Между учительством и персонажностью.

⇐ ПредыдущаяСтр 4 из 4

Персонажность - это не только неустранимое свойство мышления вообще, но особенно тяготеющее над русской литературой, которая с самого начала (18 век) была надергана из европейских цитат. Поначалу это воспринималось как подражательность, но ведь можно в этом увидеть и особый "постмодерный" тип словесности, который в России стал так рано развиваться именно потому, что Новое время - "модерн" - в ней запоздало на несколько веков, а то и вовсе было пропущено (Ренессанс, Реформация). Новое время явилось в Россию сразу в форме постнового: грандиозной архитектурной цитаты из европейских источников, каким стал Санкт-Петербург. В сущности, все культуры, запоздавшие на праздник европейского Нового времени, должны быть особо чувствительны к постмодернизму, как к искусству цитатно-вторичному. Потому в Америке и в России постмодернизм был схвачен на лету и прижат к сердцу, как долгожданное право на вторичность.

Русская литература с самого начала делится на два русла: продолжение средневековья (премодерна), с его избытком учительского пафоса, - и начало постмодернизма, с его цитатными играми. Поздний Толстой еще принадлежит средневековью, ранний Пушкин - уже постмодерну. "Евгений Онегин" - это "энциклопедия русской жизни" в том смысле, что энциклопедия, как правило, состоит из сокращенных выжимок и откровенных цитат - оригинальность в ней не только не поощряется, но загрязняет чистоту жанра. К.ак заметил Абрам Терц (А. Синявский) в своих "Прогулках с Пушкиным", "в столь повышенной восприимчивости таилось что-то вампирическое... вся полнота бытия вместилась в момент переливания крови встречных жертв в порожнюю тару того, кто в сущности никем не является..." А за век до того Достоевский восторгался именно "всемирной отзывчивостью" Пушкина, который "мог же вместить чужие гении в своей душе, как родные".

Вампиризм или всемирная отзывчивость? Как ни относиться к этой цитатности русской литературы, очевидно, что эта цитатность тем более заложена в русской философии , которая заимствует монументальные западные идеи - шеллинговские, гегелевские, фейербаховские, ницшевские, марксовские - вкладывает в них учительную страсть, экзальтацию, средневековый религиозный пафос, но вместе с тем не может скрыть своей подражательности и оттого так легко, по-хлестаковски, играет этими идеями, выдергивает их из системных гнезд и жонглирует ими к восторгу мыслящей публики, победоносно выжимает их на гибких, но слабых руках, как цирковой тяжеловес - пустотелые штанги. Если Соловьев - средневековый, то Розанов - постмодерный тип русской философии, который показывает дутый, нахватанный, "осыпающийся" характер всех здешних идей.

Но суть в том, что домодерный и постмодерный типы не только порознь существуют, но чем дальше, тем больше соединяются в русской литературе, и это самое оригинальное в ней. Соединяются иногда неорганически, как у Гоголя, с его расколом на средневековый пафос учительства и сказово-персонажную игру. Или органически, как у Достоевского, с его сплошной персонажностью и тем более раскаленным учительством.

В философии, однако, такого сочетания еще не было, да и вообще постмодерное начало в ней выражено гораздо слабее, чем в литературе. Почти сплошь средневековые учителя и пророки: Соловьев, Федоров, Флоренский, Бердяев, Булгаков, Федотов... - честные, мыслящие, совестливые, жертвенные. (3)

Пушкина, Платонова, Булгакова, Набокова еще не было в русской философии. Между тем оригинальность русской мысли могла бы состоять именно в сочетании домодерных (средневековых) канонов, их метафизической взыскательности и радикализма, - с постмодерными (концептуалистскими) приемами цитатности и персонажности. Книга Книг и состоит из двух таких слоев. Средневековье - на уровне книг. Постмодерн - на уровне Книги. Чем глубокомысленнее канон, тем вернее он выдает себя в качестве шаблона. В Книге Книг средневековая, "важная", учительная традиция русского мышления становится персонажной, заключается в кавычки.

ПРИМЕЧАНИЯ

(1)А.Ф.Лосев. Диалектика мифа, в его кн. Философия. Мифология. Культура. М., Политиздат, 1991, с.81.

(2) Gilles Deleuze & Fеlix Guattari. What is Philosophy? Transl. by Hugh Tomlinson and Graham Burchell. New York: Columbia University Presss, 1994, p. 69.

(3) "Играют" только Леонтьев и Розанов - но в какой мере это игра философская, а не публицистическая или литературная?

ЧТО ТАКОЕ ОБРАТНАЯ ЦИТАТА?

У разных мыслителей были свои любимые концептуальные персоны: Сократ - у Платона, Заратустра - у Ницше, Иоганнес Климакус, Виктор Эремита и Иоганнес де Силенцион - у Кьеркегора... В Книге Книг такими концептуальными персонами являются сами Платон, Ницше и Кьеркегор. А также Гегель, Соловьев и многие другие мыслители, которые волей Книги превращены в мыслящих персонажей. Это бал-маскарад концептуальных персон, созванных на праздник мышления из всех эпох и разделов мировой философии.

Соответствующие разделы Книги книг создавались методом обратной цитаты. Прямая цитата - использование в своей речи чужих слов. Обратная цитата - передача своих слов другому автору. Прямые цитаты позволяют мне подсоединить мысли других авторов к моей мысли. Обратные цитаты позволяют подсоединить мою мысль к мысли других авторов. Обратные цитаты нужны потому, что другие мыслители создали некое поле мысли, которое еще не нашло себе - да и никогда не найдет - полного выражения ни у самих этих мыслителей, ни у их последователей. Мысль Гегеля больше того, что сказал сам Гегель - она продолжает мыслить во мне, и я продолжаю мыслить в поле его мысли. Обратные цитаты - это попытки еще и еще раз, на новом материале, актуализировать некую мыслительную систему, которая сама остается чистой потенциальностью. В манере Гегеля или Канта можно производить бесконечное число новых высказываний, соотнося потенциальность их мысли с актуальностями новых мировых явлений и предметов. (1)

У самого Гегеля нет высказываний по поводу Октябрьской революции, второй мировой войны или Интернета - а между тем гегелевской мысли есть что сказать по этому поводу:

"Реализация Абсолютной Идеи в период ее исторического созревания проходит через фазу, которую можно охарактеризовать как попытку самоубийства."

Как, разве вы не читали? Это заметки Гегеля на полях книги Ленина "Государство и революция"?

Вместо того, чтобы вписать в Книгу Книг все необходимые цитаты, мы предпочтем вписать цитаты из этой книги во множество других книг и систем мысли, где они будут прочитаны в надлежащем контексте. Поэтому многие примечания из Книги Книг отсылают к тем трудам и страницам, куда уместно было бы вписать данный отрывок. Порою это неизвестные произведения великих мыслителей, например, незаконченный трактат Гегеля "История за пределом логики" или набросок ницшевского афоризма "Воля к поражению".

В том случае, если обратные цитаты взяты из опубликованных сочинений, точно указывается источник, вплоть до номера страницы и строки, где мог бы иметь место иной поворот мысли. Например:

^Возможное по сравнению с действительным есть бытие первого и третьего порядка, тогда как действительно обладает только одним порядком, а именно вторым, поскольку оно воплощает одни возможности и создает другие.^
Г. В. Ф. Гегель. Наука логики, в 3 тт. , т. 2, "Учение о сущности", М., Мысль, 1971, с. 188 (книга 2, "Учение о сущности", раздел 3, "Действительность", глава 2, "Действительность", подраздел А, "Случайность...", параграф 2, конец первого абзаца).

Разумеетесь, не трудитесь искать на этой странице вышеприведенную цитату - она вписана туда Книгой Книг и принадлежит алтер-Гегелю, той альтернативной возможности гегелевской мысли, которая не воплотилась в его сочинениях, но создана ими. Для простоты восприятия я буду обозначать обратные цитаты не обычными кавычками, а обращенными острием вверх. (2)

Читатель обнаружит, что определенная фраза могла бы быть вписана в Гегеля, другая - в Декарта, третья - в Платона, но таким образом, что если вписать эти фрагменты в их книги, сами эти книги и учения могли бы развиться в другом направлении, быть иноположенными себе. Эти фрагменты служат альтернативному осмыслению знакомых нам учений, интенсификации тех или иных мотивов через предположение иных поворотов и возможных перипетий их логического развития. Это "цитаты наоборот." Книга Книг раздает свои пассажи другим книгам вместо того, чтобы заимствовать у них. Концептуальные персоны, как "ходатаи" за возможные системы мысли, рассылаются сразу во все направления - и в прошлое, и в будущее. Задача Книги Книг - не критиковать, а интенсифицировать предыдущие системы и учения, предложив опыт альтернативного их прочтения. Если гегелевская история философии снимает все предыдущие учения в своей системе, как бы синтезирует их, то Книга Книг, как альтернативная (и проективная) история философии, есть опыт интенсификации предыдущих учений, опыт их достраивания изнутри, так что они обретают наибольшую степень мыслительной напряженности в отношении с самими собой, точнее, с теми, какими они могли бы быть.

Например, в Сократа я вписываю ^Я не знаю, что я знаю^, а в Декарта ^Я действую, следовательно, я мыслю^. Я выясняю те потенции мысли, которые обнаруживаются за историческими пределами этих учений, - только благодаря им, но одновременно и вопреки им. Я полагаю, что высказывание "я не знаю, что я знаю" принадлежит не мне, но и не историческому Сократу, а, условно говоря, альтернативному Сократу. Моя история философии есть одновременно история ее возможностей, ее альтернатив, т.е. история, прочитанная как бы в обратном порядке, не от предыдущих систем к моей, а от моей ("не-Системы") - к предыдущим. Это есть анизотропная история философии, т.е. такая, которая демонстрирует обращенный ход времени - время судьбы, которое движется навстречу времени жизни, из конца в начало. Я вписываю в историю философии те альтернативы, которые исходят из нее же - но возвращаются к ней в виде иного Сократа, иного Декарта, иного Гегеля. В этом смысле Книга Книг наполнена анти-цитатами - т.е. не выписками, а так сказать, вписками или приписками. В Гегеля вписывается иной Гегель. Алтер-Гегель позволяет обозреть целый континент гегелевской мысли за пределом того, что уместилось в маленькое пространство его биографии и фактических сочинений. Мне претит жанр "Анти-Дюрингов", "Анти-Прудонов", "Анти-Махов", в котором подвизались классики марксизма, мастера быстротекущей и быстровянущей полемики. Если тебе есть что сказать против данного мыслителя, скажи за него - ведь эти мысли вызваны им самим и суть продолжение его собственных мыслей, альтернативные ветвления, "бифуркации" на древе его сознания.

А далее за фигурой алтер-Гегеля, который мог противоречить самому себе и быть предтечей и Кьеркегора, и Хайдеггера, вырастает еще более гигантская фигура мета-Гегеля, современника не только французской, но и русской революций, обеих мировых войн, а также всех событий мировой истории, свершающихся после гегелевской кончины. Подобно Абсолютному Духу, гегелевская мысль не умирает со смертью автора (хотя, возможно, и рождается вместе с ним), но продолжает незримо пребывать и расширяться в континууме сознания, что и отслежено серией обратных цитат - возникающих во мне гегелевских мыслей. В этом же континууеме есть место и мета-Сократу, и мета-Декарту, и мета-Лейбницу, и мета-Кьеркегору...

Поэтому цитаты из Книги Книг вписываются не только в конкретные произведения других мыслителей, но в их учения и системы, взятые как целое, как совокупность всех произведений. Я полагаю, что главным произведением каждого мыслителя и писателя является то, которое называется его собственным именем, что главное произведение Гегеля называется "Гегель" - как метапроизведение, включающее не только сумму всех его произведений, но и его жизнь, и его метод, а главное - все то, что может быть помыслено на основании этого метода о тех предметах, которых не касалась мысль самого Гегеля. Мета-Гегель включает и альтернативного Гегеля, поэтому вписыванием в Гегеля цитат из иного Гегеля мы способствуем созданию нового всеобъемлющего произведения под названием "Мета-Гегель". В каждую философию акт инополагания включается как ступень ее самодвижения. Именно на этом метауровне и строится Книга Книг, поэтому она наиболее прямо соотносится с метасистемами других философом, с мета-Гегелем, а не его конкретными произведениями, которые, конечно, заключают в себе альтернативы более низкого порядка.

В самом типическом случае - как соотносится критическое письмо с текстом произведения? Очевидно, критик выписывает из текста ряд цитат и по-своему связывает их между собой, дает им определенную трактовку. Но тем самым происходит обратное: критик вписывает свои толкования в текст произведения. Цитаты должны рассматриваться не только как выписки из первичного текста, но как та рамка, или арматура первичного текста, в которую вписывается вторичный текст. Если я выписываю что-нибудь из другого автора, то тем самым я вписываю в него свой собственный текст. Если в начале и в конце своей статьи я привожу выдержки из Гегеля, то тем самым вся моя статья вписывается в гегелевский текст - это две совершенно равнозначные и обратимые операции. Но так они воспринимаются только с высокого, метатекстуального уровня целой культуры, а Книга Книг выводит этот метатекстуальный уровень в самый обычный текст, отчего и возникает впечатление странности таких цитат, как будто вывороченных наизнанку.

Если в моем мышлении встречаются "гегелевские" места, зоны гегелевского сознания, которые я отмечаю цитатами из него, то и в гегелевском мышлении встречаются такие зоны, куда могли бы вместиться мои высказывания. Такова взаимоналожимость мыслительных миров, которая очерчивается речевыми интервенциями, прямыми и обратными цитатами: если я могу мыслить Гегелем, то и Гегель может мыслить мною.

В истории мысли есть белые пятна. Например, неизвестно, что думал - и думал ли - Бердяев о Бахтине. Да и обратное отношение тоже почти неизвестно. А между тем очень многое сближает этих двух авторов, из всей русской философии 20-го века более всех известных на Западе. Персонализм, установка на другого, этика личной ответственности... Но нет ни одной исторической ниточки, протянутой между ними. А вот в области философии между ними туго натянутый канат. Наша воображаемая философия, включая систему обратных цитат, позволяет обнаружить эту реальность мысли, наполнение мыслительного континуума, которое по какой-то причине выпало из истории, не воплотилось биографически, фактуально. Обратная цитата - это не то, что я думаю Бердяевым или Бахтиным, а то, что они"мною" думают друг о друге. Это не мои мысли, а их мысли, пропущенные через меня, реконструированные в мыслительном континууме. Конечно, с исторической точки зрения это подделка и выдумка, но с точки зрения собственно философской это дальнейшая разработка метатекстов мышления, заполнение белых пятен на его

ПРИМЕЧАНИЯ

(1)Существует даже такая компьютерная программа на английском языке - "Кантовский генератор", которая вполне бессмысленно продуцирует любые высказывания в манере Канта, пользуясь словарем и идиоматикой его сочинений.

(2) Я хотел бы использовать обычные угловые кавычки, повернув их острием внутрь, к цитате, но увы, на моей русской клавиатуре нет такого значка.

ЧТО ТАКОЕ ВИРТУАЛЬНАЯ КНИГА?

Обычно мы приобретаем книгу не для того, чтобы ее читать, а чтобы иметь возможность читать ее - когда-нибудь, в условное время и в условном месте. Книга присутствует в нашем сознании своим заглавием, именем автора и неким общим представлением о ее теме и стиле, которое получено от отрывочного чтения нескольких строк и страниц. На каждую реально прочитанную книгу приходится десять-двадцать книг виртуальных, которые тем не менее сохраняют для нас свою ценность, поскольку содержат ответы на основные вопросы:

Кто написал книгу?
О чем написана книга?
Какие основные темы и понятия в ней трактуются?
На каких страницах содержатся те несколько отчеркнутых строк или абзацев, которые дают суммарное представление о позиции автора и которые можно процитировать в знак нашего знакомства с этой книгой.

Иными словами, несколько строк с титульного листа книги и с двух-трех наиболее значимых страниц- в общей сложности, 30-50 строк - содержат в себе чуть ли не половину той информации, которые несет в себе книга. Именно эту предельно сжатую информацию мы приобретаем о подавляющем большинстве книг, что позволяет нам с некоторым основанием утверждать, что мы с "этой книгой знакомы", можем "использовать ее в работе" и т.д.Прилежное чтение книги подряд, от корки до корки - все более редкий случай в век информационного взрыва, когда список книг, успевших стать классикой, все растет, а время, отпущенное на их чтение, все сокращается (кино, телевидение, компьютер...).Но даже в случае самого внимательного чтения в памяти, как правило, остается некое размытое смысловое пятно, на котором четко выделяются все те же параметры: имя автора, название книги, основные темы и идеи, несколько характерных слов, терминов, выражений.

Например, после чтения книги Михаила Бахтина "Проблемы поэтики Достоевского", одной из самых интеллектуально насыщенных русских книг 20-го века, остается в памяти примерно следующее:

Михаил Бахтин
Книга о Достоевском
Диалогическая позиция автора. Сознание живет только в диалоге с другим сознанием. Истина диалогична. Полифонический роман. Множество равноправных голосов, среди которых голос автора не имеет привилегии. Жизнь персонажа - эксперимент,поставленный над самим собой ради проверки идеи. Нет характера - только то, что я сам думаю о себе. Точка зрения. Слово с лазейкой- всегда остается право переиначить его смысл, перетолковать чужое слово. Нет новых слов, любое высказывание -ответ на ранее сказанные слова, реплика в нескончаемом диалоге идей и культур. Карнавал, мениппея, увенчание и развенчание шутовского короля, разрушающий и обновляющий смех, жизнь на границе, беременная смерть... (Тут уже "книга о Достоевском" переходит в "книгу о Рабле", где более полно излагается теория смеха и карнавала).

Итак,читательская память работает с очень коротким конспектом даже внимательно прочитанной книги. Память переходит в воображение, творчески перерабатывает, домысливает книгу, создает систему отсылок и возражений, прокладывает путь к иной теоретической модели именно на основании очень сокращенной записи читательских впечатлений. Собственно, избирательное запоминание и мысленное сокращение книги - уже акты творческие.

Виртуальная книга содержит в себе все минимально необходимое для представления о книге, о ее содержании, основных вопросах, позиции автора. Она включает несколько отрывков, готовых к употреблению цитат, которые можно привести как конкретный пример постановки проблемы и авторского подхода. В отличие от фактических книг, обладающих толщиной и весом, виртуальная книга состоит из одного-двух листков, создающих, однако, объемную иллюзию книги как целого. На этих листках написано именно то, чем книга остается в памяти - или создается в воображении. Этим виртуальная книга отличается от простого афоризма, отдельной "мысли" или "изречения", которые сообщают лишь то, что они сообщают. Для виртуальной книги необходимо, как минимум, заглавие, которое позволяло бы воссоздавать возможный контекст каждого отрывка, умозаключать от части к целому. Эффект книги как целого содается именно отношением заглавия к фрагменту.

Разумеется, виртуальные книги не могут и не притязают заменить книги субстанциальные, многостраничные. Но этот особый книжный жанр имеет право на существование, поскольку отражает реальность нашего читательского опыта, тот способ, каким книги существуют в сознании. Виртуальная книга - это мыслительная форма книги без ее текстуального наполнения; это функция книги, отделившаяся от ее бумажной массы; это знак книги без означаемого... Это весеннее предчувствие, эсхатологическое ожидание книги, которое никогда полностью не сбывается, но позволяет интеллектуально пережить и читательски освоить феномен книги именно в силу ее субстанциального отсутствия, как чистую возможность, не запятнанную ущербным исполнением.

Тем более виртуальные книги имеют право на существование в виртуальном пространстве. Это прозрачное пространство создано не для громоздких фолиантов, которые вызывают резь в глазах и утомление в теле, - но именно для тех книг, которые приобретают объем и "растяжимость" в нашем читательском воображении. Как виртуальное пространство есть наглядно представленная мысль о пространстве, так виртуальная книга есть наглядно представленная мысль о книге, чистый эйдос, пластически-знаковая форма книги. Виртуальная книга отвечает метрике виртуального пространства, где перемещение от одной идеи к другой совершается со скоростью мысли, а не со скоростью пере движения по коридорам библиотеки, в поисках одной нужной книги из тысяч книг и одной нужной страницы из сотен страниц.

Третья комедия

(из предисловия к циклу книг "Комедия идей")

Михаил Эпштейн

Французский поэт и мыслитель Поль Валери, вспоминая "Божественную комедию" Данте и "Человеческую комедию" Бальзака, утверждал, что наступило время для написания третьей - Интеллектуальной комедии, в которой отразилось бы приключения и превращения человеческой мысли.

Комедия - в дантовском и бальзаковском смысле - самый монументальный из всех существующих жанров, и его создание в наименьшей степени зависит от воли автора и в наибольшей - от состояния самого общества, которое как бы диктует автору, превращая его в своего литературного секретаря (это сравнение - из предисловия Бальзака к его труду). Каково общество - такова и комедия, которой оно заслуживает.

Поль Валери так и не написал "третьей" комедии, хотя имел для этого все необходимые основания: широчайшую эрудицию, тончайший интеллект и художественную гениальность. Но он жил еще в бальзаковском обществе, где движущей силой всех событий являются люди, их характеры, страсти, интересы - в обществе, охваченном "человеческой комедией". Точно так же Данте жил в обществе, монументально спаянном христианской верой и устроенном наподобие церковного организма - его движущей силой был авторитет божественного откровения, пролагавший путь от греховных низин земной жизни к лучезарным кристальным небесам рая.

"Божественная комедия" явилась столь же необходимым выражением средневекового, "феодального" общества, как "Человеческая комедия" - общества частнособственнического, "буржуазного". И написаны эти произведения были в странах, явивших классические образцы соответствующего социально-духовного устройства: предренессансной Италии, послереволюционной Франции.

Моделью третьего типа общественного устройства - условно говоря, социалистического явилась послеоктябрьская Россия. Именно здесь обнаружилось действие новых сил, образующих фундамент общества - действие идей, совершающих революцию, ведущих гражданскую и отечественную войны, созидающих заводы и фабрики: но не для того, чтобы производить какую-то вещественную продукцию, а чтобы подтверждать продуктивность самих идей. Социализм - единственное общество, созданное по предначертанному плану, в соответствии с идеями, зародившихся в умах мыслителей-основоположников, самое умозрительное и "умышленное" общество на Земле. Социализм - это общество без бога и без вещей, бедное религиозно и материально, зато сильное идеологически, построенное на одних идеях, царство верховных идей, которые сами правят и от имени которых правят. Вождь - всего лишь олицетворение идеи, ее побеждающей истины.

То, чем жило феодальное и буржуазное общество, здесь утрачивают престиж и реальность. С Богом ведут напряженную и сознательную борьбу - точнее, с идеей Бога, поскольку собственное Его существование отрицается. Точно так же ведется борьба за идею изобилия, хотя предметы материальной роскоши и даже необходимости исчезают сами собой. Но в любом случае реальностью, признаваемой и ощутимой, властвующей над людьми, оказываются только идеи - того, что есть, и того, чего нет. Все, что существует помимо идей, признается это или отрицается, утрачивает реальность и отходит на задний план. Ведется борьба против Бога - но Бога нет; ведется борьба за изобилие - но изобилия тоже нет. Есть в достатке только идеи, которые не спасают в потусторонней жизни и не кормят в этой, но дают ощущение правильно прожитой жизни и не напрасно принятой смерти.

Поэтому третья комедия, как представляется, должна вырасти именно из самосознания социалистического общества, внутренним двигателем которого является не Божья воля и не частные интересы людей, а идеи, в которых целиком сосредоточилась и вера, и страсть огромных человеческих масс. Вся жизнь социалистического общества вращается не вокруг "божественного" и не вокруг "человеческого", а вокруг чего-то третьего, для чего еще не придумано подходящего названия, но что можно определить как "идейное" - жизнь по идее.

Смешон и страшен - в высшем смысле комичен - человек, отпавший в грехе от Бога, живущий по законам только человеческого. Столь же комичен человек, одержимый страстью к вещам и отпавший от всего человеческого, живущий по законам материального мира - интересом богатства, карьеры, стяжания. Таковы персонажи дантовского и бальзаковского миров: взяточник Бонтуро и ростовщик Гобсек, поедающие своих детей "папаша" Уголино и папаша Гранде, разбойники Риньер де Пацци и Вотрен, святокупец папа Николай Ш и карьерист Растиньяк. . . Но персонажи "Комедии идей", быть может, и вовсе не должны называться по имени - достаточно с них инициалов, столь же отвлеченных от конкретного имени, как идея отвлечена от конкретного человека. Как ни комичны отпадения от божественного и человеческого, пожалуй, нет ничего более комического, чем идея, ибо в ней человек отпадает от всего сущего и даже от самого себя, от индивидуального, единственного в себе.

Идея все обещает - и все отнимает. Нет предмета, более достойного комического изображения, более разорванного и несообразного, чем идея, ибо она и больше и меньше себя. Она героична и пародийна одновременно, она превосходит то, что есть, и притязает на то, чего нет, она полна и пуста, добродетельна и порочна, она посланец в Будущее и выкидыш Небытия. Идея - это нечто, возведенное в высшую степень и потому ровным счетом ничему не соответствующее и ничего не означающее. Идея - это: ради бесклассового общества развязать и наращивать борьбу классов. Ради всеобщего богатства уничожить богатых. Восхваляя ценность труда, обесценить труд. Осушать моря в пустыне и заливать морями цветущие равнины. Быть непримиримым - в борьбе за мир; в борьбе за урожай - умирать от голода; в борьбе за материализм - упразднить материю. . . Каждая идея несет в себе потрясающий комизм, который обошелся жизненной трагедией миллионам людей.

Но что трагично в плане конкретных судеб, вполне ложится в комедию самой Судьбы. Идеи уничтожали людей, которые их утверждали, и тем самым, через трагедию поколений, раскрывали свой собственный комизм. Вот почему не следует стыдится комедии, разыгрывающей по горячим следам трагедии, на тех же самых подмостках, а может быть, и одновременно с ней, в тех же самых ролях и лицах. Рядом с "Архипелагом Гулагом", трагедией замученных и обезглавленных, вырастает его огромная тень, - балаган тех идей, которые выступали в роли мучителей. Люди становились жертвами Идеи, но сама идея, принявшая на себя такую жреческую роль, по мере накопления жертв все больше фиглярничала и подмигивала, металась белолицым клоуном по кровавой арене, надувала щеки и испускала дух. Палач-шут хватает за волосы и тащит на эшафот собственную голову. Одно и то же действие исторической драмы оборачивается трагедией живых - и комедией призраков, которые управляют живыми.

Как определяют эстетические трактаты, трагедия движется от счастливого положения к печальному, а комедия, наоборот, от печального к счастливому. Трагедия охватывает тот период нашей истории, когда люди, казалось бы, осчастливленные торжеством своих идей, оказались в их сжимавшейся западне. "От счастливого к печальному". Комедия охватывает период, когда идеи, поймавшие людей в свой плен, вдруг из тюремных стен обернулись балаганным фасадом, а затем и просто сминаемой картонной рухлядью. "От печального к счастливому". Одно свершилось через другое. Идеи должны были окраситься в кровь, чтобы история могла потом излить на них свою желчь. Так по ступеням трех комедий нисходит комическое в судьбу человечества. Обезбоженный человек. Обесчеловеченная личность. Обезличенная мысль.

Общий план трех Комедий

Божественная комедия

1. Ад.

2. Чистилище.

3.Рай.

Человеческая комедия

1.Этюды о нравах.

2.Философские этюды.

3.Аналитические этюды.

Комедия идей

1. Новое сектантство. Типы религиозно-философских умонастроений в России (1970-80 годы).

2. Мыслители нашего времени. Антология.

3. Книга Книг.

При цитировании обязательны ссылки на источник и указание электронной страницы.

В сети с декабря 1997 года. Число посещений с 20 марта 1998

Источник: http://old.russ.ru/antolog/intelnet/kniga_knig.html

Дата добавления: 2018-02-15; просмотров: 824; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 1 2 34

Мы поможем в написании ваших работ!