Из идейного наследия Антисфена



Quot;Упанишады". Ш. 3. Живет лишенный речи, ибо мы видим немых. Живет лишенный глаза, ибо мы видим слепых. Живет лишенный уха, ибо мы видим глухих. Живет лишенный разума, ибо мы видим глупых. Живет лишенный ног, ибо мы видим это. Но, воистину, лишь дыхание - познающий Атман - охватывает это тело и поднимает его. Поэтому следует почитать его как уктху. Это - достижение всего в дыхании. Поистине, дыхание - это познание. Поистине, познание - это дыхание. В него входит речь со всеми именами, входит глаз со всеми образами, входит ухо со всеми звуками, взодит разуй со всеми мыслями. Когда он пробуждается, то подобно тому, как из пылающего огня разлетаются во все стороны искры, так из этого Атмана разлетаются по своим местам жизненные силы, из жизненных сил - боги, из богов - миры. Это дыхание - познающий Атман - охватывает тело и поднимает его. Поэтому следует почитать его как уктху. Это - достижение всего в дыхании. Поистине, дыхание - это познание. Поистине, познание - это дыхание. Вот доказательство этого, вот распознавание. Когда человек больной, близкий к смерти, охваченный бессилием, впадает в бесчувствие, то о нем говорят, что[его] покинул рассудок, он не слышит, не видит, не говорит речью, не мыслит. Затем он и становится единым в этом дыхании. В него входит речь со всеми именами, входит глаз со всеми образами, входит ухо со всеми звуками, входит разум со всеми мыслями. И когда он выходит из этого тела, то выходит со всеми этими [жизненными силами]. [1, с. 59-60].   8. Пусть не стремится [человек] распознать речь, - пусть узнает говорящего. Пусть не стремится он распознать запах – пусть узнает обоняющего. Пусть не стремится он распознать образ -пусть узнает смотрящего. Пусть не стремится он распознать звук -пусть узнает слышащего. Пусть не стремится он распознать вкус пищи - пусть узнает распознающего вкус пищи. Пусть не стремится он распознать действие - пусть узнает действующего. Пусть не стремится он распознать удовольствие и неудовольствие — пусть узнает распознающего удовольствие и неудовольствие. Пусть не стремится он распознать блаженство — пусть узнает распознающего блаженство, любовную страсть, произведение потомства. Пусть не стремится он распознать движение - пусть узнает двигающегося. Пусть не стремится он распознать разум - пусть узнает разумеющего. Таковы эти десять элементов существ, относящихся к познанию, десять элементов познания, относящихся к существам. Ибо, если бы не было элементов существ, то не было бы и элементов познания; если бы не было элементов познания, то не было бы и элементов существ. Ибо благодаря лишь одному из двух не мог бы воплотиться никакой образ. Он не множествен. Подобно тому, как в повозке обод колеса укреплен на спицах и спицы укреплены в ступице, так и эти элементы существ укреплены в элементах познания и элементы познания укреплены в дыхании. Это дыхание -познающий Атман, оно - блаженство, лишенное старости, бессмертное. Оно не становится больше от доброго действия, меньше - от недоброго. Ибо, воистину, оно побуждает к доброму действию того, кого хочет возвести из этих миров; оно же и побуждает к недоброму действию того, кого хочет низвести. Оно -страж мира, оно - повелитель мира, оно - владыка мира. "Оно -мой Атман" - пусть [человек] знает это. [1, с. 62-63] "Катха упанишада"   1.2.5. Пребывая в глубине незнания, [но] считая себя разумными и учеными,   Блуждают, скитаются дураки, словно слепцы, ведомые слепцом. 6. Не постичь перехода неразумному, глупцу, опьяненному обманчивым богатством.   С мыслью: [Есть лишь] этот мир и нет другого - он снова и снова попадает в мою власть. [1, с. 101]   1.2.19. Если убивающий думает, что убивает; если убитый думает, что убит,   То оба они не распознают [истины] - он ни убивает, ни убиваем   24. Не отступающий от дурного поведения, беспокойный, несобранный,   Мятущийся разум, поистине, не достигнет его даже с помощью познания.   25. Брахманство и кшатра - оба для него [словно] пища, Смерть для него - подливка; кто же знает, где он?   [1, с. 103-104]   1.3.3. Знай же, что Атман - владелец колесницы;   тело, поистине, - колесница;   Знай, что рассудок - колесничий; разум, поистине, -поводья.   4. Чувства называют конями, предметы [восприятия] -их путями.   Атмана, соединенного с телом чувствами и разумом, мудрые называют наслаждающимся.   5. Кто не наделен распознаванием, чем разум никогда не сосредоточен,   Чувства у того не знают узды, словно дурной конь у колесничего.   6. Кто же наделен распознаванием, чем разум всегда сосредоточен,   Чувства у того знают узду, словно добрый конь у колесничего.   7. Кто непонятлив, неразумен, всегда нечист,   Тот не достигает того места и возвращается в круговорот бытия.   8. Кто же понятлив, разумен, всегда чист,   Тот достигает того места, откуда больше не рождаются.   [1, с. 104-105]   Вопросы: Что такой познающий Атман? Может ли познать бунтующий разум? Как соотносятся разум и чистота? "Бхагавадгита"   Глава ІІ "Санкхъя йога"   Кто в беде не колеблется сердцем, кто угасил жажду счастья,   Отрешенный от страсти, страха и гнева, стойкий   Духом, - называется муни.   57. Кто ни к чему не стремится, с приятным и неприятным встречаясь,   Не ненавидит и не вожделеет, стойко того сознанье.   58. Как черепаха вбирает члены, так он отвлекает все чувства от их предметов, стойко его сознанье.   59. Для отрешенного человека исчезают предметы, не вкус к   ним, Но для узревшего Высшее и вкус исчезает.   60. Ведь бурные чувства насильно увлекают сердце Даже прозорливого подвижника, Каунтея.   61. Их обуздав, пусть он сядет, сосредоточась на мне —   Высшей Цели.   Ибо, кто покорил свои чувства, стойко того сознанье.   62. У того, кто о предметах чувств помышляет, привязанность к ним возникает;   Привязанность рождает желанье, желание гнев порождает.   63. Гнев к заблужденью приводит, заблужденье   помрачает память;   От этого гибнет сознанье; если ж сознанье гибнет - человек погибает. "   64. Кто ж область чувств проходит, отрешаясь от влечения и отвращенья,   Подчинив свои чувства воле, преданный Атману, тот достигает ясности эдай.   65. Все страданья его исчезают при ясности духа, Ибо, когда прояснилось сознанье - скоро укрепляется разум.   66. Кто не собран, не может правильно мыслить, у того нет творческой силы;   У кого же нет творческой силы — нет мира, а если нет мира, откуда быть счастью?   67. Кто по влеченью чувств направляет манас,   У того он уносит сознанье, как ветер корабль [уносит] по водам.   68. Поэтому, долгорукий, кто совсем оторвал свои чувства от их предметов, стойко того сознанье.   69. Что для всех существ ночь, для стойкого есть время бденья,   Когда же все живое не спит, тогда наступает ночь для яснозрящего муни.   70. В кого проникают желанья, как в океан полноводный, недвижный вливаются реки, Тот достигает мира, а не тот, кто стремится к желаньям.   71. Кто странствует, все вожделенья покинув, отрешась от влечений, Беспечальный, от себялюбья свободный, тот достигает покоя. [2, с. 88-90] Глава III. "Йога действия"   4. Не начинающий дел человек бездействия не достигает;   И не только отреченьем он совершенства достигнет.   5. Ведь никто, никогда даже мгновенья не может пребывать в бездействии,   Ибо все действия он производит невольно, в силу . , качеств, рожденных природой.   6. Кто сидит, обуздав стремления чувств, но сердцем привязан к предметам, Заблудший, тот идущим по неверной дороге зовется.   7. Кто же манасом чувства смирив, действия чувств направляет На карма-йогу, того отрешенным зовут, Арджуна.   8. Необходимое дело свершай: лучше бездействия дело;   Бездействуя, даже отправлений тела тебе не удастся исполнить. 19. Итак, всегда совершай без привязанности должное дело;   Кто без привязанности принимается за дело,   Высшего достигает. [2, с. 91-93]   Вопросы: Что означает быть нравственным? Что дает ясность духа? Что такое бездействие?

Конфуцій «Лунь юй»

 

П. 17. Учитель сказал:

 

— Ю! Научить тебя, что такое знание? Знать, что ты знаешь и знать, чего ты еще не знаешь, - вот это и значит - знать. [1, с. 31]

 

IV. 18. Учитель говорил:

 

— Если естество в человеке одолеет культуру — получится дикарь. Если культура одолеет естество - получится книжник. Лишь

 

тот, в ком естество и культура уравновешены, может стать достойным мужем.

 

22. [...] - Тот, кто истинно человечен, - сказал Учитель, -всего добивается своими усилиями - вот что можно назвать истинной человечностью. [1,с.36]

 

УШ.2. Учитель говорил:

 

- Почитание без знания приличий переходит в назойливость. Осторожность без знания приличий переходит в трусость. Смелость без знания приличий переходит в бунтарство. Прямота без знания приличий переходит в грубость. Если правитель чтит своих родных - и народ становится человечнее. Если он не забывает старых друзей - и народ не будет бездушным.

 

13. Учитель говорил:

 

- Будьте тверды в своей верности и усердны в учении, до конца держитесь истинного пути. В страну, где неспокойно, не ходите. В стране, где смута, не живите. Когда в Поднебесной царит справедливость, будьте на виду. Когда справедливости нет, уйдите от мира. Когда в стране справедливость, стыдно быть бедным и ничтожным. Когда справедливости нет, стыдно быть богатым и знатным. [1, с. 37-38]

 

XIV.23. Учитель говорил:

 

- Достойный муж сведущ в возвышенном. Мелкий человек сведущ в низменном.

 

30. Учитель говорил:

 

- Не огорчаюсь, что люди меня не знают, — огорчаюсь, что малоталантлив.[1, с. 44]

 

XV.8. Учитель говорил:

 

- Не поговорить с человеком, с которым стоит поговорить, -значит потерять человека. А говорить с человеком, с которым говорить не стоит, - значит терять слова. Мудрец не теряет людей и не теряет слов. [1, с. 45]

 

XVI.7. Конфуций говорил:

 

- Достойный муж должен остерегаться трех вещей: в юности, когда жизненные силы еще не утихли, - остерегаться чувственности; в зрелые годы, когда жизненные силы окрепли, - остерегаться раздоров; -в старости, когда жизненны силы ослабли, - остерегаться скупости.[1, с. 46].

 

Вопросы:

  1. Как относится к культуре достойный муж?
  2. Что такое знания по Конфуцию?
  3. В чем состоят признаки достойного мужа?

"Дао дэ цзин"

 

1

 

ДАО, которое может быть выражено словами, не есть постоянное дао.

Имя, которое может быть названо, не есть постоянное имя.

Безымянное есть начало неба и земли, обладающее именем - мать всех вещей.

Поэтому тот, кто свободен от страстей, видит чудесную тайну [дао],

а кто имеет страсти, видит только его в конечной форме.

Безымянное и обладающее именем одного и того же происхождения,

но с разными названиями. Вместе они называются глубочайшими.

Переход от одного глубочайшего к другому - дверь ко всему чудесному.

 

2

 

Когда все в Поднебесной узнают, что прекрасное является прекрасным,

появляется и безобразное. Когда все узнают, что доброе является добром,

возникает и зло. Поэтому бытие и небытие порождают друг друга, трудное и

легкое создают друг друга, длинное и короткое взаимно соотносятся, высокое

и низкое взаимно определяются, звуки, сливаясь, приходят в гармонию,

предыдущее и последующее следуют друг за другом. Поэтому

совершенномудрый, совершая дела, предпочитает недеяние; осуществляя

учение, не прибегает к словам; вызывая изменения вещей, [он] не

осуществляет их сам; создавая, не обладает [тем, что создано]; приводя в

движение, не прилагает к этому усилий; успешно завершая [что-либо], не

гордится. Поскольку он не гордится, его заслуги не могут быть отброшены.

 

3

 

Если не почитать мудрецов, то в народе не будет ссор. Если не ценить

редких предметов, то не будет воров среди народа. Если не показывать

того, что может вызвать зависть, то не будут волноваться сердца народа.

Поэтому, управляя [страной], совершенномудрый делает сердца [подданных]

пустыми, а желудки - полными. [Его управление] ослабляет их волю и

укрепляет кости. Оно постоянно стремится к тому, чтобы у народа не было

знаний и страстей, а имеющие знание не смели бы действовать.

Осуществление недеяния всегда приносит спокойствие.

 

4

 

Дао пусто, но в применении неисчерпаемо. О, глубочайшее! Оно кажется

праотцом всех вещей.

Если притупить его проницательность, освободить его от беспорядка,

умерить его блеск, уподобь его пылинке, то оно будет казаться ясно

существующим. Я не знаю, чье оно порождение, [я лишь знаю, что] оно

предшествует небесному владыке.

 

5

 

Небо и Земля не обладают человеколюбием(*) и предоставляют всем

существам возможность жить собственной жизнью(**). Совершенномудрый не

обладает человеколюбием и предоставляет народу возможность жить

собственной жизнью.

Разве пространство между Небом и Землей не похоже на кузнечный мех?

Чем больше [в нем] пустоты, тем дольше [он] действует, чем сильнее [в нем]

движение, тем больше [из него] выходит [ветер].

Тот, кто много говорит, часто терпит неудачу, поэтому лучше соблюдать

меру.

-------------

(*) Согласно Лао Дзы, все социальные явления, поступки людей должны

   быть подчинены естественной необходимости.  Поэтому он отвергал

   конфуцианское понятие жень - "человеколюбие", считая его чуждым

   сущностной природе человека, а требование его соблюдения

   неоправданным вмешательством в жизнь общества.

(**) В оригинале содержатся два иероглифа "чу гоу", которые в одних

    комментариях трактуются как "трава" и "собака", а в других -

    "соломенная собака", которая по древнекитайскому обычаю

    используется при похоронах, после чего выбрасывается. В том и в

    другом случае "чу гоу" в данном контексте означает существа, в

    жизнь которых не вмешиваются ни небо, ни земля, ни совершенномудрый.

6

 

Превращения невидимого [Дао?] бесконечны. [Дао] - глубочайшие врата

рождения. Глубочайшие врата рождения - корень неба и земли. [Оно]

существует [вечно] подобно нескончаемой нити, и его действие неисчерпаемо.

 

7

 

Небо и Земля - долговечны. Небо и Земля долговечны потому, что

существуют не для себя. Вот почему они могут быть долговечными.

Поэтому совершенномудрый ставит себя позади других,

благодаря чему он оказывается впереди. Он пренебрегает своей жизнью, и тем

самым его жизнь сохраняется. Не происходит ли это оттого, что он

пренебрегает личными [интересами]? Напротив, [он действует] согласно своим

личным [интересам].

 

8

 

Высшая добродетель подобна воде. Вода приносит пользу всем существам и

не борется [с ними]. Она находится там, где люди не желали бы быть.

Поэтому она похожа на дао.

[Человек, обладающий высшей добродетелью, так же, как и вода], должен

селиться ближе к земле; его сердце должно следовать внутренним

побуждениям; в отношениях с людьми он должен быть дружелюбным; в словах

должен быть искренним; в управлении [страной] должен быть последовательным;

в делах должен исходить из возможностей; в действиях должен учитывать

время. Поскольку [он], так же как и вода, не борется с вещами,

[он] не совершает ошибок.

 

Вопросы:

  1. Почему слова мешают познанию?
  2. Как понимание доброго мешает добру?
  3. Что представляет собой высшая добродетель?

Из идейного наследия Антисфена

 

51. Антисфен Аристиппу.

 

Не к лицу истинному философу жить у тиранов и принимать участие в пресловутых сицилийских пирах. Он должен оставаться на родине и довольствоваться тем, что имеет. Ты же полагаешь, что разумный человек должен уметь сколотить состояние и приобрести друзей среди самых влиятельных лиц. Но богатство не относится к числу необходимых вещей, а если бы оно и было необходимым, то, добытое таким путем, оно отнюдь не является благом. Что же касается друзей, то этот сброд невежд и тиранов никогда не сможет стать друзьями. Поэтому я посоветовал бы тебе покинуть Саракузы и Сицилию. Если же ты , как утверждают люди, пристрастился к наслаждениям и привязан к тому, что философам не приличествует, тогда отправляйся в Антикиру – там тебе поможет отвар из чемерицы. Он гораздо полезнее вина, которым тебя поит Дионисий. Вино ведет к безумию, а чемерица излечивает его. Насколько здоровье и благоразумие отличаются от болезни и глупости, настолько и ты станешь лучше по сравнению с тем, каков ты сейчас. Будь здоров.

 

53. У мужчин и у женщин добродетель одна и та же.

 

55. Безвестность, как и труд, - благо.

 

56. Мудрец сам себе довлеет, ибо все, что принадлежит другим, принадлежит и ему.

 

57. Добродетель - оружие, которое нельзя отнять... Разум -самое прочное из укреплений, ибо его нельзя ни уничтожить, ни предать. Его стены нужно возводить из наших собственных неопровержимых доводов.

 

58. Вот основные положения его философии. Он доказывал, что добродетели можно научиться; что благородство и добродетельность одно и то же. Для счастья достаточно одной добродетели, а она нуждается лишь в Сократовой силе. Добродетель же состоит в делах и не нуждается ни в многословии, ни в науках... Мудрец живет не по законам государства, а по законам добродетели... ...Лучше с немногими добродетельными сражаться против всех дурных, чем со многими дурными против немногих честных. Считайся с врагами: они первыми замечают твои ошибки. Пуще родича своего почитай человека справедливого... Добро прекрасно, зло безобразно. Все дурное считай чуждым себе.

 

59. Снова и снова Антисфен говорит, что целью жизни являетея непритязательность.

 

61. - А ну-ка, - сказал Сократ, - ты теперь говори нам, Антиефен, как это ты, имея столь мало, гордишься богатством?

 

- По моему убеждению, друзья, у людей богатство и бедность не в хозяйстве, а в душе. Я вижу много частных лиц, которые, владея очень большим капиталом, считают себя такими бедными, что берутся за всякую работу, идут на всякую опасность, только бы добыть побольше. Знаю и братьев, которые получили в наследство поровну, но у одного из них средств хватает, даже есть излишки против расхода, а другой нуждается во всем. Я слыхал и про тиранов, которые так алчны до денег, что прибегают к действиям, гораздо более преступным, чем люди, самые неимущие, -из-за нужды одни крадут, другие прорывают стены, иные похищают людей, а тираны бывают такие, что уничтожают целые семьи, казнят людей массами, часто даже целые города из-за денег обращают в рабство.

 

Мне их очень жалко, что у них такая тяжелая болезнь: мне кажется, с ними происходит что-то похожее на то, как если бы человек много ел, но никогда не был сыт. А у меня столько всего, что сам я насилу нахожу это; но все-таки у меня в барышах остается, что, евши, я дохожу до того, что не бываю голоден, пивши - до того, что не чувствую жажды, одеваюсь так, что на дворе не мерзну нисколько не хуже такого богача, как Каллий; а когда бываю дома, то очень теплыми хитонами кажутся мне стены, очень теплыми плащами - крыши; постелью я настолько доволен, что трудно бывает даже разбудить меня. Когда тело мое почувствует потребность в наслаждении любовью, я так бываю доволен тем, что есть, что женщины, к которым я обращаюсь, принимают меня с восторгом, поскольку никто другой не хочет иметь с ними дела. И все это кажется мне таким приятным, что испытывать больше наслаждения при исполнении каждого такого акта я не желал бы, а напротив, меньше: до такой степени некоторые из них кажутся мне приятнее, чем это полезно.

 

Но самым драгоценным благом в моем богатстве я считаю вот что: если бы отняли у меня и то, что теперь есть, ни одно занятие, как я вижу, не оказалось бы настолько плохим, чтобы не могло доставлять мне пропитание в достаточном количестве. И в самом деле, когда мне захочется побаловать себя, я не покупаю на рынке дорогих продуктов, [...] а достаю их из кладовой своей души. И гораздо больше способствует удовольствию, когда подносишь ко рту пищу, дождавшись аппетита, чем когда употребляешь дорогие продукты, как, например, теперь, когда я пью это фаросское вино, не чувствуя жажды, а только потому, что оно попалось мне под руку. Несомненно, и гораздо честнее должны быть люди, любящие дешевизну, чем любящие дороговизну: чем больше человеку хватает того, что есть, тем меньше он зарится на чужое.

 

Следует обратить внимание еще на то, что такое богатство делает человека более щедрым. Сократ, например, от которого я получил его, давал его мне без счета, без веса: сколько я мог унести с собою, столько он мне и давал. Я тоже теперь никому не отказываю: всем друзьям показываю изобилие богатства в моей душе и делюсь им со всяким. Далее, видите, такая прелесть, как досуг, у меня всегда есть; поэтому я могу смотреть, что стоит смотреть, слушать, что стоит слушать, и, чем я особенно дорожу, благодаря Досугу проводить целые дни с Сократом. Да и Сократ не ценит людей, насчитывающих груды золота, а кто ему нравится, с теми постоянно и проводит время. [1; с. 106-109]

 

8.1. Как пир без беседы, так и богатство без добродетели не нриносит радости.

 

 

Вопросы:

  1. Каким должен быть разумный человек?
  2. В чем состоит богатство?
  3. Каким был Сократ?

Платон

Из диалога "Федон"

 

[...]- Да, - продолжал Сократ, - примерно такое убеждение и должно составиться из всего этого у подлинных философов, и вот что приблизительно могли бы они сказать друг другу: "Словно какая-то тропа приводит нас к мысли, что, пока мы обладаем телом и душа наша неотделима от этого зла, нам не овладеть полностью предметом наших желаний. Предмет же тот, как мы утверждаем, -истина. В самом деле, тело не только доставляет нам тысячи хлопот- ведь ему необходимо пропитание! - но вдобавок подвержено недугам, любой из которых мешает нам улавливать бытие. Тело наполняет нас желаниями, страстями, страхами и такой массою всевозможных вздорных призраков, что, верьте слову, из-за него нам и в самом деле совсем невозможно о чем бы то ни было поразмыслить! А кто виновник войн, мятежей и битв, как не тело и его страсти? Ведь все войны происходят ради стяжания богатств, а стяжать их нас заставляет тело, которому мы по-рабски служим. Вот по всем этим причинам - по вине тела - у нас и нет досуга для философии.

 

Но что всего хуже: если даже мы на какой-то срок освобождаемся от заботы о теле, чтобы обратиться к исследованию и размышлению, тело и тут всюду нас путает, сбивает с толку, приводит замешательство, в смятение, так что из-за него мы оказывается не

 

В силах разглядеть причину.

 

И напротив, у нас есть неоспоримые доказательства, что достигнуть чистого знания чего бы то ни было мы не можем иначе как отрешившись от тела и созерцая вещи сами по себе самою по себе душой. Тогда, конечно, у нас будет то, к чему мы стремимся с пылом влюбленных, а именно разум, но только после смерти, как обнаруживает наше рассуждение, при жизни же - никоим образом. Ибо если, не расставшись с телом, невозможно достичь чистого знания, то одно из двух: или знание вообще недостижимо, или же - только после смерти. Ну, конечно, ведь только тогда, и никак не раньше, душа остается сама по себе, без тела. А пока мы живы, мы тогда, по-видимому, будем ближе всего к знанию, когда как можно больше ограничим свою связь с телом и не будем заражены его природою, но сохраним себя в чистоте до той поры, пока сам бог нас не освободит. Очистившись таким образом и избавившись от безрассудства тела, мы, по всей вероятности, объединимся с другими, такими же, как и мы, [чистыми сущностями] и собственными силами познаем все чистое, а это, скорее всего, и есть истина. А нечистому касаться чистого не дозволено". Вот что, Симмий, мне кажется, непременно должны говорить друг другу все подлинно стремящиеся к знанию и такого должны держаться взгляда. Ты согласен со мною?

- Совершенно согласен, Сократ.

- Если же это верно, друг, - продолжал Сократ, - можно твердо надеяться, что там, куда я нынче отправляюсь, именно там, скорее, чем где-нибудь еще, мы в полной мере достигнем цели, ради которой столько трудились всю жизнь, так что назначенное мне путешествие я начинаю с доброю надеждою, как и всякий другой, кто верит, что очистил свой ум и этим привел его в должную готовность.

- Да, это так, - сказал Симмий.

- А очищение - не в том ли оно состоит (как говорилось прежде), чтобы как можно тщательнее отрешать душу от тела, приучать ее собираться из всех его частей, сосредоточиваться самой по себе и жить, насколько возможно, - и сейчас и в будущем -наедине с собою, освободившись от тела, как от оков?

- Совершенно верно, - сказал Симмий.

 

- Но это как раз и называется смертью - освобождение и отделение души от тела?

- Да, бесспорно.

- Освободить же ее, - утверждаем мы, - постоянно и с величайшею настойчивостью желает лишь одна порода людей - истинные философы, в этом как раз и состоят философские занятия - в освобождении и отделении души от тела. Так или не так?

- Очевидно, так.

- Тогда мне остается повторить уже сказанное вначале: человек всю жизнь приучал себя жить так, чтобы быть как можно ближе к смерти, а потом, когда смерть наконец приходит к нему, он негодует. Разве это не смешно?

- Конечно, смешно.

- Да, Симмий, - продолжал Сократ, - истинные философы много думают о смерти, и никто на свете не боится ее меньше, чем эти люди. Суди сам. Если они непрестанно враждуют со своим телом и хотят обособить от него душу, а когда это происходит, трусят и досадуют, - ведь это же чистейшая бессмыслица! Как не испытывать радости, отходя туда, где надеешься найти то, что любил всю жизнь, - любил же ты разум, - и избавиться от общества давнего своего врага! Немало людей жаждали сойти в Аид после смерти любимого, супруги или же сына: их вела надежда встретиться там со своими желанными и больше с ними не разлучаться. А человек, который на самом деле любит разум и проникся уверенностью, что нигде не приобщится к нему полностью, кроме как в Аиде, - этот человек будет досадовать, когда наступит смерть, и отойдет, полный печали?!

 

Вот как нам надо рассуждать, друг Симмий, если мы говорим о настоящем философе, ибо он будет совершенно уверен, что нигде в ином месте не приобщится к разуму во всей его чистоте. Но когда так, повторяю, разве это не чистейшая бессмыслица, чтобы такой человек боялся смерти?

 

- Да, полная бессмыслица, клянусь Зевсом, - сказал Симмий.

 

- А если ты увидишь человека, которого близкая смерть огорчает, не свидетельствует ли это с достаточной убедительностью, что он любит не мудрость, а тело? А может, он окажется и любителем богатства, или любителем почестей, или того и другого разом.

- Ты говоришь сущую правду, - сказал Симмий.

- Теперь ответь мне, Симмий: то, что называют мужеством, не свойственно ли в наивысшей степени людям, о которых идет у нас беседа?

- Да, несомненно.

- Ну, а рассудительность - то, что так называет обычно большинство: уменье не увлекаться страстями, но относиться к ним сдержанно, с пренебрежением, - не свойственна ли она тем и только тем, кто больше всех других пренебрегает телом и живет философией?

 

- Иначе и быть не может.

 

Вопросы:

  1. Что означает отрешиться от тела?
  2. К каким результатам приводит очищение?
  3. Боится ли философ смерти?

Аристотель

Из "Никомаховой этики". Книга-первая

 

8. (VIII). Исследовать это начало [т.е. счастье] нужно исходя не только из выводов и предпосылок нашего определения, но также из того, что об этом говорят. [...]

 

Итак, блага подразделяют на три вида: так называемые внешние, относящиеся к душе и относящиеся к телу, причем относящиеся к душе мы [все] называем благами в собственном смысле слова и по преимуществу, но мы именно действия души и ее деятельности представляем относящимися к душе. Таким образом, получается, что наше определение [высшего блага и счастья] правильно, по крайней мере, оно согласуется с тем воззрением, которое и древнее и философами разделяется.

 

[Определение] верно еще и потому, что целью оно называет известные действия и деятельности, ибо тем самым целью оказывается одно из благ, относящихся к душе, а не одно из внешних благ.

 

С [нашим] определением согласуется и то [мнение], что счастливый благоденствует и живет благополучно, ибо счастьем мы выше почти было назвали некое благоденствие и благополучие (eyzoia kai eypraxia).

 

9. По-видимому, все, что обычно видят в счастье, — все это присутствует в [данном нами] определении.

 

Одним счастьем кажется добродетель, другим - рассудительность, третьим - известная мудрость, а иным - все это [вместе] или что-нибудь одно в соединении с удовольствием или не без участия удовольствия; есть [наконец] и такие, что включают [в понятие счастья] и внешнее благосостояние (eyeteria). Одни из этих воззрений широко распространены и идут из древности, другие же разделяются немногими, однако знаменитыми людьми. Разумно, конечно, полагать, что ни в том, ни в другом случае не заблуждаются всецело, а, напротив, хотя бы в каком-то одном отношении или даже в основном бывают правы.

 

Наше определение, стало быть, согласно с [мнением] тех, кто определяет счастье как добродетель или как какую-то определенную добродетель, потому что добродетели как раз присуща деятельность сообразно добродетели. И, может быть, немаловажно следующее различение: понимать ли под высшим благом обладание добродетелью или применение ее, склад души (hexis) или деятельность. Иоо может быть так, что имеющийся склад [души] не исполняет никакого благого дела - скажем, когда человек спит или как-то иначе бездействует, - а при деятельности это невозможно, ибо она с необходимостью предполагает действие, причем успешное. Подо но тому, как на олимпийских состязаниях венки получают не самые красивые и сильные, а те, кто участвует в состязании (ибо победители бывают из их числа), так в жизни прекрасного и благо- достигают те, кто совершает правильные поступки. И даже сама по себе жизнь доставляет им удовольствие. Удовольствие ведь испытывают в душе, а между тем каждому то в удовольствие, любителем чего он называется. Скажем, любителю коней - конь, любителю зрелищ - зрелища, и точно так же правосудное - любящему правое, а любящему добродетель - вообще все, что сообразно добродетели. Поэтому у большинства удовольствия борются друг с другом, ведь это такие удовольствия, которые существуют не по природе. То же, что доставляет удовольствие любящим прекрасное (philokaloi), доставляет удовольствие по природе, а таковы поступки, сообразные добродетели, следовательно, они доставляют удовольствие и подобным людям, и сами по себе. Жизнь этих людей, конечно, ничуть не нуждается в удовольствии, словно в каком-то приукрашивании, но содержит удовольствие в самой себе. К сказанному надо добавить: не является добродетельным тот, кто не -радуется прекрасным поступкам, ибо и правосудным никто не назвал бы человека, который не радуется правому, а щедрым - того, кто не радуется щедрым поступкам, подобным образом- и в других случаях, А если так, то поступки сообразные добродетели ;

 

(kaf areten) будут доставлять удовольствие сами по себе. Более того, они в то же время добры (agathai) и прекрасны, причем и то и другое в высшей степени, если только правильно судит о них добропорядочный человек, а он судит так, как мы уже сказали.

 

Счастье, таким образом, - это высшее и самое прекрасное [благо], доставляющее величайшее удовольствие. [3; с. 65-67]

Книга вторая

 

4. Теперь надо рассмотреть, что такое добродетель. Поскольку в душе бывают три [вещи] - страсти, способности и устои, то добродетель, видимо, соотносится с одной из этих трех вещей. Страстями, [или переживаниями], я называю влечение, гнев, страх, отвагу, злобу, радость, любовь (philia), ненависть, тоску, зависть, жалость - вообще [все], чему сопутствуют удовольствия или страдания. Способности - это то, благодаря чему мы считаемся подвластными этим страстям, благодаря чему нас можно, например, разгневать, заставить страдать или разжалобить. Нравственные устои, [или склад души], - это то, в силу чего мы хорошо или дурно владеем [своими] страстями, например, гневом: если [гневаемся] бурно или вяло, то владеем дурно, если держимся середины, то хорошо. Точно так и со всеми остальными страстями.

 

Итак, ни добродетели, ни пороки не суть страсти, потому что за страсти нас не почитают ни добропорядочными, ни дурными, за добродетели же и пороки почитают, а также потому, что за страсти, нe заслуживаем ни похвалы, ни осуждения - не хвалят же за страх и не порицают за гнев вообще, но за какой-то [определенный] А вот за добродетели и пороки мы достойны и похвалы, и осуждения.

 

Кроме того, гневаемся и страшимся мы не преднамеренно, а добродетели - это, напротив, своего рода сознательный выбор (proaireses), или, [во всяком случае], они его предполагают. И наконец, в связи со страстями говорят о движениях [души], а в связи с добродетелями и пороками - не о движениях, а об известных наклонностях. Поэтому добродетели - это не способности:

 

нас ведь не считают ни добродетельными, ни порочными за способности вообще что-нибудь испытывать [и нас не хвалят за это и .не осуждают]. Кроме того, способности в нас от природы, а добро-дательными или порочными от природы мы не бываем. Раньше мы |уже сказали об этом. Поскольку же добродетели - это не страсти и не способности, выходит, что это устои.

 

Итак, сказано, что есть добродетель по родовому понятию.

 

Вопросы:

  1. Какие блага выделяет Аристотель?
  2. Будет ли счатьем обладание добродетелью?
  3. Как харатеризуются страсти?

Эпикур. "Эпикур приветствует Менекея"

 

Пусть никто в молодости не откладывает занятия философией, а в старости не устает заниматься философией; ведь никто не бывает ни недозрелым, ни перезрелым для здоровья души. Кто говорит, что еще не наступило или прошло время для занятия философией, тот похож на того, кто говорит, что для счастья или еще нет, или уже нет времени. Поэтому и юноше и старцу следует заниматься философией: первому для того, чтобы, стареясь, быть молоду благами вследствие благодарного воспоминания о прошедшем, а второму - для того, чтобы быть одновременно и молодым и старым вследствие отсутствия страха перед будущим. Поэтому следует размышлять о том, что создает счастье, если действительно, когда оно есть, у нас все есть, а когда его нет, мы все делаем, чтобы его иметь.

 

Что я тебе постоянно советовал, это делай и об этом размышляй, имея в виду, что это основные принципы прекрасной жизни. Во-первых, верь, что бог - существо бессмертное и блаженное, согласно начертанному общему представлению о боге, и не приписывай ему ничего чуждого его бессмертию или несогласного с его блаженством; но представляй себе о боге все, что может сохранять его блаженство, соединенное с бессмертием. Да, боги существуют: познание их - факт очевидный. Но они не таковы, какими их представляет себе толпа, потому что толпа не сохраняет о них постоянно своего представления. Нечестив не тот, кто устраняет богов толпы, но тот, кто применяет к богам представления толпы: ибо высказывания толпы о богах являются не естественными понятиями, но лживыми домыслами, согласно которым дурным людям боги посылают величайший вред, а хорошим- пользу. Именно люди, все время близко соприкасаясь со своими собственными добродетелями, к подобным себе относятся хорошо, а на все, что не таково, смотрят, как на чуждое.

 

Приучай себя к мысли, что смерть не имеет к нам никакого отношения. Ведь все хорошее и дурное заключается в ощущении, а смерть есть лишение ощущения. Поэтому правильное знание того, что смерть не имеет к нам никакого отношения, делает смертность жизни усладительной, - не потому, чтобы оно прибавляло к ней безграничное количество времени, но потому, что отнимает жажду бессмертия. И действительно, нет ничего страшного в жизни тому, кто всем сердцем постиг [вполне убежден], что вне- жизни нет ничего страшного. Таким образом, глуп тот, кто говорит, что он боится смерти не потому, что она причинит страдание, когда придет, но потому, что она причиняет страдание тем, что придет: ведь если что не тревожит присутствия, то напрасно печалиться, когда оно только еще ожидается. Таким образом, самое страшное из зол, смерть, не имеет к нам никакого отношения, так как когда мы существуем, смерть еще не присутствует; а когда смерть присутствует, тогда мы не существуем. Таким образом, смерть не имеет отношения ни к живущим, ни к умершим, так как для одних она не существует, а другие уже не существуют.

 

Люди толпы то избегают смерти, как величайшего из зол, то жаждут ее, как отдохновения от зол жизни. А мудрец не уклоняется от жизни, но и не боится не-жизни, потому что жизнь ему не мешает, а не-жизнь не представляется каким-нибудь злом. Как пищу он выбирает вовсе не более обильную, но самую приятную, так и временем он наслаждается не самым долгим, но самым приятным.

 

Кто советует юноше прекрасно жить, а старцу прекрасно кончить жизнь, тот глуп - не только вследствие привлекательности жизни, но также и потому, что забота о прекрасной жизни есть та же самая, что и забота о прекрасной смерти. Но еще хуже тот, кто говорит, что хорошо не родиться, а родившись, как можно скорее пройти врата Аида". Если он говорит так по убеждению, то почему не уходит из жизни? Ведь это в его власти, если это было действительно им твердо решено. А если в шутку, то напрасно он говорит это среди людей, не принимающих его мнения.

 

Надо помнить, что будущее - не наше, но, с другой стороны и не вполне не наше, для того, чтобы мы не ждали непременно что оно наступит, но и не теряли надежды, будто оно вовсе не наступит.

 

Надо принять во внимание, что желания бывают одни - естественные, другие - пустые, и из числа естественных одни - необходимые, а другие - только естественные; а из числа необходимых одни - необходимы для счастья, другие - для спокойствия тела, третьи - для самой жизни. Свободное от ошибок рассмотрение этих фактов при всяком выборе и избежании может содействовать здоровью тела и безмятежности души, так как это есть цель счастливой жизни; ведь ради этого мы все делаем, - именно, чтобы не иметь ни страданий, ни тревог. А раз это с нами случилось, всякая буря души рассеивается, так как живому существу нет надобности идти к чему-то, как к недостающему, и искать чего-то другого. От чего благо души и тела достигнет полноты. Да, мы имеем надобность в удовольствии тогда, когда страдаем от отсутствия удовольствия; а когда не страдаем, то уже не нуждаемся в удовольствии. Поэтому-то мы и называем удовольствие началом и концом счастливой жизни. Его мы познали как первое благо, прирожденное нам; с него начинаем мы всякий выбор и избегание; к нему возвращаемся мы, судя внутренним чувством, как мерилом, о всяком благе.

 

Так как удовольствие есть первое и прирожденное нам благо, то поэтому мы выбираем не всякое удовольствие, но иногда мы обходим многие удовольствия, когда за ними следует для нас большая неприятность; также мы считаем многие страдания лучше удовольствия, после того как мы вытерпим страдания в течение долгого времени. Таким образом, всякое удовольствие, по естественному родству с нами, есть благо, но не всякое удовольствие следует выбирать, равно как и страдание всякое есть зло, но не всякого страдания следует избегать. Но должно обо всем этом судить по соразмерении и по рассмотрении полезного и неполезного:

 

ведь в некоторых случаях мы смотрим на благо, как на зло, и обратно: на зло - как на благо.

 

Да и довольство своим [умеренность] мы считаем великим благом не затем, чтобы всегда пользоваться немногим, но затем, чтобы, если у нас не будет многого, довольствоваться немногим в полном убеждении, что с наибольшим удовольствием наслаждаются роскошью те, которые наименее в ней нуждаются, и что все естественное легко добывается, а пустое [излишнее] трудно добывается.

Итак, когда мы говорим, что удовольствие есть конечная цель, то мы разумеем не удовольствия распутников, и не удовольствия, заключающиеся в чувственном наслаждении, как думают некоторые, не знающие, или не соглашающиеся, или неправильно понимающие, но мы разумеем свободу от телесных страданий я от душевных тревог.

 

Вопросы:

  1. Зачем нужно заниматься философией?
  2. Что представляют собой люди толпы?
  3. Действительно ли удовольствие является благом?

Марк Аврелий Антонин

Из книги "Размышления"

 

П. 14. Да живи ты хоть три тысячи лет, хоть тридцать тысяч, только помни, что человек никакой другой жизни не теряет, кроме, той которой жив; и не живет он лишь той, которую теряет. Вот и выходит одно на одно длиннейшее и кратчайшее. Ведь настоящее у всех равно, хотя и не равно то, что утрачивается, так оказывается каким-то мгновеньем то, что мы теряем, а прошлое и будущее терять нельзя, потому что нельзя ни у кого отнять то, чего у него нет. Поэтому помни две вещи. Первое, что все от века единообразно и вращается по кругу, и безразлично, наблюдать ли одно и то же сто лет, двести или бесконечно долго. А другое, что и долговечнейший и тот, кому вот-вот умирать, теряет ровно столько же. Ибо настоящее - единственное, чего они могут лишиться, раз это, и только это, имеют, а чего не имеешь, то нельзя терять. [6; с. 11]

 

III. 5. Не действуй как бы нехотя, необщественно или же необдуманно, или же зависимо. Пусть вычурность не изукрасит твою мысль; многословен и многосуетен не будь. И пусть бог, что в тебе, будет покровитель существа мужеского, зрелого, гражданственного, римлянина, правителя, того, кто сам поставил себя в строй и по звуку трубы с легкостью уйдет из жизни, не нуждаясь ни в клятвах, ни в людском свидетельстве; в нем одно веселие и независимость от помощи другого и независимость от того покоя, который зависит от других. Вено: "исправным должно быть, а не исправленным". [6;с.14]

 

IV. 31. Люби скромное дело, которому научился, и в нем успокойся. А остаток жизни пройди, от всей души препоручив богам все твое, из людей же никого не ставя ни господином себе, ни рабом. [6; с. 20]

 

V. 11. На что же я сейчас употребляю свою душу? Всякий раз спрашивать себя так и доискиваться, что у меня сейчас в той Доли меня, которую называют ведущее, и чья у меня сейчас душа -не ребенка ли? а может быть подростка? или еще женщины? тирана? скота? зверя? [6; с. 26]

 

19. Вещи сами по себе ничуть даже не затрагивают души, нет им входа в душу и не могут они поворачивать душу или приводить ее в движение, а поворачивает и в движение приводит только она себя самоё, и какие суждения найдет достойным себя, таковы для нее и будут существующие вещи.

 

23. Помышляй чаще о той быстроте, с которой проносится и уходит все,, что существует или становится. Ибо и естество, подобно реке, в непрерывном течении, и действия в постоянных превращениях, и причины в тысячах разворотов; даже и то, что близко, ничуть не устойчиво, а беспредельность как прошлого, так и будущего - зияние, в котором все исчезает. Ну не глуп ли тот, кто при всем том надувается или дергается или вопит, словно велик этот срок и надолго эта досада. [6; с. 27]

 

VI. 6. Лучший способ защититься - не уподобляться! 11. Если обстоятельства как будто бы вынуждают тебя прийти в смятение, уйди поскорее в себя, не отступая от лада, более чем ты вынужден, потому что ты скорее овладеешь созвучием, постоянно возвращаясь к нему. [6; с. 30]

 

53. Приучи себя не быть невнимательным к тому, что говорит другой, и будь сколько можешь в душе говорящего. [6; с. 35]

 

VII. 7. Не стыдись, когда помогают; тебе предстоит задание, как бойцу на крепостной стене. Ну что же делать, если ты, прихрамывая, не в силах один подняться на башню, а с другим вместе это возможно?

 

15. Кто бы что ни делал, ни говорил, а я должен быть достойным. Вот как если бы золото, или изумруд, или пурпур все бы себе повторяли: кто бы что ни делал, ни говорил, а я должен быть изумруд и сохранять свой собственный цвет.

 

26. Если кто чем-нибудь погрешил против тебя, сразу подумай: что он, делая это, признавал добром или злом? Это усмотрев, пожалеешь его без изумления или гнева. Ведь либо ты и сам считаешь добром то же или почти то же самое, что и он - тогда надо прощать; либо ты уже не признаешь добром и злом всякое такое, и тогда тебе не так уж трудна будет благожелательность к менее зоркому.

 

29. Сотри представление. Не дергайся. Очерти настоящее во времени. Узнай, что происходит, с тобой ли или с другим. Раздели и расчлени предметы на причинные и вещественные. Помысли о последнем часе. Неправо содеянное оставь там, где была неправота. [6; с. 36-38]

 

Vin. 47. Если тебя печалит что-нибудь внешнее, то не оно тебе досаждает, а твое о нем суждение. Но стереть его от тебя же зависит. Ну а если печалит что-нибудь в твоем душевном складе, кто воспрепятствует тому, чтобы ты исправил основоположение? [6;с. 47]

 

 

53. Все, что видишь, скоро погибнет, и всякий, кто видит, как оно гибнет, скоро и сам погибнет. По смерти и долгожитель, и кто безвременно умер, станут равны. [6; с. 53]

 

Вопросы:

  1. Почему нельзя поступать необдуманно?
  2. Имеют ли отношения вещи к душе?
  3. Как нужно отнроситься к другому?

 


Блаженный Августин

Из сочинения "Исповедь" Книга четвертая

 

(XV). 25. Преступление есть порочное движение души, побуждающее к действию, в котором душа и утверждает себя дерзостно и взбаламучено. Разврат есть необузданное желание, жадное к плотским радостям. Если разумная душа сама порочна, то жизнь пятнают заблуждения и ложные понятия. Как раз такая и была у меня тогда, и я не знал, что ее надо просветить другим светом, чтобы приобщить к истине, потому, что в ней самой нет истины. Ибо "Ты зажжешь светильник мой, Господи, Боже мой, ты просветишь тьму мою; и от полноты Твоей получим мы все. Ты свет истинный, освещающий всякого человека, приходящего в этот мир, ибо у Тебя нет изменения и ни тени перемены". [1; с. 110]

 

31. Какая была мне польза в том, если я думал, что Ты, Господи, Бог истины, представляешь собой огромное светящееся тело, а я обломок этого тела? Предел извращенности! [...]

 

Какая польза была мне от моего ума, так легко справлявшегося с этими науками, и от такого количества запутаннейших книг, распутанных без помощи учителя, если я безобразно кощунствовал и гнусно заблуждался в науке благочестия? Во вред ли был для малых твоих ум гораздо более медлительный, если они не уходили от Тебя прочь, безмятежно оперялись в гнезде Церкви Твоей и выращивали крылья любви, питаясь пищей здоровой веры?

 

Господи, Боже наш, "в тени крыл Твоих обретем мы надежду", укрой и понеси нас. [...] Наше благо всегда у Тебя, и, отвращаясь от него, мы развращаемся. Припадем к Тебе, Господи, да не упадем: у Тебя во всей целости благо наше - Ты сам: мы не боимся, что нам некуда вернуться, потому что мы рухнули вниз: в отсутствие наше не рухнул дом наш, вечность Твоя. [1; с. 113-114]

 

Книга седьмая

 

(XI). 17. Я рассмотрел все, стоящее ниже Тебя и увидел, что о нем нельзя сказать ни того, что оно существует, ни того, что его нет: оно существует, потому что все от Тебя, и его нет, потому что это не то, что Ты. Истинно существует только то, что пребывает неизменным. "Мне же благо прилепиться к Богу", ибо если не пребуду в Нем, не смогу и в себе. Он же, "пребывая в Себе, все обновляет; Ты Господь мой, и блага мои Тебе не нужны". [1; с. 188]

 

22. [...] Я спрашивал, что же такое греховность, и нашел не субстанцию: это извращенная воля, от высшей субстанции, от Тебя, Бога, обратившаяся к низшему, отбросившая прочь "внутреннее свое" и крепнущая во внешнем мире. [1; с. 191]

 

Книга десятая

 

(ХХШ). 33. Нельзя, следовательно, утверждать, что все хотят быть счастливы: ведь те, кто не хочет радоваться о Тебе - только в этом и есть счастливая жизнь, - не хотят на самом деле счастливой жизни. Или все хотят ее, но "плоть желает противного духу, а дух противного плоти, так что люди не делают того, что хотят", и поэтому увязают в том, что им по силам, и этим удовлетворяются: у них нет настоящего желания получить силы на то, на что у них не хватает сил. Если я спрошу у всех, в чем они предпочитают найти радость: в истине или во лжи, то все так же не усомнятся ответить, что в истине, как не усомнятся сказать, что хотят быть счастливыми, но ведь счастливая жизнь - это радость, даруемая истиной, т.е. Тобой, Господи, ибо Ты "Истина, Просвещение мое. Спасение лица моего. Бог мой." [...] [1; с. 285]

 

Книга одиннадцатая

 

(XX). 26. Совершенно ясно теперь одно: ни будущего, ни прошлого нет, и неправильно говорить о существовании трех времен:

 

прошедшего, настоящего и будущего. Правильнее было бы, пожалуй, говорить так: есть три времени: настоящее прошедшего, настоящее настоящего и настоящее будущего. Некие три времени эти существуют в нашей душе и нигде в другом месте я их не вижу: настоящее прошедшего это память; настоящее настоящего - это непосредственное созерцание; настоящее будущего- его ожидание. [...] Редко ведь слова употребляются в их собственном смысле; в большинстве случаев мы выражаемся неточно, но нас понимают. [1; с. 333]

 

Вопросы:

  1. Что такое преступление и как оно преодолевается?
  2. Что такое греховность?
  3. В чем состоит счастливая жизнь?

Мишель Монтень

Из сочинения "Опыты "

 

Книга первая. Глава III Наши чувства устремляются за пределы нашего "Я"

 

Те, которые вменяют людям в вину их всегдашнее влечение к будущему и учат хвататься за блага, даруемые нам настоящим, и ни о чем больше не помышлять, - ибо будущее еще менее в нашей власти, чем даже прошлое, - затрагивают одно из наиболее распространенных человеческих заблуждений, если только можно назвать заблуждением то, к чему толкает нас, дабы мы продолжали творить ее дело, сама природа; озабоченная в большей мере тем, чтобы мы были деятельны, чем чтобы владели истиной, она внушает нам среди многих других и эту обманчивую мечту. Мы никогда не бываем у себя дома, мы всегда пребываем где-то вовне. Опасения, желания, надежды влекут к будущему; они лишают нас способности воспринимать и понимать то, что есть, поглощая нас тем, что будет хотя бы даже тогда, когда нас самих больше не будет.

 

Вот великая заповедь, которую часто приводит Платон: "Делай свое дело и познай самого себя". Каждая из обеих половин этой заповеди включает в себя и вторую половину ее и, таким образом, охватывает весь круг наших обязанностей. Всякий, кому предстоит елать дело, увидит, что прежде всего он должен познать, что он такое и на что он способен. Кто достаточно знает себя, тот не посчитает чужого дела своим, тот больше всего любит себя и печется о своем благе, тот отказывается от бесполезных занятий, бесплодных мыслей и неразрешимых задач. [1; с. 17]

 

Глава XIV

 

О том, что наше восприятие блага и зла в значительной мере зависит от представления, которое мы имеем о них

 

Людей, как гласит одно древнегреческое изречение, мучают не самые вещи, а представления, которые они создали себе о них. И если бы кто-нибудь мог установить, что это справедливо всегда и везде, он сделал бы чрезвычайно много для облегчения нашей жалкой человеческой участи. Ведь если страдания и впрямь порождаются в нас нашим рассудком, то, казалось бы, в нашей власти либо вовсе пренебречь ими, либо обратить их во благо. Если вещи отдают себя в наше распоряжение, то почему бы не подчинить их себе до конца, и не приспособить к нашей собственной выгоде? И если то, что мы называем злом и мучением, не есть само по себе ни зло, ни мучение, и только наше воображение наделяет его подобными качествами, то не кто иной, как мы сами, можем изменить их на другие. Располагая свободой выбора, не испытывая никакого давления со стороны, мы, тем не менее, проявляем необычайное безумие, отдавая предпочтение самой тягостной для нас доле и наделяя болезни, нищету и позор горьким и отвратительным привкусом, тогда как могли бы сделать этот привкус приятным; ведь судьба поставляет нам только сырой материал и нам самим предоставляется придать ему форму. Итак, давайте посмотрим, можно ли доказать, что то, что мы зовем злом не является само по себе таковым, или, по крайней мере, чем бы оно ни являлось, - что от нас самих зависит придать ему другой привкус и другой облик, ибо все, в конце концов, сводится к этому.

 

Если бы подлинная сущность того, перед чем мы трепещем, располагала сама по себе способностью внедряться в наше сознание, то она внедрялась бы в сознание всех равным и тождественным образом, ибо все люди - одной породы и все они снабжены в ольшей или меньшей степени одинаковыми способностями и средствами познания и суждения. Однако различие в представлениях об одних и тех же вещах, которое наблюдается между нами, доказывает с очевидностью, что эти представления складываются у нас не иначе, как в соответствии с нашими склонностями; кто-нибудь, быть ожет, и воспринимает их по счастливой случайности в согласии с их подлинной сущностью, но тысяча прочих видит в них совершенно иную, непохожую сущность.

 

Мы смотрим на смерть, нищету и страдание, как на наших злейших врагов. Но кто же не знает, что та самая смерть, которую одни зовут ужаснейшею из всех ужасных вещей, для других -единственное прибежище от тревог здешней жизни, высшее благо, источник нашей свободы, полное и окончательное освобождение от всех бедствий? И в то время, как одни в страхе и трепете ожидают ее приближения, другие видят в ней больше радости, нежели в жизни. [1; с. 48]

 

Глава XXX

 

Об умеренности

 

[...] Но, говоря по совести, до чего же несчастное животное -человек! Самой природой он устроен так, что ему доступно лишь одно только полное и цельное наслаждение, и однако же он сам старается урезать его своими нелепыми умствованиями. Видно, он еще недостаточно жалок, если не усугубляет сознательно и умышленно своей горькой доли.

 

Мудрость человеческая поступает весьма глупо, пытаясь ограничить количество и сладость предоставленных нам удовольствий, - совсем так же, как и тогда, когда она усердно и благосклонно пускает в ход свои ухищрения, дабы пригладить и приукрасить страдания и уменьшить нашу чувствительность к ним. Если бы я был главой какой-нибудь секты, я избрал бы другой, более естественный путь, который и впрямь является и более удобным и более праведным; и я, быть может, сумел бы увлечь людей на него.

 

Между тем, наши врачеватели, и телесные и духовные, словно сговорившись между собой, не находят ни другого пути к исцелению, ни других лекарств против болезней души и тела, кроме мучений, боли и наказаний. Бдения, посты, власяница, изгнание в отдаленные и пустынные местности, заключение навеки в темницу, бичевание и прочие муки были введены именно ради этого и притом с непременным условием, чтобы они были самыми что ни на есть настоящими муками и мы со своей остротой ощущали бы их горечь и чтобы не получалось так, как произошло с неким Галлионом, который, будучи отправлен в изгнание на остров Лесбос, как сообщили оттуда в Рим, жил там в свое удовольствие, и, таким образом, то, что предназначалось ему в наказание, превратилось ля него в благоденствие; тогда сенат, изменив ранее принятое решение, возвратил его обратно к жене и приказал ему не отлучаться из дома, дабы он и в самом деле почувствовал, что наказан. Ибо, кому пост придает здоровья и бодрости, кому рыба нравится больше, для того пост уже не будет исцеляющим душу средством; и точно так же, при врачевании тела, лекарства не оказывают полезного действия на того, кто принимает их с охотою и удовольствием. Горечь и отвращение, которое они вызывают, являются обстоятельствами, содействующими их целительным свойствам. Человек, который мог бы употреблять ревень как обычную пищу, не испытывал бы никакой пользы от его применения: надо, чтобы ревень бередил желудок, - только тогда он может оказать полезное действие. Отсюда вытекает общее правило, что все исцеляется своей противоположностью, ибо только боль врачует боль. [1; с. 186]

Вопросы:

  1. Как надо относиться к будущему и настоящему?
  2. Как влияют представления на понимание добра?
  3. Почему человек нестастное животное?

Бенедикт Спиноза

Из сочинения "Этика"

 

Большинство тех, которые писали об аффектах и образе жизни людей, говорят как будто не об естественных вещах, следующих общим законам природы, но о вещах, лежащих за пределами природы. Мало того, они по-видимому, представляют человека в природе как бы государством в государстве: они верят, что человек скорее нарушает порядок природы, чем ему следует, что он имеет абсолютную власть над своими действиями и определяется не иначе, как самим собою. Далее, причину человеческого бессилия и непостоянства они приписывают не общему могуществу природы, а какому-то недостатку природы человеческой, которую они вследствие этого оплакивают, осмеивают, презирают или, как это всего чаще случается, ею гнушаются, того же, кто умеет красноречивее или остроумнее поносить бессилие человеческой души, считают как бы божественным.

 

Однако были и выдающиеся люди (труду и искусству которых мы, сознаемся, многим обязаны), написавшие много прекрасного о правильном образе жизни и преподавшие смертным советы, полные мудрости; тем не менее природу и силы аффектов и то, насколько душа способна умерять их, никто, насколько я знаю, не определил. Правда, славнейший Декарт, хотя он и думал, что душа имеет абсолютную власть над своими действиями, старался, однако, объяснить человеческие аффекты из их первых причин и вместе с тем указать тот путь, следуя которому душа могла бы иметь абсолютную власть над аффектами. Но, по крайней мере по моему мнению, он не выказал ничего, кроме своего великого остроумия, как это я и докажу на своем месте. Теперь же я хочу возвратиться к тем, которые предпочитают скорее гнушаться человеческими аффектами и действиями или их осмеивать, чем познавать их.

 

Им, без сомнения, покажется удивительным, что я собираюсь исследовать человеческие пороки и глупости геометрическим путем и хочу ввести строгие доказательства в область таких вещей, которые провозглашают противоразумными, пустыми, нелепыми и ужасными. Но мой принцип таков: в природе нет ничего, что можно было бы приписать ее недостатку, ибо природа всегда и везде остается одной и той же; ее сила и могущество действия, т.е. законы и правила природы, по которым все происходит и изменяется из одних форм в другие, везде и всегда одни и те же, а следовательно, и способ познания природы вещей, каковы бы они ни были, должен быть один и тот же, а именно - это должно быть познанием из универсальных законов и правил природы (Naturae leges et regulae). Таким образом, аффекты ненависти, гнева, зависти и т.д., рассматриваемые сами в себе, вытекают из той же необходимости и могущества природы, как и все остальные единичные вещи, и, следовательно, они имеют известные причины, через которые они могут быть поняты, и известные свойства, настолько же достойные нашего познания, как и свойства всякой другой вещи, в простом рассмотрении которой мы находим удовольствие. Итак, я буду трактовать о природе и силах аффектов и могуществе над ними души по тому же методу, следуя которому я трактовал в предыдущих частях о боге и душе, и буду рассматривать человеческие действия и влечения точно так же, как если бы вопрос шел о линиях, поверхностях и телах.[2; с. 454-455]

 

Что касается добра и зла, то они [...] не показывают ничего положительного в вещах, если их рассматривать самих в себе, и составляют только модусы, или понятия, образуемые нами путем сравнения вещей друг с другом, ибо одна вещь в одно и то же время может быть и хорошей и дурной, равно как и безразличной. Музыка, например, хороша для меланхолика, дурна для носящего траур, и для глухого она ни хороша, ни дурна. [2; с. 523]

 

1. Под добром я понимаю то, что, как мы наверное знаем, для нас полезно.

 

2. Под злом же - то, что, как мы наверное знаем, препятствует нам обладать каким-либо добром. [2; с. 524]

 

Что ведет людей к жизни общественной, иными словами, что заставляет людей жить согласно, то полезно, и наоборот, дурно то, что вносит в государство несогласие. [2; с. 556]

 

Вопросы:

  1. Как состояние человека зависит от могущества природы?
  2. Как Спиноза отноися к аффектам?
  3. В соответствии с какием принципом объясняется что такое добро?

Франсуа Ларошфуко

"Максимы и моральные размышления"

 

22. Философия торжествует над горестями прошлого и будущего, но горести настоящего торжествуют над философией.

 

26. Ни на солнце, ни на смерть нельзя смотреть в упор.

 

30. Чтобы оправдаться в собственных глазах, мы нередко убеждаем себя, что не в силах достичь цели; на самом же деле мы не бессильны, а безвольны.

 

31. Не будь у нас недостатков, нам было бы не так приятно подмечать их у ближних.

 

41. Кто слишком усерден в малом, тот обычно становится неспособным к великому.

 

48. Нам дарует радость не то, что нас окружает, а наше отношение к окружающему, и мы бываем счастливы, обладая тем, что любим, а не тем, что другие считают достойным любви.

 

68. Трудно дать определение любви; о ней можно лишь сказать, что для души - это жажда властвовать, для ума - внутреннее сродство, а для тела - скрытое и утонченное желание обладать, после многих околичностей, тем, что любишь.

 

69. Чиста и свободна от влияния других страстей только та любовь, которая таится в глубине нашего сердца и неведома нам самим.

 

161. Деяния и замыслы должны соответствовать друг другу, иначе заложенные в них возможности останутся неосуществленными.

 

182. Пороки входят в состав добродетелей, как яды в состав лекарств; благоразумие смешивает их, ослабляет их действие и потом умело пользуется ими как средством против жизненных невзгод.

 

194. Пороки души похожи на раны тела: как Бы старательна их не лечили, они все равно оставляют рубцы и в любую минуту могут открыться снова.

 

201. Тот, кто думает, что может обойтись без других, сильно ошибается; но тот, кто думает, что другие не могут обойтись без него, ошибается еще сильнее.

 

264. Сострадание - это нередко способность увидеть в чужих несчастьях свои собственные, это - предчувствие бедствий, которые могут постигнуть и нас. Мы помогаем людям, чтобы они, в свою очередь, помогли нам; таким образом, наши благодеяния сводятся просто к услугам, которые мы оказываем самим себе.

 

285. Великодушие довольно точно определено своим названием; кроме того, можно сказать, что оно— здравый смысл гордости и самый достойный путь к похвале.

 

291. У людских достоинств, как и у плодов, есть своя пора.

 

301. Многие презирают жизненные блага, но почти никто не способен ими поделиться.

 

337. Иные достоинства подобны зрению или слуху: люди, лишенные этих достоинств, не способны увидеть и оценить их в окружающих.

 

357. Люди мелкого ума чувствительны к мелким обидам;

 

люди большого ума все замечают и ни на что не обижаются.

 

372. Юношам часто кажется, что они естественны, тогда как на самом деле они просто невоспитанны и грубы.

 

392. С судьбой следует обходиться как со здоровьем: когда она нам благоприятствует наслаждаться ею, а когда начинает капризничать - терпеливо выжидать, не прибегая без особой необходимости к сильно действующим средствам.

 

409. Нередко нам пришлось бы стыдиться своих самых благородных поступков, если бы окружающим были известны наши побуждения.

 

423. Уметь быть старым - это искусство, которым владеют лишь немногие.

 

437. О достоинствах человека нужно судить не по его хорошим качествам, а потому, как он ими пользуется.

 

Вопросы:

  1. В каком отношении находятся пороки и добродетели?
  2. Что представляет собой сострадание?
  3. Какие противоречия в нравственном облике человека выделяет Ларошфуко?

Шарль Монтескье

Из "Персидских писем" Письмо V.

 

Мне приходилось встречать людей, добродетельность которых была столь естественна, что даже не чувствовалась: они исполняли свой долг, не испытывая никакой тягости, и их влекло к этому как бы инстинктивно: далекие от того, чтобы хвастаться в разговорах своими редкими качествами, они, казалось, даже не сознавали их в себе. Вот таких людей я люблю, а не тех добродетельных персон, которые как будто сами удивляются своей добродетели и считают доброе дело чудом, рассказ о котором должен удивлять людей.

 

Если скромность - необходимая добродетель для тех, кого небо одарило великими дарованиями, то что же сказать о козявках, смеющих проявлять такую гордыню, которая была бы позорна даже в величайших людях?

 

Я повсюду встречаю людей, беспрерывно говорящих о себе:

 

их разговоры - зеркало, в котором постоянно отражается их наглая физиономия. Они будут толковать вам о мельчайших пустяках, приключившихся с ними, и хотеть при этом, чтобы интерес, с которым они к этим пустякам относятся, возвеличивал их в ваших глазах: они все делали, все видели, все сказали, обо всем подумали, они - универсальный образец, неисчерпаемый предмет для сравнений, неиссякаемый источник примеров. О, какая пошлость- похвала, когда в ней отражается ее источник!

 

Несколько дней тому назад один подобный субъект докучал нам целых два часа своей персоной, своими заслугами, своими талантами, но так как нет в мире беспрерывного движения, то он, в конце концов, перестал говорить. Разговор снова перешел к нам, и мы его поддержали.

 

Некий человек, казавшийся довольно печальным, принялся жаловаться на скуку, царящую в разговорах: "Как! Везде и всюду дураки, расписывающие себя перед вами и все разговоры переводящие на свою особу!" "Вы правы,- резко подхватил наш оратор, - нужно только брать пример с меня, - я никогда не хвалюсь, у меня есть состояние, я хорошего происхождения, я много трачу, мои друзья уверяют, что я не лишен ума, но я никогда не говорю об этом, и если у меня есть кое-какие хорошие качества, то из них я больше всего ценю свою скромность".

 

Я с удивление смотрел на этого нахала и в то время, как он громко говорил, тихонько сказал: "Счастлив тот, кто достаточно тщеславен, чтобы никогда не говорить хорошо о самом себе, кто боится слушающих его и не подвергает опасности свои достоинства, противопоставляя их чужой гордости!"

 

Из Парижа, 20 числа месяца Рамазана, 1713. [4; с. 104-106]

 

Из письма CXLIII

 

Люди очень несчастны! Они беспрестанно колеблются между ложными надеждами и смешными страхами и, вместо того чтобы опираться на разум, придумывают себе, чудовища, которых сами же боятся, или призраки, которые их соблазняют.

 

[...] Всего удивительнее то, что те, кто утомляет свой разум, заставляя его относить те или иные происшествия на счет оккультных свойств, должны делать не меньшие усилия, чтобы помешать себе узреть настоящую их причину.

 

Ты скажешь мне, что известные чудеса помогали выигрывать битвы а я тебе отвечу, что ты должен быть слепым, чтобы в топографических условиях, в численности или мужестве солдат, в опытности командиров не увидеть причин, достаточных для того, чтобы вызвать действие, причину которого ты не хочешь признавать.

 

Соглашусь с тобой на минуту, что чудеса действительно существуют; согласись и ты со мною на минуту, что их вовсе не бывает, - ведь это не невозможно. Твоя уступка не помешает двум армиям сразиться между собою: или ты полагаешь, что в этом случае ни одна из них не одержит победы?

 

Думаешь ли ты, что судьба их останется нерешенной до тех пор, пока не явится решать ее какая-то невидимая сила, что все удары будут нанесены зря, вся предусмотрительность окажется тщетной и всякое мужество бесполезным?

 

Думаешь ли ты, что смерть, являющаяся в таких случаях во множестве видов, не может вызвать в умах те панические ужасы, которые тебе так трудно объяснить? Или ты хочешь, чтобы в армии в сто тысяч человек не оказалось ни одного робкого человека? Думаешь ли ты, что паника, проявленная им, не может вызвать паники у другого, и что когда второй бросит на произвол судьбы третьего, то этот третий не бросит четвертого? А этого вполне достаточно для того, чтобы отчаяние в победе охватило внезапно всю армию, и охватило притом тем легче, чем она многочисленнее.

 

Все знают и все чувствуют, что люди, как и все создания, стремящиеся сохранить свою жизнь, страстно любят ее; в общем, все это известно всем, а между тем доискиваются, почему в известных частных случаях люди боятся ее потерять.

 

Хотя священные книги всех народов переполнены этими паническими или сверхъестественными страхами, мне ничто не кажется большим вздором: ведь, чтобы убедиться, что какое-нибудь действие, которое может быть произведено сотней тысяч естественных причин, сверхъестественно, нужно предварительно исследовать, не действовала ли в данном случае какая-нибудь из естественных причин, - а это невозможно.

 

Больше я ничего тебе не скажу, Нафанаил: мне кажется, что предмет этот не заслуживает серьезного к себе отношения.

 

Из Парижа, 20 числа месяца Шахбана, 1720. [4; с. 317-319]

 

Вопросы:

  1. Что представляет собой добродетель?
  2. Можно ли хвалится собственный моральным превосходством?
  3. Почему люди несчастны?

Клод Адриан Гельвеций

Из сочинения "Об уме "

 

Знание ума, - если взять это слово во всем его объеме, - так тесно связано со знанием сердца и страстей человеческих, что нельзя было писать о нем, не затрагивая хотя бы той части этики, которая обща людям всех наций и которая при всяком образе правления имеет в виду только общественную пользу.

 

Устанавливаемые мной относительно этого предмета принципы соответствуют, как мне кажется, общему благу и опыту. Я восходил от фактов к причинам. Я полагал, что этику следует трактовать так же, как и все другие науки, и создавать ее, как создают экспериментальную физику. К этой мысли меня привело убеждение, что всякая нравственность, принципы которой полезны для общества, необходимо соответствует нравственности религиозной, которая есть не что иное, как усовершенствованная человеческая нравственность. [...] [6; с. 45]

 

Общее заключение из всего мной сказанного то, что добродетель есть не что иное, как желание счастья людям, и что поэтому честность, которую я рассматриваю как осуществленную добродетель, является у всех народов и при различных формах правления не чем иным, как привычкой к полезным для своего государства поступка. [6; с. 247]

 

[...] Сделать людей добродетельными можно только посредством хороших законов. Все искусство законодателя заключается в том, чтобы заставить людей быть справедливыми друг к другу, опираясь на их любовь к себе самим. А чтобы составить такого рода законы, надо знать сердце человеческое, и прежде всего знать, что люди любят только самих себя и равнодушны к другим и не рождены ни добрыми, ни злыми, а готовыми стать теми или другими в зависимости от того, соединяет или разделяет их общий интерес; что чувство предпочтения, которое каждый испытывает к самому себе и с которым связано сохранение рода, неизгладимо запечатлено в нем самой природой; что физическая чувствительность вызвала в нас любовь к удовольствию и отвращение к страданию; что затем чувства удовольствия и страдания посеяли и взрастили во всех сердцах семена себялюбия, которые, развиваясь, породили страсти, из коих проистекли все наши пороки и добродетели. [6;с. 315]

 

Если наслаждение есть единственный предмет желаний людей, то, чтобы внушить им любовь к добродетели, достаточно подражать природе; удовольствия указывают на ее требования, страдания - на ее запреты, и человек послушно ей повинуется. Неужели законодатель, вооруженный теми же средствами, не сумеет добиться того же эффекта? Если бы люди не обладали страстями, не было бы никакой возможности сделать их хорошими; но любовь к наслаждению, против которой так восставали люди, обладающие честностью скорее почтенной, чем просвещенной, является уздой, посредством которой можно направлять к общему благу страсти отдельных лиц. Отвращение большинства людей к добродетели не есть следствие порочности их натуры, а следствие несовершенства законодательства. Законы, если можно так выразиться, побуждают нас к порокам тем, что часто соединяют их с наслаждением; великое искусство законодателя и заключается в том, чтобы разъединить их, так чтобы выгода, извлекаемая злодеем из преступления, была совершенно несоразмерна тому страданию, которое ему за это грозит. Если среди богатых людей, которые в большинстве менее добродетельны, чем бедняки, мы реже встречаем воров и убийц, то потому, что выгода от воровства для богатого человека никогда не бывает соразмерна риску наказания. Не так дело обстоит с бедняком: так как для него эта несоразмерность гораздо меньше, то он находится, так сказать, в состоянии равновесия между пороком и добродетелью. Я совсем не желают этим сказать, что людьми надо управлять с помощью железного прута. При совершенном законодательстве и среди добродетельного народа презрение, делающее человека совершенно одиноким у себя на родине и лишающее его всякого утешения, есть достаточная причина, чтобы образовать добродетельные души. Всякий иной способ наказания делает людей робкими, трусливыми и тупыми. Добродетель, порождаемая страхом пытки, мстит за свое происхождение; эта добродетель труслива и непросвещенна, или, вернее, страх глушит пороки, но не порождает добродетель. Истинная добродетель вытекает из желания заслужить уважение и славу и из страха перед презрением, которое ужаснее смерти. [...]

 

Из сказанного мной я заключаю, что не от природы, а от различия в государственном устройстве зависит любовь или же равнодушие различных народов к добродетели. [...] [6; с. 414-415]

 

Вопросы:

  1. Почему этика напоминает физику?
  2. Как можно сделать людей добродетельными с помощью законов?
  3. Какое значение имеет подражание природе в формировании нравственности?

Иммануил Кант

Из произведения "Основы метафизики нравственности"

 

[...] Вопрос же о том, как возможен императив нравственности, есть, без сомнения, единственный нуждающийся в решении, так как этот императив не гипотетический и, следовательно, объективно представляемая необходимость не может опереться ни на какое предположение, как при гипотетических императивах. Не следует только при этом упускать из виду, что на примерах, стало быть эмпирически, нельзя установить, существуют ли вообще такого рода императивы; нужно еще считаться с возможностью, не гипотетические ли в скрытом виде те императивы, которые кажутся категорическими. Например, говорят: "Ты не должен давать никаких ложных обещаний" - и считают, что необходимость воздержания от таких поступков не есть простой совет для избежания какого-нибудь другого зла, как это было бы в том случае, если бы сказали: "Ты не должен давать ложного обещания, чтобы не лишиться доверия, если это откроется"; такого рода поступки должны рассматриваться как зло само по себе, и, следовательно, императив запрета категорический. В этом случае ни на каком примере нельзя с уверенностью показать, что воля определяется здесь без каких-либо посторонних мотивов только законом, хотя бы это так и казалось; ведь всегда возможно, что на волю втайне оказали влияние боязнь стыда, а может быть, и смутный страх перед другими опасностями. Кто может на опыте доказать отсутствие причины, когда опыт учит нас только тому, что мы ее не воспринимаем? Но в таком случае так называемый моральный императив, который, как таковой, кажется категорическим и безусловным, на самом деле был бы только прагматическим предписанием, которое обращает наше внимание на нашу выгоду и учит нас просто принимать ее в расчет.

 

Таким образом, нам придется исследовать возможность категорического императива всецело a priori: если бы действительность этого императива была дана нам в опыте, то возможность была бы нам нужна не для установления [его], а только для объяснения; но в таком выгодном положении мы не находимся. Тем не менее пока ясно следующее: что один лишь категорический императив гласит как практический закон, все же остальные могут, правда, быть названы принципами воли, но их никак нельзя назвать законами; ибо то, что необходимо сделать для достижения той или иной цели, само по себе может рассматриваться как случайное и мы всякий раз можем не быть связаны с предписаниями, если только откажемся от этой цели; безусловное же веление не оставляет воле никакой свободы в отношении противоположного [решения], стало быть, лишь оно и содержит в себе ту необходимость, которой мы требуем от закона.

 

Во-вторых, у этого категорического императива, или закона нравственности, основание трудности (убедиться в его возможности) также очень велико. Он - априорное синтетически-практическое положение,13 и так как понимание возможности положений такого рода наталкивается на большие трудности в теоретическом познании, то легко догадаться, что и в практическом их будет не меньше.

 

Поставив эту задачу, мы сперва попытаемся узнать, не подскажет ли нам, быть может, понятие категорического императива также и его формулу, содержащую в себе положение, которое одно только и способно быть категорическим императивом; ведь решение вопроса о возможности такого абсолютного веления, хотя бы мы и знали, как оно гласит, потребует еще особых и больших усилий, но мы откладываем их до последнего раздела.

 

Если я мыслю себе гипотетический императив вообще, то я не знаю заранее, что он будет содержать в себе, пока мне не дано условие. Но если я мыслю себе категорический императив, то я тотчас же знаю, что он в себе содержит. В самом деле, так как императив кроме закона содержит в себе только необходимость максимы - быть сообразным с этим законом, закон же не содержит в себе никакого условия, которым он был бы ограничен, то не остается ничего, кроме всеобщности закона вообще, с которым должна быть сообразна максима поступка, и, собственно, одну только эту сообразность императив и представляет необходимой.

 

Таким образом, существует только один категорический императив, именно: поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом.

 

Если же все императивы долга могут быть выведены из этого единственного императива как из их принципа, то мы, хотя и оставляем нерешенным вопрос, не пустое ли понятие то, что называют долгом, можем по крайней мере показать, что мы хотим им выразить. [7; с. 82-83]

 

[...] Итак, вопрос состоит в следующем: необходимый ли этот закон для всех разумных существ - всегда судить о своих поступках по таким максимам, относительно которых они сами могут хотеть, чтобы они служили всеобщими законами? Если это такой закон, то он должен уже быть связан (совершенно a priori) с понятием воли разумного существа вообще. Но для того, чтобы обнаружить такую связь, нужно, как бы этому ни противились, сделать шаг за [ее] пределы, а именно к метафизике, однако к той ее области, которая отлична от сферы спекулятивной философии, - к метафизике нравственности. В практической философии, где мы не ставим себе задачей выяснить основания того, что происходит, а рассматриваем законы того, что должно происходить, хотя бы никогда и не происходило, т.е. объективно практические законы, нам | не нужно исследовать, на каком основании что-то нравится или не нравится; в чем разница между наслаждением от одного лишь ощущения и вкусом и отличается ли вкус от общего удовлетворения разума; на что опирается чувство приятного и неприятного и . как возникают отсюда желания и склонности, а из них при содей- g ствии разума - максимы; все это предмет эмпирической психоло- I гаи, которая составила бы вторую часть учения о природе, если рассматривать его как философию природы, поскольку оно основано на эмпирических законах. Здесь же речь идет об объективно практическом законе, стало быть об отношении воли к самой себе, поскольку она определяется только разумом, так как все, что имеет отношение к эмпирическому, отпадает само собой; ведь если/?<ззул( определяет поведение только для самого себя (возможность чего мы как раз сейчас будем исследовать), то он должен делать это необходимо a priori.

 

Вопросы:


Дата добавления: 2018-02-15; просмотров: 358; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!