Софизмы и парадоксы: абсурд в рассуждениях



В истории философской мысли особое место занимает античная софистика, в русле которой впервые была поставлена проблема о возникновении абсурда в рассуждениях. Установившаяся негативная оценка софизмов как некоторых логических уловок, обманных приемов рассуждения, логических ошибок не совсем справедлива. Безусловно, такие софизмы присутствуют в антологии античной мысли, но существуют и софизмы, которые до сих пор вызывают споры у современных мыслителей в силу того, что в них не обнаружено каких-либо видимых ошибок. Нет даже чёткого разграничения между софизмами и парадоксами, хотя парадоксы обычно оценивались как позитивные попытки решения проблем, не поддающиеся объяснению с точки зрения законов формальной логики.

Как отмечает А. П. Огурцов, софисты "стремились выявить противоречие в рассуждениях, допуская равнозначность истинных и ложных рассуждений. Отрицая значимость принципа непротиворечия, они проводили мысль о том, что одно и то же рассуждение может быть и истинным и ложным"[19]

Абсурды, возникающие при рассмотрении софизмов, были обусловлены не столько отклонением от семантических норм, сколько скрытым отклонением от логики рассуждений. Софисты неосознанно, в неявной форме способствовали постановке трудных проблем логической доказательности, границах применения понятий, референции, существования объектов, мыслимых в понятиях и т. п. Ими собран уникальный арсенал софизмов, который стал испытательным полигоном для развития логических теорий.

Не существует даже сколь-нибудь приемлемой типологии софизмов. В работе А. С. Богомолова[20] проводится мысль о трёх типах софизмов: парадоксы типа "Протагор и Эватл", "Покрытый"; диалектические противоречия (типа апорий Зенона) и противоречия неправильного рассуждения.

Начнем с тривиальных софизмов, в которых присутствует какая-либо скрытая ошибка в рассуждениях. Обратимся к древнему софизму стоиков "Телега", который Делез ошибочно относит к парадоксам: “Все, что ты говоришь, выходит из твоего рта”. Ты говоришь "телега", значит, телега выходит из твоего рта. Здесь абсурд возникает из-за элементарной путаницы в трактовке значения термина "телега". Любое слово имеет автореферентное значение, которое обычно не учитывается в трактовке его лексического значения. Автореферентность любого слова означает, что оно является словом (знаком) какого-либо языка. Так, "телега" является словом из русского языка. Лексическое же значение опирается на референт (предмет реального мира), соответствующий слову. Так слову "телега" соответствует некий предмет реального мира. Когда я говорю, то произношу слова, например, русское слово "телега". Именно эти слова и "выходят из моего рта", но отнюдь не предметы реального мира, соответствующие этим словам.

Теперь рассмотрим более хитрый софизм "Рогатый". "То, что ты не потерял, то ты имеешь. Ты не потерял рога. Следовательно, ты их имеешь". Доказательство явно противоречит очевидности и здравому смыслу. Но в чём здесь ошибка? Ошибка кроется в трактовке понятия "потерянная вещь", вернее в чёткости определения того, к какому множеству она принадлежит. Образуем множество M1 всех вещей, принадлежащих мне, и множество М2 всех вещей, потерянных мною. Множество М2 образуется из множества M1 в процессе утери вещей, т. е. элементы множества М2 составляются из элементов множества M1. Если М2 образуется подобным образом, то любая "потерянная вещь" должна была принадлежать мне до утери её, а всё, что я не потерял, по-прежнему принадлежит мне. Софизм возникает из-за того, что в множество потерянных вещей незаконно могут зачисляться вещи, раннее мне не принадлежавшие, например, рога. Именно это и абсурдно.

В софизме "Покрытый" поднимается важная проблема зависимости значения (денотата) выражения от контекста мнения. Спрашивают Электру, знает ли она своего брата Ореста? "Конечно, знаю", — отвечает Электра. Но вот он возвращается после долгой разлуки и сидит перед ней, покрытый одеялом. Так знает ли Электра того, кто сидит перед ней? "Нет", - отвечает Электра. Следовательно, она знает того, кого не знает. Явный абсурд!

Значительно позже логики провели различие между экстенсиональными высказываниями и интенсиональными, получившими название контекстов мнения. Интенсиональные выражения вводятся обычно глаголами знать, думать, предполагать, утверждать и т. п. Известно, что денотат выражения может определяться различными смыслами (интенсионалами). Например, выражения ученик Платона и воспитатель Александра Македонского определяют один и тот же денотат (Аристотель). В экстенсиональных выражениях мы можем заменить один интенсионал (ученик Платона) на другой (воспитатель Александра Македонского), без потери истинности высказывания, если они определяют один и тот же денотат. Однако в интенсиональных выражениях такая замена запрещена. Например, Вальтер Скотт является автором "Вэверлея" и автором "Айвенго". Обратимся к интенсиональному выражению: "Георг IV знал, что Вальтер Скотт является автором Вэверлея". Если мы заменим теперь выражение "автор Вэверлея" на "автор Айвенго", то получим отнюдь не эквивалентное утверждение "Георг IV знал, что Вальтер Скотт является автором Айвенго". Ведь Георг IV этого мог и не знать.

В софизме "Покрытый" как раз и используется высказывание с контекстом мнения. Абсурд устраняется, ибо для Электры "брат" и "покрытый" вовсе не одно и то же лицо, именно поэтому она знает брата, но не знает покрытого. Софизм привлекает внимание к интенсиональным высказываниям, которые стимулировали разработку интенсиональных логик.

Весьма непросто разобраться, в чём кроются основания софизма Протагора "Тяжба о плате". Протагор обучил своего ученика Эватла юридическому искусству и заключил с ним договор о том, что тот выплатит ему соответствующую плату за обучение после первого выигранного судебного процесса. Шло время, но Эватл не участвовал в судебных процессах, и, естественно, ничего не выплачивал своему учителю. Тогда Протагор предупредил Эватла, что подаст на него в суд, требуя платы за обучение, и получит её при любом решении суда. "Если суд обяжет тебя заплатить мне, — утверждал Протагор, - ты заплатишь мне по решению суда, но если суд решит дело в твою пользу, отказав мне в плате, то ты, Эватл, заплатишь мне по договору, поскольку это будет первое твое выигранное дело". На что способный ученик ответил: "Всё будет как раз наоборот. Если я выиграю дело, то не заплачу тебе по постановлению суда, а если суд обяжет меня платить, то значит, я проиграл тяжбу и не заплачу тебе по условиям договора".

Как отмечает А. А. Ивин, было предположено много способов решения этого софизма, но все они с его точки зрения являются неудовлетворительными[21]. Сам автор считает, что мы имеем дело с некоторым типом самореференциальных выражений, подобных таким, как "Никогда не говори никогда", "Каждое правило имеет исключение" и т. д. Область применения подобных выражений следует всегда ограничивать, применяя к ним индекс "кроме". Это означает, что в договоре следовало бы написать "Первый процесс, кроме процесса об уплате денег за обучение и т. д.".

Однако, с нашей точки зрения, такое уточнение, исключающее тяжбу об уплате денег за обучение, отнюдь не разрешает проблему. По этому исправленному договору решение суда, как положительное, так и отрицательное, вообще выносится за пределы договора, а поскольку Эватл не собирается вести других судебных дел, то своей платы Протагору придётся ждать вечно.

Представляет интерес рассмотрение повторного разбирательства дела Протагора при повторной его апелляции к суду. Здесь возможны четыре ситуации. Допустим, что в первый раз суд решил дело в пользу Эватла. Протагор подаёт повторную апелляцию. Возникают два варианта.

а) Суд может учесть, что Эватл выиграл первое дело и обяжет его выплатить Протагору плату за обучение. Эватл лишается аргументов в свою пользу, ибо он должен платить и по договору и по решению суда.

б) Суд может подтвердить первое решение, т. е. решить дело снова в пользу Эватла. Тогда Эватл отказывается от уплаты в силу повторного решения суда. 

Допустим, что в первый раз суд решил дело в пользу Протагора. Здесь также возможны два варианта развития событий.

в) Суд снова решает дело в пользу Протагора. Эватл снова отказывается платить за обучение, поскольку он не выиграл ни одного судебного дела.

г) Суд решает дело на этот раз в пользу Эватла. Эватл, ссылаясь на это решение, отказывается уплатить долг Протагору.

Таким образом, в предложенной модели судебного разбирательства лишь один из четырёх вариантов развития событий может закончиться в пользу Протагора.

К софизму Протагора можно подойти и с позиции принципов коммуникации. Заключая договор, Эватл, по существу, обещает оплатить своё обучение, но дальнейшее развитие событий показывает, что Эватл не собирается этого делать. Здесь возникает противоречие между обещанием и искренностью намерений Эватла. Ведь согласно принципам коммуникативного сотрудничества: Обещать значит искренне намереваться выполнить это обещание. Речевые акты, в которых нарушается эта естественная логика, попадают под запрет. По существу, здесь нарушаются общезначимые этические нормы.

Можно сказать, что софизм "Тяжба о плате" поднимает сложные вопросы логики долженствования, и в какой-то мере сходен с парадоксами Дж. Мура[22]. В своих парадоксах Дж. Мур подчеркивает амбивалентность любых этических решений. Возьмём к примеру ситуацию, когда ваш лучший друг просит у вас убежище, скрываясь от полиции. Какое решение вы должны принять: сдать полиции как законопослушный гражданин или укрыть лучшего друга? Здесь никакая формальная логика не поможет разрешить эту этическую проблему.

Софизмы "Куча" и "Лысый" кажутся тривиальными, но, по существу, поднимают сложную проблему описания становящихся процессов. Сколько зёрен надо прибавить к одному зерну, чтобы получить кучу? Сколько волосинок нужно выдернуть из головы мужчины, чтобы получился лысый? Несмотря на всю простоту вопроса и очевидность наблюдаемого явления, ответа нет. Это как раз и обескураживает нас. По мнению А. А. Ивина, подобные софизмы демонстрируют "наглядный пример тех трудностей, к которым ведет употребление неточных понятий"[23].

Действительно, адекватное объяснение реальных ситуаций в сильной степени зависит от имеющегося языка. Обычный язык формировался в зависимости как от жизненного опыта человека, так и от чувственных возможностей восприятия человека. Поэтому многие предикатные имена в естественном языке составляют полярные оппозиции (твёрдый – мягкий, тяжёлый – лёгкий, тонкий – толстый и т. д.), однако существуют предикатные ряды с более тонкой градацией воспринимаемых качеств (например, имена семи цветов радуги; температурные характеристики - холодный, тёплый, горячий; характеристики вкусовых качеств - горький, сладкий, солёный, безвкусный). 0днако любой набор предикатных имён в естественном языке не в состоянии описать всё богатство возможных модификаций признаков в реальном мире. Эти провалы в характеризации изменяющихся объектов и призвана заполнить наука, в которой разрабатывается искусственные языки (физики, химии и т. д.).

По мнению Гегеля, парадоксы "Куча", "Лысый" обусловлены противоречиями меры. Действительно, в мире существуют вещи и явления, имеющие вполне определенную меру, для которых характерно скачкообразное (дискретное) изменение качества, и такие, для которых характерна непрерывность в изменении качества. Именно с непрерывным изменением качества мы и сталкиваемся в обсуждаемых парадоксах. Полярные предикаты (лысый - не лысый, куча - не куча) оказываются слишком грубыми для объяснения непрерывно изменяющихся объектов.

Софизмы "Куча" и "Лысый" намечают проблему адекватности языка задаче описания процессов становления. По существу их можно назвать парадоксами, поскольку в них абсурдная ситуация возникает отнюдь не в силу какой-то ошибки в рассуждениях. С нашей точки зрения, при всей условности различия софизмов и парадоксов, первые характеризуются какими-либо ошибками и нарушениями в логике рассуждений, а вторые более фундаментальны: они являются формулировкой проблемы, не имеющей однозначного решения.

Как указывает А. А. Ивин, "парадокс в широком и довольно неопределённом смысле - это утверждение, резко расходящееся с общепринятыми устоявшимися мнениями, отрицание того, что представляется "безусловно правильным". Все софизмы являются, конечно, парадоксами в этом смысле. Парадокс в более узком и гораздо более современном значении — это два противоположных утверждения, для каждого из которых имеются представляющиеся убедительными аргументы. Наиболее резкой формой парадокса, называемой обычно "антиномией," является рассуждение, доказывающее эквивалентность двух высказываний, одно из которых является отрицанием другого[24]. С. В. Воробьёва подчёркивает, что парадокс обнаруживает "логическое противоречие, из которого невозможно найти выход"[25]

Парадокс не равнозначен абсурду. Более того, парадокс всегда наполнен глубоким смыслом. Он имеет свои смысловые основания, не лежащие на поверхности. Формулировка парадокса требует глубокого ума, нестандартных рассуждений. В нем есть своя доказательность. Но в рамках парадокса всегда возникает противоречие, сталкивание двух противоположных суждений, взаимно отрицающих друг друга. Это и есть момент абсурда, нетерпимый разумом и здравым смыслом.

Мастером парадоксов был Зенон Элейский, сформулировавший свои известные апории (апория с греческого — безвыходное положение). В апории "Ахиллес и черепаха" Зенон доказывает, что быстроногий Ахиллес не может догнать черепаху, если между ними существует изначально некоторое расстояние r, и они начинают движение одновременно. Действительно, для того, чтобы преодолеть расстояние r, Ахиллесу потребуется некоторое время ∆t1. За это время черепаха успеет переместиться на расстояние ∆r1. Теперь Ахиллесу предстоит преодолеть новое расстояние за время ∆t2, но черепаха снова удалится на расстояние ∆ r2 и т. д. до бесконечности.

В апории "Дихотомия" Зенон доказывает странное утверждение, что Ахиллес вообще не может сдвинуться с места и аргументирует это следующим образом. Для того, чтобы преодолеть расстояние r, отделяющее Ахиллеса от черепахи, ему вначале необходимо преодолеть половину этого расстояния (т. е. r/2). Для того, чтобы преодолеть эту половину, ему предстоит пройти половину этой половины (т. е. r/4) и т. д. Очевидно, что процесс деления отрезков может длиться бесконечно долго, приближаясь к исходной стартовой точке. В итоге, рассуждая теоретически, Ахиллес так и не может сдвинуться с "мёртвой" точки.

Абсурдность возникающих выводов заключается в том, что они противоречат здравому смыслу и очевидности. Нетрудно увидеть, что безупречные выводы Зенона основываются на допущении непрерывности и бесконечной делимости пространства. Говоря современным языком, Зенон предлагает такую теоретическую модель в решении поставленных проблем, в рамках которой его выводы являются незыблемыми. Эти выводы не могут возникнуть в рамках дискретной модели движения. Достаточно допустить, что движение Ахиллеса составлено из шагов, имеющих минимальную и фиксированную длину. Тогда можно посчитать, через какое количество шагов Ахиллес может догнать черепаху. Таким образом в рамках дискретной модели получаются совсем другие выводы: Ахиллес догонит черепаху за конечное время.

Однако существует другой знаменитый парадокс Зенона "Летящая стрела", в котором он исходит из представлений о дискретности пространства. Но оказывается, что в рамках этой дискретной модели возникают другие противоречия.

Итак, стрела, выпущенная из лука, описывает некоторую траекторию в пространстве. Разобьём эту траекторию на дискретные участки (∆r1, ∆r2,...), соответствующие дискретным моментам времени (∆t1, ∆t2,...), необходимым для их преодоления стрелой.

Теперь сформулируем тезис: в момент времени to стрела находится (т. е. "покоится") в начальной точке х0, в момент t1 она находится ("покоится") в точке х1 и т. д. (∆r1 = x1 - x0; ∆r2= x2 - x1 ...; ∆t1 = t1 - t0; ∆t2= t2 - t1...). Если брать всё более короткие интервалы времени (а их предел стремится к нулю), то можно заключить, что в любой момент времени ti стрела "покоится" в некоторой точке хi. Движения нет: из суммы состояний покоя нельзя получить движения.

Предположим на этот раз обратное: в каждый момент времени ti стрела находится в соответствующей точке хi , например, покидает эту точку. Однако, если мы снова перейдем к предельному переходу, то получим не менее обескураживающий вывод, стрела вообще не находится ни в одной точке пространства. Движение, как переход от точки к точке, снова отсутствует.

Итак, в принятой модели возникают (в зависимости от посылок) два взаимно отрицающих вывода: стрела находится и не находится в любой точке пространства в любой момент времени.

В первых двух апориях предполагалось, что пространство делимо до бесконечности, из-за чего Ахиллес не мог догнать черепаху или сдвинуться с места. В "Стреле" предложена модель дискретного пространства, но и здесь мы пришли к отрицанию движения. Но мы видим в опыте, что стрела летит! Явный абсурд: эмпирическое свидетельство находится в вопиющем противоречии с теоретической моделью. Говорят, что один из учеников Зенона пытался доказать наличие движения, просто начав ходить вокруг учителя. Легенда гласит и о том, что ученик был побит за такое доказательство палкой, ибо философу негоже прибегать к эмпирическому аргументу там, где требуется теоретическое доказательство.

Апории Зенона стимулировали интерес к теоретическому осмыслению движения, пространства, времени. С развитием классической механики во многих отношениях были преодолены парадоксы в описании механического движения. Ньютоном была предложена научная модель описания движения, в которой, конечно, уже не возникает парадокса с летящей стрелой, ибо вводится понятие скорости, отсутствующее у Зенона. По Ньютону, движущаяся стрела в каждый момент времени должна обладать определённой скоростью. Понятие скорость в свою очередь опирается на понятие производной. Однако математическое понятие производной в своём становлении натолкнулось на парадоксальные отношения между конечным и бесконечным, кривой и прямой в предельных переходах. Открытие парадоксов всегда стимулировало развитие теоретической мысли.

Если апории Зенона поднимали важный мировоззренческий вопрос о сущности движения, то другой известный парадокс "Лжец", приписываемый Эвбулиду из Милана (IV в. до н. э.) поднимает вопрос о способностях нашего разума рассуждать непротиворечиво. На примере элементарного рассуждения Эвбулид доказывает, что наше мышление способно давать сбои, приводящие нас в замешательство.

Допустим, что некто сказал фразу: "Я лгу". Что сказал говорящий: истину или ложь? Если сказанное - Я лгу - истина, то говорящий лжёт. Если же сказанное - ложь, то утверждение Я лгу означает, что говорящий глаголет истину. Получается, что когда мы оцениваем сказанное как истину, то должны признать высказывание ложным, а когда признаём высказывание ложным, должны согласиться, что говорящий сообщает истину. Абсурд, от которого можно сойти с ума!

Уже античным философам было известно, что оценки истина/ложь приводят к противоречию, когда они применяются к высказываниям, содержащим в качестве предикатов те же самые термины истина/ложь. И только вXX веке в связи с кризисом в развитии канторовской теории множеств выяснилось, что противоречие, возникающее в парадоксе "Лжеца", носит довольно общий характер. Источником парадоксов в теории множеств Рассел считал неограниченное конструирование множеств из элементов. Например, из элементов 0, 1 можно сконструировать множества M1 (0), содержащее элемент 0; множество М2 (1), содержащее элемент 1; множество М3 (0, 1), содержащее элементы 0 и 1, множество множеств M, содержащее все перечисленные множества M1, М2, М3 и, наконец, множество N множеств, не содержащих себя в качестве элемента. Как далеко простирается возможность построения множеств?

Существует два типа множеств: 1) нормальные (собственные), которые являются классом, не обладающим свойством элементов, из которых он формируется. Например, множество книг не является книгой; 2) ненормальные (несобственные), которые обладают свойством входящих в него элементов. Например, каталог каталогов сам является каталогом. Следовательно, одни множества включают самих себя в качестве элементов, другие не включают себя в качестве элементов.

Допустим, мы имеем дело с множеством N множеств, не содержащих себя в качестве элемента. К какой разновидности множеств принадлежит N? Если само N принадлежит множеству множеств, то по определению (выделенному курсивом) оно не должно принадлежать N. Если же N не принадлежит нашему множеству множеств, то опять-таки по определению оно должно принадлежать N. Получаем противоречие одновременной принадлежности и непринадлежности N к множеству множеств.

Это противоречие Рассел остроумно пояснил на парадоксе брадобрея[26]. Один предприимчивый брадобрей объявил всем жителям деревни, что он: а) бреет тех жителей, которые не бреют самих себя и, естественно, б) не бреет тех, кто бреет сам себя. Перед брадобреем возник вопрос: должен ли он брить самого себя? Если брадобрей не будет брить самого себя, то он попадёт в разряд жителей, не бреющих самих себя и, согласно (а), должен брить самого себя. Если же он будет брить самого себя, то попадёт в разряд жителей, бреющих самих себя и, согласно (б), не должен брить себя. Получается, что брадобрей должен брить самого себя и не должен брить себя.

Парадокс брадобрея является типичным для определения множества множеств, не содержащих себя в качестве элемента. Помимо парадокса "Лжеца" под это понятие попадают и максимы "Всякое правило имеет исключение" и "Никогда не говори никогда". Если сказанное в первой максиме относится и к ней самой, то она не является правилом (т. е. является исключением), но и если сказанное является исключением, то оно подтверждает максиму, т. е. является правилом. Подобные парадоксы Рассел назвал принципом порочного круга, возникающим из-за того, что элемент множества также считается множеством. И то, и другое обладают одними и теми же семантическими статусами: то, что судится, оценивается, утверждается, регламентируется в высказывании уравнивается с множеством самих оценок, регламентаций, правил и т. п., выражающих высказывание .

Чтобы избежать подобных парадоксов, Рассел совместно с Уайтхедом в трёхтомном труде "Основания математики" (1910-1913) изложил знаменитую теорию типов. Теория типов исключает представление о множестве, принадлежащем самому себе. В основе теории типов лежит разнесение по разным ведомствам (уровням абстрагирования) высказываний об индивидах (элементах) и множествах. Индивиды образуют нулевой тип, утверждениеобих свойстве - второй тип, утверждение о свойстве свойств - третий тип и т. д. Высказывание о свойстве нельзя приравнивать самому свойству, высказывание о высказываниях нельзя приравнивать (ставить на один уровень) к первичным высказываниям и т. д. "То, что содержит всё множество, — по мнению Рассела, — не должно быть элементом множества[27].

Вернемся к парадоксу "Лжеца". Он возник из-за того, что здесь смешиваются (ставятся на один уровень) сама пропозиция р, в которой используется предикат "ложно", и высказывание об этой пропозиции р с использованием того же самого предиката. По Расселу, высказывание "Я лгу" более точно может быть выражено в виде: "Существует утверждение р и р ложно". Теперь, опираясь на теорию типов, можно утверждать, что если р принадлежит n-типу, то утверждение относительно р принадлежит более высокому типу. "Следовательно, если утверждение относительно р истинно, то само р ложно, и если утверждение относительно р ложно, то р истинно. Никакого противоречия не возникает"[28]. Аналогичным образом разрешаются и другие парадоксы порочного круга.

Итак, мы рассмотрели софизмы и парадоксы, которые в качестве своего момента содержат абсурд, выражающийся либо в невозможности дать непротиворечивый ответ на проблему, сформулированную в рамках этих экстравагантных форм дискурса, либо приводят к взаимно отрицающим друг друга суждениям. Здесь мы сталкиваемся с абсурдом, который вызван не семантическими отклонениями (нарушением принципов семантического согласования), а расхождением с общепринятыми требованиями формальной логики и прежде всего с законом недопустимости взаимно противоречивых выводов. Другими словами, абсурд возникает в рассуждениях, выводимых из условий, сформулированных в рамках софизма и парадокса. Причём, если софизм более или менее легко устраняется при выявлении ошибки в рассуждениях, то парадокс формулирует проблему, которая является нетривиальной и решение которой неизбежно, самой логикой парадокса приводит к абсурдным выводам. Абсурд нетерпим разумом, он нарушает привычные представления о рациональности человеческого мышления. Разрешение парадокса, т. е. устранение возникающего в его рамках абсурда, достигается не на пути устранения каких-либо логических ошибок в ткани рассуждений, а за счёт привлечения дополнительных интеллектуальных ресурсов (новых понятий, новых моделей, новых идей и т. д.), т. е. связано с творчеством новых смыслов, выводящих разум на новый уровень понимания проблемы.

Антиномии Канта

В ряду известных парадоксов особое место занимают антиномии Канта, имеющие непреходящее значение в истории философской мысли. Вот эти четыре антиномии:

1) тезис — "Мир имеет начало во времени и ограничен также в пространстве"[29];                                                                                    антитезис — "Мир не имеет начала во времени и границ в пространстве; он бесконечен и во времени, и в пространстве";

2) тезис — "Всякая сложная субстанция в мире состоит из простых частей, и вообще существует только простое или то, что сложено из простого"30. антитезис — "Ни одна сложная вещь не состоит из простых вещей, и вообще в мире нет ничего простого"31;

3) тезис — "Причинность по законам природы есть не единственная причинность, из которой можно вывести все явления в мире. Для объяснения явлений необходимо ещё допустить свободную причинность"32; антитезис — "Нет никакой свободы, всё совершается в мире только по законам природы"33;

4) тезис — "К миру принадлежит или как часть его или как его причина безусловно необходимая сущность"34; антитезис — "Нигде нет никакой абсолютно необходимой сущности — ни в мире, ни вне мира - как его причины"35.

Все антиномии касаются предельных оснований мира, с полным основанием и можно назвать онтологическими. Это выглядит несколько парадоксальным, ибо известно, что Кант не занимался онтологией, его философский интерес фокусировался вокруг гносеологии. Но в том то и дело, что антиномии Канта предваряют его критику всякой философской онтологии, или как сейчас стало вновь модно говорить - всякой метафизики, претендующей на раскрытие предельных оснований мира.

Прежде чем говорить о мире, т. е. отвечать на вопрос, каков он, необходимо, с точки зрения кенигсбергского философа, выяснить, каковы возможности нашего познания, на что мы можем надеяться в наших попытках понимания мира. И его знаменитые парадоксы скорее работают на кантовскую гносеологию, чем на какую-либо онтологию. Ведь эти парадоксальные антиномии выбивают почву из-под любой онтологии, апеллирующей к предельным основаниям мира.

Действительно, в каждой антиномии тезис противостоит антитезису. Каждый из них порознь, отдельно друг от друга несёт вполне определённый смысл, каждый из них мог бы стать основанием какой-либо онтологии, но только не вместе. Совместное их сосуществование в рамках какой-либо теории мира было бы абсурдно, ибо если истинен тезис, то ложен антитезис, и наоборот. Такова неумолимая логика смысла. Не могут быть истинными одновременно утверждение и отрицание одного и того же. Человечеству следовало бы, наконец, договориться, а вернее доказать, какой из тезисов правомерен, а какой следует отвергнуть как ложный. Но критический философ верен себе. Он доказывает, что оба утверждения - тезис и антитезис в каждой антиномии — одинаково правомерны, рассудочное мышление доказывает истинность каждого из них. Тем самым Кант выбивает почву из-под абсолютистских притязаний любой онтологии на окончательную истинность. Парадокс в том и состоит, что признавая правомерность одного (тезиса), мы с неменьшим основанием должны признать и другое (антитезис).

Первая антиномия говорит о том, что мир одновременно можно мыслить как конечный (в пространстве и времени) и как бесконечный. Вторая утверждает, что мир в своей основе имеет пределы деления, но антитезис тут же фиксирует бесконечность деления. Третья антиномия вытекает из вечного спора детерминистов, признающих всеобщую обусловленность всех явлений в мире, и их противников - индетерминистов, отстаивающих идею свободы. Одно исключает другое, но Кант обосновывает равноправность обеих позиций. Последняя антиномия имеет прямое отношение к выбору оснований мира. Любая философия ищет эти основания либо в мире (субстанция, первопричина, абсолютно необходимая сущность и т. п.), либо вне мира (например, в Боге). Кант выносит парадоксальный приговор: можно исходить из признания существования такой первосущности и одновременно отрицать её наличие.

Рассмотрим кантовское доказательство первой антиномии. Возьмём тезис "Мир имеет начало во времени и ограничен в пространстве".Его доказательство Кант ведёт от противного допущения: "Мир не имеет начала во времени, тогда до всякого данного момента времени протекла вечность и, стало быть, прошёл бесконечный ряд следующих друг за другом состояний вещей в мире"36. Важнейшую роль в доказательстве тезиса у Канта приобретает вторая часть его допущения от противного: понятие прошедшего, исчерпанного в логическом синтезе бесконечного ряда событий.

Как мы приходим к бесконечному ряду событий? Только путем прибавления к выбранному за исходную точку момента времени предшествующего момента, т. е. некоторой единицы, затем другой единицы и т. д. Следовательно, этот ряд никогда не может быть закончен, ибо бесконечность всегда больше любой конечной величины. Отсюда “совершенно бесспорно следует, — утверждает немецкий философ, — что вечность действительно следующих друг за другом состояний не может пройти до данного (настоящего) момента времени, следовательно, мир должен иметь начало”37.

Подобным же образом доказывается и ограниченность мира в пространстве: "Допустим опять противоположное суждение, что мир есть бесконечно данное целое из одновременно существующих вещей"38. Границы этой целокупности вещей не могут быть обозримы в эмпирическом созерцании. Мы можем только мысленно представлять эту бесконечную целокупность частей мира посредством завершённого синтеза ряда частей. Но завершённый синтез бесконечного агрегата частей, требующий к тому же бесконечного времени для своего завершения, невозможен. Следовательно, мир ограничен (конечен) в пространстве и времени.

Для доказательства антитезиса Кант опять-таки прибегает к противоположному допущению, что мир имеет начало во времени и пространстве. С его точки зрения, пространство и время есть только "форма внешнего созерцания, а не действительный предмет"39. Время и пространство не порождают (по Канту, не определяют) вещи, а являются условиями их созерцания. Однако если мы допускаем некое начало мира, то мы должны допустить существование времени и пространства до начала мира, т. е. пустое время и пустое пространство, что по Канту, невозможно.

Мы не будем рассматривать доказательства остальных антиномий Канта, поскольку далеко не всех учёных удовлетворяет доказательная сила его аргументов, а сосредоточимся на разъяснениях немецкого философа, пытающегося объяснить, почему, собственно говоря, возникают упомянутые парадоксы. По Канту, столкновение тезиса и антитезиса возникает только в разуме, вследствие чего он и называет их антиномиями чистого разума.

Для понимания кантовской точки зрения следует напомнить исходные принципы его философии, лежащие в основе его критического подхода к познанию предельных оснований мира. С точки зрения великого критика, познание включает в себя эмпирическое созерцание, рассудок, основывающийся на трансцендентальных (всеобщих) идеях и, наконец, разум. По Канту, существует "вещь-в-себе", т. е. объект, предшествующий всякому познанию и независимый от него. "Вещь-в-себе" представляет собой ноумен, обладающий своей сущностью, не доступной (не данной) нам в созерцании. "Вещи-в-себе" противостоит "вещь-для-нас", явление. "Вещь-для-нас" феноменальна, только она и обнаруживает себя в эмпирическом созерцании. Рассудок следует за эмпирическим рядом созерцаний. Посредством чистых (априорных) мыслительных форм он организует различные синтезы явлений, выявляет связи между ними. Если рассудок является рефлексией над эмпирическим данным в явлении, то разум является уже своеобразной рефлексией над рассудочным мышлением. Хотя разум и связан через рассудок с эмпирическими данными в явлении, в своих умопостигаемых трансцендентальных идеях он способен выходить за пределы эмпирической ограниченности. Разум всегда критичен по отношению к рассудочному мышлению, он выявляет правила научного мышления, пределы применимости рассудка. Именно на разум Кант возлагает как ответственность за то, что возникают противоречия в его попытках выйти за пределы эмпирического созерцания и рассудочного мышления, так и обязанность устранения этих противоречий. Абсурд нетерпим разумом, поэтому столкновение тезиса и антитезиса должно быть преодолено, в конечном счёте, критической работой самого разума.

Вот дальнейший ход рассуждений великого мыслителя по преодолению злополучной противоречивости сформулированных суждений.

Если в мышлении мы встречаемся с противоречием друг другу каких-либо суждений, то обычно в соответствии с законом формальной логики считается, что одно из них должно быть истинным, а другое - ложным. Если же оба взаимоисключающих суждения равноправны в своих логических основаниях, то это наводит на мысль, что мы имеем дело с каким-либо софизмом, требующим устранения ошибки в рассуждениях. Однако продемонстрированное Кантом доказательство равноправности противоположных суждений, свидетельствует о том, что мы имеем дело в антиномиях не с софизмом, не с ошибками рассудочного мышления, покоящегося на незыблемости законов формальной логики, а с фундаментальными парадоксами, обусловленными блистательными притязаниями "разума, расширяющего свою область за пределы всякого опыта..."40 Обнаружение парадоксальности суждений о предельных основаниях мира свидетельствует о том, что разум "находится в разладе с самим собой"41 и не может успокоиться, не объяснив причину этих антиномий. Поэтому, сформулировав антиномии чистого разума, Кант спешит их дезавуировать.

Мыслитель справедливо напоминает об известном в логике различии между контрарными и контрадикторными суждениями. Контрадикторные суждения А&А подчиняются закону исключенного третьего. Если кто-то говорит, что этот человек брюнет и одновременно этот человек не брюнет, то какое-либо из высказываний будет истинным, а другое — ложным. Точно так же, из двух суждений этот цветок благоухает и этот цветок не благоухает (пример Канта) одно должно быть истинным, а другое ложным. Кант называет подобные противоположности аналитическими, т. е. подчиняющимися закону исключенного третьего.

Однако можно сформулировать и такие противоположные суждения: а) этот человек брюнет — этот человек блондин; б) этот цветок имеет приятный запах - этот цветок имеет неприятный запах. Здесь мы имеем дело с контрарными суждениями, каждое из которых может быть ложным. Например, человек может быть шатеном, цветок может не иметь запаха. Такие противоположности Кант называет диалектическими, они создают лишь видимость взаимоисключения. Следовательно, в диалектических противоположностях оба суждения могут быть ложными.

Тот, кто предполагает, что мир по своей величине либо конечен, либо бесконечен, но отрицает одновременную истинность обоих суждений, тот, по Канту, предполагает нечто ещё и иное сверх сказанного, а именно: мир имеет сам по себе (как "вещь-в-себе") величину. По Канту, "два диалектически противоположных суждения могут быть ложными, потому что одно не только противоречит другому, но и высказывает нечто сверх того, что необходимо для противоречия"42.

Неистощимый критик способности наших суждений в конечном итоге приходит к выводу, что в основе всех антиномий разума, за исключением противоречия между детерминизмом и свободой, лежит диалектическая противоположность суждений, выходящая за пределы возможного опыта. Другими словами, антиномии возникают из-за предпосылки, что мир сам по себе (как "вещь-в-себе") изначально должен обладать какими-либо всеобщими атрибутами (величиной, сущностью, сложностью и т. п.), только тогда мы можем вывести прямо противоположные суждения о характере этих атрибутов (величине, сущности, сложности и т. д.).

В основе доказательств всех антиномий лежит аналитическое положение: всякое обусловленное имеет предшествующее ему условие (условие обусловливает). Однако в доказательстве антиномий разум по существу выходит за пределы этой аналитической формулы, используя синтетическую предпосылку: если дано обусловленное, то дана вся абсолютная целокупность условий. Абсолютная целокупность — это "вся сумма условий, стало быть, абсолютно безусловное"43. Это абсолютно безусловное может быть обнаружено только в синтезе условий, предшествующих обусловленному. Кант называет этот ряд условий регрессивным.

В принципе этот ряд можно представить себе как бесконечный (т. е. бесконечно нисходящий вниз в поисках предшествующих условий), так и конечный, т. е. начинающийся с какого-то условия. В любом случае, конечен он или бесконечен, разум мыслит его как абсолютно безусловное. Но эта мысль о предзаданности абсолютно безусловного есть всего лишь умопостигаемая идея, но не эмпирически достоверная идея. Она предполагает данность нам абсолютно безусловного, относящегося к миру, как "вещи-в-себе". Однако если идти от эмпирически зафиксированного, т. е. от явления, то абсолютная целокупность ряда отнюдь не дана в опыте, а лишь задана. Эта заданность нацеливает нас на осуществление в опыте последовательного регресса условий. Однако в эмпирическом регрессе мы никогда не можем исчерпать бесконечный ряд явлений. "Основоположение разума, - утверждает Кант, - есть собственно, только правило, предписывающее в ряду условий данных явлений регресс, которому никогда не дозволено остановиться перед абсолютно безусловным"44.

Таким образом, с отрицанием недопустимой презумпции (неявной предпосылки), что нам дана (или может быть исчерпана каким-либо образом) абсолютная целокупность условий, отпадают и претензии тезиса и антитезиса на их одновременную истинность, оба утверждения могут оказаться ложными, как это часто происходит в столкновении контрарных высказываний. "В самом деле, - пишет Кант, - мир остается, если бы я отрицал бесконечный или конечный регресс в ряду его явлений..."45 Так как мир не дан нам независимо от эмпирического ряда явлений, то "он не существует ни как само по себе бесконечно целое, ни как само по себе конечное целое" 46.

Следовательно, если разум признаёт, что презумпция данности абсолютно безусловного не законна, то отпадает или ставится под вопрос сам предмет спора: конечен или бесконечен мир, сложен он или обладает простой структурой, существует ли абсолютная сущность, из которой можно вывести все другие атрибуты мира, или такой абсолютной сущности не существует. С устранением этих претензий разума приписывать миру в целом какие-либо априорные атрибуты заканчивается и спор разума с самим собой, он приходит к согласию с самим собой. Абсурд в парадоксальных антиномиях Канта преодолевается самим критическим разумом, стоящим на страже рассудочного мышления.

Итак, Кант доказал, что в трёх его антиномиях противоречие возникает из-за неограниченных претензий разума судить о мире в целом только на основе умопостигаемых идей. Взаимоисключающие противоположности тезиса и антитезиса, с его точки зрения, оказываются ложными47. Однако антиномия, сталкивающая детерминизм и свободу, по Канту, носит принципиально иной характер. Его конечный вывод состоит в том, что в мире существует и природная (естественная) причинность и свободная причинность, начинающаяся с безусловного, т. е. конечного члена регрессивного ряда, за которым не стоит никакого условия. Последнюю кенигсбергский философ называет ещё абсолютной самодеятельностью или свободой. Оба утверждения, с его точки зрения, истинны, "и то, и другое может одновременно быть в одном и том же событии в различных отношениях"48.

Доказательство совместности детерминизма и свободы может не удовлетворять современного читателя, но его стоит рассмотреть как пример хитрости разума, преодолевающего парадокс. Необычность кантовского доказательства заключается в том, что способность разума оперировать умопостигаемыми идеями из негатива, разрушающего все три предыдущие антиномии, в данном случае превращается в позитив, подтверждающий наличие свободы в мире.

Признание естественной причинности базируется на наблюдении явлений, которое всегда обнаруживает в регрессивном ряде предшествующее условие (причину), а в прогрессивном ряде - последующее обусловленное (следствие). Поскольку эти ряды можно продолжить в обе стороны, не встречая границ, мы должны признать универсальность причинно-следственных связей в природе, т. е. правоту детерминизма.

В природе, по Канту, не может быть самодеятельной причины, т. е. свободы. Свободу следует искать только в человеческих поступках, в сфере выбора разумного человека. Свобода, по Канту, выражается в императивах разума, определяющего для себя должное. В природе мы всегда обнаруживаем сущее, природа не признаёт должного. Свободный выбор, основывающийся на идеях разума, определяет должное для субъекта, цель его действий.

Здесь может возникнуть возражение следующего порядка. О поступках человека мы можем судить по их наблюдению, следовательно они суть явления. Почему же не предположить, что за этими явлениями существуют обусловливающие их явления и т. д.? Если это так на самом деле, тогда не остается места для свободы, побеждает всеобщая причинность.

Кант, отвечая на это возражение, говорит о том, что если мы стоим на позиции наблюдения, то свободы никогда не обнаружим: "В отношенииэтогоэмпирического характера нет свободы, а ведь только исходя из этого эмпирического характера, мы можем рассмотреть человека, если занимаемся НАБЛЮДЕНИЕМ и хотим исследовать движущие причины его поступков физиологически, как это делается в антропологии"49.

Итак, если мы признаем, что в человеке всё феноменально, т. е. проявляется в чувствах, в опыте, наблюдении, то здесь исключается свобода, вернее доступ к свободе. Действительно, поступок человека дан нам как явление, которое может свести к другим явлениям. Перед поступком мы можем обнаружить физиологическую потребность (хотение, по Канту), эмоцию, настроенность, мотивацию (манифестированную), данные нам как явления. Однако все явления образуют причинно-следственный ряд, в котором нет места свободе.

Но человек есть также и ноумен, у него существуют помимо всего умопостигаемые способности, идеи рассудка и разума. Эти умопостигаемые идеи не являются феноменальными, мы должны отнести их к сущности человеческой природы. Идеи разума и определяют для человека должное, которое обуславливает характер и способ действия человека. Умопостигаемые идеи разума и являются отправной точкой в самодеятельной причине, с них, с этих идей, определяющих должное для человека и начинается свободная причинность. Но умопостигаемые идеи не феноменальны, они не лежат в плоскости наблюдения. Для нас наблюдаема только цепь действий человека, в которых свобода не обнаруживается.

Здесь мы снова наталкиваемся на затруднение в понимании Канта. Ведь критик неограниченных претензий разума ранее уже признал, что умопостигаемые идеи, выходящие за пределы опыта, могут заводить нас в тупик. На это Кант мог бы ответить, что он доказал эфемерность тех умопостигаемых идей, которые касались априорных, т. е. не проявляющихся в эмпирии, атрибутов мира, навязываемых разумом этому миру. В данном же случае речь идёт об умопостигаемых способностях человека, которые хотя и не проявляются в наблюдении, но тем не менее существуют в разуме человека, определяя его волю. Эти идеи разума определяют должное, к которому стремится человек, делая свой выбор.

Безусловно, это должное не может осуществляться вопреки природе. "Этим долженствованием, - отмечает Кант, - обозначается возможный поступок, мотивом для которого служит лишь понятие, между тем как основанием действия одной лишь природы служит явление. Конечно, необходимо, чтобы поступок, на который направлено долженствование, был возможен при естественных условиях, но эти условия имеют отношение не к определению самой воли, а только к действию и результатам её в явлении"50. Таким образом, разум является основанием и первым условием свободы: "Разум есть постоянное условие всех произвольных поступков, в которых проявляется человек"51.

Из сказанного можно было бы сделать вывод, что в природе господствует естественная причинность без свободы, а в человеческой деятельности свобода без естественной причинности. Но тогда был бы подорван универсальный принцип детерминизма. Такое решение не удовлетворяет Канта, ибо оно ограничивает детерминизм, отрицает его в сфере человеческих поступков. По Канту, причинность как обусловленность одного явления другим в человеческих поступках вполне уживается со свободой, ибо детерминизм проявляется в эмпирическом ряде явлений, в наблюдениях над поступками человека, а свобода, с которой начинается самодеятельность человека, находится в идеях и понятиях разума, которые не наблюдаемы, но тем не менее, принадлежат ноуменальной сущности человека. Тем самым доказывается, что истинно и то, и другое (и детерминизм, и свобода), но в разных отношениях. Следовательно, абсурдность рассмотренной антиномии также преодолевается.

Анализ кантовских антиномий весьма показателен для понимания соотношения абсурда и парадокса.

Во-первых, антиномии Канта зиждятся на предпосылочных смыслах. По существу, он обратился к тем идеям, которые уже существовали и интенсивно обсуждались в философском мире. Если одни философы воспринимали в качестве незыблемых начал своей онтологии какой-либо тезис (конечность мира, простота или нередуцируемость исходных начал мира, наличие абсолютной сущности, из которой может быть выведен мир и т. д.), стараясь его каким-то образом обосновать и преодолеть критику своих оппонентов, то другие становились на позиции антитезиса (бесконечность мира, его неисчерпаемая сложность, отсутствие абсолютной сущности, из которой можно было бы вывести всю структуру мира), с тем же успехом критикуя точку зрения своих противников. Гениальность Канта состояла в том, что он увидел в этих оппозициях не просто борьбу несовместимых взглядов, что довольно частенько случается в науке, но парадокс философствующего Разума.

Это означает, что он увидел равноправие тезиса и антитезиса там, где другие усматривали только их взаимоисключение. Более того, Кант предоставляет доказательства основательности равноправия тезиса и антитезиса в каждом случае. Это и есть философский парадокс, называемый Кантом антиномией. Формулировка парадокса - это не просто констатация того и другого, т. е. фиксация противоположных взглядов в философии. Если бы это было так, то всегда бы оставалась возможность для выбора какой-то одной позиции: либо тезиса, либо антитезиса. Доказательства антиномичности противоположных позиций, по Канту, означает, что принимая одно (тезис), мы неизбежно должны принять и другое (антитезис). В этом суть парадокса.

Доказав наличие парадоксов в философском разуме, Кант совершает философское открытие. Если до него считали, что в философском дискурсе существуют разные идейные позиции (вплоть до их противостояния), то после Канта становится ясно, что тезис и антитезис - не просто разные сущности (которые можно разнести по полочкам), но нераздельные логически взаимосвязанные идеи. Тезис столь же равноправен и основателен, как и антитезис, а это и есть абсурд, обнаруживаемый в парадоксе. Парадокс не существует без этого абсурдного момента, хотя, как мы видели, и не сводится целиком к нему. Как только обнаруживается абсурд, он взрывает уравновешенный покой в философском мире, он уже не приемлем ни для одной стороны. Не приемлем абсурд и для Канта, определявшего его как разлад разума с самим собой.

Поэтому далее Кант предпринимает попытку преодоления абсурда в антиномиях. Как мы видели, Кант, развёртывая свою систему доказательств (покоящуюся на предпосылках его философии), в конечном счёте доказывает, что три антиномии ложны (т. е. ложными или недопустимыми являются как тезис, так и антитезис), а четвёртая признаёт и истинность всеобщего детерминизма и свободы в человеческих поступках, но в разных отношениях. Тем самым удаётся не только преодолеть абсурд в противостоянии тезиса и антитезиса, но и существенно прирастить, обогатить смысл новым пониманием проблемы.

Таким образом, Кант не декларирует свои антиномии, а разворачивает Логику становления и разрешения парадоксов, тем самым обнаруживая их глубинный смысл. В какой-то степени урок, преподанный Кантом в анализе антиномий, может считаться прецедентным, т. е. рассматриваться в качестве общей модели постановки и разрешения парадоксов. Ведь, по существу, с аналогичной ситуацией мы столкнулись и в парадоксах теории множеств.

 Рассмотрев различные случаи возникновения парадоксов в философии и науке, мы приходим к выводу, что подлинные парадоксы (т.е. те, которые приводили к противоречию А&не-А) всегда ставили перед мыслящим разумом проблему. Разум никогда не может примириться с абсурдом (с утверждением А и одновременно его отрицанием), и если этот абсурд не устраняется простым путем выявления ошибки в рассуждениях, ученые стремятся выйти к новым смысловым горизонтам решения проблемы. Они вводят новую систему понятий, картину мира, изменяют гносеологические установки, в рамках которых данный парадокс устранятся, или (как любят выражаться философы) разрешается. Другими словами, парадокс разрешается через создание новых смыслов.

Вначале на пути построения теории множеств логично и естественно возникает конструкция "множества множеств". Далее обнаруживается, что данное понятие приводит к парадоксам, т. е. к выводу из него двух взаимоисключающих суждений, а это уже абсурд. Затем Рассел, предпринимая усилия по разрешению парадокса, создаёт свою теорию типов. С позиции этой теории удаётся развести высказывания о множестве и высказывания об элементах, избежать противоречий в ткани рассуждений.

В развитии парадокса можно выделить три стадии. Первая, подготовительная связана с накоплением предпосылочных смыслов. Предпосылочные смыслы фиксируют устоявшееся мнение, например, что стрела, выпущенная из лука, летит; быстроногий Ахиллес догонит и перегонит черепаху, параллельные прямые не пересекаются, волна не может быть частицей, конечное бесконечным и т. д.

Затем наступает второй этап, когда формулируется парадокс. Суть этого этапа именно в переворачивании устоявшихся взглядов, в переходе к противоположным суждениям или сталкиванию их в противоречии. Приходит Зенон и предлагает модель толкования движения, в которой стрела в каждое мгновение летит и не летит, а Ахиллес никогда не может догнать черепаху. Наступает время гениев. Эйнштейн в теории фотоэффекта показывает, что фотон можно трактовать и как частицу, и как волну. Лобачевский показывает, что в некоторых искривлённых пространствах параллельные могут пересекаться. Рассел обнаруживает, что простое понятие "множество множеств" ведёт к противоречию. Кант в своих антиномиях доказывает равноправность утверждений о конечности и бесконечности мира.

Это и есть момент высочайшего напряжения мыслей — рождение парадоксального элемента, разлада разума с самим собой. Такое состояние часто оценивается как абсурдное, нетерпимое, как кризис идей. Неслучайно обвинение в абсурдности предъявлялось и Бору в связи с его новой квантовой механикой, и Эйнштейну по поводу его теории относительности, и Лобачевскому по поводу его новой геометрии.

Наконец, приходит третий этап разрешения парадокса. Ищущая мысль не может примириться с абсурдом, она мучительно ищет выход из него. Пути разрешения парадоксов — это пути создания новых смыслов, гармонизирующих разум, приводящих его в согласие с самим собой.

По-видимому, нет общего алгоритма разрешения парадоксов. Здесь не нужно придумывать какие-то общие диалектические рецепты для разрешения всех парадоксов, вроде гегелевского синтеза. Гораздо полезнее обратиться к реальной истории разрешения парадоксов в человеческом творчестве, к истории науки. Мы знаем, что парадоксы могут разрешаться за счёт создания новой теории, включающей старую в виде предельного случая (боровский принцип соответствия), за счёт дискредитации одной из противоположностей, за счёт дискредитации обеих противоположностей (как это делает Кант, показывая ложность трёх из своих антиномий), за счёт разведения противоположностей к разным основаниям (когда Кант примиряет утверждение о всеобщей причинности и свободной, самодеятельной причине, полагаемой человеческим разумом).

Известно, что из всех наук самая непротиворечивая - математика. Однако, история развития математики вXX в. с её многочисленными кризисами и парадоксами развеяла миф о том, что можно избежать парадоксов на пути строгой формализации математических теорий. Миф о "логическом рае", достижимом в математике, рухнул, когда Гёдель доказал два утверждения:

1) любая аксиоматическая теория, включающая арифметику целых чисел, неполна;

2)  любая такая система не гарантирует непротиворечивости. Это означало, что в развитии любой строго формализованной теории мы всегда можем столкнуться с парадоксом неполноты (когда некоторое утверждение на языке теории нельзя будет ни вывести, ни опровергнуть) и с парадоксом противоречия двух суждений. По существу, Гёдель доказал, что парадоксы всегда будут сопутствовать даже самой точной, рационализированной человеческой мысли.

Вместе с тем, история науки свидетельствует, что когда обнаруживается парадокс, он не останавливает человеческую мысль, на путях его разрешения возникают новые смыслы, гипотезы, теории

Возвращаясь к нашумевшей идее Делёза о том, что смысл рождается из абсурда, можно сказать, что он зафиксировал только одну фазу рождения смысла: от обнаружения абсурда в парадоксе к рождению нового смысла и потерял из виду всю картину, включающую три этапа: от смыслов (предварительных) через парадокс - к новым смыслам. Смысл в парадоксе всегда предпосылочен, ни язык, ни научная теория не могут начаться с нонсенса.

Путь рождения смыслов через разрешение парадоксов не является ни всеобщим, ни абсолютным, в какой-то степени его можно назвать уникальным. Это особенный путь, нередко связанный с творческими переворотами, революциями в науке. Пользуясь терминологией Т. Куна, можно сказать, что "нормальное" творчество протекает в направлении от смысла к смыслу, но встречаются и "аномалии", приводящие к парадоксам. Но и парадокс, как мы видели, имеет свою логику.

Таким образом, мы проанализировали возможности возникновения абсурда. Они обусловлены семантическими рассогласованиями в построении смысла высказывания, нарушением принципов коммуникации (в частности, рассогласованием намерений и целей говорящего с манифестируемым в языковом выражении смыслом) и, наконец, разрушением смысловой ткани (логики смысла) рассуждений. Абсурд всегда является нарушением смысла, его противоположностью.


[1] См.: Грайс Г. П. Логика и речевое общение // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 16. М., 1985; Гордон Д. Лакофф Дж. Постулаты речевого общения // там же.

[2] См.: Кравец А. С. Структура смысла: от слова к предложению // Вестник ВГУ. Сер. 1. Гуманит. науки. 2001, №1.

[3] См.: Уфимцева А. А. Лексическое значение (Принцип семиологического описания лексики). М., 1986.

[4] См.: Апресян Ю. Д. Лексическая семантика (семантические средства языка). М., 1974; Стернин И. А. Лексическое значение слова в речи. Воронеж, 1985.

[5] Хоанг Фэ. Семантика высказываний // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 16. Мн., 1985, с. 400.

[6] Цит. по: Реале Дж., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. Т. 2. Средневековье. ТООТК «Петрополис». 1994, с. 48.

[7] См.: Остин Дж. Избранное. М., 1999; Серль Дж. Что такое речевой акт? // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 17. М., 1986.

[8] См.: Кравец А. С. Деятельностная парадигма смысла // Вестник ВГУ. Серия 1. Гуманит. науки. 2003, №1.

[9] Грайс Г. П. Логика и речевое общение // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 16. М., 1985.

[10] См.: Лакофф Дж. Прагматика в естественной логике // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 16. М., 1985.

[11] См.: Вендлер Э. Иллокутивное самоубийство // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 16. М., 1985.

[12] Вендлер Э. Там же, с. 247.

[13] Вендлер Э. Там же, с. 247.

[14] Падугаева Е. В. Высказывание и его соотнесенность с действительностью (референциальные аспекты семантики местоимений). М., 1985, с. 58.

[15] Хоанг Фэ. Семантика высказывания // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 16. М., 1985, с.404.

[16] Кифер Ф. О роли прагматики в лингвистическом описании // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 16. М., 1985, с. 337 – 338.

[17] Фоллесдаль Д. Понимание и рациональность // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 18. М., 1986, с. 158.

[18] Делез Ж. Логика смысла. М., 1995.

[19] Огурцов А.П.\\ Новая философская энциклопедия в четырех томах. Т. 1. М., 2000, с. 22

[20] Богомолов А. С. Диалектический логос. Становление античной диалектики. М., 1982, с. 230-231.

[21] Ивин А. А. Софизмы как проблема // Вопросы философии, 1984, №2.

[22] Мур Дж. Принципы этики. М., 1984.

23 Ивин А. А. Софизмы как проблема // Вопросы философии, 1984, №2, С. 72.

 

[24] Ивин А. А. Софизмы как проблема // Вопросы философии, 1984, №2, С. 71.

[25] Воробьёва С. В. Парадокс // Всемирная энциклопедия: философия. М.-Минск. 2001, С. 757.

[26] Клайн М. Математика. Утрата неопределённости. М., 1984, С. 239

[27] Там же. С. 240.

[28] Там же. С. 258

[29] Кант И. Критика чистого разума // И. Кант. Соч. В шести томах. Т. 3. М., 1964, С. 404.

30 Там же, С. 410.

31 Там же, С. 411.

32 Там же, С. 418.

33 Там же, С. 419.

34 Там же, С. 424.

35 Там же, С. 425.

36Там же, С. 404.

37 Там же, С. 408.

38 Там же, С. 404.

39 Там же, С. 409.

 

40 Там же. С. 432

41 Там же, С. 431

42 Там же, С. 460.

43 Там же, С. 393.

44 Там же, С. 462.

45 Там же, С. 460.

46 Там же, С. 460.

47 Там же, С. 475.

48 Там же, С. 480.

 

49Там же, С. 489.

 

50 Там же, С. 488.

51 Там же, С. 491.

 


Дата добавления: 2018-02-18; просмотров: 1706; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!