Восхождение звезды Азиатско-Тихоокеанского региона
Cэр Майкл Барбер
Главный советник по вопросам образования компании Пирсон (Англия), профессор института образования университета Лондона, экс-советник премьер-министра Великобритании по вопросам образования, здравоохранения и социальной сферы.
Область профессиональных интересов: реформы в образовании, их реализация, государственное и общественное управление в образовании, проведение международных исследований в сфере образования, консультирование, внедрение инноваций и разработка новых продуктов и услуг, руководство стратегиями в сфере образования, в первую очередь в быстро развивающихся странах.
Профессор Майкл Барбер по праву считается лидером образовательной реформы в Великобритании. Более 20 лет он проработал в сфере образования, занимаясь государственными реформами и нововведениями, реализовал ряд проектов в области централизации управления качеством образования, способствовал введению системы оценки деятельности образовательных учреждений, ввел в школы специальный курс, позволивший существенно повысить уровень грамотности среди учащихся, реализовал новый подход к содержанию образования, связанный с умением учащихся практически применять свои знания. К его советам в вопросах социальной политики прибегали правительства более чем 40 стран, включая Австралию, США, Россию, Эстонию, Чили и Малайзию, а также крупнейшие международные организации, такие как Организация экономического сотрудничества и развития, Всемирный банк и Международный валютный фонд. Он является приглашенным профессором в Высшей школе экономики в Москве и приглашенным исследователем в Гарвардской высшей педагогической школе.
|
|
|
До работы в компании Пирсон Барбер был партнером и руководителем всемирного образовательного проекта в компании МакКинзи. В Фонде МакКинзи он инициировал серию аналитических докладов, посвященных опыту стран наиболее успешных в области образования, которые выявили интересные закономерности роста образовательных показателей.
В течение второго срока пребывания Тони Блэра на посту премьер-министра Великобритании (2001-2005 гг.) Майкл Барбер занимал должности главы аппарата советников и главного советника премьер-министра по вопросам образования, здравоохранения и социальной сферы. В его обязанности входили подготовка программ и обеспечение ресурсов, позволяющих правительству во взаимодействии с парламентом решать приоритетные задачи, касающиеся здравоохранения, образования, правоохранительной деятельности и транспорта и выполнять обязательства, взятые перед избирателями. Он создал и возглавлял в течение нескольких лет так называемый Delivery Unit в аппарате премьер-министра, который отслеживал выполнение Министерствами (Департаментами) взятых на себя обязательств и добивался их реализации. За работу в аппарате премьер-министра Великобритании Майкл Барбер получил титул лорда. Об опыте этой работы Барбером написана книга «Инструкция по применению: Борьба за улучшение сферы социальных услуг Великобритании», которую Файнэншл Таймс назвала «одной из лучших книг о британском правительстве за много лет».
|
|
|
До июня 2001 г. Майкл Барбер возглавлял Отдел стандартов и эффективности Министерства образования и занятости, а также являлся главным советником главы департамента по вопросам школьных стандартов. На этой должности отвечал за реализацию линии правительства в области школьной реформы, в частности, за проведение широкомасштабных программ, призванных достичь улучшения показателей в каждой школе. В его обязанности также входило внедрение программы «Стратегии повышения национальной грамотности», работа с неблагополучными школами, модернизация среднего образования в больших городах и построение механизма прекращения договоров с неэффективными региональными органами образования.
|
|
|
С 1989 по 1995 гг. Майкл Барбер работал учителем средней школы в Уотфорде и Зимбабве, возглавлял отдел образования объединения, занимал должность председателя Комитета по образованию района Хэкни (Лондон), работал преподавателем педагогических наук и директором Центра «Успешная школа» при университете г. Кил, преподавателем педагогических наук и проректором по образовательным инновациям Института образования при Лондонском университете.
Майкл Барбер является автором и соавтором многочисленных статей и книг, таких как: «Каким образом лучшие системы школьного образования продолжают совершенствоваться», «Инструкция по применению: Борьба за улучшение сферы социальных услуг Великобритании», «Большая реформа образования - процесс продолжается», «Как достичь невозможного. Пособие для политиков, занимающихся образованием», «Образование мирового уровня для XXI века» и др.
Океаны инноваций
Атлантический океан, Тихий океан, мировое лидерство и будущее образования
Майкл Барбер, Кейтлин Доннелли, Саад Ризви
Предисловие
В академических и интеллектуальных кругах сейчас — много разговоров о том, какого века нам ожидать — «азиатско-тихоокеанского», или Штаты воспрянут ото сна и займут позицию лидера в новом веке, по примеру прошедшего. В этом эссе предлагается иной взгляд. В качестве отправного пункта мы берем гипотезу, что спустя 350 лет преобладания в глобальной экономике Атлантики усилится влияние Тихого океана. По крайней мере, Тихоокеанский регион разделит с Атлантикой лидерство.
|
|
|
Следующим вопросам мы уделяем преимущественное внимание и считаем, что их нужно обсуждать: Какого рода лидерство необходимо в 21-м веке? В какой мере Тихоокеанский регион готов обеспечить такое лидерство? И что подразумевают ответы на эти вопросы в области государственной политики региона и в частности — в области образовательных систем?
Отвечая на приведенные вопросы, мы подчеркиваем значение инноваций. Инновации способствуют росту экономического влияния; экономическое влияние укрепляет лидерские позиции в общемировом масштабе; а такое глобальное лидерство требует развития инноваций для того, чтобы решить множество проблем человечества в течение следующих 50 лет. Если мы правы, и инновации являются искомым ключом, тогда даже лучшие в мире системы образования, многие из которых сосредоточены в Тихоокеанском регионе, должны кардинальным образом переосмыслить, что они предлагают студентам.
Ни одна система образования в мире на сегодняшний день не исходит из этой философии, согласно которой каждый из нас выступает в роли предпринимателя и новатора. Если Тихоокеанский регион стремится к глобальному лидерству или хочет разделить его с кем-либо, то образование региона стоит перед задачей глубокой трансформации. Об этом и пойдет речь далее.
Это эссе — результат непрерывного разговора, который мы вели во время нашей совместной работы, сначала — над реформой образования в Пакистане (и эту работу мы продолжаем по сей день), а затем — будучи членами инновационной группы «Пирсона», самой большой компании в мире в области образования, и стараясь найти решения, открывающие доступ к качественному образованию людям всех возрастов на всех континентах. Кроме того, нам всем свойственно безудержное любопытство и упорство в изучении мира, в котором мы живем.
Мы хотим обратить внимание на два отдельных аспекта нашего разговора. Во-первых, все мы родились и выросли на разных континентах — европейском, американском и азиатском — и поэтому каждый из нас привнес в это эссе что-то свое. Также мы работали и путешествовали в различных уголках мира. Разумеется, мы остаемся только тремя людьми, которые пытаются осознать дилеммы 21-го века, но все-таки мы можем, хоть в какой-то степени, представить обозначенную проблему в глобальной перспективе.
Во-вторых, наш разговор связывает разные поколения: Майкл, пятидесяти с «хвостиком» лет, увлечен бурным спором с Кейтлин и Саад, которым по двадцать с небольшим. По мере того, как дебаты разгораются, возникает ощущение, возможно, порожденное недавно вышедшими публикациями по креативности и инновациям, что межпоколенческий диалог может весьма эффективно стимулировать инновации и должен сознательно применяться организациями, желающими преуспевать в 21-м веке. По этой причине Майкл подавляет периодически возникающее желание потребовать более почтительного поведения со стороны молодых коллег, а Кейтлин и Саад с сочувствием относятся к попыткам Майкла поладить с современными технологиями.
По этим же причинам мы в равной мере несем ответственность за итоговое эссе и за любые ошибки, которые могли пропустить.
Майкл Барбер
Кейтлин Доннелли
Саад Ризви
май 2012
Благодарность
Мы хотим поблагодарить Рейчел Айзенберг, оказавшую нам всестороннюю помощь, в том числе исследовательскую. Мы также хотим выразить признательность Доминику Бартону, Тони Блэру, Арне Дункану, Джулии Гийяр, Питеру Хиллу, Бену Дженсену, Теду Митчеллу, Нику Пирсу и Мартину Вулфу, с которыми мы обсуждали темы, затронутые в этом эссе, на этапе его сочинения.
Кроме того, приятным и плодотворным было наше сотрудничество с институтом IPPR (Институт исследований в области государственной политики) и институтом Граттан.
Мы также хотели бы поблагодарить АПЕК (Азиатско-Тихоокеанское экономическое сотрудничество) и особенно русских организаторов мероприятия. Именно приглашение почувствовать в саммите АПЕК 2012 во Владивостоке побудило нас к написанию этой брошюры.
Наконец мы хотели бы поблагодарить Таню Крайски за помощь в редактировании и публикации.
Восхождение звезды Атлантики
Делегаты от 25 стран, все — выдающиеся деятели, собрались в Вашингтоне 22 октября 1884 года, чтобы решить некоторую проблему. Тихоокеанское побережье из этих 25 стран было у России, США, Чили и Мексики, но только Япония и королевство Гавайи безоговорочно относились к Тихоокеанскому региону по своему местоположению. Собравшая их проблема становилась все более настоятельной с расширением международной торговли, которая теперь включала пароходы и парусные суда. Делегаты хотели прийти к обоснованному глобальному соглашению относительно меридиан и, соответственно, временных зон. Нулевой меридиан они решили провести через Гринвичскую обсерваторию в Лондоне, что не удивительно, учитывая владения Британской империи в то время. Побочным результатом этого решения стало проведение международной линии перемены дат через середину Тихого океана. Они поздравили друг друга с тем, что эта линия проходит почти полностью, от полюса до полюса, под водой, а не по земле. Они никак не отметили — просто потому, что это было для них очевидно и не нуждалось в фиксации — тот факт, что встретившись в Вашингтоне, чтобы провести меридиан через Лондон, они недвусмысленно утверждали господство Атлантики. Атлантический океан находился в центре мировой экономики. Тихий океан, разделенный линией смены дат и удаленный от Атлантики на весьма приличное расстояние, был на вторых ролях.
* * *
Почти пятьсот лет, начиная с завоевания Мексики Испанией в 1519 году и вплоть до середины 20-го столетия, тезис о превосходстве Атлантики, выдвинутый в 1884 году в Вашингтоне, подтверждался на деле. Постоянный поток серебра через Атлантику из Картахены (современная Колумбия) в Севилью (современная Испания) позволял испанской супердержаве в 17-м столетии не один десяток лет оставаться на плаву. В начале 17-го века Франция, Голландия и Англия стали открывать для себя более широкие возможности экономики Атлантики. Серебро, без сомнения, принесло Испании блага, но оно также принесло с собой инфляцию и зависимость, в современном мире наблюдаемые в нефтяных экономиках. Торговля же обещала более верный достаток.
Вначале стремясь расстроить дела испанцев, а затем руководствуясь религиозными соображениями, недруги Испании обнаружили преимущества торговли через Атлантику. В 1582 году Ричард Хаклюйт, английский поборник колонизации Америки, утверждал, что блага последуют, если «прежде того мы будем искать царство божие»[1]. Спустя двадцать лет Самюэль Шамплен, основатель французской Канады, пересекший Атлантический океан, хотя в это с трудом верится, 27 раз и не потерявший ни одного корабля, призывал исследовать реку Святого Лаврентия, потому что «по этой великой реке могла бы осуществляться торговля [в особенности — прибыльная торговля мехом]»[2]. Дабы использовать эту возможность, 3 июля 1608 года он основал Квебек. Голландцы быстро утратили интерес к торговле через Атлантику и большие возлагали на пряности Востока. Этим объясняется фантастическое (по крайней мере, при ретроспективном взгляде) решение в обмен на «заброшенный остров Ран… в Ост-Индской глуши» в 1667 году отдать англичанам столь же безвестный в то время остров в Северной Америке — Манхэттен[3]. Однако, голландские художники вполне понимали значение Атлантического океана: знаменитая шляпа на картине Вермеера «Офицер и смеющаяся девушка» пошита из канадской бобровой шкурки[4]. С развитием торговли через Атлантику, начиная с 17-го века, росло благосостояние сначала на Европейском побережье, а с конца 17-го века — и в Северной Америке.
Как утверждают Дарон Аджемоглу и Джеймс Робинсон (в книге «Почему распадаются государства» («Why Nations Fail»)), интенсификация торговли через Атлантику в 17-м веке привела к появлению в Англии торгового или капиталистического класса, требовавшего ограничения власти монарха. В 18-м веке торговля через Атлантику стабильно расширялась, несмотря на бесконечные конфликты между Великобританией и Францией, включая американскую войну за независимость. В итоге эти тенденции сформировали условия, в которых с середины 18-го столетия набирала обороты Промышленная революция. Это в свою очередь усилило Атлантический океан как центр мировой экономики. Объемы торговли еще увеличились, когда американский хлопок начали отправлять в Северную Англию, где из него получали пряжу и на британских кораблях развозили готовые изделия по всему миру. Ко времени вашингтонской конференции 1884 года через Атлантику давно уже велась торговля зерном с великих прерий: его отправляли по Великим озерам и вдоль канала Эри в Нью-Йорк, а оттуда — через Атлантику, на пропитание быстро увеличивавшегося население Великобритании; в обратном направлении часто сплавляли готовые товары. Вскоре каналы заменили железные дороги, и объемы торговли продолжили расти.
Но главным следствием расширения торговли товарами явилась соответствующая интенсификация торговли идеями. Действительно, вместе с торговлей через Атлантику стремительно развивалось научное мышление, и в геометрической прогрессии увеличивалось пространство для общественного и частного разговора и дискуссии, чему способствовала большая доступность печатной продукции. Все, что можно отнести к Просвещению в широком смысле – от законов движения Исаака Ньютона до высмеивания Вольтером религии, а также прослойка образованной элиты, все чаще перебиравшаяся из своих имений в города – все соединилось, чтобы породить инновации в закоснелых процессах, будь то сельское хозяйство или производство.
К середине 18-го столетия разговор об инновациях был не только европейским, но и, что особенно важно для выдвинутого нами тезиса, трансатлантическим. Посетив дом Томаса Джефферсона в Монтичелло, штат Вирджиния (и узнав источник его долгов), вы поймете, насколько великий американский мудрец был погружен в трансатлантические дискуссии о правах, демократии, науке и искусстве. Посетив Королевское общество изобразительных искусств, которое по-прежнему находится на улице Стрэнд в Лондоне, вы так же найдете трансатлантический диалог с участием Бенджамина Франклина — героя Парижа, Лондона и Филадельфии — о последних открытиях в самых разных областях человеческой деятельности, от транспорта и электричества до политики и религии.
Дженни Аглоу в своей замечательной книге «Лунное общество» рассказывает, как пересеклись жизни нескольких мужчин (пока еще не женщин) из центральных графств Англии, и как они создали «Лунное общество», чтобы обсуждать изменения, происходившие в современном им мире. Среди них был Джозеф Пристли, открывший кислород в результате эксперимента на собственной кухне; Джеймс Уотт и его соавтор Мэттью Боултон, превратившие паровой двигатель в локомотив Промышленной революции; Джозайя Веджвуд, поставивший на промышленные рельсы гончарное дело; и Эразм Дарвин (дедушка еще более прославленного Чарльза), который был первопроходцем в медицине, ботанике и поэзии. Оставшиеся записи — даже убедительнее, чем достижения этих мужей — свидетельствуют об их неуемной любознательности и творческом заряде диалога, который они вели не только на ежемесячных встречах общества, но и продолжали в обширной переписке, огромная часть которой относится к событиям на другом конце Атлантики. Так, Джозеф Пристли само пересечение Атлантики превратил в эксперимент. Он хотел понять, почему дорога из Великобритании в Америку занимает больше времени, чем это же путешествие в обратном направлении? Результатом его размышлений стало открытие течения Гольфстрим.
Повествование Аглоу подразумевает модель инновации, которая появилась в середине 18-го столетия и до сих пор не теряет своей актуальности. Все члены «Лунного общества» отличались поразительной любознательностью. Они ничего не принимали на веру и подвергали сомнению традиционные религиозные объяснения. Они без конца дискутировали, делясь свежими идеями, и приветствовали критику со стороны друзей. В то же время они не спешили осуждать идею, которая с первого взгляда казалась безумной или неосуществимой; вместо этого они сдерживали выражение недоверия и искали способы проверить свои идеи научным образом. Они соединяли темы и мотивы, невзирая на традиционные ограничения: пар они соединяли с горным делом, геологию — с гончарным делом, науку — с политикой. Они подробно описывали все, что делали, как для порядка, так и для будирования мысли. Не менее важен факт сотрудничества изобретателей и предпринимателей: таким образом, они могли одновременно думать о продукте и о выгоде и постоянно искать не только способ применить новые идеи, но и вывести их на нужный уровень. Один паровой двигатель представлял собой интересное изобретение, но много паровых двигателей, преобразовавших горное дело, хлопчатобумажное производство и наконец транспорт, составили эпохальное явление. Производство в условиях роста рыночных экономик на обоих побережьях Атлантики становилось доступным для активно формировавшегося среднего класса. Спрос и предложение увеличивались, подкрепляя друг друга.
Участники «Лунного общества» сразу увидели революционный потенциал своих занятий. «Иерархия английского общества, — писал Пристли. — не без причины может заколебаться даже от пневмонасоса или электрического генератора»[5]. К 1767 году он выразил свою мысль в более развернутом политическом манифесте: «Дайте нам наслаждаться свободой самим, а благословлять свободу предоставьте нашим потомкам». Правительство, утверждал он, должно быть слугой, а не господином народа: «благосостояние и счастье… членов любого государства — великая мерка, по которой в конечном счете должно судить обо всем, что относится к этому государству»[6].
Пристли сказал это до того, как разыгралась драма американской и французской революций, но уже тогда было ясно, насколько зависимы друг от друга наука и инновации с одной стороны и свобода выражения и включающее общество, то есть общество, предоставляющее равные права для всех — с другой. Здесь нужно искать основания столь существенного превосходства экономики Атлантики вплоть до второй половины 20-го века. Глобальное лидерство стало результатом экономического влияния; а экономическое влияние — прежде всего результат экстраординарной способности к инновациям. Излишне говорить, что это превосходство не досталось даром — стоит вспомнить варварство работорговли в Атлантике, а позднее – колониализма, с которыми Тихоокеанский регион был знаком не понаслышке.
Дело здесь — не в морали. Скорее дело в том, что власть есть следствие экономического роста, а экономический рост — следствие реализации инновационного потенциала, и в 17-18 веках в силу ряда обстоятельств в странах Атлантики, во главе с Великобританией, инновациям был дан зеленый свет. Эхо слышно до сих пор. В 1500 году было трудно предсказать, что Западная Европа, а тем более Северная Америка, займут ведущие позиции в мире к 1800 году. Скорее этого можно было ожидать от Османской империи или Китая. К 1700 году жребий был брошен. Ключами к лидерству были открытость и конкуренция — открытость торговле, открытость научным фактам, открытость идеям и открытость различным точкам зрения; и вместе с тем — конкуренция между странами за блага и влияние. Это сочетание вызвало большой скачок вперед в развитии инноваций. Словно в доказательство последнего тезиса, Великобритания, Франция, Нидерланды и Штаты, среди Атлантических держав, совершили этот скачок; Испания и Португалия, которые начинали 16-й век с огромными преимуществами над другими, но свели рост на нет из-за деспотичных монархий и традиционных религиозных иерархий, его не совершили.
Символическое превосходство Атлантического океана, если и проявлялось в какой-то отдельный момент, то, возможно, это случилось в августе 1941 года, когда президент Франклин Д. Рузвельт и премьер-министр Уинстон Черчилль встретились на борту крейсера «Огаста» в заливе Плацентия, Ньюфаундленд, чтобы согласовать документ, впоследствии названный Атлантической хартией. Хотя США еще только должны были вступить во Вторую мировую войну, это было утверждение целей войны: две державы обязались не только отказаться от территориальных претензий в случае победы, но и отстаивать свои права на самоопределение и свободу. Конечно, в послевоенные годы этих благородных устремлений не хватало, но связь Атлантического океана со свободой была тем не менее скреплена.
Тихий океан заявляет о себе
Великий английский поэт Джон Китс так описывал в начале 19-го века момент, когда европейцы впервые увидели огромный Тихий океан:
Вот так Кортес, догадкой потрясен,
Вперял в безмерность океана взор,
Когда, преодолев Дарьенский склон,
Необозримый встретил он простор[7].
Но разумеется, для многих других народов Тихий океан не был открытием. Китайские императоры династии Минь в период с 1405 по 1433 годы снаряжали несколько экспедиций вдоль тихоокеанских берегов Китая и дальше, до Персидского залива и Восточноафриканского побережья под руководством великого мореплавателя Чжэн Хэ, но после этого путешествия прекратились, и правители Китая сосредоточились на собственном огромном азиатском континенте.
Между тем европейцы, в 15-м столетии обнаружив путь из Атлантического океана в Индийский, теперь нашли путь из Атлантического в Тихий и первыми совершили кругосветное плавание. К 1582 году иезуитские священники, во главе с Маттео Риччи, переплыли Южно-Китайское море и добрались до Китая в надежде обратить этот народ в христианство. Новообращенных на их счету было немного, и когда Риччи умер в Китае, на его могиле написали: «Тому, кого привело в Китай почитание нашей системы правосудия»[8], раннее свидетельство того, что Китай сам хотел учить запад, а не ожидал обратного. В конце 16-го века испанцы колонизировали Филиппины, и началась первая пробная торговля через Тихий океан. В течение 250 лет Филиппины управлялись из Мехико и считались отдаленным форпостом Испанской империи. Между испанскими колониями и между колониями и Китаем развивалась мелкая торговля, но по масштабам ее даже и сравнивать нельзя с трансатлантической торговлей 17-18 веков. Это была торговля внутри или между преимущественно закрытыми системами.
До конца 18-го века, когда великий английский мореплаватель Джеймс Кук совершил три своих путешествия до Тихого океана, большая часть океанических вод оставалась некартографированной. Под «Фатальным влиянием»[9] океан был открыт, и не в последнюю очередь этому способствовал китобойный промысел, эпические описания которого привели к созданию мифа о Моби Дике и вместе с тем к разрушению огромного рыбного хозяйства. Затем, вслед за открытием в 1849 году золотой жилы в холмах поблизости от Сан-Франциско, наступила калифорнийская «золотая лихорадка». Благодаря телеграфу, изобретенному только парой лет ранее, новости распространялись быстро, и вскоре шахтеры, спекулянты и охотники за наживой - специалисты в различных новоявленных индустриях бросились через Тихий океан в Калифорнию, из Чили на юг и через Китай на запад. Пока в 1869 году не построили трансконтинентальную железную дорогу, путь по суше с Восточного побережья США до Калифорнии был намного более трудоемким и опасным, чем пересечение Тихого океана. (В 1817 году новости из Нью-Йорка до Чикаго доставлялись в среднем за 43 дня!) Изабель Алленде прекрасно воссоздала этот период истории в своем романе «Дочь фортуны», действие которого разворачивается в Вальпараисо и Сан-Франциско.
Еще через несколько лет черные корабли коммодора Перри открыли закрытую империю Японии для международной торговли товарами. Пароходы, железные дороги и телеграф начали менять скорость и объем международной торговли. К 1873 году великий французский писатель Жюль Верн мог уверенно опубликовать свою знаменитую книгу «Вокруг света за 80 дней». Герой книги, Филеас Фогг, за 22 дня пересекает Тихий океан на пароходе по маршруту Йокогама – Сан-Франциско, путешествие, которое было бы немыслимым всего только за пару лет до того.
Тем не менее Тихий океан оставался тихой заводью по сравнению с Атлантикой, где торговля велась на беспрецедентном уровне. Бурную торговлю товарами и идеями еще больше катализировала трансатлантическая телеграфная проводная связь, действовавшая с 1865 года и позволявшая почти молниеносно доставлять через океан не только новости, но и курсы акций и другую необходимую экономическую информацию.
Не каждый правитель приветствовал революцию в средствах связи 19-го века, и это сопротивление сдерживало развитие экономики Тихого океана в большей мере, чем Атлантического. Япония полностью отвергла подобные преобразования до 1860-х годов. Между тем Китай в конце 19-го века был ослаблен колониализмом и собственными потрясениями, что вкупе со слабыми императорами привело к внутреннему конфликту и восстанию. Император Австро-Венгрии — страны, почти не имевшей выхода к морю и почти никак не влиявшей ни на Тихий, ни на Атлантический океаны — выступил от имени многих автократов того времени, когда сказал о железных дорогах: «Я не намерен иметь с этим ничего общего, если только в стране не произойдет революция»[10]. С ним согласился его современник, русский царь Николай I, по приказу которого железные дороги в стране многие годы ограничивались отрезком в 30 км длиной из Санкт-Петербурга до дворца в Царском селе. Его советник, граф Канкрин, отвергал железные дороги как роскошь: «подстрекают к частым путешествиям без всякой нужды»[11]. Этот глубокий консерватизм частично объясняет, почему строительство Транссибирской магистрали, открывшей путь к тихоокеанскому побережью России, было завершено только в 1916 году, незадолго до революции.
На рубеже двух столетий начала заявлять о себе как о силе, значимой в регионе, недавно открытая для международной торговли Япония. В 1904-5 годах она нанесла тяжелое военное поражение Российской империи, ускорив там революцию. Тем временем Теодор Рузвельт в 1908 году отправил свою только что собранную эскадру из 16 броненосцев в Тихий океан, сообщая этим всему миру, что отныне США будут державой в Тихом океане так же, как в Атлантике. У США было больше броненосцев, чем у двух следующих по размерам флотилий, вместе взятых, и только Великобритания обладала большим влиянием в Тихом океане. Две атлантические державы, по сути, смотрели на Тихий океан как на еще одну территорию, которую нужно было подчинить своему влиянию. Когда спустя поколение, другой Рузвельт и британский премьер-министр опубликовали Атлантическую хартию, возможно, они думали, что после Второй мировой войны глобальное значение Атлантики останется неизменным. Создание Организации Североатлантического договора 4 апреля 1949 года может означать, что так оно и было, особенно учитывая то, что ее создание совпало с окончанием имперского могущества Японии и ее перерождением в условиях американской оккупации.
В то время, пожалуй, немногие усомнились бы в этом суждении. Глубинные сдвиги в сферах влияния происходят медленно и не всегда очевидны, даже наиболее осведомленным людям. Только сейчас, спустя более 300 лет, мы начинаем понимать, что во второй половине 20-го века Атлантическая эра подошла к концу.
Восхождение звезды Азиатско-Тихоокеанского региона
Лет десять после падения Берлинской стены в ноябре 1989 года победа Запада представлялась неоспоримым, хотя и ошеломляющим фактом, и казалось, что на всей мировой арене остался один лидер — Соединенные Штаты Америки. Азиатский финансовый кризис 1997-98 годов только усилил это впечатление.
«Сегодня, когда к концу подходит 20-й век, — заявила неоконсервативная группа экспертов, работающая над проектом нового американского века. — самой выдающейся державой мира являются США». Уже в 2004 году Чарльз Краутхаммер высказался не менее высокомерно, назвав факт превосходства одной супердержавы «шокирующим» и утверждая, что подобного не было со времен падения Рима[12].
Однако теперь, имея преимущество во времени, не говоря уже об экономических бедах, постигших Запад после краха братьев Леман 15 сентября 2008 года, мы видим, что более значимой приметой последнего десятилетия 20-го века стало восхождение Азии, и прежде всего — азиатских государств Тихоокеанского региона, выполняющих роль локомотива будущей глобальной экономики.
Япония, которую в августе 1945 года сравняли с землей, сбросив на нее атомные бомбы, догнала Запад к 1980-му. В первую половину 20-го века она вела себя агрессивно и оставила глубокие раны на теле Восточной Европы, но во вторую половину века, «познав поражение», как эффектно выразился Джон Дауэр, она стала образцом для региона[13]. Сингапур, в 1965 году представлявший собой пустынный, нищий город, к началу нового тысячелетия обошел Европу по ВВП на душу населения. Южная Корея, разоренная конфликтами 1950-х годов и достигшая к 1960-му году ВВП уровня Ганы, сегодня не отстает от Европы. Малайзия, Индонезия, Филиппины и даже Вьетнам тоже пришли в движение, а Гонконг, переживший свой расцвет в период британского правления, продолжил процветать и после переподчинения китайцам. Тем временем Китай, где развитие приостановилось из-за ста лет колониализма и сорока лет внутренних опустошительных войн, взлетел после прихода к власти в результате хитрых маневров Дэна Сяопина.
В 1960 году доля азиатских государств Тихоокеанского региона от глобального ВВП составляла 9.1%, к 2010 году – 22.8%. За этот же период доля США снизилась с 38.3% до 23.1%, а Западной Европы – с 28.9% до 20.3%. Средний совокупный темп роста за этот период для США составил 6.9%, для Западной Европы – 8.6%, и для Азиатско-Тихоокеанского региона – 10.0%. Темп и фазы роста варьировались от страны к стране: например, японская экономика показала стремительный рост с 1945 по 1990 годы и намного медленнее развивалась в последующие годы, а Китай, который сопоставим с Японией по среднему уровню ежегодного прироста на протяжении всего периода, до начала 1980-х годов развивался медленно, а затем — намного быстрее[14].
С конца 1990-х годов и особенно с 2008 года потрясающий рост экономики Азиатско-Тихоокеанского региона продолжает контрастировать с намного менее динамичным ростом и иногда спадом на Западе. Словно чтобы подчеркнуть изменения в экономическом лидерстве, в 2011 году лидеры Европейского союза дали понять, что будут рады принять от Китая экстренную финансовую помощь для Евро, который пребывает в бедственном положении. Затем в начале 2012 года китайские руководители заставили о себе говорить, понизив свой прогноз роста до 7,5%, в то время как экономики Еврозоны и Великобритании упали ниже нулевой отметки во второй раз за четыре года. Хрупкая экономика США в это время держалась примерно на уровне 2% роста.
Разумеется, учитывая более низкий старт Азиатско-Тихоокеанского региона, от него и нужно ожидать более стремительного роста экономики. И даже после десятилетий блистательного роста, ВВП на душу населения в большинстве стран Азиатско-Тихоокеанского региона сильно уступает Западу. Япония, Гонконг и Сингапур либо сравнялись, либо превзошли Запад, но в Китае (по данным на 2011 год) ВВП на душу населения по-прежнему едва составляет шестую часть, и в Малайзии — едва одну треть от ВВП в США[15]. Тем не менее то, что на такой большой территории и на протяжении стольких лет средний рост экономики приближается к 10% в год — факт беспрецедентный в истории человечества и требующий объяснения. В эпоху, когда 90% всех торговых перевозок осуществляется по воде, для того чтобы увидеть, как сместился центр тяжести, остается только замечать, насколько оживлена обстановка в гаванях Гонконга или Сингапура[16]. Спрос на импортируемые товары в Китае — главный фактор при определении фрахтовых ставок на навалочный груз по всему миру. По данным на 2011 год, более 15% мирового экспорта приходится на счет всего трех стран – Южной Кореи, Японии и Китая[17]. Если бы они образовали зону свободной торговли, а такая возможность обсуждается, она имела бы больший вес, чем весь Европейский Союз.
В научных кругах яростно спорят о причинах этого явления, но в общем виде понимают его одинаково. Безусловно, в Японии, Южной Корее и Сингапуре – и позднее в Китае – большую заслугу признают за самим государством, создавшим условия для этого потрясающего роста. Лефтвич[18] подытожил описание развивающегося государства как государства со следующими характеристиками:
· Относительно небольшая, относительно неподкупная и решительно настроенная элита с ясным и общим видением развития.
· Могущественный и компетентный аппарат управления экономикой.
· Слабое и подчиненное гражданское общество.
· Эффективное управление негосударственными интересами.
· Выведение легитимности из экономических показателей и, следовательно, подавление общественного воздействия.
· Короче говоря, государство под управлением экспертов могло ускорить развитие, собрать капитал и защитить молодые отрасли промышленности от потенциально разрушительной внешней конкуренции. Для того чтобы не допустить неэффективность частного сектора в защищенной среде, эти государства настаивали на том, чтобы предприятия ставили перед собой амбициозные задачи и добивались успеха на экспортных рынках, где им нужно было конкурировать с незащищенными многонациональными корпорациями. Гражданское общество было послушным и не вмешивалось…
Билл Эммотт энергично заявляет по поводу Японии: «Со времени реставрации императорской династии Мэйдзи в 1866 году было ясно, кому принадлежит власть в современном японском государстве: государство — выше всех прочих центров власти, и всегда предполагалось, что влияет оно, а не на него»[19].
По мере усиления глобализации, особенно после окончания холодной войны, роль государства в экономике азиатско-тихоокеанского региона несколько уменьшилась, но все-таки осталась более значительной, чем, скажем, в США или Великобритании и намного превосходит возможные рекомендации «Вашингтонского консенсуса» – либеральной модели свободного рынка, определяющей деятельность Всемирного банка и МВФ с начала 1990-х годов. Теперь, конечно, Вашингтонский консенсус (кстати, еще одна концепция для Атлантики) потерял свой блеск.
Помимо и прежде роли государства беспрецедентному росту экономики способствовала природа азиатского общества. Если не вдаваться в подробности, народы азиатско-тихоокеанского региона более почтительны и более лояльны к государству и власть придержащим. На протяжении большей части послевоенной эпохи беды предыдущего столетия — войны, конфликты, голод и притеснение — оставались живы в памяти, и общественный договор Гоббса, предлагавший мир и порядок в обмен на свободу, был принят с радостью. Более того, сила семейных уз, особенно в больших семьях, позволяла государству возложить задачу обеспечения благополучия именно на семьи в то время, как в западных обществах этого требовали от государства. Как результат — уровень налогообложения мог оставаться относительно низким.
Между тем в культурах, где коллектив представляет большую ценность, чем личность, люди много работают, откладывают на черный день и ожидают, что их дети будут так же трудиться и хорошо учиться в школе. Кроме того, отдельные корпорации, особенно в Японии и Корее, умело использовали совокупный человеческий капитал своих работников, организовав, например, «кружки качества» Тойоты. Такая политика контрастировала с более индивидуальным подходом к профессиональным навыкам работников в западных компаниях, деятельность которых продолжалась не один год после 1990-го. Во всех этих отношениях азиатско-тихоокеанский регион сильно отличался от стран Атлантики. Немного преувеличивая для наглядности, можно сказать, что на Западе развивалась культура права, там людей интересовало, что государство может предложить им, а в азиатско-тихоокеанском регионе развивалась культура ответственности, там интересовались, что люди могут предложить государству. Когда Ли Куан Ю, первый премьер-министр Сингапура, говорил об азиатских ценностях, он имел в виду именно это. В сочетании со стимулами свободного рынка, позволившими людям сделать капиталовложения в будущее их семей, а также их страны, эти ценности помогли добиться экономического чуда.
Интересно, что одновременно с расцветом экономик азиатско-тихоокеанского региона (за исключением стран, не участвовавших в процессе — например, Северной Кореи и Бурмы), расцветали экономики на других берегах Тихого океана. В США очевидно смещение в 1960-2000 годы экономического центра с Севера и Востока на Юг и Запад. В Калифорнии, несмотря на имеющиеся трудности с управлением, действуют не только одни из самых больших в мире университетов (Калтех, Беркли, Стэнфорд), но и самая эффективная инновационная группа на планете в Силиконовый долине. Чуть севернее на тихоокеанском побережье в Сиэттле находятся штаб-квартиры компаний «Боинг», «Майкрософт», «Амазон» и «Старбакс», каждая из которых — это особая история успеха в мировом масштабе. Мэр Лос-Анджелеса как-то сказал мне, что торговый оборот между его городом и Кореей превышает обороты Германии. Если смотреть из порта Лос-Анджелеса, Шанхай и Гонконг, без сомнения, выглядят более перспективно, чем Бостон или Нью-Йорк. Тем временем расцвет переживает Австралия, и не в последнюю очередь это следствие роста экономики Китая. В Южной Америке быстрее и разностороннее других стран региона развивается Чили с ее длинным тихоокеанским побережьем, свободными рынками и залежами меди. Сдвиг в тенденциях чилийской торговли, обусловленный запасами меди, отражает восхождение азиатско-тихоокеанского региона: в 2003 году торговля Чили с Азией составила 31.7% от общего объема торговли, к 2010 году ее доля выросла до 48.7%, а доля США за тот же период упала с 39% до 26.5% , Европы – с 29.6% до 19%.[20] Бразилия также, хотя и не имеет тихоокеанского побережья, за счет торговли с Китаем значительно увеличила свой собственный рост.
Рост китайской экономики с тех пор, как в начале 1980-х годов ее открыл Дэн Сяопин — самое потрясающее явление. Вовсе не случайность, что Особые экономические зоны создавались именно на тихоокеанском побережье: это было сознательное усвоение уроков успеха Сингапура и Гонконга. Очень умно было открыть Китай для торговли в таких местах, как Шанхай, Сямынь или дельта Жемчужной реки. Цифры роста Китая с тех пор поражают и продолжают трансформировать глобальную экономику.
Джонатан Фенби (в книге «Тигриная голова, змеиные хвосты» («Tiger Head, Snake Tails»)красочно живописует невероятное ускорение Китая и его громадное значение в мировой экономике как следствие курса на либерализацию. За десять лет, до 2010 года, доля Китая в мировой торговле увеличилась в пять раз, повысившись с 2% до 10% от общего торгового оборота. Хотя совокупный коэффициент производительности в Китае пока еще ниже, чем в США, общие производственные мощности Китая увеличились в 26 раз. Сегодня Китай за две недели может произвести больше, чем за целый год в 1970 году[21]. Вместе со стремительным повышением ВВП ощутимо повысился уровень жизни каждого отдельного человека. В начале 1980-х годов, когда была запущена экономическая реформа, ежегодный доход на душу населения составлял в среднем 528 юаней, к 2010 году он увеличился до 19.000 юаней в городах и 5.900 юаней в сельской местности[22]. Учитывая огромное население Китая, это означает настоящий прогресс человеческого общества: с 1980 года полмиллиарда людей выбрались из нищеты и 211 миллионов пополнили ряды рабочей силы на мировом рынке[23]. Существенно повысилось значение университетского образования. В 1982 году никто из членов правления (Политбюро) не был выпускником университета; в 2007 году 23 из 25 членов имели университетские дипломы[24]. К 2010 году китайские выпускники университетов составляли 18% от выпускников во всем мире в возрастной группе от 25 до 34 лет; к 2020 году доля китайских выпускников повысится до 29%[25].
В результате обозначенных тенденций экономическое влияние Китая на сегодняшний день огромно. Китай располагает самым большим валютным фондом в мире, он составляет более $3.2 триллионов. В Китае действуют три из девяти крупнейших по капитализации банков мира и три банка из первой пятерки по рентабельности[26]. Китайские строительные компании в 2010 году заключили контракты на $134 миллиарда, что в 50 раз превышает тот же показатель 20 годами ранее, и 54 из этих контрактов значатся в списке первых 225 международных договоров на инженерно-конструкторские работы[27]. По мере увеличения производства и строительства Китай обеспечивает от 37% до 45% мирового спроса на никель, олово, свинец, цинк, алюминий, и на его долю приходится 38% потребления меди. По некоторым оценкам, через 25 лет Китаю потребуется больше меди, чем добывается сейчас во всем мире[28].
Более того, Джонатан Фенби прогнозирует, что этот грандиозный рост продолжится. Как ожидается, в течение следующих десяти лет Китай обеспечит 40% от объема строительства по всему миру[29]. Согласно последнему пятилетнему плану, с 2011 по 2015 годы на инфраструктуру будет выделено 7 триллионов юаней[30]. Китай уже является крупнейшим в мире энергопотребителем, а также крупнейшим в мире производителем солнечных панелей и крупнейшим источником всей вновь производимой ядерной энергии. Китай уже стал крупнейшим рынком автомобилей и персональных компьютеров, а объем электронных продаж должен превысить показатели США к 2015 году за счет увеличения количества онлайн-покупателей со 145 миллионов в 2010 году до 348 миллионов в 2014 году[31]. Поскольку Китай следует понимать скорее как «цивилизацию-государство», по выражению Мартина Жака, а не как национальное государство, невозможно сколько-нибудь уверенно предсказать, чем обернется эта экономическая трансформация, исходя из опыта подобных трансформаций в США или Европе[32].
Во многом именно за счет беспрецедентного роста Китая, в сочетании с успешным развитием азиатско-тихоокеанского региона в целом, произошел глобальный рост последних 50 лет. С 1960 по 2010 годы глобальный ВВП увеличился в 46 раз, а мировая торговля — более чем в 100 раз, и 23% этого роста приходится на азиатско-тихоокеанский регион. Значение азиатско-тихоокеанского региона было особенно явным в течение пяти лет, с 2005 по 2010 годы, когда на его долю приходилось 32% глобального роста, а на долю США и Западной Европы – только по 11% и 10% соответственно. Как отмечает Питер Фердинанд, «Общий темп роста азиатско-тихоокеанского региона за почти 50 лет… намного превышал темп роста США, Западной Европы или мира в целом»[33]. Показателем, пусть и не совершенным, совокупной мощности Азиатско-Тихоокеанского региона, может служить тот факт, что если в 1980 году Азиатско-Тихоокеанский регион располагал 12% глобальных валютных резервов, то к 2009 году, как ни поразительно, это были уже 57%[34]. Европа и Америка, напротив, влезли в долги.
Экономический рост Тихоокеанского региона совпал с ранним развитием здесь инноваций и исследований. Только объем научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ в Китае с 1996 по 2008 годы увеличился на 1,266% (Всемирный банк)[35]. Как следствие меньших затрат, налоговых льгот и меньшего количества нормативных требований в области исследований, многие американские международные корпорации переносят свои работы в регион. Так, в 2008 году в виде ресурсов для исследований в Азию через Тихий океан было переведено $7.21 миллиарда[36]. Это, разумеется, повлияло на объем выдаваемых патентов — проверенный временем показатель инновационной активности. С 1996 по 2009 годы от жителей Азиатско-Тихоокеанского региона поступило на 56% больше заявок на выдачу патентов, а в Западной Европе – только на 10%. Однако, как отмечает Мартин Вулф, многие инновации в Азиатско-Тихоокеанском регионе носят поступательный и непрерывный характер — как в случае с цифровыми камерами[37], в то время как США и в значительно меньшей степени Великобритания остаются непревзойденными в качественно новых инновациях: вспомните Всемирную сеть Интернет, ПК, iPhone и так далее («Разработано в Калифорнии, собрано в Китае», как написано на задней панели каждого айфона).
Учитывая эти существенные сдвиги, произошедшие за последние полвека, кажется бесспорным, что экономическое лидерство уже перешло от Атлантики к Тихому океану. Как весьма ярко сформулировал Ниалл Фергюсон, «Означает ли это конец западного мира и восхождение новой восточной звезды?»[38]
Динамика экономики прошлого десятилетия позволяет нам вынести урок на будущее: крайне маловероятно, что простое проецирование тенденций последних 20 лет, хотя оно и легко осуществимо, даст нам сколько-нибудь точные результаты. Майкл помнит, как однажды, в начале 2008 года, его соседом в зале оказался гуру прямого частного инвестирования, а звезда прямого частного инвестирования из Поднебесной выступал на сцене с докладом о фантастическом успехе своего бизнеса в частности и сектора в целом за последние десять лет. Все показатели на всех слайдах не доходили до верхнего края. «Я не очень разбираюсь в прямых инвестициях, — сказал Майкл своему соседу. — но достаточно знаю о графиках, и если все они не доходят до верха, тут что-то не так… Это пузырь?» Гуру отвергнул это невежественное предположение, сделанное экспромтом, но уже через несколько месяцев графики надо было перерисовывать.
Так или иначе восхождение звезды Китая и Азиатско-Тихоокеанского региона означает существенную трансформацию общей картины мира. Смотря на эту трансформацию трезво — особенно если вы — западный человек, и уязвлена ваша гордыня — ее следует включить в контекст весьма и весьма длительных исторических процессов. Как показано на графике Майкла Чембалеста, с этой точки зрения, то, что происходит, представляет собой не столько кардинальное изменение, сколько возвращение к долгосрочной тенденции.
[39]
Economic history of China and other major powers – история развития экономики Китая и других крупных экономических держав
Share of world GDP – доля от мирового ВВП
Non-Asian ancient civilizations (Grc, Egp, Tur, Iran) – неазиатские древние цивилизации (Греция, Египет, Турция, Иран)
China – Китай
India – Индия
Japan – Япония
Russia – Россия
Germany – Германия
Italy – Италия
Spain – Испания
United Kingdom – Соединенное Королевство
France – Франция
United States – Соединенные Штаты
Source: «Statistics on world population, GDP and per capita GDP, 1-2008 AD», Angus Maddison, University of Groningen – Источник: «Статистика по населению мира, ВВП и ВВП на душу населения, 1-2008 гг. н.э., Ангус Мэддисон, университет Гронингена
Глобальный институт McKinsey не менее убедительно иллюстрирует эту же мысль с помощью простой карты:
[40]
By far the most rapid shift in the world’s economic center of gravity happened between 2000 and 2010. – На данный момент самое резкое смещение центра тяжести в мировой экономике произошло в 2000-2010 годы.
Evolution of the Earth’s economic center of gravity – Как смещался центр тяжести в мировой экономике
1CE to 2005 – 1-2005 гг. н.э.
Calculated by weighting national GDP by each nation’s geographic center of gravity; a line drawn from the center of the earth through the economic center locates it on the earth’s surface. For detailed analysis, see the appendix in the McKinsey Global Institute (MGI) report Urban world: Cities and the rise of the consuming class. – Расчеты производились путем сопоставления ВВП каждой страны с географическим центром как центром тяжести; эволюция представлена линией, проведенной по поверхности Земли из центра Земли через экономический центр тяжести. Подробный анализ приводится в приложении к отчету Глобального института McKinsey «Урбанистический мир: города и рост потребительского класса».
Source: MGI analysis using data from Angus Maddison, University of Groningen; MGI Cityscope v2.0. – Источник: анализ института McKinsey с привлечением данных Ангуса Мэддисона, университет Гронингена; MGI Cityscope v2.0.
Если мы действительно являемся свидетелями заката атлантической эпохи и восхода тихоокеанской, каковы последствия этих процессов для будущего? Если нынешняя ситуация не может длиться вечно, какой из возможных сценариев будущего наиболее вероятен? Обеспечат ли факторы, объясняющие экономическое чудо Тихоокеанского региона последних пятидесяти лет, стабильный рост в будущем? Или более актуальны уроки 18-го века, когда взлетела экономика Атлантики? Будет ли Тихоокеанский регион развиваться скорее как Испания с ее деспотической монархией, тормозившей рост, или скорее как США с их открытым обществом и устойчивым благосостоянием? И если Тихоокеанский регион и составляющие его страны должны взять на себя роль мировых лидеров в будущем, что это означает для человечества? Что, собственно, подразумевает мировое лидерство в 21-м веке? Что для этого требуется? И какие иные действия должны предпринимать страны с тихоокеанским побережьем по отдельности или вместе, чтобы обеспечить благополучное и достойное будущее для своих народов и человечества в целом?
Задачи мирового лидерства
В тот период, когда экономика Атлантики росла до своего исключительного положения, понятие мирового лидерства едва ли существовало. Просто так случилось. Даже слово «международный» было изобретено только в 1780-х годах (Джереми Бентамом). За 18-й и 19-й века стало ясно, что мировое лидерство необходимо для решения практических вопросов — например, для проведения меридианов (что и было сделано, как мы помним, в Вашингтоне в 1884 году) — или более спорных геополитических вопросов — таких, как прекращение работорговли или дележ Африки между империалистическими державами. Войны первой половины 20-го века продемонстрировали более убедительно, чем когда-либо, необходимость в каких-либо формах мирового управления и мирового лидерства. Так появились сначала Лига наций, а затем — Организация Объединенных Наций. Разрушительный потенциал современного оружия проявился в полной мере в Хиросиме и Нагасаки в августе 1945 года. Стремление предотвратить его использование в будущем стало следующей мощной мотивацией. По мере приближения к концу 20-го века другие проблемы, значение которых даже и близко не было понято веком ранее, требовали форм мирового лидерства — например, изменение климата, экологическое состояние океанов, биоразнообразие и контролирование научной революции, символом которой может служить расшифровка генома.
Человечеству предстоит и более традиционные, но не менее грандиозные задачи: регулирование мировой экономики; решение конфликтов, как разворачивающихся, например, в отдельных государствах Африки или в Афганистане, так и замороженных, как в Кашмире или Южно-Китайском море; а также борьба с мировым терроризмом и принятие мер в связи с новым явлением распавшихся государств. Мировое лидерство, сформировавшееся в Атлантике в 18-м и 19-м веках естественным образом, в 21-м веке является необходимость. Серьезные проблемы больше не ограничиваются территорией одного государства, и реалистичные решения зависят от мирового лидерства.
Все эти задачи встали перед нами в эпоху беспрецедентного демографического взрыва: по недавним подсчетам население планеты превысило семь миллиардов, а к середине столетия прогнозируется девять миллиардов людей. Мировое лидерство — вне зависимости от того, кому оно достанется — безусловно, означает способность взять на себя решение этих задач и, надо надеяться, справиться с ними так, чтобы к середине столетия все эти девять миллиардов людей жили счастливо и не в ущерб экосистеме планеты, потому что иначе нас ждет катастрофа. Это не преувеличение, мы всего лишь говорим об очевидных фактах простыми словами.
Беседуя с Мартином Вулфом, колумнистом «Financial Times», мы вдруг поняли, что компилируем историю Айзека Азимова о гибели цивилизации («Сумерки») со словами Иэна Бреммера, что оказавшись без очевидного лидера и не умея преодолеть барьеры и добиться взаимодействия по этим главным вопросам в мировом масштабе, мы живем в условиях невесомости, а в таких условиях легко стать пессимистом[41].
Однажды Майкл спросил нашего юного коллегу — ему было около 25 — как он представляет себе 21-й век. Все-таки мне должно повезти, сказал Майкл, чтобы я дожил до середины столетия, а у вас много шансов увидеть и вторую половину века. «Я думаю, что вторая половина 21-го века будет невероятной», — ответил молодой человек. Потом он сделал паузу и добавил: «Если мы все не погибнем в его первую половину». Никому еще, насколько нам известно, не удавалось так сжато выразить миссию мирового лидера.
Другими словами, в тот самый момент, когда центр тяжести мирового лидерства смещается из Атлантики в Тихий океан, этого лидера ожидает намного более сложная и насущная задача, чем когда-либо прежде.
Более того, ясно, что просто повторяя старые схемы, решения не найти. Клейтон Кристенсен объясняет в «Дилемме новатора» («The Innovator’s Dilemma»), как зависимость от поступательных непрерывных усовершенствований приводит к разорению компаний; тот же принцип, когда речь заходит о перечисленных проблемах, распространяется на народы и мировое лидерство. Нам нужны более стремительные, более кардинальные, более «подрывные» изменения, чем когда-либо прежде.
Со времени переписки Джозефа Пристли и Бенджамина Франклина изменения в науке и технологиях набирают обороты все быстрее. Новые технологии прошедших 30 лет – например, связанные с информационными разработками и геномом – открывают возможности для дальнейших существенных изменений. Научные и технические инновации останутся крайне важными, и в любом случае этот процесс, по-видимому, не остановить, что одновременно пугает и захватывает, но другой вопрос заключается в том, будут ли инновации в этих областях направлены на решение насущных мировых проблем. Разница между ассигнованиями на оборону и ассигнованиями на источники возобновляемой энергии говорит о том, что пока этого не происходит. Более того, во второй половине века нам понадобятся инновации и в других сферах — в социальной, экономической и, самое главное, в области взаимоотношений в обществе. Франклин Рузвельт незадолго до своей смерти в 1945 году отметил: «Это потрясающе, но сегодня для спасения цивилизации необходимо развивать науку взаимоотношений между людьми»[42]. Сейчас его замечание еще более актуально. Если скорость инноваций в науке и технологиях не увеличится, если они не будут ориентированы на решение самых насущных проблем, если не будет инноваций в этих более субъективных и трудноуловимых областях человеческой деятельности, наше будущее выглядит действительно безрадостно. (Представьте на мгновение, что мы так же эффективно развиваем инновации в деле укрепления мира, как в деле разжигания войны).
Таким образом, главный вопрос, встающий перед потенциальными мировыми лидерами — как в политической, так и в экономической и в любой другой сфере — это как создать условия для разработки беспрецедентных инноваций. В 1945 году, сидя за столом в Ливадийском дворце в Ялте, три стареющих лидера — Рузвельт, Черчилль и Сталин — думали, что могут решить мировые проблемы, договорившись между собой. В 2012 году лидерство, даже в самых централизованных обществах, слишком рассредоточено, поток информации слишком глобален, а скорость воплощения идей слишком высока, чтобы решать мировые проблемы 21-го века за закрытыми дверями, какие бы ни были вокруг красивые виды. Теперь лидеры должны сосредоточиться на создании условий, в которых могут быть разработаны необходимые инновации, и в которых высокообразованные руководители разных уровней смогут принимать оптимальные решения. Но перед лидерами Тихоокеанского региона, которые собираются в сентябре 2012 года на Русском острове, у Владивостока, стоит еще более острый вопрос. Если мы хотим завоевать мировое лидерство, возможно ли осуществить все, что требуется для жизни в течение следующих 50 лет, на основе модели трансформации, которая так хорошо себя зарекомендовала в Тихоокеанском регионе с 1960 по 2010 годы? Или, иначе говоря, как создать условия для активной разработки инноваций описанного нами типа?
Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 315; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!