Методологические принципы СИСТЕМНОЙ СЕМЕЙНОЙ ПСИХОТЕРАПИИ

Эти принципы были выработаны системными семейными терапевтами для того, чтобы обеспечить максимальную эффективность работы.

Семейная система, как и всякая другая социальная система, стремится поглотить всякого, кто общается с ней регулярно. Это более чем верно по отношению к терапевту, который связан с семьей эмоциональным и интенсивным общением. Семейная система пытается навязать терапевту свои правила, мифы, стереотипы взаимодействия, включить его в коалиции, перетянуть на чью-либо сторону. Если у психотерапевта не будет от этого защиты, он не сможет помочь людям, живущим в дисфункциональной семье.

Разберем три методологических принципа: циркулярность, гипотетичность и нейтральность.

Циркулярность

Все события, которые происходят в семье, подчиняются не линейной причинности, а круговой. Событие А не есть следствие события Б; событие А порождает событие Б точно в такой же степени, как событие Б порождает событие А.

Любая индивидуальная терапия использует линейную логику. Индивидуальный терапевт обычно задает себе вопрос: «Почему?» (Почему так происходит? Почему человек так поступает? Почему человек так думает? Почему человек так болеет?) Вопрос «Почему?» по отношению к системам — бессмысленный, он никогда не задается.

Рассмотрим пример. Вот ребенок, который плохо учится. Это его симптом. Мы можем, конечно, спросить, почему он плохо учится, и получить максимум возможных соображений по этому поводу: и с учительницей у него контакт не налажен, и способности у него низкие, и одноклассники его обижают. Действительно, плохой контакт с учительницей, нарушение развития высших психических функций могут быть причиной академической неуспеваемости.

Представьте себе такую довольно частую ситуацию: и учительница неплохая, и ребенок умный и вполне способный учиться, но, тем не менее, он не делает уроки, пока мама его не посадит, и каждый мелкий акт учения, скажем, выполнение работы по русскому языку, он совершает только до тех пор, пока мама следит за ним. Если мама не контролирует его, ребенок читает, играет, смотрит в окно, но не делает уроки. Нередко ежедневное приготовление уроков сопровождают скандалы. Мама кричит, ребенок плачет...

Чем больше мама принуждает ребенка к занятиям, тем очевиднее, что ответственность за эти уроки лежит на ней. Тем менее вероятно, что у ребенка сформируется какой-то самостоятельный мотив учиться, и тем труднее маме будет достичь цели: чтобы ребенок учился самостоятельно, хорошо и успешно и вообще любил знания. Пусть мама добивается приготовления домашних заданий, но в классе-то ребенок остается один на один с учебой, а навыка самостоятельной работы у него нет. Получается, что родители совершают действия, которые прямо противоречат их цели. В то же время не делать этого родители не могут, потому что если они перестают контролировать и принуждать ребенка, то начинаются какие-то немыслимые двойки, особенно если это маленький ребенок. Где двойки, там обязательно добросовестный учитель, который говорит: «Ну, что же вы не смотрите за своим ребеночком? Я же вас предупреждал».

Чем больше родители стараются, чтобы ребенок учился лучше, тем меньше у ребенка шансов учиться лучше. Это парадокс семейной жизни.

Когда мама делает с ребенком уроки, контролирует приготовление домашних заданий, она берет на себя ответственность за его учебу. Кто контролирует, тот и отвечает. Ребенок начинает учиться не для себя, не по своему, все равно какому внутреннему мотиву, а для мамы.

У мамы есть потребность в том, чтобы ребенок был от нее зависим, занятия с ребенком структурируют ее время, обеспечивается полная занятость и востребованность, мама чувствует, что она нужна, необходима. У терапевтов, работающих с системой, возникает вопрос: «Зачем маме нужно, чтобы ребенок от нее зависел?» Это основной вопрос — «зачем»? Не «почему», а «зачем»? Тут выясняется, что мать готова таким образом проводить свое время, тратить свои нервы, не достигать целей из года в год для того, чтобы, например, заполнять свой эмоциональный вакуум, который образуется в супружеских отношениях. И для того чтобы была гарантия заполненности этого эмоционального вакуума, нужно, чтобы ребенок был зависим и несамостоятелен. Она, вместо того чтобы прояснять супружеские отношения и заниматься этим самым эмоциональным вакуумом, всю свою энергию и любовь переносит на отношения с ребенком.

Почему супружеские отношения трудно прорабатывать? Потому что конфликты, которые возникают в супружеских отношениях, могут быть очень разрушительными для семьи. И никто в принципе не хочет особенно сильно раскачивать лодку. Поэтому отношения лучше не выяснять. Чтобы их не выяснять, надо иметь вот эту самую компенсацию в общении с ребенком. Мама так занята ребенком и так устает его воспитывать, что никаких сил и желания выяснять отношения с мужем у нее уже нет. Поэтому в супружеских отношениях образуется некое подобие комфорта: они (супруги) мало общаются, а если общаются, то известна тема безопасного общения: это — ребенок и его неуспехи. А раз так, то папе ничего не остается, как много работать и мало бывать дома. Единственное условие брачного контракта в этом случае — папа не будет оттягивать внимание ребенка на себя. Он должен оставить ребенка целиком маме. И если папа эти условия выполнит, то, конечно же, услышит: «Ты ребенком не занимаешься», но это есть наименьшее зло, потому что если он будет заниматься ребенком, то ему будет сказано: «Ты неправильно занимаешься с ним, неправильно его учишь, из-за тебя у него двойки». Если он психологически забирает ребенка себе, то мама остается в глубоком одиночестве. Это дисфункциональное устройство обеспечивает гомеостаз системы, работает на закон гомеостаза.

Чем более напряженны отношения в супружеской паре, тем более тщательно мама занимается ребенком; чем более тщательно мама занимается ребенком, тем менее успешен ребенок в учебе; чем менее успешен ребенок в учебе, тем более стабильной является семейная система. Вот круговая причина.

Видеть круговую причину событий, происходящих в системе,— первый методологический принцип системной семейной психотерапии. Джанфранко Чеккин на Международной конференции по семейной психотерапии в Дюссельдорфе в 1989 г. в своем докладе особенно подчеркивал, что линейное объяснение событий, происходящих в семье, лежит в основе насилия и жестокости. «Ребенок плохо учится, потому что он ленив. Будем бороться с ленью беспощадно». После такого рассуждения ребенок становится лишь носителем лени, лишается своего человеческого качества. Это нехитрое построение позволяет жестоко обходиться с ребенком и не испытывать чувство вины: ведь они имеют дело только с ленью, а лень – нечто абстрактное, неспособное страдать и, по сути своей, являющееся злом.

Гипотетичность

Следующий методологический принцип — это гипотетичность. Основная цель общения терапевта с семьей — проверка гипотезы о цели и смысле семейной дисфункции. Как уже было отмечено выше, основной вопрос, который задает себе семейный психотерапевт: «Зачем в семье происходит то, что происходит?»

Первичная гипотеза терапевта и определяет его стратегию беседы с семьей. В тех случаях, когда у терапевта не сформулирована первичная гипотеза, его беседа с семьей хаотична, нередко инициативу в ведении беседы берет на себя самый мотивированный член семьи. Не следует забывать, что вести беседу со всей семьей одновременно отнюдь не просто. Беседа в индивидуальной терапии — диалог — не похожа на беседу со всей семьей — полилог. Не является моделью работа с группой, при работе с семьей мы не можем опираться на обычную групповую динамику. Единственная возможность построить эффективное общение со столь разновозрастной формальной группой, которой является семья,— это опора на некую метацель, которую обеспечивает первичная гипотеза. Предварительная первичная гипотеза формулируется после первого телефонного разговора с инициатором обращения. Предварительная договоренность о приходе семьи должна производиться самим психотерапевтом или членом его команды. Содержание предварительной беседы позволяет сформулировать системную гипотезу еще до начала непосредственной работы с семьей.

Перечислим вопросы, которые необходимо задать во время телефонного разговора.

1. На что жалуется звонящий? (Коротко, только основное: супружеская проблема или детско-родительская?)

2. Кто является инициатором обращения?

3. Каков состав семьи?

4. Сколько лет детям и другим членам семьи?

Анализ ответов на эти вопросы позволяет составить предварительную системную гипотезу. При очной встрече с семьей психотерапевт проверяет правильность этой предварительной гипотезы. Обычно первичная гипотеза неверна, почти всегда она неполна. Но она позволяет вычислить стадию жизненного цикла, на которой находится семья, а это, в свою очередь, является информацией о наиболее вероятном кризисе, который может переживать семейная система. Все это и позволяет сформулировать первичную гипотезу.

Обратилась мама семилетнего мальчика с жалобой на то, что ребенок сам не делает уроки и плохо учится в школе. Семья состоит из трех человек — мама, папа и сын Степа. Маме и папе немного за тридцать. Итак, семья должна находиться на пятой стадии жизненного цикла — выход ребенка во внешний мир. Здесь проверяется эффективность социализации ребенка. В данном случае можно предположить два варианта функционального смысла симптома: а) семейные правила неадекватны требованиям внешней среды, семья не перешла на пятую стадию жизненного цикла; б) ребенок выполняет роль медиатора в супружеских отношениях, это триангулированный член семьи, функциональный смысл его симптома — не уходить из семьи во внешний мир, а оставаться в семье и делать свою работу: контролировать папу и маму.

Подтвердить или опровергнуть наши гипотезы нам помогут два блока вопросов. Какие отношения между мамой и папой? Как в этих отношениях участвует ребенок? Какова его роль и функция в семье? Как школа изменила семейный уклад в семье? Какие дополнительные требования к воспитанию ребенка она предъявила? Как родители к этим дополнительным требованиям относятся?

Приведем беседу терапевта с семьей на первичном приеме.

Терапевт: Здравствуйте.

Мама: Здравствуйте. У нас вот какая проблема. У нас очень хорошие отношения с мужем, мы живем в мире, согласии и любви, у нас очень хорошие эмоциональные связи. У нас в семье живет Степа, у которого нормальные способности, но который безумно отвлекается, очень подвижный, доводит до истерики не только учительницу, но также и других. И мы решаем этот вопрос так. Поскольку у нас нет бабушек и дедушек, мы делим это пополам: допустим, один день с ним уроки делаю я, другой день — папа. И все равно у нас двойки. Когда тройка — у нас праздник. Папа со Степой на компьютере играет. Степа, вот ты с кем хочешь больше уроки делать? Степа: С папой.

Мама: А почему?

Степа: Он устает... так сильно не контролирует. Сачкануть можно... На улице мячик погонять. А ты больше все-таки к дому привязана...

Мама: Ну да, мама больше занудствует...

Степа: Ты сердишься...

Мама: Мы иногда вместе плачем.

Папа: Я прихожу домой и вижу двух измученных близких людей... Мама уже никакая, и Степочка уже никакой.

Терапевт. А до школы какая была жизнь?

Папа: Хорошая была жизнь. Степочка ходил в сад иногда. Мы же на службу не ходим, если вдруг обоим надо быть где-то, тогда в сад его водили. В саду его любили. А вообще мы много вместе ездили.

Мама: Мы вообще любим вместе быть. Играем. Развлекаемся.

Терапевт. Мама и папа, вы работаете?

Мама: Мы работаем, но мы — свободные художники. Выполняем заказы дома. Мы все — совы. В сад можно было к обеду приходить или после завтрака к прогулке.

Папа: Режим для нас — это смерть.

Эта короткая беседа показывает, что семья не перешла на пятую стадию жизненного цикла. Семья дорожит своей свободой, расслабленным существованием. Мама и папа — свободные художники, ритмом их работы управляет вдохновение. Они ценят свою невключенность в социум. Школа требует нового образа жизни, нового распределения ролей в семье.

В данном случае передоговор запоздал: ребенок уже пошел в школу, а передоговор еще не произошел. Единственное, что сделали родители,— решили поделить время: сегодня ты маешься с ребенком над уроками, завтра — я. При этом никакого сообщения ребенку о том, что у него теперь другая жизнь и эта жизнь предъявляет ему другие требования, не поступило. Он был адекватен в детском саду: был как все, все шумели — и он шумел. А то, что его семья ждет от него другого поведения, когда он пойдет в школу, он не знал. Школа — это наказание для семьи. Когда ребенок приносит тройку, то он получает поощрение в виде игры на компьютере с папой. В сущности, семья дает ребенку следующее сообщение: перетерпи эту школу и только двоек не получай.

Трудно ждать в этом случае, что ребенок приспособится к школе, потому что семья не поддерживает его в этом его новом качестве, она не помогает ему стать учеником. Семья не ставит его, так сказать, на крыло, она ему никаких навыков ученичества не дает. Семья с тяжким вздохом помогает ребенку справиться с уроками, при этом все ждут воскресений, каникул, лета и общего расслабления. Семья находится на другой стадии жизненного цикла — на дошкольной.

Итак, одна из наших гипотез подтвердилась на данный момент терапевтической работы.

Гипотеза должна быть системной. Что это значит? Она должна описывать ситуацию в семье и не должна описывать какого-то одного человека. Гипотеза, которая описывает одного человека,— это линейная гипотеза. Гипотеза, которая описывает ситуацию в семье, т.е. всю систему — гипотеза циркулярная, круговая. Гипотеза должна быть замкнутой. Что это значит? Например, почему гипотеза о том, что в семье происходит борьба за власть, является системной, круговой? Потому что, исходя из этой гипотезы, мы можем увидеть, что чем больше возникает необходимость подтверждать свой статус и контролировать ситуацию в семье, тем больше каждый из членов этой супружеской пары делает то, что приводит к конфликту. Чем сильнее эти конфликты, тем более напряженной становится ситуация в семье; чем она более напряженная, тем сильнее потребность контролировать ситуацию; чем больше потребность контролировать ситуацию, тем яростнее люди пытаются бороться за свой статус; чем яростнее они борются за свой статус, тем сильнее воспроизводится эта самая борьба за власть. Получается круг-парадокс. Индивидуальные цели этих людей прямо противоречат тому, что происходит в системе. Никто не хочет конфликтов, все хотят жить спокойно, счастливо и расслабленно. Если вам при формулировке гипотезы удается выйти на парадокс, значит, вы правильно вычислили, правильно сформулировали круговую гипотезу.

Все семейные системы построены на парадоксах. И это нормально.

На каждом этапе, на каждом приеме вы свою гипотезу проверяете. После приема вы должны ответить на вопрос, можете ли вы использовать старую гипотезу в следующий раз или вам нужно думать о новой гипотезе.

Это большая работа. Семья уходит, заканчивается ваш прием, и вы начинаете размышлять, какая гипотеза у вас сейчас на повестке дня, что она объясняет, что она не объясняет. Если гипотеза объясняет симптоматику полностью и она замкнулась парадоксальным образом, тогда это хорошая рабочая гипотеза и от нее можно дальше продвигаться к непосредственному психотерапевтическому воздействию. И думать, какую интерпретацию давать, как ее давать и когда. Для интерпретации в системной терапии существуют специальные формулы. Об этом речь пойдет ниже.

Построение системной гипотезы начинается с жизненного цикла, мы уже об этом говорили. Позднее семья все равно даст вам информацию о своей жизни, и вам все равно придется опираться на то, что они сообщат. Конечно, есть какие-то типичные случаи. Борьба за власть — типичная вещь. Для нашей культуры — просто любимая «песня». Вообще, редко найдется семья, где не решается вопрос о том, «кто — полковник, а кто — дурак».

В принципе коллизии жизненного цикла дают набор гипотез. Проблема не в этом. Проблема в том, чтобы вы в каждой данной семье поняли механизм их действий, принятия решений, то, как они устраивают свою жизнь, в каких поведенческих проявлениях.

Вот, например, супружеская пара с борьбой за власть.

В сексуальных отношениях жена все время чувствует себя как бы неполноценной, потому что ей непросто включаться в сексуальное общение. Во-первых, она очень тревожная и контролирующая женщина, и ее все отвлекает. Во-вторых, она считает, что неопытна, в-третьих, стесняется, хотя она женщина очень красивая. При первом половом контакте муж имел глупость пошутить: когда за ней ухаживал, у него были какие-то идеи по поводу ее фигуры, а когда он увидел ее обнаженной, он был удивлен видом ее груди, потому что ему казалось, что она значительно больше, чем в реальности.

Она, видимо, ждала романтического трепета и всяких восторгов, а он шутит. Но она, как человек неглупый, понимала, что по этому поводу надувать губы просто глупо, она вроде как поддержала шутку, но... затаила обиду. В своем сексуальном поведении она очень несвободна и избегает сексуальных контактов. Чувствуя свою ущемленность в сексе, она пытается свой статус как-то поднять, а поднять свой статус для нее — это придавить другого. Для унижения мужа и, соответственно, своего возвышения она выдвигает тезис о том, что близость должна быть человеческой и духовной, а тогда и в сексе все отлично. И за эту самую близость и духовность она бьется. Как переживается духовная близость? Через разговоры, через понимание. И жена хочет разговаривать с мужем. А муж к этому мало способен, потому что он из тех людей, которые говорят только о том, что они делают в данный момент.

Про какие-то там впечатления, ассоциации, движения души он не говорит, потому что он в себе этого не различает. А она готова разговаривать, например, о том, что ей вспомнилось вдруг, когда она посмотрела на этот цветочек. Он этот разговор не может поддерживать совершенно. У нее ощущение, что у них нет близости и что он ее к себе не пускает. Все дело в том, что она уверена: у него внутри много содержания... А он уверен в том, что, будь она с другим мужчиной, она была бы сексуальней. Чем больше она критикует его за то, что он неспособен к душевной глубине, тем более он дистанцируется и закрывается. Когда у них происходит сексуальный контакт, все наоборот. Он ей, конечно, не говорит, что она холодная, но дает ей как-то невербально понять свое разочарование.

Обе эти проблемы подкрепляют друг друга: чем больше она ему объясняет, что он человек недалекий, тем больше он дает ей понять, что она сексуально слабая. Получается замкнутый круг.

Нейтральность

Нейтральность — это третий, очень существенный и трудно достижимый методологический принцип системной семейной психотерапии.

Это и методологический принцип, и технический прием, который необходимо соблюдать. Что касается методологического принципа, то это — определенная внутренняя позиция

в школе — это еще не так страшно. Но когда к вам приходит семья и становится очевидно, что родители плохо обращаются с ребенком (всякие семьи приходят, например алкоголики, которые избивают своих детей и жен, семьи, в которых произошел инцест, где папа слишком буквально понимает любовь к детям, и т.д.), нейтральность сохранять очень трудно. Однако следует замечать страдания каждого человека, никого не осуждать, ни к кому не присоединяться, ни в коем случае ни на чью сторону не становиться. Каждый человек, который находится на приеме, должен в равной мере иметь возможность и говорить, и быть услышанным.

На мой взгляд, соблюдать принцип нейтральности — самое важное умение. Принцип гипотетичности требует соблюдения некоего интеллектуального действия, можно научиться решать интеллектуальные задачи, как задачки по математике. Но с нейтральностью дело обстоит сложнее. Нейтральность имеет отношение к профессиональной позиции. Без нейтральности обычно не бывает эффективной работы. Что происходит при потере нейтральности? В кабинете терапевта начинает воспроизводиться то, что происходит в семье, что, конечно, неправильно, ничему не помогает, и этого, вообще говоря, быть не должно. Реальность психотерапевтическая должна отличаться от реальности семейной, иначе это плохая работа. И вот тогда, когда как бы нет психотерапевтической реальности, а семейная реальность начинает заполнять все, мы понимаем, что психотерапевт потерял эту нейтральность незаметно, как правило, для самого себя: трудно понять, когда теряешь нейтральность. Когда психотерапевт теряет нейтральность, он начинает играть некую роль, заполняет некую нишу, которая нужна в семейной системе. И вместо того, чтобы разрушать патологический гомеостаз, который существует в системе, он начинает способствовать его стабилизации. Обычно психотерапевт начинает принимать чью-то сторону в дисфункциональной семье, вступает с этим человеком в коалицию, чувствует и действует в логике семейного мифа. И самая тяжелая и, слава богу, редко встречающаяся ошибка — это когда психотерапевт в процессе терапии начинает реализовывать свои собственные рентные мотивации, т.е. пытается какие-то собственные психологические проблемы решать «за счет» клиентов.

Итак, как понять, что нейтральность потеряна? Психотерапевт начинает испытывать некие неподобающие для психотерапии чувства в процессе приема: гнев, жалость, возмущение, торжество, облегчение, успокоение и т.д. Если он ловит себя на таких переживаниях, значит, возникли проблемы с нейтральностью. В процессе приема ничего, кроме интереса и любопытства, психотерапевт не должен испытывать. Второй признак потери нейтральности — это когда психотерапевт «берет случай домой», когда во внерабочее он ловит себя на том, что какой-то случай лезет к нему в сознание — он про него вспоминает, думает и т.д. Это тоже признак потери нейтральности. И третий признак — когда вы сплетничаете о своих клиентах. Не с коллегами, не тогда, когда это профессиональное обсуждение, а когда вы начинаете рассказывать о своих случаях людям, которые не имеют отношения к вашей профессии, для развлечения компании.

Это все свидетельствует о том, что случай, на котором терапевт потерял нейтральность, каким-то образом задевает те проблемы или те сложности, которые испытывает он сам. Я довольно много занимаюсь супервизиями, наблюдаю работу своих коллег, по этим материалам и по случаям своих клиентов, я выделила четыре таких подводных камня, на которых легче всего теряется нейтральность. Эти подводные камни — следствия нашей культуры.

Первый, самый частый вариант потери нейтральности — это детоцентризм, пристрастное отношение психотерапевта к ребенку в клиентской семье: более понимающее, жалостливое, легкое включение в его страдания. Иначе говоря, страдания ребенка в семье, несправедливость обращения с ним, неправильность его воспитания понимаются легче и быстрее, чем, например, страдания его родителей. У нас очень много детоцентрических семей. И это считается правильным, никто не видит в этом ничего особенного, когда родители сами себе, окружающим и самому ребенку объясняют, что, допустим, они живут вместе только ради него. Это считается моральным. Бабушки и дедушки конфликтующей супружеской паре могут сказать: «Ну, у вас же дети, поэтому разводиться нельзя!» Дети, таким образом, становятся цементом для всей семейной системы. И часто люди приходят на психотерапию для того, чтобы их научили жить вместе ради детей — вот как бы нам так извернуться, чтобы жить ради детей и при этом не переживать из-за тех супружеских напряжений, которые в этом случае неизбежно бывают. Понятно, что такая вертикальная (дети-родители) организация семейной системы неправильная. В такой системе гораздо хуже происходит сепарация, дети менее функциональны, обладают меньшей жизненной компетентностью, у них гораздо больше тревог. Понятно, что правильная семейная структура — это горизонтальная ось супружества, на которую «подвешиваются» дети, внуки и т.д., не вертикальная конструкция, когда главной становится детско-родительская вертикальная ось.

Приведу один случай. Приходит семья (это случай в практике коллеги) с тем, что младшая дочь 14 лет пошла куда-то развлекаться, выключила свой мобильный телефон и не пришла ночевать. А утром вернулась не побитая, не изнасилованная, вполне довольная, ночевала у подружки. Просто маме с папой не сказала. Мама с папой в тяжелейшем, совершенно паническом состоянии приходят к психотерапевту: «Что делать?!» Приходят всей семьей (в семье есть старший ребенок и 14-летняя младшая девочка). Психотерапевт объяснил им, что они детоцентрическая семья, потому они так неадекватно трагически и тревожно реагируют на банальную и без последствий прошедшую ситуацию. Вообще говоря, с ребенком ничего страшного не произошло. А родителям невыносима и страшна ситуация, когда ребенок один разок «отплыл» и оторвался от семьи, надо сказать, во вполне пристойном для этого возрасте. Дело в том, что их как супругов ничего, кроме детей, не связывает, и не связывает давно. Если выяснится, что они не нужны детям, то непонятно, как вместе жить, ради чего.

После этого переопределения семьи как детоцентрической и началась супружеская терапия по выстраиванию связей между родителями, которые позиционируют себя как супругов.

Супружеская терапия развивалась хорошо, все шло к окончанию. Но буквально не так давно супруги оказались в очень тяжелом состоянии. Выяснилось, что у младшей дочери роман с 22-летним, по-видимому, очень инфантильным молодым человеком. Мама узнает о том, что ее 14-летняя дочь теряет девственность, причем узнает не от нее, а подслушав ее разговор с подругой. Родители приходят к психотерапевту на очередную сессию и рассказывают об этом. Оказалось, что эта история подрывает нейтральность психотерапевта. Психотерапевт приходит в полный ужас и говорит: «Что же вы смотрите, вашей девочкой взрослый мужик сексуально пользуется». При этом выясняется, что этот самый «взрослый мужик» — это молодой человек, который три курса проучился, какую-то сессию завалил, восстановиться не смог, уходит в армию. Интересен один эпизод, который показывает, насколько этот молодой человек лишен злонамеренности. Он зашел за девочкой, чтобы ехать на дачу к его родителям, мама разрешила своей дочери ехать, потому что думала, что они будут там не одни, с родителями молодого человека. Папа девочки пришел с работы вскоре после отъезда молодежи и сказал: «Какое безобразие! Зачем ты их отпустила! Не факт, что они там будут не одни». Он позвонил молодому человеку на сотовый телефон и сказал: «Ну-ка, возвращайтесь!» Они и вернулись, продемонстрировав полное послушание и отсутствие сексуальной разнузданности. Представляете себе молодого человека, который уходит в армию не сегодня — завтра и хочет воспользоваться ситуацией напоследок. Стал бы он отказываться от возможности, которую дает пустая дача? По фактам получается, что разврата и использования нет.

Детоцентрическая установка перекочевала в голову психотерапевта, он так же, как его клиенты, перестал адекватно воспринимать реальные факты. Вместо того чтобы работать с этой семьей так, цак нужно, там получился общий ужас, слияние в этом ужасе, и конец этой самой психотерапии на данном этапе. Успешно продвигавшаяся психотерапия оказалась под угрозой провала.

Второй момент, на котором также очень часто теряется нейтральность,— это гомофобия. У нас считается, что есть нормальная половая ориентация и ненормальная половая ориентация. Всякие гомосексуальные установки — это ненормально. Это некая принятая, разделяемая большинством точка зрения, преобладающий дискурс в обществе. Обычно и психотерапевт разделяет такую точку зрения. Когда приходят родители с подростком и говорят: вот она лесбиянка или он гомосексуалист, помогите нам побыстрее вернуть его на правильную дорогу, то психотерапевт берется выполнять такой запрос. Он говорит: да, сейчас мы будем над этим работать, чтобы эту половую ориентацию сделать правильной. Понятно, что в подростковом возрасте все очень лабильно и неясно на самом деле, какая там в итоге сформируется половая ориентация. Но, берясь за этот запрос, сформулированный в такой лексике, психотерапевт присоединяется к родительской тревоге, усиливает ее тем самым, потому что он как бы ее легализует, подтверждает своей реакцией. Соответственно, усиливается тревога в системе. Представим себе, что психотерапевт человек прогрессивный, просвещенный и широко мыслящий. Допустим, что психотерапевт не знает, какая половая ориентация правильная, а какая нет. Допустим, что психотерапевт считает, что любая половая ориентация имеет право на существование. Тогда он не подряжается на осуществление такого родительского запроса. В такой ситуации гораздо важнее детско-родительские отношения, которые, вообще говоря, должны быть конструктивными и помогающими до тех пор, пока кто-то из участников родительско-детской группы топчет землю. Поэтому в этих случаях эффективнее переформулировать запрос и работать на снижение тревоги, снятие шока, выработку принятия и толерантности по отношению к ребенку-подростку. В атмосфере безопасности ребенок быстрее определится со своей половой ориентацией, и она будет «истинной», а не протестной. Я знаю несколько случаев гомосексуализма, когда мне говорили, что если бы не возмущение и давление родителей, то не факт, что они продолжили бы свои половые эксперименты, которые поначалу не так уж разнились по ощущениям полового общения со своим и противоположным полом. Разумеется, есть много других примеров, когда, уступая давлению, люди старались жить по традиционным правилам и заводили семьи и детей, были несчастными, не могли дать радость близким и уже в зрелом возрасте следовали своей истинной ориентации, оставляя за собой гораздо больше разрушений, чем если бы они начали жить гомосексуальной жизнью вовремя. Когда психотерапевт страдает гомофобией, все эти соображения не приходят ему в голову. Он вместе с родителями трудится над тем, чтобы вернуть подростка «в лоно», присоединяется к взглядам и чувствам родителей, разрушая тем самым детско-родительский контакт.

Третий момент потери нейтральности — это психофобия, которая очень распространена среди психологов. Ну и надо сказать, среди психиатров тоже, потому что они тоже придают некое специальное значение психическим заболеваниям — не так к ним относятся, как к соматическим заболеваниям, к таким «элегантным», как, скажем, сердечно-сосудистые болезни. Совершенно понятно, что когда в семейной системе есть больной человек, страдающий каким-то психическим заболеванием, то цель не в том, чтобы вылечить или не вылечить это заболевание — это вопрос второй. А первая цель — это убрать стабилизирующую функцию болезни. Человек может болеть, но при этом крайне нежелательно, чтобы эта болезнь играла стабилизирующую роль для семейной системы, чтобы система строилась вокруг болезни. Что вместо этого обычно происходит? Психотерапевт начинает игнорировать наличие психической болезни. И допустим, если вся семья боится психиатрии и психотропных препаратов, то он присоединяется к ним и говорит: нет, мы справимся без этого. И бред разворачивается уже в кабинете психотерапевта. Либо психотерапевт слишком гипнотизируется самим фактом этой болезни и теряет вообще системное видение: он перестает понимать, что имеет дело с системой и системными закономерностями, и начинает все объяснять через болезни.

Один замечательный психиатр, послушав мое выступление, сказал: «Ну, Анна Яковлевна, что вы тут нам объясняете-то про семейную психотерапию? Ерунда это все. Если люди не могут приспособиться друг к другу в браке, значит, они психопаты. Лечить надо».

И последний, четвертый, момент, на котором теряется нейтральность,— это сексизм, твердое убеждение в том, что мужчины и женщины отличаются друг от друга не только анатомо-физиологическими особенностями, но и интеллектом и психикой. И поэтому существуют такие понятия, как «женский ум», «мужские дела», «женские обязанности», «мужские обязанности». Для системного подхода это большое ограничение, потому что на таких представлениях очень трудно построить функциональную систему с гибкими, взаимозаменяемыми функциями. Ну, и кроме того, есть много догматических вещей в культуре, когда психотерапевты вместе с клиентами пытаются объяснять происходящее в семье с помощью культурных стереотипов: женщины эмоциональны, мужчины эмоционально тупые и т.д. Вместо того чтобы, например, разбираться в существе коммуникативных нарушений, психотерапевт в ловушке своего сексизма может пропустить много информации, не обращая внимания на эмоциональные сигналы жены, потому что «женщины эмоциональны», типа: если плачет, то это не знак страдания и не сообщение, а просто так. Существует масса разного рода вот таких штампов, ничего на самом деле не объясняющих. Так культура, мощнейшая система, заявляет о себе. Естественно, психотерапевты тоже имеют эти предрассудки.

И я, считая себя очень продвинутой и свободной от «культурной зависимости», поймала себя на случае, когда в полной мере весь этот сексизм разделила. У меня в терапии была кросскультурная семья: мужчина — американец, а женщина — русская. Они живут в России уже лет пятнадцать, он прекрасно говорит по-русски. Очень конфликтный брак. Он, будучи хорошо структурированным человеком, все свои претензии в письменном виде выдает жене. Он подает ей листы — страниц по десять — о том, как она посуду не сразу моет после еды или в холодильнике у нее чего-то завалялось. Жена обычно эти тексты не читает, он проверяет, прочла или не прочла. И, как мне казалось в тот момент, от него постоянно исходит какой-то ультиматум: мол если ты не будешь мыть посуду сразу после еды, то я перестану с тобой разговаривать, я буду уходить на работу рано и приходить только спать и т.д. и т.п. Я поймала себя на том, что у меня просто навязчивый образ в голове (вспоминается фильм Бергмана «Фанни и Александр», где вдова с малыми детьми выходит замуж за пастора, который оказывается садистом, под маской доброхота скрывался ласковый мучитель, который запирает этих детей в комнате). А надо сказать, что мой американский клиент, например, требовал, чтобы ребеночка их трехлетнего в шесть утра поднимали. А когда я стала спрашивать в ужасе, попавшись опять же в собственную ловушку детоцентризма: «Зачем это делать? В России ночь, зима. Зачем?!», он отвечал: «А вот в Америке все рано встают, и как мы хорошо живем!» Вот, значит, надо в шесть утра ребеночка поднимать. Мол если все так будут делать, то в России будет необыкновенный экономический прогресс. И я сидела и думала: он как персонаж фильма Бергмана, лицемерный пастор-садист.

Но наконец до меня дошло, что я попала в ловушку детоцентризма и сексизма. Сколько я ценной информации пропустила за эти два приема, пока была в плену своего возмущения! Вместо того, чтобы слушать, понимать и терапевтически общаться, я тратила энергию на то, чтобы возмущение клиентом не вышло наружу. После супервизии этого случая я избавилась от потери нейтральности. Я просто хочу сказать, что мы все в этом сидим и редко замечаем, когда мы теряем нашу нейтральность вот на этих культурных стереотипах.

Итак, для того чтобы быть психотерапевтом, надо пройти курс собственной психотерапии, неважно, есть ли у вас какие-то проблемы или нет, должна быть группа профессиональной поддержки.

Это профессиональное требование любой психотерапевтической школы: и психоанализа, и психодрамы, и в гештальта, и др., потому что без личностной подготовки, без собственной психотерапии нельзя эффективно работать. Без этого у психотерапевтов начинается синдром сгорания.

Для эффективной работы психотерапевт должен иметь группу профессиональной поддержки, он должен быть включен в профессиональное сообщество.

Психотерапевтические воздействия

Самая основная, широко используемая и универсальная техника называется циркулярным интервью. Психотерапевт общается с семьей, задает ей вопросы, внимательно следит за тем, чтобы члены семей, находящихся в конфликте или в аффекте, не общались между собой на приеме совсем. Люди должны общаться через терапевта, а если они хотят, вернее, если терапевт считает, что им надо поговорить друг с другом на определенную тему, тогда психотерапевт говорит: спросите, скажите, поговорите...

Циркулярное интервью — это непрямые вопросы, задаваемые в определенной последовательности разным членам семьи на определенные темы. Такие тексты люди, обучающиеся семейной терапии, учат наизусть, чтобы не думать во время беседы с клиентом, о чем спросить. Естественно, способ задавания круговых вопросов обучающиеся тоже учат наизусть, но это выучить несложно, надо только понять идею.

Ко мне обратилась мама с жалобой на то, что сын 11 лет после школы не идет домой, а где-то проводит время, в основном на Арбате, иногда даже не приходит ночевать. Состав семьи: мама, папа и сын.

Я опускаю начало беседы и привожу пример собственно круговых вопросов.

Терапевт (вопрос к сыну): Кто обычно тебя встречает дома, когда ты все-таки возвращаешься?

Сын: Обычно мама.

Терапевт: Как мама тебя встречает, что она делает?

Сын: Она сердится, кричит на меня, иногда плачет.

Терапевт (вопрос к маме): Ваш сын вернулся поздно, вы сердитесь и плачете, что в это время делает ваш муж?

Мама: Он меня успокаивает и ругает сына.

Терапевт (вопрос папе): Что делает сын, когда вы его ругаете?

Папа: Он хлопает дверью своей комнаты, уходит, обижается.

Терапевт (вопрос сыну): Когда ты сидишь в своей комнате, что делают твои родители?

Сын: Сидят на кухне, разговаривают, чай пьют. Папа утешает маму.

Терапевт (сыну): Пока ты еще не начал пропадать из дому, раньше в каких случаях твои родители сидели на кухне вдвоем, пили чай, разговаривали?

Сын: Я не знаю... Папа мало дома бывает. Не помню.

Последний вопрос я задаю маме и папе. Из ответов становится ясно, что такие беседы на кухне бывали крайне редко. Супруги часто ссорились. Этот простой пример показывает, как с помощью круговых вопросов становится понятна функция нарушения детского поведения. Уходы сына сплачивают родителей и обеспечивают гомеостаз.

Вот темы циркулярного интервью, которые семейному психотерапевту необходимо знать наизусть.

Способ переноса и ожидания

К вам приходит семья. Вам обязательно надо знать: кто ее к вам послал и что сказал, направляя. Это важно потому, что у семьи могут быть неадекватные ожидания. Здесь имеются в виду те ожидания и те напутствия, которые человек получил от посылающих людей. Врачи, учителя, друзья — это люди, которые могут посылать к терапевту и посылают, как правило, но это не самый лучший вариант получения клиента, потому что ни педагогическая, ни медицинская модели не работают. И человек, который лечился у врача и которого врач послал к нам, приходит с идеей, что если он будет делать, что скажут (главное — таблетки принимать вовремя), то все будет в порядке. А скажем, приходящий с «педагогической идеей» думает, что его научат, как правильно жить. Бывает, что приходят с серьезными ожиданиями: Марье Ивановне вы быстро помогли, нам помогите так же быстро и хорошо. И это опасно, потому что это задевает тщеславие терапевта. Поскольку Марье Ивановне вы помогли быстро и хорошо, хочется также отлично поработать и здесь. А когда вам хочется отлично поработать (так же как всякого рода мотивации, направленные на самоутверждение, на повышение самооценки через хорошо сделанную работу, а оценщиком выступает при этом клиент) — это абсолютно губительное дело. Эффективность снижается безнадежно. И все эти «помогалыщицкие» мотивации вредны. Они, как правило, рентны. А рента заключается в том, что психотерапевт имеет на самом деле более приоритетную цель, чем простая цель честно и добросовестно делать свою работу, которая может звучать, например, так: «Пусть все видят, что я хороший профессионал». Такого рода мотивационные тонкости должны обязательно прорабатываться, и прорабатываться они должны в процессе вашей собственной терапии. Единственная рабочая мотивация, которая позволяет быть эффективным,— это интерес. Должен быть интерес к работе. Случаи должны быть интересными, то, что вы делаете, должно быть вам интересно.

Психотерапевт, который занимается частной практикой, деньги берет за результат. Вы продаете результат, вы отвечаете за результат. Вот когда вы берете деньги за время или за процесс, вы фактически ни за что не отвечаете. Терапевт всегда должен заключать с клиентом контракт. Но не такой, конечно, как в сделках с недвижимостью, но психотерапевтический контракт должен быть. И вопрос ответственности очень важен.

Какая же ответственность возлагается на клиента?

Ответственность клиента можно оговорить в контракте. Стандартный контракт оговаривает, что клиент приходит в определенное время, платит определенные деньги. Если поздно отменяет сессию, то и ее оплачивает. С годами я стала оговаривать, что если клиент не выполняет предписаний, то мне трудно отвечать за результат.

Однажды я в Интернете наткнулась на дискуссию, кажется, гештальтистов как раз по этому поводу. Они возмущались высказыванием, что клиент не покупает время терапевта, а все-таки покупает некий предполагаемый эффект. Они-то как раз считали, что продают на рынке психотерапевтических услуг свое время. Один коллега сообщал, что он в это время мог бы чем-то другим заняться: в кино пойти, в ресторан. Услугу-то предлагает психолог. Это его выбор — потратить свое время именно таким образом. Оказывается, можно ожидать, что клиент будет оплачивать выбор психотерапевта. Возмутительно, если частнопрактикующий терапевт считает, что берет деньги за свое потраченное время. Это просто обман.

К сожалению, в нашей стране не предусмотрена юридическая ответственность психолога за свои ошибки,. Так что приходится опираться на профессиональное сообщество. Иди в свою профессиональную супервизорскую группу, выясняй, где ты ошибаешься. Все могут ошибаться, но ответственность за эту ошибку — на терапевте, и он должен это исправлять.

Результат — понятие растяжимое. Что считать результатом? Приведу случай, когда непосредственный результат был достигнут, а принципиальный не был (рисунок 17).

Обратилась семья 3. Идентифицированный пациент — мальчик 14 лет. Симптом — навязчивое мытье рук. Классический симптом. Его приводит мама, рассказывает следующую историю. Этого мальчика в сентябре перевели в новую школу, где он должен был получить больший объем знаний. Живет семья в ближайшем Подмосковье, и в школу ребенок ездил в Москву. Вскоре у дедушки возник инсульт. Мама — неработающая, но очень энергичная и деятельная женщина — узнала от своей мамы, что у дедушки инсульт. Очень быстро и эффективно устроила его в больницу, все обошлось без последствий. Но ребенку при этом сказали, что у дедушки инсульт, и поэтому он должен пробыть какое-то время в школе (там есть возможность держать детей, как в интернате). И буквально через несколько дней у него начинается навязчивое мытье рук, он сообщает об этом матери и попадает обратно домой. Мытье рук при этом не проходит. И пока ко мне не попал, это так и продолжается.

Работая с этой семьей, я выяснила, что этот мальчик по своей функциональной роли в семье — эмоциональная поддержка мамы, а на маме «висят» все остальные. Он находится в основании эмоциональной пирамиды. Они с мамой очень близки, он с мамой всем делится, она несколько подпитывается от него, а дальше: муж, дочь, родители — от нее. Когда у дедушки произошел инсульт, мальчик оказался выведен из системы, не мог выполнять свою функцию. У него возник такой симптом совершенно не случайно. Свою тревогу он снижал этим ритуалом. С точки зрения семейной системы он развивал такой вот семейный оберег для того, чтобы в семье хуже не стало.

Он вполне все это осознавал. Когда я изложила эту версию значения симптоматического поведения мальчика всей семье, папа отнесся к этому очень иронически, а мальчик сказал: «Да-да, чтобы хуже не стало, чтобы хуже не стало...»

Невроз навязчивых состояний, как всякий невроз, выполняет защитную и оберегающую функцию.

Что можно было порекомендовать такой семье? Всем в семье помогать этой самой магии — всем в семье следить за тем, чтобы мальчик мыл руки правильно, до восьмых пузырей, до девятых пузырей. Навязчивое мытье рук сопровождается определенным ритуалом, руки намыливаются, затем мыло высыхает, затем руки снова смачиваются, появляются мыльные пузыри. Это вторые пузыри. Первые были первоначально. И так далее до восьмых, до девятых пузырей. Мы составили график дежурства членов семьи по мытью рук мальчика. Вывесили этот график на стену. Все по очереди заставляли его мыть руки. Это простое парадоксальное предписание подействовало. Через 2 недели у него все прошло.

Это эффект? Это результат? И да, и нет.

В любом другом случае семейного кризиса у мальчика опять может возникнуть декомпенсация.

Какой был бы результат? Какой должен был быть результат? Не должен был мальчик в этом возрасте быть в основании эмоциональной пирамиды семьи — это ломает хребет. Должна происходить сепарация, не должен он быть эмоциональной опорой всей семьи через мамино посредничество. У него должна быть своя жизнь, у него совершенно другие возрастные задачи. И это в терапии сделано не было. По разным причинам. Во-первых, они этого не хотели, во-вторых, им срочно надо было, чтобы он перестал мыть руки и чтобы он мог поехать учиться куда-то за границу.

Я приняла их 3 раза. И ту непосредственную невротическую декомпенсацию, которая была в их семье, я сняла. За дальнейшую работу я не взялась, я за нее деньги не получила, но то, что надо было бы сделать, я не сделала. Я им объяснили, что необходима работа по сепарации, но в семье создались объективные обстоятельства — мальчик действительно уезжал. Кроме того, у меня остается надежда, поскольку сепарация ребенка — естественный процесс. У системы у самой очень много резервных возможностей. Иногда нужен лишь маленький толчок.

Можно было продолжать работать, я предлагала, но не настаивала. Последнее слово за клиентами. Это их жизнь. Помощь — это палка о двух концах. Иногда она инвалидизирует людей. Я совершенно уверена, что психотерапия в идеале должна выполнять роль толчка.

Это произошло 10 лет назад. Они были у меня весной 1998 г. Мальчик сказал: «Надоело это все... Все лезут и лезут. Не хочу больше руки мыть». Если мальчик изменит свой семейный статус и семейную функцию, есть большая надежда, что он сам станет более устойчивым. У него же внутренний конфликт между его семейным долгом и потребностями индивидуального внутреннего психологического развития. Если этот конфликт снимается, и никакого семейного долга на нем больше нет, тогда у него, соответственно, снижается конфликт и снижается тревога. Но это не значит, что через 10 лет, например, когда у него будет своя семья, не повторится тот или иной симптом тревожного расстройства.

Однако интересный вопрос: можно ли предвидеть такие вещи и помогать как бы заранее?

Не может быть никакой превентивной помощи такого рода. Это — пожизненное привязывание клиентов к себе, это внушение им несостоятельности. Человек свободен для болезни, для жизни, для смерти, для горя, для чего угодно. У него есть право и есть выбор. А ходить за ним и говорить: «У тебя психика слабая, ты сбрендить можешь. Мы тебя наблюдать будем», — непрофессионально и вредно.

А если у человека шизофрения, его не надо лечить?

Если этот человек просит помощи — надо. Если не просит и при этом не представляет опасности для себя и для окружающих — нет права. Вообще об этом, слава богу, уже даже в России есть закон. Шизофрения — это вообще «братская могила» для всех непонятных случаев.

Приведу еще одни пример (рисунок 18).

Ко мне на прием пришел идентифицированный пациент с навязчивостью. Пришел в депрессии со страхом, что может стукнуть кого-либо молотком по голове. Очень этого боится. У жены брат — сумасшедший. Депрессию мой коллега-психиатр снял медикаментозно, дальше клиент стал ходить ко мне с тем, чтобы работать с этой навязчивостью. По своей клинической картине депрессия у него была эндогенная и навязчивость вычурная, и психиатр его квалифицировал однозначно как шизофреника. При этом он известнейший, талантливейший физик, в 36 лет ученый с мировым именем. Очень успешный, активный, материально совершенно состоятельный, умеющий организовать все на свете. Он функционален и живет полноценной жизнью. Картина его навязчивости в принципе очень простая. У его мамы было много романов, и она бросала сына у соседей, подружек и шла на свидание. Ему это очень не нравилось. Когда клиенту было 4 года, мама ушла к другому мужчине, оставив его с папой. Папа отвез его к бабушке. И детство свое он вспоминает как лучезарное. Бабушку он очень любил и папу любил. Папа всегда говорил про свою бывшую жену: «Увижу — врежу!»

Совершенно понятно, что навязчивость связана с тем, что это перенесенная на отношения с горячо любимой дочерью неотреагированная агрессия на насильственную сепарацию, несвоевременную травму, связанную с потерей матери. Потому что только этих двух женщин он реально любил. И себя он воспринимал маминым кусочком (и свою дочь он воспринимает как кусочек себя, и вообще он ее очень любит, и восхищается, и умиляется и т.д.). Вот такой страх причинить ей вред — это как бы вытесненное намерение причинить вред матери. По клинической картине он — с эндогенным психозом. На сегодняшний день навязчивость у него прошла. Но я боюсь, что сейчас возобновится, потому что его жена беременна, ждет второго ребенка. Этот ученый часто и подолгу работает за границей. Ко мне он приходит всякий раз, когда бывает в Москве. Во время своего последнего визита он рассказал мне о беременности жены и о связанных с этим событием беспокойствах. Семья собирается уехать за границу на длительный срок. У жены неблагоприятный гормональный фон беременности, врачи боятся выкидыша. Клиент очень хочет ребенка. Во время встречи он был очень возбужден и взволнован. Выйдя от меня, он купил себе кусок жареной курицы, чтобы съесть по дороге на работу. Вечером этого же дня ему приснился расчлененный труп младенца, и он совершенно прекратил есть мясо в любом виде, даже в виде колбасы.

Это что? С клинической точки зрения понятно, что значимая ситуация приводит к нарастанию напряжения, тревоги. И начинают актуализироваться психологические защиты и ритуалы: он мяса не ест, чтобы ненароком, символически этому ребеночку не повредить. С медицинской точки зрения есть признаки усиления психоза. А с системной точки зрения это варианты любви к детям, а вовсе не болезнь. В этом принципиальная разница.

Бывают откровенно безнадежные запросы. Приходят люди и говорят: «Помогите сохранить наш брак». Но такого рода контракты я не заключаю. Я могу сказать: давайте попробуем разобраться, давайте попробуем, будет ли получаться. Но психотерапевт должен отвечать за то, что клиент приходит с симптомом и состоянием, а должен уйти без симптома и с измененным состоянием.

Вернемся к циркулярному интервью.

Первые вопросы, которые здесь задаются, - это пока прямые вопросы. Кто направил, что говорил, на что ориентировал?

Второе - это проблема, которую они предъявляют. Здесь много всего.

1. Как проблема выглядит в настоящее время? ( Естественно, когда вы говорите с людьми, вы слово «проблема» не употребляете.)

2. Когда она возникла? На каком фоне что было?

3. Если эта ситуация возникает не первый раз, как раньше с ней справлялись?

4. Система понимания проблемы. Понимает ли клиент, почему происходит то, что происходит?

5. Как проблема включена в цикл взаимодействия? Это типы взаимодействий, о которых мы говорили выше. Если существует симптом, то в какой-то из этих циклов взаимодействия он включен. И вам надо точно знать, как это происходит.

Например, дочка — триангулированный ребенок — решает все проблемы брака, своих родителей. Как здесь проблема включена в цикл взаимодействий? Кто запускает этот процесс? Как она узнаёт про то, что есть проблема у родителей? Допустим, мама жалуется ей на папу. Как, когда, какими словами она это делает? На бегу или они сидят и разговаривают специально? Когда это происходит? Утром, вечером, за едой? Понятно, на каком уровне должно быть знание? Как будто вы за занавеской стоите, в дырку смотрите. Действительно ли наличие проблем является запуском этого взаимодействия? Если нет, то что? Вполне можно себе представить, что в семье есть проблемы, о которых она знать не знает, и они — родители — их как-то решают, а есть проблемы, про которые девочка знает, и она должна их решать.

6. Что является триггером, спусковым крючком? Что запускает это взаимодействие?

7. Что может быть сделано, чтобы проблема не усугубилась?

Самое простое и одновременно самое сложное – найти позитивную сторону страданий (позитивная коннотация). А она всегда есть, и этот позитив вы и возвращаете клиентам. Всегда можно описать любую ситуацию с точки зрения любви. Все, что делают члены семьи, вы можете описать в терминах их любви друг к другу. Любви, жертвы, служения. Описав это, можно сказать клиентам, чтобы пока они ничего не меняли. Но это схема, а на самом деле все гораздо сложнее. Кроме всего прочего, позитивная коннотация — это еще и суггестивная техника.

8. Каковы положительные стороны проблем?

9. Какие ресурсы использовались для жизни с этим симптомом? Как все эти перечисленные выше пункты можно оформить в вопросы циркулярного интервью?

Пример

Муж поздно приходит домой, жена его ждет и устраивает скандал. Утром происходит выяснение, почему он опять поздно пришел. Он либо оправдывается, либо уходит гулять с собакой. Такое взаимодействие позволяет избежать чего-то более неприятного и опасного для отношений. Например, это позволяет избежать секса, а когда они мирятся, тут он и происходит раз в два месяца...

Можно предположить, что разборки на сексуальной почве гораздо более травматичны для людей, чем разборки по поводу того, кто когда пришел домой. И в этом положительная сторона этого общения. Теперь надо сформулировать круг вопросов, которые это могли бы подтвердить:

Чем бы вы занимались, если бы не скандалили вчера?

Что будет делать жена, если вы придете вовремя?

Что было бы в жизни без симптома?

Можно сделать еще один заход и выяснить, какой была жизнь до того, как возник этот симптом. Что было до того, как он возник? Что происходило в то время, когда он возник? Что изменилось в жизни после того, как он возник? Помните, что вы при этом определяете не мотивы, чувства и пр., а только стереотипные взаимодействия. Только это – ваша информация.

Теперь о том, какие ресурсы использовались для жизни с этим симптомом. Клиенты рассказывают про свою тяжелую ситуацию. Вы можете совершенно спокойно спрашивать их друг про друга. Например: как вы думаете, что позволяет вашей жене выдерживать ваши отлучки? Что она для этого делает? Как она выживает? Как вы думаете, что позволяет вашему мужу выдерживать ваши скандалы? Это вопросы о ресурсах.

Следующая группа вопросов – о будущем.

Если ничего не изменится, что произойдет в семье? Через 2 года, через 5 лет?

Если что-то изменится, что будет в семье?

Это базовые темы циркулярного интервью. Последовательность вопросов не жесткая.

Есть разные подводные камни общения с семьей. Нужно, чтобы у членов семьи не было никаких секретов от психотерапевта.

Симптоматично, когда вас нагружают секретами без всякой на то вашей установки. У меня был такой случай в начале моей практики. Супруги обратились по поводу детей и никаких непосредственных сексуальных проблем не заявляли. Были тяжелые конфликты у всех со всеми. Все друг друга заедали совершенно. Муж вышел на минуту проводить детей, это был конец приема, а жена мне скороговоркой сказала: «Я должна вам сообщить, что у меня любовник!» Это та правда, которая никому не нужна. Я никак не могу этой информацией воспользоваться. Любовника позвать? Это не то сообщение о границах семейной системы, которое я хочу им дать. Эти вопросы они могут решать без меня. Я работаю с семейной системой в ее границах. Я не зову начальников, коллег по работе, друзей, любовников, любовниц. Не они — адресаты моего воздействия. Но то, что вас нагружают секретом без всякого вашего согласия, свидетельствует только о том, что это — борьба за власть в семье, и она перешла в процесс психотерапии. Вы этого не проконтролировали, не уследили, вас обыграли. С вами построили коалицию, нагрузив вас этим секретом. Вы теперь в какой-то искусственной, странной ситуации. Обсудить это вы не можете при муже, потому что вам это сообщено было в его отсутствие. Вообще это не обсуждать? Тогда вы не оправдываете ее ожиданий, потому что она вам это сообщила для чего-то. И тогда уходит куча времени, чтобы вскрывать секреты. Поэтому, если у вас есть опасения, что вам сейчас какой-то секрет раскроют, всегда заранее предупреждайте, что вы не гонитесь за семейными тайнами. И это действительно так. Потому что вся информация о жизни семьи недостижима, к тому же это мешает работать, потому что вы тонете в обилии этой информации. Нужно работать, имея в голове свои системные гипотезы, а не представление о течении быта, которое, вообще говоря, монотонно, неконструктивно. И тогда вы говорите, что за полнотой информации вы не гонитесь и, если есть какие-то секреты, пусть не спешат их сообщать, потому что вы ожидаете, что в результате работы секретов не останется. Таким образом вы даете понять клиентам, что в одностороннем порядке никакие секреты не воспринимаете. Часто люди не понимают, начинают звонить, спрашивают, нельзя ли задержаться после приема или поговорить до приема. Этого делать нельзя.

А если семья приходит с проблемами взаимоотношений с тестем, свекром, свекровью?

Как правило, проблемы со свекровью или тещей — на самом деле проблема близости и статуса в супружестве. Когда муж от своей мамы жену не может защитить, тогда свекровь ее и обижает. Каких-то «голых» проблем со свекровью нет, я знаю только один случай, когда после женитьбы и рождения четырех детей был осуществлен развод и муж эмигрировал и живет во Франции. А его детей поднимали его жена и его мать, и они вместе жили очень долго, пока эта женщина не вышла замуж второй раз. Это семья, которую я просто наблюдала в жизни, они не обращались ко мне за помощью. Я могу себе представить, что там могут быть такого рода проблемы. Есть такие семьи, когда остаются перекрестные пары, и они остаются жить вместе. А когда есть реально действующая супружеская пара, то эти самые проблемы в третьем поколении у невесток и зятьев — вещь нереальная. Реальны супружеские отношения и детско-родительские.

Этапы воздействия на семейную систему

В ходе циркулярного интервью проблема высвечивается более рельефно, вы легче проверяете свои гипотезы.

Допустим, вы подтвердили свою гипотезу. Что с этим делать дальше? Одного вашего понимания недостаточно. Существуют разные способы и приемы воздействия на семейную систему. Первый класс приемов относится к области обратной связи.

Вот вы поговорили с семьей, поняли на каком-то уровне ситуацию этой семьи. После этого вы должны свое понимание до них донести в корректном и понятном виде. Профессиональную культуру обратной связи задают следующие требования.

1. В обратной связи должна быть позитивная коннотация – положительное переформулирование ситуации. Логическое ударение ставится на слово «положительное». Вы обязательно должны показать позитивную сторону их ситуации Увидеть положительный аспект их проблемы, увидеть в их патологии норму. И в этом положительном ключе им все это и рассказать.

Зачем нужно это положительное переформулирование? Почему обязательно в положительном ключе? Чтобы не актуализировать защиту, снять остроту переживания. Вы понимаете, что реальность многообразна и многослойна. Один и тот же эпизод оба его участника видят по-разному. Один поступок одного человека имеет несколько мотивов, часто противоречащих друг другу. Когда психотерапевт работает с той или иной семейной дисфункцией, он видит разные стороны ситуации и разные мотивы поступков людей, действующих в этой ситуации. Существует как бы много «правд». Формулируя обратную связь, психотерапевт может выбирать, какую правду использовать. Есть «правды», которые никому не нужны,— это неконструктивные мотивы, оценочные интерпретации и т.п. Опираясь на это, психотерапевт может вызвать чувство вины, беспомощности у своих клиентов, что в конечном итоге приведет к зависимости и инвалидизации, что противоречит самой идее психологической помощи. Необходимо выбирать такую правду, которая поставит клиентов «на крыло», даст им силы справиться, вселит уверенность в эффекте и не будет провоцировать зависимость от психотерапевта.

Кроме того, позитивная коннотация позволяет применять парадоксальное предписание.

Таким образом, первый этап воздействия на систему – этап переформулирования.

2. Второй этап воздействия – это предписания, которые вы даете членам семейной системы. Как правило, это и предписания поведенческого характера, т.е. вы их просите что-то делать, как-то поступать, выполнять какой-то ритуал. И отпускаете их до следующего раза.

Такая последовательность не всегда соблюдается. Не обязательно на каждом приеме проводить циркулярное интервью, давать положительную коннотацию и предписания. Но начиная с какого-то момента на определенном этапе терапии эту последовательность нужно выдерживать.

Позитивная коннотация — это вещь особая, которая требует довольно большой широты взглядов терапевта и умения увидеть положительную сторону во всем, что происходит в семье. В семье часто происходит много глупого, жестокого, много страшного. И тем не менее это все надо положительно переформулировать. И этому умению надо учиться.

О положительном переформулировании конфликтов мы уже говорили. Например, когда к вам приходят и говорят, что члены семьи постоянно мучают друг друга скандалами, это можно переформулировать как близость. И в этой ситуации близость — ключевое слово положительной переформулировки. Когда происходит конфликт, когда двое вовлекаются в него, там действительно есть близость. Эмоционально отрицательная, но близость — дистанция очень близкая. Часто бывает, что ребенок «доводит» родителей, чтобы возник конфликт. И он делает это потому, что для ребенка внимание и эмоциональная вовлеченность взрослого гораздо важнее остракизма, отвержения и равнодушия, т.е. остракизм пугает и травмирует детей гораздо больше, чем конфликт.

Часто задают вопрос о положительном переформулировании инцеста в семье.

Люди, которые работают с инцестом, знают, что инцест — это не просто. Это любовь, это особый статус ребенка. Известны всякие ужасы, когда инцест происходит грубо, травматично. Но так бывает не всегда. Не всегда это буквальное сексуальное злоупотребление детским телом. Приведу пример. В семье отец и трое детей, мама — алкоголичка. Отец не алкоголик. Приводят маму на прием по поводу ее алкоголизма. Дети 13,7 и 5 лет. Папа с дочкой 13 лет приходят под руку, мама — в группе сыновей сзади. Девочка на высоких каблуках, накрашена, и становится понятно, что она — функциональная жена папы. Как выяснилось, не только функциональная. Мама пьет и вроде всегда была склонна к этому делу, домашних и супружеских своих обязанностей не выполняет. Последние 2 года ее дочь заняла ее место буквально. И очень этим горда. У нее очень высокий семейный статус. Пришли по поводу алкоголизма, а не по поводу инцеста. Вы видите, что инцест — это прежде всего борьба за власть и статус. Этим надо заниматься, потому что у ребенка неправильная картина мира, и ему потом очень трудно будет приспособиться к реальности.

Я хочу сказать, что инцест не всегда связан с кошмарами и ужасами, о которых рассказывают в учебниках в разделе посттравматического стресса. Действительно, бывает так, что мужчина угрозами и страхом добивается подчинения ребенка и совершает с ним половой акт или развратные действия. Запуганный ребенок никому не может об этом рассказать. Если он и пытается рассказать маме, то часто мама не верит.

Это очень страшно. Но понятно, что папа (отчим, дядя), который мучает ребенка, делает это не 24 часа в сутки. Он это делает при определенных обстоятельствах. Чаще всего, когда он сам чувствует себя униженным и оскорбленным. А в другое время он может быть хорошим отцом. Исследования насилия в семьях показывают, что чем выше статус мужчины в семье, тем менее вероятно внутрисемейное насилие.

Если бы это описывалось в логике срывов, вам было бы более понятно. Известно, что в семье люди общаются друг с другом так, как они ни с кем больше не общаются. Они делают то, чего не делают с другими людьми. Они могут ужасно кричать. Они могут говорить вещи, за которые им потом стыдно. Они занимаются сексом друг с другом. Они болеют и ухаживают друг за другом. И т.д. И мы относимся к этому терпимо. Чуть-чуть продлите эту терпимость, и вы сможете относиться терпимее ко многим другим явлениям семейной жизни. Чтобы сделать нормальную позитивную коннотацию, нельзя ничему ужасаться, нельзя ничего стесняться. Все надо встречать с пониманием, открыто. У вас не должно быть никаких собственных идей о том, как должна быть устроена жизнь других людей. Никто не знает, как в жизни должно быть. В жизни бывает все.

Как можно переформулировать неожиданную или случайную измену?

Случайно измена не возникает. Обвал супружеских отношений «готовится» постепенно, так же как обвал рынка ценных бумаг. Все происходит тихонько, но признаки есть давно.

Пример

Молодой человек женат вторым браком. В первом браке у него не было детей. Во втором браке есть ребенок. Жена — дивной красоты женщина. Добрая, веселая. Больше всего на свете любит веселиться и общаться. Умеет это делать с большим азартом, знает всю Москву. Он недоволен ею последние лет 5, в браке они 7 лет. Недовольство ею стало появляться, когда она стала нарушать брачный контракт. Дело в том, что он считал, что если она такая тусовщица, то будет совместный досуг, а тот досуг, который она ему предлагает, его не устраивает. Он не любитель публичных развлечений, он любит путешествовать, а путешествия она организовывает неправильно и не туда. А ходить во всякие клубы и на спектакли он не любит. Кроме того, он стал болеть, и она никак не могла наладить быт. В доме беспорядок, он себе привез какие-то необыкновенные инструменты, а найти их не может. Они строят новую большую квартиру. Он говорит: «Когда будет новая квартира, я себе встрою большой сейф в стену и все свои личные вещи буду там держать, потому что все пропадает». Подобающей еды в доме нет: ему нужна диета, а у нее вместо этого в холодильнике колбаса лежит. Он формулирует это так: «Я на ней женился, думал, что она отличница, а оказалась — троечница». В этом браке ему не хватает партнерства с женой, потому что в делах она ему хоть и хочет помогать, но совершенно неспособна к этому, поскольку она человек легкий, несистематический, ничего не добивающийся. Он всегда — и это было в данном браке легализовано — отдыхал с платными девушками. Это было законно. Ему это прибавляло энергии. Он говорил, что это обновление какое-то.

В один прекрасный момент он влюбляется в коллегу по работе. Находит он в ней все то, чего не находит в своей жене. И дома у нее порядок идеальный, и партнер она замечательный, и организация путешествий и досуга на высоте. Поначалу его жена была совершенно в плачевном состоянии, когда все это выяснилось. Причем именно то, что он влюбился, а не факт половой измены ее очень расстроил. Но буквально через 3 месяца она поняла, сколько у нее теперь преимуществ. Во-первых, она больше не троечница, поскольку он перед ней виноват. Во-вторых, у нее появилась масса свободного времени — никто не требует никакой диеты. Она еще больше расширила круг своих знакомых. Они пришли ко мне по поводу его измены. И из этого плачевного состояния я ее быстро вывела. Было непонятно, уйдет ли он от нее, а ей надо было как-то жить.

Роман длился своим чередом и дошел уже до своей последней логической стадии, когда он уже стал тягостным, и мужчина попытался вернуться в семью. И именно здесь начались истинные проблемы, потому что нужно было снова формулировать брачный контракт. Раньше этот брак строился на идее необыкновенной любви. С изменой разбирались месяца 3, а все остальное время — месяцев 7 — с возвращением домой.

Таким образом, если переформулировать измену, то можно использовать то, что он с женой не развелся, а она была этой изменой сильно уязвлена. Если эти два факта принять во внимание, то как можно построить на их основе позитивную коннотацию? «Несмотря на трудные обстоятельства, которые встретились в вашей жизни, вы своей реакцией на них показали, что вы нужны друг другу. Может быть, даже сильнее, чем когда вы полагали, что ваша связь строится на любви». Здесь нет ни слова лжи, это не манипуляция. Это другой взгляд на вещи.

А как быть с алкоголизмом в семье?

С алкогольной семьей можно и нужно работать. Алкогольная семья — это двухфазная семья, где есть периоды трезвости и периоды пьянства. И все проблемы в семейной жизни решаются на смене цикла, на смене фазы. Ничего бы в этой семье не решалось, если бы алкоголик не пил. Работая с семьей алкоголика, вы всегда услышите от партнера алкоголика: «Лучше бы пил... Когда пил, было лучше...»

Мама, папа и дочь. Девочка лежала в психиатрической больнице с какими-то странными истерическими реакциями, что-то такое психосоматическое. Папа — алкоголик. Мама мне говорила при девочке: «Мы с ним не общаемся и нигде не бываем. Только когда он из запоя выходит, вот тогда он со мной на рынок ездит, и мы что-то обсудить можем». Если бы он не пил, ездили бы они на рынок вообще? Разговаривали бы они?

Еще пример. Молодой человек 18 лет, героинист, больной гепатитом. У него мама, старшая сестра замужем и маленький ребенок. Мама всегда активно занималась старшей сестрой, потому что в детстве она очень болела. И у нее было сложное заболевание, какая-то органика, головные боли и еще что-то, в общем ее всегда берегли. И этот молодой человек рос достаточно незаметно. Вот сейчас ситуация: у него гепатит. Мать об этом узнала последней. Когда у него в семье узнали, что он болен, сестра очень нервничала и говорила, что он не может жить в одном доме с ребенком, потому что он может его заразить. Мама делает очень странные вещи, например, она не обеспечивает диету своему больному сыну. Он говорит об этом так: «Маме некогда». Действительно, мама одна работает и почти всех содержит, она же бегает на молочную кухню, с собакой гуляет, работает целый день. У него нет никаких претензий к маме. Поэтому он ест тушенку с картошкой. Лечение от гепатита довольно дорогое. При этом известно, что у мамы довольно значительная премия должна быть на работе. И мама при нем рассказывает мне, что эти самые деньги, эту премию, она пустит на ремонт дома в деревне, чтобы ее дочь с внучкой могли там жить. Молодой человек при этом кивает, он все понимает.

Я много говорила с ним о том, что ему дает наркотический опыт. Он объяснял мне, что, уколовшись героином, испытывает полное чувство защищенности. «Обгеленный» человек не хочет есть, не хочет пить, он не чувствует холода. Он защищен тем, что не имеет никаких потребностей.

Какая позитивная коннотация может быть в случае наркомании? Он помогает маме заботиться о сестре. Он любит маму и сестру и помогает им, во-первых, тем, что ничего не хочет для себя, а во-вторых, тем, что свои психологические потребности решает вот таким образом.

Где он деньги берет на наркотики? Они же все распространители, пушеры. Все они в цепи. Он, конечно, еще и в криминально опасной ситуации.

Надо сказать, что после того, как он заболел гепатитом, он 4 месяца не кололся, но ему уже и не надо, поскольку семья записала его в смертники, даже кашку ему сварить не могут. Он как бы той же цели — не быть обузой — достиг другим путем.

А как положительно переформулировать смерть близкого человека?

Чтобы сделать нормальную позитивную коннотацию, вы должны знать конкретную ситуацию. Обычно удается положительно переформулировать не смерть, а потерю близкого человека. Как можно позитивно переформулировать потерю? Во-первых, потеря может сплотить оставшихся. Во-вторых, эта потеря может дать умершему человеку новую жизнь в воспоминаниях. Но вы не можете отрицать, что потеря — это большое горе. Вы не можете сказать, что в этом нет «ничего страшного». Вы можете позитивно коннотировать то, как эти люди с горем справляются. Потому что достойное переживание горя вы можете увидеть практически в любом поведении.

После обратной связи и позитивной коннотации вы даете предписание. Вы, как правило, предписываете им что-то делать. В 99% случаев это предписание поведения, после чего семья с вами расстаётся до следующего раза, а потом, когда она к вам приходит в следующий раз, она рассказывает, как справилась с вашим предписанием. Дальше вы работаете над тем, что они вам принесли.

Как положительно переформулировать попытку суицида?

Приведу пример. Это фрагмент генограммы случая, который наблюдался почти два года (рисунок 19).

Случай семьи П. Женщина, которой сейчас около 40 лет. Но речь идет об истории, которая произошла, когда ей было слегка за 20. Она жила с мамой и папой. Папа — военный инженер. Мама — человек потерянных возможностей. Мама хотела быть певицей, у нее был прекрасный голос, а ее мать (бабушка клиентки) ей запретила.

Она поступила в какой-то языковый вуз, и ее отобрали для прохождения стажировки в Москве (они жили в Одессе), ее мать ей опять запретила. Кончилось дело тем, что разрешенным вариантом оказался этот самый военный, за которого она и вышла замуж. Брак был тяжелый: муж применял физическое насилие в семье — он регулярно в детстве поколачивал свою дочь. Последний раз он ее ударил, когда у моей клиентки был уже свой ребенок. И никто в этой семье не видел в этом никаких проблем. Клиентка всегда была медиатором между супругами — своими родителями. У нее в какой-то момент возник роман с человеком из другого города. Роман был странный. Этот человек, когда она с ним познакомилась, вроде как не пил, она не знала, что он алкоголик. Он был алкоголиком в ремиссии. Потом, когда он стал пить, она попыталась как-то на него повлиять. Молодой человек жил в другом городе, и наша героиня постоянно к нему ездила. Мама ее, естественно, возражала, потому что, пытаясь что-то сделать со своим молодым человеком, моя клиентка стала тратить гораздо меньше времени на медиацию между родителями, и у родителей ухудшились отношения. Напряжение в семейной системе значительно выросло. В какой-то момент на фоне большого скандала с родителями она все-таки уехала к своему молодому человеку. Повезла ему в подарок какой-то французский одеколон. Он этот одеколон выпил. Когда она обнаружила, что произошло с ее подарком, она очень расстроилась. Оказалось, таким образом, что у нее везде афронт: свои прямые функции в родительской семье она не выполняет и здесь отношения построить не может, и поскольку, когда она уезжала, она поругалась со всеми, то оказалась без всякой поддержки, в тупике. От своего молодого человека она уехала после трех дней выяснения с ним отношений и предприняла попытку суицида. Родителям сообщили, где она находится, уже из больницы. В чем здесь можно углядеть позитивную коннотацию? Формулировка позитивной коннотации вообще — это отдельный тренинг, и на это уходит много часов, чтобы это было и суггестивно, и понятно. В позитивной коннотации не должно быть никакого подтекста.

Представьте себе, что бы вы могли в этом случае сказать ее родителям. Текст в данном случае мог бы быть примерно таким: «Ваша дочь всегда чувствовала ответственность за ваши отношения, она всегда помогала вам жить вместе так, как могла. В последнее время она пренебрегала своими семейными обязанностями. И на этом фоне в вашей семье возникло большое напряжение, которое, конечно, она чувствовала так же, как и вы. Ей было так же тяжело. Она, может быть, первый раз в своей жизни оставила вас в очень трудном положении. И естественно, чувствовала вину, и поняла, что она должна быстро вам восполнить все то, что она вам недодала. Попытку суицида она совершила для того, чтобы как можно быстрее снять напряжение в семье по поводу ваших отношений, отвлечь вас от вашего конфликта, переключить на себя».

Такую позитивную коннотацию этим родителям никто не дал, они тогда не были со мной в контакте. И эта попытка суицида их дочери страшно их возмутила. А она действительно рассчитывала на то, что сейчас они вокруг нее сплотятся и все будет хорошо. А они вокруг нее не сплотились. И темой их разговоров стали не их отношения, а ее поведение. И этим частично она своей цели достигла. Но частично, потому что тот эффект, на который она рассчитывала (семья вокруг нее сплотится, ее повезут куда-нибудь на воды, начнут ее лечить), не случился. Собственно это было регрессивное поведение, она надеялась, что она сразу «упадет» в своем возрасте, что она будет сразу моложе, и с ней начнут заниматься как с маленьким ребенком. Этого не произошло. И ее демонстративно-шантажный суицид перешел в настоящую депрессию. Дальше ее вели по жизни разные врачи, поскольку суицидом занимаются психиатры.

Реальность многообразна, ее можно рассматривать как угодно. Выбор точки зрения на реальность мы осуществляем ежеминутно. Это обычный процесс жизни. Давно известно, что если спросить человека, каких людей в мире больше — хороших или плохих, то ответ не будет отражать их реальное соотношение, а будет свидетельствовать о качествах отвечающего. Идет постоянная селекция и интерпретация. И работают те же законы этики и нравственности, как и везде. Те объяснительные категории, которые вы выбираете и присваиваете,— это тоже ваш выбор. Нет никакой объективной истины, а есть человеческий выбор.

Есть и закономерности. И в любой семье есть определенное распределение гиперфункциональности и гипофункциональности. Алкоголик, когда он пьет,— гипофункционал. Кто должен быть рядом с ним, чтобы система осталась неизменной? Должен быть гиперфункционал. Неважно, кто берет на себя эти функции — жена или дети. То же самое происходит в семьях депрессивных. Когда человек в депрессии, он гипофункционал. Значит, рядом с ним должен быть гиперфункционал. И в тех, и в других семьях постоянно происходит динамика функциональности.

Семья — это явление культурно-историческое и социально-психологическое, а не физиологическое. Все семьи проходят кризис. Но не каждый семейный кризис делает систему дисфункциональной. В каждой нормальной семье бывают проблемы. И наличие проблем в семье не есть признак ненормальности этой семьи. Дисфункция заключается в том, что в течение длительного времени семья не решает задачи, которые ставит перед ней ее жизненный цикл. Стереотипы жизни в этой семье становятся очевидными, различимыми, плотными. Все время происходит одно и то же, и все происходящее не приводит к тому, что требуется.

Что делать, если муж не приходит на прием? Есть способы привлечь его к работе. Ну, во-первых, при первом же телефонном контакте вы говорите, что вы хотите увидеть всю семью хотя бы один раз. Во-вторых, если, тем не менее, кто-то из членов семьи не приходит, то вы можете обращаться к нему напрямую: звонить, разговаривать с ним, объяснять, просить прийти. Это все входит в ваши обязанности. А потом бывает так, что человек не приходит не по собственному решению, а в результате чьего-то давления. Это надо ясно понимать.

Например, ко мне обратилось одно семейство. Сначала две сестры. У каждой по две дочери. И все девочки с некоторыми проблемами. Пришла ко мне младшая сестра со своими дочерьми, а про папу она сказала: «Папа у нас работает, папа не может... я вас так прошу, вы так помогли моей сестре». У ребенка страхи. Хорошо, приходите. Они пришли, и в конце приема выясняется, что папа их привез и ждет под окнами в машине. Я спускаюсь к этому папе и приглашаю его на прием с мамой вместе. Он очень охотно соглашается. Мама была в полном изумлении. С тех пор они ходили все вместе. Это было ее сообщение, что муж очень занят и не может прийти, а вовсе не его нежелание. Нужно стараться всех членов семьи вовлечь в процесс.

Предписания

Предписание – это финальная фаза сессии, когда вы даете семье указание, как им поступать между этим приемом и следующим. Как правило, это предписание поведения, поведенческого ритуала. Предписание может быть парадоксальным, направленным на усиление симптома. Предписание может быть прямым, задающим какой-то вариант поведения, задающим какой-то ритуал. Еще бывает предписание, которое фокусирует проблему, расставляет границы и т.д.

Парадоксальное предписание

Парадоксальное предписание — самое простое.

Первое парадоксальное предписание было описано миланской школой. Семью направил на семейную терапию детский психиатр, который обнаружил у мальчика шизофрению. Мальчик перестал ходить в школу, сидел дома, не гулял, у него была очень вычурная речь. На прием пришли мама, папа и мальчик. Известно, что в семье недавно умер дедушка, отец мамы. Дедушка жил с семьей все время брака отца и матери, он играл значительную роль. На приеме было видно, что мальчик сидит безучастно, в контакт не вступает, если что-то говорит, то очень странное, архаическое, используя обороты, которые уже не употребляются. Тем не менее психотерапевты нашли с ним контакт и стали задавать ему вопросы о дедушке и его роли, что происходило в семье, когда был жив дедушка. И стало совершенно ясно, что дедушка способствовал стабилизации супружеской жизни родителей, поскольку жена очень критично относилась к мужу и очень часто его дискредитировала. А муж имел очень низкий статус в семье, и дедушка как-то ограничивал свою дочь и не давал ей уж совершенно задавить мужа. Теперь дедушка умер.

Гипотеза в этом случае была такая: все функции дедушки взял на себя мальчик. Именно поэтому у него такая архаическая речь, и его образ жизни подобен образу жизни дедушки, который сидел дома и никуда не ходил. И все это нужно для того, чтобы брак сохранял стабильность и не распался. Соответственно про это же была позитивная коннотация, которую готовили довольно долго. Сказали следующее. Мальчик видит, как непросто его родителям живется, как важно папе чувствовать себя важным человеком в семье (там даже специальные жесты отрабатывались, которые были использованы при даче коннотации) и как важно маме чувствовать себя спокойно и надежно замужем. И чтобы все это было, мальчик решил делать все, что делал его дедушка. Теперь он не ходит в школу и живет, подобно маленькому старичку. Психотерапевт был очень удивлен, наблюдая, как этот мальчик преданно блюдет интересы своих родителей. И ничего другого он не мог предложить, как только продолжать делать то же самое, чтобы его родителям жилось лучше.

Последняя фраза и есть парадоксальное предписание. Терапевт сказал мальчику: «Ты не должен ходить в школу. Ты должен сидеть дома». Ребенок пришел в ужас, посмотрел на психотерапевта как на идиота и сказал: «Ну, сколько же мне еще за ними смотреть, ведь все дети уйдут вперед, я их не догоню...» Психотерапевт сказал: «Тем не менее еще месяц ты будешь сидеть дома». Расстались с семьей на месяц.

Мальчик пошел-таки в школу, и через месяц они пришли с вопросом, отменять ли им прием лекарств, которые ему назначил психиатр.

Парадокс заключается не только в том, что предписывается то, от чего семья хочет избавиться, но и в том, что как бы ненормальность объявляется нормальностью. Потому что считается, что в этих ненормальных обстоятельствах ребенок ведет себя нормально. При парадоксальных предписаниях — и это очень важно — обязательно сообщают, что то, что делает эта семья,— нормальный вариант реакции. Если считают, что мальчик-шизофреник должен лечиться, им говорят, что он поступает нормально.

Итак, они пришли через месяц с вопросом, нужно ли мальчику продолжать принимать лекарства. Понятно, что при таком способе воздействия есть только один ответ на такой вопрос: «Как ты считаешь нужным, так и делай». Если его решение не ходить в школу — нормальное, решение пойти в школу — тоже нормальное и тоже его собственное решение. Поэтому, принимать ли лекарства, он тоже должен решить сам.

Примеров таких парадоксальных предписаний огромное множество. Почти любая позитивная коннотация, которая касается симптома, естественно перетекает в парадоксальное предписание.

Приведу еще пример. Приходит семья. Мама, беременная, на 6-м месяце, совершенно замученная жизнью, потому что у нее уже два мальчика и муж, который денег зарабатывает много и дома при этом бывает часто. Муж считает, что все, что он сделал,— этого уже достаточно, поэтому дома он со своими сыновьями только развлекается, а вся бытовая сторона жизни лежит на его жене. Она с собакой гуляет, она ежедневно стирает кимоно, в которых мальчики занимаются единоборством, и все остальное хозяйство тоже на ней. Она совершенно изнемогает. А тут еще младший ребенок ежедневно приходит в их супружескую постель. А ей уже тяжело, так как она беременна и места там мало, поскольку много места занимает ее живот.

Какая гипотеза возникает в этом случае? Почему мальчик приходит по ночам к ним в постель? Например, чтобы они не поссорились, чтобы папа не обидел маму, чтобы мама не обидела папу и т.д. И у меня именно такая гипотеза и была, поскольку папа очень любит детей и не выясняет отношения с мамой при детях. Только когда дети спят. Действительно, все разборки у них происходят по ночам. Она ему говорит, что он ее замучил, а он говорит, что она тоже ничего не делает. Она по правилам этой семьи рот не может открыть, только вечером она может что-то конфликтное сказать мужу. Поэтому мальчик делал нужную работу и появлялся в спальне, и родители не могли шуметь и слишком сильно друг друга обижать.

Предписание было парадоксальным. Обязательно надо усилить то, что уже есть: папа должен помочь сыну соблюдать мир в семье, папа должен разбудить сына до того, как он сам придет, и переместить в супружескую постель.

Через две недели папа с сыном сказали: «Ну, это так тяжело, хочется спать. Что это вы придумали? Нам это не нравится».

В таких случаях ни в коем случае не надо говорить: «Вот и хорошо, хорошо, что вы отказались от вашей глупости...» На этом основано парадоксальное предписание (и так устроена вообще парадоксальная интенция — прием, который был введен Виктором Франклом в индивидуальной терапии и который применялся и применяется), и нельзя разрушать этот механизм внешней мотивации. Здесь ведь не внутренняя мотивация работает, а внешняя, приходящая извне. И эта внешняя мотивация снимает напряжение потребности, снимает внутреннюю мотивацию, и механизм нарушения поведения распадается. Поэтому ни в коем случае нельзя на этом останавливаться и говорить, что мы славно поработали, спасибо, до свидания.

Надо говорить: «Очень жаль, мне неприятно... я вас просила, а вы не выполнили, все-таки еще постарайтесь...», чтобы обратно эту мотивацию им не вернуть, оставить ее у себя.

Наладились ли супружеские отношения?

Нет, конечно. Семья обратилась по поводу нарушения детского поведения. После снятия симптома ребенка можно переходить к супружеской терапии, по поводу которой они, заметьте, не обращались. Они не видели связи между нарушением детского поведения и семейной ситуацией.

Прямое предписание

Прямое предписание - вещь гораздо более сложная, чем парадоксальное предписание, потому что оно требует правильно вычисленного ритуала.

Пример

Семья после развода. Мама вышла замуж, и папа женился.

С двух сторон родственники.

Люди интеллигентные, развод эмоционально завершенный, дочь бывает и в том, и в другом доме. Живет ребенок с мамой и отчимом, папа с новой женой часто берут его к себе. Летом у ребенка началась дисфункция, связанная, на мой взгляд, с тем, что очень разные требования в каждой семье, разный образ жизни и разный режим питания, и четырехлетней девочке трудно перестраиваться. Она не хочет ехать к папе, потом от папы не хочет к маме, т.е. каждый момент перехода для нее тяжелый, и она пытается в него не попасть.

Семейные терапевты предлагают разработку специального ритуала перехода ребенка из среды в среду, из семьи в семью. Об этом подробно говорилось на Х конгрессе Международной ассоциации семейных терапевтов.

Самое важное – чтобы этот переход не был моментальным.

Сначала обе семьи вместе с ребенком проводят какое-то время, пусть и очень небольшое. Допустим, папа со своей новой женой приезжает за девочкой к маме и ее мужу, они все вместе пьют чай. С ребенком, все вместе. И девочка заранее знает о том, что она поедет к папе, и этот переход таким образом смягчается.

Потом еще были придуманы такие специальные значки: когда она дома, у нее один значок; когда она уходит, она его снимает; когда она у папы дома - у нее есть другой.

Это — простой ритуал.

Есть более сложные вещи, когда надо хорошо подумать, чтобы не ошибиться.

Пример

Супружеская пара ведет борьбу за власть. Как это выглядит? Они поженились, для нее это второй брак, у нее ребенок от первого брака, он моложе ее. У них конфликты, тяжелые отношения. Она недовольна их сексуальными отношениями, потому что она не испытывает оргазма, а если она его испытывает, то какой-то такой невнятный, механический. И она считает, что все это происходит от того, что у них нет подлинной душевной близости. А душевной близости у них нет оттого, что он закрытый человек и ей не удается с ним беседовать. Он говорит про то, что делает, а ей это не нравится, потому что она человек тонкий, с душевными напряжениями, с ассоциациями и воспоминаниями. Ей хочется, чтобы этот самый обмен происходил на должном уровне, а он совершенно не понимает, чего ей от него надо. Соответственно, чем больше она от него требует, чтобы он с ней беседовал, тем больше он закрывается, потому что в этой ситуации чувствует свою несостоятельность. Он рос в подмосковном городке, где дети много времени проводят на улице. В компании он оказался самым младшим, и его там шпыняли. Его папа, который вообще, видимо, мало разговаривает, ему сказал однажды (и это была его самая длинная фраза): «Никогда никому ничего не рассказывай». И он про это, разумеется, давно забыл, но в ситуации стресса, как это обычно бывает, такое предписание вылезло. У него было вообще такое убеждение, что когда жена чего-то хочет, то лучше помолчать. Он сопротивлялся. А в сексуальной сфере он был очень активен, и там ситуация зеркально отражалась: там она чувствовала свою несостоятельность, а он не ленился ей ее демонстрировать каждый раз.

Понятно, что это — симптоматика борьбы за власть. Она не может ему позволить контролировать свое тело, потому что для нее эта ситуация тревожна, а он не может ей позволить контролировать свою душу. И они борются друг с другом на протяжении продолжительного времени.

В такой ситуации какие могут быть позитивная коннотация и парадоксальное предписание? Когда она на него нападает по поводу отсутствия душевных разговоров — она выше; когда у них сексуальный контакт — он выше. Когда у них ссора, они равны. Для начала надо нормализовать эти ссоры: дать им разрешение на эти ссоры, снять страх ссор, можно прямо их и предписать. Сказать, что, поскольку вам важно быть на равных (а единственный момент, когда вы можете быть на равных,— это когда вы поссорились), нужен особый ритуал ссоры. Например, в понедельник — она инициатор ссоры, во вторник — он, в среду — она, в четверг — он. Это первый шаг. Ссора у них заканчивается, неинтересно становится ссориться. Возникает некий вакуум, растет тревога. Дальше нужно работать непосредственно с теми зонами, где они особо остро чувствуют разницу в своих статусах, разницу в положениях. И здесь уже предписания должны быть прямыми. Значит, она чувствует себя неуверенной в сексуальных отношениях, он — в общении, таком, какого она хочет, а он не очень умеет. Какие прямые предписания можно было бы дать? Здесь надо помнить, что идет борьба за власть и нельзя ни в коем случае ни к кому присоединяться, а также необходимо помнить, что борьба за власть и с вами происходит. Предписание такое: пять минут в день один разговаривает, другой молча слушает, сегодня — она, завтра — он. И никаких сексуальных контактов, только эротические ласки. В предписании содержался запрет на касания эрогенных зон. По мере выполнения предписания и ласки, и разговоры становились все более интенсивными.

Эротические ласки становились все более и более рискованными, а разговоры становились все более и более глубокими. Здесь-то он и вспомнил, что папа ему когда-то сказал про то, что никому ничего рассказывать нельзя. А она вспомнила разные эпизоды своего детства, когда папа ее в ванне в 12 лет мыл и делал ей прическу, а она боялась от этого отказаться, потому что папа сердился, если она уклонялась от такого выражения отцовской любви.

Но в ситуации борьбы за власть этого недостаточно, потому что там, где борьба за власть, всегда есть проблема границ.

Это же война, и границы все время переходят. Без нарушения границ невозможно никак решить проблему с борьбой за власть. А границы там совершенно определенным образом оберегались. Они очень интересно ругались. Дома она на него наскакивала со всякими претензиями и очень сердилась. Потом они могли не разговаривать неделями. Он в этих конфликтах дома всегда молчал и никогда ей не перечил, голоса не повышал, шум создавался только ею. Но зато, когда они были где-нибудь в гостях, он мог ее подставить: например, что-нибудь такое странное про нее рассказать в ее присутствии. И тут же она, как девушка нормативная, оказывалась бессловесной. Ибо, что бы она в этой ситуации ни делала, все выглядит глупо: если она будет обижаться — глупо, будет с ним ругаться — глупо; ей оставалось только смеяться вместе со всеми.

Соответственно, сам порядок их конфликтов и выстраивания границ нужно менять существенным образом. Она, надо сказать, всегда только высказывалась и не давала волю рукам, хотя мечтала об этом. Она рассказывала, что, когда она него злится, больше всего на свете хочет его задушить. Вообще она довольно агрессивная, например, старшую дочь она за волосы таскает, нисколько не смущаясь этим обстоятельством.

Вот последнее предписание, которое им дано. (Важно помнить, что предписание действует, пока его не отменили.) Она молча дерется, если ей что-то не нравится. Главное — молча. А он очень лоялен и предупредителен в гостях и всем демонстрирует, какой он любящий муж. Но зато дома, когда его очередь устраивать скандал, он должен очень громко высказывать все свои претензии.

Все ли воспринимают парадоксальные предписания?

Воспринимают все, однако нужно сформулировать предписание таким образом, чтобы людям оно стало понятно. Это трудно. Этому специально учат, есть специальные правила, как это делать. И если вы чувствуете, что иначе никак нельзя, вы должны применять суггестивные приемы.

И вот еще одна ситуация, очень типичная. 33 года знакомы, 29 лет прожили в браке. Все 29 лет конфликтовали. К тому моменту, когда они пришли ко мне, они уже были пожилые люди со взрослыми детьми. Он спортсмен, двухметровый человек, все время занимается спортом. Они пришли после того, как он ее ударил, у нее синяк был жуткий.

Выясняется, что эмоциональный обмен и сближение дистанции у них происходит только в конфликтах. Никакого другого способа сблизиться не на телесном уровне у них нет. Он ей ничего не рассказывает о своей работе, потому что ему не хочется все это переживать еще и дома. Она сидит дома и трясет его, чтобы он ей о себе рассказывал. Она хочет, чтобы все было так, как она хочет, а он — как он. Раньше он общался много с детьми, а теперь дети выросли и живут не с ними. Телевизор они не могут вместе смотреть, потому что он не смотрит одну программу, а все время переключает изображение. Она неспособна в таком режиме смотреть передачи. Когда он приходит, она его кормит и никогда сама при этом не ест вместе с ним. Во-первых, он приходит поздно, во-вторых, это вообще не принято: он ест — она стоит и подает, т.е. никаких возможностей быть вместе и одновременно испытывать сильные чувства у них нет, кроме как ругаться. А ведь одновременное переживание сильных чувств, если не положительных, то отрицательных,— основа близости. Жить вместе в таких трудных эмоциональных условиях можно только тогда, когда ценность союза, ценность совместности очень высока. Вот об этом им и надо сказать. Им так важно быть вместе, что они готовы дорого заплатить за это. Все, что они делают, они делают друг для друга.

Это не кажется абсурдным. Человек на самом деле — это мое твердое убеждение — ничего бессмысленного не делает. Если они выбрали такой образ жизни для себя, значит, он для них был подходящим. И нужно сказать им, что, пока нет для них никакой другой возможности это изменить, стоит продолжать эти конфликты.

Конфликтовать при таком предписании трудно, нарастает напряжение, это для вас хорошо, потому что у клиентов растет тревога, и тогда воздействие легче проходит. Тревога — двигатель перемен в системе.

Вы дали парадоксальное предписание, допустим, на 2 недели, клиенты к вам пришли, им плохо. И здесь уже более сложная работа по прямым предписаниям. Кстати, с этой парой, поскольку это случай давнего варианта борьбы за власть, прямые предписания шли гораздо труднее, чем парадоксальные. Договорились, что она, во-первых, будет с ним вместе есть, он будет ей рассказывать не о работе и не о проблемах, а о людях, с которыми он работает. А она в этот момент будет сидеть у него на коленях. Она рыдала горючими слезами и совсем не от облегчения и умиления, а от того, что она его 33 года просила, а он отказывался примерно то же самое делать, а тут какой-то посторонний человек сказал — и муж согласился. Она и со мной боролась за власть.

Парадоксы всех впечатляют, а вот прямые предписания гораздо труднее в терапии.

Мы обсудили введение циркулярного интервью - основного метода получения информации, постановки системного диагноза и т.д. Затем начинаются позитивная коннотация и предписания, о которых мы тоже уже говорили. Это базовая системная парадигма.

Существует множество других вариантов работы с семьями. Есть способы, придуманные, например, в подходе Вирджинии Сатир: семейная структура, семейная реконструкция. В семейную структуру входит семья, а в семейной реконструкции может быть только один человек, который хочет, например, решить старые проблемы, свои старые отношения со своими родителями и т. д.

Есть конкретные техники и приемы работы с сексуальными отношениями, с детьми.

В ходе работы с семьей иногда возникает необходимость работы, скажем, с детьми. И семейный терапевт должен это уметь. Есть, конечно, отдельная детская терапия со своими школами, теориями, принципами. Есть отдельная область в сексологии и сексопатологии. Но эти методы или методики из других областей. Это все надо осваивать.

Есть масса приемов работы командой. Все командные обсуждения семейных проблем происходят в присутствии семьи. Это очень модное теперь течение.

Но позитивную коннотацию и предписания используют все всегда и везде в том или ином варианте. Это базовые техники.

Общая схема работы с семьей

Эта схема выглядит примерно так. Инициатор обращения звонит по телефону, и семейный психотерапевт задает ему минимально необходимое количество вопросов, чтобы сформулировать первичную гипотезу. Лучше всего, когда с семьей работает психотерапевтическая команда. В этом случае психотерапевт — это представитель команды. Команда обсуждает первый телефонный разговор и формулирует первичную гипотезу. Семья приходит на прием. Психотерапевт беседует с семьей, а команда (один-три человека) наблюдает за процессом приема из другого помещения с помощью зеркала Гезелла. Зеркало Гезелла — однонаправленное: со стороны приемной комнаты оно выглядит как зеркало, со стороны наблюдающей команды — это прозрачное стекло. Между этими смежными помещениями налажена телефонная связь. Существует несколько моделей участия команды в работе с семьей. Члены команды могут вмешиваться непосредственно в процесс приема по телефону с просьбой задать тот или иной вопрос, изменить позу или пересесть. Последнее бывает в тех случаях, когда команде кажется, что психотерапевт слишком долго или слишком часто общается с каким-то одним членом семьи, т.е. нарушает техническую нейтральность. В других моделях команда не вмешивается в процесс приема, но планирует встречу и обсуждает ее по окончании приема.

Обычно процесс приема занимает до полутора часов. В течение часа осуществляется циркулярное интервью, затем психотерапевт оставляет семью, а сам присоединяется к команде. Они обсуждают случай, формулируют специальные психотерапевтические воздействия, которые через полчаса психотерапевт излагает устно и письменно. Назначается следующая встреча. Семья удаляется.

Эта классическая модель — очень дорогостоящая, поскольку несколько человек работают с семьей, но она имеет ряд преимуществ.

Во-первых, таким образом обеспечивается нейтральность; во-вторых, психотерапевтическая команда является хорошим диагностическим инструментом для оценивания семейной системы, потому что то, что происходит в семье, как правило, отражается во взаимодействии терапевтов между собой при обсуждении. Системы при взаимодействии отражаются друг в друге. И очень часто правильный семейный диагноз можно поставить, если проанализировать взаимодействия терапевтической команды при обсуждении этого случая.

В последнее время предлагается несколько новых моделей командного взаимодействия. Том Андерсон, норвежский семейный психотерапевт, предложил модель рефлектирующей команды. Терапевтическая команда обсуждает свои впечатления и наблюдения о приеме в присутствии семьи. Это обсуждение строится по определенным правилам: безоценочность, бездискуссионность и позитивное мышление.

Семья получает предписание, прямое или парадоксальное, и уходит на неделю, на две, на два месяца, а потом или приходит на следующий прием, или нет. Если считается, что достаточно однократного приема — а такое бывает,— то клиенты звонят по телефону в какой-то момент. Никогда работа с семьей не проводится чаще раза в неделю, потому что семейная динамика течет гораздо медленнее, чем индивидуальная, особенно если вы даете какой-то сложный ритуал, который семья должна выполнить и как-то пережить его. В таком случае нет никакого смысла встречаться с членами семьи каждую неделю: они еще не почувствуют нового опыта, не сформируют своего отношения к нему.

 

 

---

Дата добавления: 2019-07-17; просмотров: 1731; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!