Глава 3. Координаты сознания и логика 1 страница



СВАМИ МАТХАМА

 

 

ГАДКИЕ УТЯТА

Философское эссе


 

Аннотация: Люди ведут себя рационально по отношению к толстым книгам, откладывая их... Что такое «рационально», можно прочесть в эссе «Гадкие утята». Ещё можно прочесть про априорные синтетические понятия чистого разума (на самом деле, одно единственное). Кант был прав, что без них невозможно, и Гегель был абсолютно прав, что их не может быть, но одно-таки нашлось. Оно же – простое (представляет нерушимое единство), оно же – безусловное.


 

Содержание

Предисловие. 4

Предисловие к первому изданию (существующему) 5

Глава 1. В поисках своего я. Структура языка. 6

Глава 2. Смысл, который приходит первым & эмоции. 41

Глава 3. Координаты сознания и логика. 63

Глава 4. Случайная координата. 115

Глава 5. Пассажир без места. 151

Приложение к пятой главе. 193

Глава 6. Мир, в котором живёт Нарцисс. 206

Глава 7. Моя дорога в никуда. 283

Глава 8. Вечное возвращение. 386

Миф о смысле. 448

Миф о смысле (ещё раз то же самое) 448

Послесловие. 450

 


Предисловие

По словам Гегеля, трансцендентальная философия потерпела провал, потому что пыталась объединить субъективную и объективную логику. Сам Гегель сосредоточился только на объективной логике. Действительно, попытка как-то определить субъективную логику принадлежит только Канту. Также Ницше предпринимал такую попытку, не особенно веря в успех, и стремясь, скорее, отрицать основания мышления, которые сам же и определил, как моральные. А последним философом, который пытался разрешить проблемы классической философии, был Делёз. Субъективная логика осталась никем из них не написана, и в данном эссе мы излагаем свою её версию, а последние главы применяют философский анализ, разработанный в первых пяти главах, к идее вечного возвращения и превращению единого Голоса Бытия («вещи для всех») в «вещь в себе». Книга рассчитана на широкий круг читателей.


Предисловие к первому изданию (существующему)

У философии есть мечта – ответить на вопрос, что такое «я». Десять основных вопросов философии, так или иначе, сводимы к нему. Кантв своё время посвятил «Критику чистого разума» проблеме «я» и, по словам Гегеля, объективировал «я». Кант, действительно, фактически отождествил его с «вещью в себе», а в «Критике практического разума» ещё и обосновал свободу нравственным законом. Человек, подчинённый морали, без свободы воли был бы автоматом. Кант ещё и «опроверг» cogito Декарта. В результате у него «я» получился совершенно неопределённый. Чтобы не попасть впросак, Гегель уже отказался положить «я» в основу своей философии и заменил объективной логикой, а Ницше просто заявлял: «Нет никакого «я»!

Неожиданно английский нейрофизиолог Шеллингтон совпал с объективным «я» Канта, сделав довольно энергичное заявление: «Мы не имеем никакого права утверждать, что мозг является причиной мышления». К. Г. Юнг тоже высказывал мнение на основе своей обширной практики, что существует надперсональный слой психики. Таким образом, он тоже совпал с объективным «я» Канта. Неопределённости в отношении «я» после этого, правда, меньше не стало. Объективный «я» не представим. Какие-то факты в его пользу по-прежнему открываются, недавно профессор С. Савельев сообщил о большом разнообразии морфологических структур мозга, что делает понятия национальной, расовой и половой идентичности иллюзорными, тоже некоторым образом свидетельствуя в пользу объективного «я», но непредставимость такого «я» уже остановила развитие не только философии, но и науки о человеке в целом. «Гадкие утята» предлагают начать обсуждение этого вопроса заново в надежде по-новому взглянуть на «неразгаданный феномен человека».


Глава 1. В поисках своего я. Структура языка

Эпиграф: «Нет устойчивых фактов,

всё течёт, недоступно, удалено

наиболее прочны ещё, пожалуй, наши

мнения».

 

Ф. Ницше.

 

ЯсчиталсебяГадкимУтёнком примерно дошестисполовинойлет.Этомнениестойкодержалосьстехпор,какясебяпомнил,иизменилосьв один день, странный во всех отношениях: в этот день хоронилимоегоотца... Когда я вышел тогда на улицу, на нейникого не было. Солнце тоже пряталось за тучи, но за спиной, будто, выросла воздушная стена и помешала вернуться домой. Я пошёл в ту сторону, где мы обычно играли...

В поле зрения никто не появился, только Любка одиноко стояла у своих ворот и печально смотрела в даль. При моём приближении глаза у неё наполнились горечью. Кажется, она знала про отца. Яостановился и запрокинул к ней голову, на всякий случай приготовившись сказать проотца, но пока дерзость позволяла мне молчать. На секунду лицо Любки стало злым. Потом по нему пробежала какая-то вина, она с неожиданной лестью первой сказала:

– Ты симпатичный мальчикиужемногимнравишься!

Любка слыла пьяницей и проституткой. Я отнёссяк её словам скептически, но некоторая радость возникла. Я сообразил, что никогда несмотрел на себясэтойстороны. Радость хлынула сильней. Мне показалось, что Любка знает. Мой скептицизм к её словам стал таять и растворился. Перед мысленным взором засияла пустая голубизна. Солнце в это время выглянуло из-за тучи и ласково согрело кожу. За моей спиной выросли крылья. Они до сих пор со мной.

Явсе-такидолжензадатьсебевопрос, почемувраннемдетстве уменя осебе такое впечатление: – Гадкий Утёнок. Ябылвполнелюбимымребёнком. Об этом позволяет судить семейное предание. Баба Марфа как-то рассказала, что заглянулавокно детского садика, куда меня только что сдала, и увидела, что воспитательница хлещет меня рукой по заднице и по спине одновременно. Я во весь голос ревел после расставания с бабкой. Бабка вернулась, сообщила воспитательнице всё, что о ней думает, и увела менядомой. Матери было веленоискатьдругойсадик.

Мать незабылаэтихлопоты и однаждыпоказала мне садик,вкоторыйя сначала ходил. Она даже сказала, что я был в одной группе с девочкой, в которую потом влюбился в школе. Такая длинная связь с этой девочкой меня впечатлила, но садик я совершеннонепомнил. Я вообще многого не помню. Непомню, какделали фотографию,гдепапа,мамаия. Я смотрю в сторону фотографа и в испуге тянусь к маминой груди за защитой. Непомню таких близких с ней отношений.

Помню,какмамапривеламенявбольницу. Я стоял вместе с ней у какой-то двери в комнату с большой белой ванной. Она говориласполной тётей в белом халате, которая набирала в эту ванну воду, потомушла на минутку, сказав мне: «Стой здесь!».

Казалось, всё идёт, как обычно. Я ждал маму и смотрел на ванну. В ней можно было бы бродитьпогрудь в воде, было бы удобно упираться ногами в твёрдое дно. Можно было даже нырять. Янырялоднажды вречке, правда,спинаторчала и течением сносило. В ванне нырять было бы не в пример удобней. Я уже мечтал об этом. Тем временем все сроки возвращения мамы прошли. Кажется, я спросил у тёти, где мама, скоро ли она придёт. Тётя дала странный ответ: мама сегодня вообще не придёт, а мне надо мыться.

Кажется, речь шла об этой ванне! Говоря со мной, тётя уже выключила воду, приказалараздеватьсядогола и мытьсясмылом. Я даже невозразилпротив того, чтобы раздеваться до гола, я только попросил побольше воды.

– Утонешь,– сказала тётя, уходя в соседнюю комнату. Дверь между комнатами в дверном проёме отсутствовала. Я был доступен подглядыванию, но тётя молча дала понять, что смотреть на меня не собирается.

Тёпленькаяполоска воды на поверхности быстро остывала и досаждала сыростью. Я втискивалсяв воду глубже, дножглохолодом кожу. Мне ничего не оставалось, как мыться. Для этой цели тётя выдала мне новенькое мыло со свежими оттисками, но, когда я поворачивал его в ладошках, мыло норовило выскользнуть в воду и больно стукнутьпоноге. Скоро я догадался, как можноменьше внёмизмазаться, смыл синей, мыльной водой то, что намазал, и без спроса вылез из ванны. Майкаиплавки показались мне тёплыми и ласковыми.

В этот момент менятерзалиощущения ГадкогоУтёнка: суровый тётин гнев мог обрушиться на моюголову. Я плохо помылся. Намыле остались все оттиски до мельчайших подробностей... Тётя молча согласиласьсмоимодеванием, даже невзглянулана новенькое мыло и повела меня по коридору. Мы пришли в какой-то кабинет. Там сидела маленькая белая тётя. Она властно отпустила полную тётю, и та покинула меня, как оказалось, навсегда в жизни. Маленькая белая тётя была сомнойласкова и сразу вызвала доверие. Правда, мне показалось, что совсем не обязательно братькровь у меня извены. Казалось, без этого можно обойтись. Никакие разумные доводы не лезли в голову, и я с ужасом смотрел, как шприц, почти толщиной с мою руку, медленно забирает кровь у меня из вены. На руке шевелись невидимые волосики, но самих волосиков я не видел, только чувствовал их движение.Помню свои мысли по этому поводу: «Этот укол мне ставили ни за что». В последний раз укол ставили всей детсадовской группе. Нам ещё измазали пальцы чёрной краской и прикладывали к холодной, гладкой доске, но это было не больно.

После процедуры меня вела покоридору уже третья белая тётя. Нам встретились ещё дветёти в длинных, цветных халатах. У одной тёте халат распахивался, демонстрируя длинную, ночную рубашку. Она была какая-то вся растрёпанная, ещё сверкнула на меня просто огромными зубами, проходя мимо. И голову, зачем-то, поворачивала. Я поёжился от её колючего внимания, а, заходя за угол, увидел,чтоона вообще стоит на месте и смотрит нам вслед горящими глазами... Из-за поворота послышалисьдогоняющиешаги. Я не хотел оглядываться. Сзади раздался нелепый возглас: «Этомойсын!».

Рядом не было других детей, кроме меня, и я вынужденно вопросительно повернул голову. Растрёпанная тётя стояла сзади. Её подруга тоже оказалась рядом с ней... Губы у тёти были в непрерывном движении и открывали сразу все зубы. Зрачки расползались во всю радужную оболочку. В них колыхалось какое-то пламя. Тётя наклонилась ко мне, она хотела быть ласковой. Я увидел рядом с собой незнакомое, какое-то старое лицо. Я собрался, недоумевая, сказать, что у меня есть мама, но в этот момент осёкся, вспомнил, что мама только что ушла, ничего мне не сказав. Никогда мне в голову не приходило, что можно иметь другую маму... Вместесмамойисчез папа. Все родственники тоже исчезли, дольше всех держалась бабка, но стала прозрачной.

Прежняя мама быламолода, красива, всезубы сразу непоказывала, носила аккуратные платья. Все сравнениябыливпользуеё. Я остро пожалел,что больше никогда её неувижу. Тётяпротянула ко мне руки: «Идикмаме!». Её руки оказались возле моих рёбер. Ядёрнулся от них с омерзением. Я готов был уже хныкать и врать, что у меня есть мама...

Подруга, сосредоточенно смотревшая на нас, вдруг схватила тётю залокоть и стала оттаскивать от меня, та забилась и заборолась, стала рваться ко мне с силой, которую стоило применить на секунду раньше. Напомощь подруге бросилась белая тётя, что сопровождала меня, вдвоём они оттащили «новую маму» на безопасное от меня расстояние...

Скоро я оказался в палате, дверь в которую не запиралась, а моя кровать стояла рядом с ней. Новая мама могла появиться в любой момент.Ночь я провёл тревожно, но она не появилась. Утром в коридорераздался сдавленныйкрик, вырывавшийсяво время какой-то борьбы и, кажется, принадлежавший зубастой тёте. Больше он ни разу не раздался... Но каждый день мне мерещилось, что зубастая тётя входит впалату. Дверь медленно открывается, она стоит на пороге и плотоядно смотрит на меня. После короткой борьбы мнеприходилкакой-токонец.

Кроме меня в палате было ещё два человека. Сухой старичок в пижаме всё время читал журналы, лёжа на подушке, и пузатый дядька со следами банок на спине всё время сидел на кровати. Старичок вызывал у меня, почему-то, больше доверия. Оба соседа мной не интересовались. Кажется, друг с другом тоже.

Я решил поговорит со старичком. Темой разговора была опасность для нас обоих. Мне требовался союзник. Пока я пытался сказать членораздельные слова, старичок молча косился на меня, потом продолжил читать. Как-то утром дверь в палату открылась. Моё сердце ушло в пятки. Но вошла приветливая, молодая сестра в белом халате. Скоро спина пузатого покрыласьбанками. Яотважилсяспросить у приветливой сестры про зубастую тётю, кажется, опять плохо объяснив. Мои хриплые слова были бессвязны и скоро оборвались, но сестра меня поняла, ничего не уточняя, кратко сказала: «Сумасшедшуюувезли».

Почему-то, её слова не успокоили меня. Когда на меня нападали мысли о зубастой тёте, я прятался подкроватью. Лежать там было твёрдо и совершенно бесполезно: меня было видно с любого места в палате, по крайней мере, я сам обозревал её до потолка. Со стороны казалось, что я просто играю...

Отецснялменяс этой кичи. В один из унылых дней через открытое окно послышался его голос с улицы, громко звавший меня по имени. Не веря ушам, я влез на подоконник. Действительно, отец стоял под окном. Морщась от улыбки, я даже не поздоровался, сразусказал,чтохочудомой.Отецпротянулруки: «Прыгай!».

Окно было на первом этаже. Я спрыгнулк нему на руки, не веря.

Я так оставался на руках у отца для скорости. Мы покинули больницу без всякого спроса... Во время этого марша я попробовал рассказать про зубастую тётю. Отец невник, кажется, думал о чём-то своём. Тогда затаив дыхание, яспросил промаму. Он дал машинальный ответ: «Она ждёт дома». Я побоялся уточнять, но, кажется, мама у меня была та же самая. Когда мы дошли до знакомогоперекрёстка, моёсознание окончательно посветлело. Больница оторвалась от меня.

Лицо зубастой тёти, почему-то, на долгие годы врезалось мне в память. Я узнавал его у бабкиза зелёным частоколомпалисадника, которая наблюдала, как я возвращаюсь домой из школы или иду в школу, и узнал однажды у жены. Она вздумала мне петь какую-то песню, глядела в глаза и двигала губами по зубам. Я вообще давно заметил, что она похожа на ту сумасшедшую, а одна из её родственниц была просто вылитой копией.

К сожалению, эти воспоминаниянедают ответа на вопрос, откудавзялсяГадкийУтёнок. Он уже есть. Он проявил себя, когда я без спроса вылез из ванны.

Можно обратитьсяк воспоминаниям болееранним и отрывочным.

Намнемайкаинетштанов. Яем сырые яйца с хлебом за большим кухонным столом, Ложка уже стучитодночашки?

– Хочу ещё! – Крикнуть получилосьотчётливо, но всё равно интересно: поняли меня или нет: обычно слышу в ответ одни вопросы. В этот раз мама непереспрашивает, но она говорит совсем не то, что я ожидал: – Надо просить бабушку. Этобабушкиныяйца!

– Надопроситьбабушку! – виновато вторит ей отец.

Моя радость по поводу внятной речи стала остывать... Бабушкасидит рядом накровати. Кому я кричал?

Бабушка уже встала и готова к действию, но мойаппетитвпервыеневстречает у неё одобрения. Она вслух сомневается: «Можно ли мне яйца?».

Я тоже понял, что она сказала, и недоумение охватывает меня. Судя по всему, мне отдельнопридётся просить бабушку. Я не понимаю, что мычу. От сознательных усилий слова исчезают из головы. Бабушка демонстрирует своё разорение и лезетвподпол: опять появляются дваяйца. Я начинаю их есть, но вкуснейшие яйца превратились в скользкое месиво.

Что за чудной разговор был? Я не могу поверить, что бабушке жалко для меня яйца, онинаваленыгорой вглубокойчашке в подполе...

Смысл этого разговора сейчас мне позволяет восстановить семейное предание. Мать как-то рассказала, что я раздавил доской бабкиных цыплят. Ещё удивленно переспрашивала: «Ты что, совсем ничего не помнишь?». Я не помнил, но потом, будто, нафантазировал... с живым интересом тянусь к жёлтеньким цыплятам, облокотился на доску, что была мне по пояс, и отгораживала их место от ограды, не резко упал с ней. Под доской оказалось несколько замерших цыплят. Вины я не чувствовал и быстро забыл. Цыплята ничем от себя не отличались.

Видимо, мамина очередь была следить за мной. Бабка взяла с неё деньги за цыплят. В том разговоре мама демонстрировала фронду. Ей, действительно, удалось вбить клин в моё единство с бабкой. Кажется, с того момента я стал различать себя и бабку...

Ещё припоминаю, как баба Марфа пугает меня даже смотреть в сторону тоненьких, беленьких кур, что параллельно гуляют со мной во дворе. Баба Марфа, почему-то, называет их цыплятами. Эти беленькие куры меня не совсем интересуют. Она только понапрасну привлекает моё внимание. Запрет довольно неудобный: кажется, я должен отводить глаза от каждой и бежать в другую сторону. Двор слишком ограничен для этого. Может, мне вообще стоять в углу лицом к стене?

Видя какой-то сон под утро, я почти дотянулся до сознания проснуться, но чуть раньше, чем это случилось, почувствовал себя в тёплой луже и встал на ноги в кроватке, чтобы не валяться в остывающей сырости. Оказалось, что баба Марфа уже не спит, она сняла с меня мокрую майку и спустила на пол, чтобы перестелить. В кухне трещит печка.

Я выбегаюпосмотреть,какпадаюткрасныеуголькивподдувало. Вообще-то, мне запрещено лезть к печке, чтобы парировать возможные возражения бабушки, я сел накорточках подальше от заслонок. В поддувало только что удачно выпал даже не уголёк, а маленький огонёк.

Тамарка лежит, почему-то, на бабушкиной кровати под одеялом... никогда её там не видел. Вдруг она говорит обиженным голосом:

– Как не стыдно! Писька торчит.

Что такое Тамарка выдумала? Я и без того не уверен в своих действиях.

Писька из меня всегда торчит, правда, сейчас только кожа на мне, нет даже майки, но и она письку не закрывает. Почему Тамарка никогда не обижалась? Мне и в голову мне не приходило стыдиться.

Япробуюпредставить себе стыд. Какая-то сырость вобластиживота представляется... Кажется, в это время мне предписано стыдиться ссаться в кровать.

Это предписание интонационное. Я искренне сотрудничаю с Тамариной интонацией. После этого я, видимо, стал в курсе, что меня не должны видеть голым. В больнице в моём сознании это уже есть.

Ещеодинэпизод. Мы с Тамаркой ужинаем за маленьким кухонным столом. Ягромко объявляю: «Хочу какать!». Похвалаобеспечена. Бабка не похвалила, но соглашается: «Бегинагоршок!». Бегу. Штановнамненет. Горшок стоитвдвух метрах у печки, и накрыткрышкой. Но, кажется, у меня нет времени возиться с крышкой, не успеваю. Я быстро сажусь на пол рядом с горшком и какаю. Кожаосталасьчистой. Мне радостно. Я – молодец!

Тамарка опять обиженно хихикает: – Мы еди-им! – Она опять меня не одобряет. Бабка смотрит на всё молча. Тоже не сказала, что я – молодец. Какое-то сомнение в своих действиях у меня возникло, но с ощущением Гадкого Утёнка это не связано.

На самом деле, Тамара никогда меня не смущала. Видимо, дело, тоже винтонациях. Ейпятнадцатьлет. Она ещё не взрослая, но я об этом не знаю.

Вот, как бабке удалось сделать так, что я не могу потрогать духовку, не преодолев себя. Запрет никак не ограничен рамками времени, а ручка духовки нагревается в последнюю очередь, сначала она совсем не горячая. Вообще-то, бабка запретила трогать все заслонки, но я обжигался только о духовку. Когда она совсем не горячая, я тоже могу прикоснуться к её ручке, только переломив себя. Когда летом печка стояла долгое время не топленной, я прикасался и к другим заслонкам. Холод от них тпроникал в кожу пальцев, как ожог. Это было какое-то внушение.

Бабка уходила куда-то с Тамаркой. Она хотелавзятьменяссобой,но передумала. Была поглощена предстоящим делом. Я остался с родителями. Скоро материтоже нужно было куда-то уйти: вопросвзятьменяссобойдаженестоял. Как виноватая, она говорила отцу от двери, что быстро вернётся.Всёинтересное в этот день проходиломимоменя... Папа сиделнатабуретке в кухне, между нами повисло угрюмое молчание, когда мать ушла. Я решил проявить инициативу в какой-нибудь беседе и сказал: – Хочуписить!


Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 289; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!