СЕМЕЙНЫЕ ТРАДИЦИИ: ЧАЙ С РИСОМ 19 страница
«Я должен видеть. Я должен это видеть во что бы то ни стало, — уговаривал он себя, пытаясь подавить рвоту. — Эта система из неисчислимых сияющих влажных рубиновых драгоценностей; эти мягкие, пропитанные кровью, пульсирующие под кожей органы — хирург должен быстро освоиться со всеми этими внутриутробными коммуникациями, ну а я должен во всем уподобиться этому хирургу. Раз плоть моей жены влечет меня, так же как и фаянсовая безделушка, то и от внутренностей ее я не должен ожидать ничего большего…»
Вскоре неподдельность его чувств перехитрила его бахвальство. Все ужасающее внутриутробное содержимое его жены оказалось вовсе не фаянсовым. Будто его человеческая заинтересованность, более глубокая, чем жалость, которую он испытывал к страданиям своей жены, принуждала его обернуться к бессловесной плоти и заглянуть в ее окровавленное сечение как в себя самого. «Боль не выходит за пределы тела. Она — одинока», — думал Юити. Однако оголенная красная плоть вовсе не была одинока. Эта боль определенно была связана с плотью самого Юити — ведь сознание того, кто только просто-напросто созерцает, не может не подвергнуться ее моментальному воздействию.
Юити заметил, как в руки доктора передали другой инструмент — чистый, сияющий, серебристо-зеркальный, живодерский. Это был внушительный прибор, напоминающий ножницы, раздвоенные по оси вращения. Там, где должны быть лезвия, имелась пара больших изогнутых ложек. Одна сторона внедрилась вглубь утробы роженицы; после того как другая сторона соединилась и вошла внутрь, инструмент был зафиксирован по оси. Это были акушерские щипцы.
|
|
|
Там, в предельной глубине тела своей жены, держась за ее руку, молодой муж реально чувствовал этот инструмент, грубо вторгающийся внутрь роженицы с целью что-то там захватить своими железными щупальцами. Он видел, как она кусала нижнюю губу белыми зубами. И сквозь это страдание Юити замечал, что лицо ее не покидала нежная-нежная вера в него, и все-таки он не отважился поцеловать жену в губы. Юноша не был уверен в том, что этот поцелуй станет для него самым естественным поступком.
Щипцы нащупали в этой топкой зыбкой плоти мягкую голову младенца и зацепили его. Две медсестры, каждая со своей стороны, нажимали на живот Ясуко.
Юити искренно верил в свою невинность — хотя уместней было бы сказать, что он молился за это.
Однако в это время, когда Юити поглядывал то на лицо своей жены в апогее страдания, то на окровавленное месиво нижней части живота, бывшей некогда источником его ненависти, в сердце его началось преображение. Красота Юити, созданная, кажется, для того, чтобы вызывать восхищение равно как у мужчин, так и у женщин, отныне впервые вернула себе эту функцию существовать ради того, чтобы на нее просто смотрели. Нарцисс позабыл о своем лице. Глаза его столкнулись с отражением в зеркале уже другого объекта. Созерцать эту жестокую, уродливую картину было все равно что смотреть на себя самого…
|
|
|
До сих пор Юити мог осознавать свое существование, только когда на него смотрели. Иначе говоря, чувство, что он существует, возникало в момент, когда он ловил на себе взгляды. И вот теперь он опьянялся новым смыслом своего существования — несомненно, того существования, при котором он уже перестал быть объектом постороннего внимания.
Какая прозрачная, какая легкая настала жизнь! Это подлинное существование! Как вещи в себе. Этот Нарцисс, позабывший о своем лице, мог даже посчитать, что его лица отныне не существует. Если бы его жена, забывшись от боли, хотя бы на мгновение открыла глаза и взглянула на мужа, то она, несомненно, заметила бы без труда выражение лица человека, который существовал в одном с ней мире.
Юити освободил руку жены. Он поднес обе свои запотевшие ладони ко лбу, будто прикасаясь уже к себе обновленному. Вынул платок и вытер лоб. Он заметил, что кисть жены продолжает сжимать пустоту там, где была его рука, и снова взял жену за руку — не взял, а будто вложил свою ладонь в изложницу.
|
|
|
…Закапала, полилась околоплодная жидкость. Уже показалась голова ребенка; глаза зажмуренные. Манипуляции, проводимые в нижней области живота роженицы, заслуживают сравнения с согласованной, напряженной физической работой корабельной команды на палубе во время разыгравшегося шторма. Это было вполне обычное напряжение сил — человеческих сил, порождающих жизнь. Юити различал напряжение мускулов даже в складках белого халата главы гинекологического отделения.
Освобождаясь от своих оков, младенец протискивался вперед. Это был белесоватый, с фиолетовым оттенком, полумертвый ломоть человеческой плоти. Раздалось что-то вроде роптания. Затем этот ломоть плоти закричал. И с каждым выкриком он заливался краснотой.
Отрезали пуповину. Медсестра подхватила младенца и показала матери.
— Это девочка!
Ясуко, кажется, не поняла.
— Это девочка!
Она услышала и легонько кивнула. Ясуко лежала молча, с открытыми глазами. Глаза ее, кажется, не видели ни отца, ни поднесенного ребенка. Если даже она и видела их, то не улыбнулась. Это бесстрастное, в точности животное, выражение лица у человека бывает в редчайших случаях.
|
|
|
«В сравнении с ним все трагические и пафосные лица людей всего-навсего лишь маски», — размышлял в Юити уже мужчина.
Глава двадцать шестая
ОТРЕЗВЛЕНИЕ
Новорожденную нарекли Кэйко, радость семьи была безгранична. Так было, несмотря на то что вопреки ожиданиям и надеждам Ясуко родилась девочка. Через неделю после родов, еще пребывая в госпитале, сердце Ясуко купалось в радости, но она непрестанно задавалась никчемными вопросами — почему родилась девочка, а не мальчик? «А не совершила ли я ошибку, когда молилась за мальчика? — вопрошала молодая мамаша. — Ужель радость моя, что я вынашивала красивого ребенка, похожего как две капли воды на мужа, была пустышкой и я с самого начала лелеяла иллюзии?» Правда, трудно было сказать, на кого из родителей походил ребенок, но сейчас ей казалось, что у девочки имелось больше отцовских черт, нежели материнских.
Кэйко набирала вес с каждым днем. Весы стояли возле кровати матери. Ясуко пошла на поправку после кесарева и ежедневно записывала в графике, сколько новорожденная прибавила в весе. Поначалу Ясуко казалось, что она родила какого-то жутковатого монстра, не развившегося до человеческого облика, но с первой острой болью в ее груди во время кормления и последовавшим за ней почти аморальным наслаждением она прониклась к своему отпрыску со странной недовольной гримасой любовью, которую уже невозможно было отнять у ее материнского сердца. Кроме того, всякие визитеры и прочие окружающие нянькались с этим комочком жизни, через силу, поневоле принимая его за человека, как будто ему еще только предстоит стать человеком, сюсюкая с ним на языке, вовсе не обязательном для понимания.
Ясуко пыталась сравнить свою ужасающую физическую боль, через которую она прошла несколько дней назад, с психологической болью, которую причинял ей Юити в течение долгих месяцев. После того как улеглась первая боль и сердце ее познало успокоение, она увидела надежду в том, что вторая боль будет продолжаться значительно дольше и для ее выздоровления потребуется больше времени.
Первым, кто заметил изменения в Юити, была не Ясуко даже, а его мать. Ее кроткая, скромная душа со всей врожденной простотой мгновенно провидела преображение в своем сыне. Как только она услышала, что кесарево прошло успешно, она оставила Киё присматривать за домом, а сама отправилась на заказанной машине в госпиталь. Она открыла дверь палаты. Юити, стоявший у изголовья Ясуко, бросился навстречу и заключил мать в объятия.
— Осторожно! Еще повалишь меня, — замешкалась мать и ткнула своим маленьким кулачком в его грудь. — Не забывай, я все-таки больной человек. Боже, какие красные глаза у тебя! Ты что, плакал?
— Я так вымотался от напряжения… Стоял рядом с ней во время операции…
— Ты не отлучался от нее ни на шаг?
— Правда-правда, — подтвердила мать Ясуко. — Я пыталась остановить его, но он не послушал меня. Ясуко тоже была хороша, не отпускала его руку.
Мать Юити посмотрела на Ясуко, на постель роженицы. Ясуко слабо улыбалась, но лицо ее не выказывало ни тени смущения. Мать снова взглянула на сына. Глаза ее как бы говорили: «Что за странный ребенок! Сейчас, когда ты стал свидетелем этого кошмарного зрелища, ты и Ясуко впервые выглядите как настоящая супружеская пара. У вас обоих такое выражение лиц, будто вы скрываете некий сладостный секрет».
Больше всего Юити побаивался этой материнской интуиции. Ясуко же относилась к подобным вещам без малейшего опасения. Теперь, когда боль ее унялась, она уже удивлялась тому, что не постыдилась попросить Юити остаться с ней до конца операции. Возможно, в глубине души Ясуко надеялась, что только таким образом она сумеет заставить Юити поверить во все ее перенесенные по его милости страдания.
Если исключить дополнительные лекции по некоторым дисциплинам, можно сказать, что летние каникулы у Юити начались уже в первых числах июля. Днем он почти всегда сидел в госпитале, а по вечерам развлекался где-то в городе — таков был его ежедневный распорядок. Вечерами, когда он не виделся с Кавадой, он с удовольствием возвращался к своей дурной привычке проводить время в компании дружков, которую Сюнсукэ окрестил «опасными связями».
Во многих заведениях для посвященных, таких как «Рудон», Юити стал весьма заметным персонажем. В некоторых из этих клубов иностранные посетители составляли подавляющее большинство. Среди гостей бывали и переодетые в женское платье агенты тайной полиции. Он носил палантин через плечо и флиртовал то с тем, то с другим проходимцем.
В баре «Элизиум» компашка продажных мальчиков приветствовала Юити. Он ответил им поклоном и посмеялся над самим собой: «Вот это и есть твои опасные связи! Вот эта братия слабеньких женоподобных мальчиков!»
Со дня рождения Кэйко снова начались дожди. Юити зависал в каком-то баре в грязном переулке задних дворов. Большинство гостей уже напились; они входили и выходили, не заботясь о том, чтобы стряхнуть свои замызганные штанины. От угла по половицам подтекала вода. Это капало с зонтов, прислоненных к грубоватой стене, отчего воды на полу становилось еще больше.
Юити сидел молча, перед ним были скромная закуска и бутылочка дешевой рисовой водки. Саке едва не переливалось через тонкий край чашки, прозрачная желтизна подрагивала. Юити уставился в эту чашечку. В ней не отражалось никакого видения. Это была просто чашка. Следовательно, ничего такого и не могло быть в ней. Чудные мысли путались в голове Юити. У него было чувство, будто он никогда раньше не видел этой чашки. Она существовала теперь как некий абстрактный объект, возникающий в его воображении, в его сознании…
В тесноватом помещении коротали время пять-шесть человек. Даже теперь, в какое бы заведение подобного пошиба он ни забрел, не было случая, чтобы он не снюхался с каким-нибудь авантюристом. К нему приблизился пожилой человек и витиевато начал изъясняться. Встрял какой-то смазливый юнец и стал кокетничать с ним. И в этот вечер рядом с Юити обретался приятный юноша его возраста, постоянно подливавший ему саке. Судя по тому, как парень время от времени смотрел на Юити, можно было заключить, что он состоял в любовных отношениях с ним. Красивые глаза, чистая улыбка. Что бы это значило? Он хотел, чтобы его полюбили. И желание его было не таким уж неосознанным, поскольку он знал себя и знал, чего хочет. Чтобы поднять себе цену, он трепался без передышки о том, как за ним гонялись скопища мужчин. Выслушивать все его россказни было изрядно утомительно, однако для геев в порядке вещей представлять себя в подобной манере, поэтому не стоило так уж сильно укорять его за эти замашки. Он был прекрасно одет. Неплохого телосложения. Ногти коротко подстрижены и отшлифованы. Полоска белого нижнего белья, выглядывавшая из-под пояса, была чистенькой… Для чего все это?
Юити поднял взгляд своих темных глаз на фотографию боксера, прикрепленную к стене. Порок, утративший свой глянец, в сто крат скучнее, чем потерявшая свое очарование добродетель. Возможно, что причина, по которой порок называется преступлением, скрывается в самой скуке, а та в свою очередь порождается рутиной повторяемости, которая не позволяет выкрасть сколько-нибудь времени для самодовольства. Видимо, дьявол пребывает в скуке оттого, что пресыщен своими вечными розысками самобытного злодеяния.
Все, что случится, Юити знал уже наперед. Если он улыбнется этому парню, как бы намекая о согласии, то они преспокойно проторчат в баре допоздна, потчуя друг друга выпивкой. И снимутся с места, когда заведение будет закрываться. Притворяясь пьяными, они будут долго переминаться у дверей гостиницы. Как правило, в Японии не считается зазорным двоим мужчинам скоротать ночь в одном гостиничном номере. Они закроются на ключ в комнате на втором этаже, где среди ночи будет слышен гудок проезжающего вблизи товарного поезда. Вместо приветствия долгий-долгий поцелуй, затем — раздеться, вместо погашенной лампы предательские рекламные огни за окном, двуспальная кровать с заржавелыми пружинами и жалобным скрежетанием, нетерпеливые обжимания и пылкие поцелуи; первые холодные прикосновения к обнаженному телу после того, как просохнет испарина на коже; запах плоти и крема; беспрерывная ощупь в поисках ублажения этих двух похотливых тел; слабые вскрики, предающие мужское тщеславие… Затем жалкое подобие плотского наслаждения, обильное выделение пота, поиски на ощупь сигарет и спичек у изголовья, блеск белков глазных яблок, откровенные разговоры взахлеб, подобные прорыву плотины; ребяческие забавы двоих подружившихся мужчин с их поутихшим на время желанием, схватка среди ночи — кто из них двоих сильней, пародия на армрестлинг, и прочие, прочие шалости…
«Ну, допустим, я пойду вместе с этим пареньком, — размышлял Юити, глядя в чашечку с алкоголем. — Все равно ничего нового не случится. Знаю, что поиск чего-то своеобычного уже не принесет мне удовлетворения, как это бывало прежде. Почему любовь между мужчинами такая скоротечная, такая преходящая, такая тщетная? Не в том ли сущность любви между гомосексуальными мужчинами, что после соития приобретается настоящее дружество? Разве не в том цель страсти, чтобы возвратить в лоно одиночества обоих индивидуумов как обычных представителей одного пола — после утоления вожделения? „Мы друг друга любим, ибо мы мужчины“, — желают думать люди этого склада; и не жестокость ли в первое же соитие обнаружить, что они и вправду особи мужского пола? Прежде чем они сойдутся в любовном акте, сознание этих мужчин застилается крайне зыбкой материей. И страстное желание у них скорее сближается с метафизикой, чем с сексуальным вожделением. И в чем же тут дело?»
Во всяком случае, куда бы он ни зашел, у него всюду возникало желание поскорее улизнуть оттуда. У Сайка-ку мужчины-любовники находят выход из подобного положения или в двойном самоубийстве, или в принятии монашества.
— Ты уже уходишь? — спросил парень, когда Юити попросил счет.
— Да.
— На станцию «Канда»?
— Да, «Канда».
— Ну, тогда я провожу тебя до станции.
Они выбрались из грязи грунтовки, медленно вышагивая в сторону станции по переулку с многочисленными трактирчиками под балочным мостом. Было десять часов вечера. В этот час на улице наплыв гуляющих.
Снова заморосил дождь. Стояла ужасная духотища. На Юити была белая спортивная рубашка «поло», на его спутнике — голубенькая того же фасона, в руке он держал за ручку кожаный портфельчик для документов. Переулок был тесным. Они шли под одним зонтиком. Парень предложил выпить чего-нибудь прохладительного. Юити согласился, и они заглянули в маленький чайный домик напротив станции.
Паренек с воодушевлением рассказывал о своих родителях, о своей миленькой младшей сестренке, об их семейном бизнесе — довольно крупном обувном магазине в Хигасинакано; о том, что отец возлагает на него большие надежды; о его собственном незначительном банковском счете… Юити смотрел на крестьянское лицо этого вполне симпатичного юноши и снисходительно слушал. Этот паренек был рожден для простодушного счастья. Он пребывал почти в идеальных условиях, чтобы поддерживать это простенькое счастьице. За исключением разве что одного его тайного недостатка, совершенно невинного и никому не известного. По иронии этот дефект, приведший юношу к полному крушению, наложил некий метафизический отпечаток на его простоватое лицо, о чем он вряд ли догадывался. Он выглядел так, словно был изнурен своими высокоинтеллектуальными раздумьями. Не будь этого изъяна, по достижении двадцатилетия он сошелся бы с женщиной и был бы доволен собой, как всякий сорокалетний мужчина, и с тем же самодовольством пережевывал бы свое счастье до самой смерти — уж таков он был по рождению и воспитанию.
Над их головами лениво вращались лопасти вентилятора. Лед в охлажденном кофе быстро таял. Юити докурил сигарету, и его спутник предложил ему другую. Юити представил, что произошло бы в будущем, заживи они вместе как любовники, и нашел это забавным. Мужчины не прибираются, домашнее хозяйство приходит в запустение, целыми днями они только и делают, что занимаются любовью и беспрерывно курят сигареты, пепельница быстро заваливается окурками — вот такое будет у них житье-бытье…
Паренек зевнул. Большой темный зев рта окаймлял ряд сияющих прекрасных зубов.
— Прошу прощения. Я вовсе не заскучал с тобой, но… Просто у меня неотвязно крутится мысль, когда же я стряхну пыль этой шайки с моих ног?..
Это не означало, что он собирался отойти от гейской компании. Юити понял его слова как желание поскорее вступить в обустроенную жизнь со своим избранником.
— У меня есть талисман. Я покажу тебе…
Забыв, что на нем не было куртки, он сунул руку в предполагаемый нагрудной карман и вынужден был оправдываться, что всякий раз, когда выходит без куртки, перекладывает вещицу в портфель. Этот портфель, с вытертой кожей на одном боку, лежал у бедра юноши. Возбужденный владелец засуетился, щелкнул застежкой, портфель опрокинулся, и все его содержимое с грохотом покатилось по полу. Юноша поспешно склонился над вещами и стал подбирать их. Юити не помогал ему, внимательно разглядывал предметы, засиявшие во флуоресцентном освещении. Это был крем. Был лосьон. Была помада. Была расческа. Был одеколон. Была бутылочка с еще одним кремом… Он таскал с собой весь этот набор своего утреннего туалета на тот случай, если ему придется с кем-нибудь заночевать.
Если бы все это принадлежало хотя бы актеру, можно было бы простить, а так зрелище этой косметики вызывало у Юити чувство неприязни; не зная о произведенном на своего спутника впечатлении, юноша поднес флакончик с одеколоном повыше к лампе, чтобы проверить, не разбился ли он невзначай; и когда Юити увидел этот запачканный, использованный всего лишь на треть флакончик с одеколоном, у него удвоилось это чувство неприязни.
Юноша закончил укладывать свои причиндалы в портфель. Посмотрел на Юити, озадаченный тем, что тот не пошевелил и пальцем, чтобы помочь ему. Он вспомнил, зачем полез в портфель, и снова склонился, отчего лицо его покраснело до кончиков ушей. Из предназначенного для мелких предметов кармашка он вынул что-то крошечное и желтенькое, помахал этим перед глазами Юити, держа за кончик красной шелковой ниточки.
Юити взял вещицу в руки и посмотрел на нее. Это были махонькие соломенные дзори с красным ремешком и вплетенной в него желтенькой нитью.
— Это и есть твой амулет?
— Да, мне подарил его один мальчик.
Юити бесцеремонно посмотрел на часы. Сказал, что должен идти. Они вышли из чайной. На станции «Канда» юноша купил билет до Хигасинакано, а Юити — до станции С. Им надо было ехать в одном направлении. Когда поезд стал приближаться к станции С., Юити приготовился к выходу, и юноша, предполагавший, что Юити купил билет до этой станции, чтобы скрыть свое смущение тем, что они оба едут до одного пункта, был жутко обескуражен. Паренек схватил Юити за запястье. Этот жест напомнил Юити о том, как его измученная жена держалась за его руку. Он грубо отмахнулся. Гордость паренька была жестоко уязвлена. Он беспричинно рассмеялся, предпочитая думать, будто невежливая выходка Юити была просто-напросто его неудачной шуткой.
Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 294; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!