Советская карательная политика

Теория и импровизация

Внесудебные (чрезвычайные) и юридические учреждения

Красный террор

 

История советской карательной политики исследована недостаточно. Более того, этот термин долгое время был изъят из обихода. Статей под таким названием нет в советских энциклопедиях, в книгах и статьях советских авторов говорилось лишь о правоохранительной политике. Потому оправдывающие все действия советских вождей, особенно в ленинский период, историки и юристы писали о том, что в 1918–1920 гг. устанавливались «важнейшие демократические принципы судоустройства и судопроизводства», «укреплялся революционный правопорядок», а ВЧК была «органом государственной безопасности нового, социалистического типа»[83]. Другие, сопоставляя российские уголовные кодексы 1845, 1927 и 1960 гг., находили неизменной полицейскую психологию в России, «вне зависимости от природы режима»[84]. Сторонников тезиса о преемственности репрессивной политики царского и советского правительств поддерживало высказывание Ленина о том, что сопротивление имущих подавлялось «всеми теми средствами, которыми они подавляли пролетариат, — другие средства не изобретены»[85].

Разумеется, могут быть разные мнения, хотя руководители юстиции той поры были достаточно циничны и откровенны, открещиваясь от существующих правовых норм, поощряя беспредел — «революционный правопорядок». 16 июня 1918 г. нарком юстиции П. Стучка отменил все ранее изданные циркуляры о революционных трибуналах и заявил, что эти учреждения «в выборе мер борьбы с контрреволюцией, саботажем и пр. не связаны никакими ограничениями». Председатель революционного военного трибунала К. Данишевский чуть позже уточнял: «Военные трибуналы не руководствуются и не должны руководствоваться никакими юридическими нормами. Это карающие органы, созданные в процессе напряженной борьбы, которые постановляют свои приговоры, руководствуясь принципом политической целесообразности и правосознанием коммунистов»[86]. Что касается ВЧК, то она имела столь огромные полномочия для своих действий, которых никогда не было ни у полиции, ни у корпуса жандармов.

У Ленина и большевиков не было строго продуманной и осуществляемой по какому-либо заранее разработанному плану карательной политики. Можно говорить о нигилистическом отношении советских властей к принимаемым указам и отметить тенденции к ужесточению наказаний. Большевики, пришедшие к власти, имели опыт разрушения, а не созидания государственных устоев. Они на себе испытали изнанку карательной системы царизма: знали тюрьмы, ссылки, эмиграции, законы, по которым их судили, умели опознавать провокаторов, избегать цензуру… Их долго и постоянно преследовали, приспособили к нелегальным действиям, теперь, получив власть, не желая ее никому отдавать и ни с кем ею делиться, они были готовы к отмщенью за пережитое и, обосновывая свою готовность к самопожертвованию, оправдывали склонность к террору важностью приближения мировой революции. Участников первых заседаний большевистского Совнаркома поражала форма их проведения, напоминавшая собрание подпольного революционного комитета[87].

Большевистский Совнарком во главе с Лениным быстро подчинил себе многопартийный В ЦИК и уже в начале ноября 1917 г. стал органом, объединившим в своих руках исполнительную и законодательную власть[88]. Несколько больше времени понадобилось Совнаркому для реализации декрета от 27 октября 1917 г. о закрытии всех газет, выступавших против большевистского правительства. Теперь формирование общественного мнения в стране всецело переходило в их руки. Всякая критика властей была объявлена «контрреволюционной». «Терпеть существование этих газет, — утверждал Ленин, — значит перестать быть социалистом… Мы не можем дать буржуазии клеветать на нас»[89]. В результате к январю 1918 г. было закрыто до 122 оппозиционных газет, к августу 1918 г. еще около 340, т. е. газеты неправительственного направления на советской территории перестали существовать. В принципе террор начинается тогда, когда власти начинают нарушать общепринятые в демократическом обществе права человека. Закрытие небольшевистских газет происходило болезненно, дискуссии на эту тему среди самих большевиков и левых эсеров шли долго, но результат был предопределен: при установлении однопартийной системы в стране оппозиционной прессе не было места[90].

Отношения с судебной властью у большевиков сложились еще проще. Царские законы, регламентирующие политические преступления, были отменены еще Временным правительством, им же распущены полиция и охранка. Потому советские следственные и судебные учреждения власти создавали по своему усмотрению. Декрет Совнаркома о суде 22 ноября 1917 г. устанавливал его принципы — руководствоваться указаниями власти, революционной совестью и революционным правосознанием судей. Декрет устанавливал, что бороться с контрреволюцией будут не выборные суды, а революционные трибуналы с особыми следственными комиссиями[91]. Суды рассматривали в основном уголовные дела. Их деятельность все годы гражданской войны была малоэффективна. Создание судов не прекратило осенью 1917 г. в Петрограде «самосудов» толпы, когда преступника или подозреваемого избивали, убивали или топили в Фонтанке[92]. Когда же дело касалось ограбления или разбоя по отношению не к гражданам, а государственным складам, его передавали для рассмотрения более действенному учреждению — ЧК[93]. Народные суды достаточно либерально относились к уголовным преступлениям, они не приговаривали к расстрелам или длительным срокам заключения. В январе 1918 г. московские суды приговорили к условному наказанию 13 % осужденных, во второй половине года — 40 %. В 1920 г. народные суды осудили 582 571 человека, к лишению свободы приговорили 199 182 (из них условно — 79 979), остальных — к мерам наказания, не связанным с лишением свободы[94]. Эти данные свидетельствуют о том, что ужесточение наказания за политические преступления — разгул красного террора осенью 1918 г. — сопровождалось мягкостью наказания за уголовные — увеличение условных приговоров.

Контрреволюция, политические преступления были в ведении территориальных и военных революционных трибуналов, ВЧК. Местные (территориальные) революционные трибуналы по декрету о суде избирались губернскими или городскими Советами в составе председателя и шести очередных заседателей. В «Руководстве для устройства революционных трибуналов», подписанном П. И. Стучкой, указывалось, что «защитниками и обвинителями в революционных трибуналах могут быть все неопороченные граждане»[95]. Компетенции судов, трибуналов и ВЧК, несмотря на различные распоряжения о том, что входит в обязанности каждого из этих учреждений, все годы гражданской войны не соблюдались. Можно говорить о разном уровне террора в центральных городах и на периферии, но жестокость по отношению к арестованным была свойственна многим представителями властей.

Анкетирование 6 ноября 1918 г. 32 революционных трибуналов выявило, что за время функционирования они рассмотрели 12 223 дела. Среди них дела о контрреволюционных выступлениях составили 35 %; о спекуляции — 32 %; о взяточничестве, подлоге, неправомерном использовании советских документов — 19 %; о погромах — 7 %; о саботаже — 6 %; о шпионаже — 1 %.

Самым распространенным видом наказания, применявшимся в течение года революционными трибуналами, было тюремное заключение с принудительными общественными работами. К этому виду наказаний были приговорены 65 % за взяточничество, 60 % подсудимых за саботаж, 57 % за контрреволюционные выступления, 58 % за погромы, к расстрелу — 14 человек (12 — за контрреволюционные выступления и 2 — за преступления по должности). Большинство революционных трибуналов возглавляли рабочие-коммунисты[96]. Постановлением ВЦИК от 18 июня 1918 г. были утверждены: председатель ревтрибунала при ВЦИК Медведев; следственный отдел трибунала — Розмирович, Кингисепп, Диасперов; обвинительная комиссия — Крыленко, Чикколини, Могилевский, одновременно ревтрибуналам предоставлялось право применения любой меры наказания. После этого расстрел стал постоянной практикой ревтрибуналов[97]. Ленин убеждал: «Не было ни одной революции и эпохи гражданской войны, в которых не было бы расстрелов»[98].

На протяжении гражданской войны состав и функции ревтрибуналов изменялись. С весны 1919 г. их возглавляли политические работники, а еще через год в подсудность ревтрибуналов вошли: контрреволюционные деяния, дела о крупной спекуляции, должностные преступления, дезертирство. В 1919 г. 13 ревтрибуналов осудили 2321 человека, из них 17 % к расстрелу; в 1920 г. ревтрибуналы рассмотрели 23 447 дел, из них в первом полугодии были присуждены к расстрелу 11 % осужденных, во втором — 7 %. Цифры эти условны, так как точной статистики не обнаружено. Можно лишь констатировать, что ревтрибуналы были чрезвычайными судебными органами, решения которых можно было обжаловать подачей кассаций в специальные отделы при ВЦИК. В кассационный трибунал входили: П. А. Красиков, член коллегии НКЮ — председатель; К. X. Данишевский — председатель ревтрибунала республики; И. К. Ксенофонтов — заместитель председателя ВЧК. Результативность подаваемых кассационных жалоб была невелика. В 1919 г. кассационный трибунал рассмотрел 39 жалоб священнослужителей, приговоренных к расстрелу. Из них 36 приговоров были подтверждены. В 1920 г. было рассмотрено 704 смертных приговора, из них 556 утверждены[99].

В конце 1917 года петроградский революционный трибунал был весьма либерально настроен к своим первым подсудимым графине С. В. Паниной и монархисту В. М. Пуришкевичу. Панина была освобождена после денежного залога, а Пуришкевич приговорен к условному наказанию и вскоре амнистирован[100]. Затем ситуация изменилась. Пример беззаконной расправы продемонстрировал революционный трибунал при ВЦИК, когда 21 июня 1918 г. вынес смертный приговор командующему Балтийским флотом капитану А. М. Щастному (1881–1918). Он был арестован по приказу Троцкого, наркомвоен был единственным свидетелем при рассмотрении дела. Высший в республике трибунал был создан для рассмотрения дел особой важности. Зачем же понадобилось Троцкому суровое осуждение популярного на флоте капитана и необычайно быстрое завершение процесса с нарушением прав арестованного на защиту?

Дело Пуришкевича и 13 его сообщников, обвиненных петроградским ревтрибуналом в «монархическом заговоре» (22 декабря 1917 г. — 3 января 1918 г.), стало, наверное, первым политическим процессом, который завершился для явных противников большевиков благополучно — через два с половиной месяца все оказались на свободе. Почему же Щастный, заявивший и своими действиями подтвердивший лояльность советским властям, был расстрелян и стал первым из осужденных к высшей мере наказания на политическом процессе?

Следственное дело по обвинению Щастного не опубликовано, но известно исследователям. Обвинительное заключение, наполненное грозными инсинуациями в адрес «готовившего контрреволюционный государственный переворот» капитана, не подтверждено документально, как, впрочем, и обвинительная речь Троцкого[101]. Поэтому ответить на поставленные вопросы можно лишь предположительно. В конце февраля 1918 г. в связи с захватом германскими войсками Ревеля (Таллина) базировавшиеся там военные суда с большим трудом перешли в Гельсингфорс (Хельсинки), оттуда в Кронштадт, в труднейших ледовых условиях 236 кораблей Балтийского флота привел капитан Щастный. Его называли человеком, спасшим Балтфлот. Его стали называть адмиралом[102]. Возможно, Балтийский флот ожидала участь затопленного по приказу Ленина Черноморского флота под Новороссийском (июнь 1918 г.). Ведь в обвинительном заключении говорилось, что Щастный, «воспользовавшись тяжким и тревожным состоянием флота, в связи с возможной необходимостью, в интересах революции, уничтожения его и кронштадтских крепостей», тем, что он имел «явно подложные» документы об имеющемся у советской власти секретном соглашении с немецким командованием об уничтожении флота или о сдаче его немцам, вел «контрреволюционную агитацию». Эти документы у него при обыске изъяли. В этом и была его вина: флот нужно было потопить, а он его спас, тайное соглашение нарушил, а потому и был быстро расстрелян, ибо секреты знать можно, раскрывать нельзя…

Дело Щастного создало опасный прецедент: в последующие политические процессы столь же решительно пресекались всякие потенциальные посягательства на действия вождей или их существование. Конечно, тогда грозили расстрелом за любой проступок, ибо полагали это ключевым решением многих проблем. Ленин предлагал расстреливать за ложный донос. Троцкий был убежден, что армию нельзя строить без репрессий. «Нельзя вести массы людей на смерть, не имея в арсенале командования смертной казни. До тех пор, пока гордые своей техникой, злые бесхвостые обезьяны, именуемые людьми, будут строить армии и воевать, командование будет ставить солдат между возможной смертью впереди и неизбежной смертью позади». Троцкий понимал, что расстрелы без суда и следствия в армии вызывали естественное недовольство, а потому писал в реввоенсовет 2-й армии, что все-таки расстрелы без разбирательства в трибунале и судебного приговора следует прекращать[103]. Но сколько было расстрелов до этого письма и насколько письмо было принято к сведению — сказать трудно.

В последние годы пересмотр многих решений ревтрибуналов с реабилитацией безвинно погибших людей в связи с отсутствием в их действиях состава преступления свидетельствует не столько о некомпетентности судей, сколько об их политизации, граничащей с произволом. Мало чем отличались от них в своей деятельности созданные летом 1918 г. революционные военные трибуналы в бригадах, дивизиях, армиях и фронтах. 14 октября 1918 г. был создан военный революционный трибунал республики в составе К. Данишевского (председатель), С. Аралова и К. Мехоношина (члены). Высший военный ревтрибунал функционировал при реввоенсовете республики, т. е. находился в подчинении Троцкого. По существу, это были «тройки», судившие военнослужащих за контрреволюцию, спекуляцию, должностные преступления, дезертирство, вооруженные грабежи и т. д. Диапазон их решений был широк: от штрафа до расстрела. Ревтрибуналы действовали в железнодорожных частях и войсках внутренней охраны (ВОХР). С работы в революционных трибуналах начал свою деятельность известный палач-судья в 30–40-х годах — В. Ульрих. Из наиболее знаменитых жертв революционных военных трибуналов — командир конного корпуса Б. Думенко, командующий 2-й конной армией Ф. Миронов и многие другие. Особенно многочисленны были расстрелы за самовольный уход бойцов с позиции или нежелание идти на фронт, дезертирство.

Введение с осени 1918 г. политики военного коммунизма с его тотальной регламентацией всей общественно-хозяйственной жизни, провозглашение насилия универсальным методом решения всех проблем, реализация большевистской политики красного террора, естественно, вызвали ужесточение приговоров ревтрибуналов. Эта тенденция поощрялась властями.

Из первого приказа наркомвоенмора на пути к Свияжску (август 1918 г.): «Борьба с чехо-белогвардейцами тянется слишком долго. Неряшливость и небрежность и малодушие в наших собственных рядах являются лучшими союзниками наших врагов… Предупреждаю, что врагам народа, агентам иностранного империализма и наемникам буржуазии пощады не будет. В поезде Народного Комиссара по военным делам, где пишется этот приказ, заседает Военно-революционный трибунал в составе тов. Смидовича, председателя Московского Совета Раб. и Крестьянских депутатов, тов. Гусева, представителя Народного Комиссариата по военным делам, и тов. Жизмунда, представителя Нар. Ком. путей сообщения… Назначенный мною начальник обороны железнодорожного пути Москва — Казань тов. Каменщиков распорядился о создании в Муроме, Арзамасе и Свияжске концентрационных лагерей, куда будут заключаться темные агитаторы, контрреволюционные офицеры, саботажники, паразиты, спекулянты… Советская республика в опасности! Горе тем, которые прямо или косвенно увеличивают эту опасность!»[104]

В Свияжске, готовясь к штурму Казани, занятой чехословацкими легионерами и народоармейцами, защищавшими идею передачи власти Учредительному собранию, Троцкий 14 августа 1918 г. предупреждал: «Если какая-нибудь часть отступит самовольно, первым будет расстрелян комиссар части, вторым — командир. Трусы, шкурники и предатели не уйдут от пули. За это я ручаюсь перед лицом всей Красной Армии»[105]. Позже, по предложению Троцкого, стали освобождать арестованных офицеров, согласных служить в Красной Армии, взяв у них подписку, что их семьи — заложники в случае их измены; были введены заградительные отряды. В Свияжске была тогда осуществлена и первая децимация (расстрел каждого десятого) в Красной Армии. Военно-революционный трибунал решил тогда провести эту акцию в отношении бежавших с позиции бойцов питерского рабочего полка. В результате взвод матросов расстрелял 27 красноармейцев, командира и комиссара[106]. Позже децимации практиковались и в Красной, и Белой армиях. Сталин в Царицыне летом 1918 г. поступил с жизнью людей проще и так же преступно: создал на барже плавучую тюрьму. Арестованных военспецов расстреливали и топили. Пользуясь полномочиями, полученными от Ленина, он развернул такую вакханалию террора, что похоронная команда чекистов не успевала закапывать жертвы расстрельной команды. Ленин позже признал, что ему пришлось урезонивать Сталина. «Когда Сталин расстреливал в Царицыне, — говорил Ленин, — я думал, что это ошибка, думал, что расстреливают неправильно. Моя ошибка раскрылась, я ведь телеграфировал: „Будьте осторожны“»[107]. Ленин деликатно телеграфировал, а жизнь жертв произвола вернуть невозможно… Страшно, когда ошибочные решения реализуются и никто не несет ответственности.

Число территориальных и военных трибуналов в 1918–1920 гг. менялось. Это было связано с обстоятельствами и упразднением или воссозданием новых. Учитывая, что в разное время существовали уездные, губернские, различные ведомственные трибуналы, то их количество доходило до нескольких сот[108]. В 1919 г. были учреждены летучие ревтрибуналы, судившие дезертиров на месте, без какого-либо расследования. За 7 месяцев 1919 г. было осуждено около 95 тысяч дезертиров, из них 600 расстреляны. Выездная сессия ревтрибунала 1-й Конной армии приговорила к расстрелу в ноябре 1920 г. 142 бойца 6-й кавливизии за бандитизм. В 1920 г. реввоентрибуналы рассмотрели дела 106 966 человек, из них были расстреляны 5757 (5,4 %). В 1920 г. 26 трибуналов из общего числа принятых к производству дел квалифицировали 12 % за контрреволюцию, 29 % — за преступления по должности. Военные трибуналы рассмотрели 13 % политических дел. 26 губернских трибуналов приговорили тогда к расстрелу 4 % осужденных[109].

Не было ни одного трибунала, который бы не расстреливал. Потому даже приблизительное число осужденных к высшей мере наказания этими чрезвычайными судилищами исчисляется тысячами в месяц. Попытка юристов оправдать тогдашнее правосознание судей, видеть в нем не произвол, а применение норм, «уже сложившихся, но еще не сформулированных в законе»[110], — не выдерживает критики. Когда довлел примат революционной целесообразности, а приговор принимался по «велению революционной совести», можно говорить лишь о вольном применении права на расстрел с одной установившейся нормой: «врагов народа» — к стенке. Эта норма поощрялась. Ее пропагандировало большевистское руководство, полагая свою вседозволенность правилом для других.

Как правило, произвол по отношению к гражданам страны насаждался сверху. Об этом свидетельствует множество фактов. Назовем лишь некоторые из них. 28 ноября 1917 г. Совет народных комиссаров утвердил написанный Лениным декрет об аресте лидеров гражданской войны. Таковыми провозглашались руководители партии кадетов. Тогда же вся партия кадетов была объявлена партией врагов народа. Протесты в Совнаркоме и ВЦИК против признания всех членов партии кадетов «врагами» не возымели действия. ВЦИК поддержал предложение Ленина 150 голосами против 98. 3 июня 1918 г. Ленин предлагал председателю ЧК Бакинской коммуны С. М. Тер-Габриеляну (1886–1937) в случае угрозы захвата города британскими или турецкими войсками «все подготовить для сожжения Баку полностью». В начале сентября 1918 г. Ленин выражал Троцкому удивление и тревогу в связи с замедлением операции против Казани. «По-моему, нельзя жалеть города, — телеграфировал Ленин, — и откладывать дольше, ибо необходимо беспощадное истребление, раз только верно, что Казань в железном кольце». 28 февраля 1920 г. Ленин телеграфировал в реввоенсовет Кавказского фронта И. Смилге и С. Орджоникидзе: «Нам до зарезу нужна нефть. Обдумайте манифест населению, что мы перережем всех, если сожгут и испортят нефть и нефтяные промыслы, и наоборот даруем жизнь всем, если Майкоп и в особенности Грозный передадут в целости»[111]. Военные обстоятельства сложились так, что тяжких последствий для населения названных городов свирепые ленинские указания не имели. Английский отряд вошел в Баку 4 августа 1918 г., когда местные коммунары просто не обладали возможностями что-либо предпринять; Казань была взята красными через день после получения телеграммы председателя Совнаркома, и надобность в «беспощадном истреблении» отпала. В марте 1920 г. советским стал Грозный.

У Ленина необычайно часто в лексиконе тех лет присутствовало слово «расстрел». Он грозил расстрелом бывшим капиталистам и помещикам, интеллигенции, казакам и кулакам, политическим партиям и их лидерам, тем, кто был с ним не согласен из его окружения, священнослужителям.

Именно эти слои населения понесли наибольшие потери от красного террора[112].

Вожди призывали к жертвенности во имя диктатуры пролетариата и мировой революции. Их беспощадные призывы находили жестокое претворение в решениях чрезвычайных судилищ. Особенно это касалось тех участков фронта или регионов, где сопротивление большевикам угрожало их существованию. Во время успешного наступления войск Деникина, 26 ноября 1918 г., ЦК РКП(б) постановил: «Красный террор сейчас обязателен, чем где бы то ни было и когда бы то ни было, на Южном фронте — не только против прямых изменников и саботажников, но и против всех трусов, шкурников, попустителей и укрывателей. Ни одно преступление против дисциплины и революционного воинского духа не должно оставаться безнаказанным…»[113] Реввоентрибуналы, по сути, стали применять только расстрелы за дезертирство, неподчинение приказу и т. д.

Разумеется, когда взаимоотношения карательных органов (ревтрибуналов, ЧК, милиции и юридических учреждений) не были строго регламентированы, возникали бесконечные споры на тему: кто главнее? В них, как правило, побеждали чекисты, всецело поддерживаемые Лениным.

В декабре 1918 г. М. Ю. Козловский, член коллегии Наркомата юстиции РСФСР, писал Ленину, что посылает 8 дел из ВЧК, из коих можно убедиться, «как ведутся дела в ВЧК, с каким легким багажом отправляют там в „лучший мир“». Козловский приводил примеры подобных дел: расстрел жены белогвардейца, активного монархиста, за кражу ржи и т. д. Сергееву расстреляли за участие в работе организации Савинкова. Она заявила, что призналась в этом под угрозой расстрела. Когда Козловский спросил, где этот следователь, ему ответили, что он расстрелян как провокатор. Никаких данных о сотрудничестве Сергеевой с Савинковым и его организацией в деле нет. На заседании коллегии ВЧК 17 декабря 1918 г. обсуждалось письмо-протест Козловского. Решили, что Козловский не имел права вмешиваться в дела ВЧК, потребовать от него доказательств о 50 % невинно расстрелянных ВЧК, внести по этому поводу протест в ЦК партии, «считать действия его совершенно недопустимыми и вносящими полную дезорганизацию в работу ВЧК». По предложению Дзержинского коллегия ВЧК потребовала полного доверия ЦК РКП(б) к своим действиям и заявила о недопуске контроля своей деятельности со стороны Наркомюста. В ответ на это Козловский, заявив, что его протест поддержан коллегией Наркомюста, вновь писал Ленину 19 декабря 1918 г., что им опротестованы как незаконные 16 расстрелов из 17, осуществленные ВЧК. Ленин согласился с Дзержинским[114].

Неограниченная власть, находившаяся в руках ВЧК, право брать заложников, вести розыск и следствие, выносить приговоры и приводить их в исполнение вызывали несогласие многих ведомств и организаций. В 1918–1920 гг. было несколько случаев, когда какое-либо из названных прав ВЧК передавалось ревтрибуналам. Но через какое-то время все права вновь возвращались чекистам. В конце декабря 1918 г. — начале 1919 г. эта проблема обсуждалась в печати и на партийных собраниях. Н. В. Крыленко, выступивший за ограничение прав ВЧК, на московской общегородской конференции РКП(б) 30 января 1919 г. говорил о необходимости «уничтожить принципы безгласности и бесконтрольности в работе ЧК». Дзержинский в ответ Крыленко обосновал методы работы ВЧК тем, что «там, где пролетариат применил массовый террор, там мы не встречаем предательства», «право расстрела для ЧК чрезвычайно важно». Дзержинского поддержали сотрудники ВЧК Я. X. Петерс и Г. С. Мороз, Крыленко — советские работники, члены ревтрибуналов. Суть спора выразил в заключение Крыленко, сказав, что нельзя допустить, «будто чекисты являются монополистами спасения революции». Это была дискуссия не по правовым вопросам, а о том, кто «нужнее» революции, тому больше власти, финансирование и т. д. Собрание приняло резолюцию, предложенную Крыленко, по которой судебные решения имели право принимать только ревтрибуналы, а за ВЧК оставалась «роль розыскных боевых органов по предупреждению и пресечению преступлений». Постановление ВЦИК 17 февраля 1919 г. оставило ВЧК право выносить приговоры в местностях, объявленных на военном положении, для пресечения контрреволюционных и иных выступлений[115].

На местах, в отличие от дискуссий в московских газетах, чаще наблюдалась совместная работа чекистов и трибунальцев, общие мотивы их преступлений по должности[116]. Они все вместе осуществляли «террор среды» в борьбе с тем, что они полагали «контрреволюцией». Для этих учреждений террор был обыденным делом, собственно, для его проведения они и были созданы. Советские юристы отмечали, что революционные военные трибуналы возникали вопреки решению Наркомата юстиции, их появление явилось творчеством военного ведомства, а не законодательных актов. У них были чрезвычайные полномочия, и даже тогда, когда в начале 1920 г. была временно приостановлена смертная казнь по приговорам ВЧК, военные трибуналы этим правом пользовались (в 1920 г. военные трибуналы приговорили к расстрелу 5757 чел. — 5,4 % от общего числа осужденных)[117].

ВЧК и ревтрибуналы, особенно при проведении массового террора, опирались на многочисленные силовые структуры Советского государства. Все они специальными приказами вынуждены были участвовать в карательных акциях. Осенью 1918 г. член коллегии Наркомата внутренних дел РСФСР В. Тихомирнов и начальник управления милиции А. Дижбит в приказе № 3 осуждали тех милиционеров, которые заявляли о своей нейтральности к контрреволюционным выступлениям, полагая своей обязанностью только защиту личной и имущественной безопасности граждан. «На советской милиции, — писали эти руководители, — как первейшая обязанность лежит охрана прав рабочего класса и беднейшего крестьянства. Для советской милиции спекулянт, мешочник, всякое лицо, нарушающее распоряжения центральной или местной власти о твердых ценах, правила распределения между гражданами продуктов и товаров — больший преступник, чем преступник и вор обыкновенный». С мест докладывали, что этот приказ стал выполняться, когда в милицию пришли коммунисты[118]. Милиционеры участвовали в арестах подозреваемых, подавлении крестьянских выступлений, реквизиции хлеба и т. д.

Для ликвидации крупных антибольшевистских крестьянских, рабочих, солдатских и матросских выступлений использовались части Красной Армии, внутренние войска (ВОХР), части особого назначения (ЧОН), продовольственные отряды и продовольственная армия. Внутренние войска были созданы постановлением совета рабоче-крестьянской обороны 28 мая 1919 г. Они объединили красноармейские отряды, состоявшие до этого в ведении Наркомпрода, Главвода, Главсахара, Главнефти и прочих ведомств, за исключением войск железнодорожной и пограничной охраны. Общая численность этих войск устанавливалась в 120 тысяч человек[119]. Продовольственные отряды и продовольственные армии действовали в сельских районах страны. Их численность колебалась от 23 201 бойца в октябре 1918 г. до 62 043 человек к декабрю 1920 г.[120]. Части особого назначения — военно-партийные отряды — создавались на основании постановления ЦК РКП(б) от 17 апреля 1919 г. для борьбы с контрреволюцией из коммунистов, комсомольцев и рабочих активистов. В декабре 1921 г. в ЧОН числилось кадрового состава 39 673 чел. и переменного — 323 372 чел.[121].

Но главным проводником террора была ВЧК, руководителем политики его осуществления — большевистское руководство. ЦК РКП(б) в послании чекистам сообщал: «Необходимость особого органа беспощадной расправы признавалась всей нашей партией сверху донизу. Наша партия возложила эту задачу на ВЧК, снабдив ее чрезвычайными полномочиями и поставив ее в непосредственную связь с партийным центром». Лацис подчеркивал, что ВЧК создавалась «главным образом как орган коммунистической партии», Ленин полагал, что каждый коммунист должен быть чекистом и что во главе местных ЧК должны быть члены партии с двухлетним стажем[122].

Всероссийская чрезвычайная комиссия при СНК РСФСР по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности (ВЧК) была создана 7(20) декабря 1917 г. по инициативе Ленина. Председателем ее стал ф. Э. Дзержинский[123], сотрудниками в разное время были видные советские государственные и партийные деятели. Большинство сподвижников Ленина считали формирование ВЧК естественным и необходимым для защиты революции и осуществления диктатуры пролетариата. Историк-большевик M. Н. Покровский обосновал это так: марксисты планировали «буржуазную реакцию» на захват власти. «При этом рисовалась картина сопротивления сравнительно тонкого слоя, сильного не численностью, а накопленными богатствами, частью умело спрятанными, да поддержкой буржуазии других стран… Рисовалась, значит, такая картина: с одной стороны — масса, борющаяся за революцию, с другой стороны — кучки реакционеров. Что и на стороне реакции может оказаться тоже масса, это не то чтобы совсем не учитывалось, но, несомненно, оставалось вне поля ясного сознания»[124]. Вот эта сопротивляющаяся большевикам масса и вызвала появление учреждения, не стесненного в своих действиях никакими законами. Этого объяснения властей придерживался Ленин, когда «логикой борьбы и сопротивлением буржуазии» обосновывал «самые крайние», «самые отчаянные, ни с чем не считающиеся приемы гражданской войны». И успокаивал, что там, где не будет такого бешеного сопротивления буржуазии, не будет того насилия и кровавого пути, «который нам навязали господа Керенские и империалисты»[125]. Эта скорее пропагандистская, самооправдывающая точка зрения не может быть принята, так же как и противоположная, согласно которой красный террор и введение военного коммунизма были «сопряжены не столько с реальными условиями тех или иных моментов в истории страны, сколько с самой идеологией ленинизма, с первородным грехом большевизма»[126].

Действительность была намного сложнее: часто необходимость вооруженной расправы с населением провоцировалась властями большевистской ориентации, иногда подобное диктовалось логикой гражданской войны, но главным оставался ленинский принцип удержания захваченной власти любыми средствами, в том числе и созданием учреждений, свободных в своих действиях от нравственности и общечеловеческой морали. Такие учреждения тогда назывались «чрезвычайками»[127].

В момент своего создания ВЧК была однопартийным, большевистским учреждением. С 7 января по 6 июля 1918 г. в составе ВЧК занимали ответственные посты представители партии левых эсеров. Опубликованные документы и воспоминания чекистов рисуют довольно благостную картину деятельности ВЧК на начальном этапе, до переезда правительства в Москву из Петрограда в начале марта 1918 года.

На ВЧК в декабре 1917 г. возлагались задачи: выработка мер по борьбе с саботажем и контрреволюцией; предание виновных суду революционного трибунала и ведение предварительного расследования. Дзержинский тогда среди мер борьбы называл конфискацию имущества арестованных, выдворение, лишение продовольственных карточек, публикацию списков врагов народа. Первоначально аппарат ВЧК состоял из трех основных отделов: информационного (сбор политической и оперативной информации), организационного (организация борьбы с контрреволюцией), отдела борьбы (непосредственно борьба с контрреволюционерами и саботажниками). Но уже через несколько дней, 11(24) декабря 1917 г., в ВЧК был создан отдел по борьбе со спекуляцией, 18 марта 1918 г. организационный отдел был преобразован в иногородний, 20 марта создан отдел по борьбе с преступлениями по должности. Количество сотрудников было незначительным: в Петрограде — 23 человека, к марту 1918 г. в Москве — 120 чел[128]. Эти цифры условны, так как постановлением Совнаркома 14 января 1918 г. было разрешено ВЧК и ее местным подразделениям формировать для своих нужд внутренние отряды. Эти отряды в июне 1918 г. были влиты в корпуса войск ВЧК — 35 батальонов (до 40 тыс. бойцов), размешенных в центральных губерниях европейской части России[129]. В апреле 1918 г. отряд ВЧК в Москве состоял из 5 рот по 125 бойцов в каждой.

ВЧК создавалась как элитная организация: большинство — коммунисты, практически безграничная власть над людьми, повышенные оклады (зарплата члена коллегии ВЧК — 500 рублей — равнялась окладу наркомов, рядовые чекисты в феврале 1918 г. получали 400 рублей в месяц; для сравнения: оклад красноармейца в то же время — 150 р. в месяц, семейного — 250 р.), пайки продовольствием и промышленными товарами, бесплатное обмундирование. Привилегии отрабатывались. Многие чекисты стали палачами, исполнителями партийно-номенклатурной воли.

В радикальном перевороте в России на начальном этапе формирования режима приняли участие и левые эсеры. Они не только вошли в состав Совнаркома в начале декабря 1917 г., но и были, наряду с большевиками, создателями ВЧК и ее местных комиссий. Более того, их представители оставались в ВЧК вплоть до 6 июля 1918 г., хотя Совнарком левые эсеры покинули после подписания Лениным Брестского мирного договора с Германией (март 1918 г.)[130]. В начале июля 1918 г. из 21 члена коллегии ВЧК — 7 левых эсеров.

Формально ВЧК подчинялась только Совнаркому, но о действиях, имеющих важное политическое значение, должна была сообщать в народные комиссариаты юстиции и внутренних дел. Эти обязательства не соблюдались. Контролировали деятельность ВЧК лично Ленин и ЦК РКП(б), на местах губкомы большевистской партии. В апреле 1920 г. оргбюро ЦК поручило Дзержинскому подготовить письмо, по которому председатель губЧК должен быть членом губкома партии. С сентября 1918 г. по 1920 г. вопросы, связанные с деятельностью ВЧК, рассматривались на 25 заседаниях ЦК РКП(б)[131].

Призывы ВЧК в конце 1917 — начале 1918 г. создать чрезвычайные комиссии при губернских советах не увенчались успехом. Однако постановление ВЧК 18 марта 1918 г. с приказом всем советам организовать с одинаковым названием чрезвычайные комиссии для борьбы с контрреволюцией, спекуляцией и злоупотреблениями по должности вызвало их создание в ряде губернских городов. «Известия ВЦИК» сообщали 28 августа 1918 г. о функционировании 38 губернских и 75 уездных ЧК. К концу 1918 г. число уездных ЧК возросло до 365. Штатное расписание предусматривало в составе губернского ЧК 84 человека, уездного — 28. Причем при уездной ЧК формировалась рота в 188 человек[132].

Всероссийская перепись в августе 1918 г. выявила следующий партийный состав сотрудников центральных наркоматов: в ВЧК 781 сотрудник, из них 408 (52,2 %) коммунистов, больше, чем во всех других наркоматах, 115 сочувствующих коммунистам, остальные беспартийные, социал-демократ (интернационалист), 2 левых эсера, не согласных с ЦК своей партии. В ВЧК работало 291 (37,3 %) коммунист с дореволюционным стажем, 40 — после 25 октября 1917 г., 32 — после 1 января 1918 г., 23 — после 10 марта 1918 г., 33 — после 6 июля 1918 г. По социальному составу в ВЧК было 83 рабочих (10,6 %), 296 служащих (38 %), 287 военнослужащих (36,7 %) и др. Пришли в ВЧК 287 человек из армии и флота, 99 — из советских учреждений, 83 — с фабрик, 14 — с партработы, 6 — с профсоюзной работы, 13 — из милиции и Красной гвардии. Это были: 33 руководителя высшего типа, 96 руководителей среднего и низшего звена, 11 специалистов, 116 служащих, 225 — вспомогательный персонал, 143 — сотрудники, 157 — в боевых отрядах. По рекомендации Ленина, ЦК, ВЦИК и СНК в ВЧК работало 28 человек (3,6 %), по рекомендации известных деятелей партии и правительства — 48 человек (6,1 %), членов или организаций РКП(б) — 180 человек (23 %), советских учреждений — 346 (44,3 %), профсоюзов — 18 человек (2,3 %), заводов — 3 человека (0,4 %), воинских подразделений — 81 человек (10,4 %). Среди других наркоматов ВЧК занимала первое место по процентному соотношению работавших в них коммунистов, особенно с дореволюционным стажем, второе место после наркомнаца по числу рекомендованных ЦК и ВЦИК и последнее место по числу служивших в ней специалистов из дореволюционных учреждений, всего два человека. Одним из них был бывший шеф отдельного корпуса жандармов генерал В. Ф. Джунковский (1865–1938). В 1921 г. он консультировал Дзержинского при разработке советской паспортной системы.

На вопрос, данный при опросе анкеты — удовлетворены ли вы работой в ВЧК в идейном отношении, 587 чекистов (75,1 %) ответили утвердительно, 88 (11,3 %) — отрицательно, остальные от ответа воздержались[133]. Эти данные за время преобразования ВЧК изменились: в 1923 г. в личном составе ОГПУ было 50,84 % коммунистов, в 1924 г. среди занимавших должности от заместителя начальника отделения и выше дореволюционный большевистский стаж имели 45,1 % сотрудников; с 1918 г. — 28,1 %; с 1919 г. — 17 %, т. е. число коммунистов в процентном соотношении к составу и в ОГПУ продолжало оставаться наивысшим по сравнению с другими ведомствами.

В 1921 г. в ВЧК служило 77,3 % — русских; 9,1 % — евреев; 3,5 % — латышей; 1,7 % — поляков; 3,1 % — украинцев; 0,5 % — белорусов; 0,5 % —мусульман; 0,2 % — армян; 0,1 % — грузин; 315 немцев, 1 француз, 2 англичанина, 3 шведа, 46 финнов, 25 чехов, 13 китайцев. Среди чекистов той поры высшее образование имели 513 человек (1,03 %), большинство — 28 647 (57,3 %) ограничивалось начальным. По служебным характеристикам только каждый четвертый чекист работал хорошо и отлично, основная масса — 55,8 % — относилась к службе удовлетворительно, а 1092 человека (6,1 %) — плохо[134]. К концу 1920 г. в стране функционировало 86 областных и республиканских ЧК, 16 особых отделов, 508 уездных ЧК[135].

Рост сети чекистских учреждений — территориальных, военных, транспортных, их непрерывное финансирование, предоставление всевозможных прав с очевидностью доказывали, что большевики ради удержания власти сделали ставку на силу, террор и страх. Главным орудием, исполнителем стала ВЧК. «Для нас важно, — утверждал Ленин, — что ЧК осуществляет непосредственно диктатуру пролетариата, и в этом отношении их роль неоценима»[136]. ЧК было предоставлено право арестовывать, вести следствие и приводить приговор в исполнение. Лацис признавал, что это был «орган… пользующийся в своей борьбе приемами и следственных комиссий, и судов, и трибуналов, и военных сил»[137].

Постановления ЦК РКП(б) и Совнаркома быстро превратили ВЧК в главный орган специальной системы организованного насилия, создав для этого декретно-законодательное обоснование. II Всероссийский съезд Советов (25 октября 1917 г.) отменил смертную казнь в стране. Казалось бы, вновь ввести ее может только съезд. Но III съезд Советов (январь 1918 г.) этого вопроса не обсуждал, лишь встретил аплодисментами заявление Ленина о том, что «ни один еще вопрос классовой борьбы не решался в истории иначе, как насилием»[138]. Но еще до этого, сразу после первого покушения на Ленина, «Правда» в редакционной статье 3 января 1918 г. предупреждала: «Если они будут пытаться истреблять рабочих вождей, они будут беспощадно истреблены сами. Все рабочие, все солдаты, все сознательные крестьяне скажут тогда: да здравствует красный террор против наймитов буржуазии… За каждую нашу голову — сотня ваших!» Начавшееся в середине февраля 1918 г. германское наступление на Петроград создало чрезвычайную ситуацию, которой не преминули воспользоваться Ленин и Троцкий для введения в стране внесудебной смертной казни. Право ее проведения было предоставлено ВЧК.

21 февраля 1918 г. Совнарком утвердил декрет-воззвание «Социалистическое отечество в опасности!», написанное Троцким по поручению Ленина. На его основании ВЧК получила право внесудебной расправы над «неприятельскими агентами, спекулянтами, громилами, хулиганами, контрреволюционными агитаторами, германскими шпионами». Через день к ним добавили «саботажников и прочих паразитов», предупредили, что ВЧК не видит других мер, кроме беспощадного уничтожения таковых «на месте преступления». В ответ на недоумение левого эсера, наркома юстиции И. Штейнберга, Ленин заверил, что «без жесточайшего революционного террора» быть победителями невозможно[139]. Тогда же, 21 февраля 1918 г., коллегия ВЧК по предложению Дзержинского приняла решение о том, что чекистами могут быть преимущественно большевики и левые эсеры, т. е. представители правительственных партий.

Заметим, что в данном случае декрет о внесудебных правах ВЧК лишь фиксировал те беззакония, которые советские учреждения уже творили в стране. Председатель севастопольского военно-революционного комитета Ю. П. Гавен признавал, что в январе 1918 г. он, воспользовавшись своим служебным положением и вседозволенностью, приказал расстрелять более 500 офицеров[140]. Практика придания творящемуся произволу легитимности была характерной для всех действий советских властей. Именно: не пресечения их, а поощрения.

Функции ВЧК с февраля 1918 г. возрастали. В Москве ВЧК расположилась в гостинице «Селект» на Лубянке, а затем заняла соседнее здание — страхового общества «Россия». В этих зданиях разместились 12 отделов ВЧК, среди которых отдел по борьбе с контрреволюцией (возглавил И. Н. Полукаров), со спекуляцией (В. В. Фомин), преступлениями по должности (П. А. Александрович) и др. Для оперативного руководства создавалась «тройка»: Дзержинский, Александрович, Петерс. 15 июня 1918 г. была создана первая расстрельная «тройка» ВЧК. В тот день коллегия ВЧК постановила: «Составить тройку из представителей партии коммунистов (больш.) и левых с.-р., которые и уполномочиваются решать вопросы о расстреле. Избраны в тройку: Дзержинский, Лацис и Александрович. Заместителями к тройке избраны: тт. Фомин, Петерс и Ильин. Расстрелы применяются ко всем, кто замешан в заговоре против советской власти и республики, если это будет доказано. Приговоры тройки должны быть единогласны»[141]. К тому времени ВЧК широко использовала агентурные методы, наружное наблюдение, систему секретных сотрудников (сексотов), вербуя их среди арестованных и членов «контрреволюционных» организаций, перлюстрацию писем, международной корреспонденции и т. д. Тогда же появились инструкции о том, кто подлежит расстрелу. Это все бывшие жандармские и полицейские офицеры (по результатам обыска), носящие оружие без разрешения или проживающие по фальшивым документам, активные члены партий кадетов, октябристов, а также эсеров (правых и центра). Дело о расстреле обсуждалось «обязательно в присутствии представителя РКП(б)». Разъяснялось, кого можно считать активным членом «контрреволюционных партий»: членов комитетов от центральных до местных, боевых дружинников, несущих службу между отдельными организациями[142]. Расстрельная политика поощрялась Совнаркомом, который, ссылаясь на выступление чехословацкого корпуса, 10 июня 1918 г. предлагал всем советам беспощадно истреблять «офицеров-заговорщиков, предателей, сообщников Скоропадского, Краснова, сибирского полковника Иванова»[143].

Итоги деятельности ВЧК и перспективы были обсуждены на I Всероссийской конференции чекистов (Москва, 11–14 июня 1918 г.), собравшей 66 делегатов от 43 ЧК. Чекисты на конференции провозгласили себя «оплотом охраны советской власти», заявив, что главным средством в борьбе с контрреволюцией должна стать секретная агентура, которая, находясь в обследуемой среде, даст, несомненно, больше ценных сведений, чем их можно получить официальным путем или при помощи других вспомогательных средств[144]. В дни работы конференции, 12 июня 1918 г., состоялось заседание фракции коммунистов — участников конференции. Они потребовали ареста руководителей партии кадетов, правых эсеров и меньшевиков, установления наблюдения за командным составом Красной Армии, расстрелов «видных и явно уличенных контрреволюционеров»[145].

По полученным правам ВЧК и трибуналов можно судить о развитии советской карательной политики, ибо эти учреждения (с лета 1918 г. к ним присоединились революционные военные трибуналы) рассматривали преимущественно политические преступления, а к ним относили «все, что против советской власти». Характерно, что право ВЧК на внесудебные расправы, сочиненное Троцким, подписал Ленин, трибуналам предоставил неограниченные права нарком юстиции, постановление о красном терроре завизировали наркомы юстиции, внутренних дел и управляющий делами Совнаркома (Д. Курский, Г. Петровский, В. Бонч-Бруевич). Понижение рангов подписывающих важнейшие акты карательной политики свидетельствовало о том, что террор быстро становился обыденным делом. Партократия инициировала, вырабатывала карательную политику, убеждая себя и других в важности соблюдения при этом классового принципа.

«Левоэсеровское восстание совершалось аппаратом ВЧК», — писал Петерс. Действительно, германского посла в Москве 6 июля 1918 г. убили сотрудники ВЧК Я. Блюмкин и Н. Андреев, отряд ВЧК стал опорой вооруженного сопротивления большевикам. Дзержинский был арестован левыми эсерами и после подавления их выступления подал в отставку, объясняя свое заявление необходимостью выступить в качестве свидетеля. Совнарком отставку Дзержинского принял и временным председателем ВЧК назначил Петерса, прежнюю коллегию ВЧК объявил упраздненной. Петерсу 7 июля 1918 г. поручалось в недельный срок представить в СНК доклад о личном составе с тем, чтобы устранить из органов ЧК всех, кто прямо или косвенно был связан с «провокационно-азефовской деятельностью члена партии левых социалистов-революционеров Блюмкина»[146]. Хотя Дзержинский был отстранен от председательской должности, но, по признанию Петерса, новая коллегия ВЧК была сформирована только из коммунистов и при том, что Дзержинский фактически оставался руководителем ВЧК[147].

На частном совещании бывших членов коллегии ВЧК: Фомина, Полукарова, Дзержинского, Савинова, Ксенофонтова, Каменщикова и Лациса, проходившего под председательством Петерса, была составлена коллегия из 11 человек: Дзержинского, Петерса, Фомина, Полукарова, Каменщикова, Ксенофонтова, Лациса, Пузырева, Янушевского, В. Н. Яковлевой и Пульяновского. Этот состав коллегии был утвержден Совнаркомом. Вскоре в коллегию вошли Скрыпник и начальник особого отдела М. С. Кедров. Этот состав работал до конца 1918 г. В 1919 г. вместо выбывших по разным причинам Полукарова, Пузырева, Каменщикова, Пульяновского и Янушевского членами коллегии стали Аванесов, Уралов, Эйдук, Медведь, Жуков, Манцев и Валобуев. В 1920 г. Совнарком утвердил коллегию ВЧК в составе: Дзержинский, Ксенофонтов, Лацис, Аванесов, Медведь, Зимин, Кедров, Корнев, Менжинский, Манцев, Мессинг, Петерс и Ягода.

Нетрудно установить, что все время гражданской войны ВЧК руководили Дзержинский, Петерс, Лацис, Ксенофонтов. Эти четверо были неизменным ядром коллегии ВЧК. Именно они прежде всего ответственны за те беззакония и произвол, которые творились от имени ВЧК, а также за своих воспитанников, проводивших большой террор в середине 30-х годов. Тогда погибли Лацис, Петерс и тысячи бывших и функционирующих чекистов, ставших жертвами той системы, которую они столь истово защищали и утверждали…

Заметим, что каждая неудача лишь вызывала реорганизацию ВЧК, усиливала ожесточенность советской карательной политики, предоставляла репрессивным учреждениям все больше прав и рост финансирования[148]. Быстро оправившись после левоэсеровского покушения, чекисты не смогли предотвратить ни покушения на Ленина, ни убийства председателя Петроградской ЧК М. С. Урицкого. В результате последовало постановление Совнаркома о красном терроре (5 сентября 1918 г.), призывы узаконить массовый подход к физической ликвидации «контрреволюционеров», расстреливать заложников и применять по отношению к арестованным пытки.

Роль левых эсеров в сдерживании расстрельных мер ВЧК в значительной степени условна. Заместитель Дзержинского — левый эсер Александрович — вел в ВЧК до 7 июля всю практическую работу и даже в день выступления части своих однопартийцев, 6 июля, подписал распоряжение о повсеместной организации уездных ЧК[149]. 12 июня 1918 г. московский комитет партии левых эсеров протестовал против массовых смертных приговоров, выносимых ЧК, и предлагал левым эсерам из таких комиссий выйти[150]. Александрович и многие другие остались. На заседании V Всероссийского съезда Советов (5 июля 1918 г.) М. Спиридонова возражала против судебных решений о смертной казни, что вызвало реплику Свердлова: «…в российской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией… принимают равное участие во всех работах, в том числе и в расстрелах, проводимых комиссией, и левые эсеры, и большевики, и по отношению к этим расстрелам у нас как будто никаких разногласий нет. Но левые эсеры заявляют, что они — против смертной казни. Тут нужно сделать корректив: они против смертной казни по суду, но смертная казнь без суда ими допускается. Для нас… такое положение является совершенно непонятным, оно нам кажется совершенно нелогичным»[151]. Позже, когда левые эсеры стали преследоваться ЧК, они выступили за отмену смертной казни и упразднение чекистских организаций.

После постановления Совнаркома о введении красного террора резко стало увеличиваться число коммунистов в ЧК, они должны были проводить в жизнь карательную политику РКП(б), следуя указанию Ленина, что без ЧК власть трудящихся (точнее, правящей партийной элиты) существовать не может[152]. Проведение террора на местах инициировалось, обстановка искусственно нагнеталась. Это наглядно подтверждают действия в Казани председателя ЧК Восточного фронта республики Лациса. Прибыв в Казань 10 сентября 1918 г., после изгнания из города защитников Учредительного собрания, он не спешил с проведением карательных акций, полагая, что наиболее активные противники большевиков бежали. Но 11 сентября 1918 г. в «Правде» появляется статья Н. Осинского в защиту недавно принятого декрета о красном терроре с призывом: «От диктатуры пролетариата над буржуазией мы перейдем к красному террору — системе уничтожения буржуазии как класса…». 22 сентября 1918 г. в «Еженедельнике чрезвычайных комиссий по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией» появился приказ наркома внутренних дел Г. И. Петровского, в котором содержался призыв к проведению массового террора. Нарком предлагал: «Все известные местным советам правые эсеры должны быть немедленно арестованы. Из буржуазии и офицерства должны быть взяты значительные количества заложников. При малейшей попытке сопротивления или малейшем движении в белогвардейской среде должен применяться безоговорочно массовый расстрел. Местные губисполкомы должны проявлять в этом отношении особую инициативу»[153].

Казанский комитет РКП(б), реагируя на московские указания, предложил ответственному организатору комитета Е. Стельмаху 28 сентября собрать фактический материал, «доказывающий, что красный террор недостаточно энергично проводится в жизнь», вызвать на заседание комитета Лациса и обсудить этот вопрос[154]. И начались безудержные расстрелы…

Сначала красный террор заполыхал в столицах. Из убийства Урицкого и ранения Ленина большевики выжали максимум, стремясь расстрелами показать, кто есть власть в стране. Провинция вначале молчала. Но массовый террор мог основываться только на инициированном подъеме «народного гнева» за покушение на жизнь вождей. А здесь на первых порах растерялся в Казани даже Лацис. Оправился он быстро, партийные указания легко подсказали, как следует действовать, и не только ему.

1 ноября 1918 г. Лацис пытался обосновать необходимость массовой ликвидации буржуазии. Он писал, давая указания местным ЧК: «Не ищите в деле обвинительных улик о том, восстал ли он против совета оружием или словом. Первым долгом вы должны его спросить, к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, какое у него образование и какова его профессия. Все эти вопросы должны разрешить судьбу обвиняемого. В этом смысл красного террора»[155].

Этот призыв Лациса к беспощадному классовому уничтожению врагов был не случаен, как и требование коммунистов и чекистов Нолинского уезда Вятской губернии применять на допросах пытки, пока арестованный «все не расскажет»[156]. Это было следствием проводимой партийной политики произвола и вседозволенности. Ведь еще в июле 1918 г. петроградские газеты требовали «истреблять врагов народа», а Петросовет принял 28 августа решение: «Если хоть волосок упадет с головы наших вождей, мы уничтожим тех белогвардейцев, которые находятся в наших руках, мы истребим поголовно вождей контрреволюции»[157].

Журнальный отчет сообщал о том, как по инициативе Дзержинского было принято 5 сентября 1918 г. в Совнаркоме постановление о красном терроре. Дзержинский обосновал его нужность ситуацией, когда «обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью». Он предлагал для усиления ВЧК направить в комиссии «возможно большее число ответственных партийных товарищей»; врагов изолировать в концлагерях; те, кто «прикосновенен» к заговорам, мятежам и белогвардейским организациям, «подлежат расстрелу»; списки расстрелянных публиковать с «основанием применения к ним этой меры». Все положения доклада Дзержинского полностью вошли в постановление Совнаркома[158]. Характерно, что вскоре после этого постановления ВЧК начала издавать свой «Еженедельник» (№ 1, 22 сентября 1918 г.) с задачей помочь чекистам на местах «однообразнее, планомернее, методичнее проводить борьбу, уничтожение идеологов, организаторов и руководителей враждебных, непримиримых классовых врагов пролетариата и его диктатуры». Статьи первого номера журнала подчеркивали необходимость проведения индивидуального и массового террора. Тогда же последовали приказы по ВЧК: за подписью Дзержинского, 19 сентября 1918 г., о том, что основной задачей ЧК является борьба с «контрреволюцией» отдельных лиц и организаций; Петерса, 26 сентября 1918 г., о том, что в своей деятельности «ВЧК совершенно самостоятельна, производя обыски, аресты, расстрелы, давая после отчет Совнаркому и ВЦИК»[159]. И, наконец, 1 ноября 1918 г. в Казани Лацис выпускает номер журнала (он-оказался единственным) под названием «Красный террор» с доведенными до абсурда формулировками об убийствах по происхождению и профессии, апологией происходящей кровавой вакханалии.

«Нужность» террора для удержания власти большевикам была очевидна, важно было убедить в этом население. Пропагандистский аппарат играл на чувствах люмпенов, уверяя их, что террор их не коснется, а направлен лишь против «богатых контрреволюционеров». Но классовый принцип, особенно под давлением крестьянских выступлений, не выдерживался. Понятнее было усиление террористических акций за убийство или покушение на большевистских вождей.

Мнение о всемогуществе и беспощадности власть имущих создавали расстрелы царской семьи и великих князей: уж если их убили, то об остальных и говорить нечего… убьют. Умелое использование этих актов для разжигания ненависти к противникам режима ставило целью и запугать, подавить возможное сопротивление ему каждого гражданина. Принятие декрета о красном терроре означало официальное признание его проведения от имени государственных властей.

Вводимая с осени 1918 г. политика военного коммунизма означала регламентацию всей общественной жизни в стране, где грани, разделяющей революционный порядок и беззаконие, практически не существовало. Предложение Ленина в январе 1918 г. о «расстреле на месте» спекулянтов[160] распространилось на все слои населения. Репрессивный государственный механизм был запущен со времени разгона большевиками Учредительного собрания. 31 января 1918 г. советское правительство предписало увеличить число мест для заключенных. Чуть позже было признано необходимым «обезопасить Советскую республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях». Для этого не требовалось судебного разбирательства — достаточно было административного решения[161], что давало широкий простор для деятельности репрессивных органов: от расстрела «врагов революции», нейтрализации, устрашения потенциальных противников до решения хозяйственных либо личных дел. В июне 1918 г. Троцкий предложил заключить в концлагеря чехословацких легионеров, не пожелавших сдать оружие, и бывших офицеров, отказывающихся служить в Красной Армии. В августе 1918 г., оказавшись под Казанью, Троцкий расширил состав тех, кого можно отправить в концлагеря в Муроме, Арзамасе и Свияжске, включив в него «темных агитаторов, контрреволюционных офицеров, саботажников, паразитов, спекулянтов». Список тех, кому уготовлены концлагеря, дополнил тогда же Ленин. Он потребовал 9 августа 1918 г. от пензенских властей покончить с крестьянскими выступлениями. Для этого «провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города»[162].

Постановление Совнаркома РСФСР о красном терроре (5 сентября 1918 года) не только фиксировало уже происходящее в стране, но и придало высказываниям вождей форму законодательного акта, давало право карателям и далее ужесточать террористические действия, распространяя их на все социальные группы, превращая террор в массовый. Одни — дворянство, казачество, — подлежали ликвидации, другие — предупреждались. Крестьянам угрожало постановление Совета рабоче-крестьянской обороны 15 февраля 1919 г.: «…взять заложников из крестьян с тем, что, если расчистка снега не будет произведена, они будут расстреляны»; рабочих предупреждал Дзержинский: всех недовольных властью рабочих следует считать «нерабочими», не «чистыми» пролетариями, как зараженных мелкобуржуазной психологией, концлагеря провозглашались «школами труда»[163].

24 января 1919 г. оргбюро ЦК РКП(б) приняло секретную директиву о проведении «массового террора» против богатых казаков, истребив их поголовно; «провести беспощадный массовый террор по отношению ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с советской властью»[164]. В ответ на репрессивные меры и политику «расказачивания» казаки ответили вооруженным выступлением против властей.

Осенью 1918 г. были созданы многие формы и методы проведения правительственной карательной политики в стране, которая затем осуществлялась долгие десятилетия. Они, по мнению многих участников гражданской войны и исследователей, основывались на «классовом интересе, то есть, по существу дела, не являлись правом, а потому… лишены были и правового фетишизма»[165]. Это была политика принуждения как универсальная мера устрашения населения, быстрого решения сложнейших проблем, результат срабатывания психологии «прямого действия», военно-административных методов руководства.

Милитаризация экономики страны, создание трудовых армий приводили к регламентации жизни каждого гражданина, к превращению общества в казарму. Для удержания всех в повиновении карателям, прежде всего ВЧК, были даны неограниченные права расстрелов, арестов и развития института заложничества.

Руководством ВЧК были разработаны подробные инструкции об арестах, производстве расстрелов. Приказ ВЧК № 208 от 17 декабря 1919 г. за подписями Дзержинского и Лациса определял, кого следует считать заложником. Оказывается, это «пленный член того общества или той организации, которая с нами борется. Причем такой член, который имеет ценность, которым этот противник дорожит… За какого-нибудь сельского учителя, лесника, мельника или мелкого лавочника, да еще еврея, противник не заступится и ничего не даст. Они чем дорожат… Высокопоставленными сановными лицами, крупными помещиками, фабрикантами, выдающимися работниками, учеными, знатными родственниками находящихся при власти у них лиц и тому подобными». Инструкция предписывала взятие на учет всех, кто мог быть заложником: бывших помещиков, купцов, фабрикантов, крупных домовладельцев, офицеров старой армии, банкиров, верных чиновников царского времени и времени Керенского, родственников сражающихся «против нас» лиц, работников противосоветских партий, склонных остаться за фронтом в случае «нашего отступления». Списки этих лиц представлялись ВЧК с указанием звания, должности, имущественного положения заложника до и после революции[166].

Эти категории заложников стали первой узаконенной жертвой красного террора. В ответ на убийство председателя Петроградской ЧК М. С. Урицкого (30 августа 1918 года) было расстреляно до 900 заложников и отдельно, в Кронштадте — 512[167]. «…После убийства Урицкого начался страшный террор, — вспоминал бывший сотрудник петроградского военного комиссариата М. Смильг-Бенарио. — Вооруженные красноармейцы и матросы врывались в дома и арестовывали лиц по собственному усмотрению… Ежедневно происходили аресты и расстрелы, а власть не только не стремилась приостановить массовое убийство, а, наоборот, она лишь разжигала дикие инстинкты солдатских масс. Председатель петроградской коммуны Зиновьев не испугался бросить в массы лозунг: „Вы, буржуазия, убиваете отдельных личностей, а мы убиваем целые классы“»[168]. Петерс писал, что число расстрелянных в те дни в Москве и Петрограде не превышало 600 человек[169]. Это была весьма заниженная цифра, если судить о количестве расстрелянных только в Петрограде.

Губернские и уездные ЧК спешили наперебой (кто раньше!) сообщить о числе расстрелянных заложников в ответ на убийство Урицкого и покушение на Ленина. 31 августа 1918 г. (оперативность потрясающая: выстрелы в Ленина прозвучали вечером накануне) Нижегородская ЧК докладывала о расстреле 41 человека «из лагеря буржуазии»; костромская — 13 офицеров, священников и учителей; уездная моршанская — 4 (бывших полицейских и земских начальников). Во многих журналах и газетах вводилась рубрика возмездия — «красный террор», где публиковались списки расстрелянных. Журнал «Красный террор» сообщал о расстрелах до 16 октября фронтовой ЧК — 66 человек, уездными ЧК Казанской губернии — 40 и 109 крестьян во время их выступления в Курмышском уезде Симбирской губернии (сентябрь 1918 года)[170].

Постановление Совнаркома о красном терроре превращало самую радикальную форму насилия в государственную политику. В те дни ЦК РКП(б) и ВЧК выработали практическую инструкцию, В ней предлагалось: «Расстреливать всех контрреволюционеров. Предоставить районам право самостоятельно расстреливать… Взять заложников (крупных фабрикантов) от буржуазии и союзников. Объявить, что никакие ходатайства за арестованных… не принимаются. Район определяет, кого брать в заложники… Устроить в районах мелкие концентрационные лагеря… Сегодня же ночью президиуму ВЧК рассмотреть дела контрреволюционеров, а всех явных контрреволюционеров расстрелять. То же сделать районным ЧК. Принять меры, чтобы трупы не попали в нежелательные руки…»[171]

Беспредел превзошел самые мрачные ожидания: было расстреляно 6185 чел., посажено в тюрьмы 14 829, в концлагеря — 6407, стали заложниками — 4068[172]. Это приблизительные цифры, так как подсчитать, сколько жизней было тогда загублено местными ЧК, практически невозможно. ВЧК разъясняла: во время гражданской войны правовые законы не пишутся, потому «единственной гарантией законности был правильно подобранный состав сотрудников Чрезвычайной комиссии»[173].

Так, покушения на большевистских вождей способствовали разгулу массового террора в стране, ставшего на долгие годы неотъемлемой частью военно-коммунистического государства. Этот метод будет использован в начале 30-х, когда инспирируемое убийство Кирова приведет к большому террору, и осуществлять его будут чекисты гражданской войны: Ягода, Берия, Агранов, Заковский и многие другие…

В сентябре 1918 года нарком внутренних дел Петровский негодовал по поводу «ничтожного количества серьезных репрессий и массовых расстрелов» и предлагал губисполкомам, т. е. исполнительным органам советской власти, проявить в распространении массового террора «особую инициативу»[174]. Заметим, что подобную практику использовал Сталин, когда критиковал действия Ягоды и сетовал на то, что НКВД с развертыванием большого террора опоздал на два года…

Красный террор с его непременными спутниками — произволом, концлагерями, заложничеством, пытками — функционировал все время гражданской войны. Его приливы и некоторые ограничения зависели от многих обстоятельств, так же как и развитие сопутствующих ему институтов.

Произвол, творившийся чекистами, вызвал в конце 1918 — начале 1919 года острую дискуссию в советской периодике. Одни требовали ликвидировать чрезвычайные комиссии, а их функции передать: следственные — ревтрибуналам, розыскные — милиции, подавление антибольшевистских выступлений — внутренним войскам; другие предлагали сохранить ВЧК как орган розыска, подчинив НКВД или Наркомюсту. Дзержинский решительно возразил: «Мы против уничтожения ЧК, так как период чрезвычайных обстоятельств еще не прошел». Его поддержал Ленин: «Когда я гляжу на деятельность ЧК и сопоставляю ее с нападками, я говорю: это обывательские толки, ничего не стоящие»[175].

В результате ЦК РКП(б) 19 декабря 1918 г. постановил запретить критику ВЧК на страницах печати, ибо работа ВЧК «протекает в особо тяжелых условиях»[176]. В одном ВЧК была вынуждена уступить: президиум ВЦИК 24 января 1919 года указом ликвидировал уездные ЧК. Но, как отмечал Лацис, это решение было выполнено не полностью и часть уездных ЧК продолжала существовать до 15 февраля 1920 года, когда им изменили название на политбюро при уездных органах милиции[177].

Провозглашаемые советским руководством малейшие отступления от жесткой карательной политики носили популистский, формальный характер. Часто они были направлены на обман общественного мнения. Примером тому — предложение Дзержинского 26 сентября 1919 года о том, чтобы «ЦК партии большевиков, не объявляя официального массового красного террора, поручил ВЧК фактически его провести»[178]. Сами чекисты были за усиление своего влияния в обществе, за контроль за всеми сферами его деятельности, поскольку, по их мнению, «во всех областях нашей жизни контрреволюция развелась везде и повсюду»[179].

VI Всероссийский чрезвычайный съезд Советов (ноябрь 1918 г.) принял постановление о соблюдении «революционной законности», амнистии тем, кому в течение двух недель со дня ареста не предъявлено обвинения, освобождении тех заложников, которые не влияли на судьбу советских товарищей, «попавших в руки врагов». Выполнение этих постановлений было возложено на ВЧК, т. е. орган, более других вершивший беззаконие. Лацис писал в минуту откровения: «ВЧК как орган чрезвычайный и временный не входит в нашу конституционную систему. Пройдет время гражданской войны, время чрезвычайных условий существования советской власти, и чрезвычайные комиссии станут лишними: они… будут вычеркнуты из аппарата советской власти»[180]. Этого не случилось…

26 ноября 1918 года в Москве состоялась II Всероссийская конференция чекистов, на которую съехалось около ста делегатов. Среди прочих решений чекисты возложили ответственность за «кулацкие мятежи» на тех, кто «поднял против них поход», и оставили за собою право на расстрелы без суда по решениям губернских, фронтовых, армейских и областных ЧК. И тут же, 4 декабря, для доказательства силы, ВЧК предлагала установить негласный надзор за всеми крупными селами и волостями для ареста агитаторов против властей и кулаков. Петерс подписал инструкцию о методах работы ЧК, в которой рекомендовал несколько их изменить: не терроризировать «мирную обывательскую среду», дать возможность специалистам работать, наладить еще более тесную работу с большевистскими руководителями. У ЧК осталось право объявлять военное положение на отдельных территориях и широко использовать агентурно-осведомительную сеть[181].

Для уяснения своих позиций в губерниях состоялись свои чекистские конференции. Смысл принятых решений был один: опорой советской власти являются чекисты. Это мнение утверждалось в центре и в провинции[182]. Чекисты убеждали себя и власти в нужности, необходимости творимого произвола, их руководство не допускало вмешательства в свои дела. 28 декабря 1918 г. президиум ВЧК отклонил предложение Петерса о том, чтобы чекисты вершили расстрелы с ведома ревтрибуналов на том основании, что «ревтрибуналы не перешли в ведение ВЧК». В состав судебной тройки ВЧК вошли Дзержинский, Лацис, Кедров и Ксенофонтов[183].

Достоверной статистики жертв красного террора не существует. Произвол не способствовал ее созданию. Лацис в 1920 г. назвал две цифры расстрелянных в 1918 г.: 6185 и 6300, а за семь месяцев 1919 г. — 2089. Наибольшее число из них приходилось на крестьян (3082 чел.), участников «контрреволюционных организаций» (2024 чел.) и прочих (1704 чел.)[184]. Подсчеты расстрелянных осенью 1918 г., опубликованные в «Еженедельнике ЧК» (№ 1–6), дали цифру 2212 чел. (из них заложников — 500, контрреволюционеров — 418, бывших полицейских — 30, генералов — 4, офицеров — 81, духовенства — 79, чиновников — 50 и др.)[185]. Методика подсчета расстрелянных неизвестна. Возможно, Лацис назвал число жертв террора только в Москве и Петрограде, а журнал — лишь информацию тех ЧК, которые ее посылали? Неизвестно, были ли включены в названные цифры пострадавшие во время кровавых вакханалий в Москве, Казани и других городах России?[186] Ясно одно: цифры, данные Лацисом, не отражали реалий того времени. Жертв было значительно больше.

Анализ сохранившихся протоколов заседаний судебной тройки ВЧК дал следующие результаты: 8 мая 1919 года из 23 рассматриваемых дел — 13 завершились расстрельным приговором; 17 мая 1919 года — 4; т. е. третья-четвертая часть арестованных расстреливалась. Протоколы заседаний Казанской губЧК, где также заседала «тройка» — председатель губЧК Карлсон, начальник секретно-оперативного (вначале отдел назывался провокаторский) отдела Дунаев, представитель губкома РКП(б) Ендаков и секретарь ЧК Шкеле, свидетельствовали, что 28 декабря 1918 г. из рассмотренных 43 дел к расстрелу приговорили 11 чел.; 21 декабря из 32 дел — 3 чел. Данные о расстрелах, произведенных уездными ЧК, не опубликованы. За семь месяцев 1919 года Казанская губЧК расстреляла: в январе — 44; в марте — никого; в апреле — 5; в мае — 29; в июне — 22; в июле — 10. За семь месяцев — 117 человек[187]. В то время функционировало 40 губЧК и 335 уездных ЧК[188].

Если предположить, что результаты деятельности всех губЧК были схожи с казанской, то получится цифра расстрелянных более 4 тысяч человек (117 × 40 = 4680). Это будет намного превосходить число жертв за первые семь месяцев 1919 г. (2089 чел.), особенно если учесть активное участие в красном терроре уездных ЧК и 49 особых отделов.

В 1918 году был узаконен большевиками от имени советской власти неограниченный массовый террор как главное средство удержания у власти создаваемой военно-бюрократической имперской системы. «В тех условиях, в каких мы работаем, обойтись без расстрелов совершенно немыслимо», — писал член реввоенсовета Восточного фронта Ф. Раскольников 28 июля 1918 г. Троцкому. Он предлагал на фронте и в прифронтовых районах «провозгласить неумолимый красный террор». По его мнению, ЧК должна расстреливать «без следствия и суда» всех, кто уличался в подготовке выступления против советской власти с оружием в руках, агитаторов, тех, кто временно стал у власти, «выпавшей из рук Советов»[189]. Раскольников в своем радикализме был не одинок, с ним солидаризировалось большевистское и чекистское руководство.

Именно в 1918 г. широкую практику обрело попрание законности во имя целесообразности, а идея жестокости провозглашена безальтернативной ради победы «добра» в будущем. В 1918 г. ВЧК стала мощной силовой структурой, подавлявшей всех, кого большевистский режим не устраивал. Чекисты вселяли страх и ужас среди населения. Они осуществляли государственный массовый и индивидуальный террор по системе круговой поруки. Ленин и, вероятно, Дзержинский лично никого не расстреливали. Но те, кто это делал, оправдывались необходимостью выполнения приказа. Эта безнаказанность в сто крат увеличивала ненависть, агрессивность, нетерпение люмпенизированного, измученного войной населения[190]. Всякая чрезвычайщина порождает беззаконие, которое вначале оправдывалось обстоятельствами гражданской войны и затем многими иными причинами. ВЧК с 1918 года стала символом произвола, страха и террора, «карающим мечом революции»[191].

Опасность функционирования, по сути дела, бесконтрольного учреждения, защищаемого от ответственности большевистским руководством страны, понимали многие. Адвокат В. Жданов в письме управляющему делами Совнаркома В. Бонч-Бруевичу, написанном 11 июля 1918 г., предупреждал, что ВЧК отличается от прежней охранки тем, что обладает «гораздо большими полномочиями»: производит дознание и следствие, казнит, допускает провокацию, ее состав некомпетентен, «невежественные следователи идут на поводу у агентов-провокаторов». Опытный юрист, защищавший еще в 1905 году И. Каляева, предлагал «лишить комиссию права самостоятельно решать дела, обязав ее каждое дело в определенный срок представлять в соответствующий трибунал для гласного разбирательства и допустить защиту к участию в дознаниях, производимых комиссией»[192].

Последствий это обращение не имело. Дзержинский был категорически против какого-либо контроля над деятельностью ВЧК, отказывая даже наркомюсту Стучке в необходимых материалах для выяснения обстоятельств убийства германского посла Мирбаха.

Лидер партии левых эсеров Мария Спиридонова осенью 1918 г. обратилась с открытым письмом в ЦК партии большевиков. Она осуждала красный террор, убийство тысяч людей «из-за поранения левого предплечья Ленина», писала, как левые эсеры, члены коллегии ВЧК Александрович и Емельянов умоляли свое партийное руководство освободить их от чекистской работы[193]. Возможно, так и было. Но ведь нельзя забыть, что левые эсеры вместе с большевиками создавали ВЧК, что они не возражали и сами принимали участие в расстрелах и были лишь против объявления террора государственной политикой. 1 сентября 1918 г. газета «Известия ВЦИК» опубликовала резолюцию ЦК партии левых эсеров, в которой они называли себя представителями «крайне левого крыла революционного социализма, считающими террор одним из способов борьбы трудящихся, масс». ЦК партии левых эсеров предлагал на покушение на Ленина ответить «встречным нападением на цитадели отечественного и международного капитала…». Письмо Спиридоновой было неуклюжей попыткой отмежеваться от красного террора, который внушал страх перед властями, а не доверие к ним. Заметим, что многие левые эсеры, работавшие в местных ЧК, осенью 1918 г. вступили в РКП(б) и наиболее преданно служили «машине смерти»[194]. Какого-либо реального сопротивления деятельности ВЧК в 1918 г. оказано не было.

Лето и осень 1918 года знаменовали собой переход к массовому красному и белому террору. Это была высшая точка развития экстремизма в стране, которая смогла продержаться с небольшими отливами более 70 лет. Начиналось же все тогда. Следом шло совершенствование, упорядочение системы сыска, террора, насаждение страха.

В 1919 году советская карательная политика опиралась на приобретенный опыт проведения массовых расстрельных акций. Они лишь приобрели стабильный, усовершенствованный характер. Продолжали действовать институты заложничества, концлагеря, внесудебные расправы. Созданная в начале февраля 1919 г. комиссия ЦК РКП(б) в составе Дзержинского, Сталина и Каменева предложила оставить за ВЧК розыскные функции и право внесудебных расстрелов при введении военного положения. Но через месяц, в марте, в связи с наступлением армии Колчака все права ВЧК осени 1918 г. были восстановлены.

В конце марта 1919 г. был утвержден на заседании Совнаркома состав членов коллегии ВЧК. В нем 14 человек во главе с Дзержинским. Не указаны по крайней мере двое: Сталин и Бухарин. Сталин выполнял поручение ЦК РКП(б) — контролировать деятельность ВЧК; Бухарин был направлен в 1919 г. Лениным в коллегию ВЧК с «правом вето». Именно в те годы Сталин познал всевластие и беззаконность, развил вкус к жестокой целеустремленности и лаконичному решению судеб людей: есть человек — есть проблема; нет человека — нет проблемы. Бухарин оправдывал террор, цитируя Сен-Жюста: «Нужно управлять железом, если нельзя управлять законом»[195]. Направление политических работников столь высокого ранга для сотрудничества с ВЧК означало не что иное, как придание этому репрессивному органу авторитета, иллюстрацию непосредственного участия большевистского руководства в карательной политике, партийного освящения творящегося произвола. Исследователи истории ВЧК (А. Велидов, Д. Леггет) полагают, что это учреждение контролировалось не Совнаркомом, а ЦК РКП(б). Но можно лиц, бравших на себя ответственность за деятельность ВЧК, назвать персонально: В. И. Ленин, Н. И. Бухарин, Ф. Э. Дзержинский, И. В. Сталин. Все они были избраны в состав ЦК на VIII съезде партии большевиков (март 1919 г.). Руководитель ВЧК сам был полномочным членом высшего партийного ареопага и стремился воздействовать на членов ЦК, доказывая всячески нужность и «секретность», т. е. ненужность контроля над вверенным ему учреждением[196]. Поэтому любые попытки ограничить какими-либо законами, проверить работу чекистов наталкивались на круговое поручительство и противостояние наиболее авторитетных членов ЦК. Ведь не кто иной, как Бухарин, тогда формулировал: «В революции побеждает тот, кто другому череп проломит»[197].

2 сентября 1918 года Советская республика была объявлена постановлением ВЦИК единым военным лагерем, в котором все граждане должны были беспрекословно выполнять распоряжения властей[198]. Добиться этого в значительной степени большевикам удалось лишь в 1919 году. Опыт этого года, как торжества политики военного коммунизма и превращения страны в казарму, позже широко использовал Сталин[199]. Тогда стали брать заложниками (постановление ВЦИК 19 февраля 1919 г.) советских работников (членов исполкома, комбедов) за невыполнение гужевой и иных повинностей. Тогда М. Лацис, упиваясь всевластием ЧК, писал на страницах газеты «Красный меч» (18 августа 1919 г.): «Нам все разрешено, ибо мы первые в мире подняли меч не во имя закрепощения и угнетения кого-либо, а во имя раскрепощения от гнета и рабства всех… Жертвы, которых мы требуем, жертвы спасительные… Кровь? Пусть кровь, если только ею можно выкрасить в алый цвет серо-бело-черный штандарт старого разбитого мира»[200].

Поражение на фронте, подход войск генерала Деникина к Москве заставили большевистское руководство думать о своей дальнейшей судьбе[201], но это не отразилось на действиях чекистов[202]. По мнению Л. Хэймсона, большевики одержали победу в гражданской войне более благодаря успехам в сфере государственного строительства, нежели в проведении террора[203]. Но эти два действия нельзя противопоставлять, так как террор являлся неотъемлемой частью большевистского государственного строительства, главным способом его проведения. Карательные учреждения финансировались и поощрялись Советским государством. В результате этого, по признанию бывшего советского комиссара юстиции И. З. Штейнберга, был создан слой «революционных убийц, которым суждено было вскоре стать убийцами революции»[204]. В 1919 году советская карательная политика приобрела осмысленный вид. Ее решающее значение для победы в гражданской войне большевистскими лидерами было понято и осознано вполне. Этим объясняется и бесспорная поддержка Лениным многих достаточно сомнительных деяний ВЧК. Тогда ВЧК окончательно оформилась в орган «непосредственной расправы», основное орудие террора. П. А. Сорокин, современник событий, оценивал это время так: «С 1919 года власть фактически перестала быть властью трудящихся масс и стала просто тиранией, состоящей из беспринципных интеллигентов, деклассированных рабочих, уголовных преступников и разнородных авантюристов». А террор, отмечал он, в большей степени стал осуществляться против рабочих и крестьян[205].

Организационная перестройка в ВЧК, проведенная в 1919 году, ориентировала чекистов на усиление контроля над населением, насаждение страха многими никак не обоснованными казнями. 16 октября 1918 года была создана Московская чрезвычайная комиссия (члены коллегии: Дзержинский — председатель, члены — Б. А Бреслав, В. Н. Манцев, С. А. Мессинг, Я. Юровский). Ее основными задачами были определены: проведение секретно-оперативной работы по выявлению замыслов контрреволюции, борьба с дезорганизацией деятельности транспорта и промышленности. Но когда во время отчетного доклада 30 декабря 1919 года на пленуме Московского совета Манцева обвинили в том, что он говорит о чем угодно, но не о терроре чекистов, то услышали демагогические рассуждения на тему важности чекистской работы для рабочего класса[206].

В аппарате ВЧК в 1919 г. вместо иногороднего отдела был создан инструкторский, во главе с Г. С. Морозом (1893–1940), который отвечал за работу местных ЧК, но предполагал их большую самостоятельность. Главным в ВЧК стал секретно-оперативный отдел, чьи сотрудники занимались наблюдением, арестами и следствием. Его возглавил Скрыпник, вскоре замененный М. Я. Лацисом[207]. В центре внимания отдела были заговоры и политические партии, все, кроме большевистской. Наиболее характерными приказами ВЧК за 1919 г. были: об изъятии всей контрреволюционной литературы, особенно календарей издательства Сытина (январь); у беспартийных чекистов оружие отобрать, чекистам-большевикам — оружие зарегистрировать (апрель); концлагеря обеспечить усиленной вооруженной охраной (май); сотрудниками секретно-оперативных отделов могли быть только коммунисты (май); расширение прав ВЧК в связи «с очисткой Советской республики от врагов рабоче-крестьянской России» (июнь); открытие двухмесячных курсов для подготовки чекистов (июль, зав. курсами — К. Карлсон); вещи расстрелянных ВЧК концентрировать у А. Беленького (1883–1942), распределять их по указанию президиума ВЧК (август)[208].

15 июня 1919 г. на заседании ЦК РКП(б) слушали доклад Дзержинского о расширении права расстрелов. В результате 20 июня ВЦИК принял постановление о том, что «право непосредственной расправы сохраняется за чрезвычайными комиссиями в местностях, объявленных на военном положении…»[209]. В течение всего года увеличивалась численность войск ВЧК и внутренней охраны, расширялись штаты ВЧК[210]. ВЧК занималась конфискацией у населения оружия, автомашин, шинелей и даже топлива у церквей и священнослужителей. Чекисты продолжали расстреливать по разным поводам, в том числе и за убеждения, которые расходились со взглядами следователя. Так, 19 сентября 1919 года коллегия особого отдела при реввоенсовете 5-й армии приговорила к расстрелу бывшего штабс-капитана Бориса Пятницкого за то, что он «по своему убеждению не может быть полезен для Советской власти»[211].

В 1919 году происходит максимальное сосредоточение карательной власти в руках Дзержинского. В апреле ВЦИК утвердил положение об особых отделах при ВЧК. Работа особых отделов контролировалась Реввоенсоветом республики, но общее руководство их деятельностью осуществляла коллегия ВЧК (из 9 человек). В августе 1919 года во главе особого отдела вместо Кедрова стал Дзержинский с заместителями И. П. Павлуновским (1888–1940) и В. А. Аванесовым (1884–1930). Особые отделы армий и губЧК имели право расстрелов. По неполным данным, за второе полугодие 1919 года особые отделы 1-й, 4-й, 10-й и 14-й армий расстреляли 533 человека за шпионаж и контрреволюцию, а особые отделы 18 губЧК за то же время — 1436 человек[212]. Заметим, что к ноябрю 1919 года были развернуты 14 полевых и одна конная советские армии, в которых также функционировали особые отделы.

В октябре 1919 года ВЧК получила право расстреливать на месте тех, кто нарушает работу железных дорог. Чекисты признавали, что правовые акты тогда изменялись «под давлением действительности»[213]. Их права стали необычайно широкими после апрельского (1919 год) предложения оргбюро ЦК РКП(б), согласно которому все ответственные советские работники должны были зарегистрироваться и пройти проверку в ЧК. Чекисты мотивировали это «борьбой с проникновением жулья»[214]. Не случайно Б. Рассел, побывавший тогда в России, отнес чекистов ко второй группе правящего слоя страны (первым была компартия). Он увидел в ВЧК орган, «практически независимый от правительства», с собственными вооруженными формированиями, с правом расстрела тысяч людей без надлежащего судебного расследования. Ленин подобные права ВЧК приветствовал и с восторгом утверждал на VII Всероссийском съезде Советов (6 декабря 1919 г.), что «ЧК у нас организована великолепно»[215]. Большевистское руководство направляло и давало чекистам полную свободу действий. В декабре 1919 г. казанский губком предписал местному губЧК навести в городе порядок, расправляясь с нарушителями «по принципу красного террора»[216].

Об интенсивности расстрельных деяний чекистов можно судить по тем данным, которые сохранились в протоколах заседаний Казанской губЧК за август — декабрь 1919 года. В августе из рассмотренных 164 дел — расстреляно двое; в сентябре из 352 дел — 16; в октябре — из 285 дел — 11; в ноябре — из 190 дел — 11; в декабре — из 233 дел — 12. Итак, за пять месяцев губЧК рассмотрела 1224 дела, из них примерно третья часть — это арестованные бандиты. За это же время было расстреляно 52 человека, две трети из них — по политическим мотивам[217]. Но если это число умножить на количество существовавших тогда ЧК разных уровней, особые отделы, то получится довольно значительное количество уничтоженных людей.

Марк Ферро, изучивший российскую революционную символику, пришел к выводу, что Ленин обожал медицинские метафоры, называя своих оппонентов истериками и сумасшедшими. Себя Ленин видел в роли вождя, призванного исцелить больное общество. Следует лишь дополнить это наблюдение указанием на то, что действия Ленина напоминали целенаправленное усердие весьма жестокого и не очень умелого хирурга… Трудно было тогда предположить, что символ меча-кладенца, рубящего цепи, станет «карающим мечом революции» — эмблемой ВЧК — ОГПУ — НКВД.

В начале 1920 года ситуация стала меняться. С одной стороны, были, несомненно, военные победы над армиями Колчака и Деникина, с другой — экономика военного коммунизма терпела крах: казарменная регламентация, реквизиции не способствовали росту производительности труда. Назовем лишь несколько цифр, свидетельствующих о крушении этой политики. Годовая потребность страны в хлебе исчислялась тогда примерно в 744 млн. пудов. В 1918–1919 гг. было собрано 107,9 млн. пудов хлеба и зернофуража, в 1919–1920 гг. — 212,5 млн. пудов, в 1920–1921 гг. — 367 млн. пудов. Обеспечить республику необходимым количеством хлеба продразверстка не смогла. Национализация промышленности привела к тому, что «в 1919 г. на территории Советской республики не дымилось ни одной домны. Мы жили тогда, — говорил А. И. Рыков, — исключительно за счет того металла, который мы унаследовали от старого режима»[218]. Единственное, что в те годы увеличивалось, — это численность управленческого аппарата. В 1920 г. в Москве и Петрограде служащие составляли около 40 % работоспособного населения[219].

Многие из правителей России тогда понимали гибельность и неэффективность политики военного коммунизма. H. Н. Суханов, экономист, арестованный в 1930 г. по обвинению в «меньшевизме», подтверждал в своей автобиографии неприятие «якобинской диктатуры большевиков». В начале 1920 г. он был вместе с Троцким на Урале и доказывал ему важность немедленной отмены продразверстки. «Троцкий оспаривал мои положения, — писал Суханов, — и резюмировал такого рода беседы в смысле, что своей продовольственной политики партия менять не собирается. Впоследствии оказалось, что именно в это время Троцкий по телеграфу с Урала выступил с проектом введения нэпа и во время кампании против него, в одном из партийных заседаний, демонстрировал соответствующую телеграфную ленту»[220]. Попытка либерализации экономических отношений в начале 1920 г. потерпела неудачу: на IX съезде РКП(б) был взят курс на дальнейшую милитаризацию страны, и военно-коммунистическая политика достигла тогда своего бесславного апогея. Но, вероятно, в плане возможных послаблений политики следует рассматривать и предложение Дзержинского, поддержанное ВЦИК и Совнаркомом, об отмене расстрела по приговорам ВЧК и местных ЧК. Комиссия в составе Дзержинского, Каменева и Троцкого подготовила это решение, вступившее в силу 17 января 1920 г.[221] Право расстрелов оставалось за ревтрибуналами.

По официальной версии, запрет на чекистские расстрелы действовал до 28 мая 1920 г., когда они вновь были начаты в связи с советско-польской войной. И. К. Ксенофонтов 29 мая подписал приказ всем губЧК «арестовать опасных и вредных лиц польской национальности и объявить их заложниками, представив списки ВЧК». На основании этого приказа расстрельное право получили 16 губернских ЧК из 51. Еще 8 ЧК было это разрешено делать с санкции ВЧК[222]. Критерий их выбора зависел, по всей вероятности, не от близости фронта, а важности территорий, нестабильности в них обстановки и других обстоятельств.

29 июля 1920 г. Ленин утвердил новый список членов коллегии ВЧК из 12-ти человек: Дзержинский, Ксенофонтов, Петерс, Лацис, Менжинский, Ягода, В. А. Аванесов, М. С. Кедров, В. Н. Манцев, Ф. Д. Медведь, С. А. Мессинг, В. С. Корнев. В сентябре сотрудники ВЧК были приравнены к военнослужащим действующей Красной Армии. 4 ноября 1920 г. ВЦИК подтвердил, что в местностях, объявленных на военном положении, ЧК имеют расстрельные права[223].

В течение всех лет гражданской войны происходило увеличение числа концлагерей и лагерей принудительных работ, тюрем и тюремных больниц. Они создавались на основе постановлений Президиума ВЦИК РСФСР (11 апреля 1919 г.) и инструкции о лагерях принудительных работ (12 мая 1919 г.). Их организацией занимались в губерниях и уездах чекисты, затем они перешли в ведение отделов управления исполкомов[224]. На 1 ноября 1920 г. в лагерях принудительных работ, по неполным данным, находилось 16 967 заключенных, в том числе за контрреволюцию — 4561; саботаж — 255; спекуляцию — 2969; преступления по должности — 2036; дезертирство из армии — 2885; дезертирство от трудовой повинности — 509; уголовники — 3563; заложники — 189. Среди них рабочих и служащих — 5768; крестьян — 6616; домовладельцев — 510; торговцев и владельцев фабрик — 1782; помещиков — 848; священнослужителей — 255 и др.[225] Эти данные свидетельствовали о том, что среди заключенных преобладали рабочие и крестьяне, что более четверти заключенных были репрессированы по политическим мотивам. Их положение в лагерях и тюрьмах было тяжелым. Начальник секретного отдела ВЧК Т. П. Самсонов докладывал Дзержинскому о посещении в начале января 1921 г. Лефортовской и Бутырской тюрем: «В камерах грязь, сырость, вонь, испарения и, главное — дым, абсолютно не дающий возможности дышать… Арестованные жалуются на плохое питание и отсутствие книг… Так обращаться дальше с живыми людьми и содержать их в таких условиях нельзя; это преступление»[226].

Н. В. Устрялову принадлежит высказывание о том, что ЧК победила контрреволюцию, а спекуляцию одолеть не смогла[227]. Хотя, согласно военно-коммунистической доктрине, меры по борьбе со свободной торговлей, искоренению частной инициативы и собственности предпринимались самые чрезвычайные. 21 октября 1919 г. декретом Совнаркома по инициативе ВЧК был создан особый революционный трибунал, решения которого не были связаны никакими процессуальными тонкостями, а приговоры окончательны, не терпящие обжалования. Но чекисты признавали, что число привлекаемых за спекуляцию все время росло[228].

Критика жестокой карательной политики, творимого произвола мало беспокоила Ленина и его соратников. Мартов в 1920 г. в Галле на конгрессе Германской независимой социал-демократической партии в присутствии председателя Коминтерна Зиновьева резко отрицательно говорил о бессмысленном массовом терроре против невинных людей в Советской России. «В ответ на убийство Урицкого и покушение на Ленина, — утверждал Мартов, — совершенные отдельными людьми, в Петрограде, где правительствует Зиновьев, казнены не менее восьмисот человек. Это были офицеры, арестованные задолго до покушения и никакого отношения к ним не имевшие, к тому же арестованные не за контрреволюцию, а только за якобы их оппозицию против революции. (В зале оживление, крики по адресу Зиновьева: „Палач!“, „Бандит!“) Список этих людей опубликован в газете „Известия“, и Зиновьев не может отрицать этот факт. Среди казненных был и рабочий, член нашей партии Краковский. Зиновьев не может также отрицать, что подобные же казни состоялись и во всех других городах России по прямому указанию из центра, которое изложено в циркулярах наркома внутренних дел Г. Петровского органам местной власти. Уже сам по себе факт, что жены и сыновья политических противников были также арестованы как заложники и многие из них из мести за действия их мужей и отцов расстреляны, является доказательством масштаба террора»[229].

П. Кропоткин в письме Ленину 21 декабря 1920 г. возмущался тем, что центральные большевистские газеты угрожали «беспощадно истребить» заложников в случае покушения на советских вождей. «Неужели среди вас не нашлось никого, чтобы напомнить своим товарищам и убедить их, что такие меры представляют возврат к худшим временам Средневековья и религиозных войн и что они недостойны людей, взявшихся созидать будущее», — утверждал Кропоткин. И спрашивал: не будет ли заложничество «сочтено признаком, что вы считаете свой коммунистический опыт неудавшимся, и спасаете уже не дорогое вам строительство коммунистической жизни, а лишь самих себя?». По мнению Кропоткина, заложничество представляло «пережиток старого строя и старых безобразий неограниченной всепожирающей власти»[230].

Анализ некоторых документов Ленина позволяет утверждать, что на всю эту критику вождь не реагировал. Более того, в начале 1921 г. он предлагал Н. Крестинскому создать комиссию «для выработки экстренных мер». В состав комиссии предполагалось ввести Крестинского, Владимирского или Дзержинского, Рыкова или Милютина. Перед комиссией ставилась задача «тайно подготовить террор: необходимо и срочно». Постановление об этом предлагалось оформить решением Совнаркома или как-то иначе[231].

Это была общая линия советской внутренней политики, жестокость, казарменная строгость во всем. Главком советских вооруженных сил И. И. Вацетис в 1919 г. сообщал Ленину: «Дисциплина в Красной армии основана на жестоких наказаниях, в особенности на расстрелах… Беспощадными наказаниями и расстрелами мы навели террор на всех, на красноармейцев, на командиров, на комиссаров… Смертная казнь… у нас на фронтах практикуется настолько часто и по всевозможным поводам и случаям, что наша дисциплина в Красной Армии может быть названа, в полном смысле слова, кровавой дисциплиной». Ленин приветствовал такое, когда говорил в октябре 1921 г.: «В Красной Армии… применялись строгие, суровые меры, доходящие до расстрелов, меры, которых не видело даже прежнее правительство. Мещане писали и вопили: „Вот большевики ввели расстрелы“. Мы должны сказать: „Да, ввели, и ввели вполне сознательно“»[232].

1920 год вошел в историю террора в России его ужесточением. Хотя год начинался с частичной отмены расстрелов, созданием музея ВЧК, где, по плану сбора документов, главная роль отводилась показу необходимой положительной деятельности чекистов и белому террору, белогвардейским жертвам. В январе чекистам повысили оклады: членам коллегии с 4050 р. до 5063 р.; следователям — с 3600 до 4125 р. 1 сентября 1920 г. Ксенофонтов призвал сотрудников ЧК избавиться от недостатков, соблюдать «железную дисциплину», прекратить пьянство, грубость, работать сверхурочно, т. к. зарплату повысили на 25 %, навести порядок в делах[233]. Казанская губЧК в январе 1920 г. расстреляла 8 человек, в феврале — мае, судя по протоколам заседаний ее коллегии, расстрелов не было. Но рассмотрение ряда личных дел показывает обратное. В марте 1920 г. в Казани был расстрелян полковник А. М. Миронов, в апреле — штабс-капитан Л. И. Синявин, в мае — капитан Н. Г. Леухин. Все — за службу у Колчака[234]. Ясно, что не все расстрелянные заносились в протоколы заседаний руководства казанских чекистов. 15 июня 1920 г. Казанский губком РКП(б) принял к сведению заявление председателя ЧК Г. М. Иванова о введении расстрелов в губернии[235], хотя они и не прекращались. В результате в июне было расстреляно 19 человек, июле — 13, августе — 8, сентябре — 8, октябре — 2, ноябре — 2, декабре — 7. Всего за вторую половину года — 59 человек. Среди них третья часть — уголовники и спекулянты, остальные — бывшие офицеры, священники, домохозяева и объединенные словом «контрреволюционеры». Среди заключенных осенью 1920 г. — «представители польской буржуазии», как заложники в резерв Временного польского ревкома.

В 1920 г. появились симптомы боязни у палачей. 18 ноября 1920 г. председатель реввоентрибунала Заволжского военного округа В. И. Сперанский просил руководство перевести его из Самары на другое место работы, так как за 5 месяцев реввоентрибунал приговорил к расстрелу 400 человек, из которых 370 фактически расстреляны. Он мотивировал свою просьбу тем, что жители его третируют, угрожают, называют палачом![236]. Эти случаи единичны. Массовый террор порождал коллективную безответственность и уверенность в личной безнаказанности. Много позже стали известны имена наиболее свирепых чекистских изуверов[237].

Свидетельств жестокостей чекистов той поры более чем достаточно. Центральный комитет российского Красного Креста сообщал в международный комитет 14 февраля 1920 г. о положении в Киеве, где ЧК — «средневековая инквизиция» — составляла «политическую опору советской власти». В письме отмечалось, что после бегства петлюровцев в разных частях города было обнаружено «около 400 полуразложившихся трупов, преимущественно офицерских». Но их действия не шли ни в какое сравнение с действиями чекистов, расстрелявших с февраля по август около 3 тысяч человек. В докладе отмечалось, что чекисты «щеголяли друг перед другом своей жестокостью»[238].

Одной из наиболее варварских акций 1920 года стала крымская трагедия, разыгравшаяся после эвакуации войск Врангеля. Победитель Ленин весьма оптимистически высказался по отношению к 300 тысячам людей, оставшихся по разным причинам в Крыму. Он назвал их всех «буржуазией», «источником будущей спекуляции, шпионства, всякой помощи капиталистам». Ленин предлагал их не бояться, потому что «возьмем их, распределим, подчиним, переварим»[239]. Переварили по-своему, уже привычно, по-чекистски.

Даже приблизительная реконструкция событий того времени в Крыму, по немногим сохранившимся документам, свидетельствует о превращении и этой территории в часть «всероссийского кладбища», число которых столь резко выросло в те годы.

П. Н. Врангель на 126 судах вывез из Крыма 145 693 человека (в том числе около 5 тысяч больных и раненых). В Крыму осталось: 2009 офицеров и 52 687 солдат армии Врангеля в качестве военнопленных, в госпиталях — около 15 тысяч раненых и больных военнослужащих; более 200 тысяч человек — это военные чиновники, журналисты, актеры, преподаватели, врачи, члены их семей, офицеры, не воевавшие и не желавшие покинуть страну. Их всех скорее объединяло слово «беженцы», нежели «буржуазия», так как состоятельные люди покинули Крым еще до начала боев.

В сентябре 1920 г. Троцкий предложил врангелевским офицерам амнистию в ответ на их признание Советов. 18 октября, не получив ответа, он потребовал от Фрунзе издания приказа «о поголовном истреблении всех лиц врангелевского командного состава, захваченного с оружием в руках». Однако реввоенсовет Южного фронта (М. В. Фрунзе, И. Т. Смилга, М. В. Владимиров, Бела Кун) 10 ноября гарантировал сдающимся «полное прощение». Теперь вмешался Ленин, удивленный «непомерной уступчивостью условий» и потребовавший с противником «расправиться беспощадно». Требования Ленина и Троцкого стали осуществляться по мере освобождения Крыма, когда тяжелые потери красных и сопротивление белых привели к убийству сотен раненых врангелевских офицеров в госпиталях.

После эвакуации Врангеля в советских газетах стало муссироваться предложение о «новом» десанте белогвардейцев в Крым, и в связи с этим первоочередной задачей объявлялось очищение полуострова от «чуждых элементов». С чрезвычайными полномочиями для выполнения этой акции в Крым прибыл Г. Пятаков. Крым «чистили» расстрелами, арестами и выселениями.

17 ноября 1920 года за подписями председателя крымского ревкома Бела Куна и управляющего делами Яковлева был опубликован приказ № 4: «Все офицеры, чиновники военного времени, солдаты, работники в учреждениях Добрармии обязаны явиться для регистрации в 3-дневный срок. Неявившиеся будут рассматриваться как шпионы, подлежащие высшей мере наказания по всем строгостям законов военного времени»[240]. В регистрационных пунктах выстроились очереди: в Севастополе — 3 тысячи человек, в Ялте — 7 тысяч, всего по Крыму за 3 дня — не менее 25 тысяч. После этого начались облавы. Только в Севастополе при такой тотальной проверке документов было задержано 6 тысяч человек, из них отпущено 700, расстреляно 2 тысячи, остальные отправлены в концлагеря. Крымский обком РКП(б) в отчете о работе с 22 ноября по 13 декабря 1920 года отмечал, что основная часть борьбы с контрреволюцией в то время проводилась особым отделом фронта во главе с Е. Г. Евдокимовым (1891–1940)[241].

Роль Евдокимова, как одного из главных действующих лиц — устроителей трагедии, подтверждается его характеристикой, данной для награждения орденом боевого Красного Знамени. В обоснование подчеркивалось: «Во время разгрома армии генерала Врангеля в Крыму тов. Евдокимов с экспедицией очистил Крымский полуостров от оставшихся там для подполья белых офицеров и контрразведчиков, изъяв до 30 губернаторов, 50 генералов, более 300 полковников, столько же контрразведчиков и в общем до 12 000 белого элемента, чем предупредил возможность появления в Крыму белых банд»[242]. В этом документе впечатляет цифра в 12 тысяч человек, расстрелянных только сотрудниками особого отдела фронта. Разумеется, трудно предположить, что оказавшиеся в Крыму бывшие губернаторы или генералы стали бы создавать банды… Но стереотип тех лет не требовал аргументации, политические обвинения приравнивались к уголовным. Более того, 2 января 1921 года Крымский обком РКП(б) согласился с мнением чекистов о том, чтобы особый отдел, вынося приговор о расстреле, одновременно высылал из Крыма семью расстрелянного[243].

Проверить называемые в разных изданиях числа расстрелянных в то время в Крыму — 25 или 120 тысяч человек — невозможно из-за отсутствия документов. Но и сохранившиеся данные подтверждают жестокость проводимых экзекуций. В ноябре — декабре 1920 года и позднее в Крыму проводились массовые расстрелы, хотя основная масса зарегистрированных, примерно в 30 тысяч человек, была направлена этапом на восстановление шахт Донбасса, мостов и дорог. К лету 1921 года из Крыма было выселено не менее 100 тысяч беженцев. До этого времени в Крыму властвовал и террор. 28 ноября 1920 г. «Известия временного севастопольского ревкома» сообщали о расстреле 1634 человек, в том числе 278 женщин, два дня спустя в них же говорилось о расстреле 1202 человек, в том числе 88 женщин. 14 декабря 1920 г. член Крымревкома Ю. П. Гавен писал H. Н. Крестинскому о том, что Бела Кун в Крыму «превратился в гения массового террора», и возмущался тем, что пытался освободить 10 невинных людей, а его обвинили в мелкобуржуазности. Гавен сообщал, что по инициативе Б. Куна и Р. С. Землячки расстреляли около 7 тысяч человек из арестованных более 20 тысяч людей[244].

Сохранившиеся в крымских архивах документы свидетельствуют об ужесточении действий ЧК в первой половине 1921 года. Чекисты выселяли из Крыма дашнаков, меньшевиков и эсеров и вели беспощадную борьбу с «вредными элементами». ЧК объявляла уезды на военном положении и на месте расстреливала всех, кого считала бандитами[245].

Специальная комиссия ВЦИК, расследовавшая крымскую резню 1920–1921 годов, натолкнулась на круговую поруку. Исполнители говорили, что выполняли приказы Куна и Землячки, а последние за свою палаческую деятельность получили правительственные награды…

Список убиенных в Крыму велик. Там были расстреляны брат Василия Шульгина — Дмитрий, сын писателя Ивана Шмелева — Сергей и многие другие. Князь В. А. Оболенский, бывший в 1918 году в Крыму председателем земской управы, вспоминал о судьбе министра финансов крымского правительства А. П. Барта, который не захотел уехать. «Я решил остаться, — объяснял Барт, — так как ехать некуда. Нужно смотреть прямо в глаза действительности: борьба кончилась и большевистская власть укрепилась надолго. Это тяжело, но что же делать, нужно как-то приспосабливаться. К тому же я почти уверен, что мне лично никакой опасности не угрожает. Ведь уже в прошлый раз большевики в Крыму никого почти не казнили, а теперь, окончательно победив своих противников, они захотят показать себя милостивыми. Все это я обсудил и бесповоротно решил остаться в Симферополе». Через месяц его расстреляли во дворе симферопольской тюрьмы. Оболенскому помог уехать из Крыма капитан французской армии Зиновий Пешков (брат Якова Свердлова и приемный сын Максима Горького)[246].

Победоносное для большевиков завершение военного противостояния в России не означало умаление роли карательных органов в жизни пролетарского государства. В отчете о деятельности ВЧК подчеркивалось, что, несмотря на улучшившееся международное положение, прекращение войны, советская власть «определенно сказала: работа ВЧК нужна сейчас больше, чем когда бы то ни было»[247].

 

Глава 3

---

Дата добавления: 2018-02-15; просмотров: 935; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!