Подлинное и откровенное общение

Это естественное следствие принципа присутствия. Откро­венность и искренность не подразумевают того, что все, что при­шло в голову терапевту, будет непременно сказано клиенту. Сло­ва, которые сказаны импульсивно и не соответствуют терапев­тической задаче, могут послужить препятствием к подлинному диалогу. Необходимость быть откровенным не означает лицен­зии на импульсивность — терапевтическое общение релевант­но задачам терапии. Откровенность терапевта селективна — он действительно искренне верит в то, что говорит пациенту, но говорит ему лишь то, что, по его мнению, соответствует тера­певтической задаче, а также актуальной терапевтической ситу­ации. Откровенная и подлинная коммуникация — это не обяза­тельно только слова, такой коммуникацией может быть и мол­чание (не основанное на защите себя от чьего-либо искреннего самовыражения). Таким образом, подлинное общение происхо­дит из аутентичного терапевтического присутствия и подчине­но задачам терапии.

Так, Лаура Перлз (приведено по Jacobs, 1989) пишет, что те­рапевт может разделить с пациентом столько своего личного опыта и проблем, сколько тот может принять, чтобы перейти на следующую ступень в осознавании себя, а также в реализации своей позиции и потенциала. Другая позиция отражена Кемп-лером (приведено по Jacobs, 1989), который обращается к паци­енту с прямой реакцией, базирующейся на том, как он чувствует себя с пациентом в данный момент. Он говорит о необходимости быть спонтанным и непосредственным, но тоже в контексте те­рапевтической задачи, и это требует от терапевта внутреннего осмысления. Самораскрытие может касаться прошлого личного опыта терапевта или актуального личного опыта в общении с пациентом (аспекты терапевтических отношений). Терапевт говорит о том, что считает ценным для терапии и то, без чего его способность к участию в диалоге уменьшится. Естественно, что терапевты не могут заранее знать, позволит ли их самовыраже­ние пациенту сделать следующий шаг, но он искренне на это надеется. И, главное, терапевт может знать, в чем он нуждается сам, чтобы оставаться доступным для контакта. Это и есть ответ­ственность участника диалога, ответственность рассматривать другого как «Ты».

В самораскрытии есть определенная опасность, так как оно нередко бывает удовлетворением неосознанных нарциссичес-ких потребностей терапевта за счет пациента. Так, некоторые пациенты могут воспринять самораскрытие как определенное требование к ним и посчитать себя ответственными за обслужи­вание проблем терапевта. Другой вариант — потеря надежды и отчаяние («Может ли терапевт с аналогичными проблемами мне помочь? »). Поэтому вопросы самораскрытия являются традици­онной «мишенью» супервизии, где обсуждается его адекват­ность (соотнесенность с потребностями клиента или терапев­та), своевременность (необходимость самопредъявления в дан­ный момент терапевтического процесса) и готовность пациен­та его ассимилировать.

Присутствие и подлинное, откровенное общение обусловлива­ют широкий спектр терапевтического поведения, лимитированный только креативностью, личным стилем терапевта, терапевтичес­кой этикой и терапевтической задачей. Гештальт-терапевты не ог­раничивают себя в ответе пациенту, для того чтобы развилась транс-ференция, как в традиционной аналитической терапии (стоять за спиной пациента — антитеза по отношению к изменению через встречу). Они свободны плакать и смеяться, танцевать или сидеть молча. Они свободны быть полностью присутствующими рядом с пациентом использовать для этого те способы, которые соответ­ствуют их стилю, сохраняют диалогические отношения, отражают настроение момента и адекватны терапевтической задаче. При этом гештальт-терапевты верят в то, что такое общение будет позитивно влиять на пациента.

Важно, что терапевт не демонстрирует свою «инаковость» пациенту. Он скорее ждет, когда пациент будет готов с ней по­знакомиться. Такое знакомство может происходить разными способами — это раскрытие чувств терапевта, относящихся к его жизни и задетых течением сессии, а пациент может научить­ся эмпатически его воспринимать. Эти чувства могут относиться в большей мере к сессии и состоянию терапевта на сессии. Пациент может воспринять и «сделать своим» широкий спектр средств самовыражения и выражения эмоциональных состоя­ний, присущий данному терапевту. Пациент может открыто ис­кать «инаковость» терапевта для подтверждения своего суще­ствования, своей жизненности, особенно в том случае, когда его собственные родители постоянно прятались от него за «фаса­дом правильности».

Другие пациенты могут искать «другого» для развития своей собственной субъективности и уникальности, и для этого они начинают спрашивать терапевта о том, как он чувствует себя в разных ситуациях, как решает свои проблемы и т. п. Путь иссле­дования субъективности «другого» в этом случае открывает до­рогу к собственной субъективности. Иногда пациент ищет дру­гого для обеспечения своей безопасности. Это может отражать его стремление получить подтверждение о том, что терапевт яв­ляется таким же человеком со своими ограничениями, как и сам пациент. Диалогический терапевт регулирует свое присутствие в соответствии с готовностью пациента к росту, иногда он ждет, когда пациент будет готов воспринять его «инаковость», удер­живая ее в фоне.

Стратегически терапевт ориентируется на потребности рос­та пациента, одновременно удерживая в фокусе внимания по­требности выживания и текущие потребности пациента.

Интересный пример присутствия терапевта приводит Тобин (1982). Он описывает клиента, который ушел от него после пер­вой и единственной сессии, в конце которой терапевт сказал ему, что не чувствует с ним контакта. Клиент ушел и через три года снова пришел — уже на групповую терапию. Он рассказал те­рапевту, что чувствовал сильную боль от этого комментария и одновременно правоту терапевта. Позиция терапевта не была конфлуэнтной. Тобин спрашивает: «Не было ли это ошибкой терапевта?». Возможно, можно было дождаться, когда клиент будет готов к такому комментарию. С другой стороны, клиент вернулся «в состоянии отчаянной готовности к работе»... Была бы его жизнь лучше, если бы он оставался с эмпатически на­строенным пациентом все три года? На этот вопрос гештальт-терапевт Петер Филиппсон отвечает так: «Мы не знаем и не дол­жны действовать исходя из того, как если бы мы знали» (1996).

«Присутствие подразумевает особое состояние бытия здесь, полностью, телом и душой. Это способ бытия без специального делания. Присутствовать — значит быть здесь, полностью, откры­тым всем возможностям. Присутствие терапевта — это фон, на котором фигура другого человека может возникнуть, стать яркой, полной и отчетливой» (Zinker, 1987).

И последний, очень важный момент. Необходимой предпо­сылкой терапевтического присутствия являются многие годы профессионального тренинга и личной терапии гештальт-те-рапевта. Терапевт должен быть готов к диалогическим отно­шениям, только тогда он может подготовить к ним своего па­циента.

Включенность

Бубер определил включенность как характеристику терапии следующим образом: «Терапевт должен чувствовать другую сто­рону — сторону пациента — во взаимоотношениях как телесное прикосновение, для того чтобы знать, как пациент себя чувству­ет». Имеется в виду конкретное представление образа реаль­ности другого человека при сохранении self -идентичности те­рапевта. Терапевт, практикующий включенность, видит мир глазами другого человека настолько полно, насколько это воз­можно. Это высшая форма осознавания себя и другого (Yontef, 1993). Это сензитивный настрой на другого человека (и на его «инаковость»), но терапевт должен осознавать эффект своих собственных действий. Гештальт-терапевты говорят о контакте и о включенности в одном ключе — изменения происходят че­рез контакт и через включенность.

Включенность — это понимание клиента, стремящееся к сво­ей полноте. В терапевтических отношениях терапевт поддержи­вает два полюса одновременно: полюс клиента (видеть то, что происходит из перспективы клиента) и свой полюс — полюс те­рапевта (рассмотрение того, что происходит в отношениях из перспективы терапевта). Такое профессиональное поведение — основной инструмент терапевта, называемый односторонней включенностью. Терапевт принимает на себя некоторые обяза­тельства (быть присутствующим, откровенным, отдающимся течению диалога), но при этом не ждет взаимности от пациента. Клиенты чаще всего и не в состоянии практиковать включен­ность в начале терапии, а когда они оказываются способными это делать, терапия, по мнению Бубера, может заканчиваться. Именно односторонняя включенность терапевта делает отноше­ния терапевтическими.

М. Бубер акцентировался на включенности, на понимании те­рапевтом того, что пациент испытывает, в то время как геш-тальт-терапевты акцентируются больше на том, как пациент испытывает то, что он испытывает. Для некоторых пациен­тов включенности терапевта недостаточно для того, чтобы они могли вступить в диалог, так как их способность к диалогу нару­шена, этому препятствуют защитные механизмы. Практика включенности может быть в этом случае недостаточной, и па­циенту нужно прежде всего помочь научиться вступать в диалог путем осознавания защитных структур.

По мнению Йонтефа (2001), включенность «состоит в полном погружении, настолько, насколько это возможно, в пережива­ния другого человека без стремления осудить, проанализировать или истолковать его поведение — и одновременно в сохране­нии чувства своего отдельного, автономного присутствия... С помощью включенности обеспечивается безопасность окру­жающей среды, необходимая для феноменологической работы, а общение и понимание переживаний пациента помогает сде­лать самосознание пациента более отчетливым».

Достижение «Я-Ты» момента — диалогический путь интер­персонального контакта — самый большой потенциал челове­ческого развития. Если терапевт находится в контакте с клиен­том через существование в настоящем и включенность, он бу­дет изменяться, и пациент, оказывающийся в контакте с тера­певтом, будет изменяться тоже. Контакт равен изменениям, по­скольку при идентификации с настоящим изменения происхо­дят автоматически, ведь только борьба против существующего в настоящем прерывает контакт.

Для достижения включенности терапевт должен быть терпе­ливым к тому, с чем встретится в контакте. Это может быть тре­вога и масса других чувств, относящихся к опыту клиента и опы­ту терапевта, которые будут возникать при встрече с трудностя­ми и возвращать терапевта к факту потери или ограничения вклю­ченности. Подобные ограничения проявляются в потере способ­ности конфронтировать с клиентом, в защищенности и саркас­тичности — избегании чего-то, чего терапевт не хочет видеть, не­желании соприкасаться каким-то болезненным для себя опытом или тем, что опыт отношений клиента с терапевтом совсем не та­кой, каким бы его хотелось видеть, или что он неправильный.

Итак, одна сторона включенности состоит в том, что терапевт стремится понять, что делает и что предпочитает делать клиент в отношениях с терапевтом и в своей жизни. Вторая сторона — отслеживание его (терапевта) собственных реакций на это. При­сутствие и включенность находятся в диалектических отноше­ниях друг с другом. Через практику включенности терапевт по­нимает, как его присутствие воспринимается пациентом, а так­же то, какой вид «инаковости» ищет пациент в отношениях с ним. Понимая это, он может адаптировать свое присутствие так, чтобы соответствовать потребностям роста пациента. Постоян­ное колебание между присутствием и включенностью, а также гибкая адаптация терапевтического присутствия — все эти па­раметры «выходят из игры» в определенный момент терапии. Это «Я-Ты» момент, в котором происходит потеря ролевой по­зиции терапевта.

Признание

В теории диалога есть специфические представления о так называемом признании-подтверждении[43]. Признание означает, что индивидуум является воспринятым (акт подтверждения су­ществования) и признанным в его целостном существовании (Бубер). Акт признания требует, чтобы участник диалога всту­пал в феноменологический мир другого человека без рассужде­ния или предубеждения в тот момент, когда познает чье-то бы­тие. Кульминация «Я-Ты» отношений представлена моментом, когда другой (пациент) знает, что он представлен терапевту в его самости, без тенденции к интерпретации или какому-либо спе­циальному влиянию. Такой пиковый момент отношений харак­теризуется взаимностью — это соприкосновение и подтверж­дение-признание существования одновременно, без потери чьей-либо личности или сепаратности.

Некоторые гештальт-терапевты выделяют различия между принятием и признанием (Friedman, 1985), состоящие в том, что признание (подтверждение), в отличие от принятия, является ди­намическим понятием. Терапевт встречает пациента, принимает и признает его таким, «какой он сейчас есть». Но это только пер­вый шаг. Признание не означает, что терапевт хочет подтверж­дать только то, что есть, он принимает личность в ее динамичес­ком существовании, в ее потенциальности, в том настоящем, в котором пока еще скрыто ее будущее. Таким образом, пациент должен быть признан в том, кем и каким он станет, даже если в настоящем он демонстрирует саморазрушительное поведение и миллион защит[44].

Еще один важный вопрос — это вопрос о конфронтации и фру­страции. Гештальт-терапевты конфронтируют с пациентом или фрустрируют его в тот момент, когда он избегает осознава-ния опыта настоящего момента. Согласно Буберу, конфронта­ция не является антитезой к диалогическим отношениям, иног­да эти отношения требуют конфронтации. Но его точка зрения включала борьбу терапевта с защитами пациента, как если бы они просто мешали диалогу. С холистической точки зрения, вер­нее было бы поддержать все виды отношений, так как при слож­ных условиях поля защиты есть часть целостности, аспекты си­стемы саморегуляции пациента, и терапевт не может попросить пациента просто отбросить их в сторону.

Важен также вопрос о реакции терапевта на манипулятйв-ное поведение пациента. Термин «манипуляция» возникает тог­да, когда терапевт фокусируется на терапевтических отноше­ниях, в частности, на пути, которым поведение пациента влияет на него. К подобному поведению пациенты прибегают тогда, когда не доверяют процессам своей self-регуляции, а само ма-нипулятивное поведение отражает попытку пациента удовлет­ворить свою потребность. Когда терапевт начинает видеть мир из перспективы пациента, последний делает не так уж много манипулятивных попыток достичь желаемого, как при конфлик­те между страхом и желанием, и, соответственно, требуется меньше попыток конфронтации с его поведением (Jacobs, 1989).

Конечно, временами терапевту может очень не нравиться то, что делает пациент, и это требует терпения от терапевта. Такие чувства должны быть осознаны и сохраняться в фоне для под­держания диалогической позиции, которая иногда не проговари­вается на словах. Это способность быть с пациентом, например, испытывая гнев или отвращение, способность оставаться откры­тым и чувствительным, насильно не «улучшая» свои чувства.

---

Дата добавления: 2019-07-17; просмотров: 459; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!