роль «я». Как об этом не додумались раньше? Во истину: – я и только я!!!
Сейчас разложим всё по полочкам, поставим «других» в стойло. Разве, кроме меня, кто-то об этом думал! Кажется, ещё Кафка думал: «Аэтабашнянаверху–единственная,какуюонзаметил,башняжилогодома,кактеперьоказалось,абытьможет,иглавнаябашняЗамка–представляласобойоднообразноекруглоестроение,кое-гдесловноизжалостиприкрытоеплющом,смаленькимиокнами,посверкивающимисейчаснасолнце–вэтомбылочто-тобезумное–исвыступающимкарнизом,чьизубцы,неустойчивые,неравныеиломкие,словнонарисованныепугливойилинебрежнойдетскойрукой,врезалисьвсинеенебо.Казалось,какбудто,какой-тоунылыйжилец,которомулучшевсегобылобызаперетьсявсамомдальнемуглудома,вдругпробилкрышуивысунулсянаружу,чтобыпоказатьсявсемусвету».(Франц Кафка, «Замок»).
Ещё, кажется, Ким Ир Сен меня опередил. В докерской каске он красуется в иллюстрированном журнале «Корея» и руководит погрузкой контейнера, одновременно с Кореей.
Такой же красочный журнал «Англия» поместил большое интервью с Агатой Кристи. Она рассказала, как пятнадцатилетней девочкой влюбилась в местного балбеса и могла исполнить любую его просьбу, но балбес не догадался попросить. Тоже, видимо, любовался собой.
Примитивное самолюбование, вообще, – вещь грустная. А идиота в себе рано или поздно заметит каждый. Это совершенно неизбежно.
Девушка имела жениха – высокого, влюблённого в неё летчика. Ей не нравились его покатыеногти, почему-то, бросались ей в глаза. В итоге, она вышла замуж за другого, который оказался пьяницей. После этого она смотрела на мотив своего отказа лётчику сгрустнымудивлением... Я тоже, помню, шёл по улице и увидел парочку, старше меня в два раза. Мне было лет пятнадцать, встречные люди были тоже молоды. Девушкине отрывала восхищённых глаз от своего спутника. Он, свернув шею, тоже смотрел только на неё. Парочканезаметила моё существование. Янекоторымобразом это осознал: пупземли оказалсяпустым местом. Я был возмущён. Мысль о себе тогда обострилась. Я пробовал представить себя каким-то неважным, но не смог этого сделать и вывести себя из центра мира. У меня не получилось.
Нарцисс живёт в башне из слоновой кости и трепещет быть собой. Это звучит на всех языках: «IchbinSoldatundbinesgern! О, welcheLustSoldatzusеin!». Есть у Нарцисса сила бороться с совестью!
Правда, оттого, что она у него тоже есть, возникает целый ряд вопросов к себе и проблем. Совесть заведует логикой. Но у меня информация о «себе незаметном» не прошла. Я – пуп земли – и всё! Нет информации – нечего и логику напрягать. То есть Нарцисс тоже достаточно радикально управляется с мыслительным процессом. Совесть могла бы ему помочь прозреть! Это тоже нравственная задача. Да, пусть совесть работает! А Нарцисс пока покатается на колесе Фортуны.
Мы опять говорим о сиюминутных и отложенных эмоциях, надев на них маски совести и Нарцисса. Эмоции в нашем изложении приобретают два самостоятельных образа, которые соответствуют им тоже только описательно, а врождённая эмоциональность должна быть чем-то единым, не смотря на свою полярность, и должна быть чем-то простым, то есть одним и тем же.
Какую-то простоту нам демонстрирует единый Голос Бытия – один и тот же на уровне звуков и на уровне текстов, а, если эмоции определяются «в обе стороны», то не определяются вообще. Мы можем только говорить о них, как о «вещи в себе» Иммануила Канта.
Если нельзя иначе, присмотримся к совести и Нарциссу по отдельности. Будучи расколовшейся эмоциональностью, они поддерживают друг с другом внутренне отношения. Нарцисс, например, пользуется совестью, как своей принадлежностью. Это тоже вздор – оставаться ему всю жизнь болваном! Лучше он будет много читать.
Присмотримся, что это за башня из слоновой кости, в которой Нарцисс обитает?
Ни на чём не основанная Надежда на своё бессмертие была у моей матери. Она однажды сказала об этом. Эта слепая Надежда противоречила здравому смыслу: смертность на земле составляет сто процентов. Пожалуй, такая Надежда – есть предельное выражение самолюбования, и, взирая на Нарцисс с позиций здравого смысла, я смеюсь над его Надеждой на бессмертие, но К.Г. Юнг вставляет в мой смех свою реплику: «Бессознательное стариков ничего не знает о смерти». Эта Надежда принадлежит всем, не только моей матери. Это автохтонное представление Нарцисса о себе.
Такое представление кажется бессмысленным только на первый взгляд. Для ценности, как Надежда на бессмертие, у Нарцисса никогданекончается энергия. Может быть, причиной представления о бессмертии является эта бесконечная энергия? Сама совесть подсаживается на этот источник. Нарцисс ведь не должен быть прорехой на обществе, и совесть его мучает: «Делай зарядку!». ЭнергияНадежды идётна развитие Нарцисса. Совесть и Нарцисс делают общее дело.
Общее дело – это поведение. И нетерпимая, слепая «самая самость» становится потрясающе терпеливой, совестливой и зрячей. Каким-то образом из нетерпимости к иному представлению о себе, кроме бессмертия, возникает зоркое терпение в этом поведении. Я хотел ходить в школу в ботахсмолниями вместо шнурков. Они стоилидесятьрублей. Их хватало на год. Мать под предлогом, что денег нет, отказывала мне вботах и покупалаботинки, которые стоили дороже бот... Эти ботинки противно лоснились, их носки загибались и быстро облуплялись. Они служили тоже не больше года. Вкус у матери принадлежал прошлому поколению. Она обувала она меня, как Нарцисс, по своему вкусу.
Я с детства привык к отказам во всех желаниях и не слишком удивлялся, но меня мучила зависть к сверстникам в ботах. Они казались мне небожителями. Я стыдился стоять рядом с ними в ботинках и, кажется, как слепо влюблённый в себя индивид, должен лечь и помереть, но вместо этого я надеялся на будущее. Мой Нарциссмогвоспрянуть, обувшисьвботы на следующий год. Вроде бы, мать обещала их купить... Но на следующий год она заказала зимние ботинки у дяди Вани, они оказались неимоверноскользкими. Я сначала не мог и шагу в них ступить, но мнепредлагалосьих ценить:«Какиеботы?Ботинкикупилазасорокрублей!». Витогеячувствовалсебядвагода подряд,каккорованальду. Мой Нарцисс пребывал в мрачнейшем настроении. Я не мог восхищаться собой, но надежда на будущее не иссякала! Она просто отодвинулась.
Как инграмма Хаббарда, Надежда рассчитана хоть на год, хоть на девяносто лет.
Я тогда не стал считать себя каким-то дефективным, я выбрал считатьсвоюматьдурой. Это поддержало моё внутреннее равновесие и самостоятельность, которая без самолюбования невозможно. Мнение о матери правильнее было бы скрывать, тем не менее, она о нём знала. Иногда мнение прорывалось наружу. Сиюминутные эмоции побеждали.Я скрытный по воспитанию, но скрытность, в данном случае, была бы долженствующей рациональностью. Мой Нарцисс проявлял себя иногда демонстративно.
Кстати, отказывая мне во всех желаниях, мать тоже была скрытной. На её скрытность я пару раз напарывался, как на свою судьбу, но вот была ли она человеком совести? Как провести прямую линию, разграничивающую нас?
В настоящее время я выражаю себя более открыто. Я не вру себе, и мне удаётся замечать к себе нелицеприятное отношение. Раньше невыраженное самолюбование, подавляемое матерью, мешало этому. Теперь я не стираю в порошок всякую неудобную информацию. Я знаю совершенно определённо, что нравлюсь не всем людям, откровенен с собой, но Надежда на бессмертие по-прежнему позволяет мне поддерживать внутреннее равновесие. Она осталась в каком-то контуре сама собой, не смотря на радикальное изменение всех моих внутренних форм.
Приобретённый Нарциссом опыт используется совестью. Если кто-то при мне скрывает свои эмоции, я ощущаю внутренний укол и начинаю «нюхатьвоздух». Однажды мой сын мог бы бытьповеселей. Мы шли покупать ему новые кроссовки. А он, казалось, совершенно не рад. Немного подумав, я посвоейинициативе сказал,что мы купим те, что он выберет.
Ребёнок раньше жил с матерью. Там могло быть всё по-другому. Он несколько раз переспрашивал без интонаций. Я понял, что попал в точку и поклялся ему. Когдаонвыбрал, я чуть себе язык не откусил. Мне самому потребовалось утешение. Я несколько раз повторил себе, что это носитьнемне!
Позжевыяснилось, что вкус у меня устарел. Кроссовки со звёздами вместо полосок прекрасно подходили и к джинсам, и к ребёнку.Потом это стало традицией: все решения, касавшиеся его, он принималсам, и, когда вырос, поставил меня в известность, где хочет учиться. Я смирился.
Теперь я только рад. Мненеприходитсятратитьсилы навыполнение тех решений, которые бы я навязал, а такие примеры встречаются на каждом шагу: Родители сами воплощают цели, выбранные детям, и всё равно дети бросают их потом надорогу. Они при этом сильно отстают в своём социальном развитии, остаются детьми своих родителей, а ребёнок с реализованным самолюбованием демонстрирует наилучшие результаты.
Свой идиотизм Нарциссом осознаётся через ошибки. Когда мне было лет девятнадцать, у меня, видимо, отчётливо текли слюни на одну девушку лет двадцати восьми. Она это дело, наверное, заметила, иногда заходя к нам на работу с младшей сестрой. Ещё друг был с ними. Сестра была тоже красивая, но рядом с девушкой, почему-то, не производила на меня впечатления, а друг представил их обеих, как своих баб. Это тормозило мне мышление. Девушка проявляла инициативу в распущенности шуток, у меня то и дело закипало к ней горячее половое чувство. Однажды, будучи без друга и без сестры, она своими пальчиками в колечках извлекла из сумочки листочек со стишком и дала мне прочитать. Там фигурировал «фачно-минетный станок». Я понял все слова, кроме «станка». Мне померещилось что-то вроде бабкиной самопряхи. Девушка в привычном, глумливом по отношению к морали стиле спросила:Нужен тебе фачно-минетный станок в хорошем состоянии?
Чтобы не попасть впросак, я, на всякий случай, сказал: «Нет, не нужен».
На следующий день меня осенило: «фачно-минетный станок» – это просто женщина! Она имела в виду себя!
Я отчаянно нападал на свою глупость, девушки больше не заходили, но нужна была какая-то базовая истина, от которой, как от основы, можно было бы довести дело до частностей в переделке себя. Надежда на бессмертие оперирует категориями всеобщими, нужна была именно такая категория. Она должна была покрывать собой всю землю, но её было не просто найти: честность, например, не подходила. Люди вели себя жадно. Вся земля была испещрена прорехами корысти, а жизнь, как ни в чём не бывало, продолжалась. Я был в отчаянии от своей неспособности понять мир. На земле буквально не было живого места от всяческого эгоизма. Дырки, дырки, дырки... Боже мой! Я – шизофреник!
А, правда, где эти киты или слоны, на которых всё покоится?
Нарцисс может солгать: «Займи денег, завтра отдам, дадут зарплату». Завтра зарплату не дадут, – хитрец прекрасно об этом знает, он бессовестно вставляет в свои слова ложную посылку. Приёмчик известен давно, со времён древнегреческих софистов.
Слова лжеца деформируют мою логику извне. Как мы помним, логике доставалось и изнутри... Моя логика, как будто, объект манипуляций для совести и Нарцисса, и для всех, кому не лень.Нарцисс действует на логику другого Нарцисса... Моя совесть – на мою логику – для неё это тоже логика Нарцисса. Смысл кажется каким-то простым. Но только это мой Нарцисс!
Форма созерцания «мой – не мой» начинает путать простой смысл. Моя совесть изнутри противопоставлена моему Нарциссу снаружи и моей логике. Другой Нарцисс мне противопоставлен тоже извне. Извне и изнутри – запутывают мою логику, а, где она сама пребывает?
Я должен был бы разделиться со своей совестью, и, по крайней мере, свою совесть, как заботу о другом, объединить с другим Нарциссом, чтобы понимать этот смысл, как простой. Это ведь не так! Я – не он – даже наполовину. Моя совесть и мой Нарцисс борются друг с другом во мне самом, как разные оценки. Мой Нарцисс и «другой» тоже борются друг с другом... Но, не смотря на всю эту путаницу, можно констатировать, что ни моя совесть, ни мой Нарцисс не заботятся о моей логике.
Когда на неё нападает другой Нарцисс, я должен её защищать, но, можно сказать, это единственный случай, когда она получает мою поддержку. Когда на неё нападает моя совесть или Нарцисс, стирающий в порошок неудобную информацию, тогда кто её защищает? Совесть и мой Нарцисс каждый на свой лад норовят манипулировать моим вниманием. Они борются между собой за право выразить в нём свою оценку. Моё внимание – место логики.
В то же время, логика это место созерцания реальности: внутренней и внешней, акт внимания – акт логики, но при этом моя логика оказывается какой-то кривой из-за совести и Нарцисса. Ещё надо учесть «других», норовящих воздействовать на неё ложной информацией, а некоторые и воздействуют на мою совесть, чтобы она тоже корёжила мою логику. Ещё они воздействуют на самолюбование моего Нарцисса с той же целью.
Эти «другие» ещё делают для меня доброе дело. Я бдительней к ним, чем к себе – и по причине борьбы совести и моего Нарцисса единственно возможный, смысл не может быть установлен в моей голове.
Если отвлечься от личной истории и темперамента, сформировавших меня, в голове непрерывно крутится внутренний диалог, воспроизводящий дискурс коллектива. Дискурсивный – значит логический. В данном случае логика определяется, как преданность каким-то оценкам, а вовсе не объективная беспристрастность. Мир вокруг растекается беспристрастно. В мире самом по себе действует объективная логика. Или, может быть, нам только так кажется, что мир растекается беспристрастно?
Нужно отметить, что в коллективном, да и в личном сознании, совесть и Нарцисс прекрасно уживаются, не смотря на свою борьбу за внимание.
Наше сознаниеначинается суступок. Мынеговорим «тыблако»,неедимснег,неуросим... Мы накапливаем уступки, и ониприводятк «жертве», как своему знаменателю. Пожертвовать можно чем угодно: деньгами, жизнью или символическим вниманием. Также не важно: ты жертвуешь или тебе жертвуют.
Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 339; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!