Глава четвертая. ГОДЫ ТОЩИХ КОРОВ 13 страница
4
Второй сольный роман Бориса Натановича, «Бессильные мира сего», писался долго и, по собственным словам автора, беспросветно тяжело. В книжных магазинах он появился в начале 2003-го.
«Бессильные мира сего» – роман о Наставнике и Наставничестве.
В одном из отзывов говорилось, что текст расползается на несколько отдельных повестей. Это не совсем верно, хотя при невнимательном чтении такое может привидеться. Каждая главка, каждый сюжетный ход, каждая притча с предельной жесткостью ориентированы на одну тему. Фабула романа имеет веретенообразный вид: несколько коротких нитей намотаны на ось, и где тут конец, где начало, – не важно, гораздо важнее акцентация самой вертикальной оси – Стэн Агре, Наставник. Центральный персонаж романа.
Итак, прямая информация об Агре – «мемуар» его ученика Роберта Пачулина и несколько главок, непосредственно рассказывающих о работе Наставника с мальчиком, имеющим талант Учителя, а также иных педагогических экзерсисах; тексты о застенке-лаборатории сталинских времен, сообщающие об истоке деятельности Агре, в частности, о том, через какую боль он должен был пройти, чтобы обрести свой дар и право им пользоваться; публицистическое выступление Наставника с тезисами о «Воспитанном человеке» – очень похоже на статью, вмонтированную в полотно романа искусственно (примерно как знаменитая «дискета Сошникова» в романе Вячеслава Рыбакова «На чужом пиру») и создающую определенные проблемы для целостности композиции.
|
|
|
Агре умеет развивать в других людях необычные способности до уровня совершенства. Действует он как своего рода эзотерический «гуру», вооруженный образованностью российско-европейского типа. Соответственно, работа его лучше всего видна через судьбы учеников.
Информация иносказательная – повествование об учениках Вадиме и Ядозубе, а также о девочке, работать с которой Агре отказался.
Вадим – трагическая фигура и притом единственный персонаж – помимо самого Наставника, – о котором можно сказать, что он имеет хоть какое-то самостоятельное значение. Только один из учеников Агре сумел миновать уровень «застревания» и стал настоящей его удачей. Именно Вадим. Но для этого Наставнику понадобилось «заказать» у бандитов силовое воздействие на него. В романе этот момент несколько завуалирован, однако С. Витицкий дает несколько подсказок, из которых следует: по воле Наставника бандиты пытали ученика, приговаривая, что зря «…вы никак не желали поверить, насколько все это серьезно…» и пора «…окончательно понять, на каком вы свете…». Ученик понял, испугался, получил опыт страдания и в результате постепенно «просветлел». Итог: он использовал свой дар на полную катушку и привел к победе на выборах некоего Профессора, обошедшего некоего Генерала с разгромным счетом. Очень похоже на действия какого-нибудь восточного гуру… Если можно просветлить ударом дрына, надо ударить дрыном; и для этого совсем не обязательно, чтобы дрын держала рука самого гуру… Весь роман, кстати, оставляет впечатление зашифрованной дзенской притчи…
|
|
|
Оправдание жестокости Агре дается устами Роберта Пачулина.
Пачулин вспоминает слова наставника: «Вы сделались самодостаточны, вы не желаете летать, вас вполне устраивает прыгать выше толпы, вы ДОВОЛЬНЫ – даже самые недовольные из вас…» Он задается вопросом: «И потому надлежит нас иногда пришпоривать? Шенкеля давать? Дабы не застоялись?» Поразмыслив, Пачулин делает вывод: «Если человека не бросить однажды в воду, он никогда не научится плавать, хотя умение плавать заложено в нем самим Богом. И если не гнать нас, пинками, к зубодеру – так будем ходить с дырками в зубах…»
Ядозуб, погубивший множество людей, и в том числе Профессора, триумфально проведенного Вадимом в президенты, больше всего похож на иллюстрацию к тезису: «Посмотрите, во что может обойтись обществу ошибка учителя!» Причем об ошибке сказано совершенно ясно – устами другого ученика. Правда, С. Витицкий подложил Агре соломки – ведь какой материал трудный этот самый Ядозуб, еще папаша довел его до кондиции!
|
|
|
Сразу после выхода романа в среде любителей фантастики начали распространяться слухи, согласно которым «Бессильные мира сего» сделаны как повествование о литературном семинаре Бориса Натановича в Петербурге; Агре, понятно, это «альтер эго» С. Витицкого, а у каждого ученика есть свой прототип; называли даже имена: Вадим – такой-то (совершенно точно!), а Ядозуб – такой-то (сомнений нет, все так говорят!). Автор поспешил охладить пыл «отгадчиков»: по его словам, портреты реально существующих людей в романе искать не стоит[51].
Краткая история «Злобной Девчонки» или, иными словами, персонифицированного «обещания зла», показывает, какие границы сам себе положил Агре. С тем намеком, что границы подобного рода имеют универсальное значение. Зло выращивать категорически запрещается, хотя бы это и было очень полезное зло, просто-таки «всеизлечивающее».
Наконец, информация предельно дистанцированная от Агре, но все-таки намотанная на ту же ось Наставничества. Таков, например, рассказ об отце одного из второстепенных героев – неком филателисте Епанчине, маленьком человеке, славно поработавшем в сталинское время на благо властей. Смысл рассказа: вот из какой исторической среды выросла неуютная современная жизнь, с коей перемогается Стэн Агре…
|
|
|
Таким образом, композиция романа представляет собой очерковую панораму микрокосма, ядром которого является Наставник; вся информация, так или иначе его характеризующая, составляет три слоя, пребывающие на разном удалении от оси композиции.
Очень важная деталь: о романе говорили и писали как об «апологии тупика», безнадежно пессимистической вещи. Между тем никакого пессимизма в нем нет.
Авторская позиция в значительной степени сливается с точкой зрения Стэна Агре: положение тяжелое, «времени совершенно нет», ученики постыдно обленились и застряли на уровне, который не дает им возможности серьезно влиять на этот мир. Зачем потребовалось мучить Вадима? – как раз для того, чтобы в нем пробудилась способность менять мир глобально. Остальные-то ученики занимаются главным образом ерундой. Или вообще тратят свои судьбы на кухонные сборища, где скопом продуцируют остроумную пустоту в чудовищных количествах. Собственно, Витицкий-Агре включил для них «счетчик»: время тикает, судьбы отматываются в сторону смерти, и не напрасно на страницах романа появились мойры – ведь именно личного, биографического времени «совершенно нет». Зато с историческим временем всё обстоит намного лучше. Вообще, в романе действуют две темпоральные шкалы разного масштаба. Лучше видна «меньшая», там, где щелкает счетчик и становится мучительно больно за годы, отправленные коту под хвост. Зато «старшая», историческая, оперирующая не отдельными людьми, а поколениями, периодами, вносит в текст очевидную оптимистическую составляющую. «Божьи мельницы мелют медленно», однако же архаический мрак сталинской эпохи уже перемолот; авось и нынешнее царство мамоны перемелется; правда, результаты сегодняшних усилий видны будут не завтра, а через сто лет. Вывод: наберись терпения и работай. Внуки будут жить лучше. Профессор, проведенный на самый верх учеником Агре, погиб. Новость насчет Профессора «просто раздавила» Наставника… Но прецедент создан! Следовательно, в будущем ранее достигнутое можно будет повторить – с учетом допущенных ошибок.
Роман и заканчивается тем, что Агре делает новую попытку: ставит на очередного ученика – будущего УЧИТЕЛЯ – и очень торопится. А значит, считает: шансы есть.
И была бы в романе совершенная композиционная и смысловая цельность, цельность умного гуманиста-западника, пытающегося заразить аудиторию скептическим оптимизмом… Но один чужеродный компонент, внесенный в полотно повествования, нарушает общую сцепку элементов.
Роман пришел к читателям в момент некоторого отступления либерализма и западничества в России; 90-е оставили по себе столь тяжелую память, что народному большинству в них, как в темную бездну, заглядывать больше не хотелось. Думается, Борис Натанович счел необходимым подбодрить своих идейных союзников. «Да, мы отступаем. Что ж, бывало и хуже, друзья, но в исторической перспективе победа будет за нами. Просто человеческая природа слишком несовершенна для скорого восхождения по пути общего блага». И это – избыточно.
Чем занимается Агре? Культивирует чужие таланты – вскрывает их могилы в душах людей и занимается оживлением. Век прогрессоров закончился в повести «Волны гасят ветер», а эра культиваторов еще в самом разгаре. Наставник будит спящие в человеке способности, помогает ему творчески раскрыться. Поистине благородное занятие! Если бы этим всё ограничивалось, цельность, о которой шла речь выше, была бы налицо.
Но Наставник желает сыграть роль великого публициста. И как великий публицист он предлагает свою программу вытесывания «Воспитанного человека» из нынешней косной массы. Основные тезисы: внутри каждого из нас сидит «волосатая, мрачная, наглая, ленивая, хитрая обезьяна»; следует ее воспитывать, усмирять, дрессировать; вот в итоге и получится «Воспитанный человек» – терпимый, честный, трудолюбивый, свободомыслящий.
Если бы роман был посвящен обоснованию этих тезисов, могла бы получиться, наверное, чрезвычайно интересная самостоятельная книга. Но поскольку Наставник, выдвинутый на роль центра, ядра, оси повествования, занимается совсем не этим, то бишь не вытесыванием «воспитанных людей», то, думается, получилось двоение смысла. Одна целевая установка конкурирует с другой, и слить их воедино не получается. Как ни пытайся сложить мозаику, всё выходит какой-то дрессированный талант, прости господи. Нет, совсем неплохо было бы жить в обществе воспитанных, терпимых, честных, трудолюбивых людей. Но для того, чтобы числиться воспитанным, честным, терпимым и трудолюбивым, талант не нужен.
Роман С. Витицкого в значительной степени продолжает общую вещь братьев Стругацких – «Отягощенные злом». Недосказанное там договорено в «Бессильных мира сего». Тема учительства, наставничества на протяжении многих лет интересовала обоих братьев. К этой теме они обращались в «Возвращении», в «Парне из преисподней», в «Гадких лебедях». Но лишь под занавес общего творчества братья создали лучший – наиболее эффективный и наиболее обаятельный – персонаж в «галерее наставников». Это Георгий Анатольевич Носов из «Отягощенных злом». И программа создания «Воспитанного человека» очень подходит для главы лицея, как смысл деятельности его учеников. Именно его, а не Агре. При определенном сходстве характеров логика сюжетного развития дает указанным «культиваторам» принципиально разные функции.
У С. Витицкого получилась серьезная, сложная вещь высокого качества; можно уверенно сказать – более высокого, чем «Поиск предназначения». В концептуальном смысле роман, как уже говорилось, избыточен. В композиционном – сконструирован на уровне блестящего профессионализма. В стилистическом… а вот это чуть ли не самое интересное.
Конечно, роман наследует повести «Отягощенные злом» не только идейно. Стиль, в котором он написан, также тяготеет к тексту из далеких 80-х. Он заметно легче, нежели стиль «Поиска предназначения», заметно ближе к тому, как писали братья Стругацкие вдвоем. В «Отягощенных злом» сюжетная конструкция представляла собой вольное объединение нескольких полусамостоятельных ответвлений: история Манохина, история Агасфера-Иоанна, история Носова и лицеистов, наконец, история пришествия Демиурга в нашу реальность. Все они развиваются весьма динамично. В «Поиске предназначения» наличествует одна магистральная сюжетная линия – судьба Красногорова (с незначительными «справками» о судьбах близких ему людей); есть еще автобиографический дневник офицера КГБ, раскрывшего тайну красногоровского дара – самая «живая», самая динамичная часть книги. Но за исключением этого дневника (около одной пятой от общего объема книги) действие развивается с томительным промедлением. «Бессильные мира сего» по сути своей – возврат к сюжетному устройству «Отягощенных злом»: множество сюжетных линий, связанных с Агре и его учениками, вполне «суверенных» и притом развивающихся стремительнее, увлекательнее, неожиданнее, чем в «Поиске предназначения».
Более того, «Бессильные мира сего» гораздо богаче диалогами и беднее описаниями, чем «Поиск предназначения». Это бросается в глаза с первых страниц. В «Бессильных мира сего» гораздо реже встречаются сверхдлинные предложения, которыми предыдущий роман уснащен в избытке. Борис Натанович несколько отступил от углубленного психологизма, характерного для «Поиска предназначения», и принялся рисовать персонажей скупыми точными мазками, как это было в «Трудно быть богом», «Понедельнике», «Гадких лебедях»… Насыщенность диалогами, емкость образного ряда и относительная простота синтаксических конструкций сближают роман с лучшими образцами общей прозы Стругацких, созданными в 60–70-х годах. Итог: последний на данный момент роман С. Витицкого гораздо легче читается, и базовые смыслы, заложенные в него, воспринимаются с меньшим трудом, с меньшим напряжением, нежели в предыдущей книге. Заметно развитие Бориса Натановича как самостоятельного писателя. И это развитие привело его к тем приемам работы с сюжетом, к тому ритму и темпу повествования, которые роднее общему творчеству Стругацких, чем его первой «сольной» книге.
И еще: «Бессильные мира сего» вышли светлее «Поиска предназначения».
Трудно объяснить это ощущение, но при чтении оно проявляется чрезвычайно сильно. Словно край солнца выглядывает после полного затмения. Впрочем, это естественно: в «Поиске предназначения» шло накопление опыта – как писать одному; в «Бессильных мира сего» аккумулированный опыт привел к творческой удаче.
5
Большое место в работе Стругацкого-младшего занимают интервью.
На протяжении многих лет он постоянно отвечает на множество вопросов, которые ему задают в Сети, а время от времени «вживую» встречается с журналистами ведущих органов массмедиа. Как медийная фигура высокого статуса Борис Натанович всегда и неизменно выступает в одном амплуа. Вне зависимости от «политической погоды» он по любым темам высказывается как ярко выраженный западник, либерал, прогрессист. При этом он формулирует свою позицию четко, однозначно.
Два примера позволяют увидеть суть позиции писателя.
В 1998 году он прокомментировал идею особого пути России следующим образом: «Ни в какой „третий путь“ России я… не верю. Те трудности и муки, которые наша страна переживает сегодня, не есть что-то особое, небывалое и только ей присущее. Россия задержалась в феодализме и сейчас медленно, мучительно выползает из него, как питон Каа из старой кожи. То, что мы переживаем сегодня, США переживали в конце XIX– начале XX века, а Япония – после своего поражения в войне».
Пятью годами позднее Борис Натанович охарактеризовал современный русский национализм, поставив знак равенства между ним и «застарелым» великорусским шовинизмом: «Он ведь никогда не умирал и всегда был – крутой, махровый, настоянный на зоологическом антисемитизме, ксенофобии и презрении-неприязни к иноверцам, „гололобым“ и „чучмекам“. Добавьте к этому извечное наше желание „твердой руки“, „ежовых рукавиц“ и „раскаленной метлы“ – и вот вам готовенький русский фашизм, диктатура русских националистов во всей своей красе».
Отвечая на вопросы о России, политике, современном состоянии мира, Борис Натанович излагает свое мнение без оттенков и полутонов. Черное и белое. Фактически его интервью провоцируют читателя на действие – если не социальное, то хотя бы интеллектуальное. Они как бы говорят: «Я сделал выбор и твердо придерживаюсь его. Вам также следует определиться, на чьей вы стороне».
Иными словами, Борис Натанович, достигнув солидного возраста, остается на баррикадах и боезапас не экономит.
В одном из писем Г. Прашкевичу Борис Натанович не без юмора, но точно и ясно объяснил свой непреходящий интерес к политике. «Я „пикейный жилет“ с незапамятных времен, – написал он. – Как минимум – с начала 60-х. С тех пор, как сделалось ясно (до боли), что главная любовь моя, забота моя, терра моя инкогнита – Будущее, – есть функция и порождение моего Настоящего. И я не знаю, кто такие „архитекторы будущего“ („изобретатели будущего“, как писал Гэйбор), но я отчетливо вижу, кто суть компрачикосы будущего – жлобы и невежды, носители власти и силы, решатели судеб. Они и есть „политика“, во всей ее красе. Реализация пресловутой „равнодействующей миллионов воль“. Сперматозоиды будущего. Самое интересное и неконтролируемое, что есть в этом мире. История последних двадцати-тридцати лет подарила нам галерею обалденных портретов, деятелей поразительных, невероятных, более чем фантастических. Они оказались настолько фантастичны, что их даже предсказать никто не сумел, – бозон Хиггса в сравнении с ними просто чудо реальности. Горбачев, конечно, в первую очередь. Ельцин. Гайдар. Чубайс. Ходорковский. Откуда они взялись? Из какой немыслимой виртуальности? Из какого невероятного идеологического вакуума – носителя поистине „темного менталитета“ и „темной материи“, способной соткаться в фантастическую никем не предсказанную фигуру невозможного политика? Мы пережили невероятное, мы не всегда это понимаем. Сейчас-то всё снова устаканилось, энтропия возросла в нужной мере, но нельзя сказать, что стало неинтересно. Очень даже интересно! Ведь мы можем успеть дожить до нового катаклизма и увидеть, как формируется будущее…»
6
Многим миллионам читателей братья Стругацкие известны прежде всего как писатели-фантасты. Но немало времени и сил они отдавали организации литературного процесса.
Еще в советское время Стругацкие, особенно старший из братьев, покровительствовали талантливым писателям-фантастам, помогая им советом, «проводя» их тексты к печатному станку.
Оба вели писательские семинары.
Правда, Аркадий Натанович бывал на московском семинаре не столь уж часто. В большей степени он являлся духовным лидером, вдохновителем. Регулярную работу семинара налаживали Михаил Ковальчук, Георгий Гуревич, Евгений Войскунский и особенно Дмитрий Биленкин. Однако некоторые семинаристы бывали у Аркадия Натановича дома и время от времени могли получить от него рукопись неопубликованного произведения. Иногда – на несколько дней, а иногда – всего на ночь. Это само по себе давало очень много. Особенно в годы, когда Стругацких не издавали и их первоклассные тексты лежали в столе. По словам Эдуарда Геворкяна, Аркадий Натанович время от времени говорил участникам семинара: «Не печатают – пишите в стол. Ничего страшного. Потом это будет востребовано».
Разбором конкретных произведений в рамках семинара Аркадий Натанович занимался редко. Лучших фантастов, вышедших из московского семинара, – Владимира Покровского, Эдуарда Геворкяна, Бориса Руденко, Алана Кубатиева, Александра Силецкого, Виталия Бабенко – не назовешь приверженцами одной писательской манеры, единого стиля или даже единой идеологии. Влияние Стругацкого-старшего на семинаристов было, большей частью, чисто человеческим. По словам того же Эдуарда Геворкяна, «основные требования, которые предъявлялись „семинаристам“, практически совпадали с критериями так называемой реалистической прозы, за единственным и очень важным исключением: сюжет должен быть оригинальным. Малейший намек на похожесть рассматривался как слабина».
По воспоминаниям известного переводчика Владимира Баканова, знавшего Аркадия Натановича с начала 80-х, мэтр не имел обыкновения говорить монологами, читать лекции по технике литературной работы. «Он вел себя как старший среди равных, – сообщает Владимир Баканов. – Был очень добр, общителен, благожелателен к молодым. Проявлял необыкновенную отзывчивость. Много рассказывал о себе, о своей работе». По оценке Эдуарда Геворкяна, Стругацкий-старший «своим явлением… как бы освящал семинар. Приход Аркадия Натановича был маленьким праздником, запоминался надолго, и, естественно, в этот день было не до рутинной работы».
Дата добавления: 2018-02-15; просмотров: 366; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!