Разновидности форм первичного состояния 11 страница



Этот крик одновременно является криком боли и знаком освобождения, когда защитные системы личности внезапно открываются. Этот крик вырывается под давлением, державшим ранее взаперти реальное ощущение собственной личное–ти в течение, иногда, многих десятилетий. Многие пациенты описывают этот момент как удар молнии, разбивающей весь подсознательный контроль организма. Обсуждением крика и его значения мы займемся в последующих главах. Здесь же достаточно будет отметить, что первичный крик является одновременно причиной и результатом разрушения защитной системы.

В течение первого часа я иногда заставляю пациента говорить исключительно с его родителями. Разговор о них автоматически отвлекает больного от его чувства; в этом случае разговор похож на обычную беседу двух взрослых людей. Так, пациент может сказать: «Папа, я помню, как ты учил меня плавать и кричал на меня, потому что я боялся опустить голову под воду. Наконец, ты просто силой погрузил мою голову в воду». В этом месте пациент обращается ко мне и говорит: «нет, вы можете представить себе этого дурного сукиного сына, который топит шестилетнего ребенка?» Я отвечаю: «Скажите ему, что вы чувствуете!», и он говорит, вкладывая в свою тираду весь страх шестилетнего мальчика. Это приводит к образованию других ассоциаций, и теперь пациент погружается в то старое, испытанное им некогда чувство. Больной заговорит о том, как его отец пытался учить его и другим вещам, и как страшно было больному. «Однажды это была большая лошадь, а я не знал, как на нее влезть, но он просто заставлял меня, крича, чтобы я лез на нее, как могу. Лошадь взвилась на дыбы и понесла. На мое счастье рядом оказался конюх, который остановил ее. Мой отец не сказал ни слова». Снова я призываю пациента обратить на отца свои чувства. Ассоциации могут задержать его на том уроке жизни или напомнить о страшных ситуациях, когда отец не позволял ему выказывать страх. Больной может внезапно переключить свое внимание на мать. «Почему она не остановила его? Она была такой слабой. Она никогда не защищала меня от него». Больной уже знает, что надо делать и обращается непосредственно к матери. «Мамочка, помоги мне. Мне такнужнатвоя помощь. Я боюсь!» Это может открыть путь к еще более глубоким чувствам: рыданиям, слезам, судорогам в животе. Возникают другие ассоциации с моментами, когда она не защитила ребенка от «чудовища». Следуют новые яркие воспоминания и

прозрения о том, как инфантильна и боязлива была мать. О том, что она была слишком слаба для того, чтобы помочь ему, и так далее и тому подобное. Через два или три часа пациент чувствует себя настолько истощенным, что на этот день сеанс прекращается.

Пациент возвращается в номер отеля. Он знает, что я все время на связи и могу в случае необходимости поддержать и ободрить его. В первую неделю некоторые больные изъявляют желание продолжить беседу позже в тот же день из‑за высокого уровня тревожности. Но по истечении первой недели такое случается уже редко. Ему все еще нельзя смотреть телевизор или ходить в кино. Но в действительности он уже и не хочет этого делать, так как полностью поглощен самим собой.

Второй день

У больного появляется множество ветвящихся и переплетающихся между собой воспоминаний. «Похоже, что весь мой разум взрывается, — может сказать он по этому поводу. — Я так много передумал за эту ночь. Я очень мало спал и совсем не хочу есть. Когда я спал, мне постоянно снились сны». Пациенте порога переходит к делу, так как его чувства неудержимо всплывают на поверхность. Он рассказывает о казалось бы безнадежно забытых вещах, говорит о болезненных воспоминаниях, которыми пренебрег во время первого сеанса. Он может расплакаться в первые десять минут, и снова перемежать воспоминания с внутренними озарениями. Кажется, что он испытывает сильную душевную боль, однако, как почти все пациенты, он, скорее всего, скажет: «Я не мог дождаться утра, чтобы снова придти к вам». И мы снова принимаемся долбить защитную систему. Пациенту не позволяют уклоняться от предмета, если мы вдруг замечаем, что он хочет избежать какого‑то воспоминания. Не разрешается больному также садиться и «отбиваться». Мы снова и снова подвешиваем его на крюк болезненных воспоминаний: «Однажды мать взяла меня с собой в магазин. С ней были две ее подруги. Мать воткнула мне в волосы гребень и сказала: «Правда, из него получилась бы хорошенькая девоч

ка?» «Я мальчик, ты, дура!» — воскликнет пациент. Он начнет обсуждать, как мать пыталась сделать из него девчонку. Следуют другие воспоминания, озарения и чувства, направленные на мать. Потом пациент перейдет к обсуждению ее подноготной. Что сделало ее такой, какой она стала. Почему она вышла за такого женоподобного мужчину. Потом следует еще одно воспоминание: «Когда я уходил в армию, она поцеловала меня на прощание. Она засунула язык мне в рот. Это моя‑то мать, вы можете себе это представить? Моя родная мать. Боже мой! Она всегда хотела меня вместо моего отца. Мама! Отойди от меня! Отойди! Я твой сын!» Потом он может сказать: «Теперь я понимаю, почему она так ненавидела моих подруг. Она хотела меня. Боже, это же болезнь! Теперь я вспоминаю, что однажды, когда мы ездили на пикник, то убежали и спрятались от отца, и она положила свою голову мне на колени. Мне стало не по себе. Это правда какая‑то болезнь. Мне стало плохо, меня затошнило и вырвало, и я сам не знал почему, но теперь я знаю. Это она настроила меня против отца. Единственного достойного человека в моей жизни. Ах ты, сука! Пациент в этот момент может начать кататься по полу, извиваться и тяжело дышать. «Ненавижу, ненавижу, ненавижу! О–о!» Он кричит, что хочет убить ее. «Скажи это ей!» — говорю я. Он начинает колотить кулаками по полу, не в силах справиться с приступом ярости, который продолжается иногда пятнадцать — двадцать минут. Наконец, все заканчивается. Пациент в изнеможении замолкает и успокаивается. Он слишком устал, чтобы говорить, и мы заканчиваем второй сеанс.

Третий день

Пациент становится беззащитным. Иногда он начинает плакать, едва переступив порог кабинета. Иногда я застаю его в коридоре, лежащим на полу и рыдающим. «Я не могу выносить всю эту боль, — жалуется он. — Это слишком для меня. Я не могу ничего читать, потому что меня заливают воспоминания и видения. Сколько же это будет еще продолжаться?» Мы снова принимаемся пробуждать чувства. «Я помню, как отец однаж

ды набросился на меня за то, что я не выполнил просьбу матери. Я сказал ему, чтобы он заткнулся. Он закричал, чтобы я никогда больше не смел произносить этого слова. Но я повторил. Он схватил швабру и начал меня лупить. Я попытался убежать. Он догнал меня, схватил и снова принялся избивать. Боже, он ведь хочет меня убить. Папа ненавидит меня и хочет убрать с дороги. Остановись, отец, остановись!» Теперь пациент полностью поглощен своим чувством. Он падает с кушетки на пол, катается по полу, у него судорожно сокращаются мышцы живота, он кричит в диком страхе, боясь, что отец хочет его убить. Он давится, сильно потеет, пытается кричать, но крик застревает у него в горле. Еще рвотные движения, судороги; пациент кричит, что сейчас умрет. Наконец, он произносит слова: «Папочка. Я же хороший. Я не буду больше так говорить!» И он замолкает, на моих глазах становясь пай–мальчиком. То, что пациент сейчас пережил, называется первичным состоянием. Полное переживание прошлого ментального и чувственного опыта.  Все заканчивается засчитанные минуты, но представляется чрезвычайно болезненным. Пациент не обсуждает свои чувства, он их переживает.

Первичное состояние является всепоглощающим переживанием. Больной практически перестает понимать, где он находится. То, что он испытывал в первые два дня лечения я называю предпервичным состоянием. Оно тоже является чувством прошлого, но не всепоглощающим. Я не хочу этим сказать, что тотальное первичное состояние не может наступить в первый час первого сеанса. Это возможно, но не является правилом. Иногда полного первичного состояния приходится дожидаться неделями. Когда же это происходит, то создается такое впечатление, что рушится барьер между мыслями и чувством, спонтанно наступает первичное состояние, уже не зависимое от лечения. С этого момента пациент оказывается на пути к выздоровлению.

С каждым следующим днем пациент, как правило, испытывает все более глубокие переживания до тех пор, пока не достигает критического положения между своими нереальным и реальным «я», и равновесие между ними сдвигается в пользу реального ощущения собственной личности, что позволяет пе

режить подлинное чувство. С этого момента пациент поглощается воспоминаниями о прошлых болезненных ситуациях, которые вызывают у него множество первичных состояний на протяжении нескольких месяцев. Но это не значит, что от этого личность больного становится полностью реальной. Каждое первичное состояние уменьшает протяженность нереального «я» и расширяет «я» реальное. Когда человек испытывает главную первичную боль, то нереальное «я» исчезает полностью, и мы можем сказать, что пациент выздоровел. Наша работа заключается в пробуждении первичной боли для того, чтобы заставить человека стать реально чувствующей личностью.

После третьего дня

Процесс лечения, продолжающегося в течение трех первых недель, ничем принципиально не отличается от описанного выше. Бывают дни плато, когда пациент, кажется, не испытывает никаких чувств, такие дни словно проходят «впустую». Иногда у пациента наступает рефрактерный период, когда организм отдыхает от боли, пережитой во время первичных состояний. Организм является превосходным регулятором боли, и мы стараемся не причинять пациенту лишнюю травму, когда его душа находится в рефрактерном периоде.

Иногда, правда, больной активно сопротивляется и не желает лицом к лицу встретить свое чувство; такое случается, когда защитные системы являются слишком закосневшими и ригидными. Несмотря на то, что пациент, как правило, покидает отель после первой недели лечения, мы иногда просим его вернуться и после этого срока и провести еще одну ночь без сна. То есть, мы снова пытаемся ослабить и расшатать его защитные системы.

Каждый новый день лечения больной описывает, как избавление от следующих слоев зашиты. Этот процесс набирает силу, благодаря тому, что небольшой кусовек боли, испытанной пациентом, позволяет ему в следующий раз перенести несколько более сильную боль. Каждое первичное состояние раскрывает новые скрытые до тех пор воспоминания и вызывает

следующие первичные состояния. Последовательность первичных состояний может окутать организм и личность пациента все в большей степени, по мере того, как он теряет защитную систему. Организм сам позволит пациенту ощутить ровно столько боли, сколько допускает степень потери зашиты. Первичные состояния наступают в упорядоченной и безопасной последовательности. Попытки заставить пациента почувствовать больше, чем он может перенести, приведут лишь к тому, что больной снова отключит свои чувства и прикроется защитой.

Обычно при проведении первичной терапии больной с каждым следующим днем все больше приближается к своему детству. Иногда можно слышать, как больной снова начинает говорить голосом своего детства. Он начинает шепелявить, сюсюкать, а иногда по–младенчески кричать.

Наблюдения этих фактов привели меня к мысли о тесной взаимосвязи первичной боли и памяти, потому что как только боль устраняется, память больного, закончившего курс первичной терапии становится способной воспроизвести события, происшедшие спустя несколько месяцев после рождения. Эти же наблюдения привели меня к пониманию огромного воздействия первых трех лет жизни на всю последующую жизнь больного. Естественно, это не ново, и это не мое открытие. Фрейд ясно показал это в начале столетия. Но природа травмы может быть очень мелкой: оставление в мокрой кроватке без помощи; грубое пеленание; отсутствие внимания к плачущему ребенку. Ребенка можно тяжело травмировать, если оставить его в кроватке беззащитным и слышащим резкие родительские голоса, нарушающие покой ребенка; если не накормить ребенка, когда он голоден; если его не нянчить на руках; если его заставляют прекращать сосать молоко по часам, а не ждут, когда он сам бросит грудь.

Травма может иметь источником также и трудные роды, что заставляет нас по–новому оценить взгляды Отто Ранка, который еще в начале этого века писал о значении родовой травмы. Правда, Ранк полагал, что роды травматичны сами по себе (ребенок покидает теплое, надежное и безопасное лоно матери), но я все же думаю, что травму наносят патологические роды.

Роды — естественный процесс, а ничто естественное не может наносить травму.

Однажды я наблюдал первичное состояние, в котором женщина свернулась в клубок, начала давиться, задыхаться, плеваться, а затем выпрямилась и закричала как новорожденный. Когда она вышла из этого состояния, то рассказала, что пережила свои трудные роды, когда она действительно едва не захлебнулась околоплодными водами. Другой пациент тоже пережил свои роды — его мать тяжело рожала в течение двенадцати часов. После того, как этот человек прочувствовал, какую борьбу ему пришлось вести, чтобы выжить, он понял, что она продолжается у него с самого рождения и, видимо, никогда не кончится. «Похоже, моя мать решила создать мне трудности с самого начала», — сказал он.

Было еще одно наблюдение первичного состояния, весьма в этом отношении поучительное. Одна женщина постоянно испытывала какой‑то дискомфорт и чувствовала себя несчастной по совершенно непонятной причине. Она постоянно стонала: «Я не могу плакать, я не могу плакать». Внезапно, когда она, наконец, пережила свое чувство, слезы градом хлынули из ее глаз. Оказалось, что в возрасте одного года она перенесла операцию на слезных протоках. Хирурги убрали препятствие оттоку слез. Теперь этой женщине за тридцать, и она снова обрела способность плакать. Однако, переживая в моем кабинете события, случившиеся, когда ей еще не исполнилось одного года, она не смогла пролить ни единой слезинки.

Эти свидетельства указывают на то, что травма может произойти до того как ребенок научится говорить и понимать речь. Дело не только в том, что родители — отец и мать — кричат на ребенка, и от этого происходит невроз. Травма залегает глубоко в нервной системе и запоминается на организменном уровне. Телесные системы организма «знают», что они травмированы, даже если эта травма не осознается. И опять‑таки, совершенно не обязательно знать  о том, что травма произошла; если какие‑то события нанесли травму, то их надо прожить и прочувствовать, чтобы устранить их хроническое воздействие на организм.

Начиная со второй недели первоначального трехнедельного курса первичные состояния наступают у больного практически ежедневно. Стиль и формы этих первичных состояний сугубо индивидуальны у каждого пациента. Некоторые больные нуждаются в том, чтобы высказывать свои чувства; у других все начинается с телесных симптомов, поначалу необъяснимых, которые больной только потом связывает с какими‑то воспоминаниями. Непосредственно перед формированием главной связи, которое само по себе очень болезненно, одни больные судорожно цепляются за кушетку, другие хватаются за живот, а третьи начинают дико вращать головой, скрипеть зубами и обильно потеть. Некоторые пациенты при наступлении первичной боли, сгибаются пополам, другие сворачиваются в клубок в углу кушетки, или вообще падают на пол и корчатся в судорогах.

Не существует двух одинаковых первичных состояний даже у одного пациента. Подчас пациенты во время таких состояний пребывают в гневе и становятся склонными к насилию. Другие пациенты, наоборот, становятся робкими, боязливыми или печальными. Но какую бы форму ни принимало первичное состояние, цель терапии остается прежней — достучаться до застарелого, неразрешенного чувства.

Очень трудно описать словами, как именно переживаются разнообразные чувства. Одна пациентка, которая проходила раньше курсы лечения у других психотерапевтов, рассказывала, что она плакала и тогда, но этот плач разительно отличался от того, который был у нее в первичном состоянии. Тогда она плакала для того, чтобы облегчить боль и чувствовать себя лучше, защищая свое «я»; теперь же она просто плачет от обиды, а это чувство менее интенсивное, и не охватывает ее целиком. Она прибавила также, что плача в первичном состоянии она ощущала этот плач всем телом — от головы до кончиков пальцев ног.

Во время сеансов больные быстро обучаются входить в область своего чувства. Больной может обсуждать с врачом виденный им накануне сон, рассказать его при этом так, словно все это происходит наяву и сейчас — и тотчас пережить чувство испуга и беспомощности, быстро потерять контроль над чув

ством и связать его с источником. Потеря самоконтроля позволяет связать чувство с его источником потому, что самоконтроль практически всегда подавляет ощущение собственной личности, подавляет «я». Пациент стремится ощутить первичную боль, так как знает, что это единственный способ избавиться от невроза. «Это у меня болит, — сказал один из пациентов, — и если я смогу чувствовать себя, то это единственное, чего я на самом деле желаю».

Спустя некоторое время психотерапевту становится практически нечего делать во время сеансов — только молчать и наблюдать. Когда пациент оказывается внутри своего чувства, он снова «там», переживая его — вдыхая аромат, слыша звуки, вновь переживая те физические ощущения, которые он уже переживал когда‑то, и которые были блокированы много лет назад. Больной, которого родители любили за то, что он умел контролировать свои действия, и который не мочился в пеленки с полуторагодовалого возраста, в первичном состоянии испытывает почти непреодолимый позыв на мочеиспускание, который он привык подавлять с самого раннего детства. Надо помнить о том, что втакие моменты больной всем своим существом пребывает в той сцене прошлого, и любой разговор с психотерапевтом может отвлечь его и вернуть к действительности. Предоставленное своему естестве иному течению чувство неизбежно приведет пациента к своему началу, чего никогда не может произойти от простого обсуждения этого чувства пациентом и психотерапевтом.

Есть ряд признаков, весьма характерных для первичного состояния. Одним из таких признаков является лексикон. Если больной начинает употреблять характерные детские словечки, то это означает, что он находится в первичном состоянии. Когда, например, один доктор философии воскликнул: «Папа, я описался!», то я понимаю, что этот человек не лицедействует. Если же больной начинает сквернословить, например, говоря: «Отец! Ты ублюдок!», то, скорее всего, это всего лишь предпер- вичное состояние.

Еще одним качеством первичного состояния является тот способ, которым пережитые в нем младенчество и детство приводят личность пациента к большей зрелости. Это происходит

потому, что устранение прошлого из личности, позволяют человеку стать по–настоящему взрослым, а не играть взрослого. Короче говоря, человек становится тем, кто он есть в действительности. Часто, пребывая в первичном состоянии, пациент, по видимости, буквально впадает в детство — он кричит, плачет как годовалый ребенок, но выходя из первичного состояния, он обретает более глубокий и богатый голос, взамен того писклявого инфантильного голоска, которым он обладал до лечения.

Если пациент пережил свое прошлое во время первичного состояния, он склонен терять нить времени. Иногда пациенты говорят: «Мне кажется, что прошло много лет с того утра, когда я вошел в этот кабинет». Когда я прошу пациента оценить, сколько времени он провел в кабинете, то иногда в ответ слышу: «Думаю, что лет тридцать». Представляется, что те минуты и часы, которые он в действительности провел на кушетке, он жил в прошлом, далеком прошлом, в своем прежнем, давно забытом окружении.


Дата добавления: 2018-02-18; просмотров: 340; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!