Этнографические данные о страхе перед мертвыми и формах его проявления

Понятие «страх перед мертвыми» является довольно неопределенным. Под ним можно понимать как страх перед самим мертвецом, перед трупом, так и страх перед душой покойника. Возникает во­прос, боялись ли неандертальцы только собственно мертвецов, или у них уже возникла вера в души и они испытывали страх перед духами умерших.

Г. Люке придерживался второго мнения. Говоря о страхе перед мертвыми, он имел в виду главным образом страх перед душами умерших. По его мнению, неандертальцы верили в то, что мертве­цы продолжают после смерти вести жизнь, аналогичную земной, и поэтому боялись их и принимали меры самозащиты против них (стр. 36). Но эта точка зрения не находит подтверждения в имею­щихся фактических данных. Особенности неандертальских погре­бений свидетельствуют о том, что живые боялись не духов умер­ших, а самих мертвецов, принимали меры защиты не от душ умер­ших, а от самих покойников, от трупов. Неандертальцы связывали трупы, помещали их в ямы, закладывали землей и камнями. Не могут служить доказательством существования у неандертальцев веры в загробную жизнь и находки рядом со скелетами остатков пищи и орудий. Как мы уже указывали выше, эти находки могут иметь и иное объяснение. Нет ни одной черты неандертальских погребений, которая могла бы послужить бесспорным доказатель­ством существования у неандертальцев веры в души и загробную жизнь.

Но особенности неандертальских погребений, свидетельствую­щие о том, что неандертальцы принимали меры защиты не от душ, а от трупов, взятые сами по себе, в отрыве от исторической перспективы, не представляют собой и неопровержимого доказатель­ства того, что у неандертальцев веры в души и загробную жизнь не существовало. Бесспорен факт, что у всех племен и народов, обладавших развитыми анимистическими представлениями, отме­чено существование погребальных обрядов, которые невозможно истолковать иначе, как меры защиты от опасности, исходящей не от душ умерших, а от самих мертвецов, от трупов.

Для решения вопроса о том, существовала ли у неандерталь­цев вера в души и страх перед душами умерших, нужно рассмот­реть отношение живых к умершим в историческом развитии.

Определенное противоречие между погребальными обрядами и верованиями, существующее у народов с развитыми анимисти­ческими представлениями [80], нельзя объяснить иначе, как резуль­тат отставания развития обрядов от развития верований. Обряды, как известно, всегда являются более консервативными, чем веро­вания. Уже это позволяет сделать вывод, что первоначально су­ществовал лишь страх перед трупами, что вера в души и боязнь их представляет явление более позднее. Правильность такого вывода доказывается характером самих анимистических верований.

Важнейшей бросающейся в глаза особенностью анимистиче­ских представлений является проведение довольно четкого разли­чия между отношением к живым души человека, недавно скончав­шегося, и отношением к ним душ людей, после смерти которых прошел определенный промежуток времени. Души умерших, проч­но утвердившихся в своем новом положении, образуют обычно об­щество, подобное обществу живых и поддерживающее с последним более или менее тесные отношения. Отношения покойников такого рода к живым во многом напоминают отношения, существующие между живыми. Они могут оказать услуги живым, могут вредить им, но лишь в том случае, если последние навлекли на себя их не­довольство. Гнев покойников можно отвести, задобрив их дарами, различного рода обрядами и т. п.

Совершенно иной характер носят отношения к живым покой­ников в течение более или менее определенного, обычно непродол­жительного промежутка времени после смерти. В течение этого периода покойник безусловно опасен для живых, причем опасность эта прежде всего состоит в том, что он всеми силами старается увлечь за собой своих родных и близких. По верованиям многих народов, пишет Л. Леви‑Брюль (1930, стр. 268—269), новоумер­шие «вообще дурно настроены и готовы причинить зло тем, кто их пережил. Не имеет значения в данном случае даже то, что они были любезны и добры при жизни. В новой обстановке характер их совершенно иной, они раздражительны и мстительны, быть может потому, что они несчастны, слабы и болезненны в течение того времени, пока разлагается их тело... У племени бана в Камеруне „как бы добр ни был покойник при жизни, но стоило ему испус­тить дух, чтобы его душа стала помышлять лишь о том, чтобы причинить зло“. Зловредное действие новоумершего может про­явиться в тысяче разных форм. Боятся прежде всего, чтобы он не попытался увлечь за собой одного или несколько человек из жи­вых... Если как раз в этот момент кто‑нибудь из родных заболева­ет или умирает, то все знают, откуда исходит удар». Однако страх перед умершим «жив лишь в первое время после смерти. С те­чением времени живые успокаиваются» (стр. 272).

Не приводя больше примеров, которые в изобилии можно по­черпнуть из этнографической литературы, отметим лишь, что про­ведение различия между поведением души в первый период после смерти и ее поведением в последующее время отмечено в виде пережитка у народов, достигших высокой ступени развития. Так, например, у русских, украинцев, белорусов, коми вплоть до XX в. существовало верование, что души покойников в течение 40 дней или 6 недель после смерти бродят по земле, являются в свой и чужие дома и нередко стремятся причинить живым неприятности. После истечения этого срока они отправляются в загробный мир (Бондаренко, 1890, стр. 117; Ушаков, 1896, стр. 178; Шейн, 1900, I, вып. 2, стр. 780, 794; Довнар‑Запольскнй, 1909, стр. 304; Костоловский, 1913, стр. 248; 3войко, 1914, стр. 87, 98; Зеленин, 1914, I, стр. 338, 352, 358; 1915, II, стр. 588, 858, 860; Даль, 1957, стр. 927).

Разгадку различия между отношением души новоумершего к живым и отношением к ним покойника по истечении определен­ного периода времени после смерти можно найти, если детальнее рассмотреть представление о душе, существующее у народов и племен, стоявших на сравнительно низких ступенях развития. Почти у всех этих племен и народов существовала вера в наличие у человека не одной, а нескольких отличающихся друг от друга душ (Вундт, 1910, стр. 52—120; Штернберг, 1936, стр. 307— 314; Тэйлор, 1939, стр. 268 сл.; Анисимов, 1958а, стр. 56— 87; Чернецов, 1959; Чеслинг, 1961, стр. 130; Шаревская, 1964, стр. 56, 59, 67‑68, 75 сл.; Roth Ling, 1891, p. 117; Karsten, 1935, p. 52—56). Так, например, по верованиям обских уг­ров, у человека существует в зависимости от пола от четырех до пяти душ (Чернецов, 1959, стр. 177). Наибольший интерес для нас представляют две души: душа‑тень (могильная душа) и урт — покинувшая тело человека после его смерти, «уходящая вниз (по реке) душа». Согласно этому верованию, урт после своего отделе­ния от тела не сразу уходит в загробный мир. В течение опреде­ленного времени после смерти он бродит по земле, и в это время представляет опасность для живых, ибо пытается увести с со­бой их души. После ухода в загробный мир урт перестает быть опасным.

Если урт представляет собой существо, отличное от тела, душу в полном смысле этого слова, то могильная душа (душа‑тень) не является душой в собственном смысле этого слова. «...Представле­ния о душе‑тени, называемой еще „могильной“ или „погребае­мой“ душой..., рисующие ее более или менее бесплотной или полуматериальной,— пишет В. Н. Чернецов (1959, стр. 118—119),— тесно переплетаются с представлениями о „живом“ покойнике, встающем по ночам из могилы. По‑видимому, четкой границы здесь даже и нет, и душа‑тень мыслится не как некий дух, отдельно существующий от тела, а как само тело, обладающее, несмотря на смерть, какой‑то жизненностью, по крайней мере до той поры, пока оно существует физически... Вопрос о раздельности или общ­ности могильной души или трупа, по‑видимому, чрезвычайно не­ясен для угров».

«„Могильные души“ или „живые покойники“ ибо, повторяем,— продолжает В. Н. Чернецов (стр. 119),—трудно бывает подчас различить, о чем идет речь, выходя из могилы, могут наносить живущим чисто физический вред». Могильная душа или «живой покойник» представляется страшным существом, особенно для своих родных или близких. Она может растерзать или убить чело­века, может похитить одну из его душ, что повлечет за собой бо­лезнь и смерть. По истлении трупа могильная душа превращает­ся в жучка, а затем бесследно исчезает. Все время своего существования могильная душа проводит на кладбище [81].

Из двух приведенных выше представлений о душе покойника, имеющихся у обских угров, второе является более древним, более архаичным. Об этом говорит хотя бы тот факт, что с представле­нием о могильной душе в отличие от представления об урте не свя­зана вера в загробный мир. Сравнивая эти два типа представле­ний, нетрудно заметить, что поведение урта во время его пребыва­ния на земле ничем не отличается от поведения могильной души в течение всего периода ее существования. Представление об урте возникло в результате оформления представления о могильной душе как существующей отдельно от тела и замены представления о ее исчезновении представлением о ее переходе в загробный мир.

Что из себя представляет стадия, промежуточная между пред­ставлением о могильной душе и представлением об урте обских угров, можно видеть на примере верований телеутов. Одна из семи душ, которые существуют, согласно их взглядам, у человека, но­сит название узута. Узут есть дух умершего, который после смерти человека в течение 40 дней живет на кладбище. Узута боятся, ибо он может увести с собой души живых, главным образом род­ственников, а также причинить им болезнь. Однако опасен узут лишь некоторое время после смерти человека. Постепенно он исче­зает, а вместе с ним и его вредное влияние (Анохина, 1929, стр. 261—265) [82]. Узут телеутов, как видно из сказанного выше, во всех отношениях сходен с могильной душой обских угров, кроме одного — в отличие от последней он мыслится уже как существо, отличное от трупа.

Представление о могильной душе у обских угров, как видно из материалов В. Н. Чернецова, не является последовательным. В нем переплетаются представления о могильной душе как о чем‑то, отличном от трупа, с представлениями о могильной душе как о «жи­вом покойнике», как о трупе, встающем из могилы. Вряд ли, на наш взгляд, могут быть сомнения в том, что из них более архаичным является второе, которое, кстати заметить, не является еще по существу анимистическим.

Приведенный выше материал по анимистическим верова­ниям не только подтверждает правильность положения о том, что страх перед трупами возник до появления веры в души умерших, но и позволяет сделать вывод, что страх перед душой умершего уходит своими корнями в страх перед трупом, что душа первона­чально представляла собой не что иное, как олицетворение трупа, точнее, опасности, исходящей от трупа. Различие между поведе­нием души в первый период после смерти человека и в течение всего последующего времени находит свое объяснение в том, что в первый период она является олицетворением трупа, а в после­дующем она им не является.

О происхождении боязни души умершего из страха перед тру­пом, о первичности страха перед трупом и вторичностн страха пе­ред душой говорит и тот факт, что даже у народов, достигших сравнительно высокого уровня развития, страх перед мертвецом всегда есть в той или иной степени и страх перед трупом. Даже у них мы по существу не встречаем страха перед душой умерше­го, который в той или иной мере не переплетался бы со страхом перед трупом, хотя страх перед мертвым телом, не сочетающийся со страхом перед душой умершего, встретить у них можно.

Как показывают исследования этнографов и прежде всего Д. К. Зеленина (1916), у русских, белорусов и украинцев в не очень отдаленном прошлом существовало деление умерших на два разряда: родителей, т. е. людей, умерших от старости, и заложных. К числу последних относились люди, умершие преждевременно, скоропостижно, в результате несчастного случая, насильственно умерщвленные, самоубийцы, опойцы, а также колдуны и ведьмы, хотя бы и умершие в старости [83].

Если родители пребывали, по верованиям восточных славян, где‑то далеко от живых людей и относились к ним благожелатель­но, то заложные покойники или мертвяки, обитавшие, как прави­ло, на месте своей несчастной смерти или рядом с могилой, или в могиле, представляли для живых опасность. И важно отметить, что именно заложные покойники, опасные для живых, в верова­ниях выступали не только и не столько как блуждающие души, сколько как выходящие из могилы трупы, стремящиеся причинить вред живым (Семенова, 1898, стр. 230 сл.; Звойко, 1914, стр. 86; Зеленин, 1916, стр. 6—8, 18—21, 29—30).

Но особенно наглядно старые архаичные представления о по­койниках выступают в верованиях в упырей или вампиров, являв­шихся, по верованиям восточных славян, одной из категорий за­ложных. В этих верованиях, собственно, нет ничего анимистическо­го. Упыри или вампиры представляются как выходящие из могил кровожадные мертвецы, трупы, питающие злобу к живым и стре­мящиеся увлечь их за собой. Вера в упырей или вампиров имела в прошлом широкое распространение, кроме восточных славян, также среди сербов, поляков, чехов, румын, греков, немцев, англи­чан и других народов Европы (Потебня, 1865, стр. 282 сл.; Афанасьев, 1869, III, стр. 557 сл.; Демидович, 1896, 2—3, стр. 140—141; Колчин, 1899, стр. 46—50; Довнар‑Запольский, 1909, стр. 285; Зеленин, 1915, II, стр. 614; Кагаров, 1918, стр. 21—22; Токарев, 1957а, стр. 40—41; Hazlitl, 1870, II, р. 333).

Верования, в которых не все покойники, а лишь определенная их категория выступает как существа, опасные для живых, пред­ставляют собой явление позднейшее. Первоначально все без ис­ключения мертвецы рассматривались как существа, представляю­щие по крайней мере в течение определенного периода времени после смерти опасность для живущих. Об этом свидетельствуют по­гребальные обряды всех народов мира. Об этом говорит уже отме­ченный выше факт, что у народов, стоящих на сравнительно низ­ких ступенях развития, как опасные рассматриваются все но­воумершие без исключения. Те покойники, которых восточные славяне относили к категории заложных, ими либо совсем не выделяются, либо рассматриваются как более опасные по сравне­нию с остальными, так же стремящимися вредить живым (Куз­нецов, 1904, 2, стр. 105—106; Зеленин, 1916, стр. 41 сл.).

Наконец, доказательством правильности положения о вторич­ном, позднем характере деления покойников на две категории: опасных и неопасных — служит тот отмеченный этнографами факт, что у тех же восточных славян (русских, белорусов, украин­цев) вплоть до XX в. рядом с такого рода представлениями суще­ствовала вера (или пережитки веры) в то, что всякий покойник представляет опасность для живых, существовал страх перед всеми мертвецами без исключения (Даль, 1880, стр. 95; Звойко, 1914, стр. 85—100; Зеленин, 1914, I, стр. 217; 1915, II, стр. 614, 909; Кагаров, 1918, стр. 21—22).

Представление о «живых» мертвецах, о трупах, выходящих из могилы и вредящих живым, является несомненно более архаич­ным, чем вера в души умерших, стремящихся увести с собой души живых. Однако, на наш взгляд, и оно не является самым древним типом представлений об опасности, исходящей от покойников. Если в верованиях, в которых как враждебно настроенные к жи­вым рассматриваются не все мертвецы, а лишь некоторые из них, вред, исходящий от покойников, рассматривается прежде всего как результат опасных для живых людей различного рода действий вышедшего из могилы «живого» трупа, то в верованиях, в кото­рых все покойники рассматриваются как существа, вредящие жи­вым, кроме такого рода представлении, обязательно существует, а иногда и выступает на первый план убеждение в существовании исходящего от трупа таинственного, непонятного, но вредного для живых влияния.

Существование веры в исходящее от трупа вредоносное, таин­ственное влияние или пережитков такой веры зафиксировано у всех без исключения народов мира. В яркой форме существовала такая вера, например, у марийцев. «С того момента,— писал С. С. Кузнецов (1904, I, стр. 77),— как черемисин испустил дух, труп его становится чем‑то страшным и нечистым для семьи, чем‑то таким, прикосновение к чему оскверняет, а страх побуждает даже не ночевать в избе, пока в ней находится покойник». Подоб­но тому, как представления о «живом» мертвеце переплетаются с чисто анимистическими, убеждение в существовании исходяще­го от трупа опасного для живых влияния переплетается, как пра­вило, с верой в «живых» мертвецов. Это хорошо видно хотя бы на примере верований чукчей. «Особенно вредоносным,— писал, характеризуя эти верования, В. Г. Богораз‑Тан (1939, I, стр. 182),— считается мертвое тело, даже маленькая частица его. Частицы, взятые от мертвого тела, ...употребляются для изготов­ления „порчи“. Человек, идущий по тундре и увидевший труп, подвергается опасности навлечь на себя несчастие. Если он вер­нется обратно и отправится по прежней дороге, труп пойдет сле­дом за ним, вскоре перегонит его и преградит дорогу. Тогда уже человек едва ли сможет спастись». Однако, несмотря на теснейшее переплетение с представлением об опасности, угрожающей жизни со стороны выходящих из могил мертвецов, являющееся более архаичным, чем первое, представление о вредоносном влиянии, ис­ходящем от трупа, является относительно самостоятельным и может поэтому рассматриваться отдельно от верования в «живых» мерт­вецов.

Особенностью вредоносного влияния, исходящего от трупа, яв­ляется его заразительность. Все предметы, находившиеся в кон­такте с покойником и подвергавшиеся его вредоносному влиянию, заражаются этим влиянием и в свою очередь становятся его источ­ником (Кузнецов, 1904, I, стр. 70 сл.; Краулей, 1905, стр. 95; Липс, 1954, стр. 395; Smith Robertson, 1907, p. 369—370 и др.). Особенно заразительными считаются платья и обувь по­койника, а также посуда, которой он пользовался. «С умершим,— писал С. П. Крашенинников (1949, стр. 443) об ительменах,— выбрасывают вон все платья их и обувь, не с тем намерением, что­бы было им что носить на другом свете, но от одной опасности: ибо, по их мнению, и тому необходимо умереть должно прежде времени, кто наденет их платье. Особливо живущие на Куриль­ской лопатке в том суеверны: не возьмут в руки никакой вещи, сколько бы она их ни льстила, ежели узнают, что осталось после мертвого».

Обычай ломать, сжигать, выбрасывать и т. п. вещи, принадле­жавшие покойнику, был очень широко распространен по всему миру (Серошевский, 1896, I; Кузнецов, 1904,1, стр. 80—81: К pay л ей, 1905, стр. 95—99; Пилсудский, 1914, стр. 81; Зеленин, 1914, I, стр. 400; 1915, II, стр. 547—548; Штейнен, 1930, стр. 175; «Религиозные верования народов СССР», 1931, 1, стр. 66, 95; Миклухо‑Маклай, 1950; II, стр. 373; Липc, 1954. стр. 395; Долгих, 1961а, стр. 103; Lumhоllz, 1903, I, p. 381; Sherring, 1906, p. 110; Green and Beckwith, 1926, p. 178— 179; Karsten, 1935, p. 67, 287). У некоторых народов вещи покойника не уничтожались, но над ними совершались очиститель­ные обряды (Karsten, 1935, p. 209; Окладников, 1955, III, стр. 338). Многочисленные пережитки подобного рода обычаев от­мечены, в частности, у русских, украинцев, белорусов (Ушаков, 1896, стр. 203; Костоловский, 1906, стр. 219; Звойко, 1914, стр. 90 сл.; Зеленин, 1914, I, стр. 157, 178, 217, 402, 446; 1915, II, стр. 759 и др.).

У довольно большого числа народов, в частности у туркана, племен Малави, Замбии, Южной Родезии, банту Южной Африки, готтентотов, гереро, бабвенде, якутов, айнов, каренов Бирмы, андаманцев, туземцев Малакки и о. Лусон, маори, папуасов, жителей о‑вов Торресова пролива, некоторых племен Австралии, эскимосов Аляски, Гренландии, тарахумара, майя, индейцев Гран‑Чако,— было отмечено существование обычая разрушать, сжигать или по­кидать навсегда или на время жилища, в которых произошла смерть, а иногда даже выселяться из местности, где это печальное событие произошло (Серошевский, 1896, I, стр. 620; Крау­лей, 1905, стр. 225; Пилсудский, 1914, стр. 81; Тэйлор, 1939, стр. 311; Миклухо‑Маклай, 1950, II, стр. 47, 70, 379—380; Липс, 1954, стр. 398; Ланда, 1955, стр. 163; Шаревская, 1964, стр. 52; Man, 1882, р. 282; Bоnney, 1883, р. 125, 135, Macdonald, 1890, р. 189; Нaddоn, 1890, р. 324; Lumbоllz, 1903, I, p. 381—383; Gottschling, 1905, p. 376; Werner, 1906, p. 165; Dundas, 1910, p. 69; C. Seligman and B. Seligman, 1911, p. 34; Кarsten, 1935, p. 57; Вest, 1952, p. 115; Spencer, 1959, p. 253).

Кроме вещей, источником вредоносного влияния могли стать и становились люди, соприкасавшиеся с покойником или даже на­ходившиеся в соседстве с ним, а также соприкасавшиеся с вещами людей, «зараженными» вредоносным трупным влиянием. Наибо­лее опасными в этом отношении считались родственники покой­ного. «...И так как считается,— писал Ю. Липс,— что они могут „заразить“ своим „опасным состоянием“ и других, родственников заставляют иногда проводить определенное время в уединении и часто подвергают церемонии очищения, чтобы предохранить об­щество от приставшего к ним „яда мертвого“» (1954, стр. 352).

У маори, например, всякий, кто прикасался к трупу, по­могал его нести к могиле и т. п., лишался права вступать в какие‑либо отношения с другими людьми. Он не должен был входить в человеческие жилища, не должен был прикасаться к людям и предметам, чтобы не осквернить их, и т. п. Это длилось определен­ный промежуток времени, после чего изоляция кончалась, и он получал право вернуться в общество. Но когда это происходило, вся посуда, которой он пользовался, вся одежда, которую он но­сил. подвергалась основательной чистке из‑за страха, чтобы они не передали другим нечисти человека, прикасавшегося к мертво­му (Фрезер, 1928, II, стр. 48—49). Сходные обычаи существо­вали у якутов, даяков Калимантана, нага Ассама, племен Малави, Замбии, Южной Родезии, готтентотов, австралийцев, папуасов мекео, полинезийцев Тонга и Самоа, индейцев шусвап (Овчин­ников, 1905, стр. 174; Фрезер, 1928, II, стр. 49—50; Чеслинг, 1961, стр. 128; Шаревская, 1964, стр. 49; Woodthorpe, 1881, р. 71; Roth Ling, 1891, p. 122; Johnston, 1898, p. 443; Gordon, 1904) [84].

У огромного числа народов, в частности у античных греков, римлян, евреев, русских, украинцев, белорусов, сванов, марийцев, удмуртов, мордвы, чуваш, кетов, долганов, ненцев, таджиков, яку­тов, многих этнографических групп Индии, туземцев Калиманта­на, Ямдена, жителей о‑вов Бабар, австралийцев, мальгашей, акамба, кикуйю, батонга, яо, чева, ака (ашанти, фантп и др.), гавай­цев, арауканов, дакота, навахов, эскимосов Аляски, зафиксирова­но было существование обрядов очищения людей, находившихся в контакте с покойником, или разнообразных пережитков этих обрядов, причем часто в сочетании с верованием, что соприкосно­вение с мертвецом делает человека нечистым (Афанасьев, 1869, III, стр. 33, 34; Даль, 1880, стр. 95; Шейн, 1890, I, ч. 2, стр. 521; Троицкая, 1893, стр. 77; Серошевский, 1896, I, стр. 618; Латышев, 1899, стр. 74—75; Кузнецов, 1904, I, стр. 90; Краулей, 1905, стр. 97; И. Васильев, 1906, стр. 327; Вундт, 1910, стр. 295; Звойко, 1914, стр. 96—97; Зеленин, 1914, I, стр. 294, 312, 411; 1915, II, стр. 545, 602, 719, 786; «Рели­гиозные верования народов СССР», 1931, II, стр. 93, 253, 306; Штернберг, 1936, стр. 186; Тэйлор, 1939, стр. 512; Попов, 1958, стр. 94; Долгих, 1961а, стр. 104; Чеслинг, 1961, стр. 46, 128; A. Ellis, 1877, р. 24; 1890, р. 160; Connolly, 1896, р. 186; Crooke, 1896, II, р. 56—61; S herring, 1906, р. 110; Werner, 1906, р. 161; Stigand, 1907, p. 121; Stannus, 1910; Weeks, 1914, p. 272; Hobley, 1911b, p. 411, 418; Green and Beckwith, 1926, p. 180; Spencer, 1959, p. 253; Faron, 1963, p. 137).

Вера во вредоносное влияние, исходящее от трупа, является, на наш взгляд, самым древним типом представлений об опасности, грозящей живым со стороны мертвых, более ранним, чем вера в кровожадных выходцев из могил. Но независимо от того, насколь­ко верно это положение, вряд ли могут быть сомнения в том, что указанные выше представления предшествовали возникновению веры в души умерших. К выводу о том, что «культ» мертвого тела предшествовал возникновению анимистических верований, при­шел целый ряд исследователей, в том числе П. Ф. Преображен­ский (1929, стр. 268; 1930, стр. 8), Ю. Липc (1954, стр. 348) и Ю. П. Францев (1959, стр. 224).

Все это вместе взятое дает возможность с достаточным основа­нием предположить, что у неандертальцев анимистических пред­ставлений не существовало, что они испытывали страх не перед душами умерших, а лишь перед мертвыми телами, перед трупами.

---

Дата добавления: 2019-03-09; просмотров: 81; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!