Проза. Проблематика, идеи и характеры. 7 страница
Реалистическое новаторство Пушкина особенно убедительно сказалось в языке трагедии. В ней впервые было преодолено единство условного „высокого слога“ и резко нарушены принципы монологичности и декламационности, столь присущие классицистской трагедии. Действующие лица „Бориса Годунова“ не декламируют, а рассуждают или запросто беседуют. Поэтому их речь отличается лексическим разнообразием, обилием разговорных оборотов и интонаций. В трагедии используются самые различные пласты национального языка: разговорно-просторечный, церковнославянский, устно-поэтический, архаический и т. д. Реплики персонажей, теряя классицистскую статичность, монологическую обособленность, приобретают характер живого общения. Одним из средств непосредственного перехода конца одной реплики в начало другой, как отметил Г. О. Винокур, „является повторение слов, составляющих вопрос одного из собеседников, в ответе другого из собеседников“. Например: «Воротынский… Как думаешь, чем кончится тревога? Шуйский. Чем кончится? Узнать не мудрено».
Действующие лица «Бориса Годунова» разговаривают на том литературном языке, который создавался в пору Пушкина, и прежде всего им самим. Разумеется, этот язык заметно отличался от языка эпохи «смутного времени». Пушкин разрешает это противоречие, вводя в литературный язык своего времени слова и обороты, свойственные говору русских людей конца XVI — начала XVII века. Для этого им используются и письменные источники, летописи. «В летописях, — признается он, — старался угадать образ мыслей и язык тогдашнего времени». Воротынский говорит у него: «Наряжены, мы вместе город ведать». Карела произносит: «Узреть твои царевы ясны от».
|
|
|
В трагедии нет последовательно проведенной социальной и индивидуальной речевой характеристики действующих лиц. Но на основе литературного языка Пушкин добивается воссоздания социальных и профессиональных стилей речи эпохи: почти каждый персонаж изъясняется фразеологией своей среды. «Стиль трагедии, — сообщал Пушкин Н. Н. Раевскому, — смешанный. Он площадный и низкий там, где мне приходилось выводить людей простых и грубых». Шуйский изъясняется по преимуществу литературным языком, наиболее присущим его кругу. Патриарх обильно оснащает свою речь церковнославянскими словами. Речь летописца Пимена, умудренного опытом и знаниями, одаренного талантом художника, осознающего высокую ответственность своего труда, интеллектуальна, образна, эпична, величественна. Мамка изъясняется языком устно-народной поэзии: «И, царевна! девица плачет, что роса падет: взойдет солнце, росу высушит».
|
|
|
Мастерство Пушкина сказывается и в том, что речь его действующих лиц приобретает новые оттенки в зависимости от их настроения, от обстоятельств, в которых они находятся, наконец, от их развития. Патриарх разговаривает с игуменом благодушно, непосредственно, употребляя просторечные слова ( «Пострел», «Уж эти мне грамотеи!»), а в царской думе — пышно, велеречиво, обращаясь то и дело к церковнославянской лексике ( «сведано», «обретали», «яко прах»). Беседа Бориса с боярами после его избрания на царство ведется приподнято-торжественно, с детьми — ласково-доверительно, неторопливо, а с Семеном Годуновым и Шуйским — властно, отрывисто.
Духовное развитие Григория Отрепьева — Димитрия Самозванца Пушкин отразил и в языке. Григорию Отрепьеву свойственны простонародные слова: «далече», «отселя». Но в роли Димитрия, пройдя в Польше школу образованности, он говорит уже литературным языком, не чуждым риторики и патетики ( «Родился я под небом полунощным»), аллегории и символики ( «Стократ священ союз меча и лиры»), украшенным латинскими цитатами.
Требования жизненной правды обусловили применение в сцене битвы близ Новгорода-Северского русского, французского и немецкого языков.
|
|
|
Пушкин заставляет говорить Маржерета по-французски, а Розена по—немецки, чтобы подчеркнуть их чуждость русским солдатам, которыми они командуют.
При написании трагедии Пушкин великолепно использовал свои достижения в создании глубоко эмоциональной, ясной, мелодической, изящной речи, опирающейся на лучшие традиции общенационального языка. Демократизируя литературный язык, Пушкин настолько смело обращался к разговорно-просторечным источникам общенародного языка, что вызвал недовольство своих современников в особенности такими выражениями, как «И все тошнит», «Ух, тяжело!» в монологах Бориса, «черт с ними; мочи нет» в заключительной реплике Самозванца у фонтана, «вязать Борисова щенка!» в возгласах мужика на амвоне.
Богатство и образность языка «Бориса Годунова» ярко раскрывается в обилии метких слов и выражений, в ряде случаев превратившихся в поговорки: «Ох, тяжела ты, шапка мономаха!»; «Описывай, не мудрствуя лукаво»; «Еще одно последнее сказанье — И летопись окончена моя»; «Наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни».
По выражению М. П. Погодина, Пушкин «ошеломил» публику тем, что персонажи его трагедии заговорили не привычным для этого жанра «языком богов», а простой, ясной, обыкновенной и в то же время «пиитически» увлекательной речью.
|
|
|
Новаторство Пушкина как создателя реалистической трагедии сказывается также в ее композиции. Если Грибоедов в «Горе от ума», хотя бы внешне, сохраняет классицистские единства (действия, места и времени), то Пушкин ниспровергает их полностью. Нарушая единство действия трагедии, Пушкин вводит в нее двух главных персонифицированных героев: Бориса и Самозванца. Первый участвует лишь в шести, а второй — в девяти сценах, действие пьесы начинается и завершается без них. Этим самым Пушкин подчеркнул, что подлинным содержанием его трагедии является социально-политическая борьба, а основным и единственно положительным героем — народ.
Выдвижение на первый план народной массы при отсутствии единого персонифицированного героя, связывающего развитие действия, обусловило хроникальное построение трагедии, ее дробление «на драматические эпизоды-фрагменты с частными коллизиями, разрешающимися на пространстве одной или нескольких сцен» (Шуйский — Воротынский, Борис — Шуйский, Димитрий — Марина и др.).
В развитие действия трагедии входит и любовный мотив, страсть Самозванца к Марине Мнишек, по этот мотив впервые в русской трагедии занял не основное, а сугубо служебное место. Это всего лишь частный эпизод, притом искусно подчиненный обрисовке личности Самозванца, присущих ему пылкости и страстности, которые ведут его даже к признанию перед Мариной своего самозванства.
В композиции трагедии громко звучат лирические мотивы. Главный их источник — образы Бориса и Самозванца. Именно им принадлежит самое большое количество монологов, при этом явно лирической окраски. Монологи Бориса, выражая тревоги его совести, отличаются, по выражению П. А. Катенина, «тоскливой» тональностью. Совершенно иная, разнообразная, чаще всего патетическая, интонация Самозванца, отражающая смену его положения, головокружительную карьеру.
Пушкин стремился к предельной естественности развития действия трагедии. Большинство ее «основных событий происходит на глазах у зрителей», развертывается в строгой постепенности и последовательности. Борис Годунов появляется после того, как в сценах «Кремлевские палаты» и «Девичье поле» его облик и замыслы приобрели полную ясность. Выходу Димитрия Самозванца на сцену предшествуют тревожно-беспокойные слухи, народное недовольство действиями Бориса и накалившаяся распря между Борисом и боярами. Ореол таинственности вокруг имени и личности Самозванца Пушкиным развеивается.
Продолжая традицию Шекспира, создатель «Бориса Годунова» отбрасывает привычное пятиактное членение трагедии и делит ее на двадцать три сцены. Воссоздавая водоворот крупнейших исторических событий, Пушкин вводит в свою поистине эпохально-народную трагедию все основные слон тогдашнего населения. В ней только персонажей с репликами около восьмидесяти. Действие трагедии с калейдоскопической быстротой переносится из одного места в другое и длится с 20 февраля 1598 года по июнь 1605 года.
Сохраняя внешнюю хроникальность, трагедия отличается динамизмом развития. Уже в ее экспозиции, во враждебном Борису диалоге Шуйского и Воротынского, в безучастных репликах народа создается ощущение тревожности и начала будущей смуты. Настроение беспокойства, надвигающейся опасности усугубляется последующими картинами, в которых Отрепьев, увлекаясь честолюбивыми желаниями, решается выдать себя за царевича Димитрия. Это решение — завязка трагедии. Конфликт между Борисом и Самозванцем, осложненный действенным, все определяющим вмешательством народа, обостряясь, движет пьесу. К тому же этот конфликт углубляется мотивом нечистой совести Бориса, повинного в убийстве царевича Димитрия. Пьеса достигает своей кульминации в сцене на площади перед соборам в Москве, в которой юродивый во всеуслышание называет Бориса убийцей. В словах Николки выражен беспощадный приговор народа царю-преступнику. После этого действие идет к развязке.
Соблюдая в развитии действия трагедии постепенность, Пушкин в то же время дает его в самых важнейших, итоговых моментах. С. Н. Дурылин прав, говоря, что «каждая сцена „Годунова“ — динамический итог целого разлива действия, волнующегося за сценой, т. е. в жизни». Пушкин, продолжая Шекспира, нарушает и жанрово-видовую чистоту, такую привычную и обязательную для классицистских трагедий. Приближая трагедию к жизни, к социально-бытовой правде, он густо вносит в нее бытовые ( «Палата патриарха») и комические мотивы. Особенно обильны юмором сцены «Девичье поле» и «Корчма на литовской границе».
Реализуя в развитии действия принцип контраста, Пушкин после торжественно-парадной сцены в Кремлевских палатах дает келью в Чудовом монастыре, вслед за трагической сценой, завершающейся монологом Бориса: «Достиг я высшей власти», располагает комическую сцену «Корчма на литовской границе» и т.д.
В полном соответствии со всем строем реалистической трагедии, с ее языком и композицией находится и стих «Бориса Годунова». Подобно нововведениям Катенина ( «Пир Иоанна Безземельного», 1820), Жуковского ( «Орлеанская дева», 1821), Кюхельбекера ( «Аргивяне») и др., Пушкин вместо традиционного для трагедий «почтенного», «чинного» александрийского стиха (шестистопного ямба) использует пятистопный безрифменный ямб с цезурой на второй стопе. При этом, разнообразя стих, он применяет, хотя и очень редко, всего в трех случаях, стихи без цезуры ( «Ты, отче патриарх, вы все, бояре»), трехударные ( «А прочее погибло невозвратно»), четырехударные ( «И царствовал; но бог судил инее»), пятиударные ( «И сладко речь из уст его лилася») и т.д.
Естественности, богатству интонаций стиха трагедии служат многочисленные «переносы» ( «Москва пуста; во след за патриархом К монастырю пошел и весь народ»), инверсии ( «Давай народ искусно волновать») и другие средства. Но при этом Пушкин, добиваясь, музыкальности, как и всегда, стремится, что отмечено Г. О. Винокуром, «к гармоническому согласованию синтаксического ритма с ритмом стихотворным», благодаря чему «границы речевых тактов в тенденции совпадают с стихотворным членением».
В трагедии применяется и рифмованный стих, в особенности, как бы обособляя их, в польских сценах. Стихотворный текст, когда это нужно по характеру изложения, свободно и искусно перебивается прозаическими вставками ( «Палаты патриарха», «Дом Шуйского», «Царские палаты»), а иногда и целыми сценами: «Корчма на литовской границе», «Равнина близ Новгорода-Северского», «Площадь перед собором в Москве», «Дом Бориса».
В процессе работы над пьесой Пушкин обращается к самым разнообразным средствам, чтобы воссоздать минувший век реалистически. Но строго документированная, правдиво изображающая исторические события, нравы и лица, она живо перекликается со своей современностью. В 1829 году поэт признавался Н. Н. Раевскому, что его трагедия «полна… тонких намеков». Она на самом деле напоминает об участии Александра в заговоре против своего отца, о его растущей подозрительности, о его мистицизме, так совпадающих с характером Бориса Годунова последних лет, об аракчеевском деспотизме, о восстаниях и бунтах солдатских и крестьянских масс.
Исторически верно рисуя своих предков мятежниками, отстаивающими права народа, интересы нации, поэт намекает на свои личные взаимоотношения с самодержавием.
Пушкин весьма заботился о сценичности трагедии и достиг на этом пути больших успехов. Ее сценичность в панораме значительных и интересных событий, в острой конфликтности взаимоотношений царя и народа, царя и бояр, в калейдоскопическом разнообразии оригинальных характеров, в последовательно повышающемся напряжении развивающегося действия, в яркой контрастности сцен, то массовых ( «Красная площадь», «Девичье поле», «Новодевичий монастырь»), то глубоко камерных, лирических ( «Ночь. Келья в Чудовом монастыре»), то эффектных ( «Замок воеводы Мнишка в Самборе». «Ночь. Сад. Фонтан»), то буффонно-комических ( «Корчма на литовской границе»), то глубоко психологических ( «Царские палаты») и потрясающе драматических ( «Площадь перед собором в Москве», «Москва», «Царские палаты»).
«Борис Годунов» первая в отечественной литературе истинно реалистическая трагедия. Новаторская по содержанию и форме, она прокладывала в литературе еще не изведанные пути. Закончив ее около 7 ноября 1825 года, поэт з радостном осознании совершенного им подвига писал П. А. Вяземскому: «Трагедия моя кончена; я перечел ее вслух, один, и бил в Ладоши и кричал, ай-да Пушкин». В полной мере сознавая, что успех или неудача трагедии «будет иметь влияние на преобразование драматической нашей системы», он весьма тревожился за ее прием, предчувствовал, что передней «восстанут непреодолимые преграды…».
Трагедия «Борис Годунов» вызвала переполох, испуг, недовольство в правящих кругах. Николай I и шеф жандармов Бенкендорф всячески задерживали ее публикацию. Самодержец советовал Пушкину переделать трагедию «с нужным очищением… в историческую повесть или роман наподобие Вальтер Скотта». Но поэт решительно отказался следовать вкусам царя. Трагедия появлялась в печати с трудом, отрывками: в 1827 году — «Граница Литовская» в альманахе «Северные цветы»; в 1830 году — «Кремлевские палаты» и «Девичье поле» в альманахе «Денница». В первом издании трагедии, разрешенном лишь в 1831 году, по цензурным условиям была выпущена сцена «Девичье поле».
Драматургическое новаторство Пушкина настолько опередило эстетические вкусы подавляющего большинства его современников, что оказалось непосильным для их понимания, М. П. Погодин, подводя итоги устным отзывам, 20 января 1831 года записал в своем дневнике: «Все бранят Годунова». Отрицательными, за редкими исключениями (Д. В. Веневитинов, И. В. Киреевский, Н. И. Надеждин, Н. В. Гоголь), были и первые печатные суждения. С великой скорбью восклицал в 1834 году Гоголь в статье «Несколько слов о Пушкине»: «Определил ли, понял ли кто „Бориса Годунова“…?». Даже Белинский, исходя из ложных представлений о недраматичности древней русской истории, посчитал трагедию «эпической поэмой в разговорной форме» и, преувеличив карамзинское влияние на Пушкина, видел ее идейную основу в мучениях совести преступного царя. Но при этом критик высоко оценил ее форму. Сравнивая в 1845 году эту пьесу с трагедиями 20—40-х годов, он с полным правом сказал: «Словно гигант между пигмеями, до сих пор высится между множеством quasi-русских трагедий пушкинский „Борис Годунов“.
Проникновению трагедии „Борис Годунов“ на театральные подмостки долгое время препятствовала легенда о ее якобы несценичности, созданная Булгариным, Бенкендорфом, Николаем I и затем поддержанная по преимуществу консервативными деятелями литературы и сцены.
Для сценического представления трагедия впервые была разрешена в 1866 году, но с изъятиями целых сцен; в искаженном виде была поставлена в Петербурге в 1870 году, а полностью ставилась лишь с 1917 года.
Значение трагедии как поворотного этапа в развитии отечественной драматургии было осознано лишь позднейшими читателями, критиками и театральными деятелями. И чем дальше, тем выше поднималась ее оценка. Своим реализмом трагедия „Борис Годунов“ оказала могучее воздействие на все последующее развитие русской драматургии. Особенную печать она наложила на исторические пьесы А. Н. Островского и драматическую трилогию А. К. Толстого. Трагедия вдохновила М. П. Мусоргского на создание одного из вершинных своих произведений — одноименной оперы (1868— 1872). М. Горький назвал Пушкина автором «лучшей нашей исторической драмы „Борис Годунов“.
18. «Евгений Онегин» А.С. Пушкина: художественное своеобразие романа, метод.
«Евгений Онегин» (1823—1831).
Реалистические принципы, так решительно заявленные в трагедии «Борис Годунов» и в других произведениях Пушкина второй половины 20-х годов, с еще большей глубиной воплотились в стихотворном романе «Евгений Онегин». Он задуман, возможно, в 1820 году, во время пребывания Пушкина в Крыму, с семейством Раевских, начат 9 мая 1823 года, а закончен 5 октября 1831 года. Отдельные поправки вносились в роман вплоть до первого его полного издания, вышедшего в 1833 году.
Многочисленные упоминания в романе «Евгений Онегин» писательских имен убедительно свидетельствуют, что Пушкин, создавая роман, опирался па достижения отечественной и западноевропейской литературы, начиная с Гомера.
Основной конфликт романа «Евгений Онегин», как и в ряде предшествовавших произведений, — глубокое противоречие между запросами пробуждающейся, осознающей себя личности и ее средой, так называемым обществом, застывшим в косной неподвижности, живущим по мертвящим канонам. Но цели этого романа уже совершенно иные. Переходя от романтического восприятия и воплощения действительности к критическо-реалистическому, Пушкин ставит перед собой задачу объективного, трезвого анализа своей современности в присущих ей противоречиях. С этой поры творчество Пушкина, по замечательной формулировке И. Киреевского, безусловно принятой поэтом, кристаллизуется как «поэзия действительности».
В романе, поэтизирующем обычное, повседневное, что было в отечественной романистике новостью, как в зеркале, отражается глухая помещичья провинция, крепостная деревня, барская Москва, высший петербургский свет, губернские города (в путешествии Онегина). Границы совершающихся в нем действий: конец 1819 — весна 1825 года.
В общей обличительно-сатирической характеристике дворянства поэт не пощадил и родителей Ольги и Татьяны. Однако именно старики Ларины вызывают сочувствие Пушкина. Причина в том, что их «патриархальная» строгость в отношениях с крестьянами не исключала и доли человечности, привязанности к слугам. Эскизно, пунктирно, но достаточно прямо сказано в романе и о положении крепостных крестьян. Ссылки Маркса и Энгельса на этот роман при объяснении экономических процессов, происходивших в ту пору в России, лишний раз подтверждают его конкретно-историческую верность.
«Евгений Онегин» — роман характеров и нравов. Его сюжетообразующие действующие лица Евгений Онегин и Татьяна Ларина воплощаются не в статике, не в кризисных эпизодах, а в причинно-хронологической последовательности, в постепенном духовном росте, в истории своей жизни, в основных звеньях своей биографии. Отношение автора романа к Евгению почти на всем протяжении повествования — ироническое, но благодушное, при явной общей к нему симпатии. Онегин — аристократ по происхождению и воспитанию, индивидуалист и эгоист по своему нравственно-психологическому облику, как он сложился к своему совершеннолетию. Это «забав и роскоши дитя», законодатель мод, завсегдатай театральных кулис, искусный знаток «науки страсти нежной». Но, будучи человеком беспокойного, острокритического, ищущего ума, он вскоре разочаровался во всем том, что ему было близко и мило с детства, пресытился светской жизнью, стал читать, кроме художественной, русской и иностранной, социально-политическую и даже экономическую литературу (Адама Смита). Это привело «молодого повесу» к недовольству окружающей его действительностью, определило его оппозицию к тогда господствовавшему социальному правопорядку и быту высшего общества.
Дата добавления: 2018-02-15; просмотров: 463; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!