СОВРЕМЕННЫЕ ТЕНДЕНЦИИ РАССМОТРЕНИЯ



ТЕРАПЕВТИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ

В ГЕШТАЛЬТ - ТЕРАПИИ

Ранние тенденции в гештальт-терапии в какой-то мере явля­лись отражением культуральной ориентации Запада в сторону индивидуализма. При этом обесценивался или игнорировался противоположный полюс — забота об обществе, в котором мы живем, об окружающем мире, осознавание личной зависимости от сообщества и включенность в его жизнь. Это объяснялось пред­расположенностью к индивидуализму членов американского гештальт-движения или даже индивидуальным стилем Фрица Перлза. Не вдаваясь в обоснованность подобных объяснений, мы можем вспомнить один из акцентов теории поля — акцент на взаимовлиянии, взаимосвязанности и общности. Мы влияем на реальность другого человека через создание общего поля, и в настоящий момент это учитывают большинство гештальт-тера-невтов.

Поэтому одной из современных тенденций является ориен­тация на связанность и появление модели гештальт-подхода (Relational Gestalt Therapy), акцентирующей связанность в меж­личностных отношениях. Более традиционная модель рассмот­рения терапевтических отношений в гештальт-терапии ориен­тирована на теорию поля — внутренний опыт пациента и тера­певтические отношения сами по себе, теорию контакта (через понятия «организм в среде» или «организмическая саморегуля­ция»), а также «эксперимент». Сейчас направление нашего взгляда изменилось — в поле зрения оказались межличностные отношения и межличностные потребности (Bowman, 2000). Эти потребности являются первичными (основными) в опыте любо­го человека, и поскольку терапевтические отношения в какой-то период времени напоминают первичные, они вызывают неза­вершенные дела из прошлого индивидуума.

Согласно Г. Йонтефу (1998), гештальт-терапия, ориентиро­ванная на связанность, предполагает движение к позиции, ко­торая включает больше поддержки, больший акцент на добро­желательности и сострадании в терапии, и это является твер­дой основой для эмпатического исследования с решительным, четким и уместным фокусированием на осознавании. Возмож^ но, в настоящее время как раз и осуществляется переход от ак­цента на индивидуализме, присущего ранней гештальт-тера­пии, к высокой оценке связанности индивидуума с другими людьми и фокусировке на потребностях в связанности с други­ми людьми. Термин «зрелость» переосмыслен, и теперь под ней понимается (помимо способности к автономии) способность быть связанным, способность к организации поддержки от ок­ружения (Bowman, 2000).

ЗАВИСИМОСТЬ ( КОНТРЗАВИСИМОСТЬ )[46]

И АВТОНОМНОСТЬ

КАК ХАРАКТЕРЫ ТЕРАПЕВТИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ

«Зависимость» как термин обычно используется в психотера­пии для обозначения некоторой психологической проблемы, кото­рая должна быть решена в отношениях терапевта и клиента. Про­тивоположностью зависимости обычно является самодостаточ­ность (редко исследуемая в качестве психологической проблемы), в то время как независимость или автономность рассматривается в западной культуре как признак психологического здоровья. Не­которые авторы говорят о возможности здорового баланса между зависимостью и связанностью, с одной стороны, а также незави­симостью и автономией — с другой (Bomstein &Bowen, 1995).

Изучение зависимости выявляет ее высокую корреляцию с уров­нем депрессии, тревожных и психосоматических расстройств, рас­стройствами питания и алкоголизмом. Однако у пациентов с про­блемой зависимости наблюдаются существенно лучшие исходы при долговременной терапии, что в литературе объясняется малым ко­личеством пропущенных сессий, длительностью терапии, согласи­ем пациента с указаниями терапевта.

Склонность психологов считать зависимость более патологи­ческой, чем ее противоположность, связана с преобладающим на Западе социокультурным контекстом, в котором независимость рассматривается как достоинство, а зависимость связывается со слабостью и уязвимостью. Из этой перспективы зависимость представляется тем, чего следует избегать. С момента рождения ребенок в западной культуре считается зависимым и обретаю­щим свою автономность в процессе роста и развития (акцент на достижении физической и индивидуальной независимости). Кста­ти, родители не считают его слишком зависимым в это время: его кормят, когда он кричит, и укачивают, когда он хочет спать. Масса вопросов и беспокойства возникает у родителей, когда ребенок испытывает потребность в зависимости уже в процессе взросле­ния; они не знают, как отвечать на эту потребность, что делать за него, а что не делать, так как объективно он может делать это сам. В то же время в Японии, например, существует противоположная точка зрения: дитя при рождении рассматривается как независимое, и задачей родителей является обучение его зависимости от других (акцент на социальных, а не физических аспектах жизни).

Цена такого взгляда на зависимость как на психологическую проблему индивидуума хорошо известна большинству терапев­тов. Многие пациенты, приходящие в терапию, жалуются на оди­ночество и пустоту жизни, несвязанность и отсутствие удовлет­воряющих отношений с другими людьми. Большинство из нас, когда болеют, стараются никому не стать обузой и лишают себя любви и комфорта, необходимых для выздоровления, а также ли­шают своих близких возможности оказать помощь и справиться с ситуацией.

Таким образом, достаточно распространено мнение, что зави­симость — это то, что нужно преодолеть, «чтобы наконец стать независимым». В противовес этому существуют представления о так называемой «зрелой» зависимости, достижение которой по­зволяет обрести и опыт автономии. Можно сказать, что достиже­ние способности к независимости не исключает потребности в зависимости от других людей, что является условием полноцен­ной жизни. При этом некоторые клиенты нуждаются в развитии способности к автономии, а некоторые в развитии способнос­ти к зрелой зависимости.

Для терапевтических отношений вопрос о зависимости и ав­тономии является одним из самых важных и противоречивых. Во-первых, с конца 60-х годов XX века психотерапия стала от­ходить от медицинской модели взаимодействия терапевта и па­циента, базирующейся на патерналистской зависимости. Акцент на иерархической модели отношений сместился к отношениям сотрудничества и субъект-субъектной парадигме отношений.

Во-вторых, в любой разновидности психотерапии сохраняют­ся платные отношения между терапевтом и клиентом, в которых терапевт финансово зависит от клиента. Эта зависимость не час­то признается и не часто обсуждается в терапевтическом сооб­ществе. Кроме того, даже в начале терапии одной из ее целей яв­ляется прекращение отношений, когда клиент достигнет желае­мого исхода. Поэтому, если терапевт культивирует зависимость, возникает потенциальный конфликт интересов (который с помо­щью специальных опросников отслеживают некоторые страхо­вые компании). В то же время неспособность позволить доста­точный уровень межличностной зависимости может быть не ме­нее важной проблематикой клиента, чем излишняя зависимость.

Кроме того, потребность в зависимости (связанности, общнос­ти) проявляется у каждого клиента в той или иной степени (как минимум само обращение за помощью), и у терапевта возникает необходимость давать какой-либо ответ на эту потребность. Для многих пациентов терапевтические отношения важны потому, что в них, как в капле воды, отражается основной конфликт пациента. Приходя с «фасадной» проблемой, некоторые пациенты прино­сят терапевту свою зависимость и страх одиночества. Другие, на­оборот, вступают в терапевтические отношения со страхом, что они станут сверхзависимыми, будут «поглощены» терапевтом, по­теряв себя.

Существует три основных варианта ответа терапевта на потреб­ность в зависимости, которые имеют свою теоретическую базу.

1. Терапевт не удовлетворяет потребность пациента в за­висимости. Он исходит из убеждения, что пациент в своем раз­витии остался фиксированным на уровне, не соответствующем его хронологическому возрасту. Терапевт не удовлетворяет по­требность пациента в зависимости, поскольку считает, что та­кое удовлетворение будет провоцировать регрессию и умень­шать мотивацию пациента к достижению автономии. Фрустра­ция потребности в зависимости, по мнению таких терапевтов, приводит к тому, что пациент научается быть автономным в от­ношениях с терапевтом и переносит это свое умение в жизнь.

2. Терапевт обеспечивает удовлетворение потребности на­сколько это возможно. Такая позиция базируется на том, что буквальное переживание ранней динамики пациента необходи­мо для улучшения его состояния, так как автономия возникает на базе удовлетворенной потребности в зависимости. Здесь те­рапевтические отношения во многом являются буквальным по­вторением родительско-детских отношений.

3. Терапевт пытается обеспечить символическое удовлет­ворение потребности в зависимости, считая, что буквальное родительство уже невозможно или не нужно (а главное, будет повторять раннюю травму и стимулировать инфантильные фан­тазии). С этой позиции независимость тоже вырастает на почве зависимости, однако ответ на потребность пациента является больше символическим, чем буквальным.

Независимо от позиции терапевта пациент может вести себя по-разному. У более нарушенных пациентов могут возникать сложности с поддержанием символической природы терапев­тических отношений и требования более «буквального» родительства. Некоторые пациенты проявляют свою потребность в за­висимости в социально не одобряемой и даже межличностно втор­гающейся манере. Когда пациент выходит за пределы символи­ческих отношений, терапевт начинает испытывать значительный дискомфорт.

У других пациентов, испытывающих значительную душевную боль, связанность с терапевтом во время терапевтического часа будет разрушать их экстремальную изоляцию и обусловливать реакции, направленные на разрушение этой связанности. Но главное, терапевт не должен отвечать пациенту так, чтобы ак­центировать его нарциссические тенденции и доказывать, что родители пациента пренебрегали им, а новые (терапевтические) отношения являются примером лучшего родительства.

В психотерапевтической литературе принято больше фокуси­роваться на проблемах зависимости пациента. Но в терапевти­ческих отношениях актуализируются и собственные потребно­сти терапевта, особенно в том случае, когда пациент выходит за рамки символических отношений. Более нарушенные пациен­ты не слишком критичны к своим проекциям на терапевта. Он может казаться им холодным, наказывающим, жестким, и они начинают упрекать его в этом. Терапевт испытывает чувство вины, страха или гнева, он может разбирать эти случаи с коллегами или супервизором, но в любом случае этот его ответ является контр-трансферентным (дополнительным по отношению к пациенту) и исходящим из его собственных неразрешенных проблем, связан­ных с зависимостью. Эта зависимость может приводить терапев­та к некоторым не осознаваемым им поведенческим маневрам, которыми он пытается установить более безопасную для себя дистанцию по отношению к пациенту.

Дополнительные области зависимости терапевта от клиента могут быть следующими:

• терапевт зависит от клиента в связи со своим чувством профессиональной состоятельности, и клиент иногда реаги­рует даже временным улучшением состояния, чтобы «по­мочь» терапевту;

• у терапевта превалирует желание быть «хорошим челове­ком», а у клиента, соответственно, давать ему высокую оценку;

• терапевт испытывает любопытство (возбуждение) только при определенных темах, затрагиваемых клиентом, и тот «раз­влекает» терапевта, разговаривая на эти темы, не очень акту­альные для него самого.

• терапевт боится гнева и агрессии, и клиент не предъявляет ему этих чувств.

Такие взаимодополнения должны быть осознаны и проработа­ны терапевтом, для того чтобы терапевтическая работа получила возможность продвигаться и стать более более эффективной. Те­рапевтический тупик по отношению к клиентам с проблемами за­висимости разрешается при расширении способности терапевта к достижению близости.


Дата добавления: 2019-07-17; просмотров: 513; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!