Член парламента от консервативной партии 10 страница
Он спал столько, сколько мог проспать; сон дарил блаженное забвение. Ему часто снилось, что он дома; тогда он чувствовал под головой мягкость подушки, ощущал, как вздымается и опускается грудь Поппи во сне, и слышал, как молочник гремит бутылками в безбожно ранний утренний час. В первые бессознательные секунды пробуждения Мартин не мог понять, где сон, а где реальность.
В самые тяжёлые минуты безысходность становилась гневом. Отчаяние вскипало в Мартине, рвалось наружу в гортанном крике «Сукины дети!», ничтожном бунте против заточивших его здесь. Этот крик напоминал охранникам, что перед ними человек, мужчина, у которого были прошлое и будущее, пока, по их вине, его вера в лучшее не сменилась страхом. Мартина злило, что он оказался здесь не случайно – кто-то выбрал именно его для осуществления своих планов.
Это была странная двойственность. Мартин никогда раньше не оказывался в полной изоляции, никогда не был один, во всяком случае, в течение такого ощутимого временного отрезка. Но внимательный, испытующий взгляд, по меньшей мере, одной пары глаз едва не сводил его с ума. Ничего не говорившие глаза смотрели на него с разных лиц, но их взгляд выдавал одну и ту же жгучую ненависть. Этот непрестанный надзор удивлял Мартина – что он, по их мнению, может сделать? Прогрызть ход в кирпичной стене? Даже если он и смог бы дотянуться до окна, оторвать от заколоченной рамы доски он был бы не в состоянии, как и выжить в одиночку за пределами этих четырёх стен. Говоря языком, понятным его армейским приятелям, он оказался по уши в дерьме.
|
|
|
Были необычные моменты, в которые происходила «смена караула», как называл её Мартин. В такие моменты он оставался один, и это было наслаждением. Он слышал голоса мужчин за дверью, слышал, как они бормотали, сдавая и принимая пост, хлопали сандалиями на кожаной подошве, щёлкали затвором оружия, но ничего не видел и чувствовал себя в каком-никаком уединении. Не то чтобы Мартин мог наслаждаться им в полной мере, его тело не способно было нормально функционировать, и от одной только мысли, каким разбитым, беспомощным оно стало, Мартина охватывала тоска.
Эти бесценные мгновения давали ему возможность подумать о Поппи, в тишине, без аккомпанирующего ворчания и дыхания какого-нибудь волосатого типа, который чистил в углу свой автомат или молился. Мартин громко говорил с женой, наконец-то вслух: «Держись, малышка. Я скучаю по тебе, но ты знай, я всегда рядом. Будь сильной ради меня, моя прекрасная Поппи. Я так тебя люблю».
Некоторые охранники были выходцами из деревни, плохо, убого одетыми. Эти издевались с большей жестокостью. Насмехались над Мартином, кричали ему в лицо слова на непонятном языке, по возможности, били, связывая, не давая возможности шевельнуться, и находили забавным, когда он мочился под себя. Из-за аммиака, разъедавшего ободранную кожу, и чудовищной жары ноги Мартина быстро покрылись язвами. Мучительно было осознавать, что эта невыносимая вонь – его собственный запах. Он даже представить не мог, как её воспринимают остальные.
|
|
|
Однажды появился новый охранник; он вошёл в комнату, громко смеясь. Мартин повернул голову к двери, сердце заколотилось – такое буйное поведение было странным и действовало на нервы. Охранник подошёл к пленнику и внимательно вгляделся в его лицо. Он оказался парнем лет восемнадцати; зубы у него были отличные, белые, и он с готовностью показывал их в улыбке.
– «Манчестер Юнайтед»! – воскликнул он, слишком сильно нажимая на «Р», так что она получилась долгой, грохочущей, почти французской.
Мартин кивнул. Охранник продолжал:
– Дэвид Бэкхем, Райан Гиггз, Уэйн Руни!
Всё происходящее внушало ужас, но Мартин рассмеялся.
– Да, «Манчестер Юнайтед»!
Хотя, по правде говоря, эти слова дались ему с трудом. Фанат «шпор», он ненавидел «Манчестер Юнайтед» всеми фибрами души.
|
|
|
Парень рассмеялся и потрепал пленника по плечу. От этого неожиданного проявления тёплых чувств Мартин, которого мучили, как собаку, ощутил ком в горле. Он сглотнул и шмыгнул носом, чтобы не потекли слёзы. Впервые с момента заточения Мартин услышал понятные ему слова. Язык родной страны, прекрасной Англии, звучал как поэзия.
Совпадение это было или нет, но только с прибытием «Манча Ю», как прозвал его Мартин, жизнь пленника стала несколько лучше. Важным событием для него стало утро, когда ему велели снять с себя одежду. Мартин застыл, изумлённый. Тогда его раздели силой, униформу связали в узел и вынесли из комнаты. Ещё один охранник принёс большую железную посудину, полную чуть тёплой воды, на поверхности которой плавал маленький клочок грязной ткани. Мартин не заметил ни ржавчины, покрывшей железо, ни дыр на тряпочке для мытья; для него это была роскошная ванна в дорогом отеле.
Было восхитительно ощущать, как по коже бежит вода, как она стекает по ногам, по спине. Когда он вымылся, ему выдали традиционную афганскую одежду: длинные штаны наподобие пижамных и хлопчатобумажный кафтан с разрезами по бокам. Мартин был признателен за чистую одежду, ещё больше – за ванну. Посудину ему разрешили оставить себе и пользоваться ею как уборной, и уже это сделало его жизнь сносной.
|
|
|
Вместе с новой одеждой и отросшей бородой Мартин заметил и новое к себе отношение. Он понял, его форменные брюки постоянно напоминали охранникам, кто он такой. Переодевшись, он влился в окружающую обстановку, и бить его перестали. Борода словно воплощала согласие с мусульманскими обычаями, хотя для Мартина она служила лишь напоминанием о несостоявшемся бритье, приближавшем к Поппи. Может быть, охранникам приказали прекратить издевательства, а может быть, они просто к нему привыкли – впрочем, какая разница. В любом случае, это был хороший знак. Мартину предоставили большую свободу, возможность сидеть или же лежать на кровати, и возможность выбирать радовала. Он был благодарен и за это.
Все мысли Мартина занимал побег. Один за другим придумывались и отвергались многие способы выбраться на свободу. В каждой идее было слишком много неясностей. Мартин знал, больше всего возможностей спастись было в самом начале, когда его только-только схватили. Чему его научил опыт? Действовать в суматохе, в панике, использовать отвлекающие маневры, шуметь, драться. Мысленно он снова и снова просматривал руководство по обучению, напрасно ища страницу, которая научила бы его, как быть, оказавшись запертым в тёмной комнате под непрестанным надзором вооружённого фанатика. Какими бы ничтожными ни были шансы, Мартин всё равно хотел попытаться спастись.
Диарея сильно ослабила его. Кожа покрылась блестящей плёнкой лихорадочного пота. Лёжа на матрасе, Мартин пытался услышать звуки за пределами комнаты. Как раз была та редкая минута, когда охранники менялись, предоставив его самому себе. Он решил, что момент настал, выбираться лучше всего через маленькое окно. Свесив нетвёрдые ноги, он потихоньку смог сесть. Кишечник, по счастью пустой, свело очередным спазмом. Покачиваясь, изо всех сил стараясь держаться прямо, Мартин шагнул вперёд и протянул руку, пытаясь схватиться за дверную ручку, но ему не хватило нескольких сантиметров, чтобы дотянуться.
Всё произошло одновременно; он опёрся дрожащей ладонью на раму, ища поддержки, а человек по ту сторону двери повернул ручку. Оба замерли; никто не ожидал столкнуться лицом к лицу с врагом. Повезло Мартину или не повезло – спорный вопрос. Другой охранник мог бы не так рваться на свой пост, и в распоряжении Мартина оказалось бы несколько бесценных минут. С другой стороны, надзиратель мог иметь при себе ружьё, и тогда конец пленника был бы весьма плачевен.
На него, как из зеркала, смотрело изумлённое лицо Манча Ю. Молодой афганец бросил нервный взгляд через плечо и только потом вошёл в комнату; окажись здесь иные свидетели, решать дальнейшую судьбу пленника предоставили бы не ему. Мартин пошатнулся, готовый вот-вот упасть. Манч Ю взял его под локоть и подвёл к кровати. Уложив несчастного, афганец сел перед ним на корточки, словно уставший родитель, который пытается увещевать непослушное дитя. Он был спокоен, в голосе звучала доброта. Глядя в глаза Мартину, афганец покачал головой. Положение было безвыходным. Манч Ю говорил медленно, куда только подевались его бурные эмоции и фирменная улыбка. Он осторожно провёл указательным пальцем по горлу и сказал:
– Джордж Бест.
Мартин без труда понял это сообщение. Он кивнул, растроганный отношением Манча Ю, который вёл себя не как угнетатель, скорее как защитник и друг. Мартин подумал, хорошо, что заступившим на пост оказался именно Манч Ю. Другие, не дай бог, применили бы силу Джорджа Беста…
В самые тяжёлые минуты Мартин думал об Аароне. Он пытался стереть воспоминания, но не мог. Как кончик языка ищет гниющий зуб, так и Мартин ещё больше расковыривал рану, прокручивая в памяти, как в замедленной съёмке, последние секунды жизни друга. От этого становилось муторно, гадко, но, к стыду Мартина, несколько облегчало его собственные страдания. Они убили Аарона и взяли в плен Мартина, а могло выйти и наоборот. Пока он оставался жив, оставалась и возможность, пусть даже ничтожная, что он выберется отсюда и снова увидит Поппи. Он ничего не хотел так сильно, как держать её в объятиях, слышать её прекрасный голос и говорить, как любит её. Как бы плохо ни шли дела, слабый проблеск надежды оставался самым ценным в жизни Мартина, и он свято берёг эту надежду.
Но такие мысли рождали в нём чувство вины. Почему Аарону больше не суждено хотя бы раз обнять свою жену, увидеть малыша, отпраздновать ещё один день рождения, ещё одно Рождество, ещё раз прогуляться в парке, прочитать ещё одну сказку на ночь?
Мечта, нет, молитва Мартина в эти тяжёлые минуты была об одном – чтобы тело друга вернули на родину и там похоронили, как он того заслуживал. Мартин не мог себе представить, что тело Аарона выброшено где-нибудь, и никто его не найдёт. Он успокаивался, лишь нарисовав в своём воображении гроб солдата, который торжественно несли, подняв флаги и отдавая честь, чтобы он покоился с миром в любимой стране.
Мартин внезапно проснулся посреди ночи, ему приснилось, как его будит Поппи. Он узнал свою жену по запаху и прикосновениям. Она гладила его волосы, отбрасывая их со лба, и нежно шептала: «Март… Март… всё в порядке, родной, я здесь». Её слова, прикосновения её пальцев рождали ощущение эйфории. Всё это было по-настоящему. Мартин ощущал её присутствие. Он так скучал по жене, что хотелось плакать, и не в силах был открыть глаза, потому что знал – он потеряет её снова. Сжимая веки, он пытался вернуться в сон, сфокусироваться на нём, удержать её образ.
Проснувшись, сидя на грязном матрасе, в мрачной тюрьме, Мартин почувствовал себя в аду, с особенной ясностью осознав – в мире есть более прекрасное место, куда он хотел бы вернуться, место рядом с любимой женщиной. В такие минуты Мартин скучал по ней сильнее всего.
Он снова погрузился в лёгкий сон; в голове ещё звучали голос и смех Поппи, это было прекрасно и вместе с тем больно.
Тихие размышления Мартина навели его на мысль. Проснувшись, он подумал, а вдруг он не единственный пленник, вдруг в этом же здании держат кого-то ещё? Продолжая размышлять, он предположил, кто бы это мог быть. Что, если в соседней комнате находится человек из того же патруля, может быть, даже знакомый, во всяком случае, такой же солдат?
Такая перспектива была чудесна, она волновала, дарила надежду. Мартин решил спросить об этом Манча Ю, как только увидит. Он не был уверен, сможет ли объясниться с парнем, но попробовать очень хотелось. С другими охранниками Мартин не пытался заговорить, понимая, что, если останется человеком-невидимкой, так будет лучше для всех. Тем, кто неохотно выполнял работу, он не напоминал о своём присутствии, а враждебно настроенных лишний раз не злил. Опыт детства дал все необходимые навыки: не дышать слишком громко и не попадаться на глаза. Просто исчезнуть из поля зрения.
Манч Ю пришёл на следующий день, высоко держа руки над головой, будто только что забил гол. Улыбка не сходила с его лица. Подойдя ближе к кровати, он воскликнул:
– «Манчестер Юнайтед»!
– Да, да! «Манчестер Юнайтед»!
Мартин знал, что дальше.
– Дэвид Бэкхем!
– Да! – Он кивнул. – Дэвид Бэкхем!
Весь спектакль был проще некуда и не слишком-то отличался от разговоров с Доротеей, которую Мартин никогда не навещал без Поппи; оставаясь со старушкой наедине, он смущался, если не впадал в тоску.
Они обменялись общими словами, и Мартин наконец решил взять быка за рога. Он ткнул себя пальцем в грудь, словно Тарзан, и заявил:
– Я – Дэвид Бэкхем.
Манч Ю захихикал и закивал, повторяя те же слова:
– Дэвид Бэкхем.
Понял или нет?
Мартин указал на дверь, желая обозначить всё здание.
– Райан Гиггз? Уэйн Руни? Ещё один Дэвид Бэкхем? – Он старался, чтобы в голосе звучал вопрос.
Охранник кивнул.
– «Манчестер Юнайтед»!
Мартин ещё раз попытался объяснить, показывая на свою грудь:
– Я – Дэвид Бэкхем. Я – солдат, – потом на продолжавшего улыбаться охранника: – Ты – Райан Гиггз, – и на стену: – Здесь есть ещё Дэвиды Бэкхемы? Тут или там? – Мартин указывал пальцем на разные части здания.
Парень просиял.
– А! – воскликнул он, будто до него наконец дошло, и яростно закивал. Мартин замер в ожидании. Манч Ю низко наклонился над лицом Мартина и, выдержав паузу, сосредоточившись на словах, почти прошептал: – Алекс Фергюсон!
Разочарование было таким острым, что Мартин захотел его ударить, но вместо того улыбнулся и прошептал в ответ:
– Нет, кретин, не Алекс Фергюсон и не прочая твоя паршивая команда. Ненавижу тебя, недоумок.
Молодой охранник расплылся в улыбке и похлопал Мартина по плечу.
День был длинный, и до следующей смены караула Мартин чувствовал себя прескверно.
Он надеялся, что там, в большом мире, кто-то пытается его спасти. Конечно, надеялся. Он верил, ведётся какая-нибудь дипломатическая деятельность, или, по крайней мере, большие шишки занялись его вопросом и подключили разведку, чтобы начать переговоры. Это была гонка на время. Успеет ли армия прийти на помощь до того, как захватчики решат его убить? Такая простая схема всегда применялась в отношении заложников. Заложник. Было тяжело думать так о себе. Мартину не приходило в голову, что его упомянут в новостях и что дома могут узнать о случившемся. Но Поппи, конечно, обо всём сообщила группа связи с семьёй. Прежде чем отправить солдат в Афганистан, им объяснили, как всё происходит. Мартин отметил эту информацию, но большого значения ей не придал. Как и другие солдаты, он верил – вероятность, что ему и его семье понадобятся услуги этой группы, весьма и весьма ничтожна. Ситуации, требующие оперативного вмешательства, случаются только с другими людьми, так ему казалось.
Мартин был вне себя при мысли о том, как волнуется Поппи, но даже не мог себе вообразить, что приятели, с которыми он проводил время в баре, узнали его историю из газет, что она известна фанатам «шпор», жителям его города, его страны. Он и представить себе не мог, что статью о нём вырежут из газеты и повесят на стене автомастерской, где он работал, приклеят к плакату у ворот школы, в которой он учился – но именно это должно было в скором времени случиться.
Мартин, как многие, считал себя самым обыкновенным человеком. Чей-то муж, чей-то сын, чей-то сосед; вряд ли он сам или события его жизни могли бы стать предметом интереса незнакомых людей. Ведь такого просто не могло случиться: обычный парень, ведущий обычную жизнь, внезапно попал в такую необычную ситуацию. Мысля логически, Мартин приходил к выводу – такое могло произойти с кем угодно, выбор лишь по чистой случайности пал на него; он ничего плохого не сделал и ничем этого не заслужил. Или заслужил?
Как и Поппи, Мартин мало задумывался о Боге и Царствии Небесном, но в тяжёлых обстоятельствах многое начал воспринимать по-другому. Перебирая причины, почему здесь оказался, Мартин снова и снова возвращался к мыслям о религии. Его поражало, почему во имя Бога и веры люди воюют, с радостью бьют, калечат и убивают друг друга? Хорошая же это религия, раз одобряет такое.
Он пытался понять, чем живущие здесь люди жертвовали ради своих верований. У них было так мало; а если бы не торговля опиумом и поддержка террористической организации, у них не было бы вообще ничего. Бороться и умирать для них значило только ставить под угрозу жизнь и будущее своих близких.
Мартин думал о своей смерти. Интересно, куда он попадёт, если попадёт куда-нибудь? Он просил о помощи, он поверял свои страхи кому-то всемогущему. Представления Мартина о Боге были весьма поверхностными, но он понимал – если уж взялся молиться, надо верить в того, кому молишься. Он не мог с уверенностью сказать, слышал ли кто-то его молитвы, но от них становилось легче. Возможно, он всего лишь успокаивал сам себя, но с той же вероятностью там, наверху, был некто всевластный, посылающий ему спокойствие и надежду. Кто знает…
Мартин по-прежнему представлял себе, как говорит с Поппи, и ясно слышал её голос, видел, как она поправляет прядь волос, чтобы не лезла на глаза, как утирает слёзы тыльной стороной ладони…
Если возможность говорить с женой сквозь тысячи миль и целую жизнь не была ответом на его молитвы, то чем тогда она была?
Глава 7
Готовясь к визиту Роба и майора, Поппи отполировала всю квартиру. Ей было важно показать – всё вокруг сияет чистотой, значит, хозяйка спокойна и держит себя в руках. Мысль, что майор Хелм относится к ней снисходительно, была невыносима. Он должен был понять, она ничем не хуже него. Да, он смог сделать хорошую карьеру – и что теперь? Снова к вопросу о везении. Роб улыбнулся Поппи, когда она открыла дверь. Энтони Хелм стоял за его спиной и топтался на месте, словно собирался передумать и уйти.
Роб прошёл в комнату, оставив Поппи наедине с майором.
– Добрый день, Поппи. Рад вас видеть.
Она понимала, что это гадко, но, как только он открыл рот, из которого посыпались чрезмерно округлённые гласные, и фамильярно улыбнулся, ей захотелось дать ему тумака. Она постаралась не принимать во внимание выражение лица, с которым майор пожал ей руку, а он, в свою очередь, старался не слишком пристально рассматривать нищету обстановки. Красивые голоса завораживали Поппи; с майором Хелмом всё было в точности до наоборот. Его тон был надменным, высокомерным, а тщательно выработанное произношение злило. Поппи совсем не нравилось общаться с ним. Чем больше он говорил, тем сильнее она раздражалась, тем холоднее становилась. В свою очередь, и он, по мере разговора, чувствовал себя всё более неловко. Они были словно вписаны в порочный круг взаимного смущения, и Поппи готова была закричать: «Ради всего святого, да захлопни ты пасть!»
– Проходите, – любезно сказала она, широко открывая майору дверь в комнату.
Сняв берет, он просеменил туда и уселся там же, где и в прошлый раз. Поппи поняла, ему по душе удобство привычки.
– Кто-нибудь хочет чаю?
– Я откажусь, спасибо.
Конечно, подумала Поппи, майор Хелм не рискнёт пить из дешёвых, заказанных по каталогу чашек с трещинами отвратительный чай в пакетиках. Ей не пришло в голову, что он, возможно, просто не хочет доставлять ей неудобств. Он явно задавал тон; вслед за ним и Роб покачал головой. По складкам в уголках его рта Поппи поняла, хочет он чаю или нет, всё равно не пойдёт против течения. Эта мысль вызвала у неё улыбку. Поппи заняла своё место на диване. Теперь все были в сборе.
Поппи отметила, прежде чем начать разговор о чём-то действительно важном, майор Хелм считал необходимым рассказать обязательную часть. Не дай бог, он отклонился бы от привычного сценария. Как любой уважающий себя солдат, он боялся непосредственности и спонтанности. Спонтанность означает отсутствие плана, а значит, ведёт к неприятностям, это и Мартин бы подтвердил.
Дата добавления: 2018-02-15; просмотров: 725; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!