Антипов. – К Таганайскому перевалу. – Ловушка. – По восточному склону. – Известняковые «замки». – Странное поведение собаки. – Лесной пожар. – Спасательная скала. – Гроза



Nbsp;   ТАЙНА УРАЛЬСКИХ ГОР   СБОРНИК РАССКАЗОВ Составил В.А. Попов   1938 Челябинское областное издательство   Челябинск Сборник рассказов «Тайны уральских гор» посвящен путешествиям с исследовательской целью: поискам полезных ископаемых южно-уральских недр, изучению пещер с их подземными реками, озерами и т.п. путешествия такого рода неизбежно связаны со многими приключениями и с необычайными эпизодами. Об этих интересных приключениях рассказывает сборник.  

ТАЙНА УРАЛЬСКИХ ГОР

 

Глава I

НА ТАГАНАЕ

 

К перевалу. – Изотермы января – Буран. – Ночной крик. – Замерзший. – Сверток. – В Златоуст.

 

Высокие сугробы еще не осевшего снега обман­чивы. Лыжи часто проваливаются под колодины, где чавкает вода, – на лыжи настывает грязь с травой и листьями. Горные болота Таганая не промерзают до февраля. Защищен­ные от ветров стеной таежного леса и толстым покровом снега, они долго сохраняют теплоту. И охотники и крупные звери обходят заболоченные площади, по кото­рым на первый взгляд путь кажется более легким, чем по лесному трущобнику.

Осторожно обходя сугробы и торчащие из-под снега черные корневища валежника, вдоль опушки леса идут два лыжника. Они в коротких полушубках, штанах из овечьих шкур наверх шерстью и валенках.

Идущий впереди щупает землю заостренной палкой. Вот он с силой погрузил палку в снег, и, когда вытащил обратно, на конце ее оказался ком льда.

Опять болото, – сказал идущий впереди. – Обходить будем, Николай Степанович, или пойдем прямо?    

Спутник подошел.

– Не знаю, Сергей, – ответил он, – обходить не хочется: дорога по лесу меня основательно измотала. Но выдержит ли корка на болоте?

Сергей посмотрел на внушительную фигуру спутника и снова проткнул снег палкой.

– Должна выдержать... Если будем проваливаться, –снимем часть вещей.

Лыжники пошли по болоту. Верхний слой снега был: рыхлый, и лыжи проваливались глубоко, но корка держала.

Лыжники шли к перевалу Таганая, где была метеорологическая станция. Сергей был заведующим станцией и старшим наблюдателем, а его спутник – Николай Степанович Михайлов – метеоролог. Михайлов шел на станцию ловить изотермы, как он говорил.

Последние три года метеоролог занимался изучением климата Южного Урала. Данные прежних исследователей для некоторых районов были неточны и нуждались в пополнении. Климатическая карта требует производства наблюдений в течение всего года – и в жаркую погоду, когда июльское солнце накаливает скалы, и в декабрьский сорокаградусный мороз, в который даже птицы не пролетают над скованным морозом лесом.

– Дальше нет хода, – крикнул Сергей, остановившись и показывая палку, на конце которой была корка льда.

Теперь лыжи уже глубоко проваливались в снег, его подтаявшая корка не выдерживала веса людей, да еще нагруженных тяжелыми мешками. Посоветовавшись, путники решили сделать попытку пройти по болоту, оставив часть груза. Сбросив один мешок, Сергей легко пошел по снеговой поляне. Опушка леса была в расстоянии каких-нибудь двухсот метров. В ложбине, в самом низком месте болота, палка показала мертвый слой талой жижи. Провалиться в этом месте – значит рисковать совсем не выбраться на поверхность.

Сергей быстро шел через поляну, за ним осторожно следовал Михайлов. Через пять минут оба благополучно вышли к опушке – болото кончилось.

К месту, где были оставлены мешки, пришлось возвращаться не по старым лыжницам, а целиной. Медленный переход по болоту вызвал задержку не меньше часа. Диск солнца уже спускался за частокол леса.

Михайлов и Сергей, взвалив на плечи мешки, углубились в чащу.

В разных направлениях по пушистому покрову тянулись цепочки звериных следов. Лыжи оставляли за собой широкий темно-синий след. По небу пробегали редкие белые облака с розовыми тонкими краями; они, казалось, спешили на юго-запад, туда, где только что скрылся красный диск солнца. В разрывах облаков кой-где уже начали мигать бледные звезды.

В лесу начало быстро темнеть.

Подъем становился круче. Лес поредел и постепенно стал переходить в кустарник. Местами из-под снега торчали острые глыбы сахаровидного кварцита. Полоса заката из пурпурной и широкой превратилась в сине-розовую узкую ленточку. В разрывах между облаками уже ярче обозначились звезды, а внизу по лесу от болота пополз едва заметный беловатый туман – выморозок.

Кустарник кончился. Сергей и Михайлов вышли к перевалу Тагалая.

Далеко впереди упиралась в темно-синее небо громада Большого Таганая. Справа к скалам примыкала черная полоса леса, и на самом перевале виднелся полузанесенный снегом домик. За широким низким окном горел красноватый огонек, освещая высокую стену сугроба. Это была метеорологическая станция.

Сверху от нее доносились голоса. В тихом, вечернем воздухе они резко подчеркивали безмолвие гор.

Лыжники пошли быстрей. У перевала потянул ветерок. Сергей резко свистнул. От станции отделился черный ком и покатился вниз по поляне.

Мухтар, ко мне! – крикнул Сергей.

Ком постепенно стал принимать очертание собаки, она часто проваливалась в сугробы и тявкала.

У станции Сергея и Михайлова встретили зимовщики, их было двое.

Мухтар – низкорослая уральская лайка-медвежатница – визжал от восторга, хватал снег и рычал на пришедших. Зимовщики с полудня разгребали снег. Недавно прошла метель и возле станции намело сугробы.

Метеорологическая станция Таганая – одноэтажный небольшой домик с низкими широкими окнами и грибовидной крышей. К станции примыкает просторный дощатый сарай. На открытом возвышенном месте расположена площадка с приборами для наблюдений: на столбах укреплены дождемеры, психрометр[1] и в центре площадки анемометр[2]. Заходя на крыльцо станции, Михайлов взглянул на большой наружный термометр. Фиолетовый столбик спирта опустился до тридцати двух градусов. Ясное небо с точками звезд предсказывало дальнейшее падение температуры. Помещение станции состояло из двух комнат. В меньшей были расставлены по полкам и развешаны на стенах метеорологические приборы и запасные части к ним.

Перед окном стоял небольшой слесарно-плотничий верстак, на котором наблюдатели производили несложный ремонт приборов. Вторая комната, побольше, служила жилищем зимовщиков. Бревенчатые стены изнутри были обиты фанерой, оклеены старыми газетами и черновиками таблиц наблюдений. Пространство между бревнами и фанерой забито хорошо задерживающим тепло мхом. На чердаке устроен склад провизии. Посредине комнаты грузно осела печь, легко способная выдержать нагрузку хорошей пекарни. Возле стен расставлены кровати. Большой стол около окна нагружен всем, что только могло на нем уместиться.

– Включите электричество, – сказал Сергей.

Михайлов с удивлением посмотрел на стены – проводки нигде не было. Он хорошо знал, что осветительную линию для одной станции, за несколько десятков километров, тянуть не будут.

Один из зимовщиков ушел в аппаратную, и через минуту над столом вспыхнула лампочка.

– Автомобильная... на шесть вольт,— пояснил Сергей и, заметив удивление Михайлова, добавил: – Энергию дают аккумуляторы, а зарядку их производим в Златоусте, примерно раз в месяц.

Ужином послужил убитый накануне огромный глухарь; его мясо было нежным и сочным; тонкие кости птицы хрустели на зубах проголодавшихся зимовщиков. Вокруг стола расположились кто как сумел – на табуретках, на ящиках. Яркий глазок лампочки из-под самодельного абажура бросал на стол широкий сноп света.

– Барометр пошел, – сказал Сергею младший наблюдатель.

– Да, я по дороге заметил, – ответил тот, – будет перемена погоды.

– Влияние северного циклона? – спросил второй зимовщик.

– Нет, как раз не циклона, а наоборот – антициклона, – пояснил метеоролог.

Товарищи Сергея были еще новичками, они остались на первую зимовку и не знали климатических особенностей района.

– Циклоны, возникающие у берегов Норвегии или на Ледовитом океане, – заметил Михайлов, – проходят только Пермский район и обычно в южной его части затухают. В районе Южного Урала преобладают среднеазиатские циклоны, особенно развитые в зимний период. Причем ветры характерны своей силой и устойчивостью; иногда вызывают здесь сильные метели.

Ужин прошел в разговорах о климатических особенностях южно-уральских гор.

Таганайский хребет, на одном из перевалов которого находится станция, состоит из трех гор: Большого, Среднего и Малого Таганаев. У подножья Малого Таганая расположен Златоуст. Высшая точка Таганайского хребта носит название Круглой сопки; она имеет отметку 1154 метра. На юге-востоке от Большого Таганая идут Средний и Малый, разделенной небольшой речкой. Южно-уральские горные речки замечательны во многих отношения: они бурны, маловодны, но очень стремительны в своем течении благодаря значительному уклону местности. Они берут свое начало где-то в ущельях и текут часто в противоположных направлениях. Например, с плоскогорья Малого Таганая стекают две речки: одна (р. Киолим) несет свои воды к Сибирской равнине, а вторая (р. Тесьма) – на юг, впадает в р. Ай.

В тихую ясную погоду с одной из вершин Таганая видны далекие Урал-Тай, Ильменские горы и ряд хребтов западного склона.

Если бы не высокий Иремельский гребень и Нургуш, то в семидесяти пяти километрах от Таганая, после дождя, когда дым лесных пожаров не туманит даль, можно увидеть великана Южного Урала – красавица Яман-Тау[3], который до июня не снимает своей белой снежной папахи.

Михайлов перечислял одну за другой горы и называл их высоты.

Юрма – 930 м, Уреньга – 1370 м, Иремель – 1599 м и, наконец, Яман-Тай – 1645 м.

Скучающие зимовщики были рады гостю и забрасывали его вопросами чуть не до полуночи.

На следующий день с утра, как только в долине обозначился лес и растаяли ночные тени, Михайлов принялся за работу. Тридцатиградусный мороз его не остановил, – наоборот, он давал ему возможность проследить за понижением температуры.

Нагрузив сумку инструментами, метеоролог спустился в долину.

По скованному настом снегу лыжи шли хорошо. До полудня Михайлов успел замерить температуру в шести характерных точках на общем протяжении хода в двадцать километров.

Необходимо пояснить, что Михайлова интересовали вопросы микроклиматологии, то есть той области климатологии, которая занимается изучением особенностей непосредственно прилегающего к земле слоя атмосферы. Горные болота оказывают влияние на микроклимат не только в летний период: Михайлову удалось заметить их влияние даже в наиболее холодные зимние месяцы. Этому вопросу, почти совсем не освещенному, Михайлов уделил много внимания.

Замер температур занял у него целый день. Он до темноты бродил по долинам, забирался на склоны, и только когда обозначились первые звезды, пошел к станции. Следующий день ушел на обработку материалов. По окончании температурных замеров Михайлов перешел к замерам снегового покрова. В новой работе ему помогал Сергей. Площадь выбранного на карте района они разбили на сеть треугольников, сторона каждого из которых равнялась километру. В натуре эти треугольники ложились не всегда на ровную поверхность; иногда для измерений приходилось залезать на площадки высоких скал или спускаться в глубокие долины. В треугольниках от вершины к вершине переходили по визирным линиям. Один из наблюдателей, оставшись на месте, давал приблизительное направление. Расстояние измеряли в шагах.

Михайлов дважды попадал в болото, но, наученный опытом, он осторожно пробирался от коряги к коряге и, взяв глубину, быстро уходил в безопасное место.

На четвертый день они перешли на открытую площадь  с неглубоким снегом, и работа быстро подвинулась к концу.

Не обращая внимания на сильные морозы, Михайлов и Сергей с утра до позднего вечера пересекали в разных направлениях склоны Таганайскнх гор. К концу пятидневки Михайлов полностью закончил работу и мог покинуть станцию. Просмотрев последний раз записи наблюдений, он упаковал вещи в мешок и утром решил идти в Златоуст.

Вечером барометр начал нервничать. Столбик термометра поднялся всего на пять градусов. Появились характерные признаки метели.

Решив утром идти в Златоуст, Михайлов пошел еще раз проверить показания приборов. Термометр больше не поднимался. Чашечки анемометра порывы ветра то совсем останавливали, то начинали быстро вращать… Силуэт Большого Таганая скрылся в тумане мельчайшей снежной пыли. По небу торопливо бежали низкие облака с разорванным краями. На склонах вихрились и блестели в лунном свете снежинки –начинал играть поземок.

Приборы не врали – с математической точностью они предсказывали надвигающуюся метель.

Буран начался с полуночи. Михайлов слышал, как за стеной на разные голоса пел ветер.

Луна ныряла из облака в облако, и квадрат окна вспыхивал, освещая комнату...

Михайлов проснулся ровно в десять, но в комнате было темно: окно было занесено снегом. Дверь в сени открыли с трудом. В снегу пришлось пробивать траншею.

Подождав до полудня, Михайлов попрощался с зимовщиками и, снарядив лыжи, решил, во что бы то ни стало спуститься к Златоусту.  

Выйдя из снежной траншеи, он был, однако, тотчас же повален ветром в сугроб. Ветер хлестал порывами и со страшной силой. Острые ледяные кристаллы снега кололи лицо. В рыхлом снегу лыжи тонули и разъезжались в стороны. По колено в снегу, Михайлов попытался сделать несколько шагов. Он наклонился вперед и, закрыв варежкой лицо, старался подняться на сугроб. Ветер выл на разные голоса, метель плясала вокруг человека, и мороз пробирался сквозь полушубок.

После неудачной попытки пройти к лесу, Михайлов вернулся. В течение дня он три раза пытался спуститься с Таганая, но каждый раз буран загонял его на станцию.

Ночью, когда ребята заснули, Михайлов достал из мешка жестяную трубку, открыл ее и вынул план с недавно намеченными изотермами. Наклонившись над листом, он начал тянуть синие жирные линии одинаковых температур.

Спать не хотелось.

Буран не сдавал. Снег сыпал и сыпал, как будто тучи решили сравнять долины с Таганайским хребтом. В эту зиму на редкость суровые морозы наступили рано. Изотерма тридцати градусов капризно обогнула восточный склон Таганая и пошла по крутому подъему. Синяя тушь оставляет извилистый прихотливый след на плане. Сетка изотерм покрывает карту Южного Урала; они огибают гряды гор, пересекают тайгу в разных направлениях, но редко забираются на горы. Изотермы июля навевают приятный холодок, в тихую погоду они дышат жаром или разряжаются грозами и исходят дождем.

Изотермы января несут с собой трескучие морозы, могучие азиатские ветры и бураны.

Михайлов работает, слушая песню ветра и шуршание вьюги за окном. Ветер по прежнему налетает порывам – он точно решил снести станцию и, собравшись с силой, разбегается и обрушивается на нее со всей силой.

Около Михайлова сидит Мухтар. Собака широко открыла немигающие глаза и поднимает то одно, то другое ухо…

– Что ты, Мухтар, прислушиваешься? – говорит Михайлов и гладит собаку.

Мухтар привстает, виляет хвостом, но опять садится, наклоняет в сторону голову и настороженно поднимает уши, подходит к двери и, чуть-чуть скуля, начинает скрести лапами порог...

– Ну, изволь, пущу, – говорит Михайлов. Он открывает дверь и выходит в сени.

Ветер рвет из рук входную дверь. Из мрака ночи на Михайлова летит охапками снег. Не смущаясь метелью, Мухтар тявкает и прыгает с крыльца в объятия бурана.

«Около двадцати пяти», – думает Михайлов, ощутив потепление.

Собака долго не возвращается. Михайлов уходит в комнату. Минуты через три в сенях слышится лай. Михайлов открывает дверь, впускает Мухтара. Собака, отряхиваясь от снега, начала бегать по комнате и лаять. Она подбежала к печке, встала на задние лапы и потянула зубами полушубок Сергея.

– На место! – крикнул тот, проснувшись. Но собака не унималась, она подбегала к койкам, тявкала на зимовщиков, прыгала около Михайлова и, с разбегу бросившись в дверь, открыла ее и выскочила в сени.

– Вот пришла дурь... – ворчал Михайлов, – пущу, но в последний раз.

– Вы его плетью, – посоветовал Сергей.

Второй раз собака прыгнула с крыльца в снежный хаос пурги. Михайлов ждал в сенях. Мухтар на этот раз быстро вернулся. С нижней ступеньки крыльца, он махнул прямо в дверь и, вбежав в комнату, протянул морду хозяину. В зубах собаки была зажата потрепанная меховая варежка.

– Что за рвань суешь, брось!

Мухтар бросил варежку и, вернувшись, снова потянул с печи тулуп.

– Кончено, всыплю!.. – решил Сергей, выведенный из терпения поведением собаки. Он откинул тулуп и спрыгнул с печи. Собака вильнула хвостом и радостно залаяла.

– Сейчас, сейчас, – грозил Сергей.

Вид ремня заставил собаку прижаться к полу, она медленно поползла за ящик в свой угол.

Хлопнув дверью, в комнату поспешно вошел Михайлов.

– Сергей, я сейчас слышал чей-то крик, – сказал он.

– Крик...Кому здесь кричать? – удивился Сергей.

– Я отчетливо слышал. Кроме того, обрати внимание на поведение собаки.

Мухтар точно понимал разговор; он поднялся к Сергею и тихо заскулил.

Михайлов, надев полушубок, вышел в  сени, за ним проскользнула собака. Ветер выл на разные голоса.

– О... oa! – донесся вдруг до слуха Михайлова человеческий крик...

На этот раз это не было похоже на песню ветра. Мухтар сорвался с места и исчез в сугробах. Беря с бою каждый шаг, Михайлов спустился с крыльца и пошел на крик. При свете вынырнувшей из тучи луны, сквозь мглу метели, шагах в десяти Михайлов успел разглядеть темный предмет и возле него собаку.

Чуть не по пояс в снегу, с трудом вытаскивая то одну, то другую ногу, Михайлов, наконец, подошел к собаке. Мухтар фыркал и раскидывал лапами снег. Лайка была охвачена охотничьим азартом. Но на этот раз она нашла не медведя, а человека...

 

Михайлов начал вытаскивать человека из сугроба.

 

Лежащий одной рукой обнял столб, а ноги его провалились глубоко в снег. Человек лежал неподвижно, а ветер делал свое дело, беспрерывно засыпая человека снегом.

Михайлов начал вытаскивать человека из сугроба. Когда Михайлов поднял замерзшего, показались концы лыж. Лыжи пришлось отвязать, так как они, зарываясь в снег, только мешали. Лыжи были грубо выстроганы из толстых, колотых досок.

Освободив человека от лыж, Михайлов хотел поставить его на ноги, но тот упал. Его помороженные руки висели плетьми, болталась из стороны в сторону голова и волочились по сугробу ноги.

Михайлов несколько раз падал с тяжелой ношей в снег. Пока он возился с замерзшим, у крыльца надуло целую гору снега, и через нее не было возможности перетащить человека.

Оставив замерзшего на снегу, Михайлов пробрался в сени станции.

– Сергей, помоги... там человек! – крикнул он, вбежав в комнату. Сергея, как ветром, сдуло с печи. Не надевая полушубка, он вслед за Михайловым выскочил на крыльцо. Помороженного затащили сперва в сени, а потом в комнату. Ребята, протирая заспанные глаза, с удивлением смотрели на принесенного человека.

Мухтар вильнул хвостом, несколько раз гавкнул и улегся в угол: мое, мол, дело сделано, теперь вы возитесь с ним... Человека положили на пол около порога и стали приводить в чувство, оттирая снегом.

Помороженный, казалось, был безнадежен. Буран отнял почти все тепло его тела, лишенная крови кожа была анемичной. Еще в худшем состоянии были руки. Пальцы правой руки, с которой Мухтар сдернул варежку, побелели и были холодными; левая пострадала, кажется, меньше. И каким-то чудом мороз пощадил лицо, – должно быть, спас сугроб, в который упал несчастный, не дойдя нескольких шагов до станции.

Когда ноги и лицо его порозовели, он тихо застонал.

– Должно быть, шел издалека. Смотрите, – показал Сергей на варежку.– Вся изорвана лыжной палкой. Пройдено не меньше тридцати-сорока километров.

Оттерев незнакомца снегом, его перенесли в аппаратную, где было холодней и, положив на лавку, накрыли двумя тулупами.

– Сам теперь отойдет, – заключил Сергей.

Но больной не приходил в сознание. Через полчаса Михайлов прошел в аппаратную, подошел к незнакомцу в заглянул под тулуп. Керосиновая лампочка освещала серое худое лицо.

«Долго голодал», – подумал Михайлов. Он достал из кармана перочинный нож и поднес никелированное лезвие к губам больного. Блестящая сталь слегка затуманилась.

­– Ну как? – подойдя, спросил Сергей.

– Дышит, – ответил Михайлов.

Оба ушли. Дверь в аппаратную оставили открытой.

Прошел час. Решили лечь спать. Михайлов еще раз осмотрел больного. Тот все так же, без движения, лежал на лавке, хотя лицо его больше порозовело и заметней стало дыхание.

Ребята уже храпели. Михайлов погасил электрическую лампочку из аппаратной, где был выключатель, и ушел.

Теперь, только одна керосиновая коптилка, стоящая у изголовья больного, немного разряжала темноту.

Слушая завывание ветра, Михайлов строил различные предположения о причинах странного появления незнакомца. Метеоролог хорошо знал местность в районе Таганайских гор.

На север от станции, сразу же за метеорологической площадкой, шли скалы и через полкилометра кончались тридцатиметровым обрывом. К Златоусту был довольно крутой спуск, а по этому пути, да еще в метель, конечно, добраться до станции никто не мог. С юга протянулся на несколько километров голый хребет, а по обе стороны от него покрытые снегом осыпи приходили в движение даже от сильного ветра. Незнакомец мог подойти к станции только лесом, то есть тем же путем, по которому несколько дней назад пришел он и Сергей. Но ведь они, идя от Златоуста, нарочно сделали небольшой обход, чтобы измерить в некоторых местах мощность снегового покрова, и пошли к станции с другой стороны. Внизу, за лесом по которому они прошли, в долине проходят дороги на Кусинский завод и рудник. Немного в стороне расположены старые углеобжигательные печи. Дальше река Шунга и по ее берегу несколько мелких селений. Но все это находится в расстоянии не меньше тридцати километров. Незнакомец, конечно, вышел еще до бурана. Без крайней необходимости едва ли кто рискнет выйти на открытое место в такую погоду. Путника метель застала в пути. Пока он шел по долинам с подветренной стороны, где таежный лес значительно ослаблял силу ветра, – все, кажется, обстояло благополучно. Но вот он стал подходить к перевалу… Одно осталось непонятным – почему одинокий путник пошел на Таганай? Хорошо еще, что на пути ему попалась станция…

Промерзший, наконец, пришел в сознание. Когда к нему подошел Михайлов, он стал делать рукой какие-то знаки беззвучно зашевелил губами. Больной был настолько слаб, что не имел силы говорить. Михайлов следил за его жестами, но ничего не понимал.

Из бессвязного получасового бормотания больного Михайлову удалось уловить всего несколько фраз.

_ Я двое… суток шел… за Большим Таганаем… они лежат Каменке… в пещере трех старцев… Возьми… я не жилец… – и негнущимися пальцами больной кое-как достал из-за пазухи небольшой сверток и отдал его Михайлову.

Метеоролог машинально взял сверток и, сунув его в карман, тотчас же забыл о нем.

Придя в сознание, больной скоро заснул. Но сон его был беспокойный, с частыми перерывами, в которые он просил пить.

Перед утром стоны в аппаратной прекратились, и на станции на несколько часов все заснули.

К утру метель отбушевала. Ветер угнал тучи к Ильменским горам. Порозовели далекие вершины, засинели между ними долины. Где-то далеко, стряхнув с себя снег, на опушку леса вышла стройная, тонконогая сайга[4]. Она настораживает уши и прислушивается, не завоет ли снова ветер. Но ветер уже стих; он вихрит поземок на Ильменских горах. Опустив хвосты и приседая на задние лапы, трусят легкой рысцой по трущобнику отощавшие волки.

Ворочает кустарник не засевший с осени в берлогу медведь, и ведет ровную строчку следов лесная мышь...

После бурана обитатели тайги принимаются за поиски пищи.

– Ох, и красота же! – выйдя на крыльцо, крикнул Сергей. Затопив очаг и поставив на плиту чайник, ребята пошли разгребать снег. Михайлов остался с больным, который теперь был в сознании, но, почти не переставая, тихо стонал. Сквозь стон он повторял по нескольку раз одни и те же слова, должно быть сознавая, что слушатель его не понимает. Из бессвязной речи больного Михайлову все же удалось кое-что разобрать. Он узнал, что человека звали Петром Антиповым, что жил он на Кусинском заводе, но оттуда ушел в Таганайские горы, где и жил до зимы. В горах он работал; но что у него была за работа, Михайлов не понял. Рано наступившие холода застали Антипова врасплох. Запасы провизии уничтожили мыши.

Наступили сильные морозы, и, голодный, в сапогах и коротком полушубке, он был обречен на смерть.

Решение уйти с Таганаев им было принято слишком поздно; оставшиеся несколько сухарей могли поддержать в нем жизнь в течение пяти-шести дней, а сильные морозы сокращали и этот небольшой срок. Короче говоря, последней надеждой Антипова была сравнительно недалеко расположенная метеорологическая станция, куда он и на-правился за сутки до наступлении бурана. Ночью, когда ветер взрывал снежные сугробы, он вышел к перевалу и увидел освещенные окна. Путник побрел к станции, но, не дойдя нескольких шагов до нее, обессилев, упал.

Антипов сильно поморозился. Ему нужна была помощь врача, без которой могла начаться гангрена.

Ребята, окончив работу на площадке перед станцией, сели завтракать. С помощью Михайлова, Антипов выпил горячего чая и съел несколько кусочков хлеба с маслом.

После завтрака Сергей принялся мастерить из пары лыж санки. Через час подобие нарт было готово.

Широко расставленные полозья придавали санкам устойчивость, поперечины из березы, связанные сыромятными ремнями, – прочность, а фанерная спинка позволяла больному, для которого предназначались эти нарты, занять удобное, полулежащее, положение. Антипова укутали в тулуп и, положив на нарты, привязали его к нартам ремнями. В полдень Михайлов и Сергей покинули станцию и через час вышли на Златоустовский склон. Сергей тащил нарты, на которых мешком лежал Антипов, а Михайлов, идя впереди, прокладывал след.

Спуск к Златоусту имеет массу неожиданных и крутых склонов, и нужно быть хорошим лыжником, чтобы дорогой внезапно не оборваться с двадцатиметровой высоты на каменные осыпи.

Когда по снегу легли длинные синеватые тени деревьев и в морозной дымке потонула громада Таганая, из-за поворота показались первые дома Златоустовского завода. В больнице на вопросы Михайлова доктор отвечал уклончиво и неопределенно:

– Больной долго голодал, и его организм почти не мог сопротивляться морозу... Да, обмораживание конечностей, сильной степени. Хорошо, что вы его привезли ко мне.

– А как руки? – спросил Михайлов.

– Прихвачены основательно.

Поздно вечером Михайлов и Сергей вышли из больницы. Сергей пошел к знакомым отдохнуть, чтобы завтра утром идти на станцию, а Михайлов свернул к гостинице. Ему предстояла охота за изотермами на Ильменских горах.

 

Глава II

КРАСНЫЙ САМОЦВЕТ

План. – Пылающяй самоцвет. – Письмо в Горный институт. – Месторождения корунда. – Кусииский завод. – Предание о трех старцах.

 

Охоту за изотермами Михайлов в основном закончил, хотя наступившая рано весна не дала возможности произвести наблюдения в районе озера Увильды и во склонам Собачьей горы.

Михайлов рано утром выехал из небольшого рыбацкого колхоза, расположенного на берегу озера Аргази.

Пообедав часа в четыре в сторожке лесника на озере Тургояке, он поздним вечером приехал на станцию железной дороги… и через два часа уже устраивался в вагоне поезда Челябинск – Москва.

Когда поезд замедлил ход и в окнах вагона замелькали огни Златоуста, Михайлов вздохнул с сожалением. Ему не хотелось снежные долины и крутые склоны гор менять на чертежный стол и мелко исписанные листы наблюдений. Обработка материалов – скучное занятие. Изотермы интересны там, в горах, где их направление еще неизвестно, а пойманные термометром и нанесенные на план, они теряют интерес…

Два дня Михайлов бродил по городу, «раскачиваясь» для работы. Полагающимся ему декадным отпуском он не воспользовался, боясь, что потом, когда сотрутся свежие впечатлений, хуже пойдет работа по обработке полевых материалов.

Михайлов имел привычку постоянно записывать свои наблюдения. Так как его записные книжки не могли вместить нескончаемых цифр, то второстепенные мелкие заметки он делал на клочках бумаги и рассовывал их по карманам.

Теперь, приступая к работе, Михайлов занялся осмотром карманов костюма, в котором был в горах.

Он доставал из своих объемистых карманов обрывки бумаги и аккуратно раскладывал их на столе. Последним из этой своеобразной коллекции, он извлек небольшой сверток, по внешнему виду напоминающий футляр полевого термометра. Михайлов вертел в руках незнакомый предмет.

– Откуда это? – спрашивал себя Михайлов. Он разрезал шнурок, которым был обернут сверток, и стал разматывать уже сильно истлевшую материю. Пришлось размотать т меньше полуметра этой материи, прежде чем в руках Михайлова осталась берестяная тру бочка заткнутая с одного конца деревянной пробкой.

Береста!.. В воображении Михайлова промелькнули белые покрытые гололедом стволы, лапчатые темные ели, Тагайайскнй перевал... метель и померзший человек. Ведь это он дал ему сверток.       

Михайлов открыл пробку, и из трубки на стол вытряхнул сложенный гармошкой пожелтевший лист бумаги. На одной стороне листа было что-то написано синими чернилами. Строчки почти стерлись, но по их внешнему виду и нескольким сохранившимся словам Михайлов узнал прошение.

«Кусинский завод... 1911 г. Нижайше пр...» – читал Михайлов обрывки фраз.

На оборотной стороне листа Михайлов увидел что-то не похожее на прошение. Опытный глаз метеоролога быстро схватил линии плана. Он разгладил бумагу и начал внимательно рассматривать изображенное химическим карандашом.

Составитель плана был, очевидно, человеком совершенно незнакомым с картографией.

– Уж не Антипов ли это состряпал, – сказал Михайлов, вспомнив фамилию спасенного им человека. Он вспомнил также и слова Антипова о каких-то трех старцах.

Желание узнать о загадочном приключении незнакомца заставило Михайлова заняться расшифровкой плана. Метеоролог, привыкший работать не только с картами, но и со схемами топографов, иногда страшно запутанными, однако, – сразу не мог подобрать ключа к этому плану.

На бумаге не было ни одного правильно изображенного топографического знака, хотя это был план – на нем должны были быть и дороги, и реки, и лес.

Михайлов задумался:

«Во-первых, что это за широкая линия, тянущаяся в меридиональном направлении? Это или река, или дорога. Слева к ней присоединяется двойная линяя, не такая жирная, но более извилистая. Их пересекает еще одна линия. Вот – это дорога, а те, должно быть, речки или ручьи. Но ниже изображено что-то не увязывающееся с этими ручьями».

«Может быть, это – детали, отдельные участки ракета, – думает Михайлов, – или просто составитель ввел какие-то условные обозначения».

На плане имелись надписи. Большинство слов стерлось, некоторые были недописаны или заменены рисунками.

– Ерунда, не стоит тратить время, – встав из-за стола, сказал Михайлов.

План Антипова и берестяная трубочка полетели в корзинку.

На пол что-то упало.

– Что еще тут, – уже недовольным тоном заворчал Михайлов, подняв с пола завернутый в свинцовую бумагу предмет, величиной с горошину. Когда Михайлов развернул бумагу, яркий красный огонек блеснул в его руке. Метеоролог от неожиданности остолбенел. Перед ним был рубин. Самоцвет превращал падающий на него свет в кроваво-красные искры и бросал их в разные стороны. Рубин, пылая, горел, сверкал благородным огнем.

Михайлов не был знатоком драгоценных камней, но кое-что в них понимал. Во время метеорологических наблюдений он иногда посещал разработки самоцветов, и там ему показывали редкие образцы изумрудов.

Судя по чистоте и размерам, этот рубин имел огромную ценность.

«Несколько тысяч», – подумал Михайлов, смотря на сверкающий камень.

«В пещере трех старцев… там они лежат… возьми, я не жилец…» – вспомнил Михайлов слова Антипова. Он извлек из корзины измятый план и возобновил его расшифровку.

Красный самоцвет лежал на столе рядом с планом. Он служил наглядным доказательством важности изображенного на бумаге. Хотя и медленно, но все же Михайлов расшифровывал стертые временем изображения.

Он определил, что жирная меридиональная линия – это река Миасс. На плане был изображен ее участок между Таганаями и Ильменскими горами. Надписи на правой и левой сторонах плана подтвердили это. На севере была обозначена гора Юрма, о чем говорила буква „ю" и полустертое «р». К югу от Ильменских гор расположено озеро Аргази. У правой порванной кромки листа с трудом можно было прочитать буквы: «ар... аз...» – несомненно, это было Аргази.

Имея такие исходные пункты, как Таганай, Юрму, Ильменские горы и озеро Аргази, можно было лишь приблизительно определить местоположение участка, где находилось месторождение рубинов, или, точней, корунда.

Михайлов был теперь убежден, что перед ним не бессмысленные каракули, а важный документ. По собственному опыту он знал, что в лесах Урала не всегда удается найти замеченное раньше место, поэтому охотники и разведчики-старатели, не умеющие разбираться в планах, делают очень примитивные схемы, которые служат им дополнением к сохранившимся в памяти приметам.

Для расшифровки деталей Михайлов разбил весь план на отдельные участки.

После внимательного изучения каждой детали он записал:

1. Установлена река Миасс, а следовательно, две соединяющиеся с ней линии – ручьи или речки.

Необходимо точно установить: ручьи это или речки. Михайлов вспомнил, как Антипов пытался назвать место, откуда он пришел; он сказал: – Каменка, – Можно предположить, что это и есть название одной из речек.

Крестиком на плане показано, конечно, месторождение – так люди, не уговариваясь, почти всегда отмечают главное.

Но речка, на которой поставлен крестик, не Каменка, она имеет другое название. Это название почти стерто, с трудом можно было разобрать буквы: «ро...ащ...я».

2. Путь к месторождению показан линией от Таганайских гор, а пометка: «не ходить на восход», должно быть, сделана на разветвлении дорог. «Идти на липняк» – уточняет направление по одной из дорог.

3. Точного положения месторождения на плане нет. Не несколько полустертых строк у правой стороны листа есть не что иное, как объяснение последнего этапа пути. Вот что там можно было прочитать:

…пересе

И идти поле

Ой возле кусто

Тальника к высо

Веннице на б

Ень от дер 10

Саж

и дальше уже сознательно зашифровано. Или, может быть, составитель плана считал лучше сделать пояснение рисунком.

Первую часть не трудно было расшифровать следующим образом:

Пересе(чь) (что-то)

И идти поле(в)

Ой (речке?) возле кусто(в)

Тальника к высо(кой) (лист)

Веннице на б(елый) (кам)

Ень от дер(ева) 10

Саж(ен)

 

а дальше следовал непонятный рисунок.

Прямая линия со стрелкой между круглым предметом и изображением, похожим на куст, означала расстояние, и оно, конечно, равно 10 саженям, как и сказано в пояснении. Но что означает этот круглый предмет?

Михайлов еще раз прочел расшифрованные строки.

– Ну, ясно!.. не может быть другого толкования! – воскликнул он.– На белый камень от дерева... Круглый предмет – белый камень, а куст –изображение лиственницы в плане. А дальше... Это дерево... Ах, чудак этот Антипов! Конечно, он не имел компаса и заменил его деревом, крона которого пышнее развита с южной стороны, а стрелка проведена от стороны, где крона развита беднее. Значит, белый камень расположен на север от лиственницы.

Главное было разгадано, оставалось выяснить, каким путем Антипов попадал к речкам.

«Липова...Липова.. – повторял Михайлов, заметив это слово в верхнем углу плана. – Да это – Липовая гора! Пунктирная линия – путь от какого-то селения... На плане квадратиками изображены избы по обе стороны. Есть! По обе стороны Кусинского пруда. Стрелка «к таг» означает: от Кусинского завода нужно идти к Таганаю, а дальше все понятно».

Утомленный, но довольный, Михайлов только под утро окончил расшифровку плана.

Он установил, что к месторождению имеет какое-то отношение изображенная на плане пещера «Трех старцев».

«Она чем-то характерна для района месторождения», – подумал Михайлов. Неизвестным осталось только название второй речки.

Просмотрев записи, Михайлов в дополнение к схеме Антипова составил свою. Тайна рубина оживила скучную работу по обработке полевых материалов.

В свободное время Михайлов стал читать книги по минералогии. Эта наука раньше казалась ему скучной. Профессоров-минералогов, всегда окруженных пыльными обломками камней, он считал маньяками. Но когда   он открыл книгу академика Ферсмана: «Самоцветы России», то он не мог оторваться от нее, пока не прочитал ее до последней страницы. Прекрасный знаток мертвой природы, Ферсман сумел оживить камень, он вдохнул в него жизнь. Запылал рубин, загорелся зеленым огнем изумруд, встала очаровательной легендой судьба священного камня нефрита. Под пером академика ожили древние восточные сказки о драгоценных камнях.

О рубине Михайлов прочитал у Ферсмана следующее: «Красным камнем не богата русская природа, – говорит  он. – В 1824 году был открыт на Урале первый, некрасивый корунд; находка невзрачного камня в россыпях Березовки была правильно определена известным знатоком камней Саймоновым, назвавшим этот камень – корунд, сапфир, рубин. Прошло почти сто лет со времен пророчества профессора минералогии Соколова, но найти на Урале настоящий красный самоцвет не удавалось русскому человеку, и только полярная Сибирь подарила нас красно-бурыми и красными сердоликами... Но искристого, настоящего красного камня мы но сих пор не знаем у нас».

Прочитав это заключение, Михайлов достал антиповский рубин и подумал:

«Вот он – искристый, красный камень, настоящий и найденный на Урале. Может быть, там, возле притоков Миасса в отрогах Ильменских гор, находится первое, еще не известное минералогам месторождение этого драгоценного камня».

О рубине Михайлову мог подробно рассказать составитель плана, но про Антипова в больнице, куда зашел метеоролог, ему сказали, что больной через три недели поправился и немедленно оставил больницу...

Потеряв надежду встретиться с Антиповым, Михайлов не переставал думать о его плане и месторождении рубинов.

Немногочисленная литература о самоцветах подтверждала возможность нахождения рубинов на Южном Урале. Но заключение академика Ферсмана оставалось в силе: «еще никто на Урале не находил чистого рубина большого веса, несмотря на то, что корундовые месторождения Урала очень многочисленны. Отдельные находки рубинов и сапфиров – большая редкость».

«После находки в 1858 году в Корниловой логу крупного сапфира начались систематические разведки по реке Шиловке (недалеко от Мурзинки), но удалось найти в галечнике только четыре крошечных рубина и один сапфир. Кусочек сапфира, найденный в 1858 году, был огранен и представлен Александру II, как особая ценность... Вот, пожалуй, и все».

На отмелях рек крестьяне часто находили небольшие гальки, окрашенные в разные цвета. Среди обломков кварца, полевого шпата и граната попадались корунды самых разнообразных оттенков: синие, синевато-красные, фиолетовые, а иногда красные и даже сине-черные. Но цвет их был не чистый и вес редки превышал половину карата. Очень редко находили рубины в 2 – 21 карата.

Таков Средний Урал.

На Южном Урале месторождения корундов, главным образом рассыпные, приурочены к реке Каменке золотоносного Кочкарского района. Гальки корунда чаще неправильной формы с почти не сохранившимися кристаллическими гранями. Цвет этих небольших камешков не привлекает внешне своей чистотой и яркостью: преобладают цвета серый, желтовато-синий, с мутными оттенками.

В 1915 году было найдено коренное месторождение корунда. Так же как и камни Северной Каролины, рубин здесь залегал вместе с хромовой слюдой, но он оказался трещиноватым.

В Кыштымском районе также не мало корундовых месторождений.

Перелистывая страницы книг по нерудным ископаемым, Михайлов надеялся разыскать описания хоть одного месторождения драгоценного корунда – рубина, яркого и пылающего.

«...Найденный академиком Карпинским в 1871 году на Собачьей горе...»

У Михайлова екнуло сердце. Он знал Собачью гору, как свою квартиру.

Но... «обломок корундовой породы оказался занесенным туда с другого месторождения...»

В 1916 – 1917 гг. геолог Клер на Южном Урале обнаружил громадные запасы чистого корунда... «По чистоте материала и запасам, – прочел Михайлов, – можно вполне рассчитывать на присутствие большой ценности рубинов. Но на следующей странице было написано: «Эти месторождения заслуживают самого большого практического внимания. На материале этих месторождений предполагалось построить... фабрику наждачных кругов... а сортов органичных здесь не встречалось...»

Ильменские горы, знаменитые по разнообразию найденных в них минералов, также пока еще крепко хранят тайну самоцвета.

Но академик Ферсман не отрицает возможности нахождения месторождений рубинов... Особенно в контактах с известняками. И невольно по этому поводу приходится вспомнить слова Соколова: «отчаиваться в этом могут только те, которые уверены, что климат имеет влияние на образование камней и металлов, и что изящные из них могут существовать только под палящим солнцем экватора», – пишет он.

Убедившись в возможности нахождения рубинов на Южном Урале, Михайлов принялся за изучение образования корундовых месторождений.

Среди минералов корунд выделяется своей, только немного уступающей алмазу, твердостью. По химическому составу корунд представляет собою чистую, кристаллическую окись глинозема.

Цвет корунда очень разнообразен: встречаются кристаллы серого, синего, красного, розового, желтого, бурого, зеленого, фиолетового и других цветов. Окраска корунда зависит от примеси в нем окислов титана и других элементов. В периоды великих земных изменении, когда древние моря расступались, когда морщилась земная кора в гигантские   складки – горы, – в глубине ее бушевала огненно-жидкая магма, часть которой вырывалась на поверхность, расплавляя и поглощая верхние слои земной коры – осадочные породы, содержащие в себе глинозем.

Когда пресыщенная этими породами магма постепенно охлаждалась, то избыточный глинозем под большим давлением в ней кристаллизовался часто в виде корундовых масс. Но корунд в месторождениях этого типа не образует больших скоплений, и поэтому они промышленного интереса не имеют.

Та же магма, поднявшись из земных глубин и устремившись в разломы земной коры, часто встречала на своем пути известняковые пароды. Когда между раскаленной магмой и этими породами происходил контакт, то под влиянием высокой температуры и давления находящийся в известняках глинозем перекристэллизовывался в корунд. На контактах гранитов с известняками и в кристаллических известняках, близких к этим контактам, могут встретиться красные и синие корунды – рубины и сапфиры.

Вот почему «на берегу бурного Пянджа, в известковой скале Кух-и-лал, далеко на юг от русских владений, находятся старинные рубиновые копи... В темных и низких ходах добывался красный камень... и верноподданные сыны афганского эмира, ломая твердые известняки и доломиты, выбирали из них рубины...»

Много ночей Михайлов просидел над минералогией, петрографией[5] и описаниями корундовых месторождений. Большинство книг было написано специальным языком. Перед глазами Михайлова мелькали химические формулы, фотографии шлифов[6], даты открытий месторождений и находок самоцветов.

...Греция, Египет, Индия, Афганистан, Южная Африка... Урал, Северная Сибирь представлялись ему в синих цветах сапфира, василькового, кианита, в зеленом сиянии изумрудов и дерзком кровавом глазе рубина.

...Авантюрину гиацинт, Лабрадор, лунный камень, солнечный камень, сфен, турмалин, хризоберилл... – вот цветы мертвой природы, рожденные в недрах земли тысячелетия, а может быть, и миллионы лет назад.

Много наделала дел берестяная трубочка Антипова: метеоролог превращался в страстного любителя-минералога. Из массы прочитанных страниц Михайлов составлял себе конспект, а по нему представление о корундовых месторождениях Южного Урала.

Участок, изображенный на плане, был где-то около Ильменских гор, в долине реки Миасса.

... А в нерудных ископаемых было ясно написано: «...в долине р. Миасса залегают кварциты, кварцитовые сланцы и известняки…»

Известняки!.. Михайлов кой-что понял в сложном процессе образования корундовых месторождений. Он знал, что на контакте магмы с известняками могут быть рубины. Но какие породы у пещеры «Трех старцев»? К какому типу отнести месторождение, отмеченное крестиком, – этого Михайлов не знал.

Находясь под влиянием прочитанных книг, он написал письмо в Свердловский горный институт.

Михайлов, подробно рассказав историю с неизвестным месторождением, однако, забыл написать о главном. Он ни словом не обмолвился о рубине, лежащем в его кармане... В письме Михайлов просил кафедру минералогии института снарядить экспедицию для поисков месторождения рубинов, в которой он охотно принял бы участие.

Если бы Михайлов смог прочитать свое письмо через неделю, когда оно было уже в Свердловске, он бы заметил, что обилие восклицательных знаков и отступлений едва ли подействует на руководителей кафедры и те будут настаивать  перед директором на снаряжении экспедиции. Через полмесяца из Горного института пришел ответ:

Уважаемый т. Михайлов!

Получив Ваше странное письмо, мы, однако, показали его профессору, за что, конечно, и получили головомойку. Профессор не дочитал Вашего письма до конца и сказал, что он еще в детстве читал что-то подобное у Ж. Верна или Э. По, но там было написано гораздо лучше. Кроме того, он, зная Вас как метеоролога, высказал предположение, что письмо сочинил и дослал какой-нибудь шутник, подписав Вашу фамилию.    

Ассистент кафедры Петров.

 

Прочитав ответ, Михайлов вспомнил, что не написал ни слова о рубине – главном доказательстве существования неизвестного месторождения.

На следующий день Михайлов опустил в почтовый ящик небольшой синий конверт. На этот раз он сухо и коротко изложил свою просьбу об экспедиции, а в доказательство реальности существования месторождения написал о рубине.

Ответ на второе письмо пришел быстрей, чем ожидал Михайлов. Первая строка ответа заставила его нахмуриться. Ответ был таким, какого не ожидал метеоролог:

Дорогой т. Михайлов!

Ваше второе письмо мы, конечно, не показали профессору, еще подумает, что мы, вместо подготовки к зачетам, занимаемся «открытием месторождений». Мы сожалеем, что не имеем возможности взглянуть на Ваш «рубин». Для исследования «нового» месторождения нет необходимости, посылать экспедицию. Вам, наверное, известно, что некоторые наши славные геологи, не прибегая к помощи, открыли и дали авторитетные описания некоторых месторождений, правда, им посчастливилось меньше Вашего, но тем лучше для Вас. Счастливый путь к новым открытиям. Студенты будут рады присоединить к фамилиям исследователей и Вашу. Не забудьте в экспедицию взять томик Э. По, он Вам более нужен, чем лучшая петрография.

Веселый студент.

 

Дальнейшее обращение за помощью в Горный институт было бесполезным. Первое письмо все испортило, и теперь уж было поздно исправлять ошибку.

Городские организации Златоуста ничем не могли помочь Михайлову – ему нужны были геологи, а их-то и не было.

«А почему бы мне не воспользоваться советом «веселого студента» и не отправиться на поиски месторождения одному», – подумал Михайлов. Он взвесил все обстоятельства «за» и «против»...

Разыскать участок он может, пожалуй, лучше геолога, в этом отношении его специальность охотника за изотермами поможет ему ориентироваться в лесу.

Кроме того, он кой-что усвоил из прочитанного материала и сможет разобраться в горных пародах. Но он не геологоразведчик: у него нет «нюха», свойственного этим охотникам за камнями.

Говорят, что геологи видят сквозь землю, а он даже не может сразу отличить известняка от кварца. Может случится, что онг будет бродить по лесу возле самого месторождения и его не обнаружит.

Михайлов долго колебался. Посмотрев на рубин, он решил отправиться, на поиски месторождения, но, заглянув в полевую геологию, раздумывал, затем снова решал и опять раздумывал.

Из затруднения его неожиданно вывели изотермы. Как ни странно, но эти линии помогли ему принять окончательное решение отправиться летом в долину реки Миасса к Ильменским горам на поиски рубинов.

Обрабатывая синоптическую[7] карту склонов Ильменских гор, Михайлов обнаружил незначительные аномалии[8] в направлении июльских изотерм. Тщательная проверка наблюдений показала, что эти аномалии могут быть порождены только двумя причинами: первая – это ошибка в наблюдениях и вторая изменения климатических условий.

Как в том, так и в другом случае желательна проверка, то есть производство повторных наблюдений. Отклонение изотерм было настолько незначительным, что не будь самоцвета, Михайлов не был бы так придирчив к таблицам температурных замеров. Район аномалий был недалеко от реки Миасса, и поэтому проверка направления изотерм могла быть совмещена с поисками месторождения.

Итак, изотермы помогли. Михайлов был в восторге. Решение взяться за геологоразведочное дело теперь оправдывалось необходимостью...

В мае новый «минералог» начал готовиться к отъезду, в горы.

Для пополнения сведений о месторождении он решил заехать на Кусинский завод, где должны были знать Антипова.

В первых числах июня Михайлов приехал на Кусинский завод и, поселившись в запрудной стороне, начал расспрашивать стариков о пещере «Трех старцев».

Настойчивые расспросы, однако, не давали результатов. На Кусинском заводе никто не занимался добычей самоцветов. Ни о старцах, ни о пещере они тоже не имели никаких сведений.

Как-то в жаркий тихий день, возвращаясь с рыбалки, на перекрестке дорог Михайлов встретил телегу. Уставшие лошади еле шли. На передке телеги сидел крестьянин лет сорока пяти. Михайлов попросил подвезти его до завода. Тот охотно согласился.

Крестьянин, по фамилии Ковригин, оказался весьма разговорчивым.

Когда. Ковригин на минуту умолкал, Михайлов задавал ему вопросы, и его собеседник легко менял тему. Он про-странно рассказывал о том далёком времени, когда на берегу речки Кусы бежавшие из России раскольники поставили два десятка хижин и начали обрабатывать землю.

– А вы откуда и по каким делам приехали к нам? – неожиданно, прервав рассказ, спросил Ковригин.

– Я в Кусу заехал по пути, – ответил Михайлов. – Меня интересует одно дело, – и Михайлов рассказал, что разыскивает на заводе людей, знающих месторождения самоцветов.

– Вот оно что, самоцветы! – протянул Ковригин. – Об этом знали только старцы из староверов, но они в большой тайне держали это дело. Был у нас тут один мужик, Антипов, вот тот знал.

От последних слов Ковригина Михайлова даже подбросило на телеге, хотя дорога была ровной.

– А где теперь живет Антипов? – спросил Михайлов.

– С Антиповым приключилась такая история... Можно сказать,  что сгубила его жадность. Вдвоем с женой жили, а завели трех коров, почти что стадо овец, лошадей. Молока сам не пил и жене не давал, мяса оба ни-ни – вроде у них как бы вечно великий пост был. Двум своим многосемейным братьям Антипов не то чтобы помочь, он их и к дому не подпускал. С заводскими приказчиками Антипов водил тесную компанию – он им угощенья ставил, а они ему подрядец на поставку материалов, на вырубку лесной делянки… Не забывал Антипов и хлебопашества. На правой стороне Кусы, где хорошая пахотная земля, он открутил себе порядочные участки. Работали у него бедные крестьяне с запрудной стороны и собственные работники.

Не проглядел Антипов и зеленого липняка – шестьдесят колодин, да около сорока рамочных ульев приспособил он за обжигательными печами на склоне Липовой горы...

Ковригин подробно рассказывал о большом хозяйстве Антипова. К семнадцатому году это хозяйство уже не походило на крестьянское, а больше – на предприятие мелкого заводчика.

– Антипов имел какие-то дела с заводским начальством, – продолжал Ковригин. – Он хотел ставить свою плотину ниже заводской, на горе –ветряк, но революция спутала все его планы. В голодные годы все знали, что он где-то  прячет хлеб, но найти не могли. Присмиревший было кулак с двадцать четвертого года опять взялся за свои прежние дела, но его раскулачили и сослали. С тех пор и не слышно про него.

Лошади пылили уже по заводской односторонке, и Ковригину не приходилось их понукать.

– А началось у Антипова все это из-за того дела, которое когда-то мутило наших мужиков, – заключил Ковригин свой рассказ.

– Какое дело? – спросил Михайлов.

– Есть за Таганаями никому не известная копь самоцветов, про которую знал Антипов и через эту самую копь нажил свое богатство, а потом мытарства.

Вечером Ковригин рассказал Михайлову предания о трех старцах.

Еще до постройки Кусинского завода, то есть во второй половине восемнадцатого века, дремучая тайга Южного Урала приютила в своих лесах много бежавших из Центральной России раскольников. Большинство из них селилось по берегам горных речек и постепенно обзаводилось хозяйством. Некоторые уходили в непроходимые лесные дебри и там «спасались». Где-то за Таганаями поселялись три кусинских старца, но никто не знал наверное, где именно.

Однажды кусинский охотник Хорек ушел в горы. Он решил перемахнуть Таганай и на противоположной его склоне разведать новые места для охоты.

Склоны Таганая оказались богатыми дичью, и Хорек, подстрелив пару птиц, изжарил их, плотно поел и завалился спать. Проснулся он на следующее утро, и ему страшно захотелось пить. Хорек плохо знал местность, и ему пришлось долго искать воду. Лето было жаркое, многие ручьи пересохли, а в низинах болотные лужи кишели водяными блохами. Местность на восток понижалась, и охотник решил идти по звериной тропе, которая должна была привести к речке.

В низине, где раньше  протекала речка, оказались редкие лужицы, густо заселенные водяными блохами, и белый мелкий песок. Русло пересохшей репки было очень извилисто, один берег сильно изглодан водой. В некоторых местах белая порода берега превратилась в осыпи и обнажила глубокие сводчатые ниши. Хорек знал, что должна быть где-нибудь поблизости еще «парная» речка. Горные речки часто, встретив на пути массивы пород, делятся и, обогнув возвышенность с обеих сторон, сходятся в одно русло; иногда же они, разделившись, отходят одна от другой и уже не сливаются вместе.

Хорек забрался по осыпи на крутой берег и поднялся на невысокую скалу. За скалой местность круто уходила вниз и сквозь листву липняка виднелась голубоватая поверхность водя.

Хорек не ошибся – за деревьями была «парная» речка.

Солнце поднялось над лесом, но его лучи едва пробирались сквозь чащу береговых зарослей.

Измученный жаждой охотник, сминая кустарник, побежал к берегу. Но у самого обрыва к реке кустарник был настолько густ, что ему пришлось снять сумку с ружьем, остановить их в кустах и заняться поисками удобного спуска к воде.

Метров через двадцать тальник кончился, и река сделав крутой поворот, вышла на большую поляну.

Хорек пересек поляну и, подойдя к берегу, прыгнул вниз. Но не успели его ноги коснуться песка, как раздался крик и перед ним вырос высокий бородатый старик. От ног старика к воде покатилась тальниковая плетенка из которой сыпались разноцветные гальки.

Хорек оробел, он хотел бежать, но было уже поздно Старик протянул руку и схватил охотника за плечо.

– Откуда взялся?

– С берега прыгнул, напиться...  –  заикаясь, ответил Хорек. Старик отпустил охотника и, отойдя, громко свистнул.

Из-за высокого белого камня, лежавшего посредине реки, вышел второй старик, такой же бородатый и страшный. Хорек осмотрелся. Он заметил откатившуюся к воде плетенку и СИНИЙ небольшой мешочек на том месте, где стоял первый старик. Недалеко стояло измятое ведро с водой и валялась лопата с короткой рукоятью.

Видавший виды Хорек сразу определил, чем занимался старик.

«Самоцветы моют», – подумал он. А потом быстрая, как молния, мысль мелькнула у него в голове: «Старцы... батюшки, да это они и есть». Кусинцы думали, что святые отцы просто не хотят, чтобы нарушали их покой, но теперь оказалось другое. Отшельники нашли месторождение самоцветов – вот причина их отчуждения.

«Убьют...» – подумал Хорек.

– Ты откуда, сынок? – спросил старик.

– Я с Кусннского завода. А вы как живете, отцы? – в свою очередь спросил Хорек, стараясь не смотреть на плетенку с гальками.

– Трудимся в поте лица, – неохотно ответил старик, а потом, посмотрев на синий мешок, добавил: – На пригорке святой крест соорудили, так украсу к нему из камешков хотим сделать. А ты кто?

– Охотник.

– Где же у тебя ружье?

– Потерял, – соврал Хорек.

– Ох, лукав ты, сыне...

Старики перемигнулись... И вдруг сильный удар по голове затуманил сознание Хорька, он зашатался и упал в речку.

Около берега было мелко, и Хорек не мог утонуть. Вода освежила его, и он быстро пришел в себя.

Несколько минут охотник лежал без движения и сквозь полуоткрытые веки смотрел на стариков. Вода попала ему в уши, и поэтому он не слышал, о чем говорили старцы; но по их жестам можно было догадаться, что они о чем-то спорят.

Воспользовавшись этим, Хорек уперся ногами в песок. Старики перестали спорить. Один из них нагнулся и поднял тяжелый угловатый камень.

Медлить было нельзя. Хорек вскочил и кинулся в сторону. Старик взмахнул рукой, но камень пролетел мимо. Охотник, так неожиданно оказавшись на положении дичи, бросился бежать в лес так быстро, что старцы не могли его догнать. Он убежал от речки версты на четыре, затаился в густом малиннике и просидел в нем до вечера. Когда посинело небо и от опушки легли черные тени, Хорек вышел из малинника.

 

 

И вдруг сильный удар по голове затуманил сознание Хорька.

 

Хорек не был трусом; он осторожно   обошел опушку, спустился обратно к реке и долго ползал по прибрежным кустам, пока, наконец, не нашел ружье и сумку.

Быстро темнело. От речки потянуло сыростью. Хорек раздвинул кусты и стал внимательно смотреть.

Стариков не было. Возле переката лежала опрокинутая плетенка.

Над водой поднялся легкий туман. Противоположный берег потемнел и, казалось, отступил дальше в лес. Контуры окружающих предметов стерлись, и только высокий белый камень ясно выделялся в вечернем полумраке.

Хорек старательно приметил место: изгиб реки, две большие осыпи, белый камень; вылез из кустарника и снова скрылся в лесу.

В Кусу Хорек пришел на следующий день к ночи. Голодный и усталый, он побежал к знакомым рассказать о своей необычайной встрече.

Через неделю пятеро охотников под предводительством Хорька отправились к Ильменским горам. Четыре дня бродили они по тайге, но не обнаружили никаких признаков человеческого жилья. На речке у белого камня только одни осыпи выдавали недавнее присутствие человека. По прежнему журчала вода на перекате, а кусты и травы, примятые Хорьком, выпрямились. За белым камнем, у крутого поворота речки, начиналась непроходимая тайга. Заболоченная местность тянулась на много верст.

Охотники побывали в самых диких местах. В болоте они встретили тучи комаров, целые кладбища полусгнившего леса, но ни одной свежей порубки, никаких следов человека.

На пятый день, уставшие и злые, охотники вернулись в поселок.

После неудачной попытки разыскать старцев, ка  Хорек ни божился, ему не удалось организовать поиски вторично. О приключении Хорька постепенно забыли. Но вот на следующее лето в июле в лесу около Кусы поймали человека. Его подозревали в краже, но в берестяной трубочке у него нашли самоцветы. Пока разбирали дело, спорили да шумели, пойманный с самоцветами человек убежал.

Ряд других фактор: появление у хозяина завода крупных драгоценных камней, таинственные встречи его со старцами – убедили, наконец, кусинцев в правдивости рассказанного Хорьком приключения.

Лет через восемь старцы перестали появляться на Кусе – может быть, они умерли или решили совсем не показываться людям. О трех старцах постепенно совсем забыли. Один только Антипов знал правду о копях.

Михайлов теперь был уверен, что отшельники добыли рубины, – он узнал больше, чем рассчитывал.

К рассказу Ковригина он отнесся с доверием. Описание места, где произошла встреча Хорька с отшельниками, совпадало с планом Антипова.

Теперь Михайлову в Кусинском заводе нечего было больше делать, и он собрался уезжать.

Рано утром, еще на рассвете, Михайлов и Ковригин оставили за поворотом дороги завод. Михайлов торопил провожающего его Ковригина. Около полудня они проехали мимо титано-магнетитового рудника и свернули влево.

Покрытый туманом Таганай постепенно прояснялся, его голая вершина высоко поднималась над окружающей местностью.

Ночевали у самого подножия Таганая, у крутого подъема, где кончалась дорога.

Утром, попрощавшись с Ковригиным, Михайлов пошел с своей собакой-овчаркой Нероном к перевалу.

 

Глава III

В ЛЕСУ

Антипов. – К Таганайскому перевалу. – Ловушка. – По восточному склону. – Известняковые «замки». – Странное поведение собаки. – Лесной пожар. – Спасательная скала. – Гроза.

 

В оборванном, похудевшем бродяге кусинцы не сразу узнали Анттипова. Появился он на заводе внезапно, вскоре после ухода Михайлова.

Бывший кулак очень изменился. От прежней его самоуверенности не осталось и следа. Целые дни он где-то бродил и только к ночи появлялся в поселке. Огородами он, как вор, пробирался к знакомым и шептался с ними – выспрашивал о метеорологе.

Старики были любителями поговорить и сочиняли про Михайлова разные небылицы. Они врали про большую экспедицию, которую будто бы снарядил Михайлов. Говорили, будто метеоролог имеет такие инструменты, которыми можно сразу отыскать любое месторождение самоцветов.

Когда заводская милиция узнала о возвращении Антипова, тот уже покинул завод.

Во время сильной грозы и ливня, темной июльской ночью он ушел вверх по Кусе.

 

* * *

 

Мы остановили Михайлова у подножья Таганайских гор, где с ним расстался Ковригин.

…Пройдя около полукилометра по сравнительно хорошей тропе, Михайлов вышел на небольшую полянку, покрытую высокой травой. Такие поляны довольно часто попадаются среди лесной чащи по склонам гор – они представляют собой высохшие болота с толстым слоем плодородного грунта на дне. На полянах в изобилии растет малинник, но местные жители иногда его уничтожают и устраивают покосы.

Накошенное летом сено не вывозится до зимы. И только когда снеговой покров достигнет значительной мощности, сено увозят по тропам на особых санках, имеющие широкие, лыжные полозья.

Михайлов прошел поляну, но на другой ее стороне тропы уже не было. Кончилась последняя пешеходная дорога. Раньше Михайлов рассчитывал: пользуясь тропой подняться до Круглой сопки Большого Таганая и, обойти ее по границе распространения леса, перейти на восточный склон.  

Теперь, встретив абсолютное бездорожье, он решил изменить маршрут.

Михайлову оставался один путь – по старой тропе спуститься вниз до первого ее разделения, свернуть на север и обойти Круглую сопку значительно ниже. В этом случае, при достижении перевала, Большой Таганай остается на юге и местность начнет подниматься к Среднему Таганаю.

В обход до перевала было приблизительно около двадцати километров, и Михайлов мог рассчитывать дойти до него только к вечеру.

Спустивших от поляны по тропе, Михайлов заметил что-то похожее на дорогу, которая шла как раз в нужном для него направлении. При внимательном изучении, дорога оказалась руслом пересохшего ручья.

Не имея другого выбора, Михайлов свернул с тропы и углубился в чащу по руслу ручья. Не успел он пройти и пяти шагов, как окружающий его лес резко изменился. По обе стороны русла он поднимался хмурым неприветливым массивом. Кругом были тишина и полумрак. Часто бурелом перекрывал ручей. С образовавшейся естественной крыши спускались бледно-зеленные плети хмеля и лесных вьюнов. Стройные стволики хвощей как будто нарочно были воткнуты в полусгнившую древесину. С берегов ручья протягивались лапчатые, неимоверно широкие листья папоротников. Над руслом в густом переплете сомкнулись девственные южноуральские джунгли.

Будь Михайлов новичком, он не решился бы продолжать путь по такому дикому лесу.

В сером полумраке не слышно было пение птиц, но птицы были; они иногда почти из-под ног стремительно шарахались в сторону и исчезали в буреломе. Где-то высоко, по освещенным солнцем вершинам лиственниц, перепархивал ветерок, и его шум едва доносился до слуха. В лесу было тихо.

Михайлова не пугала тишина, – наоборот, он был доволен: «дорога» пока шла в нужном направлении и не особенно виляла, берега ручья поднялись довольно высоко, образовав как бы коридор. Мелкий галечник был плотным. Под «крышей» можно было идти не наклоняясь, что особенно было удобно Михайлову, нагруженному тяжелым мешком.

В некоторых местах ручей промыл себе настолько глубокую траншею, что берега поднимались выше человеческого роста. Откосы русла покрывал сплошной дерновый слой, разорванный только в некоторых местах. При внимательном осмотре оказалось, что дерно свободно свешивается с берега и доходит почти до низа откоса. Боковые породы и дно русла состоят частично из сланцев, но, главным образом, из известняков, полуразрушенных и потому подвергающихся размыву.

Во время таяния снега, а также после ливней, русло ручья наполняется водой. Благодаря большому уклону поток, при сравнительной маловодности, обладает большой энергией, чем и объясняется наличие глубокой траншеи. Исследуя русло ручья, Михайлов обратил внимание на сильно размытые стенки его, где известняк походил на источенный водой весенний лед.

Впереди, метрах в тридцати, ручей делился на два русла, одно из которых резко поворачивало на восток, второе шло по прежнему в северном направлении.

Выбрав северный ручей, Михайлов скоро убедился в ненадежности дороги. По руслу пошли частые перепады, острые известковые камни поднимались на высоту до двух метров и костры бурелома преграждали путь. Несколько попыток перебраться через бурелом заставили Михайлова вернуться обратно и пойти по ручью в восточном направлении.

После полукилометра сносной дороги ручей исчез, и его заменила извилистая звериная тропа.

Выигранное раньше на хорошей дороге время теперь Михайлов тратил, обходя поваленные бурей огромные деревья. Он попал в такую глушь, что, кажется, и звери избегали ее посещать.

Деревья боролись здесь за обладание светом – этим редким гостем густой тайги. Хилые, но высокие березы опирались своими слабыми стволами на ветви елей; рябины переплелись с липами, а жимолость и черемушник, казалось, росли от одного корня.

Тропа тянулась едва заметной цепочкой, часто теряясь в кучах валежника и густом мхе.

Михайлову надоело вилять из стороны в сторону, и он решил идти прямо, руководствуясь компасом и уклоном местности.

Тропа только создавала видимость некоторого облегчения пути; на самом же деле приходилось часто перелезать через кучи гнилого валежника и скользить по известняковым осыпям. Как и предполагал Михайлов, идти без тропы оказалось не трудней, даже наоборот легче: теперь, имея свободу в выборе направления, можно было держаться известняковых обнажений.

Михайлов переходил от скалы к скале, карабкался по осыпям; но это было легче, чем перелезать через бурелом. Иногда ему попадались прикрытые растительностью ямы.

Михайлов прошел уже километров семь. Лес немного поредел и уступил место густым кустарниковым зарослям. Идти стало значительно легче, бурелом исчез, а кустарник можно было не обходить. Справа, в просветах между деревьями, иногда мелькал силуэт Круглой сопки.

Михайлов зашел в кустарник и вдруг почувствовал под ногами пустоту.

Он хотел отступить, но было уже поздно. Кусты, как от сильного ветра, низко наклонились, и Михайлов вместе с ними полетел вниз, в темное пространство. Кусты падали вслед за ним; они обрушили массу еле державшейся породы, и грохот обвала наполнил яму.

Несколько мгновений Михайлов летел по воздуху, потом ноги его стали скользить по чему-то сыпучему, и падение несколько замедлилось. Михайлов, скользнув по склону осыпи, остановился, по пояс погруженный в рыхлый навал дерновника и мелкой щебенки. Посмотрев в верх, он увидел на высоте пяти-шести метров полоску света; она падала на белую известковую стену ямы. Михайлов понял, что попал в большую карстовую воронку.

 

Михайлов полетел вниз

 

Карстовые провалы имеют различные объемы и формы: от небольших конусообразных углублений и до огромных в несколько ярусов пещер. Часто провал земной поверхности образует воронку, стенки которой из вертикальных в верхней части сходятся на конус в нижней. Воронки бывают глухими, – когда в результате провала почвы перекрывается первоначальный подземный канал, и переходящими в пещеры, – когда этот канал остался незасыпанньм обвалившейся породой. В последнем случае воронки почти никогда не выпускают попавшего в них зверя, да и человек из такой воронки выберется не всегда.

Михайлов был знаком с деятельностью подземных вод. Около Уфы он видел десятки провалов и знал, насколько опасно проваливаться в карстовую воронку.

Электрический фонарик был в мешке, и как только Михайлов сделал движение, чтобы сбросить мешок с плеч, щебенка посыпалась, производя звук, характерный при падении в пустоту.

«Ниже еще провал», – подумал Михайлов и почувствовал, как холодок пробежал по спине.

Нужно было зажечь спичку и насколько возможно осмотреться.

Однако желтоватого небольшого пламени спички оказалось недостаточно. Только в момент вспышки удалось рассмотреть вертикальную белую стену и осыпь, уходящую в темноту.

Стараясь не производить резких движений, Михайлов достал из кармана тужурки компас, завернутый в восковку. Из восковки он свернул жгут и зажег его. Бумага загорелась и сильно задымила, но света было, достаточно, чтобы успеть осмотреться.

Предположение Михайлова о существовании провала оказалось верным. Осыпь, в которой он завяз, покрыла незначительную часть конуса воронки. Противоположная стена известняка метра на полтора ниже уступа, на котором лежала щебенка, обрывалась над темным отверстием, стен и дна которого не было видно. Над провалом лежало полусгнившее, покрытое мхом, дерево. Вершина его упиралась в известняковую стену, а корневище было засыпано щебенкой. Только благодаря этому дереву, Михайлов и задержался на выступе. Жгут догорел, и Михайлов опять остался в темноте.

Нужно было придумать, что предпринять сначала для того, чтобы более надежно основаться на выступе, а потом и выбраться из воронки.

Как бы достать свечу? О фонарике нечего было и думать – он лежал на самом дне мешка. Свеча же была в кармашке мешка, и если запрокинуться назад, то рукой можно было достать кармашек.

Достав, наконец, свечу, Михайлов зажег ее и укрепил справа от себя на выступе известняковой стены.

Свеча горела достаточно ярко, и Михайлов мог осмотреть внутренность воронки. На уровне уступа она имела диаметр около двух метров, причем кверху немного суживалась. Дерево, лежавшее поперек провала, было хорошо расклинено. Когда Михайлов стал вылезать из осыпи, он с ужасом обнаружил, что под ним никакого естественного уступа нет. Уступ был создан корневищем дерева. Ниже воронка не сужалась. Значит, он стоял на дереве, а дерево висело над провалом, глубиной, может быть, в несколько десятков метров.

Известны карстовые провалы до ста и больше метров, но Михайлову достаточно было провалиться еще на пять метров, чтобы потерять всякую надежду выбраться на дневную поверхность.

Ждать было нечего. Свеча могла еще прогореть не больше часа – и Михайлов начал сбрасывать с корневища щебенку. Камни лавиной падали в темный провал с сильным грохотом. Сбросив всю щебенку, Михайлов обнажил корневище. Оно опиралось на небольшую площадку и было сильно зажато.

«Теперь надежно, – подумал Михайлов. – До поверхности пять, а может быть и шесть метров. По стенам выбраться нечего и думать – они отвесны. Остается одно: укрепить где-нибудь на поверхности конец веревки и по ней подняться». Веревка у него была, но как конец ее укрепить на поверхности? Это решилось бы просто, если бы на верху был человек. Но Михайлов был один, – если не считать Нерона, оставшегося наверху, – кругом на расстоянии тридцати километров нет даже селений.

При свете свечи Михайлову было плохо видно устье воронки, и он, чтобы лучше его рассмотреть, погасил свечку. Когда его глаза привыкли к темноте, он стал постепенно различать нависший над кромкой воронки кустарник, потом плети какого-то растения, мох и… Да, он не ошибся! Поперек устья лежал ствол толстого дерева. Этот ствол – последняя надежда попавшего в ловушку метеоролога!

Михайлов быстро зажег свечу, достал из мешка веревку и, привязав к концу ее камень, стал забрасывать его, стараясь перекинуть через ствол дерева.

Нерон теперь уже не лаял, он тихо скулил и, просунув голову между валежником, смотрел вниз.

Когда брошенный Михайловым камень ложился на кромку устья воронки, собака хватала его и, подержав немного, выпускала его изо рта. Камень падал обратно.

– Взять! – кричал Михайлов, и собака хватала камень.

– Пошел, пошел! – кричал метеоролог. – Нерон пошел! Взять не бросай камень. Да ползи же ты, бестолковая собака, к дереву. Ах ты!..

Камень летел обратно.

Собака, конечно, не была бестолковой, но догадаться, что камень нужно унести за ствол и бросить обратно в воронку, она не могла. Рассчитывать можно было только на случайность. А эта случайность едва ли представится.

Заплывший огарок свечи стал мигать, и светлый круг сузился.

Несколько повторных попыток заставить Нерона перенести камень через ствол также не приведя ни к чему.

Выполняя противоречивые приказания хозяина, собака начала нервничать и брать камень с неохотой – она не понимала, чего от нее хотят. Михайлов ласковым голосом разговаривал с собакой. Та, наклонив в сторону голову, заглядывала в темный провал воронки и тихо визжала.

Когда огарок свечи погас, Нерон, не видя больше хозяина, громко залаял и, низко припав к земле, передними лапами стал разбрасывать валежник.

– Нерон, я здесь, не волнуйся! – воскликнул пленник воронки.

Потеряв всякую надежду заставить собаку отнести камень за дерево, Михайлов решил испробовать последнее средство. Оно состояло в следующем. Если бросить камень на противоположную кромку воронки, а потом заставить Нерона взять камень, то собака должна будет обойти воронку. Когда камень будет у Нерона в зубах, его надо будет послать на место, не разрешая бросать камень. На прежнее место собака возвратится обойдя воронку либо со стороны, где лежало дерево, либо с противоположно стороны. В первом случае Михайлов был бы спасен; во втором – пришлось бы все повторять снова до тех пор, пока у собаки хватит терпения выполнять приказы хозяина.

– На место! – крикнул Михайлов и бросил камень, который удачно упал на кромку борта воронки. – Теперь взять!

Голова собаки скрылась. Сверху полетел мусор. Нерон обошел воронку и лег против камня.

– Взять!

Собака схватила камень и села.

– Держать, держать!.. – Михайлов легонько дергал веревку. Нерон упирался и не выпускал камня.

– Держи, Нерон, держи. А ну... на место!

Нерон выпустил камень.

– Взять! – опять раздалась команда. Собака гавкнула схватила камень.

– Держать! Пошел на место!

Веревка натянулась, но…Нерон пошел не в ту сторону…

Собака села. Он потянул веревку, и Нерон пополз обратно.

– Так, так. Хорошо! – подбадривал Михайлов собаку. Та ползла дальше. Вот уже веревка заскользила по коре дерева. Еще немного… но собака подползла слишком близко к краю обрыва, и сверху полетели камешки.

– Брось! Назад! – крикнул Михайлов. Камень упал в воронку.

Первая неудача не смутила Михайлова. Подвергать собаку опасности он боялся. Правда, она ползла очень осторожно. Но кто может ручаться за крепость выветрившихся известняков.

Забросив камень во второй раз, Михайлов начал всю операцию сначала. Умная овчарка хорошо понимала опасность своего положения. Она взяла камень, отползла немного назад, так что над обрывом были видны только одни ее уши и, осторожно ощупывая передними лапами валежник, пошла в сторону дерева. Нужное направление она выбрала, конечно, совершенно случайно.

– Держать, держать! – отчетливо приказывал Михайлов, держа веревку в натянутом состоянии.

Нерон стал обходить дерево.

– Сидеть! – крикнул Михайлов. – Держать!

Нерон сел, не выпуская изо рта камень. Михайлов стал понемногу ослаблять веревку. Теперь она была перекинута через ствол дерева.

– Нерон, брось!.. Брось!.. – тихо сказал Михайлов. Собака, не понимая в чем дело, вытянула голову и стала смотреть вниз. Михайлов легонько подергал за веревку, но собака не разжимала челюсти. – Брось! Ты мне провалишь вес! Ну, Нероша, брось!

Новое осложнение: Нерон не выполняет приказ. Да и не удивительно. Он десятки раз брал камень, потом бросал его, снова брал – и в конце концов запутался.

Внезапно Михайлов вспомнил.

– Голос! – крикнул он собаке.

Услышав новую команду, Нерон разжал челюсти и залаял. Камень упал в воронку. Михаилов поймал его на лету. Послушная собака громко гавкала, а Михайлов привязывал к одному концу веревки мешок. Желая проверить надежность опоры, он потянул веревку. Вниз полетела лавина щебенки и валежника, но дерево не сдавало.

...Когда голова Михайлова показалась над краем воронки, Нерон схватил хозяина за плечо и потянул. Сильная собака очень кстати помогла Михайлову забраться на дерево, с которого он уже легко перескочил на почву подальше от края воронки.

Пока Михайлов доставал мешок и отвязывал веревку, Нерон вертелся около него, не зная, как выразить свою радость.

Придя в себя от перенесенных потрясений, Михайлов почувствовал сильный голод. Было четыре часа, а он не ел с восьми утра.

Отдохнув и подкрепившись едой, человек и собака пошли снова в северном направлении. Теперь идти было легко. Валежник уже не преграждал путь, а осыпи, покрытые мхом, не резали обувь.

Нерон бежал впереди. Движения собаки сковывала тяжелая сумка, укрепленная у ней на спине.

Михайлов торопился. В оставшиеся до наступления темноты часы нужно было дойти до перевала и успеть сделать приготовления к ночлегу.

Высокий силуэт Круглой сопки постепенно отступал назад. Впереди, из начинающей розоветь вечерней мглы, выступала громада Среднего Таганая. Вечер наступал быстро.

Оставшийся внизу лес посинел, и в его массе потонули очертания отдельных деревьев. Сахарные головы кварцита ярко выделялись на фоне покрытых мхом откосов. До перевала осталось не больше шести километров.

Иногда Михайлову приходилось проходить возле отвесных утесов с громоздившимися на их вершинах глыбами пород в несколько тонн весом. При взгляде на выветрившиеся вершины казалось, что эти глыбы находятся в неустойчивом равновесии и легко могут рухнуть вниз. На сама же деле на них мог, не опасаясь произвести обвал залезть человек.

В половине десятого показалась седловина перевала. Она представляла собой довольно широкий естественный проход между двумя складами.

Солнце уже коснулось вершин деревьев. Вечерняя мгла, которой были покрыты горы Южного Урала, позволяла смотреть на огромный красный диск. Было заметно на-глаз, как он опускался в чащу леса. Внизу долина горела в пурпуре заката. По скалам медленно ползли тени, синеватые и мягко очередные.

Большой Таганай скрылся из вида, но на востоке можно было рассмотреть несколько меридионально направленных невысоких горных гряд. Их кварцевые вершины, как гребни волн, выделились среди вечернего полумрака.

На горизонте розовело пятно, похожее на легкое облачко. Так бы подумал неопытный наблюдатель, но Михайлов знал – это был хребет Ильменских гор.

Между ними и перевалом, где-то внизу, в долине, может быть, скрытые густыми зарослями, по перекатам, бежали два притока Миасса. Они хранили тайну красного самоцвета, и к ним стремился Михайлов.

Увлекшись осмотром местности, Михайлов не заметил, как скрылось солнце, и яркие блики на кладах потухли.

Пользуясь последними минутами уходящего вечера, Михайлов быстро пошел вперед, чтобы до наступления ночи достигнуть лесной зоны.

Когда перевал остался позади, сразу стало темней. Из долины поднимались токи нагретого за день воздуха.

Но вот, наконец, и опушка леса. В лесу стояла уже такая темнота, что нельзя было отличить колодины от камня. Михайлов стал спотыкаться и вынужден был достать фонарик.

 Тайга ночью очень своеобразна.

В лесу еще не наступила тишина. Миллионы летающих, бегающих, ползающих живых существ не умолкают сразу, погружаясь в сон. Засыпает на ветке птичка, убаюкивая себя тихим посвистыванием. Издает отрывистый писк, похожий на щелканье ножниц, полосатый зверек бурундук, скрываясь в норе. Где-нибудь на остывающем камне свернулась в кольцо медянка, стараясь сохранить живительное тепло. По гнилушке ползет огромный жук-стригун. Его хитиновые лапы издают тихие звуки.

Лесная жизнь постепенно замирает.

Между ветвями зажигаются первые звезды.

– До воды бы нам дойти, Нерон, – обращается к собаке Михайлов. – Ты мастер искать.

Ага, знакомое слово! Нерон сильно втягивает воздух, прижимает уши и бежит вперед, разыскивая воду. Скоро в тишине леса раздаются булькающие звуки.

– Нашел таки! Сиди на месте, я сейчас подойду, – крикнул Михайлов и зажег фонарь. Он прошел шагов двадцать и увидел Нерона, с морды его капала вода.

Собрать валежник и развести огонь даже в темноте – дело нескольких минут, если под рукою имеется сухая береста для растопки.

– Ну, повесим чайник и займемся ужином, – сказал Михайлов, усаживаясь удобнее у костра.

Нерон уже сидел около мешка и обильно пускал слюни.

– Чтобы ночью ты не видел страшных снов, не следует перегружать желудок, – обратился Михайлов к собаке, бросив ей несколько сухарей и кусок сушеной конины.

Нерон в три минуты разгрыз сухари, проглотил мясо и, вильнув хвостом, убежал в кусты. Что такое попрошайничество – он не знал.

Нерон не был охотником, но чутье его было не хуже, чем у премированного пойнтера. Какое разнообразие запахов! Нерон нырял в кустах и нюхал воздух.

Вот потянуло чем-то приятным. Нерон вспомнил: этот запах издавала серая курица, на которую он наткнулся сегодня днем. Где теперь Затаилась эта  курица – не найти. Острые сучья колют бока, а влажные испарения мешают разыскать источник запаха.        

А это что за запах? Это другое. Ноздри собаки начинает щекотать, и ей хочется чихнуть. Острый и неприятный запах раздражает слизистые оболочки. Нерон поворачивает назад голову. Между деревьями видно пламя костра и густой дым.     

Побродив по лесу, Нерон вернулся к костру; но Михайлова там не было. Уши собаки поднялись, спина вытянулась и она прыгнула в темноту, а через минуту послышался голос Михапйлова.

– Вот дурной, да я с тобой в прятки играть и не собираюсь. Просто мне нужен мох для постели. Отстань!

Тихо шипели сырые сучья валежника, на углях в вспыхивали звездочки и серый налет пепла уже стал покрывать костер. Михайлов стал засыпать. Вдруг совсем рядом раздался звук стригущих ножниц, и на березовой гнилушке появился изящный полосатый зверек, похожий на белку.

– На месте! – шепнул Михайлов.

Поднявшийся было Нерон присел к земле. Любопытный зверек, нисколько не смущаясь светом костра и видом огромного черного пса, сидел на стволе и тер лапой мордочку.

– Пошел! – крикнул Михайлов и бросил в бурундука сучком.

Зверек скрылся. Нерон по инерции перемахнул березовую гнилушку.

– Ну, довольно, теперь спать. Лежи! – крикнул Михайлов на собаку.

Нерон покорно улегся. Минут десять он полежал, потом посмотрел на заснувшего хозяина, неслышно поднялся и ушел в темноту...

Через несколько минут он вернулся, и положил к самому лицу хозяина свою добычу – пойманною зверька.

– Вот спасибо! Зачем мне это дохлый бурундук? Нечего сказать –удружил, – сказал Михаилов, проснувшись рано утром, и, встав, бросил бурундука в кусты.

Для выбора направления при спуске в долину метеоролог залез на высокую скалу кварцита.

Только в утренние часы просторы Южного Урала доступны для наблюдений. Низкое солнце создает благоприятное освещение, а не поднявшиеся еще испарения не застилают мглой горизонт.

Это утро было очень удачным. Силуэты Таганаев были резко очерчены. Восточный их склон, освещенный солнцем, не скрывал даже такую мелкую деталь, как кустарник по берегам ручьев. Отчетливо были видны параллельные просеки, поросшие березняком, не прикрытые растительностью сланцевые и известняковые россыпи и поляны, желто-розовые от цветов.

В мало знакомой местности, при полном отсутствии не только геодезических знаков, но даже и каких-либо примет, трудно ориентироваться. Михайлов, опытный в блужданиях по тайге, составил себе маршрут. Он наметил несколько характерных пунктов. Хорошо заметные россыпи, отдельные высокие деревья и поляны будут служить опорными точками маршрута. Расстояние можно определить на-глаз и по числу вырубок. Конечный пункт маршрута ярко-зеленая кайма кустарников, обступивших берега речки. Еще с перевала Михайлов заметил перемену в характере растительности западного и восточного склонов. Раньше он поднимался по угрюмой тайге, окруженной полумраком и тишиной, а теперь все чаще и чаще попадались веселые лужайки. Эти лужайки были прекрасными островками среди, все же, мрачного лесного окружения.

Лужайки были покрыты высокой травой, среди которой синел аконит, мелькали золотисто-желтые шапки зверобоя, берега ручейков обрамляли купальницы и голубенькие глазки незабудок, розовые цветы сибирского лука были вплетены в ярко-зеленый ковер, а кольца царских кудрей еще издали привлекали внимание.

Поляны кишели множеством пчел, шмелей, сотнями бабочек и небольших птичек. Целый день здесь слышалось пение птиц, треск кузнечиков и жужжание шмелей.

Михайлов не мог не задержаться на несколько минут в этих благоухающих и цветущих лужайках. На каждой поляне его внимание привлекало что-нибудь новое и оригинальное. Вот кружится над цветами синяя «игла», – насекомое, похожее на стрекозу, только значительно меньше ее. Трепещет прозрачными крылышками над желтыми головками зверобоя, а малиновка пулей проносится мимо нее и садится на ветку черемухи, охотясь за ней.

Вот на высоте полуметра от муравейника бойко бегает по разорванной сетке тонких нитей паук.

Паук не похож на домашних безобидных сереньких паучков – у него жирное тело и сильная с огромными челюстями голова. Глаза его выпуклые и блестящие, а длинные ноги, с крючками на концах, мохнаты. На его спинке светло-серый крест.

Паук чем-то взволнован. Он несколько раз пытается убежать, но почему-то возвращается обратно.

Присмотревшись внимательнее, Михайлов догадывается, в чем дело: искусный охотник теперь сам попал в плен. Его неумолимые враги – муравьи – отрезали ему все пути к отступлению. Где бы паук не пробовал спустится на землю, везде его ждали сотни муравьев.

Должно быть, осада длилась давно. Муравьи терпеливы, а паук уже изголодался. Он пробовал раскачиваться, рассчитывая зацепиться за что-нибудь, но поблизости кусты были заняты предусмотрительными муравьями.

Наконец, упал в траву. Его немедленно облепили муравьи. Крестовик обрызгал ядом, рвал челюстями. Но муравьи наседали. Они разорвали нежную кожу на брюшке паука, выпустили ему кишки. Умертвив паука, они поволокли его к муравейнику. Надо только удивляться громадной силе и организованности этих маленьких созданий.

Незаметно солнце начало принимать красноватый оттенок. Михайлов обратив внимание на это явление, но не придал ему значение. Нерон же усиленно нюхал воздух и часто чихал.

— Будь здоров! – смеялся нал ним Михайлов. Однако он ощутил во рту горечь и заметил белый туман, наполнивший долину.

Дымом это быть не могло, так как при наличия его чувствуется запах гари. Скорей всего это испарения, хотя влага обычно сгущается к вечеру, когда температура, понижаясь, конденсирует воду в капельки тумана. Белый, как молоко, туман шел по дну долины, а воздух стал наполняться мглой. Тусклый диск солнца едва был виден, и лучи его приобрели желтоватую окраску.

Нерон не бежал впереди, а шел рядом, низко опустив голову и поджав хвост.

Михайлов прошел мимо отвесных стен высокого «замка» и, выйдя на поляну, наконец, понял, откуда взялась мгла: по поляне медленно полз зеленовато-белый дым.

«Подземный лесной пожар! – решил Михайлов. – Горят торф и корни кустарников».

Но вот он услышал характерный треск. Сквозь дым еще можно было рассмотреть в чаще леса красные звездочки, они то вспыхивали, то гасли. Шел верховой пожар – самый страшный. Этот пожар еще называют повальным, и, действительно, там, где он пройдет, остаются только груды пепла да редкие обгорелые стволы лесных великанов.

Впереди был хвойный лес, и потому огонь приближался быстро. Треск усиливался и только из-за дыма не видно было пламени.

Не теряя времени, Михайлову надо было спуститься ниже и липняком обойти район пожара.

Спуск по склону был крутым, и Михайлов, хватаясь за кустарники и ветви деревьев, стал скользить вниз. В липняке не было дыма. Михайлов остановился, чтобы передохнуть и выбрать направление. Нерон убежал вперед, но вернулся быстро, поджав хвост и непрерывно фыркая. Михайлов побежал не захваченным огнем липняком, но метров через полтораста липняк выклинился, окруженный стеной горящего ельника.

–  Назад! – крикнул Михайлов. Он знал, что вниз спускаться было бесполезно. Липы выросли на вырубке, а за ними – хвойный лес, теперь уже наверное охваченный пожаром.

Ну да, так и есть. Над вершинами лип виден дым – это в долине горит лес. Одно спасение – обратной дорогой бежать, пока хватит сил, до какой-нибудь речки и в воде переждать пожар.

– Нерон, Нерон!.. – кричал Михайлов, чтобы не потерять собаку, и бежал по откосу.

Тяжелая сумка и мешок очень стесняли движения Михайлова, но дым и треск горящих деревьев гнали его вперед. Михайлов несколько раз падал, запинаясь за скрытые в дыму пни. Но вот дым стал реже.

«Неужели прорвался?» – подумал Михайлов.

Да, нечего сказать – прорвался! Липняк кончился. Впереди был смолистый горный лес. Между соснами ­– горы сухого валежника. Стволы, ветви и кустарники объяты пламенем. Здесь верховой и подземный пожары соединились в один свистящий вихрь. Благодаря большой разности температур поднялся сильный ветер. Он уносил дым вверх, но поддавал жаром, как из каменки.

Михайлов оказался внутри кольца, горящая периферия которого сужалась. Последним начнет гореть липняк, но в нем можно задохнуться от едкого густого дыма.

Стало нестерпимо жарко. Температура поднялась, наверное градусов до пятидесяти. Несчастная собака ползала у ствола березы, но кругом не осталось ни одного уголка, где бы температура была хоть на десять градусов ниже.

Увидев, как пламя налетело на белую голову известняка, Михайлов крикнул:

– Нерон, за мной! – и побежал обратно в липняк.

Повинуясь приказу хозяина, собака кинулась за ним.

Михайлов бежал к известняковому замку. Там, среди высоких скал и глубоких трещин, найдет он спасение. Полоса, не охваченная пожаром, была настолько узкой, что пламя с обеих сторон было уже видно.

 «Только бы успеть», – подумал Михайлов. Если бросать сумку и мешок, то это значит остаться без пищи, и тогда надо немедленно возвращаться в Кусу.

Выбиваясь из сил, Михайлов старался взять последний подъем.

Спасительные скалы были уже близко. Михайлов подбежал к известняковой стене и стал искать места для подъема.

К „замку" со всех сторон подступал огонь. Михайлов уже почти не помнил, как ему удалось рассмотреть широкую трещину и по кустам малины взобраться вверх.

Но нужно было карабкаться еще выше, туда, где удалось бы спрятаться от дыма. «Замок» был достаточно обширным. Михайлов залез на самую его вершину и сбросал мешок и сумку. Только теперь, спасшись от опасности, Михайлов пришел в себя и вспомнил о Нероне.

Слушая вой пламени, он уловил собачий лай. Лай доносился из-под обрыва.

Тогда Михайлов подполз к самой кромке скалы и увидел внизу, у подножия стены, бегавшую по не затронутому еще пожаром участку собаку.

– Нерон! – что есть силы крикнул Михайлов. Собака заметила хозяина. Она стала кидаться на известняковую стену, но каждый раз падала обратно. Стена была высотой около пятнадцати метров.

Нерон оставил попытки взобраться к хозяину н, подняв высоко голову, жалобно завыл.

Михайлов вспомнил, как Нерон там, в лесу, полз с концом веревки в зубах по кромке воронки....

– Нерон, сейчас! – крикнул он и, рискуя упасть со скалы, бросился к месту, где лежал мешок. Спасение за спасение!

В известняковой стене было множество выступов, за один из них Михайлов привязал конец, веревки. Вниз полетела щебенка, мох, кусты малины, и Михайлов, скользнув по веревке, спрыгнул к Нерону. Собака начала радостно лаять и бросаться на хозяина.

– Теперь не время. Дай лапы, – торопил Михайлов, продевая веревку под грудь собаки. Нерон словно понял замысел Михайлова и сидел смирно, провожая взглядом своего спасителя, поднимавшегося по скале обратно.

– А ну, ко мне! – крикнул Михайлов, как только вылез на площадку.

Он протянул веревку, и Нерон прыгнул вверх. На отвесных участках откоса приходилось собаку тащить. Веревка до боли врезалась ей в тело, а языки пламени старались ее лизнуть.

Нерон не переставал визжать и только, втащенный на вверх, в прохладной трещине у ног Михайлова немного успокоился.

У откоса собаку приходилось тащить.

 

Человек и собака затаились в трещине, припав к выступу известняка. Не меньше двух часов «замок» выдерживал огненный штурм, и только спалив близко к нему расположенную растительность, пламя и дым отступили в долину.

Михайлов выглянул из трещины. Огненное море теперь разлилось по юго-восточному склону. Сочная растительность долины упорно сопротивлялась огню, на что указывал обильный дым. Его густые завесы поднимались высоко в небо и, встретив холодное течение, распространялись в горизонтальном направлении.

С вершины скалы Михайлов теперь видел район липняка, сильно пострадавший от пожара. Видел, как пожар, отступая на север, не прекращался, а скорее наоборот, – переходил в мощную огненную реку. Она медленно разливалась, поглощая вырубку за вырубкой и протекая в таежные заросли.

Солнце начало проясняться, хотя дым не рассеивался. В атмосфере творилось что-то странное. Наблюдательный крестьянин предсказал бы грозу; но Михайлов, забыв о высоких белых облачках, этих предвестниках перемены погоды, о грозе и не подумал.

И вдруг внезапно раздался сильный удар грома, и серую мглу прорезала стрела молнии.

Михайлов поразился, хотя в наступления грозы не было ничего странного. Ее начало ускорил лесной пожар. С охваченной пламенем обширной площади испарилось большое количество воды, которая вместе с частицами дыма поднялась теплым течением воздуха на большую высоту и там сконденсировалась.

Первые капли дождя были крупны и мутны. В пять минут сплошная пелена воды загасила пламя лесного пожара.

«Замок» покрылся туманом мельчайших брызг. Закопченный и покрытый головешками известняк побелел. Набросив брезентовый пиджак на мешок, Михайлов смотрел со скалы на долину. Около него сидел Нерон. Им некуда было спрятаться от дождя.

Внизу боролись две стихии: огонь и вода. Но вода побеждала. Тучи концентрировались над пожарищем. Дым постепенно заменялся паром. Пламя исчезло и потухли смолистые факелы. Михайлов вымок до последней нитки. От его одежды шел пар. Нагретые скалы курились.

Сделав свое дело, тучи ушли на юг. Сквозь их разорванные кромки брызнули яркие солнечные лучи. В долину спускаться было еще рано, и Михайлов, раздевшись, стал просушивать одежду.

Над пожарищем зарябил воздух, поднялись испарения и подул легкий, теплый ветерок.

 

Глава IV

 

ПЕЩЕРА «ТРЕХ СТАРЦЕ»

По пожарищу. ­– Речки близнецы. – «Часы». – одно слово стоит целого для поисков. – Исчезнувшая лиственница или ошибка. – Второе русло.

 

Михайлов с сожалением оставил приютившую его в страшный час скалу. Он шел пожарищем и изредка оглядывался туда, где высокий «замок» белел между обгорелыми стволами.  

Какое опустошение произвел пожар!

Нужны десятки лет, чтобы черные площади, еще несколько часов назад покрытые прекрасным лесом, изменили свой унылый вид. Прежде чем поднимутся стройные стволы берез, зацветут черемуха и боярышник, покроют обгорелые пни кусты малины и зарозовеют шапки Иван-чая, – в корнях этих растений, в полусгнившем валежнике найдут себе приют и богатую пищу короеды, которые не только уничтожат остатки леса на пожарище, но и переберутся на здоровые участки.

Спускаясь в долину, Михайлов старался не смотреть да унылое пожарище, но острые сучки и черные стволы сами лезли на глаза. Цветущие, веселые лужайки исчезли, как мираж. Даже солнце, своими яркими лучами скрашивающее дикость тайги, придавало теперь какую-то зловещую окраску окружающим предметам.

Сапоги Михайлова и шерсть Нерона скоро покрылись серым налетом пепла. В воздухе еще пахло дымом и горькими испарениями болота.

До вечера Михайлов шел по обгорелому лесу. Восточной границей распространения пожара оказалась небольшая речка, только перейдя которую Михайлов облегченно вздохнул.

От речки шла широкая тропа вдоль кустов черемушника. Но прежде чем воспользоваться новой дорогой, Михайлов решил ориентироваться, так как основные пункты намеченного им со скалы маршрута уничтожил пожар.

При проверке компас показал значительное отклонение пройденного пути на север, и, таким образом, удобная тропа оказалась бесполезной. Чтобы не делать обхода, Михайлов решил идти в южном направлении по берегу речки. Широкая отмель вдоль правого берега тянулась, кажется, без перерывов и избавляла от утомительного лазания по колодинам. Оба берега речки были покрыты густой кустарниковой растительностью. Слева над самой водой склонялся тальник, а плакучие березы своими ветвями – почти касались зеркала воды. На отмели, между камнями, пробивалась редкая шелковистая травка, откосы правого берега поросли тальником, а выше тонкий слой почвы пронизывали корневища лиственниц и сосен.

Журчащие перекаты и тихие заводи привлекли внимание Михайлова. Нерон бросался в воду, поднимая каскады брызг. Он перебегал неглубокую речку, выгонял из кустов птиц, фыркал, разрывал мышиные вторы и снова бросался в воду.

Когда солнце зашло за Таганайские горы, в долине речки исчезли светлые блики и Михайлов прибавил шагу. Он шел вдоль речки, не замечая перемены в характере окружающей ее растительности. Правый берег значительно понизился: теперь он был почти одинаковой высоты с левым. Малинник исчез, уступив место тальнику; выше поднялись плакучие березы, а полоса отмели стала суживаться и переходить в илистые намывы.

Дойдя до широкой заводи, где отмель исчезла Михайлов остановился. Дальше дороги не было. «Придется подняться и идти лесом». – подумал он.

Но подниматься было некуда: за кустами тальника берег не повышался, а скорей даже наоборот, понижался. Окружающая речку местность едва ли имела большую отметку, чем уровень воды. В полукилометре был низкий сосновый лес; ровное поле между ним и речкой представляло собой камышовые заросли.

Михайлов сбросил с плеч мешок и сумку и, повесив на сучок березы, углубился в камыши.

Болото у речки было мелким, но дальше к лесу сухие кочки попадались все реже и реже, камыши сменились осокой, между кустами которой просвечивала вода.

Исследование берега не дало ничего нового. Михайлов стоял в раздумье, не зная, какое решение ему принять. Ровная поверхность болота, покрытая желтоватой осокой, редкие островки кустов тальника да одиноко стоящие березы не могли быть выбраны основным пунктом нового маршрута. Постояв на кочке, Михайлов вернулся к оставленным на берегу мешку и сумке, позвал собаку и решил пересечь болото, придерживаясь общего направления на юго-восток. Это решение было сделано безо всякого основания, но ведь необходимость и любого другого направления также не удалось бы доказать. Наступивший вечер заставлял поскорей выбраться из болота.

Болото, в которое попал Михайлов, не было похожим нате страшные болота, трясина которых засасывает. Это болото имело торфяной слой мощностью всего около метра, а ниже его был материковый, скалистый грунт. Несмотря на это, болото, однако, не имело даже маломальской тропки, и перепрыгивание с кочки на кочку было утомительней пути по тайге.

Пройдя болото, Михайлов ожидал встретить тайгу, но ее не оказалось. Невысокий сосновый лес был редким, кустов почти не было, только небольшие заросли малинника виднелись между деревьями. Под ногами шуршал мох и бледная сухая травка.

Отсутствие пышной растительности вблизи болота удивило Михайлова, и только обнажив слой почвы, он понял, в чем дело: под толстым слоем мха был плотный известняк.

Открытие обрадовало Михайлова. Полоса известняковых отложений, – подумал он, – это значит где-то недалеко должны быть речки, отмеченные на схеме Антипова. Он не ошибся. Каменные обнажения стали часто попадаться на пути. Местность имела незначительный подъем на восток, и чем дальше, тем лес становился все реже, отдельные деревья были низкорослыми и чахлыми.

«Пройти еще немного, перевалить на ту сторону склона, и в долине будет речка», – рассуждал Михайлов, чувствуя, что близится конец утомительного перехода.

Он поднялся до известняковых обнажений; за ними тропа шла вниз, но не к речке, а исчезала в кустах жимолости. За кустами высокой стеной поднималась тайга. Резкую перемену в растительности можно было объяснить только одним: известняки имели сброс, за границей которого была плодородная почва. С правой стороны тянулись гряды осыпей и за ними невысокие скалы. Отроги известняковых холмов врезались в тайгу.

Пройдя около километра, Михайлов оказался в вершине треугольника известняковых обнажений. Справа и слева был лес. Впереди над деревьями виднелись вершины острых скал. Не меняя направления, Михайлов пошел лесом. Бурелом лежал высокими кострами, подлесок пробивался где только было можно. Почва была страшно неровной: она то крутым склоном шла вниз, то внезапно поднималась почти вертикально. Мысль отыскать речки, помеченные на плане Антипова, Михайлов не оставил, его не смущала тайга. Полоса известняка не исчезла, только изменилось напластование пород: из слабо наклонного оно перешло в вертикальное, а это не значило, что впереди не будет больших площадей обнажений. Михайлов не был геологом, но прочитанная им литература и многолетние скитания по лесу помогли разобраться в окружающем рельефе по незначительным признакам. Например, он уже знал, что внезапная смена растительности указывает на изменение грунта и даже материковых, подстилающих его пород. По едва заметному понижению местности и характеру расположения кустов он научился определять водоразделы и угадывать присутствие ручьев или речек.

Расстояние, пройденное им за им за эти два дня, и уровень долины говорил о местоположении где-то приблизительно участка Антипова. Заросли страшно затрудняли поиски, и Михайлов, поэтому, особенно внимательно следил за известняками, боясь их потерять. Тропу стали пересекать узкие канавки. Проследив одну из них, Михайлов убедился в наличии карстов.

О близости речки Михайлов догадался по крутому спуску. На протяжении каких-нибудь полсотни метром дикий угрюмый лес вначале сменился березняком, а затем перешел в рощу, где различные представители лиственных и хвойных парод спорили о каждом клочке земли. Трава была выше человеческого роста, а кусты достигали трех четырех метров. Русло речки образовало щель в двадцатиметровой стене леса. Михайлов раздвинул кусты и пролез в эту щель, но русло не было заполнено водой. Июньский зной высушил последние лужицы.

«Это не беда. По близости должна быть вторая речка», – решил Михайлов и спрыгнул на голубоватый песок намыва. Под тонким слоем песка оказался плотный, немного источенный водой, известняк. Михайлов прошел несколько метров по руслу и опять разрыл песок. Те же серовато-желтые кристаллы были и здесь. Кристаллическая парода дня не впитывала ни одной капли воды, и тем не менее речка пересохла. Судя по береговой растительности, можно было с уверенностью сказать, что она зачахла еще до весеннего разлива, то есть речка пересохла еще до наступления засушливого времени. Сделав такое заключение, Михайлов не придал ему значения – он искал месторождение самоцветов, и поэтому ему было безразлично, пересохла речка в мае или в июне.

На схеме Антипова были показаны две речки, одну из которых Михайлов нашел. Теперь осталось разыскать вторую, а потом найти месторождение самоцветов.

«Если только я встречу поблизости парную речку, значит это район, показанный на схеме», – решил Михайлов и пошел по руслу.

Лишенное воды, оно странно выглядело в окружении высоких деревьев, кустов и травы, походя скорей не на дно речки, а на аллею старого парка.

После резкого поворота вправо русло упиралось в чащу бурелома, заваленного обломками скал. Внизу, под стволом лиственницы, чернел невысокий проход, в котором не замедлил скрыться Нерон.

Михайлов посмотрел на крутой откос довольно высокого холма и решил, что прослеживать направление русла в буреломе не стоит. Лучше вернуться и пройти в другую сторону. Опытный взор метеоролога заметил слабое понижение русла, то есть он направился вниз «по течению». Путь по плотным намывам и безукоризненно ровной каменной поверхности не мог быть сравнен даже с хорошей широкой тропой. Радуясь прекрасному «шоссе», Михайлов даже не заметил, как расступились стены леса и впереди показалась вода.

Бесполезно было бы пытаться описать состояние Михайлова. Целая зима подготовки, расспросы на Кусинском заводе, лесной пожар и, наконец, тяжелый путь по лесу – все это не пропало даром. Схема Антипова и рассказ Ковригина не оказались вымыслом. Теперь Михайлов был у цели. Вот она парная речка. Неторопливо течет вода в известняковых берегах, журчат перекаты и отражают облака тихие заводи. Конечно, еще хорошо бы найти самое месторождение, но это уже не так трудно. Во всяком случае, во много раз легче, чем отыскать где-то за Таганайскими горами речку Каменку. Несколько примет Антипова и, главным образом, белый камень значительно облегчат дальнейшие поиски.

Он достал схему Антипова и посмотрел на расположение речки. Восточная речка, на берегу которой стоял Михайлов, была Каменка, и значит та, пересохшая, была безыменная, или, верней, название ее Михайлов не расшифровал. На севере обе речки соединялись, и место их слияния было отмечено крестиком.

«Месторождение выше по течению, и, следовательно, надо идти на север до разделения речки на два русла, одно из которых, наверное, и есть западное, пересохшее», – рассуждал Михайлов.

Он не замечал наступающей темноты и не думал о ночлеге. Мысль, что месторождение может быть где-то близко, не давало ему покоя.

…Вот сейчас за поворотом речки покажется белый камень, о котором рассказывал кусинский охотник Хорек. Михайлов пошел по берегу речки.

В полумраке позднего вечера силуэты некоторых предметов походили на белый камень.

Вон у правого берега поднялась тупым клином скала-Михайлов всматривается. Наступающая ночь и фантазия помогают ему дорисовать белый камень.

Он бежит вперед, но камень исчезает, верней, превращается в ствол березы. Михайлов смеется над своей галлюцинацией.

На поверхности реки уже задрожало отражение звезд. Кусты и деревья слились в черную массу. Замолкли птицы, а наступления ночи Михайлов все еще не замечал. Когда берег, по которому он шел, уперся в подножье скалистого холма, сухая песчаная отмель кончилась. Михайлов остановился и с удивлением стал осматриваться. Кругом темно, даже узкая полоска зари потухла, слышен шум переката и нет собаки.

Только теперь Михайлов почувствовал тяжесть ноши и обнаружил отсутствие Нерона. Он вспомнил, что пес скрылся в нише под стволом лиственницы и обратно не выбежал.

«Что-нибудь ищет», – подумал Михайлов и, достав фонарик, стал выбирать место для ночлега.

Недалеко от берега в известняковых скалах он скоро обнаружил нишу с прекрасной постелью из мха. Ниша была достаточно вместительной и могла укрыть от дождя. Через пять минут на перекат упала красная полоска света, забегали по поверхности воды блестящие звездочки и над речкой поднялся столб дыма.

Долгое отсутствие Нерона не так беспокоило, как удивляло Михайлова. Он хорошо знал свою собаку, ни один ее даже замысловатый фокус не составлял для него тайны. Он был теперь уверен: внимание Нерона привлекло что-то особенное и настолько важное, что он забыл даже про ужин.

Михайлов почти кончил закусывать, когда эхо громкого лая пронеслось по речке. В ответ на сигнал собаки раздался резкий свист хозяина. В следующий момент i ночной тишине до Михайлова доносились то хруст веток, то плеск воды. Нерон не рассчитал скорости своего бега и, внезапно попав в полосу света костра, по инерции пробежал дальше.

– Ну и бешеный же ты, Нерон, – сказал Михайлов, когда забрызганная грязью собака выбежала из кустов. – Получай свою порцию!

Михайлов собрался спать. Он улегся на моховой постели и стал было уже дремать, как слух его поразили особые, странные звуки, повторяющиеся через определенные и одинаковые интервалы времени.

«Что за ерунда», – подумал Михайлов. Он достал часы. Короткий глухой звук точно отсчитывал минуты.

«В чем дело, надо узнать» – подумал Михайлов и поднялся. Он бросил на покрытые пеплом угли охапку сухого черемушника и, присев около костра, закурил.

Местонахождение странных «часов» даже приблизительно было трудно установить. Удары были слабыми. Михайлов отошел к реке и прислушался. Сначала ему показалось, что удары доносятся с правой стороны, и он пошел вниз по течению, но удары стали совершенно не слышны. Пришлось вернуться обратно и идти вверх по течению. Новое направление оказалось правильным: удары стали громче и отчетливей. Как на охоте за токующим глухарем, шаг за шагом осторожно, не зажигая фонаря, шел Михайлов по отмели. Скоро звуки привели его к кусту шиповника. Михайлов обошел куст и оказался перед стволом упавшей березы. Звуки теперь стали настолько отчетливыми, что Михайлов без труда определил местоположение их источник. Дальше идти было очень неудобно, но он не зажигал фонаря, боясь, чтобы не остановились «часы». Еще несколько шагов, и Михайлов решил быстро раздвинуть кусты и зажечь фонарь. За кустом не было ничего, способного привлечь внимание: крутой поворот берега омывала спокойная заводь. Редкие перья осоки, сонные листочки молодого тальника – вот и все, что увидел Михайлов.

Он погасил фонарь и дальше пошел ощупью. Перед Михайловым оказался большой, покрытый мхом камень. Михайлов полез через этот камень и почувствовал неустойчивость. Обычно глыбы разрушенных пород даже на кромках обрывов занимают устойчивое положение только в редких случаях удается обнаружить их неустойчивость. Михайлов уже почти залез на камень и хотел бы осветить темное пространство за ним, но раздумал и, спустившись обратно, стал внимательно осматривать береговую осыпь. Звуки теперь доносились откуда-то из за кустов и были настолько ясно слышны, что, казалось обнаружить их источник не стоило труда.      

Глухой, короткий стук сопровождался каким-то скрипом похожим на скрип ржавой пружины, или, скорей всего бульканье быстро выливаемой из бутылки воды

Все происходящее казалось Михайлову странным и, в то же время смешны. Он не раз слышал сильный треск в горах, когда дневной зной сменялся вечерней свежестью и разогретые камни давали трещины. Он знал тихий стон узких ущелий, медленно остывающих ночью. он мог бы перечислить десятки замечательных примеров – курьезов природы, но теперь он не понимал ничего.

Прислушиваясь к звукам, Михайлов заметил на камне ровную, тонкую полосу коричневого цвета. Вода, где уровень ее постоянен, часто на скалистых берегах делает такие отметки. В этом, конечно, не было ничего особенного, если бы под первой полоской Михайлов не обнаружил вторую. Он направил свет фонаря на поверхность небольшого залива у камня. В это время раздался знакомый звук и уровень воды в заливчике опустился до нижней черты. Что будет дальше, Михайлов уже догадался. Уровень воды у камня стал вновь постепенно подниматься, и как только он достиг верхней черты, секундная стрелка его часов обошла круг. Ребус был разгадан наполовину. Естественные часы своим точным «ходом» были обязаны обширной тихой заводи. В заливчике у камня уровень воды постепенно повышался до известной высоты, а потом быстро падал. Где-то был сток.

Забыв сон, Михайлов начал раскидывать валежник и приминать кусты в надежде обнаружить сток воды и узнать, что производит звук. Михайлов долго возился возле камня, прежде чем ему удалось заметить не плотность между стеной скалы и камнем. Щель была шириной в два пальца; в нее и устремлялась вода, достигнув верхней черты. Причем огромный камень, должно быть, под влиянием напора воды немного поворачивался около своей вертикальной оси и, после того как вода спадала, вставал в прежнее положение, производя звук. Желая проверить свое наблюдение, Михайлов взял толстый сучок и, как только камень повернулся, просунул его в щель. Камень не отошел обратно, и, как и следовало ожидать, звука не получилось.

– Испортил часы, – сказал Михайлов и выдернул сук. Он несколько минут наблюдал за водяными часами, стараясь подметить малейшую неточность в работе простого механизма. Его не интересовала щель между стеной и капнем, хотя именно в эти минуты он был у заветной цели своего похода.

Выяснив происхождение заинтересовавших его звуков, Михайлов отошел от камня к костру. На тлеющие головешки он бросил смолистое корневище и, улегшись вновь на мох быстро заснул.    

В эти последние часы ночи, когда звезды кажутся особенно яркими, когда с гор спускается приятная прохлада, в тайге все живое спит. Даже хищники спешат закончить свою охоту.       

Перед пробуждением сон особенно крепок. Растения и те наслаждаются отдыхом под покровом темной ночи.

Когда на востоке обозначится зубчатая линия горизонта, мрак ночи отхлынет к западу. Но утро еще не наступило. Румянец зари еще не позолотил востока.   

Кто сумеет стряхнуть с себя сон и отойти от костра во мрак ночи, тот увидит пробуждение тайги и никогда этого не забудет. Он увидит тончайший переход от черного цвета к синему, когда на востоке начнется борьба дня и ночи. Он услышит крики еще полусонных птиц. Молочный туман обозначится в долинах, выступает контуры лесов.

Первые лучи солнца потушат звезды, зальют небо пурпурным цветом и рассыплются по земле миллионами радужных бликов. Раньше всех пробуждаются птицы. Утренняя перекличка пернатых обитателей леса начнется с отдельных, несмелых голосов и постепенно перейдет в нестройный хор.

Нерона разбудила птичка. Она села на сучок почти перед самым его носом и пискнула. Нерон вскинул голову и щелкнул челюстями, а потом уже проснулся. Птичка перелетела на ветку боярышника.

Нерон чихнул, потом встал, подошел к костру, потрогал лапой холодные угли и пошел к речке напиться.

Когда заблестела на листьях роса и рассеялся туман, проснулся Михайлов.

 Михайлов не собирался проводить время в безделье, он внимательно посмотрел свои материалы – записки и схемы участка – и составил план поисков. В первую очередь он решил осмотреть речку вниз по течению, а потом уже ее окрестности и западный скалистый берег.

Целый день Михайлов провел в поисках участка и только к вечеру вернулся обратно.

Михайлов сделал разведку, которой позавидовал бы геолог. Вниз по реке он спустился на шесть километров, осматривая чуть ли не каждый кустик и углубление в скалистом береге. Когда началось болото, дальше идти было бесполезно: тучи комаров и гнуса по праву считались единственными обитателями долины. На обратном пути Михайлов хотел пройти высохшим руслом, куда его усиленно тянул Нерон, но солнце уже садилось, и он ограничился осмотром известнякового холма и скал, в трещинах которых также не нашел ничего похожего на жилище трех старцев или Антипова. Подробно познакомившись с местностью, Михайлов поразился дикости окружавшей его тайги. По звериным тропам даже нога охотника-промысловика ступала не везде. Некоторые тропы были узки и покрыты мягким  бархатным мхом. Непроходимые заросли окружали речку с обеих сторон, а на редких полянах трава высотой в рост человека глушила не только цветы, но и малину. Ни пней, ни следов пыли, ни полусгнивших поленниц или хотя бы следов порубки –только лес, могучий, высокий; горы валежника и частокол сухостоя.

Если даже предположить, что жилище старцев бесследно уничтожила тайга, то ведь еще сравнительно недавно где-то поблизости жил Антипов. Он, конечно, имел шалаш, рубил для костра лес...

Михайлов себя следопытом не считал, но Нерон по части сыска был опытен.

Исследование верхнего течения реки Михайлов отложил до следующего дня. Повесив над костром котелок, он достал схему Антипова и стал ее изучать.

Все ли в этой бестолковой схеме им было расшифровано? Да, все, кроме названия второй речки. Но это название не должно иметь отношения к поискам. «Однако, чтобы уничтожить малейшую неясность, попробую», – сказал себе Михайлов и стал подбирать буквы в дополнение к оставшимся. От названия остались буквы: «ро...ащ...я».

Слово не начиналось с «р», но начальную букву подобрать трудно.

– Между «щ» и «я» должна быть какая-нибудь гласная буква, – рассуждал в слух Михайлов. – Пусть это будет «е». Получаем: рощея. Дальше – между «о» и «а» должна быть согласная, но какая?

Михайлов перебрал все гласные буквы.

Несмотря на то, что в слове не хватало одной или двух букв, смысла все же не получалось.

Нужно попробовать подобрать к некоторым из полученных слов начальную букву. Предположим, что в начале слова не хватает только одной буквы. Из тридцати двух букв алфавита определенно бесполезно подставлять: «й», «р», «з», «ы», «ь» и едва ли могут быть буквы: «ч», «ц», «ч», «ш», «щ», «э», «я». Итак, остается двадцать букв одна из которых, представленная в начале пятнадцати, не имеющих смысла слов, раскроет название речки.

Пятнадцать подставок из двадцати букв – это триста вариантов.

Михайлов выбрал из оставшихся согласных букв несколько хорошо сочетающихся с «р». Этими буквами были: «б», «г», «п», «с», и «т».

Подставленная в первое слово буква «б» давала что-то не совсем бессмысленное.

– Бробащея… бробащея…– повторял Михайлов, стараясь уловить в этом зашифрованном слове какое-нибудь знакомое название.

– Так, так… А ну-ка, поставим вместо «б» букву близкую по произношению – «п». Пробащея – это уже лучше.

Михайлов написал слово: «пропащея», и… название речки было расшифровано. Предпоследняя буква «е» должна быть заменена на «а».

Михайлов посмотрел на схему Антипова, на исписанный вдоль и поперек лист и вскочил.

– Бестолковый! – воскликнул он. – Да ведь одно это слово стоит целого дня поисков! Что может быть проще? Антипов поставил крестик не на Каменке. Название второй речки говорит о том, что в некоторых местах она пропадает: пропадающая, то есть текущая под землей. Как об этом раньше я не подумал!

Михайлов так волновался, что забыл про котелок, содержимое которого бурлило и выплескивалось на костер.

– А пещера «Трех старцев»? – продолжал Михайлов. – Теперь все увязывается самым лучшим образом. Месторождение самоцветов в пещере или близко от нее. Пропащая где-нибудь скрывается в землю-в пещеру «Трех старцев». Лиственница и белый камень – не маловажные детали, иначе бы их не отметил Антипов.

Михайлов очень сожалел, что наступала ночь и он не мог с известняковой скалы осмотреть местность-Ночью Михайлов несколько раз просыпался и, не веря часам, смотрел на восток, надеясь над деревьями заметить полоску зари.

Первые лучи солнца осветили угасший костер да пустую нишу. Ни собаки, ни человека не было.

Михайлов отправился на поиски лиственницы. Он долго бродил в зарослях, но его преследовала неудача – лиственницы не было. Встречались повсюду березняк, ельник, черемушник, рябинник и снова березняк – причем все это было обвито диким хмелем и покрыто лишайником.

Михайлов, расцарапав в кровь руки и лицо, наконец, не выдержал и решительно повернул в сторону «палатки». Чтобы сократить путь, Михайлов пошел напрямик к известняковому холму. В густых зарослях вилась едва заметная тропинка. Пробираясь по ней, обходя костры валежника и пролезая в узкие проходы между переплетенной хмелем чащей, Михайлов заметил странного вида узловатые лапчатые ветви, покрытые ярко-зеленым лишайником. Ветви были толсты и кряжисты – они принадлежали, должно быть, лесному великану, поваленному бурей. Раздвинув кусты шиповника, Михайлов увидел заваленный хвоей и листьями ствол дерева. По его огромной толщине и сохранившейся кой-где коре в нем не трудно было узнать лиственницу.

Сколько было потрачено энергии и времени на поиски, а упавшее дерево оказалось в нескольких десятках метров от «палатки».

«Десять сажен на север», – вспомнил Михайлов пояснение в схеме Антипова.

Высокий пень лиственницы найти уже не составляло труда. От него Михайлов шагами отмерил десять сажен и вышел на берег Каменки. Место ему было хорошо знакомо: впереди заводь, под ногами небольшой заливчик и камень... «Нечего сказать, открыл Америку», – с раздражением подумал Михайлов.

«Хотя, впрочем!..» – блеснула у него мысль, и он бросился к камню.

Будь в лесу охотник, он с удивлением посмотрел бы на человека, сдирающего траву и мох с большого, яйцевидной формы, камня. Когда зеленый растительный ковер был снят, перед Михайловым оказалась обточенная водой белая известняковая глыба.

Метеоролог ругал себя за несообразительность и бегал около камня.

– Я где-то у пещеры «Трех старцев» ­– кричал он. – А-а, все понятно. Антипов на плане изобразил рычаг!

Со стороны залива, внизу, между стеной берега и камнем, находилось отверстие. Прикрытое мхом и валежником, оно раньше совсем было незаметным. Из отверстия тянуло холодком и пахло плесенью.

Для рычага Михайлов выбрал березу с тонким длинным стволом, но достаточно упругую. Трудно было поверить, чтобы усилием одного человека огромный белый камень был сдвинут.

«Не повернуть», – думал Михайлов, заводя нижнюю часть ствола березы в щель. Камень теперь уже не отклонялся под напором воды, и она, лишенная стока, поднимала уровень.

Михайлов стал постепенно отводить ствол березы. Камень медленно поворачивался, но чувствовалось большое сопротивление воды. Береза гнулась; с одной стороны ее ствола лопнула кора; где-то, кажется под камнем, скрипел песок. Михайлов напрягал последние усилия. Ему не видно было, как вода, поднявшись до верхней черты, хлынула в щель. Камень быстро повернулся, и Михайлов вместе с рычагом полетел в заводь.

На шум прибежал Нерон. Случайно принятая Михайловым ванна избавила его, по меньшей мере, от нервного потрясения, так как, выйдя на берег, он увидел за повернутым им камнем темное отверстие. Нужно ли говорить, что перед ним был вход в пещеру «Трех старцев».

По новому руслу устремилась вода, она шумела в камнях, и приглушенное эхо доносилось из глубины пещеры.

Осмотрев вход, Михайлов осторожно стал спускаться в отверстие, но его опередил Нерон. Собака легко перескочила водопад и побежала вперед.

«Странно, – подумал Михайлов: – Нерон так смело идет только по знакомой дороге».

 

 

ГлаваV

 

ПЕЩЕРНЫЙ ЖИТЕЛЬ


Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 385; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!