Во-первых, одновременно с передачей мыслеформы происходило обучение методике воспроизведения “чего-то” такого, что повышало успех в охоте



Кроме того, получаемая звуковая информация при воспроизведении этого “чего-то” однозначно связывала конкретный предмет с формируемой мыслеформой (эмоцией). При этом образовывался, формировался совершенно необходимый смысловой эквивалент. В этом случае не требовался какой-либо “переводчик”.

Наконец, в третьих, сам предмет, заряжавшийся мыслеформой, получал “имя собственное”. Так создавался необходимый “словарь”.

Следовательно, в этих случаях вторая сигнальная система могла развиваться в буквальном смысле уже у взрослых людей, поскольку те получали главный объем информации на чувственном уровне, а фиксирующую часть было необходимо просто заучить.

Этим самым появилась возможность преодоления психической депривации, естественно и исторически существовавшей в то время в отношении формирования речевой функции отражения.

Здесь необходимо добавить, что “силу” оружия можно было существенно повысить, если осуществить “зарядку” оружия коллективной мыслеформой. Для этого было необходимо определенным образом “засинхронизировать” формирование мыслеформ у каждого участника данной процедуры “обучения”. Это легче всего было сделать, если обеспечить, скажем, синхронность движений и синхронность эмоций. Так возникли ритуальные танцы, не исчезнувшие до сих пор у африканских племен и у ряда иных народов.

Приведенное соображение подтверждает ранее высказанную мысль о том, что самое первое слово должно было сразу же иметь свой эквивалент, заменитель. Этот заменитель теперь становится совершенно ясным - это мыслеформа, которая, безусловно, “понималась” теми, к кому была обращена информационная посылка.

Поэтому получается, что человек разумный возник (после того, как он сформировался как биологический вид) исключительно по психологическим причинам. Никакой эволюции организма (в том числе и на уровне мозга) вовсе не требовалось, но требовалась эволюция психики, ее однонаправленное развитие. Теперь становится понятным мое утверждение, что Поршнев вплотную подошел к разгадке тайны возникновения речи человека, но остановился “на пороге”.

Поскольку (и это вполне естественно) люди, способные формировать достаточно мощные мыслеформы были единичными в племени, то это означало определенное выделение их из числа соплеменников, превращало их в жрецов и магов или колдунов и шаманов. Однако первоначально они были олицетворением в первую очередь верховной власти и, по-видимому, обожествлялись. Но и этим дело не ограничивалось.

Жрецы (так обозначим всех людей этого типа) умели определенным образом (заклинаниями) “заряжать” предметы, например, для охоты, которые уже потом передавались рядовым охотникам. Следовательно, при такой передаче требовалась уже определенная звуковая символика для обозначения “заряженных” предметов, чтобы “рядовые” члены племени отличали “заряженные” предметы.

Более того, можно полагать, что именно в это время и появились насечки, ритмические отметки на таких орудиях, которые и отмечали “заряженность” (степень заряженности). Следовательно, можно полагать, что и первичная “живопись” появилась не “просто так”, а именно в связи с формированием основ человеческой речи.

На основе этого могли и действительно возникли неслучайные, уже специально отбираемые и помечаемые “орудия труда”. В итоге возникли и постепенно закрепились наименования предметов, закрепившиеся затем в понятиях и принявшие в некотором смысле обобщенный характер. Так был сформирован в своей основе словарь, составленный из объектов действий (“орудия труда”, или существительные). Этот “словарь” был затем уже дополнен созданными понятиями, обозначавшими характер действий (глаголы).

Для формирования глаголов также использовались мыслеформы. Но при этом завершающая часть “божественного указания”, предназначенная для обозначения вида и характера действия, дополнялась определенными движениями. Эти движения потом стали ритуальными, поскольку позволяли “воссоздать” нужную мыслеформу. Именно поэтому наши движения (мимика, жесты и проч.) так тесно связаны с эмоциями, именно поэтому мы можем уточнять смысл сказанного, как за счет эмоций, так и за счет соответствующих движений. Так постепенно были составлены полностью основы языка данного племени.

Язык, как видно, возник не потому, что являлся следствием освоенных приемов труда. В языке символы, отражающие действие (в том числе и трудовые), являются глаголами. Но глаголы не могли раньше появиться, чем имена существительные. Они могли появиться, в крайнем случае, вместе с именами существительными. Поэтому язык породил такую форму социализации, каковой является труд, превратив его в общественную потребность.

Глаголы возникли вследствие необходимости создания (формирования) функциональной связи между понятиями, которые стали существительными: “палка - давать - огонь – жечь - тигр”. В этой фразе скрывается способность извлекать по мыслительной команде огонь из заряженной палки чтобы “жечь”, например, тигра. Люди, способные осуществлять такую “зарядку” конкретных предметов были либо вождями вследствие своих особых способностей, либо жрецами.

Однако, что могло еще означать - появление людей, имевших дар жрецов? Только то, что эти люди стали постоянно совершать определенные обряды, которые, с одной стороны, вдохновляли всех остальных членов племени. С другой стороны, именно за подобными обрядами стали закрепляться и некоторые запреты - табу, первоначально носившие характер запрещений в отношении отдельных мест или в отношении отдельных предметов, с которыми так или иначе оказались “сцепленными” “черные” мыслеформы или “черные силы” (нечистая сила), что и обнаруживали эти жрецы. Так закладывались понятия богов или божеств, число которых было велико, но до создания собственно религии было еще очень далеко, так как вполне определенно сами жрецы и были в этот момент некими богами.

Итак, на раннем этапе формирования религиозных представлений были особые люди, которые могли делать многое из того, что было не под силу остальным. И эти способности таких людей, по всей вероятности, представлялись как некоторая высшая сила, т.е. в умах соплеменников вождь (жрец и т.д.) был совершенно определенно как какой-то бог, воплощенный в этих людях. Эти люди были, следовательно, в определенном смысле, “внутренними”, или собственными богами.

Безусловно, замеченное действие “сцепленных” мыслеформ породило и богов иного типа - внешних по отношению к племени. Вожди (жрецы) племени, лучше своих соплеменников “видевшие” эти мыслеформы и иные формы “тонкого мира”, были обязаны предупреждать своих соплеменников, совершая определенные обряды около таких мест, что приводило либо к нейтрализации мыслеформ, либо к их блокировке. Так постепенно возникли первичные системы заклинаний, молитв и прочее. Это была уже почти религия. Сформировалась она, по-видимому, значительно ранее 200-150 тыс. лет назад и была передана в уже почти готовом виде неандертальцам, поскольку только у них появился культ души, связанный с обязательным захоронением умерших соплеменников.

Но это означает, что к первичному формированию зачатков речи лобные доли мозга, отсутствовавшие в то время у троглодитид, не имеют никакого отношения. Это также означает, что в дальнейшем, при отсутствии этих новообразований в мозге, речь не могла существенно развиваться, совершенствоваться. Поэтому на определенном этапе Всевышний и создал более совершенное “произведение” – Homo sapiens.

Теперь “первичный” механизм первоначального “включения” функции отражения по слухоречевому тракту нами выяснен. На этом основании можно сделать и определенные выводы относительно момента появления наскального искусства.

Понятно, что эти рисунки не могли быть созданы “просто так”, для некоторого “отвлечения”, т.е. без практической надобности. Прагматическая необходимость в них возникла в первый же момент использования. Напротив, этими рисунками только укреплялись определенные религиозные действия, помогавшие будущему человеку усилить действие мыслеформ определенного содержания.

Следовательно, вывод Д. М. Угриновича о том, что “зачатки искусства и первоначальные религиозные верования возникали одновременно” (Д. М. Угринович “Искусство и религия. Теоретический очерк”, М., ИПЛ, 1983 г., стр. 91), является ошибочным. Религиозные представления человека существенно старше наскальной живописи. Такие рисунки могли возникнуть только тогда, когда в течение значительного числа поколений накопился определенный опыт использования мыслеформ, когда первичная религия уже относительно полно сформировалась.

Высказанная ранее мысль о том, что “отмеченные” орудия возникли почти сразу же с появлением первого слова, не противоречит тому, что наскальная живопись появилась существенно позже. “Отметить” орудие и нарисовать на скале - это далеко не одно и то же, поскольку для рисунка необходимо накопить определенный коллективный интеллект. Следовательно, речь действительно своими корнями может уходить, по крайней мере, во времена австралопитеков, что уже полностью опровергает выводы Б. Ф. Поршнева о “необходимости” для этого лобных образований мозга.

Обряды, совершавшиеся вождями (жрецами), постепенно расширялись по мере накопления последними опыта волхования, становились все более разнообразными. Кроме того, было каким-либо образом замечено, что в некоторых случаях действовала и некоторая сила, помогавшая или, напротив, мешавшая действиям охотников. Было замечено явление оборотничества. Все это постепенно отнимало у вождей (жрецов) их божественное происхождение, меняло их функции.

Поэтому на следующем этапе вожди уже не обязательно должны были быть и жрецами, но жрецы были всегда. Это отнимало у жрецов их божественное происхождение, но порождало впечатление их сопричастности к богам, их приближенности к богам. Так постепенно происходило преобразование первичной религии в религию более упорядоченную, более строгую, в которой предписывались уже многие правила жизни, в которой уже как-то содержалась определенная модель мира.

Проводниками этих предписаний и становились жрецы, ставшие, таким образом, проводниками указаний богов. Поскольку все жрецы смертны, то сразу же возникла проблема передачи знаний и приемов волхования. Здесь и пригодился созданный язык понятий и действий, который был расширен для этих целей, поскольку именно жрецы могли присваивать новые обозначения новым предметам, новым приемам, новым обрядам и новым действиям. Следовательно, религия явилась не только источником возникновения речи, но и благодатной почвой для ее развития.

Умение волхования как передается по наследству на психическом уровне, так и может быть развито с помощью особых занятий (это соответствует развитию экстрасенсорных способностей). Поэтому постепенно все жрецы переродились в определенную касту в составе племени, стали особыми, “отмеченными” людьми, так как от их усилий, от волхования реально зависели итоги деятельности (например, охоты) остальных членов племени. Именно на этом этапе относительно полно сформировались приемы формирования разнообразных мыслеформ на основе некоторых заучиваемых текстов, называемых сегодня молитвами.

Обряд формирования чего-то защитного или воодушевляющего легче запомнить в форме определенных словесных построений, а также в форме определенных телодвижений. Определенные телодвижения не были простыми семантическими знаками, но были символами, позволявшими более эффективно формировать необходимые мыслеформы. Тем не менее, и в этом случае были необходимы мысленные настроенность и устремленность, нужна была вера в действенность обрядов. В противном случае молитвы не срабатывали. Это уже была предтеча подлинной религии.

Появление наскальной живописи как раз и относится к этому периоду развития человеческого интеллекта, когда определенные обряды и молитвы совершались около изображений тех животных, которых надо было добыть в грядущей охоте - занятия в тот период далеко небезопасного. Для того чтобы сформировался первоначальный язык и набор молитв, не требовалось много времени: для этого, на мой взгляд, было вполне достаточно пяти - десяти поколений, т.е. порядка ста-двухсот лет.

Кроме того, в начальный период жизни человечества, как можно предположить, “прирост” суммарного интеллекта шел тем быстрее и тем качественнее, чем в более суровых условиях жило то или иное племя. Однако и слишком суровые, и слишком благоприятные условия жизни тормозили развитие интеллекта племени. (Замечу, что этому соответствует быстрый рост интеллекта ребенка, попавшего в условия жесткого воспитания: этому ребенку необходимо постоянно что-нибудь придумывать, чтобы избежать угрозы наказания, что вовсе не означает его высокого интеллекта в дальнейшем). Именно поэтому для племен, живших в относительно суровых условиях, мощным организующим и защитным фактором стала та первоначальная религия, основанная на “открытом” (замеченном) свойстве мыслеформ.

Дальше развитие интеллекта племени шло в направлении совершенствования оружия охоты и, естественно, развития и совершенствования языка. Это происходило в условиях развития форм и круга применения мыслеформ, а также непрерывного расширения круга деятельности. Сначала охота дополнилась животноводством (появились пастухи и собаки), потом возникло сельскохозяйственное производство (производство зерна и корнеплодов). Все это требовало расширения форм и методов религиозного общения с природой, развивало язык, совершенствовало орудия труда. Теперь это были уже не только молитвы или заклинания, но формы (обряды) общения с природой, которая стала наделяться особыми силами (духами).

Этот процесс шел уже значительно медленнее, в течение тысячелетий, поскольку формирование более сложных и более действенных мыслеформ требовало продолжительного времени, и этому должен был соответствовать более совершенный язык. В этот период количество богов, которым поклонялся человек, расширилось настолько, что уже трудно было сказать, что же не является тем или иным богом.

Нам, конечно, очень трудно представить себе всю картину религиозности того далекого времени, которое отделено от нас на 10-15 тысяч лет. Тем не менее, кое-что все-таки можно сказать.

В работе Мэри Бойс “Зороастрийцы. Верования и обычаи” (М., “Наука”, Главная редакция восточной литературы, 1987 г.) (Mari Boyce “ZOROASTRIANS. Their Religious and Рractices Routledge and Kegan Рaul”, London, 1979) приводятся ценные для нас сведения о протоиндоиранской религии, т.е. бывшей до появления Заратуштры.

“Зороастризм был уже стар, когда о нем впервые упоминается в исторических источниках. Корни его уходят в далекое прошлое. Иранцы так непреклонно придерживались своих традиций, что и в живом зороастризме есть некоторые элементы, которые восходят, видимо к индоевропейской эпохе...

Зороастризм получил такое название на Западе потому, что его основатель - пророк Заратуштра - стал известен древним грекам под именем Зороастр. Он был иранцем и родился в доисторическое для иранцев время. Установить точные даты его жизни невозможно, но есть некоторые свидетельства, позволяющие предполагать, что Заратуштра жил в то время, когда каменный век уступал место бронзовому, то есть, по-видимому, после 1500-1200 гг. до н. э.” (стр. 6-8).

Эта цитата позволяет сказать, что протоиндоиранская религия, существовавшая до Заратуштры и о которой сохранились определенные свидетельства, относится, по крайней мере, на 5000-6000 лет назад от нашего времени или даже более того. Она является именно той религией, которая нас сейчас интересует и которая была характерна для этапа поздней стихийной религиозности, когда человек сам создавал себе богов.

Поясню термин “стихийная религиозность”. Под этим следует понимать именно ту религию, которую человек смог создать самостоятельно, до появления иных религий - религий откровения, которые были получены пророком (через пророка) от Бога. Таковыми религиями откровения являются иудейская, христианская, мусульманская, индуизм.

Однако имеются и иные сведения о самом Заратуштре и о времени его жизни.

“Разные языки по-разному донесли до нас звучание его имени. Греки звали его Зороастр, персы - Зардушт, в России его чаще называют Заратустра. И переводят его имя тоже по-разному: одни утверждают, что оно означает “имеющий старого верблюда”, другие называют этого верблюда “золотистым”, а по мнению третьих, Заратустра значит “золотой Тиштрия” - так арийцы именовали звезду Сириус. Историки и философы единодушно признают его самым первым на свете мессией и пророком.

Но за давностью лет сведения о нем скудны. Достоверно известно, что родился он где-то на Урале, в возрасте тридцати лет получил откровение Единого Бога и основал древнейшее учение магов, которое спустя века стали называть зороастризмом и которое особенно расцвело в Персии за шесть веков до рождения Христа. Он сформулировал идею мессианства и спасения человечества, которую - со времен царя Кира - принялись ревностно исповедовать иудеи. Ему приписывают авторство “Гат” – древнейшего раздела священной “Авесты”.

Только вот относительно времени жизни пророка ученые расходятся во мнениях. Еще до недавнего времени непреложной истиной считалось, что Заратустра жил две с половиной тысячи лет назад. Но тексты “Авесты” намного древнее, древнее даже, чем индуистские “Веды”, составленные в середине 11 тысячелетия до н. э.: многие персонажи, которых “Веды” считают богами или героями, в “Авесте” представлены как вполне реальные люди - первопредки арийских племен.

Вероятно, были правы Платон и Аристотель, утверждавшие: Заратустра основал свое учение задолго до образования Египетского царства, т.е. более восьми тысячелетий назад. На сегодняшний день сохранились лишь обрывочные тексты “Авесты”, но “Гаты” дошли до нас в целости и сохранности. В них словами самого Заратустры рассказывается о мироустройстве, о Едином Боге, о вселенском разуме...” (Дмитрий Зима “Россия. Эра Заратустры”, газета “Оракул”, N11, 1998 г., стр. 12).

Здесь (в статье Д. Зимы) для нас определенный интерес представляют чисто хроноскопические данные, позволяющие предполагать, что протоиндоиранская религия, дошедшая до нас благодаря Авесте, и положения которой, благодаря книге Мери Бойс, мы будем обсуждать, имеет возраст до десяти-двенадцати тысяч лет или даже более того. Иначе говоря, это религия действительно каменного века.

Приведем отдельные выдержки из книги Мэри Бойс, относящиеся как раз к интересующему нас времени.

“В течение столетий устойчивого, неизменного образа жизни, начиная, видимо, с IY-III тысячелетий до н. э., протоиндоиранцы сформировали такую стойкую религиозную традицию, что элементы ее сохранились до наших дней у их потомков - брахманов Индии и зороастрийцев Ирана” (стр. 8).

“Культ, как правило, более стоек, чем религиозные представления; и действительно, основные объекты зороастрийского культа и ныне те же, что и у пастухов каменного века, а именно вода и огонь... Протоиндоиранцы обожествляли воды рек и водоемов как богинь (Апас), молились и совершали им возлияния (называемые по-авестийски заотра - это слово позднее получило значение “приношение”, “жертвоприношение”). У зороастрийцев возлияния воде состоят в основном из трех элементов, а именно из молока и сока и листьев двух растений.

Число “три” было священно для протоиндоиранцев, оно и сейчас является организующим началом во многих обрядах зороастризма и брахманизма. Три составные части возлияния символизируют царства растений и животных, вскормленные водой. Возлияние, освященное молитвой, должно возвращать этим царствам ту жизненную силу, которую они отдали, и тем самым сохранять их чистыми и приносящими изобилие.

Как и в традиционном зороастризме, возлияния, видимо, совершались старшим в семье ближайшему ручью или водоему, но они составляли и часть ритуалов, совершаемых священнослужителями. Огонь - другой объект культа - тоже был существенным для жителей степей. Он являлся источником тепла в морозные зимы, на нем готовили мясо диких или домашних животных, составлявших основу питания. В древности, когда возжигание огня оставалось тяжелой работой, люди старались хранить огонь в очаге всегда горящим (при переселении горящие угли переносили в горшке). Культ вечного огня, видимо, был распространен среди индоевропейцев, которые видели нечто божественное в горящем пламени.

Брахманы знали его под именем Агни (это слово родственно латинскому игнис, русскому огонь), но зороастрийцы называли огонь Атар. Они совершали приношения из трех элементов также и огню. Приношения состояли из сухих чистых дров, благовоний (сухих листьев или трав) и небольшого количества животного жира. (Этот третий компонент приношения и считался обычно специальным возлиянием - заотра для огня). Таким образом, огонь, так же как и вода, набирался сил с помощью двух приношений от растительного царства и одного от царства животных” (стр. 10-11).

“Индоиранцы испытывали благоговейный страх и трепет, отнимая жизнь у животных. Они никогда не убивали без освятительной молитвы, благодаря которой, по их представлениям, душа животного продолжала жить. Сознание кровного родства между человеком и животным нашло свое отражение в древних частях богослужения - ясна: “Мы молимся нашим душам и душам домашних животных, которые кормят нас... и душам полезных диких животных” (Ясна 39,1-2). У иранцев возникло представление о том, что души животных, убитых с освятительной молитвой, поглощаются божеством, которое они почитали как Гэуш-Урван (“Душа быка”)” (стр. 11)

“Ритуальные приношения воде, совершаемые в конце богослужения, готовили из молока, веток одного растения и из сока, получаемого после того, как стебли другого растения будут истолчены. Растение, которое толкли, называлось по-древнеиндийски сома, а по-авестийски хаома, что буквально значит “то, что выжимают”. Неясно, какое растение первоначально употребляли протоиндоиранцы, но вполне возможно, что это могли быть разновидности эфедры (как хом – “эфедра”, “хвойник”, используемый зороастрийцами в настоящее время). Древние иранцы приписывали этому растению ценные свойства. Они считали, что его сок возбуждает, бодрит и вливает силы. Воины, отведав его, сразу же преисполняются боевым духом, поэты - вдохновением, а жрецы - особой восприимчивостью к внушениям божества.

Главную часть ритуала богослужения составляет толчение растения в каменной ступе и приготовление из него приношения для вод. Так возникло представление о “зеленоглазом” Хаоме, божественном священнослужителе, к которому обращались и как к целителю, защитнику скота, и как к божеству, которое дает силу сражающимся воинам, предотвращает засуху и голод” (стр. 12).

“Священное место, на котором совершались религиозные ритуалы (позднее называвшиеся зороастрийцами пави, то есть “чистое место”), устраивалось довольно просто, что было необходимо для полукочевого народа, не имевшего возможности устанавливать постоянные места богослужений. Оно представляло собой ровный участок земли, у иранцев - прямоугольник, который отмечался проведенными с молитвой бороздами - во избежание воздействий всяких злых сил. Чтобы отметить священное место, очерченную территорию опрыскивали чистой водой и еще раз освящали молитвой.

Жрец сидел перед огнем, помещавшимся в небольшом сосуде, скрестив ноги, на земле. Все сосуды, использовавшиеся при богослужении, сначала очищали, а затем освящали... Индоиранцы придавали большое значение обрядам очищения и защиты от злых сил - вот почему необходимо было с предельной тщательностью мыть сосуды перед молитвами...

По всей видимости, детально разработанные обряды очищения, применявшиеся позднее и зороастрийцами и брахманами, восходят по своему происхождению к более примитивным ритуалам, практиковавшимися их предками в каменном веке” (стр. 13).

“Богов, которым поклонялись индоиранцы, было много, а обряд богослужения всегда посвящался определенному божеству. Наряду с божествами культа (Огонь, Вода, Хаома и Гэуш-Урван) существовали и “природные” боги, символизировавшие те или иные явления природы. Это были боги неба и земли, которых иранцы называли соответственно Асман и Зам, боги солнца и луны - Хвар и Мах и два божества ветра - Вату и Вайу. Вату был богом дующего ветра и почитался как божество, приносящее дождевые тучи. Вайу - более чудесное существо, называемое в Ригведе “душой богов”. По иранским представлениям, он - дыхание самой жизни: милосердное, пока ее поддерживает, и грозное, когда ее отнимает” (стр. 13-14).

“Иранцы считали, что существует закон природы, согласно которому солнце движется равномерно, происходит смена времен года и тем самым обеспечивается порядок всего сущего в мире. Этот закон был известен как рта (в авестийском языке ему соответствует слово аша). Молитвы и жертвоприношения, совершаемые людьми, ощущались как принадлежность этого естественного порядка вещей, но и сами они способствовали поддержанию аша - усиливали действия самих милосердных богов и укрепляли мир, населенный людьми. Понятие “аша” имело и этический смысл. Считалось, что аша руководит поведением человека. Истина, справедливость, верность и смелость - качества, присущие человеку. Добродетель - естественный порядок вещей, а порок и зло - его нарушение...

Ложь и искажение истины, которые противопоставлялись аша, назывались по-авестийски друг (в санскрите друх). Согласно нравственным представлениям, все люди делились на ашаван – “праведных”, которые придерживаются аша, и другвант – “приверженцев зла”... Одно обстоятельство, которому законодатели и жрецы, по-видимому, придавали огромное значение, - это святость данного человеком слова. Слово должно было вызывать почтение как жизненно важное выражение аша. Признавались, очевидно, два рода обязательств.

Во-первых, торжественная клятва, называвшаяся варуна (возможно, от индоевропейского корня вер – “связывать”), по которой человек обязывался делать или же не делать что-либо, совершать или не совершать какой-то поступок. Во-вторых, это было соглашение или договор, называвшийся митра (возможно, от индоевропейского мей – “меняться”), по которому две стороны совместно договаривались о чем-то. В обоих случаях считалось, что сила таится в произнесенной клятве. Эта сила считалась божеством, которое будет содействовать и поддерживать человека, верного своему слову, но оно же поразит жестоко лжеца, нарушившего слово. В ордалиях - испытаниях людей, давших клятву, - эта месть проявлялась” (стр. 15-16).

“В результате судебных процедур Митра и Варуна стали более тесно ассоциироваться с теми стихиями, посредством которых они убивали или щадили. Варуна получил прозвище “Сын вод” (Апам-Напат), под которым он только и известен в Авесте. Считалось, что он живет в водах моря Воурукаша. Митра же соответственно стал богом огня, и люди верили, что он сопровождает солнце, величайшее из всех огней, в его ежедневном движении по небу и следит за теми, кто хранит верность договору, а кто его нарушает. И Митру и Варуну глубоко почитали и превратили в великих богов, с которыми были связаны многие верования. Представления о них настолько расширились, что они могли соответственно рассматриваться как олицетворения верности и истины. Оба они получили звание асура, или по-авестийски ахура (“бог”, “господин”) (стр. 16-17).

Замечу попутно, что постепенно Асура стал восприниматься как высший бог.

“Образ мудрого священнослужителя, знающего законы, видимо, лежит в основе представления о третьем из величайших богов, по-авестийски Ахура-Мазда (“Господь мудрости”). Ахура-Мазда – верховное божество, стоящее гораздо выше Митры и Апам-Напата, чьими действиями он управляет и руководит... В Ригведе он именуется Асура (“Господь”), и в одном из гимнов к двум меньшим божествам обращается так: “Вы оба заставляете идти дождь с неба по божественной власти Асуры... вы оба защищаете свои законы по божественной власти Асуры. По истине-рта вы правите миром” (Ригведа 5, 63, 7). Три эти божества - высоконравственные создания, поддерживающие порядок аша/рта в мире и сами ему подчиняющиеся” (стр. 17).

“Так, например, Митра, сначала, будучи олицетворением верности договору, стал почитаться как бог войны, сражающийся на стороне праведного (ашавана) и безжалостно уничтожающий нарушителей соглашения... Вокруг Митры группировались меньшие “абстрактные” божества: Аирйаман (по-санскритски Арйаман), олицетворявший дружбу, которая, скрепленная обрядом, была видом договора; Арштат – “Справедливость”; Хамварэти – “Доблесть”; Сраоша – “Послушание”, являвшийся одновременно и блюстителем молитвы. Хварэна - другое божество, связанное и с Митрой, и с Апам-Напатом.

Оно олицетворяет божественную благодать или славу - качество, присущее царям, героям и пророкам, но утрачиваемое ими, как только они преступают истину. Хварэна, в свою очередь, иногда соединяется с Аши, богиней судьбы, которая дарует свои награды лишь праведным” (стр. 18).

“Эти природные процессы, если судить по индийским источникам, рассматривались как бесконечные. Начатые богами, они должны были продолжаться вечно, пока люди исполняют свои обязанности. Поэтому священнослужители представляли себе, что каждый день они вновь вместе с растениями и животными совершают первоначальное жертвоприношение для того, чтобы обеспечить миру продолжение его существования...

Пока продолжалась такая связь между людьми и богами, не предвиделось конца ни для мира, ни для поколений людей, которые должны были непрерывно сменяться одно другим. Существовала вера в жизнь человека после смерти, и, согласно наиболее ранним представлениям, расставшаяся с телом душа - урван - на три дня задерживалась на земле перед тем, как сойти вниз, в подземное царство мертвых, в котором правил Йима (по-санскритски Яма). Йима был первым царем на земле и первым из умерших людей...

Обряды первых трех дней после смерти считались жизненно важными и для того, чтобы защитить душу от злых сил, пока она покидает тело, и для того, чтобы помочь ей достичь потустроннего мира. Существовало, как кажется, весьма древнее представление о каком-то опасном месте, возможно броде или переправе через мрачную реку, которую душа должна пересечь на своем пути” (стр. 20-22).

Таковы были религиозные уложения протоиндоиранцев, людей, едва вышедших из каменного века, а может быть еще там пребывавших. Мы видим, что это уже довольно стройная система взглядов на окружающий мир, отражавшая многие положения из тех представлений, которые связаны с физическим ощущением свойств души (например, свершение определенных обрядов по “очищению” молитвенных и жертвенных мест, что как раз и означало освобождение от возможно “зацепившихся” “черных” мыслеформ).

Поэтому у меня закрадывается некоторое сомнение в том, что религия перволюдей была столь уж стихийной. Без сомнения это была религия вполне сбалансированная, увязывавшая вместе многие понятия, смысл которых становится понятным только сегодня. Я могу предположить, что проторелигия у людей была все-таки так или иначе “продиктована” Свыше (от Бога) через жрецов.

Кроме того, приведенные выкладки из книги Мэри Бойс достаточно четко позволяют понять, что только религиозность и помогла создать современный язык, что и подтверждает, в основном, принятую модель возникновения речи. Многие понятия, олицетворявшие богов, сегодня используются как устоявшиеся термины, имеющие (по сравнению с протоиндоиранцами) другие заменители, или эквиваленты слов, возникших в итоге иного процесса - эволюционного развития коллективного разума человека.

На примере изменения смыслового содержания слов (утраты их божественного наполнения) мы видим еще один аспект развития человеческого разума - формирования атеизма, о чем мы будем говорить позже.

Однако возвратимся к выдержкам из книги Мери Бойс. В приведенных конспективных выдержках явно просматривается понимание протоиндоиранцами важности сохранения в “чистоте” не только собственных душ, но и окружающей природы, ритуальных мест. Животные и растения, по убеждениям протоиндоиранцев, также имели души, которые они уважали. Моральные божества Митра и Варуна защищали, если вдуматься, от условий, при которых формируются “черные” мыслеформы. Видно также как расширялся и развивался язык протоиндоиранцев вместе с развитием религии, с “диапазоном” применения мыслеформ в форме молитв.

Все это практически полностью соответствует принятым положениям (о свойствах души, о происхождении речи) и многим другим положениям данной книги. Вместе с тем никаких таких специальных целей мной не ставилось: все это естественно вытекает из общей информационно-отражательной теории и информационной модели души. Во всяком случае, изложенные мысли о свойствах души оказываются созвучными представлениям протоиндоиранцев по многим принципиальным положениям.

Все вместе и позволяет сказать, что не столько человек создал религию, сколько религия создала человека разумного. Именно это и являлось целью данного исследования механизмов появления речи Homo sapiens.

Кроме этого религия с самого начала способствовала созданию совершенно особого вида социализации. Это не мог реализовать ни один другой вид живых организмов.

Следовательно, религия сыграла и роль общественного кристаллизатора, который сплачивал людей вокруг некоторой идеи, провозглашаемой жрецами данного племени. Эти идеи фиксировались в конкретном языке, т.е. религия явилась тем самым “толчком пассионарности” (по Л. Гумилеву), который объединил людей, дал им ключ от двери, за которой скрывался прогресс.

Отсюда буквально один шаг до образования рас, отличающихся не только цветом кожи и не только физиологией организмов, но и формами психического отражения окружающего мира.

Даже в последующие века религия, в какой бы форме она ни проявлялась, объединяла людей сильнее всего.

По этому поводу приведу такой пример. В работе Л. Н. Гумилева “География этноса в исторический период” (Ленинград, “Наука”, ЛО, 1990 г., стр. 29-30) есть отголосок давнишнего, по-видимому, спора автора с академиком Бромлеем.

“Итак, рождению любого социального института предшествует объединение какого-то числа людей, симпатичных друг другу. Начав действовать, они вступают в исторический процесс, сцементированные избранной ими целью и исторической судьбой. Как бы ни сложилось их будущее, общность судьбы – “условие, без которого нельзя”. Такая группа может стать разбойницей бандой викингов, религиозной сектой мормонов, орденом тамплиеров, буддийской школой монахов, школой импрессионистов и т.п., но общее, что можно вынести за скобки, - это подсознательное взаимовлечение, пусть даже для того, чтобы вести споры друг с другом.

Поэтому эти зародышевые объединения мы назвали консорциями. Не каждая из консорций выживает; большинство при жизни основателей рассыпается, но те, которым удается уцелеть, входят в историю общества и немедленно обрастают социальными формами, часто создавая традицию. Те немногие, чья судьба не обрывается ударами извне, доживают до естественной утраты повышенной активности, но сохраняют инерцию тяги друг к другу, выражающуюся в общих привычках, мироощущении, вкусах и т.п. Эту фазу комплиментарного объединения мы назвали конвиксией. Она уже не имеет силы воздействия на окружение и подлежит компетенции не социологии, а этнографии, поскольку эту группу объединяет быт. В благоприятных условиях конвиксии устойчивы, но сопротивляемость среде у них стремится к нулю, и тогда они рассыпаются среди окружающих консорций...

Из всего вышесказанного очевидно, что этносы являются биофизическими реальностями, всегда облеченными в ту или иную социальную оболочку. Следовательно, спор о том, что является первичным - биологическое или социальное, подобен тому, что первично в яйце - белок или скорлупа? Ясно, что одно невозможно без другого и поэтому диспут на эту тему беспредметен. Однако существует иная точка зрения: “Социальные факторы, образующие этнос, этническое самосознание в том числе, ведут к появлению сопряженной с ним популяции, т.е. перед нами картина прямо противоположная той, которую дает Л. Н. Гумилев” (высказывание Бромлея цитировано Гумилевым по работе: Бромлей Ю. В. “Этнос и этнография”, М., 1973 г., стр. 122-123).

Та точка зрения, которая отрабатывается здесь, обнаруживает, что ближе к истине все-таки был Ю. В. Бромлей. Реально “узы дружбы” (то, что Гумилев называет “комплиментарность”) не только не могут объединять сколько-нибудь значительное количество людей, но и являются самыми непрочными узами.

“Узы дружбы” построены, в конечном итоге, на взаимных интересах, которые могут совпадать, да и то ненадолго (особенно в историческом смысле), у ограниченного количества людей (как тут не вспомнить авестийское другвант или просто друг!). Поэтому симпатии, комплиментарность не могут вести за собой людей в течение длительного времени, а сами люди – смертны, изменчивы и так далее.

Сначала, все-таки, должна была появиться определенная социализация на основе какой-либо религии (христианской, фашистской, коммунистической и проч.), чтобы уже затем те пассионарии, т.е. самые активные лидеры, которые и являются проводниками этой религии, стали подчинять себе других людей. Это будет относиться, в том числе, и к процессам формирования этноса. Если бы Ю. В. Бромлей уловил могучую интегрирующую силу религии, то возразить ему Л. Н. Гумилев, наверное, не смог.

Теперь все аргументы в обоснование роли религии для становления человека разумного уже высказаны. Как видим, выражение “религия – опиум для народа”, являвшееся любимым изречением одного из самых страшных людей за всю историю человечества, не только не соответствует действительности, но имеет цель, может быть, не совсем очевидную – заменить религию, данную от Бога, на религию ограниченной кучки людей.

Теперь можно сделать общий вывод.

Через религию от Бога человек смог не только создать язык общения, не только сформировал у человечества потребность трудиться, но и смог на раннем этапе своего развития, как разумного (по человеческим меркам) существа, овладеть уникальными технологиями труда, большая часть из которых, увы, утрачена.

Но владеть этими технологиями и, тем более, передавать их из поколения в поколение, можно было, тщательно соблюдая “технологию мысли” и “технологию речи”.

“Технология мысли”, как становится понятно, заключается в тщательности воспроизведения особых эмоциональных настроений, сформированных когда-то первым жрецом. Это, как оказалось, достаточно сложно. Именно по этой причине и была утрачена та высокая технология воздействия на окружающий мир, которой обладал человек разумный на заре своей “человеческой юности”.

Еще одна причина, по которой была утрачена на каком-то этапе “технология мысли”, состоит в том, что вперед продвинулась и “технология речи”.

Развитие “технологии речи” следует связать с освоением других областей деятельности, далеких от охоты. Скотоводство, может быть, еще требовало относительно тщательного соблюдения “технологии мысли”, но уже не в той степени, как охота.

Земледелие позволяло существенно больше варьировать формы взаимоотношений с окружающей природой. Но скотоводство и земледелие требовали расширения системы условных знаков, что и складывалось в систему развитой речи, как систему социального общения. Все это и привело на определенном этапе к тому, что человек стал утрачивать свой исходный информационно-энергетический потенциал.

Вскрыв взаимосвязь “технологии мысли” и “технологии речи”, мы можем объяснить теперь и причины, приведшие к формированию иероглифических и алфавитных языков.

В момент освоения первичной речи на основе фиксации особых и индивидуальных мыслеформ за определенными “заряженными” предметами формирование мыслеформ у разных племен и народов отличалось. Это отличие касается лишь приемов, хотя в каждом случае мыслеформы были предназначены для одного и того же. Отсюда следует, что звуковой сигнал, сопровождавший “мысленную речь” жреца при передаче “заряженного” оружия, выражал некоторый интегральный звуковой символ этого предмета.

Это особенно наглядно видно на условиях трансформации слов-символов зороастрийцев в современный словарно-фонетический фонд. Охотник, получивший “заряженное” оружие, должен был сам в дальнейшем воспроизводить нужную мыслеформу. Это требовало воспроизведения требуемого эмоционального настроя и заучивания звукового сигнала.

Благодаря приемам заучивания звукового сигнала у одних племен сформировались общие, интегральные (иероглифические) звуковые символы, которые были неразделимы на составляющие звуки. Так впоследствии возникли соответствующие иероглифические формы письма. Более того, “иероглифические” звуки, отражавшие символ заряженного предмета, имели наибольшую силу (формирования мыслеформ), когда произносивший их представлял себя этим “заряженным” предметом.

Это, например, характерно и для современных японцев в самых различных случаях (единоборство на мечах, стихосложение, живопись и т.п.). Благодаря таким “иероглифическим” звукам функция отражения у таких племен развивалась по иным законам, чем у племен, использовавших для запоминания звуковых символов разделение звукового символа на его составляющие.

Этим объясняется, почему японский и корейский народы имеют иное отражение внешнего, по сравнению, скажем, с европейцами, хотя условия выживания для любых народов были все-таки одинаковыми.

Когда же для заучивания звукового символа было возможно разбиение его на отдельные “подзвуки”, то в этом случае возникали основы алфавитного письма в последующем.

Таким образом, как представляется, становится возможным объяснить одну из самых сложных загадок человечества - различия образного представления окружающего мира у разных народов.

Итак, здесь следует повторить то положение, которое предварило этот материал, но теперь уже в виде окончательного заключения.

Человек разумный для своего становления с самого начала имел на генетическом уровне все необходимое, т.е. уже сформированный нужным образом мозг, подготовленную для речи гортань и так далее: все было уже заранее готово для превращения его в Homo sapiens де-факто. Поэтому сначала он должен был (и смог) создать некоторую религию, овладев которой он и стал человеком разумным, т.е. образовал благодаря религии определенную общность себе подобных.

Это повлекло возникновение особой формы социализации за счет единой религии, развивавшейся и укреплявшейся за счет овладения и развития речи. Возникновение религии неизбежно привело к появлению особой потребности у человека разумного – потребности в труде, которая может существовать, по-видимому, лишь при наличии определенного социума. Все это развивалось за счет целенаправленного формирования определенных мыслеформ, подкреплявшихся специальными звуковыми символами, и связанным с этим освоением разнообразных орудий труда, которые также сплачивали людей в определенный социум. Благодаря этому человек разумный стал соответствовать своему статусу.

На этом можно было бы поставить точку. Однако имеется еще ряд обстоятельств, чрезвычайно важных для понимания уровня первичного интеллекта Homo sapiens. Выше я упомянул о том, что уровень технологии, использовавшейся человеком на раннем этапе его возникновения (например, для охоты), был выше, чем впоследствии, когда человек уже многому научился.

Одно из таких обстоятельств связано с процессом освоения огня, а другое с некоторыми особенностями технологии древних людей в реализации процессов охоты. Как ни удивительно, но оба указанных обстоятельства непосредственно связаны с механизмами формирования первичной речи, т.е. с теми процессами, которые были описаны выше.

Дело в том, что “заряженное” оружие (палка, отмечаемая насечками или окраской) в этом случае становилось “волшебной палочкой”, известной нам по сказкам. Это означает, что такое орудие (труда) могло извергать огонь, могло убивать на расстоянии и многое другое. (Именно по этой причине я выше выбрал соответствующее “реликтовое” предложение, приведенное ранее). “Заряженное” орудие труда реально “носило силу”, а не только было символом силы. Таким образом, “волшебная палочка” не является лишь плодом народного фольклора, лишь некоторой мечтой о чем-то призрачном. В те времена это была самая настоящая реальность.

Описанные “заряженные” орудия сразу же поставили человека гораздо выше всех остальных представителей живого мира. По этой причине человек сразу же стал властелином мира, что всеми животными было принято как данное.

В этой связи можно сказать, что на этом этапе развития интеллекта человека не было проблемы добывания огня или его сохранения. Были лишь проблемы сохранения действенности этих “волшебных палочек”, поскольку мыслеформы имеют свойство разрушаться от действия других мыслеформ или от иных причин. По этой причине востребованность определенных действий жрецов была высокой: нужно было вновь и вновь создавать “заряженные” орудия труда.

При передаче от поколения к поколению “технологии мысли” неизбежно вкрадывались искажения, снижавшие эффективность “заряженных” орудий труда. Кроме того, так или иначе, человек смог освоить и иные способы добывания огня, что в определенной степени позволило ему отойти от первичной религии в направлении атеизма. Человек освоил и иные орудия (копья, топоры и т.п.), позволившие ему развить свой интеллект, но тоже уводившие его в направлении атеизма.

Такова палеопсихологическая картина развития человеческого интеллекта.

В своем описании “технологического процесса” создания “волшебной палочки” я опустил ряд существенных моментов с тем, чтобы сегодня было невозможно воспроизвести такое орудие труда, поскольку его сразу же превратили бы в орудие убийства. Об этих моментах, приводящих к созданию “волшебной палочки” я только приблизительно догадываюсь, но описывать их никак нельзя.

В завершение главы мы можем описать реально осуществившийся механизм распространения языков по Земному шару. Для описания этого механизма вовсе не требуется привлечения каких-то новых доводов или предположений. Все предельно прозрачно и понятно.

В племени, где так или иначе могло появиться несколько жрецов, возникала их конкуренция за лидерство. Это, по-видимому, неизбежно. Менее способные жрецы или жрецы, не желавшие быть на вторых ролях, покидали племя и отправлялись в ”свободное плавание” – искать другое племя, где они могли применить свои навыки, развить их или применить как-то иначе. Такие “странствующие” жрецы создавали свой ряд управляющих мыслеформ, который уже отличался от исходного ряда, но в основе повторял предшествовавший.

Следовательно, “технология речи” постепенно трансформировалась, видоизменялась. При внешнем наблюдении (современными исследователями) обнаруживалось определенное родство языков, их семантическая взаимосвязь. Это и создавало для современных исследователей загадку распространения языков по планете. Но на самом деле нет никакой загадки. Описанная модель появления речи все ставит по своим местам и не требует привлечения каких-либо вспомогательных механизмов.


 


Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 292; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!