XXVIII. Продолжаются уличные бои
Защитники баррикад спали на булыжниках мостовой. Вражеские аванпосты были начеку. В Батиньоле версальская разведка похитила часового. Федерал изо всей мочи кричал: — Да здравствует Коммуна! — и его товарищи, предупрежденные таким образом, усилили бдительность. Парня расстреляли на месте. Примерно так же погибли Д’Ассас и Барра.
В 2 часа ночи генерал Ла Сесилья в сопровождении членов Совета — Лефрансэ, Вермореля и Йоханнара, а также журналистов Альфонса Гумбера и Г. Марото — привели в Батиньоль подкрепление в сто человек. На упреки Малона в том, что квартал целый день оставался без поддержки, генерал ответил: — Мне не подчинялись.
Три часа ночи. — На баррикады! Коммуна жива! Предутренний ветерок освежает усталые лица и возрождает надежды. Начало рассвета озвучивает вражеская канонада по всей линии противостояния. Артиллеристы Коммуны, от Монпарнаса до холмов Монмартра, проснувшись, отвечают на огонь версальцев, как могут.
Ладмиро, почти неподвижный днем раньше, теперь повел своих солдат вдоль укреплений коммунаров. Он захватил все ворота от Нейи до Сен‑Ке в тылу. Справа, Клиншан окружил таким же маневром все баррикады Батиньоля. Первой пала улица Кардине, за ней — улицы Нобле, Трюффо, Да Кондамин и нижнее авеню Клиши. Внезапно ворота Сен‑Ке раскрылись, и версальцы ринулись в Париж. Это была Монтодонская дивизия, которая с предыдущего вечера проводила операции вне Парижа. Пруссаки пропустили версальцев в нейтральную зону, и при помощи Бисмарка Клиншан и Ладмиро смогли взять холмы в клещи.
|
|
|
Почти окруженный в мэрии семнадцатого округа, Малон приказал отступать на Монмартр, куда был также послан с предложением помощи отряд из двадцати пяти женщин во главе с гражданками Дмитриевой и Луизой Мишель.
Клиншан, двигавшийся по избранному направлению, встретил препятствие в виде баррикады у площади Клиши. Чтобы справиться с этой баррикадой из плохо уложенных булыжников с менее чем пятьюдесятью защитниками, потребовалось объединить усилия версальцев с улицы Санкт—Петербурга и стрелков из колледжа Шапталь. Федералы, лишенные боеприпасов, отбивались камнями и кусками асфальта. У них закончился порох. Они отступили на улицу Карриер, а Ладмиро, контролировавший авеню Сен‑Ке, прошел к их баррикаде через кладбище Монмартра. Около двадцати ее защитников отказались сдаться, и были немедленно расстреляны версальцами.
В тылу некоторое время держался район Дез Эпинет. В конце концов, сопротивление прекратилось, и около 9 утра весь Батиньоль оказался в руках версальцев.
Ратуша оставалась в неведении относительно продвижения войск, когда Верморель ворвался туда в поисках боеприпасов для Монмартра. Когда он отъезжал во главе чреды фургонов, то встретил Ферре, и с характерной для него улыбкой сказал: — Ну, Ферре представители меньшинства уже сражаются. — Представители большинства выполнят свой долг, — ответил Ферре. Обычная пикировка этих людей, преданных народу, которым предстояло с достоинством погибнуть.
|
|
|
Верморель не смог довести свои фургоны до Монмартра, версальцы уже окружили эти высоты. Овладев Батиньолем, им оставалось только протянуть руку для захвата Монмартра. Холмы, казалось, обезлюдели. В течение ночи распространилась паника. Батальоны, уменьшаясь в численности один за другим, исчезали. Лица, замеченные позднее в рядах армии, подстрекали к дезертирству, сеяли ложные слухи, задерживали гражданских и военных руководителей под предлогом их предательства. Лишь около сотни человек занимали позиции на северной стороне холма. Ночью началось строительство нескольких баррикад, но оно велось без воодушевления, только женщины проявляли какой–то энтузиазм.
Клюзере по привычке гневался. Несмотря на его депеши и обещания ратуши, Ла Сесилья не получил ни подкреплений, ни боеприпасов. В 9 часов, не слыша больше выстрелов орудий с холмов, он поспешил туда и обнаружил, что артиллеристы сбежали. Вести с Батиньоля, пришедшие в 10 часов, только усилили панику. Версальцы могли появиться каждую минуту, их могли встретить менее 200 бойцов.
|
|
|
Макмагон, однако, решился атаковать только самыми лучшими силами, настолько грозным и устрашающим был Монмартр. Его штурмовали два армейских корпуса через улицы Лепик, Меркаде и Шоссе Клинанкур. Временами из нескольких домов велась стрельба, она заставила напуганные армейские колонны остановиться и повести осаду по всем правилам военного искусства. Двадцати тысячам солдат, полностью окружившим Монмартр при поддержке артиллерии, расположившейся на крепостной стене, понадобилось три часа, чтобы взобраться на позиции, защищавшиеся несколькими десятками стрелков без всякой организации.
В 11 часов заняли кладбище, и вскоре после этого войска дошли до Шато—Руж. На подступах имела место перестрелка, но несколько упрямых человек, которые еще сражались, были убиты, или отступили, удрученные изоляцией. Версальцы карабкались на холмы по всем склонам. В полдень, захватив Мулен де ла Галет, они спустились по площади Сен‑Пьер к мэрии и оккупировали весь восемнадцатый округ без всякого сопротивления.
|
|
|
Так, без сопротивления, без контратак, даже без выражения отчаяния была брошена эта неприступная крепость, в которой несколько сот решительных людей могли бы сдержать целую версальскую армию и принудить Ассамблею к переговорам.
Едва заняв Монмартр, командование версальцев устроило холокост участникам борьбы с Лекомптом и Клемен—Тома. Сорока двух мужчин, трех женщин и четырех ребят отвели к дому № 6 на улице Розьер и заставили встать на колени с непокрытыми головами у стены, где 18‑го марта были казнены эти генералы. Затем все были расстреляны. Женщина с ребенком в руках отказалась становиться на колени и кричала своим товарищам: — Покажите этим негодяям, что вы знаете, как умирать, стоя.
На следующий день убийства продолжились. Каждую группу пленных ставили на некоторое время у этой стены, помеченной пулями, затем отправляли к склонам холмов, выходящих к дороге на Сен‑Дени (185).
Батиньоль и Монмартр первыми засвидетельствовали массовые казни. Расстреливался каждый человек в мундире или сапогах, как правило, без допроса и выслушивания объяснений. Так, с утра версальцы убивали на площадях Батиньоль и Рутуши, а также у ворот Клиши. В семнадцатом округе главным местом бойни стал Парк Монсо. На Монмартре центрами казней были Холмы, Елисейские поля, усеянные трупами, и внешние бульвары.
В нескольких шагах от Монмартра ничего не знали о катастрофе. На площади Бланш, баррикада, защищавшаяся женщинами, сдерживала солдат Клиши в течение нескольких часов. Затем они двинулись против баррикады на Пигале, которая пала примерно в два часа дня. Ее командира провели перед командиром версальского батальона. — Кто ты? — спросил офицер. — Левек, масон, член ЦК. — Офицер разрядил в его лицо свой револьвер. Солдаты добили революционера.
На другом берегу Сены наше сопротивление было более успешно. С утра версальцам удалось занять Вавилонские казармы и Л’Аббе–о–Буа, но на перекрестке дорог в Круа—Руж их остановил Варлен. Перекресток выделялся в обороне Парижа. Все улицы, ведшие к нему, были основательно забаррикадированы, этот оплот обороны оставили только тогда, когда пожары и разрывы снарядов превратили его в руины. По берегам реки 67-ой, 135‑й, 138‑й батальоны упорно сопротивлялись при поддержке стрелков и добровольцев на улицах Л’Университе, Сен‑Доминик, Сен‑Жермен и де Греней. На улице Ренн и прилегающих бульварах версальцы обессилели. На улице Вавен, где держал оборону Лисбон, противник встретил сильное сопротивление. В течение двух дней этот аванпост сдерживал наступление со стороны Люксембурга.
С левого края наши позиции были менее прочны. В начале дня версальцы окружили кладбище Монпарнас, которое удерживала горстка бойцов. У ресторана Ришефо федералы, подпустив противника ближе, повели огонь из пулеметов, но безуспешно. Версальцев было достаточно много, чтобы окружить защитников кладбища со всех сторон и взять его штурмом. Оттуда, пройдя редуты четырнадцатого округа, они вышли на площадь Сен‑Пьер. Укрепления на авеню Италия и дороге на Шатийон, задолго до этого хорошо подготовленные, но только для фронтального боя, были взяты с тыла через шоссе на Мэн. Вся оборона перекрестка Катр—Шемен сконцентрировалась вокруг церкви. С высоты колокольни около десятка федералов Монружа поддерживали баррикаду, которая перегораживала две трети Шоссе на Мэн. Тридцать человек удерживали ее в течение нескольких часов. Наконец, кончились патроны. Трехцветный флаг установили на мэрии, в то же время он развевался над холмами Монмартра. Отсюда был открыт путь на площадь Анфер, и версальцы добирались туда после обстрела с Обсерватории, где занимали позицию несколько федералов.
За линиями расположения версальцев, благодаря стараниям Вроблевского, были оборудованы другие позиции. Днем раньше генерал, получив приказ об эвакуации фортов, ответил: — Это предательство или недоразумение? Я не стану их эвакуировать. — После взятия Монмартра, генерал отправился к Делеклюзу, убеждая его перенести оборону на левый берег. Сена, форты, Пантеон и Биевр образовывали, по его мнению, мощную цитадель с путями отхода. Этот замысел подходил для регулярных сил, но нельзя по своей воле изменить природу мятежа. Федералы все более и более склонялись к защите своих кварталов.
Вроблевский вернулся в штаб, собрал командиров фортов, предписал им все диспозиции для обороны и вернулся командовать левым берегом в соответствии с полномочиями, которыми он был наделен декретами ранее. Но когда он послал приказ в Пантеон, то ему ответили, что там командует Лисбон. Вроблевски не смутился и организовал оборону на соседнем участке. Он установил батарею из восьми орудий и две батареи по четыре орудия на холме Кэйе, господствующей позиции между Пантеоном и фортами. Он провел фортификационные работы на бульварах Италия, Опитал и у вокзала. Его штаб были размещен в мэрии Гобелена, а его резерв дислоцировали на площадях Италия, Жанны д’Арк и в Берси.
На других окраинах Парижа в четырнадцатом и двенадцатом округах тоже готовились к обороне. Отважный Посседу заменил Дю Биссона, который еще осмеливался представляться в качестве командира легиона Ла Вийетты. Они забаррикадировали Великий путь Шапеля за Страсбургской железной дорогой, улицы Обервийер, Фландр, канал так, чтобы создать пять оборонительных линий, примыкающих флангами к бульварам и укреплениям. Пушки поставили на улице Рике у газового завода, между тем орудия с брустверов перетащили руками на холмы Шомон, а другие — на улицу Пуэбла. Батарею из шести орудий дислоцировали на возвышенности Пер‑Лашез, прикрывая Париж их грохочущей канонадой.
Безмолвный и пустынный Париж. Как и днем раньше, магазины оставались закрытыми, улицы под жарким солнцем выглядели пустыми и пугающими. Эту заброшенность нарушали лишь верховые курьеры, мчащиеся на всем скаку, артиллерийские орудия, перетаскивавшиеся со своих прежних позиций, отряды бойцов на марше. Безмолвие прерывалось криками: — Откройте ставни! — Поднимите занавески! — Две газеты «Народная трибуна» и «Салют Публик» выходили, несмотря на разрывы версальских снарядов на улице Абукир.
Несколько человек в ратуше делали все возможное для учета деталей обстановки. Один указ уполномочивал командиров баррикад совершать реквизиции необходимых материалов и провизии, другой — обрекал каждый дом, из которого стреляли в федералов, на сожжение. После полудня Комитет общественной безопасности выпустил обращение к версальским солдатам:
«Парижане никогда не поверят, что вы сможете поднять на них оружие. Когда они встанут перед вами, ваши руки отвратятся от акта, который стал бы настоящим братоубийством. Вы, как и мы, пролетарии. То, что вы не смогли сделать 18‑го марта, вы сможете сделать теперь. Идите к нам, братья, идите. Мы готовы вас принять».
В то же время ЦК расклеил аналогичный призыв — ребяческая, но распространенная иллюзия — и в этом отношении парижане всецело разделяли ее с их представителями. Несмотря на ярость Ассамблеи, расстрелы раненых, третирование заключенных на шесть недель, трудящиеся не допускали, чтобы дети народа могли так жестоко обращаться с Парижем, который сражался за них.
В три часа Бонвале и другие члены Лиги прав Парижа явились в ратушу, где их встретили некоторые члены Совета и Комитета общественной безопасности. Гости выражали сожаление в связи с развернувшимся противоборством в городе, предлагали помощь, что они с успехом делали во время осады. Они вызвались передать Тьеру выражение своего сожаления. Далее, они предоставили себя в распоряжение ратуши. — Хорошо, — ответили им, — тогда берите ружья на плечи и идите на баррикады! — До этого прямого общения с ратушей Лига имела контакт с ЦК, который имел слабость ее выслушать.
Среди битвы вопрос о переговорах не возникал. Версальцы, развивая свой успех на Монмартре, в данный момент рвались к бульвару Орнано и вокзалу Северной железной дороги. В два часа были брошены баррикады Клинанкура и на улице Мирры. Рядом с Верморелем погиб смертельно раненый Домбровский. Утром Делеклюз убеждал его предпринять все возможное в предместье Монмартра. Все, что мог сделать Домбровский без оружия, без солдат, под подозрением после вступления в город версальцев, это погибнуть. Он умер через два часа в госпитале Ларибуасьер. Его тело доставили в ратушу. Защитники баррикад брали «на караул», когда его несли. Геройская смерть развеяла подозрения.
Клиншан, с этих пор свободный в своих действиях слева, направился в девятый округ. Военная колонна двинулась к улицам Фонтэнь, Сен‑Жорж и Нотр—Дам де Лорет. Он остановился на перекрестке дорог. Между тем другая колонна подвергла огню артиллерии колледж Роллен перед проникновением на улицу Трюдэн, где ее сдерживали до вечера.
Ближе к центру, на бульваре Хаусманна, Дуэ атаковал баррикаду у магазина «Весна», и в перестрелке выбил федералов, занимавших позицию в церкви Трините. Пять орудий, установленных у порога церкви, были нацелены на очень важную баррикаду, перегораживавшую Шоссе д’Антен у входа на бульвар. Часть войск прорвалась на улицы Шатодун и Лафайет, но на перекрестке в предместье Монмартра баррикаду в метр высотой защищали двадцать пять человек, и они сдерживали версальцев до наступления темноты.
Справа, Дуэ все еще не мог преодолеть сопротивление улицы Роял. Там Брюнель в течение двух дней вел сражение, равное по ожесточению только битвам на холме Кэйе, у Бастилии и Шато д’О. На его главную баррикаду, перегораживавшую улицу, выходили дома, из которых версальцы стреляли по федералам. Брюнель под впечатлением важности, доверенной ему позиции, приказал сжечь злополучные дома. Федерал, выполнявший его приказ, получил пулю в глаз, и, возвращаясь к Брюнелю, сказал, умирая: — Я заплатил жизнью за выполнение вашего приказа. Да здравствует Коммуна! — Все дома между № 13 и предместьем Сен‑Оноре полыхали, и версальцы в страхе бежали, некоторые из них — через позиции федералов. Один из них перешел на сторону парижан и стал ординарцем Брюнеля.
Днем раньше Бергере занял бульвар Малешерб — справа и террасу Тюильри — слева. Бульвар Малешерб, изрытый снарядами, походил на поле, перепаханное огромными лемехами. На террасе Тюильри и баррикаде Сен‑Флорентен сосредоточили огонь восемьдесят артиллерийских орудий с Ки д’Орсе, Пасси, Марсового поля, Барьер д’Этуаль. На этот град снарядов отвечали лишь около десятка орудий федералов. Площадь Согласия, попавшая под перекрестный огонь, была усеяна обломками фонтанов и осветительных столбов. Картечью снесло голову статуи Лилль, а статую Страсбург испещрили выбоины.
На левом берегу, версальцы продвигались от дома к дому. Им помогали некоторые жители района. Из–за опущенных занавесок они стреляли в федералов, которые в отместку атаковали и жгли предательские дома. Версальские снаряды уже вызвали пожары, и вскоре весь район заполыхал. Войска продолжали наступать. Они заняли военное ведомство, телеграф, достигли казарм Белешасс и улицы Университе. Снаряды разбили баррикады набережной и улицы Бак. У батальонов федералов, которые два дня держались в здании Почетного легиона, могли отступать только к набережным. В пять часов они покинули это разгромленное здание и подожгли его.
В шесть часов мы утратили баррикаду на шоссе д’Антен. Противник, продвигавшийся по боковым улочкам, занял Нувель Опера, совершенно разбитую. С высоты крыш домов морские пехотинцы корректировали огонь по баррикадам. Вместо того, чтобы следовать их примеру, и тоже занимать дома, федералы, здесь и в других местах, упрямо защищались за баррикадами.
В восемь часов пала под огнем 40‑миллиметровых орудий, установленных на улице Комартен, баррикада на улице Нёв Капусин у входа на бульвар. Версальцы приблизились к Вандомской площади.
На всех направлениях армия добилась решающих успехов. Боевая линия версальцев, начинаясь у вокзала Северной железной дороги, следуя через улицы Рошешуар, Каде, Друо, где была захвачена мэрия, Итальянский бульвар, тянулась к Вандомской площади и площади Согласия, шла вдоль улиц Бак, Аббэ–о–Буа и бульвар Анфер, заканчиваясь у бастиона 81. Площадь Согласия и улица Роял, обойденные с флангов, стояли как мыс среди урагана. Ландмиро вышел к Ла Вилет. Справа, Клиншан занял девятый округ. Дуэ оказался у Вандомской площади. Виной оказывал поддержку Кисси, действовавшему на левом берегу. В это время федералы едва ли удерживали половину Парижа.
Другая часть города превратилась в бойню. На краю улицы еще продолжался бой, в то время как она уже была почти захвачена войсками. Горе тому, кто носил оружие или униформу! Горе тому, кто выражал страх! Горе тому, кого признали политическим или личным врагом! Его волокли по улице. У каждого корпуса был свой палач, военный полицейский, но для ускорения дела имелись дополнительные полицейские на улицах. Жертвы выводились туда и расстреливались. Слепая злоба солдат, поощряемая служителями порядка, распаляла их ненависть и жажду грабежа. За грабежом следовали убийства. Магазины торговцев, снабжавших Коммуну, или тех, на кого донесли их лавочники–конкуренты, подвергались разграблению. Солдаты крушили мебель и уносили все ценное — драгоценности, вино, коньяки, провизию, ткани, предметы парфюмерии исчезали в их ранцах.
Когда Тьеру сообщили о падении Монмартра, он решил, что битва закончилась, о чем телеграфировал префектам. В течение шести недель он не переставал заявлять, что редуты взяты, а мятежники разбежались. Но парижане, в противовес привычкам пораженцев при Седане и Меце, а также приверженцев Национальной обороны, сражались за каждую улицу, за каждый дом, который они жгли, вместо того чтобы сдать.
С наступлением темноты взметнулся вверх ослепительный блеск. Горели Тюильри, а также здания Почетного легиона. Госсовета, Счетной палаты. Грохочущие взрывы слышались со стороны дворца королей, стены которого рушились, падали огромные купола. Языки пламени, медленные или быстрые, как стрелы, вырывались из сотен окон. Красное течение Сены отражало горящие памятники, тем самым удваивая пожары. Раздуваемое восточным ветром, пламя поднялось огромным валом против Версаля и предупреждало завоевателя Парижа, что он больше не найдет там места для себя, и что монархические памятники не спасут монархию. Улицы Бак, Лилль и Круа—Руж поднимали к небу огромные столбы огня. От улицы Роял до Сен‑Сюльпис, казалось, пролегла стена огня, разделенная Сеной. Клубы дыма заволокли весь запад Парижа, вихри пламени в этих домнах сыпали на соседние кварталы массы искр.
Одиннадцать часов. — Мы идем в ратушу. Часовые на дальних постах обеспечивают ее безопасность от неприятных сюрпризов. Через протяженные интервалы в темноте мелькает газовый свет. На нескольких баррикадах горят факелы и даже бивуачные костры. Баррикаду на площади Сен‑Жак, напротив бульвара Севастополь, составили крупные деревья, чьи ветви раскачиваются ветром, трепеща и шелестя в зловещей тьме.
Фасад ратуши подкрашен отблеском отдаленного пламени. Статуи, отражения которых производят впечатление движения, колеблются в своих нишах. Внутренние дворы полны людей и суматохи. Фургоны с артиллерийскими боеприпасами, телеги, омнибусы, набитые военным снаряжением, катились под сводами с большим шумом. Празднества барона Хаусманна не сопровождались столь звучным эхом. Жизнь и смерть, агония и смех сталкивались на этих лестницах, на каждом этаже и освещались тем же самым дребезжащим светом газа.
Нижние коридоры загромождали национальные гвардейцы, завернувшиеся в одеяла. Раненые стонали, лежа на окровавленных матрасах. С носилок, поставленных вдоль стен, капала кровь. Внесли командира, который больше не был похож на человека. Пуля попала ему в щеку, сорвала губы, раздробила зубы. Не способный говорить, этот отважный парень помахивал красным флагом и подзывал тех, которые должны были заменить его в бою.
В знаменитой палате Валентина Хаусманна на постели, покрытой голубым сатином, лежало тело Домбровского. Единственная свеча отбрасывала свой мертвенно–бледный свет на славного воина. Его белое, как снег, лицо было спокойным, нос прекрасен, линия рта изящна, небольшая светлая бородка заострена к низу. Два адъютанта сидели в темных углах, молча глядя перед собой, другой адъютант поспешно зарисовывал последние черты своего генерала.
Двойную мраморную лестницу заполняли поднимавшиеся вверх и спускавшиеся вниз люди, которым часовые едва могли преградить путь в помещение делегатов. Делеклюз, молчаливый и изнуренный как призрак, подписывал приказы. Испытания последних дней поглотили его последние жизненные силы. Он говорил глухим рокотом. В этом агонизирующем атлете жили только глаза и сердце.
Два–три помощника молчаливо готовили тексты приказов, штамповали их и отправляли депеши. Вокруг стола толпилось много делегатов и охранников. Среди различных групп делегатов никаких речей, минимум разговоров. С уменьшением надежды не убавилось решимости.
Кем были эти помощники, сбросившие свои мундиры, эти члены Совета, функционеры, сбрившие бороды? Что они делали среди этих отважных людей? Ранвир, встретивший двух своих коллег, которые укрывались таким образом, а во время осады ходили петухами, отчитал их и пригрозил расстрелять, если они не вернутся в свои округа.
Было бы полезно подать пример. От часа к часу падала дисциплина. В то же время ЦК, который считал себя облеченным властью после сложения Советом полномочий, выпустил манифест, в котором выдвинул условия: «Роспуск Ассамблеи и Коммуны, уход армии из Парижа, правительство временно формируется из делегатов крупных городов, которые избирают Конституционную Ассамблею, взаимная амнистия». Это ультиматум, присущий победителям. Эту иллюзию расклеили на нескольких стенах и внесли новое смятение в ряды сопротивления.
Время от времени на соседней площади усиливался шум. У баррикады на авеню Виктория расстреляли шпиона. Некоторые достаточно дерзкие провокаторы проникали в наиболее доверительные круги (186). Тем вечером Бергере получил устный приказ обстрелять Тюильри, когда один субъект, делавший вид, что послан им самим, просил письменного приказа. Он еще говорил, когда Бергере прервал его. — Кто вас послал? — Тот ответил: — Бергере. — Когда вы видели его? — Здесь, несколько минут назад.
В этот вечер Рауль Риго, приказывая самому себе и не советуясь с коллегами, отправил Шоди в тюрьму Сент‑Пелаги с угрозой казни. Шоди протестовал, говорил, что был республиканцем, и клялся, что не приказывал стрелять 22‑го января. Тем не менее, в то время он был единственной властью в ратуше. Его протесты не произвели на Риго никакого впечатления. Шодди вывели на плац тюрьмы Сент‑Пелаги и расстреляли, так же как и трех жандармов, плененных 18‑го марта. Во время первой осады, он говорил некоторым сторонникам Коммуны: — Самые сильные убивают слабых. — Возможно, он был расстрелян за эти слова.
XXIX. На баррикадах
Наши храбрые солдаты ведут себя так, что вызывают высокую оценку и восхищение зарубежных стран.
(Выступление Тьера на Национальной Ассамблее 24‑го мая 1871 г.)
Защитники баррикад, лишенные подкреплений и боеприпасов, теперь остались без еды и полагались на ресурсы своих кварталов. Многие из них, чрезвычайно изнуренные, уходили на поиски пропитания. Их товарищи, видя, что они долго не возвращаются, все больше приходили в отчаяние. Между тем командиры баррикад предпринимали все возможное, чтобы удержать их на месте.
В 9 часов поступил приказ Брюнелю уйти с улицы Роял. Он отправился в Тюильри сообщить Бергере, что еще может держаться, но в полночь Комитет общественной безопасности снова приказал ему отступить. Вынужденный покинуть позицию, которую успешно защищал два дня, храбрый командир сначала эвакуировал всех раненых, а затем свою пушку по улице Сен‑Флорентин. Затем ушли федералы, встреченные выстрелами на улице Кастильоне.
Это были версальцы, которые заняв улицы Мира и Нёв де Капусин, вторглись на совершенно пустынную Вандомскую площадь и у отеля Рин повернули к баррикаде на улице Кастильоне. Федералы Брюнеля, покидавшие улицу Риволи, перебрались через ограду сада, вышли на набережные и вновь заняли ратушу. Противник не посмел их преследовать и лишь на рассвете занял морское министерство, которое было брошено задолго до этого.
Остаток ночи пушки молчали. Ратуша утратила воодушевление. Федералы спали на площади. Члены комитетов и функционеры пользовались короткими мгновениями затишья для отдыха в своих кабинетах. В три часа прибыл из Нотр—Дама штабной офицер с поручением от отряда федералов. Он пришел сообщить Комитету общественной безопасности, что в госпитале Отель Бога скопилось восемьсот пациентов, которые могут пострадать от боев в городе. Комитет распорядился эвакуировать собор для спасения этих несчастных людей.
И вот поднялось солнце, превосходя в яркости зарево пожаров. День занялся лучистым, но не было, ни одного луча надежды для Коммуны. У Парижа не осталось правого фланга, центр был прорван. Сдержать наступление невозможно. Продолжение сопротивления могло лишь свидетельствовать об убежденности парижан.
Рано утром версальцы возобновили наступление по всем направлениям. Они усилили давление в направлении Лувра, Пале—Рояля, Банка, Кредитного банка, площади Монтолон, бульвара Орнано и путей Северной железной дороги. С четырех часов они обстреливали Пале—Рояль, вокруг которого развернулись ожесточенные схватки. К семи часам они были у Банка и Биржи. Оттуда версальцы спустились к собору Св. Евстафия, где встретили упорное сопротивление. С врагами–мужчинами сражалось много детей. Когда федералов окружили и уничтожили, дети заслужили честь не избежать гибели.
На левом берегу войска с трудом продвигались по набережным и по той части шестого округа, которая примыкала к Сене. В центре ночью защитники покинули баррикаду Круа—Руж, так же как баррикаду на улице Ренн, которую тридцать человек удерживали в течение двух дней. Затем версальцы получили возможность вступить на улицы Ассас и Нотр–дам–де-Шамп. На крайне правом фланге они достигли Вал–де–Грас и продвинулись к Пантеону.
В восемь часов около пятнадцати членов Совета собрались в ратуше и решили оставить ее. Только двое возражали. Третий округ, представлявший собой пересечение узких, хорошо забаррикадированных улиц, прикрывал ратушу с фланга. Ей угрожали атаки с фронта и набережных. В таких условиях обороны отступить означало бежать, лишить Коммуну остатков престижа, но они смогли уразуметь две здравые идеи лишь через несколько дней. Они боялись всего, потому что ни о чем не ведали. Уже командир Пале—Рояля получил приказ эвакуировать здание и уничтожить его путем поджога. Он возражал, говорил, что способен еще держаться, но приказ повторили. Состояние смятения было таково, что член Совета предложил отступить из Бельвиля. С таким же успехом можно было оставить одновременно Шато д’О и Бастилию. Как обычно, время проходило в обсуждении мелочей. Управляющий ратушей в нетерпении ходил взад и вперед.
Неожиданно из башни вырвалось пламя, и через час от ратуши остались одни тлеющие угли. Старое здание, засвидетельствовавшее многие предрассудки, где народ часто устанавливал власть, которая впоследствии его расстреливала, теперь раскололось и рухнуло вместе с его обитателями. Вместе с грохотом рушившихся павильонов, сводов и дымоходов, глухих ударов и громких взрывов слились резкие звуки от артиллерийских залпов из большой баррикады Сен‑Жак, которые велись по улице Риволи.
Военное ведомство и все службы переместились в мэрию одиннадцатого округа. Делеклюз возражал против эвакуации ратуши и предостерегал, что уход из нее обескуражит многих бойцов.
На следующий день оставили Национальную типографию, где 24‑го мая «Офисиель» Коммуны печатался в последний раз. Этот день отставал от жизни как и «Офисиель». Он содержал прокламации вчерашнего дня и оповещения о некоторых подробностях сражения на утро вторника.
Бегство из ратуши разделило оборону надвое, затруднило связь. Штабные офицеры, которые не дезертировали, добирались до новых штабов с большим трудом. Их останавливали на каждой баррикаде и принуждали носить булыжники. Когда они предъявляли срочные депеши, им отвечали: — Сегодня эполеты больше не в чести. — Раздражение, которое они внушали долгое время, прорвалось в это утро. На улице Седан, близ площади Вольтера, охрана 166‑го батальона опознала молодого офицера генштаба, графа де Бофора, который несколько дней назад адресовал батальону некоторые угрозы. Когда его арестовали за попытки нарушения режима позиции, Бофор, в раздражении, пригрозил батальону чисткой. Днем раньше, близ Маделин, батальон потерял шестьдесят человек, и решил отомстить за счет Бофора. Офицера арестовали и подвергли суду военного трибунала, который учредили в магазине на бульваре Вольтера. Бофор привел доказательства, которые сняли с него обвинение. Тем не менее, судья постановил, что офицер должен остаться на службе в батальоне в качестве простого часового. Некоторые из присутствовавших возразили и назвали его капитаном. Бофор вышел с торжествующим видом. Толпа, не знавшая о его разъяснениях, при виде его на свободе зароптала. На него набросились часовые, и Бофор неблагоразумно вытащил револьвер. Его немедленно схватили и возвратили в помещение магазина. Начальник генштаба не посмел вступиться за своего офицера. Срочно прибыл Делеклюз и попросил отсрочки расправы до суда. Но толпа не хотела ничего слышать. Пришлось ей уступить, чтобы не вызвать более ужасные последствия. Бофора вывели на свободное место за мэрией и расстреляли.
Примерно во время этого взрыва ярости на кладбище Пер‑Лашез отдавали последние почести Домбровскому. Его тело отвезли туда ночью, и когда проезжали мимо Бастилии, произошла трогательная сцена. Федералы местных баррикад остановили кортеж и поместили тело у подножья Июльской колонны. Часть людей с факелами в руках образовали круг, и все федералы, один за другим, подходили, чтобы поцеловать генерала в лоб под торжественную барабанную дробь. Тело завернули в красный флаг и положили в гроб. Верморель, соратник генерала, его адъютант и около двухсот часовых стояли с непокрытыми головами. — Это он, — говорил Верморель, — которого обвиняли в предательстве! Он отдал жизнь за Коммуну одним из первых. А мы, что делаем мы, вместо того чтобы следовать его примеру? — Он продолжил свою речь обличением трусости и паникерства. Его речь, обычно сумбурная, в этот раз под воздействием страсти текла плавно и гладко, как расплавленный металл. — Поклянемся, уйти отсюда только после смерти! — Это было его последнее слово, которому он остался верен. Его голос временами заглушал артиллерийский салют, грохотавший всего в нескольких шагах. Некоторые из присутствовавших людей пролили слезы.
Счастливы те, кого могут похоронить таким образом! Счастливы те, кого хоронят во время битвы под артиллерийский салют и слезы соратников!
В тот же момент был расстрелян версальский агент, который хвастал, что мог подкупить Домбровского. К полудню версальцы, усилившие натиск на левом берегу, взяли штурмом школу Изящных искусств, Институт, Монетный двор, который его директор Камелина покинул в последнюю минуту. Накануне окружения на Иль Нотр—Дам Ферре приказал эвакуировать Префектуру полиции и разрушить ее. Предварительно, однако, выпустили 450 заключенных за мелкие преступления. Задержали лишь одного, Вайсета. Его расстреляли на Понт—Нёф перед статуей Анри IУ. Перед смертью он произнес эти странные слова: — Вы ответите за мою смерть по счету Фабрицио (187).
Версальцы, пренебрегая Префектурой, вступили на улицу Тарран и смежные улицы. Их сдерживала в течение двух часов баррикада на площади Аббэ, которую помогли обойти с фланга жители данного квартала. Восемнадцать федералов были расстреляны. Правее, войска вышли на площадь Сульпис, где заняли мэрию шестого округа. Отсюда они вошли на улицу Сальпис с одного конца и с другого конца через улицу Вогирар проникли в Люксембургский сад. После двухдневного боя отважные федералы на улице Вавен отступили, взорвав при этом пороховой погреб в Люксембургском саду. На короткое время смятение прервало бой. Люксембургский дворец не имел обороны. Несколько солдат пересекли сад, перебрались через ограду на улице Суффло, прошли бульвар и застигли врасплох баррикаду на этой улице.
Перед Пантеоном воздвигли три баррикады. Первую у входа на улицу Суффло. Ее только что захватили версальцы. Вторую — в центре. Третья тянулась от мэрии пятого округа до Юридической школы. Варлен и Лисбон, едва ускользнув из Круа—Руж, снова поспешили навстречу врагу. К сожалению, федералы не слушались команд. Они оставались в обороне. Вместо контратаки против горстки солдат, появившихся у входа на улицу Суффло, они дали время для подхода к солдатам подкреплений.
Основная часть версальских войск достигла бульвара Сен‑Мишель, выйдя к нему по улицам Расина и Медицинской школы, которую обороняли женщины. Из–за истощения боеприпасов федералы прекратили стрельбу с моста Сен‑Мишель. Это дало возможность солдатам пройти бульвар компактной массой и дойти до площади Мобера. В то же время, справа, они взобрались наверх по улице Муффетар. В четыре часа высота Сент‑Женевьев, почти покинутая федералами, была взята со всех склонов, а ее горстка защитников рассеяна. Так, Пантеон, как и Монмартр, пал без серьезной борьбы. Как на Монмартре сразу же начались казни. На улице Сен‑Жак было расстреляно один за другим сорок пленников, на глазах и по приказу полковника.
Риго убили по соседству. Солдаты, увидев, как федеральный функционер, стучится в дверь дома на улице Гэй—Луссак, открыли по нему огонь, но не попали. Дверь открылась, и Риго вошел в дом. За ним побежали солдаты и ворвались внутрь. Они задержали домовладельца, который подтвердил личность Риго, и поспешил его сдать. Солдаты вели Риго к Люксембургскому дворцу, когда на улице Роял—Коллар их встретил полковник и спросил имя пленника. Риго храбро ответил: — Да здравствует Коммуна! Долой убийц! — Его немедленно поставили к стене и расстреляли. Да зачтется ему этот мужественный поступок!
Когда в мэрии одиннадцатого округа узнали о падении Пантеона, стойко защищавшегося в 1848 году, сразу поднялся крик о предательстве. Но что они предпринимали для защиты этой главной позиции? В мэрии, как и в ратуше, они только рассуждали.
В два часа члены Совета, ЦК, высшие функционеры и руководители служб собрались в библиотеке. Делеклюз выступил первым. Было так тихо, что малейший шепот мог помешать ему говорить слабеющим голосом. Он говорил, что не все потеряно, что надо мобилизоваться и держаться до конца. Его прервали приветственные возгласы. Он предложил каждому высказать свое мнение. — Предлагаю, — сказал он, — чтобы члены Коммуны, опоясавшись своими шарфами, провели смотр всех батальонов, которые можно собрать на бульваре Вольтера. После этого мы поведем их на неприятельские позиции, которыми следует овладеть.
Идея показалась значительной и воодушевила присутствовавших. С того заседания, когда Делеклюз заявил, что делегаты народа должны уметь погибать на своем посту, он никогда не волновал сердца так глубоко. Временами его голос заглушался шумом, в котором смешались грохот артиллерийских орудий, бивших с Пер‑Лашез, и неясные крики гвардейцев батальонов, окружавших мэрию. Вот он, среди краха надежд, этот выпрямившийся старик, с сияющими глазами, с поднятой правой рукой, бросающей вызов отчаянию. Вот они, эти вооруженные люди, сделавшие передышку в сражении, чтобы выслушать этот голос, который, казалось, восстал из могилы. Ни одна из трагедий нынешнего дня не могла быть более торжественной.
Предлагалось изобилие весьма решительных резолюций. На столе лежал открытым большой ящик с динамитом. Неверный жест мог взорвать мэрию. Говорили о подрыве мостов и канализационной системы. Какая была польза от этих разговоров? Сейчас требовалось немного разного снаряжения. Где главный инженер, говоривший, что, если захочет, пропасть разверзнется и поглотит врага? Он сбежал. Сбежал также начальник генштаба. После казни Бофора он почувствовал, как тлетворный ветер срывает его эполеты. Вносились новые предложения, они будут вноситься до самого конца. ЦК решился заявить, что отдает себя в подчинение Совету общественной безопасности. Наконец, решили, что командир 11‑го легиона должен собрать всех федералов, которые укрылись в одиннадцатом округе. Может, ему удастся сформировать колонны, о которых говорил Делеклюз.
Делегат от военного ведомства посетил оборонительные позиции. Серьезные приготовления были сделаны в Бастилии. Заканчивали сооружение баррикады на улице Сен‑Антуан, у входа на площадь. Другая баррикада у входа в предместье прикрывала улицы Шарентон и ла Рукетт. Но здесь, как и повсюду, не были обеспечены фланги. Патроны и снаряды складывались вдоль стен домов и были подвержены опасностям вражеского обстрела. Подходы к одиннадцатому округу спешно укреплялись, а на пересечении бульваров Вольтера и Ришар—Ленуар воздвигли баррикаду из бочек, булыжников и тюков бумаги. Это сооружение, неприступное с фронта, также было легко обойти. Перед ним у входа на бульвар Вольтера и площадь Шато д’О соорудили из булыжников стенку высотой в два метра. Укрывшись за этой линией укреплений с двумя артиллерийскими орудиями, федералы в течение суток препятствовали выходу на площадь Шато д’О всех версальских колонн. Справа уже имелись оборонительные сооружения у подножья улиц Оберкампф, д’Ангулем и Фабург дю Темпл, улицы Фонтэн–о–Руа и авеню Амандье. Выше, в десятом округе, Брюнель, прибывший этим утром с улицы Роял, вновь оказался на передовой. В том же положении находились Лисбон и Варлен, жаждущие новых опасностей. Большая баррикада перегородила перекресток бульваров Мажента и Страсбург. Перегородили улицу Шато д’О. Бойцы заполнили баррикады на Порт Сен‑Мартен и Сен‑Дени, которые сооружали день и ночь.
К десяти часам версальцы смогли овладеть вокзалом Северной железной дороги, обойдя улицу Стефенсон, а также баррикады на улице Дюнкерк. Но Страсбургская железная дорога, вторая линия обороны Ла Вийетты, выдержала их штурм. Наша артиллерия сильно их потрепала. На холмах Шомон, Ранвийе, руководивший обороной этих кварталов, установил три 120‑миллиметровых гаубицы, два 7-дюймовых орудия у храма Сибиллы и два 7-дюймовых орудия на нижнем холме, в то время как пять орудий располагались на фланге улицы Пуэбла и прикрывали Ротонду. В Карьер д’Америк располагались две батареи из трех пушек. Орудия на Пер‑Лашез непрерывно били по захваченным кварталам. Их поддерживало орудие крупного калибра 24‑го бастиона.
В девятом округе грохотала артиллерийская канонада. Мы потеряли большую территорию в предместье Пуассиньер. Несмотря на свои успехи в Галле, версальцы не смогли войти в третий округ, прикрытый бульваром Севастополь, мы контролировали улицу Турбиго у казарм принца Евгения. Второй округ, занятый почти полностью, еще держался по берегам Сены. До самой ночи оказывали стойкое сопротивление баррикады на авеню Виктория и набережной Жевре от моста Нёф. Наши канонерки были брошены, противник захватил и вооружил их снова.
Наша оборона добилась единственного успеха на холме Кай, где благодаря Вроблевски, она принимала характер наступления. Ночью версальцы изучали наши позиции, а на рассвете попытались атаковать. Федералы не стали дожидаться их атаки и бросились им навстречу. Версальцы были отброшены. Четыре раза они возвращались и четыре раза отступали. Их солдаты, утратив боевой дух, не слушались приказов офицеров.
Таким образом, Ла Вийетта и холм Кай, были двумя крайними точками нашей линии обороны, но сколько в ней оставалось прорех! Из всего Парижа в полном распоряжении федералов на воскресенье находились одиннадцатый, двенадцатый, девятнадцатый и двадцатый округа. Третьим, пятым и тринадцатым округами они владели частично.
В этот день жестокие казни приняли такой размах, который на несколько часов оставил Варфоломеевскую ночь далеко позади. До сих пор уничтожались только федералы и люди, которым был вынесен смертный приговор. Теперь же солдаты не щадили никого. Когда версалец кого–то замечал, то этот несчастный был обречен. Когда версалец зачищал дом, ничто не укрывалось от его внимания. «Они больше не являются солдатами, выполняющими свой долг», — писала консервативная газета «Ла Франс». На самом деле, это были гиены, жаждавшие крови и грабежа. В ряде мест достаточно было посмотреть в их сторону, чтобы быть застреленным. Обыскивали трупы (188), и корреспонденты зарубежных газет называли эти хищения последним досмотром. В тот же день Тьер имел наглость информировать Ассамблею: — Наши храбрые солдаты ведут себя так, что вызывают высокую оценку и восхищение зарубежных стран.
Затем выдумали легенду о поджигательницах, рожденную страхом и подхваченную буржуазной прессой. Легенда стоила жизни сотням несчастных женщин. Распространялись слухи, будто какие–то фурии бросали контейнеры с горящим бензином в погреба. Каждую плохо одетую женщину или женщину, несшую молочный бидон, ведро, пустую бутылку, признавали поджигательницей. На ней рвали в клочки одежду, ее толкали к ближайшей стене и убивали револьверными выстрелами. Наиболее идиотский аспект легенды состоял в том, что поджигательницы действовали в кварталах, занятых армией.
Беженцы из оккупированных кварталов приносили вести об этих казнях в мэрию одиннадцатого округа. Там, в более замкнутом пространстве и более опасной обстановке, господствовала та же суета, что и в ратуше. Узкие дворы были забиты фургонами, боеприпасами и порохом. На каждой ступеньке главной лестницы сидели женщины за шитьем мешков для баррикад. В Свадебном зале, куда Ферре переместил офис Комитета общественной безопасности, делегат при помощи двух секретарей отдавал приказы, выписывал пропуска, с величайшим спокойствием допрашивал людей, которых к нему приводили, и объявлял свои решения вежливым, мягким и глухим голосом. Далее, в комнатах, занимаемых Военным ведомством, некоторые функционеры и руководители служб получали и отправляли депеши. Некоторые из них, как и в ратуше, выполняют свой долг с абсолютным хладнокровием. В это время определенные люди проявляли необыкновенную силу характера, особенно, из числа второстепенных деятелей движения. Они чувствовали, что все потеряно, что они обречены на смерть, возможно, даже от рук соратников, ибо подозрительность достигла крайней степени, но оставались в горниле борьбы со спокойной душой и ясным разумом. Правительства больше не существовало, за тем исключением, что руководство Национальной обороны располагало большими ресурсами, большим интеллектом, большим героизмом, чем Совет Коммуны, никогда еще не падавший так низко во мнении избирателей.
В 7.30 в тюрьме Ла Рокетт, куда были доставлены из Мазаса три сотни заложников, стало очень шумно. Среди гвардейцев, возмущенных казнями версальцев, стоял делегат Комиссии общественной безопасности, который говорил: — Поскольку они расстреливают наших людей, следует казнить шесть заложников. Кто войдет в расстрельную команду? — Я! Я! — закричали со всех сторон. Кто–то вышел и сказал: — Я отомщу за своего отца. — Другой произнес: — Я отомщу за своего брата. — Они застрелили мою жену — сказал третий гвардеец. — Каждый обосновывал свое право на возмездие по–своему. Отобрали тридцать человек и вошли в тюрьму.
Делегат просмотрел тюремную книгу регистрации, указал на архиепископа Парижа Дарбоя, председателя Палаты кассационного суда Божана, банкира Жекера, иезуитов Аллара, Клерка и Дюкудре. В последний момент Жекера заменили кюре Дегюрри.
Их вывели на плац. Дарбой, запинаясь, сказал: — Я не враг Коммуны. Я сделал все, что мог. Я дважды писал в Версаль. — Он взял себя в руки, когда понял, что смерть неизбежна. Божан не мог держаться на ногах. — Кто нам вынес приговор? — спросил он. — Суд народа. — О, это неправедный суд, — ответил председатель судебной палаты. Один из священников бросился на будку часового и обнажил грудь. Заложников повели дальше, и, повернув за угол, они увидели расстрельную команду. Некоторые стрелки из нее попытались заговорить с заложниками, делегат приказал их замолчать. Заложников поместили у стены, командир расстрельного взвода сказал им: — Не мы приговорили вас к смерти, но версальцы, расстреливающие пленных. — Затем по его команде раздались выстрелы. Заложники пали на землю на одинаковом расстоянии друг от друга. Остался стоять с поднятой рукой один Дарбой, раненый в голову. Повторный залп уложил его рядом с другими (189).
Слепое правосудие революций карает в лице первых встречных их касту за совокупность преступлений.
В 8 часов версальцы приблизились к баррикаде у ворот Сен‑Мартин. Их снаряды задолго до этого превратили район в зону пожаров. Под воздействием огня федералы были вынуждены отступить.
Этой ночью версальцы расположились лагерем перед Страсбургской железной дорогой, улицей Сен‑Дени, ратушей (занятой к 9 часам войсками Виноя), Политехнической школой, монастырем ордена Св. Марии Магдалины и парком Монсури. Эти объекты располагались веером, ось которого составлял мост Менял. Правую сторону формировал тринадцатый округ, левую — улицы предместья Сен‑Мартин и улица Фландр, дуга укреплений. Веер мог закрыться у Бельвиля, который находился в центре.
Париж продолжал отчаянно гореть. Ворота Сен‑Мартин, собор Св. Евстафия, улица Роял, улица Риволи, Тюильри, Пале—Роял, ратуша, театр Лирики, левый берег от здания Почетного легиона до Дворца юстиции и Префектуры полиции горели ярким пламенем во тьме ночи. Языки пламени создавали огнедышащую архитектуру арок, куполов, призрачных зданий. Грозные взрывы производили огромные клубы дыма, летящие вверх мириады искр. Каждую минуту на горизонте возникали и исчезали вспышки. Это били по занятым кварталам пушки форта Бисетр, с Пер‑Лашез и холмов Шомон. Батареи версальцев отвечали из Пантеона, Трокадеро и Монмартра. Теперь выстрелы следовали один за другим через равные интервалы. Теперь стоял непрерывной грохот по всей линии противостояния. Целились наугад, вслепую, бессознательно. Снаряды часто взрывались во время полета. Весь город охватил вихрь пламени и дыма.
Что за люди составляли эту горстку бойцов, которые без командиров, без надежды, без путей отхода обсуждали свою последнюю битву, как если бы подразумевали победу! Подлые реакционеры обвиняли их в поджогах, словно огонь на войне не был законным оружием, словно снаряды версальцев произвели пожаров в городе, по крайней мере, не столько же, сколько снаряды федералов, словно отдельные спекуляции приверженцев режима не внесли свою долю в разрушение города (190). И те самые буржуа, которые призывали пруссаков к «сожжению всего» (191), называют этих людей негодяями за то, что они предпочли скорее погибнуть в руинах, чем изменить своим убеждениям, бросить свое имущество и семьи на милость коалиции деспотов, которые в тысячу раз превосходили по жестокости иностранцев.
В 11 часов в комнату Делеклюза вошли два функционера и сообщили ему о казни заложников. Он выслушивал их доклад, не прекращая писать. Затем спросил: — Как они умирали? — Когда функционеры ушли, он повернулся к соратнику, который с ним работал, и, закрыв лицо руками, воскликнул: — Что за война! Что за война! — Однако он слишком хорошо знал природу революций, чтобы погружаться в бесплодные рефлексии, и, овладев собой, произнес: — Мы знаем, как надо умирать!
Всю ночь депеши поступали одна за другой без перерыва. Все требовали пушек и людей, угрожая покинуть такую–то и такую позицию.
Но где найти пушки? А люди стали столь же редкими, как бронза.
XXX. Падение левого берега
Несколько тысяч человек не могли удерживать бесконечно линию обороны протяженностью в несколько миль. Когда опустилась ночь, многие федералы оставили баррикады, чтобы передохнуть. Версальцы, которые были начеку, овладели их позициями, и в проблесках зари обнаружилось, что на месте красного флага развивается триколор.
В темноте федералы покинули большую часть десятого округа. Их артиллерийские орудия перетащили в Шато д’О. Брюнель и храбрые коммунары все еще стояли на своей позиции на улице Маньан и набережной Жемаппе, в то время как версальцы держались наверху бульвара Мажента.
На левом берегу, версальцы установили батареи на площади Анфер, у Люксембургского дворца и на бастионе 81. Более пятидесяти орудий и пулеметов нацелили на холм Кай. Отчаявшись взять эту позицию штурмом, Кисси решил сокрушить ее артиллерийским огнем. Со своей стороны Вроблевски не бездействовал. Помимо 175‑го и 176‑го батальонов, он имел под своей командой легендарный 101-ый батальон, который имел для Коммуны такое же значение, как 32-ая бригада для Итальянской армии. С 3‑го апреля 101-ый батальон не знал отдыха. Днем и ночью федералы батальона не выпускали из рук оружия. Они проводили операции против окопов, в деревнях и полях. Версальцы в Нейи, Асниер спасались от них бегством десять раз. Федералы захватили три орудия, которые повсюду следовали за ними, как верные псы. Все они, жители тринадцатого округа и квартала Муффетар, непослушные и неспособные соблюдать дисциплину, яростные, грубые, с разорванной одеждой и флагом подчинялись только одному приказу — приказу наступать. Они бунтовали, когда находились в бездействии. Когда они выходили из огня, возникала необходимость снова бросаться в огонь. Командовал федералами батальона Серизи или, скорее, сопровождал их. Потому что, на самом деле, ими командовала ярость. Пока был фронт, они совершали дерзкие вылазки, захватывали аванпосты, держали версальцев в состоянии напряжения. Вроблевски, уязвимый справа в связи с захватом версальцами Пантеона, обезопасил свой проход к Сене баррикадой на мосту Аустерлиц. Он поставил пушку на площади Жанны д’Арк, чтобы воспрепятствовать атаке версальцев со стороны железнодорожной станции.
В тот день Тьер посмел сообщить по телеграфу провинциям, что маршал Мак—Магон только что обратился в последний раз к федералам с предложением сдаться. Это была одиозная ложь, как и прежде. Подобно Кавеньяку в 1848 году, Тьер, напротив, хотел продолжения бойни. Он знал о том, что снаряды версальцев вызывают пожары в Париже, что казни пленных и раненых неизбежно приведут к казням заложников. Но что ему до судьбы горстки священников и жандармов? Что могло беспокоить буржуазию, когда она ликовала среди руин, когда она могла на этих руинах написать: «Париж повел борьбу с привилегированным классом. Парижа больше не существует!»
Поставив под контроль ратушу и Пантеон, версальцы обратили все свои усилия на Шато д’О, Бастилию, холм Кай. В 4 часа Клиншан возобновил наступление на Шато д’О. Одна военная колонна, отправившись с улицы Парадис, подошла к улицам Шато д’О и Де Бонди. Другая колонна выступила против баррикады на перекрестке бульваров Мажента и Страсбург. Между тем третья колонна наступала с улицы Женер между бульварами и улицей Турбиго. Это наступление поддерживал справа корпус Дуэ. Он стремился зайти в третий округ по улицам Шарло и Сентонж. Виной продвигался к Бастилии небольшими улочками, примыкавшими к улице Сен‑Антуан, справа и слева от берега Сены. Кисси, поставивший себе более скромные цели, подвергал артиллерийскому обстрелу холм Кай, перед которым его солдаты не раз обращались в бегство.
В фортах происходили неприятные сцены. Вроблевски, левый фланг которого форты прикрывали, полагался в их сохранении на энергию члена Совета, получившего полномочия делегата. Вечером раньше командир Монружа оставил свой форт и отступил с его гарнизоном в Бисетр. Форт Бисетр долго не продержался. Батальоны заявили, что хотят вернуться в город, чтобы защищать свои районы. Делегат, несмотря на угрозы, не смог их остановить. Поэтому гарнизон вернулся в Париж, предварительно выведя из строя орудия. Версальцы заняли брошенные форты и немедленно установили в них батареи против форта Иври и холма Кай.
Штурм холма не предпринимался до полудня. Версальцы проследовали вдоль бастионов до авеню Италия и дороги на Шуази с целью провести рекогносцировку площади Италия, которую они атаковали со стороны фабрики Гобеленов. Авеню Италия и Шуази обороняли мощные баррикады, которые неприятель и не мечтал преодолеть. Но к баррикаде улицы Сен‑Марсель, прикрытой с одного фланга пожарищем фабрики Гобеленов, можно было подойти через многочисленные сады, пересекающиеся в этом квартале. Версальцам удалось это сделать. Сначала они овладели улицей Кордильер Сен‑Марсель, где были расстреляны двадцать федералов, отказавшихся сдаться. Затем они проникли в сады. В течение трех часов велся упорный артиллерийский обстрел холма Кай пушками версальцев, превосходившими по численности артиллерию Вроблевски в шесть раз.
Гарнизон Иври прибыл к часу. Покидая форт, федералы взорвали мину, которая снесла два бастиона. Вскоре в брошенный форт пришли версальцы, и потому там не было боя, как пытался изобразить Тьер в одном из бюллетеней, в содержании которого искусно смешивалась правда с ложью.
К десяти часам версальцы достигли на правом берегу баррикады в предместье Сен‑Дени, близ тюрьмы Сен‑Лазар, обошли ее с фланга и застрелили семнадцать федералов (193). Оттуда они отправились на захват баррикады Сен‑Лорен на стыке с бульваром Севастополь, установили батареи против Шато д’О и, пройдя по улице Рекойе, заняли набережную Вальми. Ночью продвижение версальцев к бульвару Сен‑Мартен замедлилось у улицы Ланери, по которой они вели огонь от здания театра Амбигю—Комик. В третьем округе версальцев остановили на улицах Месле, Назарет, Верт—Буа, Шарло, Сентонж.
Второй округ, подвергшийся вторжению со всех сторон, все еще оказывал сопротивление на улице Монторгей. Ближе к Сене Виною удалось пробиться к Гренье д’Абонданс окольными улицами, и, чтобы помешать ему захватить это здание, выходящее на Бастилию, федералы подожгли его.
Три часа. — Версальцы все глубже и глубже проникают в тринадцатый округ. Их снаряды попадают в тюрьму на авеню Италия. Федералы оставляют ее, одновременно забирая с собой заключенных, и среди них доминиканцев Аркуэя, которых доставил в Париж гарнизон Бисетра. Появление этих людей, ненавистных вдвойне, привел в исступление бойцов, чьи ружья спонтанно, так сказать, начали стрелять. С десяток этих апостолов инквизиции пали от пуль в тот самый момент, как они побежали по авеню. Всех других заключенных не тронули.
Утром Вроблевски получил приказ отойти в одиннадцатый округ. Он оставался на своих позициях и перенес центр сопротивления немного в тыл, на площадь Жанны д’Арк. Однако версальцы, овладев авеню Гобеленов соединились с колоннами от авеню Италия и Шуази в тринадцатом округе. Один из их отрядов, продолжая двигаться вдоль укрепленного вала, достиг насыпи Орлеанской железной дороги. Красные мундиры уже появились на бульваре Сен‑Марсель. Вроблевски, почти окруженный со всех сторон, наконец, был вынужден согласиться отступить. Более того, отступать было приказано подчиненным генерала. И вот, умелый защитник холма Кай переправился под прикрытием огня с моста Аустерлиц через Сену в полном порядке со своей пушкой и тысячей бойцов. Некоторое число федералов, которые упрямо оставались в тринадцатом округе, были окружены и взяты в плен.
Версальцы не решились препятствовать отходу Вроблевски, хотя они владели частью бульвара Сен‑Марсель, вокзалом Орлеан, а их канонерки двигались по Сене. Канонерки задержались на некоторое время у входа в канал Сен‑Мартин, но, набрав ход, они преодолели препятствие и вечером оказывали поддержку наступлению на одиннадцатый округ.
Наконец, весь левый берег оказался в распоряжении противника. В центре сражения оказались Бастилия и Шато д’О.
Теперь на бульваре Вольтера можно было видеть всех самоотверженных людей, которые не погибли, и чье присутствие не требовалось в их кварталах. Одним из самых активных был Верморель, который в ходе борьбы продемонстрировал отвагу, сочетавшую в себе пылкость и хладнокровие. Верхом на коне, обвязанный красным шарфом, он скакал от баррикады к баррикаде, подбадривая людей, доставляя подкрепления. К двенадцати часам в мэрии проводилось еще одно заседание. Присутствовали двадцать два члена Совета. Десять других членов Совета руководили обороной в своих округах. Другие были неизвестно, где. Арнольд сообщил, что прошлым вечером секретарь мистера Уошберна, посла Соединенных Штатов, вышел с предложением о посредничестве немцев. Коммуне, сказал он, достаточно сейчас только направить комиссаров в Винсеннес для выработки условий прекращения огня. Этот секретарь, представленный собранию, подтвердил свое заявление, и начались дебаты. Делеклюз не проявлял готовности принять этот план. Какие мотивы побуждали иностранца вмешаться? Положить конец пожарам и обеспечить гарантии этого, ответил тот. Но гарантии могли дать лишь власти Версаля, чей триумф в данный момент не вызывал сомнений. Другие утверждали всерьез, что отчаянная оборона Парижа вызвала восхищение пруссаков. Никто не задался вопросом, нет ли в этом нелепом предложении западни, не был ли самозваный секретарь обычным шпионом. Члены Совета ухватились за последний шанс спасения, как утопающие за соломинку. Арнольд даже предложил основу перемирия, подобную той, что выработал ЦК. Четырем членам Совета, включая Делеклюза, поручили сопровождать американского секретаря в Винсеннес.
В три часа они дошли до ворот Винсеннеса, но комиссар полиции не позволил им пройти. Они показали свои шарфы и удостоверения членов Совета. Комиссар настаивал на предъявлении охранного свидетельства Комиссии общественной безопасности. Пока проходил этот разговор, подошли некоторые федералы. — Куда вы идете? — спросили они. — В Винсеннес. — Зачем? — По поручению. — Последовала резкая перепалка. Федералы решили, что члены Совета хотели укрыться от правосудия, и даже собирались грубо обойтись с ними, когда кто–то узнал Делеклюза. Это спасло других, но комиссар все еще настаивал на охранном свидетельстве.
Один из делегатов побежал за ним в мэрию одиннадцатого округа, но даже по приказу Ферре часовые отказались спустить подъемный мост. Делеклюз сказал им, что на карту поставлено общественное благо, но мольбы и угрозы не смогли одолеть подозрения в дезертирстве. Делеклюз, обескураженный, вернулся назад. На некоторое время его заподозрили в трусости. Это было невыносимо для него.
У мэрии он обнаружил толпу, обругивавшую несколько флагов с вензелями в виде орлов, которые, как они утверждали, только что были отбиты у версальцев. Из Бастилии доставляли раненых. Мадмуазель Дмитриева, сама раненая, поддерживала Франкеля, раненого на баррикаде в предместье Сен‑Антуан. Когда Вроблевски вернулся с холма Кай, Делеклюз предложил ему пост главнокомандующего. У вас есть несколько тысяч решительных людей? — спросил Вроблевски. — В лучшем случае, несколько сотен, — ответил делегат. Вроблевски не мог взять на себя ответственность командовать в таких неравных условиях и продолжал сражаться простым солдатом. Он остался единственным генералом Коммуны, который был способен командовать корпусом. Он всегда просил присылать к нему те батальоны, от которых отказывались другие, умудряясь использовать их в деле.
Наступающие войска становились все ближе и ближе к Шато д’О. Эта площадь, сооруженная с целью контроля предместий и переходившая в восемь больших авеню, в действительности, не имела укреплений. Версальцы, занявшие театр оперетты и улицу Шато д’О, атаковали площадь, обойдя казармы принца Евгения. Они зачищали улицу Маньян дом за домом, освобождая ее от детей Коммуны. Брюнель, сражавшийся с врагом четыре дня, был ранен в бедро. Дети Коммуны пронесли его на носилках через площадь Шато д’О под градом пуль.
С улицы Маньян версальцы вскоре добрались до казарм. Федералы, слишком малочисленные, чтобы обороняться, оставили их.
Падение этой позиции открыло доступ на улицу Турбиго, позволив версальцам занять всю верхнюю часть округа и окружить Академию искусств и ремесел. После продолжительного боя федералы оставили баррикаду у Академии и заряженный пулемет. С ним также осталась женщина. Как только солдаты оказались в пределах досягаемости, она открыла по ним стрельбу.
Баррикады на бульварах Вольтера и театра Дежазе с этих пор подвергались обстрелу со стороны казарм принца Евгения, бульвара Мажента, бульвара Сен‑Мартен, улиц Темпл и Турбиго. За этими ненадежными укрытиями федералы отважно встречали эту лавину огня. Сколько людей именовались героями, не проявив и сотой доли этой обычной храбрости без сценических эффектов, без претензий войти в историю, храбрости, которая воссияла в эти дни в тысячах мест Парижа! На Шато д’О девятнадцатилетняя девушка, молодая и обаятельная, с черными вьющимися волосами, одетая в форму морского стрелка отчаянно сражалась весь день. Там же перед баррикадой был убит лейтенант. Пятнадцатилетний мальчишка Дотей подобрался к покойнику, чтобы забрать его кепи, когда вокруг свистели пули. Он вернулся обратно под приветственные возгласы товарищей.
В уличных боях, как и на полях боев, дети проявляли отвагу, не меньше мужчин. На баррикаде в предместье Темпл самым неутомимым стрелком был мальчишка. Когда баррикаду захватили, ее защитников расстреляли, настала также очередь этого ребенка. Он попросил три минуты отсрочки расстрела, «чтобы передать матери, которая жила напротив, свои серебряные часы. Чтобы она, по крайней мере, потеряла не все». Офицер, невольно растрогавшийся, позволил ему уйти, не ожидая его возвращения. Но через три минуты мальчишка появился вновь и сказал: — Я здесь! — Он прошел по мостовой и встал у стенки рядом с трупами своих товарищей. Париж не погибнет, пока рождает таких людей.
Площадь Шато д’О словно подверглась воздействию циклона. Стены домов были разбиты снарядами и бомбами. Обрушились громадные блоки зданий. Львы фонтанов были пробиты пулями или опрокинуты, бассейны разбиты. Из двадцати домов вырывалось пламя. Деревья стояли без листьев, их сломанные ветки висели, словно члены, отсеченные от тела. Из разоренных садов поднимались клубы пыли. Невидимая рука смерти повисла над каждым камнем.
В 6.45 мы увидели у мэрии одиннадцатого округа Делеклюза, Журде и около сотни федералов, двигавшихся в сторону Шато д’О. Делеклюз оделся, как обычно, на нем была черная шляпа, пальто и брюки. Его красный шарф, как правило, неприметный, был повязан теперь вокруг талии. Он шел без оружия, опираясь на палку. Опасаясь паники на Шато д’О, мы последовали за делегатом. Некоторые из нас задержались у церкви Св. Амброзия, чтобы получить оружие. Затем нам повстречался торговец из Эльзаса, который, возмущенный предательством страны, сражался в течение пяти дней и был тяжело ранен. Далее, лежал Лисбон, который, как и Брюнель, часто бросал вызов смерти и пал, наконец, на Шато д’О. Его вынесли почти мертвым. Наконец, мы увидели Вермореля, которого ранили рядом с Лисбоном. Тейц и Жаклар несли его на носилках, оставляя за ними крупные пятна его крови. Мы постояли некоторое время позади Делеклюза. Примерно в восьми метрах от баррикады охранники, сопровождавшие его, метнулись назад, поскольку разрывы снарядов преградили вход на бульвар.
Делеклюз продолжал идти вперед. Вот сцена, которую мы засвидетельствовали. Пусть она войдет в анналы истории. Солнце садилось. Старый изгнанник, не опасаясь того, где идет, шел размеренным шагом, единственное живое существо на пути. Подойдя к баррикаде, он повернул налево и взобрался на булыжники.
В последний раз его суровое лицо, окаймленное седой бородой, мелькнуло перед нами, обращенное к смерти. И вдруг Делеклюз исчез. Он пал на площади Шато д’О, словно пораженный молнией.
Несколько человек попыталось его поднять. Трое из четверых пали замертво. Единственное, о чем думали сейчас, была баррикада. За ней собрались ее защитники. Член Совета Жоаннар, стоял почти посреди бульвара. Подняв оружие и плача от гнева, он кричал колебавшимся федералам: — Нет! Вы недостойны защищать Коммуну! — Опустилась тьма. Мы возвращались расстроенные, бросив на растерзание врагу, не щадящему мертвых, тело своего друга.
Он не предупредил никого, даже самых близких друзей. Молчаливый, поверявший свои суровые мысли только самым доверенным лицам, Делеклюз шел на баррикаду, как Монтаньяры шли на эшафот. Жизнь, полная испытаний, истощила его силы. Он мог только дышать, и издал последний вздох. Версальцы утащили его тело, но память о нем останется в сердцах людей, пока Франция остается родиной Революции. Он жил только ради справедливости. В этом заключался его талант, его интеллект. Это была Полярная звезда его жизни. Он провозглашал справедливость, исповедовал ее тридцать лет ссылки, тюремного заключения и унижений, презирая обрушившиеся на него преследования. Во имя защиты справедливости он пал вместе с людьми из народа, как якобинец. Смерть за справедливость была его вознаграждением. Он погиб с руками без наручников, при свете дня, по своему выбору, не уязвленный присутствием палача.
Сравните поведение военного министра Коммуны с трусостью министра–бонапартиста и генералов, сдавших свои сабли.
Весь вечер версальцы атаковали вход на бульвар Вольтера, защищенный двумя угловыми горящими зданиями. Со стороны Бастилии они не вышли за пределы площади Роял, но прорвались в двенадцатый округ. Под прикрытием ограждения набережной они в течение дня просочились за мост Аустерлица. Вечером при поддержке канонерок и батарей Жарден де Плант, они продвинулись до Мазаса.
Наш правый фланг держался лучше. Версальцы не смогли пробиться на территорию за Восточной железной дорогой. Они атаковали улицу Обервийе издали при поддержке артиллерийского огня с Ротонды. Ранвир подверг интенсивному обстрелу Монмартр, когда получил депешу Комитета общественной безопасности, сообщившую ему о том, что красный флаг развевается на Молен де ла Галетт. Ошеломленный этим известием, Ранвир отказывался прекратить обстрел.
Вечером версальцы выстроили перед федералами прерывистую линию фронта, начинавшуюся от Восточной железной дороги, проходившую через Шато д’О и Бастилию, и заканчивавшуюся у Лионской железной дороги. Под контролем Коммуны оставались лишь два округа, девятнадцатый и двенадцатый, а также около половины одиннадцатого и двадцатого округов.
Париж под властью Версаля утратил цивилизованный облик. Страх, ненависть, дьявольская жестокость подавили чувства гуманности. Это было всеобщее «безумие ярости», писала газета «Век» 26‑го мая. «Никто больше не отличает справедливость от несправедливости, невинного от виновного. Жизнь граждан висит на волоске. Люди арестовываются и расстреливаются только за крик или слово». Вентиляционные отверстия подвальных помещений были заблокированы по приказу армейского командования, которое внимало мифу о поджигателях. Выползли из своих укрытий сторонники буржуазного порядка с нарукавными повязками, предлагавшие услуги офицерам, грабившие дома, добивавшиеся чести участия в расстрелах. В десятом округе бывший мэр Дубэй охотился при поддержке командира 109‑го батальона за теми, которыми прежде руководил. Благодаря этим «носителям повязок», число пленных выросло до такой степени, что понадобилось централизованное руководство бойней. Жертвы тащили в мэрии, казармы, публичные здания, где заседали чрезвычайные суды с расстрельными командами. Когда расстрельных команд было недостаточно, пленников косили пулеметы. Не все умирали сразу. По ночам из груд окровавленных тел раздавались ужасные стоны агонизирующих людей.
С наступлением темноты вновь являлось зрелище пожаров. Там, где лучи заходящего солнца лишь подсвечивали темные клубы дыма, теперь поднимались пирамиды огня. Гренье д’ Абонданс подсвечивал Сену далеко за укреплениями. Колонна Бастилии, пробитая снарядами и увенчанная сверху вензелями и флагами в огне, выглядела как гигантский факел. Бульвар Вольтера был объят пламенем со стороны Шато д’О.
Гибель Делеклюза произошла так буднично и так быстро, что в мэрии одиннадцатого округа ей не сразу поверили. Ближе к полночи часть членов Совета решилась на эвакуацию мэрии.
Что! Всегда укрываться от пороха и пуль! Разве Бастилия взята? Разве бульвар Вольтера еще не держится? Вся стратегия Комитета общественного спасения, весь его план сражения сводился к отступлению. В два часа ночи, когда члену Коммуны поручили посетить баррикаду в Шато д’О, он обнаружил там только Гамбона, спавшего в углу. Коммунар разбудил его и извинился за нарушение сна. Мужественный республиканец ответил: — Вместо меня мог быть любой другой. Остался в живых я. — Коммунар ушел. Но обстрел бульвара Вольтера уже велся до церкви Св. Амброзия. Баррикаду покинули.
Дата добавления: 2019-08-30; просмотров: 151; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!