Абсурд как нарушение принципов коммуникации
До сих пор мы рассматривали возможности возникновения абсурда, исходя из системы лингвистических норм, присущих построению правильного предложения. Именно из анализа предложений как смысловой единицы языка возникла пропозициональная парадигма, трактующая смысл как возможное положение дел в мире. Однако пропозициональная парадигма смысла является сильной идеализацией, не учитывающей всех смысловых аспектов живой речи, в которой коммуниканты осуществляют свои намерения и цели, стремятся к взаимопониманию, выстраивают определенную логику диалога. То, что считалось несущественным для пропозиционального подхода, а именно: модальная рамка пропозиции (утверждение, отрицание, вопрошание, сомнение и т.д.), а также намерения, мотивы, цели субъекта речевого акта – все это приобретает важнейшее значение в реальной коммуникации.
В практике общения люди не говорят бесцельно, а всегда преследуют определенные цели, стремясь проинформировать о чем-либо слушающего, добиться от него какого-либо результата, дать совет, попросить о чем-либо, предупредить, они что-то обещают друг другу, приказывают и т. д. Поэтому для понимания смысла речевого акта весьма существенное значение приобретают и модальность высказывания, и намерение говорящего, и скрытые, подчас, мотивы.
Речевой акт содержит три взаимосвязанных смысловых компонента: иллокуцию, локуцию и перлокуцию. Иллокуция характеризует все намерения говорящего, производящего речевой акт: его мотивы, цели. Локуция является манифестацией речевого акта, построенного по принципам языковых конвенций и коммуникативного сотрудничества, о которых пойдет речь дальше. Наконец, перлокуция является коммуникативным эффектом, производимым речевым актом на слушающего.
|
|
|
По теории Дж. Остина и Дж. Серля речевой акт всегда является действием, производимым говорящим. Это действие направлено на реализацию конкретной цели, развивается по определенному плану и является успешным только при выполнении соответствующих социокультурных норм [7]. Так, просьбы, обещания, советы, утверждения, отрицания и т. п., выраженные в речевом акте, являются типичными действиями. Эти действия с помощью слов Остин назвал перформативами.
Если подходить к речевому акту как коммуникативному действию, то понимание его смысла следует расширить за пределы пропозициональной парадигмы. Пропозиция p составляет лишь ядро смысла речевого акта, но в его целостный смысл входят также намерения и цели говорящего. В модель речевого акта входит пеформативный глагол, выражающий иллокутивную цель говорящего и сама пропозиция, указывающая на то положение дел, которое должно быть достигнуто:
|
|
|
утверждаю, что p;
обещаю сделать p;
прошу сделать p;
приказываю сделать p;
объявляю p;
советую сделать p.
Следовательно, целостный смысл речевого акта образуется единством (гармонией) мотивов, намерений, целей говорящего и локуцией высказывания (манифестированным грамматическим строем предложения) [8]. Так же, как в любом действии цель, средства и его конечный результат соответствуют друг другу, так и в речевом акте мотив предопределяет намерения говорящего, намерения – цель, цель обусловливает план построения речевого акта, реализация плана предопределяет воздействие на слушающего в желаемом направлении. Любое рассогласование в этой цепочке может приводить к абсурду.
Для успеха речевого акта помимо выполнения лингвистических норм существенное значение приобретают общезначимые принципы коммуникации. Впервые эти принципы сформулировал Г. П. Грайс[9], назвав их Принципами Кооперации, или Сотрудничества. По мнению Грайса важнейшими характеристиками речевого акта являются его успешность и искренность. Именно эти характеристики речевого акта в какой-то степени аналогичны критерию истинности, применимому к дескриптивным предложениям. Ориентируясь на успех коммуникативного действия, коммуниканты стремятся к взаимопониманию в достижении общей цели, пытаются распознать не только манифестированную иллокуцию, но и скрытые (имплицитные) намерения и мотивы говорящего, пытаются делать адекватные шаги в сообщении необходимой и релевантной информации, делать адекватные выводы (т. е. выводить импликатуры), соблюдать социокультурные нормы. Например, приказ может отдавать только высшее в социальной иерархии лицо, советы и предупреждения могут быть обращены к другу, декларации может осуществлять официально уполноможенное лицо.
|
|
|
Дж. Лакофф, развивая идеи Грайса, говорит о существовании естественной логики в коммуникациях, нарушение которой приводит к абсурду [10].
Рассмотрим некоторые парадоксальные речевые акты:
Прошу тебя открыть окно, но не открывай его;
На улице идет дождь, но я не верю в это;
Обещаю жениться на тебе, но не сделаю этого.
С семантической точки зрения здесь нет никаких нарушений, но с позиции Принципов коммуникации такие речевые акты недопустимы. В них нарушается искренность и естественная логика коммуникации. По Лакоффу существует логическая связь между иллокуцией, выраженной перформативными глаголами просить, утверждать, обещать и мотивом речевого действия:
|
|
|
Просить p, значит Желать p;
Утверждать p, значит Верить в p (считать истинным p);
Обещать p, значит Намереваться выполнить p.
Таким образом, в приведенных примерах нарушается логика коммуникативных действий, так как нельзя одновременно Просить нечто и Не желать этого, Утверждать что-то и Не верить в это, Обещать нечто и Не намереваться выполнить обещанное. Нарушение естественной логики в речевых актах означает их абсурдность.
Лакофф указывает на аналогию между семантическим понятием истинности, применимым к констатирующим факты высказываниям, и понятием успеха, применимым к перформативам. Коммуникант, который не стремится к успеху, т. е. эффективному достижению поставленной цели, поступает абсурдно. Явно абсурдными с этой точки зрения являются высказывания:
Не выполняй настоящего приказа;
Я обещаю не сдержать данного обещания;
Я советую тебе не следовать настоящему совету.
По мнению Лакоффа в принципе не существует ни одной мыслимой ситуации, в которой бы осуществились намерения коммуниканта. Если попытаться перевести первый перформатив в некоторое констатирующее высказывание, например, Джон выполнял приказ, когда его не выполнял, то оно не может иметь истинностного значения (т. е. его нельзя оценить ни как ложь, ни как истину), оно является уже семантической бессмыслицей (выполнял = не выполнял).
Специфика речевых актов состоит в том, что часто иллокуции говорящего скрыты, не манифестируются в высказывании. Например, если кто-то говорит вам, увидев ваше намерение войти во двор: «Во дворе злая собака», - то вы понимаете, что это не простая констатация факта, а предупреждение, которое в восстановленной форме звучит так: «Предупреждаю тебя, что во дворе злая собака». Однако существует целый ряд глаголов, выражающих иллокутивную цель говорящего, явное употребление которых недопустимо в речевом акте, ибо ведет к подрыву намерений говорящего. Э. Вендлер назвал явное употребление таких глаголов «иллокутивным самоубийством» [11].
В числе подобных глаголов Э. Вендлер выделяет две группы: 1) ругать, поносить, пилить, придираться; 2) высмеивать, дразнить, насмехаться, язвить, умалять достоинство, льстить, намекать. Все эти глаголы имеют негативные коннотации. Действительно, речевые акты с употреблением данных глаголов (например, Я поношу тебя, Я высмеиваю тебя) воспринимаются как отклонение от нормы. В чем же выражается это отклонение?
По мнению Вендлера, при подобных употреблениях глаголов нарушаются социокультурные нормы, в частности, этикетные правила. Так, если вы хотите выразить некоторый намек, то недопустимо начинать речевой акт с глагола «намекать», например, Я намекаю тебе, что назначаю свидание. Говорящий должен побудить слушающего к разгадке вашего желания, например, Не пойти ли нам вечером в кафе? Аналогично, если вы хотите в рамках принятого этикета похвалить своего знакомого, то нельзя употреблять фразу Я льщу тебе …, ибо это подрывает искренность вашей оценки. То, что должно быть скрыто с точки зрения этики, нельзя явно манифестировать в речевом акте. С точки зрения семантики здесь все как раз выглядит вполне нормально, а с точки зрения этики – иллокутивным самоубийством: скрываемая цель выплывает наружу.
У глаголов первой группы «противопоказание к перформативному употреблению находится на уровне поведения: грубость, назойливость, преувеличение»[12]. У глаголов второй группы подрывной фактор более разрушителен. Он ставит под сомнение искренность или основательность самой иллокутивной цели, уменьшает моральное право говорящего на этическую оценку. Употребляя слова этой группы «мы хотим показать, что то, что говорилось, было незаслуженным – объект высмеивания не заслуживает такого пренебрежения, объект лести не заслуживает похвалы, быть может, даже в собственном мнении того, кто высмеивает или льстит»[13].
Особое значение в диалогах приобретает принцип релевантности, нарушение которого также порождает абсурдные коммуникативные ситуации. Согласно Грейсу, сотрудничество коммуникантов при диалогах должно протекать таким образом, чтобы вклад каждого участника способствовал достижению общей цели. Ситуация «кто в лес, кто по дрова» не должна возникать в диалогах. Поэтому, если вы спрашиваете «Который час?», а вам отвечают, что «Доллар опять упал», то это, конечно, абсурд, вызванный нерелевантностью ответа.
Смысл речевого акта в сильной степени зависит от его связи с контекстными условиями. Контекст играет важную роль при умозаключениях, выводимых из речевого акта. Поэтому неадекватность ответа контексту может приводить к абсурду. Например, если один участник коммуникации спрашивает своего друга на вокзале Есть ли у него билет? , а тот, игнорируя контекст, отвечает Да, два билета в Большой театр, то возникает явно абсурдная коммуникативная ситуация, хотя ответ семантически безупречен.
Наконец, нельзя не отметить зависимость успеха коммуникации от фоновых знаний коммуникантов. Здесь также возможны абсурдные ситуации, когда фоновые знания коммуникантов не совпадают или отклоняются от общезначимых стандартов. Однажды на защите диссертации один из выступающих сказал буквально следующее: «Я добровольный оппонент соискателя и буду защищать его позицию», - вызвав тем самым недоумение у присутствующих, ибо оппонент – это, прежде всего, возражающий.
В понимании речевых актов важное значение имеют прагматические презумпции. Прагматические презумпции существенно отличаются от семантических презумпций (пресуппозиций), присущих предложению как единице языка. «Семантическая презумпция предложения S – это суждение, которое слушающий должен считать истинным, чтобы предложение S было для него осмысленным, а прагматическая презумпция – это суждение, которое слушающему должно быть известно, чтобы высказывание было информативным»[14]. Прагматическая презумпция основывается на знаниях говорящего, в достоверности которых он уверен, а также на предположении о том, что это знание известно слушающему. Однако это предположение говорящего в речевой практике может не оправдаться, что приводит к неудаче речевого акта.
Например вопрос Это ты разбил чашку? имеет прагматическую презумпцию Кто-то разбил чашку, но если слушающий ничего об этом не знает, то закономерна его реакция «Какую чашку?», но не ответ «Не Я». У слушающего ложность прагматической презумпции говорящего создает впечатление неуместности сказанного.
Обратимся к анекдотическим ситуациям.
- Мойша, где ты был летом?
- В Киеве, купался в море (Ложная презумпция, что в Киеве есть море).
- Но в Киеве нет моря (опровержение ложной презумпции).
- Да? Но я не знал и выкупался (абсурд, призванный сохранить хорошую мину при плохой игре).
Или другой анекдот:
Девица легкого поведения гусару, собирающемуся уходить: Поручик, а деньги? (Предполагается презумпция, что за удовольствие клиент должен платить).
Гусар: Мадам, гусары за любовь деньги не берут.
Последнее высказывание не только опровергает презумпцию девицы, но и содержит новую презумпцию, согласно которой за любовь должна платить девица, но поручик благородно отказывается от денег. На несовпадении прагматических презумпций коммуникантов построен комический абсурд.
Преодоление абсурда
Мы видели, что абсурд является оборотной стороной смысла, его противоположностью, которая обусловлена нарушениями в смысловой конструкции выражения. Эти нарушения могут лежать в плоскости означения, сочетания слов в предложении, в расхождении намерений говорящего и манифестируемым смыслом речевого акта, а также в нарушении принципов кооперации (сотрудничества) в диалогах.
Теперь мы хотели бы обратить внимание на то, что граница между смыслом и абсурдом не столь абсолютна, как это кажется на первый взгляд. Безусловно, абсурд губителен для смысла, его существование недопустимо для коммуникантов и вообще для мыслящего человека. Но именно поэтому, встретившись с абсурдом, реципиент стремится понять, в чем причина абсурда, что хотел сказать говорящий, почему он отклонился от общепринятых стандартов смысла.
Реципиент (слушающий) всегда исходит из презумпции, что нормальный человек рационален в коммуникативной деятельности, что он стремится не нарушать естественную логику, а коль скоро он все-таки ее нарушает, то нельзя ли предположить, что говорящий дает нам намек на то, чтобы мы догадались о скрытом за абсурдом смысле. Как отмечает Хоанг Фэ, «люди обычно не делают противоречивых, тавтологичных или бессмысленных суждений», ну а коль скоро вы с ними все же встретились, то вступает в силу правило: «Если эксплицитное содержание высказывания при обычной интерпретации является противоречивым, тавтологичным или бессмысленным, мы должны его интерпретировать по-другому»[15]. Другими словами, абсурд во многих случаях рассматривается как знак, требующий новой интерпретации сказанного, в отличие от лежащего на поверхности негативного толкования его как бессмыслицы.
Наиболее типичным поверхностным проявлением абсурда является употребление косвенных смыслов, в которых нарушается логика семантического согласования. Например, выражения Джон свинья, Наш начальник дубина явно маркируют косвенные смыслы, а восстановленные при интерпретации (Джон ведет себя по-хамски, Наш начальник глуп) удовлетворяют уже всем семантическим нормам. Под косвенными речевыми актами понимают высказывания, подчиняющиеся формуле Если p, то q, которую интерпретируют таким образом: «Говорящий сказал p, имея в виду q». Если профессор в ответ на запрос о философских способностях аспиранта N пишет: «N регулярно посещал мои философские семинары и неплохо владеет английским языком», то его ответ, на первый взгляд, является не релевантным и потому абсурдным. Однако, получив такую характеристику, приемная комиссия принимает гипотезу, что ответ профессора не может быть абсурдным, и, следовательно, сказав p, он имел в виду q, а именно, что у аспиранта N нет философских способностей. Таким образом, лежащий на поверхности высказывания абсурд преодолевается соответствующей интерпретацией сказанного.
Следует подчеркнуть, что взгляд на абсурд с точки зрения теории речевых актов существенно расширяет возможности его преодоления. Встретившись с абсурдным высказыванием, интерпретатор начинает обращать внимание на скрытые (не манифестированные) намерения говорящего, зависимость сказанного от контекстных условий, презумпций, фоновых знаний говорящего, на соответствие речевого акта социокультурным нормам. Так явно абсурдное выражение, сказанное при определенных условиях, У N славная жизнь после смерти может означать (исходя из контекста и фоновых знаний), что N сделал очень многое в жизни, его дела имеют большое значение для истории, и потомки его не забудут. Аналогично, бессмысленное на первый взгляд высказывание Король умер, да здравствует король! интерпретируется в контекстных условиях как Старый король умер, да здравствует новый король!
Подобным же образом преодолеваются тавтологические высказывания, если их трактовать как речевые акты, совершенные в определенных контекстных условиях. Например, Война есть война можно интерпретировать как Война требует жертв, а Женщина есть женщина с учетом контекстных условий можно трактовать как От женщины не следует требовать слишком многого.
Ф. Кифер пытается с позиции теории речевых актов преодолеть, казалось бы, самые абсурдные выражения. Например, выражение Анна красива и безобразна, вырванное из контекста, является, безусловно, абсурдным, однако погруженное в ситуацию коммуникации, оно может быть истолковано иначе: «Во-первых, Анна может быть красивой с одной точки зрения и безобразной – с другой, - например: у нее может быть красивое лицо и безобразные ноги, или наоборот. Как только такое понимание признается возможным, противоречие исчезает. Во-вторых, Анна может быть временами красивой, а временами безобразной – например, безобразной по утрам и красивой вечером, или наоборот»[16].
Разлад намерений с манифестируемым речевым актом, например, Я обещаю на тебе жениться, но не сделаю этого, можно интерпретировать как акт, сделанный под давлением, принуждением.
Даже самый неприступный и, казалось бы, непреодолимый абсурд вроде Зеленые идеи яростно спят можно объяснить, исходя из гипотезы шизофренической болезни говорящего. По крайней мере, психиаторы говорят о типичности подобных выражений для шизофренической поэзии.
Д. Фоллесдаль исходит из того, что в основе понимания лежит стремление людей думать и поступать рационально. Рациональность предполагает взвешивание и анализ альтернатив. Встретившись с иррациональностью, с абсурдом, человек стремится так переинтерпретировать абсурд, чтобы выявить рациональные основания действия или речевого акта. Если на основании стандартной модели принятия решений удается так переинтерпретировать абсурд, чтобы стал явным скрывающийся за ним смысл, то понимание субъекта достигается. Однако в случае непонимания (когда интерпретация не выявила никакого смысла), следует продолжить интерпретацию, включив новые ресурсы в объяснение абсурда: «К числу этих факторов могут относиться такие, как формирование представлений у субъекта под влиянием пропаганды, рекламы или группового давления; действия под влиянием гипноза и наркотиков; действия, совершаемые на основе неосознанных побуждений, и т. д.»[17].
Возможности преодоления абсурда отнюдь не следует трактовать на манер Ж. Делеза[18] как тезис о порождении абсурдом смысла. У Делеза обосновывается именно эта идея о первопричине абсурда в генерации смысла. Но она не подтверждается ни данными лингвистики, ни творчеством научных смыслов. Скорее истиной является прямо противоположная идея: всякий абсурд разрушает смысл, но смысл может быть восстановлен вновь в своих правах, если встретившись с абсурдом, мы предпримем усилия по восстановлению скрытого за ним смысла.
Что здесь имеется в виду? Всякий абсурд рассматривается коммуникантами как маркер отклонения от стандартной модели общения, как нарушение смысла. Но реципиент может предположить, что абсурдное высказывание говорящий произнес не случайно, что за ним стоит первичный смысл, сознательно скрываемый говорящим, и последний надеется на то, что слушающий самостоятельно выведет этот смысл, включив дополнительные ресурсы. Общаа стратегия преодоления абсурда реципиентом (слушающим) распадается на ряд последовательных шагов:
1ый шаг – обнаружение абсурда как отклонения от стандартной модели общения;
2ой шаг – признание того, что отклонение запланировано, т. е. принятие гипотезы о том, что за абсурдом стоит скрытый смысл;
3ий шаг – принятие установки на раскрытие смысла;
4ый шаг – принятие формулы: сказав p, говорящий имел в виду q (скрытый смысл);
5ый шаг – поиск ресурсов, для выведения q.
Последующие шаги зависят от конкретики высказывания. Они включают перебор дополнительных ресурсов для импликаций, выведение следствий.
Рассмотрим конкретный пример.
Мери (Майклу): Не подарить ли мне Джону лыжи?
Майкл: Я не знал, что медведи катаются на лыжах.
Ответ Майкла явно абсурден. Пример примечателен тем, что в нем допущен ряд отклонений от стандартной модели коммуникации. Рассуждения Мери могут развиваться по следующему сценарию.
Шаг 1. Я спросила у Майкла совета в форме вопроса. Стандартная модель коммуникации предполагает ответ «Да» или «Нет». Майкл дал мне не релевантный ответ. Вместо четкого ответа по существу вопроса он сообщает о своих знаниях. Я не могу обвинить Майкла в том, что он не хочет сотрудничать со мной в коммуникации.
Шаг 2. Следовательно, исходя из Принципа кооперации, ответ Майкла должен быть релевантным. Манифестированное им отклонение от нормы специально запланировано.
Шаг 3. По-видимому, за высказыванием Майкла скрывается какой-то релевантный смысл.
Шаг 4. Не выражая этот смысл явно, Майкл хочет, чтобы я самостоятельно вывела этот смысл.
Шаг 5. Я должна исходить из формулы: сказав p, Майкл имел в виду q. Для того, чтобы найти q, я должна проанализировать манифестированное высказывание (лингвистический фактор), учесть общие (с Майклом) фоновые знания и контекст общения.
Шаг 6. Лингвистический анализ обнаруживает еще два, по-видимому, запланированных отклонения от нормы. Фиксация новых отклонений.
Шаг 7. Во-первых, высказывание Майкла выражает его мнение о некотором факте. Известно, что в контекстах мнения всегда существует презумпция факта, полагаемая говорящим как истина. Такой презумпцией является суждение «Медведи катаются на лыжах». Эта презумпция также является абсурдной, противоречащей общезначимым фактам.
Шаг 8. Но я знаю, и Майкл знает, что я знаю, что Медведи не катаются на лыжах (фоновые знания). Значит, Майкл использует недозволенную презумпцию вполне сознательно. Он надеется, что я самостоятельно дезавуирую его презумпцию и приму правильную презумпцию: Медведи не катаются на лыжах.
Шаг 9. (Обнаружение еще одного отклонения). В презумпции Майкла нарушено категориальное (семантическое) согласование: Медведи (имя) - катание на лыжах (предикат). Такое нарушение можно объяснить применением косвенного смысла, в частности, тем, что Майкл выражается метафорически: под «медведем» здесь имеется в виду человек.
Шаг 10. Если под медведем имеется в виду вполне конкретный человек, то учитывая контекст коммуникации и наши общие фоновые знания, нетрудно вывести, что Майкл имел в виду Джона. Действительно, Джон полноват и неуклюж.
Шаг 11. Итак, исходя из предыдущих шагов, я могу сделать вывод, что Джон не умеет и не будет кататься на лыжах.
Шаг 12. Теперь можно устранить отклонения в релевантности высказывания Майкла. Не ответив прямолинейно ни «Да», ни «Нет» на мой вопрос, Майкл тем не менее подвел меня к выводу, что Джону не целесообразно дарить лыжи.
Шаг 12. Следовательно, Майкл ответил на мой вопрос «Нет» (Не стоит дарить Джону лыжи).
За счет чего был преодолен первичный абсурд в нашем примере? Ясно, что вырванное из контекста общения предложение «Медведи катаются на лыжах» абсурдно. Сколько бы мы не размышляли над этим абсурдным предложением, вряд ли бы вывели из него какой-либо смысл. Только вписав это предложение в реальный контекст общения, и предположив, что говорящий вполне сознательно нарушает лингвистические нормы и принципы коммуникации, чтобы намекнуть нам о скрытом (косвенном) смысле, мы путем дополнительной интерпретативной работы (умозаключений, учета лингвистических и коммуникативных норм, использования фоновых знаний) пробиваемся к подлинному смыслу сказанного.
Таким образом, смысл инициируется не абсурдом самим по себе, а нашим поиском этого смысла, основанным на гипотезе, что люди всегда говорят осмысленно. Абсурд в данном случае выступает лишь маркером того, что истинный смысл скрыт за поверхностной формой абсурда. Следовательно, вопреки Делезу, можно сказать, что смысл всегда порождается смыслом, выводится и вполне рационально из предпосылочных смыслов, а там, где мы встречаемся с абсурдом, он может преодолеваться путем восстановления исходного смысла или переинтерпретирования сказанного.
Дата добавления: 2018-02-18; просмотров: 795; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!