Треугольник Тамара — Татьяна — Маша

Тамара и Коля очень радовались рождению Маши. Они принимали горячее участие в ее выращивании. Татьяне не доверяли, считали ее неопытной матерью. Ее постоянно контролировали, указывали, что ей делать. Ситуация усугублялась болезнями Татьяны — депрессия и операция на почках. Тамара говорила: «У Машеньки две мамы — Таня и Наташа». Когда Татьяна протестовала, Тамара говорила: «Как тебе не стыдно, ведь у твоей сестры нет детей». Тамара много лечила болезненную Татьяну, когда она была маленькой. В эти моменты Тамара была доброй и нежной. Тамара так же лечила маленькую Машу. В семье считалось, что вылечить — значит спасти, любые болезни смертельно опасны. Тамара, видимо, ожидала благодарности за спасение и, не получая ее, упрекала: «Я тебя спасла, я спасла твою дочь». Татьяна вспоминала, как, когда Маше было два года, у нее возникли проблемы с кишечником и длительный запор. Тамара поставила Маше хитрую клизму и посадила ее на горшке в теплую ванну. Все обошлось, а после этого Тамара сказала Татьяне: «Без меня ты бы не справилась. Та вызвала бы скорую, они поставили бы Маше обычную клизму с холодной водой, и это вызвало бы заворот кишок». Татьяна и сама с грустью признает, что так все продумать, посадить малышку в теплую воду и создать однородную температурную среду внутри и вне она бы не догадалась.

Татьяна твердо поняла, что:

1. она — некомпетентная мать,

2. вырастить ребенка — непосильный труд,

3. материнство — мучительная каторга,

4. ребенок может умереть каждую минуту, а само его появление означает смерть его матери как женщины, личности.

Парадокс заключался в том, что при этом ей было очевидно: ребенок — это большая ценность, на него все хищно претендуют. Соперничество Татьяны и Тамары стало разыгрываться на арене воспитания Маши. Пик материнской компетенции — спасение от смерти. Маша постоянно болеет. Как верная дочь и внучка, она дает своей семье возможность себя спасать. Татьяна могла испытать теплое внимание от своей матери, только когда болела, видимо, и Маша получала наибольшую заботу и теплоту от бабушки и мамы во время болезней. Динамика Машиного спасения была такой: первые шесть лет жизни ее спасала Тамара, Татьяна была беспомощная и некомпетентная. Сепарационный процесс в это время происходил в супружеских отношениях Татьяны и ее мужа Василия. Сепарации от Тамары еще не происходило. Сепарация с мужем завершилась разводом. Василий ушел к другой женщине. Татьяна поняла, что супружество оказалось неудачным из-за Тамары, которая все время вмешивалась и не давала построить нормальный брак. Это вернуло сепарационный процесс в отношения Тамары и Татьяны. Его содержанием стало спасение Маши. Татьяна стала лечить Машу сама, а Тамара стала активно мешать ей это делать. Каждого врача, которого приглашала Татьяна, Тамара обвиняла в некомпетентности. Тамара и Николай, а вместе с ними и Наташа полагали, что Татьяна губит, буквально убивает Машу. Когда Маша заболевала, как минимум, раз в месяц, Тамара пыталась либо забрать Машу к себе, либо поселиться на это время в квартире Татьяны. Дело доходило до драк. После таких стычек Тамаре приходилось вызывать скорую помощь, у нее были сердечные приступы. Женщины не разговаривали друг с другом месяцами. Несколько лет вплоть до самого последнего времени Татьяна не допускала Тамару до Маши, т.е. Тамара не могла войти в Татьянину квартиру, Машу не пускали к бабушке. Маша была в отчаянии. На этом фоне произошла ссора Татьяны с Николаем. Он отрекся от нее как от дочери. Они не разговаривали несколько лет вплоть до его скоропостижной смерти. Николай умер, Татьяна не успела помириться с ним, хотя хотела это сделать. Мы несколько сессий посвятили планированию того, как Татьяна пойдет в больницу к отцу и будет говорить ему о том, как она его любит. Он умер, не дождавшись этого. Тамара сказала на похоронах, что это Татьяна убила Николая. Мы много говорили с Татьяной об отце, о его родительской семье. У Татьяны была идея найти родственников и поговорить с ними. Я старалась обращать внимание Татьяны на те ее качества, которые достались ей от отца и которые она в себе ценит. Николай был умен, многим интересовался, мог быть душой компании, был хорошим профессионалом. В семье он как-то терялся в тени Тамары, но в обществе обретал свою индивидуальность. После его смерти Тамара сделала последний шаг в слиянии с ним. На могиле Коли был поставлен памятник, где было указано не полное имя, а уменьшительно-ласкательный его вариант и годы жизни. Фамилии на памятнике не было. Это решение приняла Тамара сама, не обсудив его с Татьяной. Возможно, она обсудила это с Натальей, но Татьяна ничего об этом не знает. Татьяна была возмущена и шокирована. Отец похоронен как человек без рода и племени, без имени. У Татьяны было чувство, что мать отняла у нее отца еще раз.

На сегодня счет между Тамарой и Татьяной равный. Тамара победила в борьбе за Колю и полностью присвоила его, а Татьяна победила в борьбе за Машу. Маша болеет все чаще, Татьяна лечит ее так, как считает нужным, и Тамара, наконец, после тяжелых и продолжительных боев выполняет лечебные предписания, полученные от Татьяны. Всем ясно, что Машу спасает не Тамара, а Татьяна. Понятно, что Татьяна не испытывает радость от этой победы. Цена победы — Машино здоровье, и Татьяна понимает, что эта цена непомерна.

Повседневные отношения Татьяны и Маши — эмоционально напряженные, противоречивые, полные конфликтов. Нет никаких границ между Татьяной и Машей. Нерасчлененность выражена очень ярко. Интересно, что нерасчлененность присутствует не только на эмоциональном уровне, но и на когнитивном. Татьяна, будучи женщиной умной, образованной, в контакте с Машей демонстрирует нарушения мышления, свойственные детям-до- школьникам. Однажды Татьяна купила новую кастрюлю. Вообще Татьяна делает покупки с трудом. Долго выбирает, сомневается. В конце концов кастрюля поселилась у Татьяны на кухне. В это время Маша, как всегда, болела. Татьяна лечит ее у нетрадиционных докторов. В тот момент пророком был некий доктор, с которым было непросто связываться по телефону. Система была такой: Татьяна звонила и оставляла сообщение на автоответчике, а доктор перезванивал через неопределенное время. Татьяна на кухне варит в новой кастрюле кашу и ждет звонка доктора. Маша у себя в комнате болеет. Тут в другой комнате звонит телефон. Татьяна, оставив кастрюлю на огне, бросается к телефону. У нее уже все вопросы к доктору написаны на бумажке, чтобы ничего не упустить. Татьяна разговаривает с доктором по телефону, а в это время на кухне пригорает каша. Когда разговор закончился, Татьяна обнаружила, что каша пригорела, расстроилась и побила Машу «Ты что не знала, что я с доктором разговаривала. Ты что не видела, что каша горит. Ты не могла, что ли, пойти на кухню и снять кастрюлю с огня?!» — кричала Татьяна. Маша рыдала и говорила, что она ничего не знала, дверь в комнату была закрыта, Маша слушала музыку. В момент конфликта Татьяна искренне полагала, что Маша точно знала, о чем думала и о чем беспокоилась Татьяна, как будто у них одна голова на двоих, своего рода общий мозг. Разумеется, то же самое происходит на эмоциональном уровне. Татьяна винит себя в Машиных болезнях. Неправильно одела, слишком быстро отправила в школу, надо было еще подержать дома, не надо было отпускать в театр на спектакль. Одновременно с этим она винит Машу в том, что она болеет. Нередко Татьяна бывает в ярости: «Эта сволочь опять заболела!» Татьяне кажется, что Маша болеет ей назло. Она кричит на нее, иной раз бьет, приходит в ужас от содеянного, раскаивается, чувствует вину и злость на Машу за то, что сама же обращалась с ней плохо. Все это очень похоже на драку правой и левой руки. В этой паре не может быть так, что одна тревожится, а другая спокойна и весела. Что чувствует одна, то должна чувствовать и другая. Кощунственно полагать, что Маша лежит, болеет, плохо себя чувствует, а Татьяна в это же время ощущает покой. Так же кощунственно ожидать, что Маша будет радостной, когда Татьяна страдает. Более того, обычный сценарий: Маша заболевает, и через некоторое время заболевает Татьяна. В ходе наших бесед выяснилось, что Татьяне кажется неправильным оставаться здоровой в то время, когда Маша больна. Болеть вместе — знак любви и верности. Неудивительно, что простых и понятных знаков любви нет в их общении. Татьяна крайне редко ласкает Машу. Она может целовать и обнимать Машу, когда девочка спит. В другое время Татьяна не чувствует желания общаться с Машей, постоянно отсылает ее от себя. Маша умеет себя занимать: читает, перебирает какие-то веревочки. Как многие одинокие дети, она привязана к вещам, собирает всякие мелочи, хлам. Рисует, делает уроки, мастерит что-то из бисера. Татьяна много говорила со мной о том, как ее беспокоит то, что она бьет Машу. Татьяна бьет Машу тайно. Ни Машин папа, ни Машина бабушка не знают, что происходит. В рассказе Татьяны побои выглядят как некое неотвратимое, навязчивое действие, аффект, потеря контроля. В то же время выяснилось, что в публичных местах Татьяна никогда не бьет Машу, как бы зла на нее она ни была. Татьяна может планировать побои, откладывать их осуществление до дома. Все это казалось мне садистическими актами насилия. С одной стороны, я понимала, что должна всячески сдерживать свое возмущение, потому что Татьяна била ребенка от отчаяния. Если ее загонять в угол, она может пойти на большую жестокость. Прежде всего необходимо было снизить ее тревогу и ту агрессию, которую несло с собой чувство вины. С другой стороны, я не могла оставаться в позиции пассивного наблюдателя. На этом этапе терапии я сама остро нуждалась в супервизии, потому что у меня сильно возросла тревога. Обсуждение этого случая с коллегами оказалось исключительно полезным. Был предложен некий терапевтический план. Решили, что я, наконец, встречусь с Машей. В зависимости от того, что я увижу, я выберу план действия. Если у Маши не будет отмечено признаков ПТСР, то я буду продолжать работать с Татьяной с помощью парадоксального предписания. Если же эти признаки есть, то я буду привлекать к работе Машиного папу и просить его вмешаться в ситуацию. Этот план я обсудила с Татьяной и заручилась ее согласием. Татьяна привела ко мне Машу. Маша не производила впечатления забитого, травмированного ребенка. Прекрасно учится, хотя редко ходит в школу, не боится ссориться с мамой, высказывать свои желания. Для меня это было совсем не очевидно. В то же время было понятно, что Маша — грустная девочка, слезы близко. Однако она легко вошла со мной в контакт, вела себя искренно и открыто. Я смогла увидеть Машу после полной и окончательной победы над Тамарой, так что до этого момента у меня были только предположения, основанные на рассказах Татьяны. Под влиянием Татьяниного чувства вины рисовалаась картина травмы, так что реальность меня приятно удивила. Мы договорились с Татьяной, что всякий раз, когда она будет бить Машу, она немедленной после этого пойдет и купит себе что-нибудь из одежды или косметики. Я знала, что Татьяна очень редко что-либо себе покупает. Огромные деньги уходят на сложное лечение Маши: на нетрадиционных докторов, массажи, иглоукалывание, нянь. У Татьяны денег немного, она не работает и живет на содержании у бывшего мужа. Предписание вызвало сильное удивление у Татьяны, но она обещала его выполнять. За три летних месяца она трижды била Машу, но предписание выполнила лишь после последнего, третьего раза. После этого был месячный перерыв, а затем Татьяна побила Машу снова и не выполнила моего предписание. Сейчас ее сопротивление — наша основная тема.

Многое в поведении Татьяны программируется Тамарой, по крайней мере, тем, как Тамара представлена в сознании Татьяны. Например, когда-то Тамара сказала Татьяне: «У тебя такой ужасный характер, никто с тобой жить не сможет». Татьяна много делает для того, чтобы подтвердить эту точку зрения своей любимой-ненавидимой матери. Татьяна полагает, что она старается не любить Машу, отталкивает ее от себя, чтобы не привязаться к дочери и не страдать, когда дочь ее возненавидит и уйдет. В то же время Татьяна определяет себя как человека, которому в жизни нужна только любовь, впрочем, понимаемая вполне узко, как любовь мужчины и женщины. Здесь у Татьяны имеется длинный мысленный перечень предательств мужчин, начиная с отца и кончая любовниками. Это так же подтверждает правоту Тамары и являет собой своеобразную преданность Татьяны правилам своей родительской семьи — мама всегда права. Понятно, что Татьяна ищет слияния с другим человеком, это представляется ей счастьем, и это слияние, образование нерасчлененной эго-массы кажется ей счастьем. Человек, не завершивший свою сепарацию,— это человек с незамкнутыми границами Я. В прорехи границ дует ветер, заливает дождь, и контакт с другим человеком кажется способом заткнуть эти прорехи: приникнуть, слиться и обрести целостность границ. Может стать тепло и сухо.

Во всех биполярных отношениях любви-ненависти женщины в этой семье видят лишь ненависть. Татьяна искренно считала, что она ненавидит свою мать. Я несколько раз указывала ей, что она часто ищет признания и любви матери, предложила предписание, направленное на выявление второго полюса. Я попросила Татьяну взять фотографию матери, осветить ее свечой и смотреть. Это вызвало слезы уже в момент произнесения предписания. Татьяна выполнила его, что бывало редко в нашей с ней работе. Она смотрела на мамину фотографию и плакала. После этого тексты изменились. Татьяна нередко стала говорить о том, что она любит мать. Она признает, что испытывает любовь-ненависть и к Маше. Признать, что мать любит ее, Татьяне особенно трудно.

Мы много работали над генограммой Татьяниной семьи. Я просила Татьяну встречаться и разговаривать о маме с маминым коллегой и маминой подругой, потому что никаких родственников с этой стороны не осталось. Мне важно было, чтобы Татьяна смогла несколько отстраниться от матери, представить ее чужими глазами. Татьяна сделала это, но в ее пересказе не чувствовалось большого интереса к полученной информации. В то же время было несколько эпизодов, когда Татьяна и Тамара что-то делали вместе и не ссорились. Например, они вместе ездили в магазин ИКЕА, и там Татьяна даже предлагала что-то купить Тамаре. Когда выяснилось, что Тамара ездит зимой на «лысой» резине, Татьяна дала ей деньги на покупку новых покрышек. Удивительно, что Тамара их взяла. Впервые за долгое время Татьяна позволила Тамаре побыть с Машей на море. Надо сказать, что и Тамара много сделала для этого. Она клятвенно пообещала Татьяне, что она будет лечить Машу так, как Татьяна ей велит, не скажет Маше про Татьяну ни одного плохого слова. Татьяна поверила матери, что я оцениваю очень положительно. Вообще я испытываю к этим женщинам уважение за то, что они готовы, несмотря на тяжелейший опыт негативного взаимодействия, идти навстречу друг другу.

Действительно, способ функционирования этой трехпоколенной семейной системы — бездумная реактивность, опора на чувства и душевные состояния при принятии решений. Преобладающие эмоции и состояния негативные — тревога, вина, отчаяние, злость. Это верно по отношению как к Татьяне, так и к ее матери и ее дочери. Понятно, что у Маши нарушена иммунная система не только в силу органических причин, если они вообще есть, потому что ни один врач не назвал причину такой болезненности, но и потому, что девочка дистимична, субдепрессивна. Депрессия ослабляет иммунную систему. Татьянино тревожно-депрессивное расстройство очевидно. Выскажу предположение, что и Тамара имеет такой же эмоциональный репертуар. И клинико-характерологические особенности этих женщин, и необходимость поддерживать гомеостаз их семейной системы — все требует действий, направленных на защиту от тревоги. Общий механизм избавления от тревоги — отдать ее другому, стоящему ниже по семейной иерархии. Тамара передает свою тревогу Татьяне с помощью попыток сверхконтроля, а чтобы Татьяна позволяла себя контролировать, ей внушалось и внушается чувство жизненной несостоятельности и чувство вины. Татьяна не отделена от матери, ее личностные границы не замкнуты, она присоединена к эмоциональной системе матери. Проще говоря, в контакте с матерью она чувствует ровно то, что чувствует ее мать. Мать чувствует тревогу — и Татьяна чувствует тревогу. Мать в отчаянии — и Татьяна в отчаянии. Каждой при этом кажется, что есть объективные и личные причины для того или иного состояния. Им не понятна иллюзорность этого положения. Тамара говорит Татьяне: «Ты сумасшедшая, с тобой невозможно быть вместе». Татьяна, во-первых, безоговорочно верит этому, во-вторых, обижается на то, что мать ей это говорит вместо того, чтобы помочь ей не быть сумасшедшей и одинокой. И вообще это мать виновата в том, что Татьяна такая. Тамара и Татьяна чувствуют одно и немедленно действуют в соответствии с этим. Кричат и обвиняют друг друга. Это делается еще и для того, чтобы не быть в таком мучительном слиянии, поссориться и отдалиться на время, чтобы передохнуть. Чувствовать, но ничего не делать. Я уж не говорю о том, что действовать вопреки чувствам они не умеют, не считают нужным, им просто это не приходит в голову. Татьяна «выливает» свою тревогу и вину-агрессию на Машу. Это также просто, потому что нет никакой отдельной Маши, а есть присоединенная к конгломерату Татьяна-Тамара часть под именем Маша. Способ передачи своего состояния Маше у Татьяны такой же, как и у Тамары: сверхконтроль, дискредитации, обвинение. Поскольку Маша, как минимум,— третье известное нам поколение в этой семейной системе, на ней груз большего количества поколений, чем, например, на Тамаре, она на низкой ступени семейной иерархии, выливать на нее тревогу пока некуда, и уровень ее функционирования самый низкий — она болеет беспрерывно, делая большое доброе дело для остальной части семейной системы: структурирует время неработающей Татьяны, позволяет ей быть матерью в том узком варианте, который Татьяне доступен: лечить, не давать умирать,— не дает преимущества ни Тамаре ни Татьяне в деле выращивания ребенка, что позволяет их соперничеству оставаться в состоянии равновесия. Плата за гомеостаз — Машино здоровье.

Терапевтическая цель на сегодня — это работать на увеличение Татьяниной дифференцированное™. Моя цель, грубо говоря,— научить Татьяну действовать не только под влиянием чувств и состояний но и в соответствии с разумными целями и здравым смыслом. Если этот процесс начнет происходить в Татьяне и она сможет, находясь в контакте с Машей или Тамарой, видеть и понимать, где их общая эмоциональная система, а где она сама со своими взглядами, позициями, целями, свободной волей, то неразрывная цепь начнет распадаться и вместо нерасчлененного женского сгустка возникнут три разных человека. Может быть, и Маше не придется так часто болеть.

Сейчас мы много говорим с Татьяной об этом. В контакте с собой я стала видеть ее добрую волю, ее рациональные усилия. Она все больше времени думает, чаще молчит. Все реже я наблюдаю автоматическое рассказывание, когда Татьяна с остановившимся взором тоненьким детским голосом рассказывает, что она сказала, что она сделала, как бы не слыша себя, не имея никакого внутреннего отношения к своим словам. Можно назвать несколько эпизодов, когда Татьяна действовала вопреки своему состоянию. Татьяна пошла учиться, приобретать вторую профессию. Ей трудно, она устает, но все равно учится. Пару месяцев она еще и работала. Было не только утомительно, но еще и страшно после многих лет домашней жизни на диване пойти к незнакомым людям, взаимодействовать с ними, оказаться объектом самого разного отношения и оценки. Татьяна все это выдержала, получила некий жизненный опыт. Теперь, по крайней мере, Маше не нужно болеть, чтобы у Татьяны были оправдания тому, почему она сидит дома. Татьяна дописывает диссертацию явно вопреки своему эмоциональному состоянию. Диссертация вызывает отвращение, но Татьяна преодолевает себя. Более всего я ценю те эпизоды, когда Татьяна бесконфликтно общается с людьми. Я отмечаю все случаи общения Тамары и Татьяны, которые не заканчиваются ссорой. Есть случай, когда Татьяна обиделась на своего любовника, но не показала этого, не поссорилась с ним, а продолжала нормально общаться, потому что просчитала, что ссора будет не вовремя, накануне Нового года, может помешать ее намерению встретить с ним праздник.

Видимо, процесс дифференциации и сепарации может ускориться, если будет преодолеваться эмоциональный разрыв Татьяны и Натальи. Это мой следующий шаг в терапии. Мне кажется важным понять, есть ли отличие в семейном функционировании двух сестер. Возможно, их взаимодействие будет положительным ресурсом в процессе сепарации Татьяны.

Описанный выше случай не является примером терапии, проведенной в рамках какого-то одного подхода. Здесь были использованы техники семейной терапии Мюррея Боуэна, приемы стратегической семейной терапии, позитивные коннотации и парадоксальные предписания миланской школы. Я не любитель эклектики и прибегаю к ней, когда случай кажется трудным, а моя работа неэффективной. Видимо, это своего рода суета от бессилия.

Катамнез через 2 года. Маша перестала болеть, Татьяна вышла на работу. Позвонила мне недавно и сказала: «Я просто так звоню, сказать, что у меня все хорошо». Мне было очень приятно. Я стала вспоминать, что же было особенно полезным для этого случая. Диссертацию Татьяна защитила. Видимо, это была хорошая работа, ее сразу опубликовали. Она пошла учиться на менеджера по связям с общественностью и по окончании учебы нашла себе работу. Сначала неудачную, а потом вполне удачную. Маша стала меньше болеть, а мама Тани переключилась на конфликт с младшей дочерью, потому что она нашла мужчину, разумеется, неподходящего. Вот, наверное, что было критическим событием: Тамара переключилась на Наталью, потому что возникла угроза Натальиной сепарации. Под шумок Татьяна и отделилась.

«Мы — герои» — еще один пример семейного мифа

Как правило, в семье хранятся рассказы о героических поступках предков: старых большевиков, партизан, людей, переживших голод, подвергавшихся репрессиям, вырастивших детей в тяжелых условиях и т.п.,— иначе говоря, людей, преодолевших серьезные препятствия и добившихся результатов.

Миф о героях задает определенный стандарт чувствования и миропонимания.

Где герой — там все с размахом, нет радости — есть счастье, нет любви — есть неземная страсть, нет жизни — есть судьба, нет грусти — есть трагедия.

В семье героев часто встречаются хронические нелеченые заболевания: герои не ходят по врачам, это так понятно. В их жизни много трудностей и проблем. У героев всегда высокий стандарт достижений, они принципиальные и непримиримые люди.

Идентифицированный пациент — девушка, которая предприняла попытку суицида после ссоры с мамой. Повод к суициду был совершенно непонятным, это была не единственная и не первая ссора. Надо заметить, что семья эта — югославская, а супервизором этого случая был один из моих учителей — Ренос Пападопулос, он этот случай описал. Он был киприотский грек, учился в Югославии, а потом работал в Южной Африке, Англии и был приглашен своими коллегами из бывшей Югославии на супервизию.

Это была семья высокопоставленных партийных функционеров. Назовем их семьей В. Выяснилось, что у В. замечательное прошлое. Очень молодыми во время Второй мировой войны они были в партизанах, женились, родили детей и всегда занимали высокие государственные посты (события происходят в 1960-е годы). И миф, существовавший в этой семье,— известный «Мы — семья героев» (рисунок 11).

Какое требование к чувствам выдвигает этот миф? В каком «дизайне» существуют герои? Какой драматический жанр предполагает этот миф? Жанр трагедии. Герои существуют в трагедиях, их не бывает в комедиях. Должны быть определенное восприятие жизни и определенное правило, касающееся того, какие эмоции подобает испытывать. Героям подобает испытывать очень сильные чувства, в основном отрицательные. И поэтому для семьи естественным был поступок девочки; они, собственно, не добровольно обратились к психотерапевту, а врачи-психиатры направили их; родителям логика этого поступка была понятна. На ссору с матерью реакция дочери в виде попытки суицида казалась «героям» адекватной. Пока психотерапевт не выявит миф, логика поступков клиентов не будет понятна. Поэтому миф надо уметь определять, это необходимое требование в профессии.

Миф «Мы — герои» узнается легко, можно перечислить правила этого мифа. Он очень популярен. Для людей, которые живут по этому мифу, совершенно необходимы трудности, необходимо преодоление, они за все должны биться.

«Герои» часто говорят, что им в жизни никогда ничего не достается легко, просто так. У них есть специальное переживание преодоления. «Герои» отличаются ригидностью аффекта — могут годами быть в ссоре, не разговаривать, не прощать. Часто они этим гордятся, потому что такое поведение кажется им проявлением принципиальности и стойкости. Ребенка в семье героев воспитывают строго, в качестве наказания лишают удовольствий, нередко применяют порку. Интересно, что в «дружной семье» чаще используют в качестве наказания остракизм.

В России существует специальный вариант «героического» мифа — это миф о «выживалыциках». Выживание в трудных условиях — национальный навык и настоятельная необходимость. Пока жизнь в России была одинаково трудна для подавляющего большинства населения, навыки выживания не составляли основы мифа, они были просто жизненно важны. В эпоху застоя знаком успешного выживания были еда и вещи, несколько более хорошие, чем у большинства. Ценилось умение приготовить из ничего что-то, сшить, связать. Купить что-то дефицитное. Знаки жизненного успеха были просты и иногда достижимы. Понятно, что в этом относительно стабильном мире нашлось место и для детских неврозов, и для семейных дисфункций. Психотерапевты не сидели без работы. В начале 1990-х еда пропала из магазинов, на короткое время ввели карточки. Немедленно произошла оптимизация семейной жизни в дисфункциональных семьях. Неважно, что ребенок плохо учится, зато его можно было поставить в очередь, на него можно купить дополнительные полкило сыра. Многие дети с радостью стали помогать своим родителям. Заслужить любовь и благодарность таким образом было проще, чем пятерками в школе. Их семейный статус сразу вырос, исчезли конфликты. Возникло много спонтанных ремиссий, к психотерапевтам стали обращаться реже.

Для надежного выживания люди шли на риск, стали заниматься бизнесом. Многие из них преуспели, заработали деньги, создали «свое дело», стали владельцами «заводов, газет, пароходов», но продолжали жить жизнью «выживалыциков». С этого момента миф стал дисфункциональным. Исчезла необходимость выживать, однако непонятно было, что делать вместо этого. Несмотря на наличие денег, образ жизни не менялся или менялся неадекватно медленно и трудно. Я знаю много случаев, когда люди годами жили в старых маленьких и бедных квартирах, несмотря на то, что новые дома или новые большие квартиры в роскошных жилых комплексах были построены и полностью обставлены. Они не могли переехать, что-то все время не складывалось. Идея нанять помощников по хозяйству не приходила в голову или вызывала возмущение: «Чужие люди в доме!» Основной признак дисфункционального выживальщика — это развитие депрессии, обычно у главного кормильца на пике успеха. Мечта выживалыцика — «Вот бы все потерять и начать сначала». В то же время страх неудачи, нехватки сил на успешную вторую попытку заставляет выживалыцика вопреки этой мечте сохранять бизнес, не рисковать деньгами, переселять семью в безопасную заграницу, но самому жить мучительной жизнью героя. Понятно, что неизбежные в такой ситуации семейные конфликты не могут изменить миф, а лишь упрочивают его, добавляя необходимые для аутентичного существования выживалыцика трудности и мучения.

Я предполагаю, что существует некая закономерность смены мифа. Например, миф о героях в следующих поколениях нередко преобразуется в миф о спасателях.

«Что бы мы делали без...» В семье обязательно должен быть некий человек, который держит всю семью на вытянутых руках. Понятно, что для того, чтобы всем помогать, необходимо, чтобы эти все были слегка инвалидами, а то получится, что никто не нуждается в спасателе. Спаситель может быть в моральной ипостаси, а может быть и в физической, впрочем, может быть и то и другое вместе. Моральный спасатель нуждается в грешниках. Его семья должна состоять из людей, которые часто делают что-то плохое: пьют, воруют, гуляют, попадают в скверные истории. Спасатель выручает, и только в этом случае и может чувствовать себя спасителем. Грешники благодарят, обещают исправиться и... снова грешат. Физический спасатель выхаживает, лечит, кормит, приносит продукты и т.п. Поэтому его семья состоит из больных, беспомощных, калек, иначе как бы он смог их спасать?

Пример из советского прошлого (рисунок 12)

Семья Д.— два брата, известные ученые. Один брат был репрессирован во время сталинского правления и погиб в лагере. Он занимался «буржуазной лженаукой», был чрезвычайно талантлив, его вклад в мировую науку невозможно переоценить.

Другой брат сделал большую академическую карьеру. Он шел на мучительные компромиссы с властью ради того, чтобы получать инвестиции, создавать приемлемые условия для работы, для защиты опальных ученых.

В те печально известные времена поведение двух братьев было действительно героическим. Миф оформился позже.

Сын второго брата ничего не изменил в динамике мифа. Его дети были очень яркие и талантливые мальчики, и со старшим внуком у дедушки были тесные отношения. Этот внук был надеждой семьи и носителем «героического» мифа. Лет в 19 молодой человек поссорился со своей любимой девушкой и покончил с собой. Все это совпадает по времени с разводом родителей мальчиков. Когда старший брат стреляется, младшему было примерно16 лет, и он, обладая явными актерскими способностями, собираясь поступать в театральный институт, отказывается от этого намерения и посвящает себя помогающей профессии. В какой-то момент у него возникает очень сильное религиозное чувство, он оставляет свою профессию и становится священником.

До самоубийства старшего брата у священника все идет в логике героического мифа. С момента самоубийства брата начинается работа мифа о спасателе. Спасатель состоялся тогда, когда рядом есть те, кого он спасает. Например, дети священника, вопреки традициям семьи, не занимаются наукой, не делают и никакой иной карьеры. Он много занимался своими детьми, учил, наставлял, но большого успеха как истинный спасатель не достиг. Своих прихожан он «спасает» профессионально.

Если спасаешь, обязательно должны быть те, кого необходимо спасать.

Алкогольная семья — яркий пример мифа о спасателе. Понятно, что если женщина выходит замуж за уже сложившегося алкоголика с идеей, что она его вылечит своей любовь,— это полностью осуществившийся спасатель, нашедший свой объект. Союз этих двоих обеспечивает функционирование семейного мифа. Не всегда, однако, необходимый дисфункционал сразу имеется в супружеской паре. Миф может его создать.

Сообщение о том, что требуется алкоголик, проникает во взаимоотношения незаметно. У меня была клиентка — дочь алкоголика и жена алкоголика. Она обратилась для того, чтобы ей помогли изменить семейный сценарий. В процессе терапии она развелась со своим мужем и влюбилась в другого человека. У них завязались отношения, и произошел первый сексуальный контакт. Первыми ее словами после близости были: «Как у тебя с этим делом?» При этом характерным жестом она щелкнула себя по горлу. Тем самым она сообщила молодому человеку, что для нее является самой значимой ситуацией. Если молодой человек в дальнейшем на нее обидится или рассердится, он будет знать, что это — значимая для нее зона, она ему уже все сказала. Очень вероятно, что он напьется, чтобы наказать ее при первом же конфликте. А она, конечно, будет на это реагировать очень эмоционально. Он своей цели, так сказать, достигнет, воздействие на нее окажет. И сформируется специальный стереотип взаимодействия.

Алкоголизм функционально хорошо заменяется депрессивным состоянием партнера. Системная модель спасителя описывает динамику гиперфункциональности и гипофункциональности в семье: тот, кто спасает,— гиперфункционал. Рядом с гиперфункционалом для прочных отношений должен быть гипофункционал. Гипофункциональность задается не только алкоголизмом, наркоманией, но и депрессией. В функциональных семьях также может развиваться динамика гипер- и гипофункциональности. Например, жена может передавать мужу сообщение, что он недостаточно эффективен просто потому, что она сама очень функциональна. Он только соберется что-то сделать, а она уже все сделала. Она — быстрее, энергичнее, и у него формируется ощущение несостоятельности. Один мой клиент рассказывал мне, что в своем первом браке он очень много делал всего по дому. Его первая жена была медлительная и очень нетребовательная. Во втором браке он ничего не делал по хозяйству. Говорил: «Ничего не хочется делать. Жена сама все лучше и быстрее делает, и вообще она всегда недовольна тем, что я делаю». Понятно, что жена была так же недовольна и тем, что муж ничего не делал, не был включен в семейную жизнь.

У меня была клиентка, дивной красоты девочка, гиперфункционал: работала, училась, много помогала родителям. Мама с папой — алкоголики, причем пили они всю жизнь, она росла в этой атмосфере. У мамы с папой брак, так сказать, удачный в том смысле, что гармоничный. Есть детские воспоминания этой клиентки о том, как она ходит мимо двери, где сидят взрослые люди: она точно знает, что они абсолютно ее не замечают и вообще не знают, дома она или нет. Она очень любила бабушку, и та ее любила, воспитывала. В какой-то момент бабушка умирает, и девушка переезжает в ее квартиру, которая находится в том же доме, в котором живут ее родители. Где-то лет с 14 она занималась лошадьми, я не могу сказать, что она стала спортсменкой, но есть девочки, которые пропадают в конюшнях,— такая субкультура. И она была из таких. Лет до 18 там была ее социальная ниша, ее группа. После 18 она начинает работать. В тот момент, когда она ко мне пришла, она была личным секретарем одного банкира и вполне была компетентна, эффективна. Она была замужем. Ей было 21, ему — 36. Он алкоголик, причем алкоголик симптоматический. Молодой человек воевал в Афганистане, получил ранение и контузию, у него опьянение носило такой странный характер — он абсолютно ничего не помнил, а в состоянии опьянения был жутко агрессивен. Запои повторялись через каждые 2 недели, и в его картине мира период запоя выпадал абсолютно.

Из запоя его надо было выводить специально, потому что он просто умирал — его органы не выдерживали такой нагрузки.

В этой семье была интересная динамика смены ролей. Когда он был пьян, она его спасала.

А во всех остальных случаях он ее спасал. Там было такое распределение ролей: в те моменты, когда он был трезвым, он был папой, а она — дочкой, и тогда он обеспечивал соответствующий образ жизни: развлекал, дарил подарки, заботился, вел хозяйство. Когда у него начинался запой, она становилась его мамой.

Клиентка понимала, что она уже больше не в силах это выдерживать, потому что количество алкоголиков в ее окружении превысило ее возможности.

Когда ее муж был в запое, то ей помогали родители, и в этот момент у них был период трезвости. Когда он выходил из запоя, они начинали: «Олечка, папа за пивом пошел...» — такой знак, что теперь у них начинается запой. Она была везде спасателем — и здесь, и там. Когда они ко мне пришли, у нее было абсолютно созревшее решение, что она с этим молодым человеком разводится. Она боялась ему об этом сообщить, потому что думала, что он ее покалечит. Она боялась, что человек с таким прошлым убьет ее. Психотерапия развода удалась — они расстались, она осталась цела и даже поступила в юридический институт.

Это типичный вариант мифа о спасателях, причем в этом случае наблюдались характерные переживания. Эта девушка в своей жизни совершала много рискованных поступков, например, в 2 часа ночи садилась в машину, где были двое мужчин. Она понимала, что есть в этой ситуации некий риск, конечно же, но ее это не пугало, потому что ей было... интересно! Понятно, что, живя со своим мужем, она часто испытывала стресс: ей было страшно и за его, и за свою жизнь — травматические по своей сути переживания. У людей, переживших травматический стресс, формируется система чувствований: жизнь без стрессов им кажется пресной.

В случае, если бы клиентка не знала, сохранять семью или нет, мы бы с ней прорабатывали проблему принятия решения. Для всего есть свои приемы.

Напрашивается вопрос: хотел ли муж сохранить семью?

Да, хотел. Но при этом он понимал, что должен выполнить некоторые условия. Он должен был пойти на прием к психиатру, посещать собрания «Анонимных алкоголиков», не пить, пока он с женой находится в терапии. Но он эти условия не выполнил. Их сексуальный контакт совершенно разрушился, и там не было эмоциональной базы для семьи. Для того чтобы эту семью «реанимировать», должно было пройти гораздо больше времени трезвости, а это не простой момент, потому что сухой алкоголик в чем-то хуже, чем функционирующий алкоголик. С точки зрения обмена веществ, алкоголизм не излечивается, и поэтому алкоголик — он алкоголик всегда. Он может, например, никогда в жизни больше не пить, но у него обмен веществ нарушен необратимо. Когда алкоголик бросает пить, он как бы обрекает свой организм на болезнь, потому что для него здоровье — в пьянстве, болезнь — в трезвости.

У алкоголика есть специальные способы реагирования, и с психологической точки зрения у него развиваются определенные способы компенсации своего «трезвого нездоровья»: он становится ригидным, раздражительным, замкнутым, у него меняются пороги чувствительности; алкоголик со стажем — импотент, и вся система супружеских отношений меняется. И когда работаешь с алкогольной семьей, в какой-то момент жена обязательно скажет: «Уж лучше бы ты пил!»

В последнее время я часто наблюдаю еще один семейный миф. Этот миф особенно ярко проявляется в тех семьях, где утверждается высокая ценность образования, творчества, созидательного труда. Дисфункция часто проявляется у детей в виде школьной дезадаптации. Их миф называется «Мы — люди». Идея мифа состоит в том, что человеческое существо должно совершать в течение всей жизни определенные действия для того, чтобы подтверждать свое специфическое человеческое качество. Если этого не делать, то автоматически происходит «оскотинивание и озверение». Неработающая женщина, которая проводит свои дни у плиты, превращается в курицу, клушу. Люди могут напиваться и превращаться в свиней. «Напился, как свинья», «Напился до поросячьего визга». Сразу вспоминается сказка про сестрицу Аленушку и братца Иванушку, который из копытца напился и козленочком стал. Вообще переход человека в животное и наоборот — мотив многочисленных сказок народов мира. Оборотни, люди-волки, женщины-лисицы, царевны-лягушки из сказок переходят в сценарии фильмов (например, «Люди-кошки» с Настасьей Кински в главной роли).

Интересно, что для того, чтобы переход из одного качества в другое осуществился, нужен некий магический ритуал. Одно из магических действий — половой акт. С его помощью лягушка может превратиться в прекрасную девушку, девушка — в пантеру. Такую же роль половой акт играет в китайских сказках о людях-лисах. Магическими свойствами обладает еда и питье: можно съесть или выпить что-то и потерять человеческий облик. Вообще приобщение к инакобытию через еду и питье — очень устойчивая мысль, которая присутствует как в народных сказках, в первобытных охотничьих обрядах (считалось, что, если охотники съедают печень, допустим, медведя, они становятся такими же неустрашимыми и неутомимыми, как медведь), так и в таинстве евхаристии, когда верующие, выпив вино и съев печенье, приобщаются к крови и плоти Христовой, а через это и к его церкви. В семейном мифе «Мы — люди» роль магического ритуала играют учеба, процесс приобретения знаний, процесс создания неких ценностей, чаще духовных, иногда материальных. Обладание знаниями — вот то, что отделяет человека от «нелюдя», и неважно, идет ли речь о понятиях, которыми обладает криминальный авторитет и его окружение, или о духовных ценностях образованного представителя христианской цивилизации. Носители этого мифа ясно понимают, что специфическое человеческое качество не дается с рождением, а в процессе жизни легко утрачивается. В такой семье маленьких детей часто ласково называют рыбками и зайчиками. Они еще не вполне люди. Чуждых по духу ругают: скотина, гад. Овладение знаниями носит ритуальный характер. Например, в такой семье могут читать некоторые книги не потому, что они нравятся или увлекают, а потому что они считаются культурным событием, к нему надо приобщиться. Если этого не делать, то можно опуститься, а там уж и вовсе обнаружить себя на четвереньках. Дети обязательно должны учиться, учиться хорошо. Если ребенок плохо учится, то он может так и не превратиться в человека. Поэтому цена ошибки, цена незнания очень высоки. Часто именно из-за такой избыточной реакции родителей на неуспех у ребенка развивается невротический страх неуспеха и отказ от той деятельности, где неуспех значим. Сегодня нарушения познавательной деятельности у детей из семьи «людей» приобрело особенно драматический характер, потому что в разных поколениях оказались разными способы получения информации.

Родители еще получают информацию из книг, а дети уже перестали читать. Общего багажа знаний не будет, поэтому невозможно узнать, произошло ли превращение в человека или нет. Именно поэтому школьные отметки становятся единственным индикатором, поэтому и школьные неврозы, по моей статистике, стали встречаться чаще. Получение двух, а то и трех высших образований — обычное дело в семье «людей», я не говорю о золотых медалях и красных дипломах. Дети болеют, в доме беспорядок, а мама учится, чтобы не превратиться в курицу. Текут краны, и не закрываются форточки, но папа неотрывно смотрит новости и читает газеты, без этого он станет тюленем.

Такие семейные мифы часто встречаются в практике психологического консультирования. Работа с семейными мифами проста и сложна одновременно. Стратегия схематична: ритуалы, которые поддерживают миф, заменяются ритуалами, которые этот миф не поддерживают. Сложна тактика, она штучная, уникальная для каждой семьи. Необходимо вычислить, в каких поведенческих ритуалах проявляет себя миф в данной семье. С помощью какого взаимодействия и кого с кем он воспроизводится. Так же очень важно понять, когда, в какие моменты возникают эти взаимодействия, что является «пусковым механизмом». Понятно, что эти взаимодействия уникальны для каждой семьи. После этого надо изобрести некий другой ритуал, другую поведенческую последовательность, которая должна осуществляться именно тогда, когда совершался ритуал, поддерживавший миф. Отдельный вопрос о том, как предписать этот новый ритуал семье, чтобы люди стали его выполнять. Это специальные техники предписания, которые заслуживают отдельного разговора. В одной алкогольной семье, где спасателем была жена, ритуал спасения заключался в том, что все откровенные душевные беседы происходили тогда, когда муж бывал пьян. Жена отвлекала его на себя, полагая, что он меньше выпьет, если будет с ней разговаривать или заниматься любовью, насколько это возможно было для него в тот момент. Когда он был трезв, были ссоры и конфликты. Жена надеялась, что в трезвом состоянии он скорее поймет, как она страдает от его пьянства, если она будет ссорится с ним и обижаться на него. Был предложен другой ритуал — доброжелательно игнорировать пьяного мужа, а в период трезвости не выяснять отношений, наоборот, делать все, что можно для сближения. Наряду с медикаментозным лечением алкоголизма это позволило сломать динамику гипо- и гиперфункциональности, жена перестала спасать пьяницу-мужа.

Стратегия работы с мифом «Мы — дружная семья» часто заключается в изменении границ подсистем в семье. Например, «миланцы» предложили некий ритуал по замыканию границ нуклеарной семьи идентифицированного пациента и по отделению ее от расширенной «дружной семьи». Кроме того, необходимо было ввести применение некоторых специальных техник и процедур для того, чтобы отрицательные чувства, для которых в «Дружной семье» обычно нет места, были высказаны и приняты. В «дружной» семье обычно не выделяется супружеская подсистема. Дети, родители — все в одном клубке. Очень полезно в этих случаях применять постоянное предписание М. Сельвини Палаццоли. Супругам рекомендуется неукоснительно раз в неделю проводить сутки вместе, вне дома и без детей.

Для «выживальщиков» более подходят парадоксальные ритуалы, возвращающие их в ту нищету, от которой они так старались уйти.

Работа с семейными мифами сложна и увлекательна. Эффект в семейной системе наступает медленнее, чем в случаях индивидуальной работы, но, наступив, он часто поражает всех участников процесса своей масштабностью.

Могут ли составлять семью люди с разными семейными мифами?

Должно быть совпадение мифов, иначе семья не состоится. Представьте себе девочку из псевдосолидарной семьи с мифом «Мы — дружная семья», в этой семье на все случаи жизни есть подобающие правила. У псевдосолидарной семьи есть правила: «Учитель всегда прав», «Начальник всегда прав», «Все должно быть прилично». Вот в такую семью человек-бунтарь попасть не может, потому что он не может там никому понравиться.

Семейный миф бывает необходим, когда он функционален. Скажем, миф «Мы — дружная семья» функционален в трудных или опасных условиях жизни. Людям кажется, что они могут выжить только вместе. В единстве — сила.

Миф становится дисфункциональным, когда уже не требуется такого объединения. Вспомним семью, которая жила в деревне. Вот когда они жили в деревне, ценность единства в расширенной многопоколенной семье была функциональной. Это знание еще не стало мифом, а когда они переехали в город, это знание стало дисфункциональным, потому что мешало развитию отношений в нуклеарных семьях; вот тогда оно и стало мифом.

Любой народ, переживший геноцид, считает, что выжить можно только вместе, поэтому миф про дружную семью очень популярен. В странах, где, скажем, 200 лет не было никакой войны, этот миф сходит на нет, там не наблюдается сильной связи поколений. А в странах, где были какие-то социальные катаклизмы, он очень актуален. Есть специальные наблюдения за израильской моделью семьи, и там это называется осадная ментальность, особенно среди переселенцев в первом поколении. Они живут, как в осажденной врагами крепости: чувствуют внешнюю угрозу, подозрительны, недоверчивы. Безопасность ощущается только среди своих — внутри семьи. Для американцев, которые эмигрировали давно, это неактуально, а для тех, кто эмигрировал недавно, актуально. В чуждой культурной среде можно очень просто создать общность. Для этого есть простой ход — не учить язык. Я наблюдала русскую общину в Сан-Франциско, там многие поколения говорят только по-русски. Женятся только на русских. Представляете, какие это крепкие семьи!

Можно привести пример сепарации, эмоциональной независимости. Допустим, мама недовольна своим взрослым ребенком. Эмоционально зависимый ребенок будет чувствовать вину или возмущение всегда, даже если рационально он понимает, что ни в чем не виноват. Его общение с мамой будет определяться вот этими его чувствами. Эмоционально независимый человек не будет чувствовать ничего такого, если он считает, что он прав. В лучшем случае он будет сожалеть о том, что его мама испытывает неприятные для нее самой чувства. При этом его собственный эмоциональный мир не затронут, он сам им владеет, а не другие люди. Мамино недовольство не является трагедией.

Какие мифы есть в других культурах?

По этому предмету у меня нет собственных наблюдений. Есть некоторые описания в книге Пэгги Пэпп «Семейная терапия и ее парадоксы». С Америкой сложно, так как там реальность более разнообразна, и мне, например, как человеку иной культуры, многое непонятно. Там безопасная внешняя среда. Когда ситуация безопасна, больше вариантов выживания. Когда среда опасна, способы выживания ограниченны; когда среда безопасна, способы выживания и адаптации становятся почти неограниченными, и это понятно. Это простая вещь. Возьмем ситуацию с трудным выживанием, например тюрьму. Чтобы выжить, человеку нужно знать правила, а правила — очень жесткие. Если новичок попадает в тюрьму, он должен знать, что именно нужно отвечать на ритуальные вопросы, как себя вести. Там есть особые системы проверок. Об этом много было написано. Существует один и только один способ выживания. Если кто-то ошибся и не так ответил, просто будет спать рядом с парашей, или подвергнется изнасилованию, или попадет в касту неприкасаемых. В суровых условиях способы выживания немногочисленны и жестко определены. А например, культура Америки, где не было военных действий, за исключением Гражданской войны Севера и Юга, позволяет использовать многие способы выживания.

---

Дата добавления: 2019-07-17; просмотров: 222; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!