Христианство: «собирайте себе сокровища на небе»

⇐ ПредыдущаяСтр 2 из 2

«Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут, ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше. Светильник для тела есть око. Итак, если око твое будет чисто, то всё тело твое будет светло; если же око твое будет худо, то всё тело твое будет темно. Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма? Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом не радеть. Не можете служить Богу и маммоне. Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело одежды? Взгляните на птиц небесных: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их? Да и кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один локоть? И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них; если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, кольми паче вас, маловеры! Итак не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или что пить? или во что одеться? потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом. Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам»[6].

По-настоящему человек может надеяться только на Бога, а не на других людей, не на власть, богатство, здоровье, телесную красоту, поскольку все это может рано или поздно исчезнуть: «Не надейтеся на князи, на сыны человеческия, - писал Давид-псалмопевец, - в них же несть спасения. Изыдет дух его, и возвратится в землю свою: в той день погибнут вся помышления его»[7]. «Не надейся, душе моя, на тленное богатство и на неправедное собрание, вся бо сия не веси кому оставиши, но возопий: помилуй мя, Христе Боже, недостойнаго. Не уповай, душе моя, на телесное здравие и на скоромимоходящую красоту, видиши бо, яко сильнии и младии умирают, но возопий: помилуй мя, Христе Боже, недостойнаго»[8].

С точки зрения христианства, добро и красота укоренены в вечности, в Боге. Истина, Добро и Красота едины, и их постижение есть обретение единства личности, цельности ее опыта, то есть достижение целомудрия в изначальном, а не поверхностном смысле этого слова. Идеал христианства – святость, то есть соединение воли человека с волей Всевышнего. ««Истина, Добро и Красота», - писал П.А.Флоренский, - эта метафизическая триада есть не три разных начала, а одно. Это – одна и та же духовная жизнь, но под разными углами зрения рассматриваемая»[9].

Добровыражается в любви к ближнему, а любовь к ближнему, в свою очередь, невозможна без любви к Богу, поскольку Бог есть любовь: «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя»[10].

В истории человечества было много попыток найти истоки добра в самом человеке или в определенном общественном строе. Но нравственные правила, рассматриваемые как создание человеческое, легко подвергаются сомнению, становятся безжизненными и тягостными и, в конце концов, объявляются необязательными, относительными, отжившими. Когда добро связывалось с определенным общественным строем, это обычно заканчивалось построением утопических моделей и последующим «крушением утопий земного рая»[11].

Человечеству свойственно стремление к идеалам, и зачастую то, что может быть реализовано исключительно на уровне духовно-личностном, горячими головами переносится в измерение социальное, облекается в лозунги, постановления, санкции, в результате чего получается, что “виноваты идеи”. Государство в таком случае начинает присваивать личность, загоняя ее в те или иные рамки. В результате получается, что даже самые благие идеи оборачиваются катастрофами и не одной детской слезой, а в наиболее безобидных случаях просто не реализуются. Человек идет по линии наименьшего сопротивления: ему легче активно взяться за переделывание мира, чем взглянуть внутрь себя и попытаться хоть что-то там усовершенствовать. Поэтому внутреннюю духовную борьбу с пороками он заменяет внешней борьбой за переустройство общества и, соответственно, вовне ищет причины всех зол.

Например, мечта о коммунизме была связана с построением общества, которое якобы будет избавлено от главного внешнего зла – частной собственности; но при этом от порока алчности оно избавить никак не могло. И откуда человек возьмет силы и вдохновение на борьбу с гневом, завистью, развратом, унынием, властолюбием, если ему внушают, что материя первична, Бога нет, душа вовсе не бессмертна, да и вообще он произошел от животного? Человек произошел от обезьяны, и именно поэтому мы должны любить друг друга – так печально и иронически объяснял абсурдную логику и ненадежность такого добра В.С.Соловьев. Единственная нравственная теория, которая может выжить в таком обществе, – это теория разумного эгоизма. Но в ней уже нет никакого добра, есть только польза и самозащита. «Неправда,- писал Б.П.Вышеславцев, - будто существует какая-то безрелигиозная сердечность в форме гуманности, солидарности, классового сознания и т.п. Самые большие преступления были совершены ради такой гуманности, были оправданы декламациями о любви к человечеству, риторикой в духе Руссо и Робеспьера. Прежде всего можно сказать, что… они потеряли мистическую связь с ближними и с Богом, они потеряли, конечно, свое человеческое Я, забыли о нем, не подозревают о его существовании»[12].

По определению великого славянского просветителя равноапостольного Кирилла, «философия есть добродетельное житие, философия есть избежание всякого греха». Нравственный и онтологический вопросы глубоко сопряжены друг с другом: во-первых, постичь истинное бытие возможно лишь через нравственное очищение, а во-вторых – ответить на вопрос «что делать?» можно только тогда, когда определено, «что есть истинно сущее?». Для этого необходимо самопознание - единое движение собственной души, напряжение всех ее духовно-нравственных и творческих сил. Поэтому вопрос "что делать?" не сводится здесь к изменению мира окружающего. Важно другое: как жить, чтобы не погубить душу? «Единственная религиозно оправданная и не иллюзорная постановка вопроса "что делать?", - писал С.Л.Франк, - сводится не к вопросу о том, как мне спасти мир, а к вопросу, как мне приобщиться к началу, в котором - залог спасения жизни»[13].

Красота, с точки зрения христианства, также укоренена онтологически. Поэтому видимая красота тварного мира – это лишь низшая ступень красоты. Истинно красиво только то, в чем есть отблеск нетварного, нездешнего Фаворского света, присущего Христу изначально и вечно, остававшегося прикрытым плотью и поэтому невидимого в Его земном воплощении, но явленного Им апостолам в момент Преображения на горе Фавор. Именно в этот момент, по свидетельству евангелистов, отверзлись очи учеников Христа и они узрели то, что прежде земным зрением увидеть не могли. Красота как Свет Истины - это не поэтическая метафора, не символ, а реальность бытия Бога, прикосновение Его энергии. Поэтому, как утверждал греческий богослов св. Григорий Палама, «…Истинная и Прекраснейшая Красота… может быть зримой только для очистившего свой ум…»[14]. «Бог есть превосходная Красота, а ум наш, созданный по образу Наилучшего, естественно тяготеет к этой Первообразной Красоте. Он, подобно зеркалу, отражает эту красоту, и получается общение истинной красоты. Ум, созданный по образу Прекрасного, и сам может быть прекрасным, но он может, подобно кривому зеркалу, отражать эту красоту криво, безобразно и таким образом производить зло»[15].

Видимая красота героев рекламных роликов, с одной стороны, и видимая красота лика святого или великолепия природы, с другой стороны, - имеют разную природу. Первая тленна, поверхностна, она существует для того, чтобы привлечь своей яркостью, и используется людьми как приманка. Именно о такой ложной красоте говорится: «Миловидность обманчива, и красота суетна» (Прит. 31:30), «Красота прельстила тебя, и похоть развратила сердце твое» (Дан. 13-56). Красота второго рода восходит к абсолютной божественной Красоте, возводит сердце к иному, горнему миру, побуждает к ликованию и славословию. В истинной красоте не может быть зла и порока, она не может развратить, прельстить («прелесть» - от слова «лесть», или ложь).

Как уже было сказано, античные философы Сократ, Платон, а впоследствии - неоплатоники (за исключением христианских неоплатоников) обесценивали тело, поскольку считали его причиной зла. Христианство оправдывает телесность благою вестью о Преображении и Воскресении. «Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святаго Духа, Которого имеете вы от Бога, и вы не свои?» (1 Кор. 6:19). Св. Иоанн Златоуст писал: «У блудников, воров, развратников тело – гроб, в котором лежит мертвая душа…»[16]. «Не тело виновно в наших пороках, но душа»[17], – утверждал святитель Василий Великий.

Итак, ценности тем выше, чем они более приближены к вечности. Поэтому они находятся друг с другом в отношении иерархии, или соподчинения (в зависимости от их онтологического статуса) – соответственно тому, как иерархичен сам человек: (1) сначала – духовные (богообщение, спасение души), затем – (2) этические (нравственные, описываемые в терминах «добро – зло», «совесть»), и наконец – (3) эстетические (в широком смысле – ценности чувственные, описываемые в терминах «приятности»). Следует заметить, что ценности духовные и этические – это не одно и то же. Точно так же, как нельзя отождествлять такие понятия, как «душа» и «дух». «Душа, - читаем у И.Ильина, - не то же самое, что дух. Душа – это весь поток не-телесных переживаний человека, помыслов, чувствований, болевых ощущений; приятных и неприятных, значительных и незначительных состояний; воспоминаний и забвений, деловых соображений и праздных фантазий и т.д. Дух – это, во всяком случае, лишь те душевные состояния, в которых человек живет своими главными, благородными силами и стремлениями, обращенными на познание истины, на созерцание или осуществление красоты, на совершение добра, на общение с Божеством – в умозрении, молитве и таинстве; словом, на то, что человек признает высшим и безусловным благом»[18].

Таким образом, иерархия ценностей отвечает той онтологической вертикали, которая присуща человеку:

Таблица 2. Соответствие иерархии ценностей онтологической вертикали, присущей человеку.

Человек: онтологическая вертикаль	Иерархия ценностей
Дух	Духовные (богообщение, вера, спасение души, святость)
Душа	Этические (нравственные, описываемые в терминах «добро – зло», «совесть», «милосердие» и др.)
Тело	Эстетические (в широком смысле – ценности чувственные, описываемые в терминах «приятности»)

Признание этой иерархии ценностей в конечном счете укоренено онтологически: его непременным условием является признание абсолютной истины. При нарушении этой иерархии (то есть, в том случае, когда ценности низшего порядка не подчинены ценностям более высокого порядка), нарушается гармония и целостность человеческой личности, которая представляет собой единство духовных, душевных и телесных проявлений. Если человек живет только ценностями «приятного», то необузданная чувственность приводит к рабству: опьяненный свободой бесконтрольных желаний, человек превращается в их раба. Но и «высушенный моральный долг» без богообщения и без любви (как главный принцип недуховного аскетизма) становится обузой, непосильной ношей. Человек способен управлять своими страстями или подавлять их, исходя из альтруистического принципа «я должен», сознательно забывая о себе и о своих прихотях. Он начинает различать добро и зло и поступать в соответствии с этим различением, презирая или стараясь презирать все чувственное как источник зла и падения. Но и в этом рано или поздно обнаруживается деструктивность, поскольку человек следует каким-то на свой манер понимаемым рациональным принципам добра, заглушая голос сердца. «Миссис Скорби часто говорила, что живет для семьи. “Вот это жена! - говорили люди. - Вот это мать!” Стирала она сама, и стирала плохо, но ни за что на свете не соглашалась отдать белье в прачечную. Когда бы кто ни вернулся, его ждал горячий обед даже в середине лета... В два ли часа утра, в четыре ли вы находили на кухне худую, изможденную женщину, с немым упреком глядевшую на вас... Остановить ее никто не мог... В самозваном мученичестве нет ни мудрости, ни добра»[19].

Как в первом, так и во втором случае при отсутствии духовной составляющей человек предстает без Бога в душе, как бы «без Царя в голове». Стихия чувств и нравственный разум находятся в противоречии друг с другом, в состоянии нарушенной целостности. Человек не в силах их примирить: «Не понимаю, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю… Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю» (Римл. 7:15-19)

Дух есть богоподобное начало в душе человека, определяющее его способность отличать добро от зла, истину от лжи, красоту от безобразия – то есть спасительное для души от губительного. Через богообщение глубоко осмыслен моральный долг: он не рассматривается как тяжкое бремя, поскольку следование ему происходит по велению преображенного сердца. «Чтобы дружба не была обузой, верность чтобы в тягость не была…».

«Главный характер верующего мышления, - писал И.В.Киреевский, - заключается в стремлении собрать все силы души в одну силу, надо отыскать то внутреннее средоточие бытия, где разум и воля, и чувство, и совесть, прекрасное и истинное, удивительное и желаемое, справедливое и милосердное, и весь объем ума сливаются в одно живое единство и, таким образом, восстанавливается существенная личность человека в ее первозданной неделимости»[20].

Христианство не обесценивает человеческий разум и не отрицает ценности научного познания. Приписывать христианству противостояние с наукой (а ученым – материалистическое мировоззрение как непременный атрибут) – глубокое заблуждение:«Братия! Не будьте дети умом: на злое будьте младенцы, а по уму совершеннолетни» (1 Кор. 14:20). Интеллект не отбрасывается как нечто ненужное, а рассматривается лишь как инструмент, который человек может использовать как во имя добра, так и для разрушения. Чувственное познание само по себе тоже не есть зло, просто человек должен научиться его направлять, освящать, но при этом не обесценивать абсолютно.

«Полуобразованные люди, - читаем у И.Ильина, - слишком часто верят в «науку» так, как если бы ей все было доступно и ясно; чем проще, чем элементарнее, чем площе какое-нибудь утверждение, тем оно кажется им «убедительнее» и «окончательнее; и только настоящие ученые знают границы своего знания и понимают, что истина есть их трудное задание и далекая цель, а совсем не легкая, ежедневная добыча… Настоящий ученый знает, доколе простирается его знание, и поэтому он духовно скромен. Он ищет и пытается доказывать, он всегда добивается максимальной достоверности и доказательности, ясности и точности, но именно поэтому он знает, сколь трудно это дается, и всегда помнит, что полной достоверности у науки нет… и не переоценивает ни научную мысль, ни науку в целом. Вот почему он не верит в отвлеченные схемы и мертвые формулы и хранит в себе ощущение глубокого, таинственного и священного. Этим и объясняется то обстоятельство, что среди настоящих и великих ученых многие питали и питают живую веру в Бога: их взор не ослеплялся тем, что уже познано и добыто, но оставался прикованным к тайнам мироздания и к скрытым в них богатствам, а созерцание этих тайн пробуждало в них тот внутренний, духовный опыт, от которого родится религиозное настроение и «верующая» вера. Так, истинная ученость не уводит от Бога, а ведет к Нему. Совсем иное дело полуобразованность. Такой человек не умеет исследовать и познавать, он умеет только «понимать» то, что просто и плоско, и – помнить. Он живет заученными формулами, от которых в голове все становится просто и плоско, он принимает это за «ясность» и поэтому воображает, будто все ему ясно и будто он призван все «объяснять» другим»[21].

Христианская культура вообще не отвергает мира, не гнушается им. Находя высшую ценность в Боге, она, тем не менее, предполагает освящение и преображение всех сторон жизни человека – и науки, и искусства, и политики, и семьи, и хозяйственной жизни. «Евангельское благовестие состоит не в том, что земля и небо противоположны и несоединимы, ибо земля обречена греху и люди суть дети греха; но в том, что небо уже сошло на землю в лице Богочеловека, что "приблизилось Царство Небесное"… что возможность и реальность негреховного мироприятия и миропреображения даны и удостоверены. Евангелие несет миру не проклятие, а обетование; а человеку - не умирание, а спасение и радость… Поэтому христианское мироотвержение - есть или условно временная, душеочистительная установка монаха, "отвергающего", чтобы "приобрести вновь", закрывающего глаза, чтобы прозреть,ищущего уединения и сосредоточения, для того, чтобы по новому воспринять Бога, человека и мир; тогда христианин "отвергает" не Божий мир, как объективный предмет, а свои страсти и страстные содержания своего опыта, и, очистившись и прозрев, убеждается, что "нет ничего в себе самом нечистого", ибо "только почитающему что-либо нечистым, тому нечисто" (Римл. 14,14-20)…Наука, искусство, государство и хозяйство суть как бы те духовные руки, которыми человечество берет мир. И задача христианства не в том, чтобы изуверски отсечь эти руки, а в том, чтобы пронизать их труд изнутри живым духом, воспринятым от Христа… создавать, - не отвергая доселе созданное, но творчески преображая его из свободной глубины преображенного духа. Светская культура не погибнет в этом, но преобразится в направлении духовности, в свободном созерцании, в духе любви, в духе органической, искренней формы, в воле к объективному совершенству»[22].

Опрокинутые» ценности.

Аксиология как учение о ценностях появилась в Европе, и ее появление во многом связано с тем, что европейский человек стал подвергать сомнению святыни христианской культуры. Для христианина очевидно, что движение вверх, к миру горнему, к Богу означает движение к Истине, Добру и Красоте, а движение вниз, от Бога, к миру дольнему ведет к упадку духа, к оскудению добра и познавательных способностей, к без-образию. В Новое время философия стала отказываться от онтологии, от поиска вечно сущего и неизменного. Как писал немецкий экзистенциалист Мартин Хайдеггер, стал распространяться онтологический нигилизм. Это повлекло за собой распространение убежденности в относительности ценностей.

Отказ от духовной жизни привел к тому, что разум и чувства, лишенные благодатного скрепляющего начала, пришли в конфликт друг с другом. В результате родилось противостояние между эмпиризмом и рационализмом.

С крушением онтологической вертикали стала разрушаться и ценностная иерархия. Философские понятия, которые обозначали высшее, божественное, истинное, прекрасное и доброе стали казаться пустыми абстракциями, поскольку действительно стали употребляться в отрыве от своего живого содержания. Они остались в языке, но их роль свелась к украшению речи. «Человечество в своей массе, - замечает И.А.Ильин, - оторвалось от духовной почвы и потеряло органическую живую связь с самым корнем духовной жизни. Современный человек не испытывает главных, священных предметов, не любит их, не внимает их зовам, духовно не питается ими и не строит ими своего миросозерцания, своего характера, своего жизненного делания»[23].

С отказом от метафизики утвердилась точка зрения, согласно которой непосредственно нам дано только содержание нашего сознания. Мир, таким образом, стал рассматриваться как самовосприятие сознания, содержание которого раскрывается с помощью рефлексии. Бытие стало отождествляться с сознанием, стало субъективным. Человек углубился в исследование своих познавательных способностей, своего самодостаточного теперь ума, потеряв живую связь с Богом. Сам человек с его сознанием, потребностями стал восприниматься как единственное несомненное и подлинное бытие, как наивысшая ценность.

Онтологический нигилизм привел к господству материализма - как в жизни, так и в теории. В материализме уже окончательно переворачивается с ног на голову иерархия ценностей: все материальное, временное, чувственное одерживает верх над духовным и вечным, поскольку «всякое отрицание Бога и религии немедленно воздвигает идола или фетиша, а всякое отрицание истинного абсолюта в философии сейчас же абсолютизирует какую-либо подчиненную ступень бытия или подчиненную ценность»[24] (выделено мною – С.К.).Для материалистов такой подчиненной ценностью оказывается материя. Она заменяет прежнее божество, и такая замена не требует особого духовного напряжения и глубины мысли: «если Бог невидим и непостижим, то идол виден, понятен, осязаем, - и в этом огромное преимущество для примитивного сознания»[25]. В.С.Соловьев признавался в своей автобиографии: «Когда я додумался, что Бога вовсе нет, а есть только материя, я с таким жаром проповедовал эту новую веру одному приятелю, что он вместо всяких возражений заметил: «Я удивляюсь только одному: почему ты не молишься этой своей материи?»»[26].

«Люди постепенно переложили цель и смысл своей жизни из внутреннего мира во внешний: материя стала первенствовать, духовность перестала цениться; все стало сводиться к земному на земле: небесное в земной жизни и небесное в небесах перестало привлекать взоры и сердца. Механическое начало возобладало над органическим. Рассудок исключил из культуры созерцание, веру и молитву и попытался их скомпрометировать. Учение о любви было вытеснено "спасительным" учением о классовой ненависти; сердца иссякли, глубина измельчала; ум отверг искренность и превратился в хитрость. Содержание жизни стало несущественным; началась погоня за пустой формой»[27].

Основатель позитивизма Огюст Конт обозначил в XIX веке не просто осуществленное просветителями разрушение, но и полное переворачивание иерархии ценностей как христианской культуры, так и классической античности: высшее (вечное, духовное, связанное с богообщением), он объявил низшим, а низшее (чувственное, плотское, временное), напротив, сделал вершиной новой иерархии. Согласно его закону трех стадий, человеческий разум проходит в своем развитии три этапа: теологический, метафизический и позитивный.

Между тем, забытые ценности и философские вопросы, объявленные «беспредметными», прорвались в XIX-XX в.в. в форме иррационалистического протеста. Но речь шла уже не о восстановлении разрушенного единства духовной жизни, рациональности и чувственности: это был отчаянный бунт души против самодостаточного разума, против культа науки. Иррационалисты впали в другую крайность: «виновным» был объявлен интеллект. «Именно интеллект, - писал в своем дневнике датский философ С.Кьеркегор, - и ничто другое, помимо интеллекта, есть то, что следует опровергнуть».

Три стадии духовного развития личности, описываемые Кьеркегором - эстетическая, этическая и религиозная - практически воспроизводят три стадии развития разума, которые рассматривал О.Конт: религиозная, метафизическая и позитивная, только в обратном порядке. Конт оценивал путь «религиозность - метафизичность - позитивизм» как восхождение. Для Кьеркегора же восхождение есть движение в сторону диаметрально противоположную: «эстетическое - этическое - религиозное». «Три стадии» Конта и Кьеркегора, таким образом, обозначили раздробление человеческого опыта на фрагменты и раскол всей европейской культуры на две диаметрально противоположные ценностные вертикали.

Некоторые философы, в основном религиозные, пытались преодолеть этот конфликт, вернув учению о ценностях связь с вечным бытием и построить ценностную вертикаль в соответствии с онтологической. Один из них – немецкий мыслитель Макс Шелер. Ценности, по его утверждению, тем выше, чем они долговечнее, чем менее причастны «экстенсивности», то есть «делимости», и, наконец, чем глубже удовлетворение, которое они дают. В этом смысле наименее вечными являются (1) ценности «приятного», связанные с удовлетворением чувственных потребностей, с «материальными благами», которые в наибольшей степени «делимы» и дают самое мимолетное удовлетворение. Именно поэтому эстетический человек, Дон Жуан, описанный Кьеркегором, впадает в тоску: его разочаровывает временное, поверхностное удовлетворение. Намного выше рангом ценности (2) «прекрасного» и «познавательные ценности». Они неделимы, и поэтому все, участвующие в созерцании красоты или познании истины, получают объединяющую радость. Высшей, по Шелеру, является (3) ценность святого, или божественного, которое объединяет и связует всех причастных к нему и дает наиболее глубокое удовлетворение. Шелер заметил, что не содержание воли определяется внешними ей целями, а, наоборот, цели различаются по тому, какими ценностями направляется воля: добрая личность ставит и благие цели. Целеполагание определяется ценностями.

Тем не менее, общая тенденция угасания идеи вечности сопровождалось раздроблением человеческого опыта на фрагменты, отделением нравственного опыта от познавательного, потерей духовной целостности человека. Ценности истины, добра и красоты стали мыслиться абстрактно, отдельно друг от друга.В XIX-XX в.в. эта фрагментарность нашла свое отражение в глубоком противоречии. На личностном уровне - это противоречие «между умом и сердцем», которое многие почему-то считают неизбежным и смакуют его, не считая это духовной болезнью: «как рациональное существо думаю так, а как нравственно-духовный субъект живу совсем по-другому (или, по крайней мере, хотел бы жить, да не получается в силу ряда объективных внешних причин)». На уровне культурном - это противоречие между верой и знанием, наукой и религией, «калькулирующим мышлением» и «осмысляющим раздумьем»...

В современной философии забвение духовных корней, крайний субъективизм и все оправдывающий релятивизм, превратившие философские размышления о ценностях в игры самодостаточного разума, культивируют так называемые постмодернисты. Лестница духовного восхождения опрокидывается, и ее символы оказываются таким же товаром на полке всемирного супермаркета, как предметы повседневного спроса и глянцевые журналы.

Для того чтобы окончательно утвердилась опрокинутая система ценностей, меняется языковой код цивилизации. Цивилизация избавляется от святынь, поставив их в один ряд с профанными пародиями и объявив тривиальными. Все духовные вершины лишаются тайны, «выравниваются». Священное смешивается с низменным. Ценностная вертикаль превращается в горизонталь: оппозиция добра и зла упраздняется и ее место занимают новые пары противоположностей: «нравится – не нравится», «интересно – скучно», «работает – не работает», «круто – занудно». Таким образом, злое и бездарное выходит из тени, если оно интересно, если оно «работает» («It works!»), то есть воздействует на человеческое сознание и будоражит его, независимо от последствий. Теперь ценности не перевернуты, они вообще «опрокинуты»: нет ни высшего, ни низшего, ни святого, ни грешного, ни добра, ни зла.

Подобную философию И.А.Ильин называл «препарированием личной мифологии».

«Здесь нет единого и зрелого научного метода; здесь все субъективно и произвольно, ибо каждый говорит про себя и о своем: каждый твердит о своей «химере». Ни один не понимает другого; но «все не согласны»: каждый не приемлет чужую химеру, ибо чужая - никому не нужна. Нужна своя: только она есть «истина» - она, родная выдумка, личный миф, «моя сказка»»[28].

Постмодернистская культура - это ярмарка пародий, которая возникла на фоне утраты творческих сил, вдохновения и смысла. Ничего «изобрести» уже нельзя, можно только спародировать, профанировать, эклектично объединить несоединимое или беспощадно разложить неразложимое, уже состоявшееся и онтологически укорененное.
Эпоха, которую вобщекультурном смысле называют постмодернистской, в религиозном смысле можно назвать эпохой неоязычества, в котором святыни, символические фрагменты различных религий, их духовных практик и «знаковых» фигур перемешаны не только со своими антиподами, но и с рекламными «фишками», и поэтому профанированы и сведены к декорациям. В политическом смысле это эпоха плюрализма и единого космополитического государства, причем, как утверждал французский мыслитель Ж.Бодрийяр, политика тоже приобретает форму гиперреальности (то есть симуляции): партии не отстаивают и не борются за что-либо реальное, а противостоят друг другу, «симулируя оппозицию». Экономика ориентирована на каприз потребителя, тем самым окончательно поглощая и порабощая его. В эстетическом смысле это эпоха эклектики и пародии. В этическом смысле – это эпоха так называемых «общечеловеческих ценностей», в ранг которых возведены нравственные ценности либерализма, расслабляющие человека, оправдывающие его пороки и «освобождающие» его от последних мук совести.

На место ценности внутренней духовной свободы приходит ценность свободы как вседозволенности. Но каково содержание этой свободы? Просветители, которые объявили ее абсолютной ценностью, проигнорировали тот факт, что «раскрепощение» человеческой личности влечет за собой не только освобождение высоких творческих сил и устремлений, но и так называемого «дионисийского» начала. Современный мир при постоянных разговорах о свободе и вольном развитии в действительности своим стилем жизни делает человека абсолютным рабом страстей и греховных желаний. «Человек, увлекающийся удовольствиями, - писал в свое время Сенека, - относится с пренебрежением ко всему остальному и прежде всего не дорожит свободой, жертвуя ею в угоду чреву. Не он покупает себе удовольствия, а удовольствия закабаляют его»[29].

Информационная цивилизация делает возможным активное навязывание ценностей при почти полном отключении самостоятельного критического мышления– только в этом случае ими можно успешно управлять. «Нужно раз и навсегда решить, наконец, что телевидение - это суетное дело, это масскульт, - сказал 9 ноября 1997 года в интервью радиостанции «Свобода» генеральный продюсер НТВ Л. Парфенов, описывая новую концепцию телевидения. - Конец ХХ века - это время соблазнов... Телевидение как бизнес, как сфера аудиовизуального обслуживания, которое заглядывает в лицо потребителя, пытаясь узнать: а что ему надо - эротика, спорт, новости, кино, что ему надо еще, к чему он еще стремится? В этом смысле... телевидение вполне угождает потребителю... Всякое увлечение, развлечение и завлечение, особенно средствами телевидения - это вольное или невольное утверждение либеральных ценностей, потому что оно предписывает человеку жить весело, увлекаться, услаждать себя, ублажать себя... В российской же традиции было считать, что жизнь есть тяжкий труд на благо общества, долг перед страной, семьей, родиной...»

Отличительной чертой нового стиля жизни уже является то, что многие потребности определяются вовсе не необходимостью, а диктатом манипулирующего сознанием «знака», «кода сигнификации». Человек отныне приобретает не вещь, он приобретает символприобщения к некой общности, будь то «деловые люди», «элита» или «крутые» (изображаемые в рекламе счастливыми обладателями навязываемых потребителю знаков).

Личность, ориентированная таким образом, теряет потребность и способность к анализу и познанию предмета, сосредотачивая свои усилия исключительно на возможности его приобретения и использования. Гиперреальность как симуляция приходит на смену реальности.
Товары лишаются материальной ценности и обретают символическую. Человек начинает воспринимать и мыслить мир как пространство гигантского супермаркета с сервисный центрами, существующее только для того, чтобы обслуживать клиентов: потребление становится преобладающей ценностью постмодернистского сознания.

У новой цивилизации есть своя собственная мифология, вполне осязаемые и навязываемые СМИ ценности, которые превратились в идолов: комфорт, самоуверенность, вседозволенность. Если мы отделяем задачу соблюдения и защиты человеческих прав от нравственной ответственности человека перед Богом и людьми, то обрекаем человечество на раскрепощение страстей, на такой взрыв инстинктов, который с легкостью превратит общество рационализированного и институционализированного эгоизма в волчью стаю. Так что именем свободы здесь называется вполне определенное мировоззрение, в рамках которого человек предстает не как свободно определяющееся разумное существо, а как животное, свободное во всех своих проявлениях, в том числе самых низменных. Нет такой человеческой низости, которая не могла бы найти себе оправдания в новом сознании, и нет такого злодейства, которое не отыскало бы себе адвоката: все «подпольное» и темное должно быть реабилитировано, дабы средний человек мог навсегда избавиться от мук совести и томления духа.

«Моя свобода ограничена лишь свободой другого человека» - принцип весьма опасный, если он является единственнымсдерживающим фактором. Он обречен стать чуждой и даже ненавистной абстрактной формулой, поскольку, в отличие от внутренне усвоенных религиозных заповедей любви, подкрепленных ценностно, верой, предполагает хронический внутриличностный конфликт: «очень хочется, но нельзя». Чувства постоянно находятся в противоречии с рационально сформулированным правилом. И это трагедия для нерелигиозного сознания. Если для верующего человека следование нравственному закону естественно, поскольку производно от внимательной духовной жизни, сопряжено со стяжанием любви и не требует рациональных доводов, то для неверующего это мука. Рано или поздно он скажет: «А почему я должен следовать тому или иному закону?». Если человек изначально ориентирован только на ценности удовольствия, комфорта, на удовлетворение своих капризов, то все, что является для него препятствием (даже если приведен целый список рациональных доводов), не просто не будет являться для него ценностью, но рано или поздно будет агрессивно сметено, в том числе и другой человек с его свободой. Если утрачена духовная культура, если исчезла внутренняя гарантия легитимности социального порядка, о которой говорил немецкий социолог Макс Вебер, то нравственные ценности остаются без обоснования и человека уже не сдержит никакая сила, кроме полицейской.

«Знаешь ли Ты, - говорит великий инквизитор Христу, - что пройдут века, и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть лишь только голодные. «Накорми, тогда и спрашивай с них добродетели!» - вот что напишут на знамени, которое воздвигнут против Тебя и которым разрушится храм Твой… Поймут наконец сами, что свобода и хлеб земной вдоволь для всякого вместе немыслимы… Говорю Тебе, что нет у человека заботы мучительнее, как найти того, кому передать бы поскорее дар свободы, с которым это несчастное существо рождается. Но овладевает свободой людей лишь тот, кто успокоит их совесть… умы их оробеют, глаза их станут слезоточивы, как у детей и женщин, но столь же легко будут переходить они по нашему мановению к веселью и к смеху…Да, мы заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим им жизнь, как детскую игру, с детскими песнями, хором, с невинными плясками. О, мы разрешим им и грех… и они будут любить нас, как дети, за то, что мы им позволили грешить… И не будет у них никаких от нас тайн»[30].

Отказ от ценностей вечного и святого напрямую связан с провозглашением плюрализма мнений. Как это ни парадоксально, но по вопросу о плюрализме двух мнений быть не может: ни в коем случае нельзя спорить с тем, что истина относительна. Плюрализм вовсе не нейтрален: относительность ценностей здесь расценивается как заведомо верное утверждение, их вечность и непреложность – как заведомо ложное. Следовательно, под поверхностной маской плюрализма скрывается нечто иное, а именно технология приведения умов в состояние отсутствия ценностей и убеждений. На фоне всеобщей духовной релаксации жизнь без убеждений (которая, как утверждал К. Г. Юнг, неизбежно порождает шизофрению) начинает считаться нормой. Когда плюрализм действительно овладевает сознанием, человек допускает все, но от всего «дистанцируется», ничто не является его глубоким внутренним убеждением, кроме боязни убеждений. В.Розанов по этому поводу как-то заметил, что нормативный интеллигент «утром верит в Ницше, в обед - в Маркса, и вечером - в Христа». Честертон высмеивал подобную «широту взглядов» в образе Ричарда Уайта, который «недавно обрел веру, но каждую неделю менял вероисповедание». «Цветущая сложность» былой христианской культуры - и западноевропейской, и русской - сменилась, как это предвидел Константин Леонтьев, упрощенной, всеядной постмодернистской цивилизацией, в которой восторжествовала самоутверждающаяся посредственность, обыватель, прислушивающийся только к своим инстинктам потребитель. Вместо личности - масса, мягко и добровольно принявшая идею, убивающую все личное. «Так к полному удовольствию нашей современной печати, - писал В.Розанов, - настанет «хилиазм», «1000 лет» блаженства, когда будут писаться только либеральные статьи, произноситься только либеральные речи… Скучновато. Ах, канальственно скучновато везде...»[31].

Философия такого общества оказывается лишенной вдохновения, интуиции и содержания, превращаясь в набор абстрактных схем. Как говорил Н.А.Бердяев, философы уже не могут писать «что-то», а пишут только «о чем-то». «Философия, – писал И.Ильин, - сохраняет... видимость научного знания, но именно одну только видимость... Такие мыслители начинают ценить выше всего формальные различия и определения понятий, формальное единство философской «системы», формальные проблемы и постановки вопросов. Утратив живое отношение к предмету, не сознавая, что при таком положении дела, философия неминуемо выродится в комбинацию беспочвенных понятий, они остаются нередко без всякой предметной опоры и начинают ее заменять опорою чужой мысли... Пишутся книги о книгах; строятся особые толкования и понимания чужих идей; чужие воззрения исследуются, как некая самостоятельная ценность; культивируется изощренная библиографическая осведомленность»[32]. А вот как охарактеризовал это состояние духовной жизни М.Хайдеггер: «Когда мысль идет к концу, выпадая из своей стихии, она компенсирует эту потерю тем, что завоевывает себе статус в качестве «техне», инструмента воспитания… Люди уже не думают, они «занимаются философией». В соревновании таких занятий философии публично щеголяют в виде броских «измов» и стараются перещеголять друг друга»[33].

Философия мертва, если она не затрагивает духовно-нравственного начала в человеке, поэтому она не может быть абсолютно нейтральной, никакой, тепло-хладной или, как часто говорят, «объективной и беспристрастной». Даже если она провозглашает себя свободной от ценностей, это означает только то, что сделанный философом духовный выбор не оформлен явно, его позиция относительно добра и зла просто умалчивается по причине отказа от духовной жизни, а следовательно - и ухода от проблем, связанных с духовной жизнью. Но ее можно прочесть «между строк», разгадать по «косвенным уликам».

Почему следование той или иной системе ценностей порождает совершенно различные практические последствия и почему релятивисты, провозглашающие себя нейтральными по отношению к истине, иногда оказываются нетерпимыми? Это означает только то, что релятивизм вовсе не нейтрален: положение об относительности истины здесь имеет «большие права», чем положение об абсолютности. Представления об относительности ценностей, отказ от признания их онтологической укорененности представляет собой в действительности приверженность такой иерархии ценностей, в которой, как правило, все чувственное, инстинктивное, животное, низшее, эгоистическое оказывается на вершине, становится объектом поклонения, а такие понятия, как совесть, вера, любовь трактуются натуралистически или используются как поэтические метафоры.

Под именами релятивизма и скептицизма обычно скрывается метафизическая «спячка», духовная расслабленность, граничащая с цинизмом, желание оправдать любое злодеяние, равнодушие и эгоизм тем, что «добро и зло относительны».

Если же ценности абсолютны, то возникает другой вопрос: как быть с многообразием философских учений, в основе которых лежат различные, иногда противоречащие друг другу ценности? В этом случае, даже не вдаваясь в их онтологические основания, можно предложить следующий вполне практический критерий «оценки ценностей» с точки зрения их духовно-нравственного содержания: это согласие «оценивающего» на то, что убежденный сторонник рассматриваемого учения станет его соседом, родственником, другом, супругом, начальником и т.д. – то есть станет непосредственно взаимодействовать с ним. «А хотелось ли мне оказаться рядом с тем или иным философом, чтобы он непосредственно на мне продемонстрировал свои духовно-нравственные принципы?» Важно, чтобы «оценивающий ценности» был именно объектом, а не субъектом нравственного действия, оправдываемого той или иной философской теорией. Именно объектом, поскольку восхищение философской теорией зачастую связано с ее эстетической привлекательностью, оригинальностью – тем более, если она дает веские основания для самооправдания.

Если человек примеряет теорию на себя и представляет себя в качестве субъекта действий, оправдываемых рассматриваемой теорией, то действия, попирающие нормы нравственности, не будут с необходимостью различимы, поскольку страдания, ими приносимые, действующий не всегда сможет оценить адекватно. Именно для оправдания порока существует так называемый двойной стандарт: «Мне можно, но другому, тем более по отношению ко мне, - нельзя». В случае же, когда оценивающий сам страдает от действия, направленного на него и оправданного философской теорией, практические нравственные следствия рассматриваемой теории для него очевидны. Можно, подобно Диогену Синопскому, разгуливать по улице с фонарем и кричать: «Ищу человека!». Но можно и оказаться побитым палками тем же самым Диогеном. Весьма притягательно победно «посадить в лужу» собеседника, как это делали софисты, но стать объектом их манипуляции вряд ли кто сочтет приятным. Мнящий себя сверхчеловеком и его униженная жертва, несомненно, по-разному отнесутся к этике Ницше. Иначе говоря, «оценивающий ценности» должен принять именно роль «другого» - того самого «другого», о котором, формулируя то или иное правило нравственности, можно было бы сказать: «Поступай с другим так…». Если нравственные следствия философской теории не дотягивают до золотого правила нравственности (которое объяснимо лишь с точки зрения религиозной онтологии), то они всегда чреваты двойным стандартом. Двойной стандарт неизбежен, если принимается положение об относительности ценностей добра и зла, которое, в конечном счете, вытекает из отрицания ценностей вечного и святого.

[1] Ильин И.А.Соч. В 2 т. Т. 2. М., 1994. С. 41.

[2] Платон. Соч. в 4 т. Т. 3. М., 1994. С. 286-287

[3] Платон. Там же. С. 16.

[4] Фрагменты ранних греческих философов. М., 1990. С. 193.

[5] Платон. Там же. С. 21.

[6] Евангелие от Матфея. Гл. 6.

[7] Из 145 псалма.

[8] Песнь 7 покаянного канона.

[9] Флоренский П.А. Столп и утверждение истины. Т.1. Ч. 1. М., 1990. С. 75.

[10] Евангелие от Матфея. Гл. 22.

[11] Новгородцев П.И. Об общественном идеале. М., 1991. С. 204.

[12] Вышеславцев Б.П. Сердце в христианской и индийской мистике // Вопросы философии. 1990. № 4. С. 64.

[13] Франк С.Л. Смысл жизни. Берлин, 1925. С. 46.

[14] Чернышева А.Н. Философия исихазма и формирование архетипов древнерусского религиозного искусства. Дисс. Канд. Филос. Наук. Специальность 09.00.04 – эстетика. М., 1998. С. 91.

[15] Архимандрит Киприан (Керн). Антропология св. Григория Паламы. М., 1996. С. 364.

[16] Сердце чисто созижди во мне, Боже! М., 1995. С.176.

[17] Там же. С. 53.

[18] Ильин И.А. Соч.: В 2 т. Т. 2. М., 1994. С. 12.

[19] К.С.Льюис. Любовь // Мир и Эрос: Антология философских текстов о любви / Сост. Р.Г. Подольный. М,1991. С.206-212.

[20] Лосский Н.О. История русской философии. М., 1991. С. 16.

[21] Ильин И.А. Указ. соч. С. 92-93.

[22] Ильин И.А. Основы христианской культуры. Мюнхен, 1990. Гл. 2, 4.

[23] Там же.

[24] Вышеславцев Б.П. Философская нищета марксизма. Франкфурт-на-Майне: Посев, 1971. С. 98.

[25] Там же.

[26] Соловьев С.М. Жизнь и творческая эволюция Владимира Соловьева. Брюссель, 1977.

[27] Ильин И.А. Указ. соч. Заключение.

[28] Ильин И.А. Соч.: В 2 т. Т. 2. М., 1994. С. 24.

[29] Сенека, Луций Анней. О счастливой жизни. Римские стоики. М., 1998. С. 252

[30] Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. Роман в 4 частях с эпилогом. Ч. 1-2. М., 1981. С. 325-329.

[31] Розанов В.В. "Обескровленные" журналисты // Розанов В.В. Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови. - СПб., 1914. С. 123.

[32] Ильин И.А. Указ. соч. С. 22.

[33] Проблема человека в западной философии. М., 1988. С. 319.

Контрольные вопросы:

1. Что такое аксиология?

2. Кто из философов впервые применил понятие ценности?

3. Каким образом связаны онтология и аксиология?

4. Чем, по-Вашему, обусловлено признание относительности ценностей?

5. Какие тенденции изменения ценностных ориентаций наметились в Новое время?

6. Каким образом связаны ценности и целеполагание?

7. Как Вы можете охарактеризовать динамику ценностных ориентаций за последнее столетие?

Темы рефератов:

1. Роль СМИ в формировании ценностей.

2. Ценностная обусловленность социального действия.

3. Возникновение и развитие аксиологии.

4. Отнесение к ценности и оценка.

5. Святыня и социальный идеал.

6. Просвещение как мифология Нового и Новейшего времени.

7. Ценности потребительского общества.

8. Социокультурная динамика: ценностный подход.

9. Расширение исторической морфологии в универсальную символику: сравнительные морфологические таблицы О.Шпенглера. «Одновременные эпохи духовной жизни».

10. Учение Платона о Благе.

11. Проблема ценностей в философии М. Шелера.

12. Истина, Добро и Красота в христианстве.

Дата добавления: 2018-02-15; просмотров: 678; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 12

Мы поможем в написании ваших работ!