Возникновение тотемистической обрядности

Таким образом, нами установлено, во‑первых, что находки в Драхенлохе, Петерсхеле, Вильденманнлислохе, Клюни, Зальцофепе, Ильинке, Ильской, Схул и Тешик‑Таш связаны с праздни­ками, являвшимися предшественниками зоофагических праздни­ков современности, во‑вторых, что зоофагические праздники в своей исходной форме носили тотемистический характер. Из этого следует вывод, что объектом ритуальной заботы в перечисленных выше стоянках было тотемное животное, что памятники типа Драхенлох являются в своей сущности тотемистическими.

Этот вывод находит свое полное подтверждение в одной важ­ной особенности находок в Драхенлохе, Петерсхеле, Вильденманнлислохе, Ильинке, Ильской, Схул, Тешик‑Таш. Эта особен­ность заключается в том, что в каждой из перечисленных выше стоянок объектом ритуальной заботы являлись череп и кости животных одного лишь вида, причем во всех без исключения случаях животных того вида, остатки которого преобладали в данной стоянке. Иначе говоря, во всех без исключения случаях объектом ритуальной заботы были черепа и кости животных лишь того вида, который являлся главным и основным объектом охотничьей деятельности обитателей данной стоянки. Эта осо­бенность перечисленных выше находок получает свое полное объяснение, если принять во внимание, что тотемизм в своей пер­воначальной форме был органически связан со специализацией охотничьей деятельности, что при его зарождении тотемом стано­вилось животное, являвшееся главным объектом охотничьей дея­тельности членов человеческого коллектива.

Вывод о тотемистическом характере перечисленных выше на­ходок находит свое полное подтверждение и в их датировке. Дра­хенлох большинство исследователей единодушно относит к числу стоянок типа нижнего горизонта Ля Микок (Бонч‑Осмоловс к и й, 1928, стр. 52; Ефименко, 1934а, стр. 108; Б о р и с к о вский, 1935, 1—2, стр. 17, 38; Mac Curdy, 1924, I, р. 141). Ос­тальные памятники относятся к позднему или финальному мустье (см.: Шдопл1чко, 1949; 3амятнин, 1950; Ефименко, 1953, а также главы VII и VIII настоящей работы).

Таким образом, появление первых памятников данного типа относится именно к той эпохе, которую имеются достаточные ос­нования рассматривать как период возникновения и расширения сферы половых и пищевых табу, как время осознания единства человеческого коллектива, которое могло произойти лишь в фор­ме тотемизма.

Именно в том факте, что осознание единства первобытного ста­да произошло в иллюзорной тотемистической форме, и следует искать ключ к разгадке находок в Драхенлохе, Петерсхеле и им подобным.

Сущность тотемистической формы осознания единства чело­веческого коллектива, как уже указывалось, состояла в том, что это единство было осознано людьми как общность всех членов кол­лектива и всех животных тотемного вида. Каждый член коллек­тива рассматривался как животное тотемного вида, а каждое жпвотное тотемного вида — как член человеческого коллектива. С появлением тотемизма и тем самым взгляда на животных вида, ставшего тотемом, как па членов данного первобытного стада, на них должно было распространяться действие всех правил, регу­лирующих отношения между членами коллектива, и прежде все­го норм, предписывающих воздержание от каннибализма и забо­ту о каждом члене коллектива.

Отказываться от соблюдения эгих норм в отношении к жи­вотным тотемного вида пралюди не могли, ибо это угрожало под­рывом единства человеческого коллектива. Прямой отказ от соблюдения норм, регулирующих отношения реальных членов пер­вобытного стада, по отношению к иллюзорным его членам, каки­ми были животные тотемного вида, открывал возможность отказа от соблюдения этих норм и в отношении к действительным чле­нам коллектива. И в то же время пралюди не могли прекратить охоту на животных тотемного вида, ибо последняя была главным источником их существования. Формирующиеся люди не могли ни руководствоваться в отношении к тотемным животным нормами, регулирующими отношения внутри коллектива, ни отказаться от соблюдения этих норм в отношении к животным тотемного вида.

Единственным выходом из этого противоречия было возник­новение символического отказа от поедания тотемного животного и символической заботы о нем, возникновение символического со­блюдения по отношению к тотемному животному норм, существу­ющих в первобытном стаде, при действительном сохранении в не­прикосновенности существовавшего положения вещей. Вместо ре­ального отказа от поедания тотемного животного возникло подо­бие отказа от его поедания. Это подобие отказа, надо полагать, проявилось в строжайшем запрете поедать какие‑либо определен­ные части животного. Таким образом, вместе с тотемизмом воз­никла и табуация тотемного животного, но эта табуация касалась не всего животного, а лишь его отдельных частей, скорее всего тех, которые не представляли для людей особой пищевой ценно­сти. Вместо реальной заботы о тотемном животном возникло подобие заботы о нем. Подобие заботы о тотемном животном при­няло форму заботы о части тотемного животного, причем, веро­ятно, о той его части, употребление которой в пищу было запре­щено [96]. Находки в Драхенлохе, Петерсхеле и им подобные на­глядно свидетельствуют о тех формах, которые принимала в му с тв­ерскую эпоху забота о тотемном животном.

К этому нужно добавить, что находки в Драхенлохе, Петорсхеле и т. д. говорят не только о существовании тотемизма в мустьерскую эпоху. Они свидетельствуют о том, что у неандертальцев, даже ранних, наряду с реальной практической деятельностью су­ществовала деятельность иллюзорная, символическая, магическая, что у них наряду с логическим образом мысли существовал и магический. Невозможно допустить существование Подобия за­боты о тотемном животном и особенно подобия отказа от его поедания без допущения существования магического образа мыш­ления. Тотемизм с самого своего возникновения был неразрывно связан с магией. Вся тотемистическая обрядность была магиче­ской.

Но тотемистическая обрядность не исчерпывалась ритуальной заботой о некоторых частях и остатках тотемных животных. По­следняя была заключительным моментом целого цикла обрядов, связанных с поеданием тотемного зверя. Чтобы понять процесс возникновения этой обрядности, нужно прежде всего вспомнить тот факт, что, начиная примерно с середины позднего ашеля —■ раннего мустье, жизнь первобытного стада стала складываться из чередующихся периодов полового воздержапия, которые од­новременно были периодами интенсивной хозяйственной дея­тельности, и периодов оргиастических праздников, свободных от хозяйственных забот.

Периоды полового воздержания прежде всего охватывали вре­мя подготовки к охоте и самой охоты. Вполне понятно, что удач­ное завершение охоты, в результате которого неандертальцы по­лучали значительное количество пищи, достаточное для того, что­бы более или менее беззаботно прожить некоторое время, озна­чало конец периода полового воздержания и начало очередного оргиастического праздника п. Вследствие всего этого, начиная примерно с середины позднего ашеля — раннего мустье, поеда­ние убитых животных после удачной охоты стало неотъемлемой частью возникших в этот период оргиастических промискуитетных праздников первобытного стада. Эти праздники с самого на­чала в качестве своего необходимого момента включали коллек­тивное пиршество, коллективное поедание убитых на охоте жи­вотных [97]. Так как на пиршестве, которым открывался такой праздник, чаще всего поедалось животное вида, ставшего тоте­мом коллектива, то он, возникая, все в большей и большей сте­пени становился праздником и тотемистическим. Это происходи­ло по мере того, как различного рода действия, совершаемые пралюдьми во время этого праздника, первоначально не имевшие никакого ритуального значения, превращались в магические об­ряды, так или иначе связанные с тотемным животным.

Магическому осмыслению подвергались, в частности, совершав­шиеся во время праздников половые акты. Половые акты, а сле­довательно, и зачатия были возможны лишь во время периоди­чески наступающих промискуитетных праздников. Это не могло не иметь своим следствием определенную периодичность в на­ступлении родов у женщин коллектива. Результатом было осо­знание связи между оргиастическими праздниками и рождением детей, а в конце концов и осознание связи между половыми ак­тами и рождением детей. Однако действительную природу связи между половыми сношениями и рождением детей формирующие­ся люди понять не могли. Она была осознана ими как связь ма­гическая. Половой акт был осознан ими как действие, магиче­ским образом способствующее рождению детей, как магический акт [98].

Так как животные тотемного вида рассматривались людьми как существа той же «породы», того же «мяса», что и они сами, то половые акты, совершаемые во время праздников, стали рас­сматриваться как действия, способствующие размножению и то­темного животного. Формирование такого взгляда на половые акты способствовало стремлению людей во что бы то ни стало найти средства, которыми они могли бы обеспечить изобилие промыслового зверя и тем самым удачу в охоте [99].

С появлением взгляда на половые акты как на средство обес­печения размножения тотемного животного в число обрядов тоте­мистического промискуитетного праздника вошло имитирование полового сношения с убитым зверем. О существовании такого об­ряда в позднем палеолите свидетельствуют многочисленные ри­сунки, изображающие половой акт между человеком и животным (Богаевский, 1934, стр. 56 сл.; Гущин, 1937, стр. 107; Ок­ладников, 1950а, I — II, стр. 324). Подобного рода обряды или их пережитки зафиксированы в не столь уж отдаленном прошлом у довольно большого числа народов и племен (Briffault, 1927, III, р. 189—190; Попов, 1937, стр. 202; Сообщение Б. О. Долгих об эвенках района Хантайского озера). Кроме того, у всех народов мира было отмечено существование, по‑видимому, восходящих к этим обрядам мифов, легенд, преданий, сказок, повествующих о половых отношениях между людьми и животными.

По мере того, как тотемное животное все в большей и большей степени становилось центральным объектом оргиастического празд­ника, все большее число действий, совершаемых людьми во время этого праздника, приобретало ритуальный характер. Кроме того, в состав праздничной обрядности начали входить и такие риту­альные действия, которые первоначально возникли независимо от праздника. К числу их прежде всего следует отнести магические обряды, возникшие из репетиций, имевших место перед охотой. Так как главным объектом охоты было тотемное животное, то эти магические обряды были одновременно и тотемистическими. В ре­зультате они стали совершаться но только перед охотой, но п после нее во время тотемико‑оргиастического праздника. Включение об­рядов, представлявших магическую инсценировку охоты, в состав праздничной обрядности оказало на них обратное влияние. Маги­ческие обряды, совершаемые перед охотой, начали включать в себя, кроме инсценировки охоты, инсценировку поедания магически убитых зверей 13.

Во время совершения обрядов, представлявших инсценировку охоты на тотемное животное, исполнители рядились под это жи­вотное и подражали его движениям. В этом, вероятно, нужно ви­деть один из истоков тотемистических танцев, хотя, по‑видимому, не главный и основной. Как указывалось в главе XI, имитирование движений животного было не только моментом охотничьей мас­кировки, но и средством накопления и передачи охотничьего опыта от одного поколения к другому, причем столь важным, что оно выделилось в самостоятельный вид деятельности, отличный от охоты и совершаемый в свободное от охоты время. Выделившееся в самостоятельный вид деятельности имитирование действий живот­ного, которое совершалось охотниками, ряженными под животное,' по тем же причинам, что и репетиция охоты, превратилось в маги­ческий обряд. Вполне понятно, что этот обряд был одновременно и тотемистическим, ибо люди, соворшавшие его, маскировались под тотемное животное и подражали его движениям. Так возникли тотемистические пляски, ставшие важнейшей составной частью обрядности зоофагического тотемико‑оргиастического праздника.

Огромное значение тотемистических плясок состояло в том, что они в наглядной форме демонстрировали основную идею тотемиз­ма — идею общности членов коллектива и животных тотемного вида и тем самым способствовали осознанию каждым членом кол­лектива своей общности со всеми остальными его членами, спо­собствовали укреплению единства первобытного стада.

Признание убитого тотемного животного членом человеческого коллектива было одним из основных мотивов тотемико‑оргиасти­ческого праздника пралюдей. Центральным объектом этого празд­ника были, насколько можно судить по зоофагический праздникам народов Северной Азии и Северной Америки, головы убитых жи­вотных, которым воздавались почести как членам коллектива. Последним актом праздника была, как об этом говорят находки в Драхенлохе, Петерсхеле и т. п., ритуальная забота об остат­ках тотемного животного и прежде всего о его голове.

Обрядовая забота об остатках тотемного животного, которой завершался праздник, мало чем по существу отличалась от за­боты об умершем члене коллектива. В связи с этим тотемико‑оргиастический праздник приобретал еще один аспект. Он стал помимо всего прочего поминками об умерших членах коллек­тива. Закреплению за праздником такого аспекта во многом способствовало такое обстоятельство, как, вероятно, нередко имев­шая место во время охоты, предшествовавшей празднику, гибель тех или иных членов коллектива. В последнем случае тотемико‑оргиастический праздник становился поминками по погибшим охот­никам. Этот аспект зоофагического праздника сохранился до са­мого последнего времени. Связь медвежьего праздника с поминками по умершему члену коллектива отмечена у таких народов Даль­него Востока, как нивхи, ульчи, орочи, айны (Пи л су дек и и, 1914, стр. 67—68, 144—147; Золотарев, 1933, стр. 63; 1939а, стр. 106; С. Иванов, 1937, стр. 14; Б. Васильев, 1948, стр. 102).

Таким образом, тотемистический праздник пралюдей был слож­ным явлением, имевшим несколько разных аспектов и включавшим в себя немало самых разнообразных моментов. Он выступал однов­ременно и как коллективное пиршество, важнейшим моментом ко­торого было ритуальное поедание мяса убитого тотемного живот­ного, и как половая оргия, и как поминки по умершем члене кол­лектива., и как система магических обрядов, имевших целью обеспечить как размножение тотемного животного, так и удачу охоты на него, включал в себя и воздавание почестей голове уби­того тотемного зверя, и ритуальную заботу об его остатках, и испол­нение плясок, заключавшихся в имитировании движений тотем­ного животного ряженными под него людьми. И, наконец, он включал в себя в качестве момента обряды инициации юношей и девушек, первоначальная неразрывная связь которых с оргиастиче­скими праздниками была раскрыта в одной из предшествующих глав (X).

К этому возникшему в эпоху первобытного человеческого стада многоплановому празднику генетически восходит множество празд­ников, обрядов, обычаев и поверий, зафиксированных этнографа­ми у самых различных народов земного шара.

Вряд ли могут быть сомнения в существовании генетической связи между этими первобытными праздниками и зоофагическими, в частности медвежьими, праздниками обских угров, нивхов, айнов и других племен и народов. В медвежий праздник почти всех на­родностей Сибири вошли такие моменты первобытного тотемисти­ческого празднества, как ритуальное поедание убитого животного, воздавание почестей его голове,1 ритуальная забота о черепе и кос­тях животного, осмысленная как обряд, обеспечивающий возрож­дение зверя. У части народностей медвежий праздник был связан с поминками по умершему сородичу. И, наконец, в медвежьем празднике некоторых народов обнаруживаются пережитки тоте­мистических плясок, а также обрядов магического размножения тотемного животного. В пережитках последних обрядов содержатся намеки на былой оргиастический характер этого праздника.

В интичиуму австралийцев вошли такие моменты первобытного тотемистического праздника, как обряды магического умножения тотемного животного и в качестве пережитка ритуальное поедание его мяса. В празднествах австралийцев, совершаемых по случаю инициаций Юношей, кроме посвятительных обрядов, обнаружива­ются еще два момента первобытного тотемистического праздника: тотемистические пляски и в пережиточной форме промискуитетные отношения.

Черты первобытного тотемистического праздника отчетливо проступают в описаниях шабаша ведьм,. Шабаш ведьм рисовался в легендах и поверьях славянских и германских народов праздни­ком, включающим в себя такие моменты, как пиршество, во время которого поедалось мясо убитых животных, пляски в звериных шкурах и, наконец, оргия. Проступают в описаниях шабаша ведьм и пережитки ритуального отношения к черепу и костям уби­тых животных (Афанасьев, 1869, III, стр. 473—484; Штерн­берг, 1936, стр. 228—230; Runeberg, 1947, р. 225—239).

Явственные отзвуки первобытных тотемико‑оргиастических празднеств чувствуются в таких праздниках восточных славян,1 как Коляда (Святки), Масляница, Купала. Вплоть до XX в. в свя­точных увеселениях русского народа сочетались такие моменты, как обрядовое заклание и поедание животного, ритуальное отно­шение к его голове, игры в убиение животного, ряжение под мед­ведя, козу и других животных, известная разнузданность половых отношений, игры и пляски эротического характера, сцены шуточ­ного погребения покойника (Афанасьев, 1865, I, стр. 717—718; А. Смирнов, 1875, стр. И; Ушаков, 1896, стр. 200; Шейн, 1898, I, вып. I, стр. 325—331; С. Максимов, 1903, стр. 297—303; 3 войко, 1914, стр. 133; Зеленин, 1915, II, стр. 779, 835; Ка­таров, 1918, стр. 37—40; Мансуров, 1930, IV, стр. 10). Соче­тание некоторых из этих моментов мы находим в святочных обря­дах белорусов (Ш е й н, 1887, I, ч. I, стр. 99—105; Довнар‑Запольский, 1909, стр. 304—307; Зеленин, 1915, II, стр. 692; Шайке вич, 1933, стр. 141 — 142). Сочетание ряжения под жи­вотных с пережитками свободы половых отношений является характерным для Масляницы и Купальского праздника (А. Смир­нов, 1875, стр. 11; Веселовский, 1894; Кагаров, 1918, стр. 45—54). Генетически восходящим к убиению тотемного жи­вотного, обрядовому чествованию и поеданию его во время тотемико‑оргиастического праздника и следующему за ним ритуальному захоронению его остатков следует, по‑видимому, считать обряд чествования и последующего уничтожения (разрывания, сожже­ния, потопления) куклы, чучела или другого предмета, присущий многим праздникам как восточных славян (Масляница, Русальная неделя, Купала), так и народов Западной Европы (С у м ц о в, 1890; Шейн, 1898, I, вып. 1; Аничков, 1903, I; Зеленин, 1916; Фрезер, 1928, III; Зернова, 1932; Пропп, 1961, 1963). Про­исходивший обычно в обстановке веселья, а иногда и прямо разгу­ла, обряд этот в своей первоначальной форме имел целью обеспе­чить размножение животных и плодородие почвы (Пропп, 1961, 1963).

Как отдаленные пережитки первобытных тотемистических праздников следует, по всей вероятности, рассматривать отличав­шиеся необузданным весельем поминальные пиры многих наро­дов, в частности славянскую языческую тризну (Афанасьев, 1869, III, стр. 292; Штернберг, 1936, стр. 208 — 209), а также отмеченное у многих этнических групп (черкесы, гавайцы, микро­незийцы о. Яп, меланезийцы о‑вов Адмиралтейства, акан, бецилео Мадагаскара, ингалики Аляски) сочетание похорон с разнуздан­ностью половых отношений или ее разнообразными пережитками («Религиозные верования народов СССР», 1931, II, стр. 52; Лис янский, 1947, стр. 127; Миклухо‑Маклай, 1951, III, ч. I, стр. 260, 463, 504; Загуменный, 1961, стр. 131; A. Ellis, 1877, р. 240; Hartland, 1910, II, р. 155).

Сказанное выше о первобытных тотемико‑оргиастических празд­никах проливает свет на происхождение целого ряда мохментов свадебной обрядности, в частности зафиксированного у русских, украинцев, белорусов, немцев обычая ставить на свадебный стол свиную голову, которую не едят в первый день или даже до конца свадьбы (Сумцов; 1881, стр. 114; Шейн, 1900, I, вып. 2, стр. 739; Зеленин, 1915, II. стр. 773; Гагенторн, 1926, стр. 185; Кагаров, 1929 а, стр. 181), и сходного обычая с конской головой у якутов (С е р о ш е в с к и й, 1896,1, стр. 538), отмеченного у древ­них индейцев, античных греков, римлян, русских, белорусов, укра­инцев, южных славян, жителей Сардинии и Сицилии, шведов, эстон­цев, саамов, коми‑зырян, татар обряда сажания молодых на шкуру, вывороченную мехом вверх шубу или ковер, засвидетельствован­ного у русских, украинцев, белорусов, шведов, мордвы обрядового ряжения в день свадьбы иод животных, чаще всего медведей (Снегирев, 1837, IV, стр. 126, 153; Терещенко, 1848, II, стр. 196, 270, 273, 457, 471; Сумцов, 1881, стр. 109‑110, 204; 1886 а, стр. 27, 35 — 36; О х р и м о в и ч, 1891, стр. 56, 65, 69; Е ‑и й, 1899, стр. 141; Шейн, 1900, I, вып. 2, стр. 570, 602, 629, 659, 739; Довнар‑Запольский, 1909, стр. 119 — 135; Баран о в. 1910, стр. 128; Зеленин, 1914, I, стр. 132, 187, 352, 377; 1915, II, стр. 690, 741, 857, 957; «Северновеликорусская свадьба», 1926, стр. 45, 62, 72, 117 и др.; Кагаров, 1929а, стр. 163, 176, 180— 181; Н. Воронин, 1941, стр. 167, 172 — 173; Н. Н и к о л ь с к и й, 1956, стр. 96 — 192), и, наконец, на происхождение очень своеобразного шведского обычая, заключавшегося в том, что на свадьбе «уби­вали» ряженного под медведя человека и «пили его кровь» (Н. В оронин, 1941, стр. 167, 172).

---

Дата добавления: 2019-03-09; просмотров: 81; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!