Восторжествует дерзкий демагог, льстящий ее настроениям, и будет посрамлен 4 страница
за пределы которого можно было не заглядывать - творившееся там словно не
касалось меня непосредственно. То была передышка, период иллюзий,
отгораживавших от истинного положения. Эти иллюзии питались чисто внешне
благоприятными обстоятельствами.
Заботами оставшихся на воле близких и не забывавшего меня посольства я
ни в чем не нуждался. Был отлично одет и обут, располагал запасом "бонов" -
соловецкой валюты - для лавки, прачки, на прихоти. Пожалуй, никто из
соловчан в те поры чаще моего не ходил в контору за посылками.
Работа не требовала особых усилий - я бывал свободен и большую часть
присутственного времени. Присвоенные же моей должности прерогативы
позволяли невозбранно выходить за зону - ограду монастыря. Более того -
бродить по всему острову.
С лишком год после моего водворения на Соловки - до зимы двадцать
девятого - тридцатого, открывшейся Варфоломеевской ночью, массовыми
убийствами заключенных - пятьдесят восьмая статья, иначе говоря, "бывшие" в
широком значении, не подвергалась последовательной травле. Наоборот,
контрики ведали хозяйственными учреждениями, возглавляли предприятия,
руководили работами, управляли складами, финансами, портом, санчастью;
заполняли конторы. Комендатура - внутренняя охрана лагеря - комплектовалась
бывшими военными.
Такое доверие "бывшим" оправдывалось: они не воровали, порученное им
|
|
|
выполняли на совесть. И начальство сквозь пальцы смотрело на исподволь
отвоевываемые ими для себя привилегии: общие помещения и физическая работа
сделались уделом бытовиков. Проштрафившегося или неполюбившегося контрика
отправляли на общие работы и поселяли на нарах.
В предоставленную себе лагерную элиту входили люди самых разных
сословий и состояний. Исключались из нее одни стукачи. "Падших ангелов" -
разжалованных партийных и советских деятелей - в те годы еще не отправляли
в лагеря наравне с нами, не было и представителей новой, послереволюционной
интеллигенции. По статье 58 УК поступали в подавляющем большинстве одни
"бывшие" - дворяне, чиновники, военные, духовенство, принадлежащие
торгово-промышленному сословию и прежним интеллигентным профессиям.
Принятый в замкнутый соловецкий круг бывал негласно проверяем. Его прошлое,
связи, знакомства подвергались просвечиванию.
Мне пришлось испытать это на себе.
...На первых порах встречен я был сочувственно и с доверием.
Достаточной рекомендацией служили хлопоты обо мне Осоргина. А скоро нашлись
и связующие нити знакомства. Так, бывало, бабушка моя, Елизавета Андреевна
Левестам, усаживала рядом с собой гостя и не отпускала, пока не
|
|
|
устанавливала общей родни, хотя бы в четвертом колене.
На острове находилось несколько бывших флотских офицеров и
гардемаринов. С ними мне - правнуку известных адмиралов Лазаревых - было
легко установить контакты. Они все знали адмирала Андрея Максимовича
Лазарева, двоюродного брата моей матери, его сына моряка Максима, Авиновых
и других членов тесного круга военных моряков.
Однако вскоре я стал замечать в обращении со мной холодок, некую
уклончивую осторожность. А со стороны некоторых - и подчеркнутую неприязнь.
Клубок пришлось распутывать Георгию.
- Сел по бандитской статье и еще удивляется... Как же тут не
насторожиться? Ты, может, кассы взламывал... - шутил он, но за
"расследование" взялся всерьез. И вот что выяснилось.
Была на Соловках небольшая группа заключенных филологов. Из них ближе
я знал Николая Греча, безнадежно больного чахоткой молодого человека,
резкого и озлобленного. Сразу после ареста его оставила обожаемая жена, а с
приговором - десяткой лагерей - исчезла надежда завершить когда-либо
увлекавшее научное исследование.
Все филологи считали, что своим водворением на остров они обязаны Юрию
Александровичу Самарину, сотруднику их института, исправно несшему службу
|
|
|
осведомителя. Он несусветно оговорил всех на следствии, топил на очных
ставках. Греч и его приятели, установив близкие мои связи с семьей
Самариных, знакомство с Юшей, как звали Юрия Александровича в в московских
уцелевших гостиных, заключили: остерегаться надо и меня. Знающему мою
подноготную Георгию пришлось, чтобы рассеять распространенное жертвами Юрия
Самарина подозрение, поручиться за меня. Впоследствии Греч рассказывал
подробности очных ставок, на которых Самарин уличал своих сослуживцев в
контрреволюционных замыслах.
- Слава богу, - говорил Георгий, - что нет в живых Александра
Дмитриевича. Что бы с ним было? Узнать такое о единственном сыне, надеже
рода... А каково будет Лизе? Ведь об этом надо дать знать в Москву,
предостеречь. И такое могло случиться в семье Самариных!
Действительно, было чему ужасаться. Род этот и впрямь дал России
честнейших общественных деятелей. Александру Дмитриевичу Самарину, отцу
Юрия, занимавшему несколько месяцев пост обер-прокурора Святейшего Синода,
Николай Второй предложил подать в отставку: Самарин не устраивал
околораспутинскую камарилью. В Петербурге говорили, что с его уходом в
|
|
|
правительстве не осталось ни одного порядочного человека. Московское
дворянство поспешило тогда выбрать Александра Дмитриевича своим губернским
предводителем.
В семнадцатом году на Соборе Православной церкви была выдвинута
кандидатура Самарина на московскую митрополичью кафедру. Он не захотел
принять постриг - говорили, что из-за дочери Елизаветы, в которой Александр
Дмитриевич души не чаял.
Эта удивительная русская девушка едва не с пятнадцати лет взялась за
полные тягот и опасностей обязанности связной. С монашками из разогнанных
монастырей и верующими женщинами стала ездить по России с одеждой и
деньгами, тайно жертвуемыми заточенным и сосланным духовным лицам. И - по
стопам воспетых русских женщин - последовала за отцом в якутскую ссылку.
Вот только не было у нее заботливо снаряжавшей в путь состоятельной семьи,
ни преданной горничной, ни терявшихся перед петербургской аристократкой
смотрителей и комендантов... А были - езда в нетопленых вагонах, мешочники
и озлобленный люд. Были заградительные отряды с хлебнувшими сладкой
безнаказанности плохо говорящими по-русски стрелками...
У брата Лизы не было и сотой доли спокойного мужества сестры. Пожалуй,
именно трусость определила падение Юрия. В органах его крепко припугнули. И
- страх земной пересилил страх кары небесной! А в семье Самариных
незыблемо: "без Бога - ни до порога"...
Юша Самарин не пропускал служб. В храме подряд ко всем иконам
прикладывался, отбивал перед ними земные поклоны. И со слезами умиления! И
как строго он порицал недостаточно чинное стояние в храме, опоздание к
богослужению или манкирование поцелуем руки подающего крест священника!
Перед ним и значительно более искушенный в церковностях человек, чем я,
должен был чувствовать себя оглашенным. И вот что, оказывается, таилось за
набожностью, за этим усердием христианина...
...Что бы ни меняли на Соловецких островах новые люди, какие бы
порядки ни заводили, как бы противоположны ни были цели и задачи пришельцев
вековому назначению монастыря, - перед находившимся в те годы в лагере
русским человеком лежала открытой летопись отвергнутых путей России.
...В глубь нетронутых лесов, вдоль берегов разбросанных по острову
бессчетных озер шли обставленные крестами тропы. Вели они к потаенным
скитам, где длинные годы молились и спасались старцы. Здесь в двадцатом
веке продолжалось начатое еще в Киевской Руси. Здесь жили легенды о Сергии
Радонежском, Кирилле Белозерском, Нилах и Пафнутиях, Иосифах, рубивших в
глухих дебрях кельи, расширявших границы православия и русской
государственности.
Каждая пядь соловецкой земли, каждый монастырский камень говорил о
горстках подвижников, радевших о духовности. Подвиг веры сочетался с
трудами, приносившими земные плоды. Тысячи и тысячи богомольцев - мужиков
архангельских, вятских, олонецких, пермских, со всего севера России -
встречали здесь своих земляков. Видели их, в подрясниках и скуфьях,
ухаживающими за скотом, возделывающими землю, искусных рыбаков и плотников,
мореходцев, гончаров, кожевников, скорняков, каменщиков...
И я ходил по острову, как по огромному музею истории моего народа,
исполненной тягот, опасностей и свершений.
В надвратной Благовещенской церкви и в бывших покоях настоятеля было
выставлено средневековое оружие - бердыши, пищали и пратазаны. Соловецкий
игумен был одновременно и комендантом крепости с гарнизоном из монахов,
обученных ратному делу.
...Неподалеку от гавани на морском берегу лежит Переговорный камень.
По преданию, на этом месте настоятель твердо отверг предложение англичан
сдать осажденную обитель. Высадить десант и брать штурмом отчаянных божьих
иноков бритты не решились. И ограничились бомбардировкой с моря. От
гранитных стен ядра отскакивали горошинами. Следы их монахи обозначили
кружками. Память о вкладе Соловков в оборону отечества... А монахи
рассказывали паломникам, что споспешествовали обороне и чайки, густыми
стаями налетавшие на вражеские корабли и криками своими и обильным
испусканием помета сеявшими растерянность и смущение в рядах неприятелей. И
подводили к фреске, украшавшей изнутри шатер над криницей: по палубе,
преследуемые огромными птицами с широко разверзтыми клювами, метались
бравые артиллеристы королевы Виктории в испачканных мундирах и с
залепленными белыми потеками лицами.
В глубине острова, меж лесистых горок и затененных ложбин, дремали
тихие каналы. Берега их и шлюзы, выложенные замшелыми камнями, были
укреплены вечными лиственничными ряжами. Каналами монахи соединили цепь
озер для сплава бревен. И по всему рукотворному водотоку развели красную
рыбу и хариусов.
Вдоль Святого озера тянулись огороды, ряды длинных монашеских теплиц.
На тучных пастбищах острова Большая Муксалма паслись крупные породистые
коровы - остатки стада, за которые Соловецкий монастырь награждался
медалями Императорского общества поощрения племенного животноводства. Этот
остров километровой дамбой, сложенной из каменных глыб, соединялся с
главным, где был монастырский кремль.
А на Малой Муксалме, входящей в Соловецкий архипелаг, до лагерного
времени вольно жили лапландские олени, выпущенные туда еще при игумене
Филиппе.
На пустынном морском берегу мне доводилось видеть небольшую артель
рыбаков-монахов, заводивших тяжелый морской невод. Делали они все молча,
споро и слаженно - десяток бородатых пожилых мужчин в подпоясанных
подрясниках и надвинутых до бровей скуфьях. Самодельные снасти: карбасы, на
каких плавали новгородцы; исконная умелость этих рыбаков, слитых с
набегавшими студеными волнами; каменистая полоса прибоя, и за ней - опушка
из низких, перекрученных ветрами березок... Все в этой картине от века:
древнейший промысел, отражавший прочные связи человека с природой, да еще
освященный евангельским преданием... Нет, не суждено было этим мирным
русским инокам стать апостолами. Однако они уже познали полную меру тревог
и преследований, и оставались считанные дни до изгнания их с острова. И -
кто знает? - не ожидали ли их там, на материке, как прославленного
соловецкого игумена преосвященного Филиппа, современные Малюты Скуратовы?
Я бродил по окрестностям монастыря, простаивая возле покрытых
славянской вязью крестов, огромных, в два-три человеческих роста. Их
ставили по обету или в память события, отметившего вехой размеренные
монастырские будни. Входил в заброшенные часовни с остатками скромного
убранства, уже разгромленные, уже оскверненные. В одной из них древнее
распятие послужило мишенью для стрельбы. Расщепленное и развороченное
пулями дерево светлело из-под краски.
У стены Преображенского собора уцелели две могильные плиты. Под одной
- останки Авраамия Пали-цына. Имя келаря Троице-Сергиевой лавры сразу
переносило в тяжкие годы Смуты и говорило о преданности русскому делу.
Рядом - могила последнего кошевого атамана Запорожской Сечи Петра
Кальнишевского, заточенного в монастырь при Екатерине II. Неподдельные
свидетельства истории...
Под сводами церкви над Святыми воротами и в примыкающих настоятельских
покоях был устроен небольшой музей. Немногочисленный персонал его -
заключенные, в большинстве научные работники, занимавшиеся и на воле
русской историей. Находки в неполностью разгромленных монастырских архивах
и ризницах лишали их сна.
Среди этих увлеченных была сотрудница Эрмитажа, дама забальзаковского
возраста, подлинный синий чулок. Она, по собственному признанию,
беспокоилась лишь о том, чтобы успеть уложиться в свой трехлетний срок и
довести до конца особенно важные описи. Стопы рукописных книг в кожаных
переплетах с медными застежками отгораживали ее глухой стеной от лагерных
тревог, приносили ощущение причастности большому нужному делу - где бы его
ни делать!
Но вот на блеклом и холодном горизонте этой старой девы забрезжил
огонек, суливший ей свою долю радости.
В музее работал молодой человек - замкнутый, воспитанный и, как легко
угадывалось, очень одинокий, без сохранившихся живительных связей с волей.
Ему была очень кстати заботливая утешительница, к тому же взявшая на себя
попечение о его мелких нуждах холостяка, для которого стирка платка и
штопка носков вырастают в проблему.
Не хочу гадать о том, как далеко зашли их отношения. Знаю лишь, что
она, никогда не ведавшая ответной любви, сильно привязалась к потерпевшему
крушение, по-детски беспомощному человеку. Синий чулок расцвела.
Непривлекательная внешность ее почти не замечалась: женщина, впервые
по-настоящему полюбившая, не бывает дурнушкой.
Предмет ее стал еще больше сторониться людей и проводил все время в
музее. Но вид его являл заботу пристрастных женских рук. Знавшие эту пару,
не сговариваясь, опекали ее как могли. Что в лагерных условиях означало:
ничего не замечать, молчать и по возможности способствовать уединению.
Но как бы сказали в старину, создание Врага Рода Человеческого -
лагерь, порожденный силами зла, - по природе своей не способен вместить
начал добра и счастья. Нашлись завистники - из тех, кому непереносимо
терпеть соседа, в чем-либо более удачливого, благополучного. И донос сделал
свое дело.
Возлюбленный был схвачен среди ночи в общежитии и увезен на Заяцкие
острова - дальнюю командировку, носящую ярлык штрафной. Гибельные эти
острова предвосхитили гитлеровские Vernichtungslagern - лагеря уничтожения.
Ее оставили в покое, тем усугубив отчаяние. Легче было бы самой
подвергнуться преследованиям, чем думать о неразделенных испытаниях
дорогого человека, брошенного в барак с бандитами и охраняемого
садистами... Мало сказать, что она погасла: за рабочим столом, заваленном
книгами, сидел сломленный, опустошенный человек...
Через некоторое время Георгию и его другу Александру Александровичу
Сиверсу удалось вытащить с Зайчиков пострадавшего за "половую
распущенность" - таким подлым языком определялись подобные нарушения
лицемерного лагерного пуританизма - и перевести на Муксалмскую ферму, в
относительно сносные условия. Это несколько взбодрило сразу постаревшую,
двигающуюся как автомат несчастную его приятельницу.
Как-то, стоя возле меня, разглядывавшего вериги - массивные, грубо
выкованные кресты, цепи и плашки с шипами, какие носили, смиряя плоть,
монахи, надевая их поверх власяницы, а то и на голое тело, она тихо
сказала:
- Легче бы их носить, - и отошла.
Кстати - о Сиверсе. По делу о лицеистах он был приговорен к расстрелу,
замененному десяткой. В лагере возглавлял один из хозяйственных отделов
управления. А потом...
Искалеченные, растоптанные судьбы... Вороха горя и унижений, долгие
годы издевательств, жестокости, пыток, убийств. Как поверить, что ими
утверждаются высокие идеалы!
...Иногда Георгий уводил меня к епископу Иллариону, поселенному в
Филипповской пустыни, верстах в трех от монастыря. Числился он там
сторожем. Георгий уверял, что даже лагерное начальство-поневоле относилось
с уважением к этому выдающемуся человеку и разрешало ему жить уединенно и в
покое.
Дни короткого соловецкого лета пригожи и солнечны. Идти по лесу -
истинная радость. Довлевшие каждому дню заботы - позади, а природа, с ее
неподвластною нам жизнью, захватывала нас. Всполошно взлетали из-под ног
выводки рябчиков. Нетронутые, алели в гуще подлеска яркие северные пионы.
Перепархивали молчаливые таежные птицы. Обдавали запахи хвои и трав.
Глухари склевывали на дороге камушки...
Преосвященный встречал нас радушно. В простоте его обращения были
приятие людей и понимание жизни. Даже любовь к ней. Любовь аскета,
почитавшего радости ее ниспосланными свыше.
Мы подошли к его руке, он благословил нас и тут же, как бы стирая
всякую грань между архиепископом и мирянами, прихватил за плечи и повлек к
столу. Приветливый хозяин, принимающий приставших с дороги гостей. И был
так непринужден, так славно шутил, что забывалось о его учености и
исключительности, выдвинувших его на одно из первых мест среди тогдашних
православных иерархов.
Мне были знакомы места под Серпуховом, откуда был родом владыка
Илларион. Он загорался, вспоминал юность. Потом неизбежно переходил от
судеб своего прежнего прихода к суждениям о церковных делах России.
- Надо верить, что церковь устоит, - говорил он. - Без этой веры жить
нельзя. Пусть сохранятся хоть крошечные, еле светящие огоньки -
когда-нибудь от них все пойдет вновь. Без Христа люди пожрут друг друга.
Это понимал даже Вольтер... Я вот зиму тут прожил, когда и дня не бывает -
потемки круглые сутки. Выйдешь на крыльцо - кругом лес, тишина, мрак.
Словно конца им нет, словно пусто везде и глухо... Но "чем ночь темней, тем
ярче звезды...". Хорошие это строки. А как там дальше - вы должны помнить.
Мне, монаху, впору писание знать.
Иллариону оставалось сидеть около года. Да более двух он провел в
тюрьме. И, сомневаясь, что будет освобожден по окончании срока, он
готовился к предстоящей деятельности на воле. Понимая всю меру своей
ответственности за "души человеческие", Преосвященный был глубоко озабочен:
что внушать пастве в такие грозные времена? Епископ православной церкви
должен призывать к стойкости и подвигу. Человека же в нем устрашало
Дата добавления: 2018-02-15; просмотров: 474; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!