Л. Леви-Брюль и проблема эволюции человеческого мышления
Нельзя сказать, чтобы идеальная, «теоретическая» сторона магии оставалась совершенно незамеченной исследователями. Дж. Фрезер (1928, I, стр. 37), например, неоднократно подчеркивал, что в магии существует не только практическая, но и теоретическая сторона, что она есть не только «ложное искусство», но и «ложная наука». Однако только крупнейший французский ученый Л. Леви‑Брюль (1930, 1937) смог раскрыть сущность «теоретической» стороны магии и тем самым доказать, что логический способ мышления не является единственно существующим, что, кроме логического образа мышления, существует иной способ мышления, качественно от него отличный. Этот второй способ мышления, представляющий собой «теоретическую» сторону магии, был назван Л. Леви‑Брюлем пралогическим (прелогическим) или мистическим мышлением.
Открытие пралогического способа мышления повлекло за собой открытие и двух основных стадий в развитии мышления: низшей — стадии сосуществования логического и пралогического (т. е. магического) способов мышления и высшей — стадии безраздельного господства логического образа мышления. Сосуществование и взаимопроникновение логического и пралогического способов мышления Л. Леви‑Брюль считал характерным для «низших обществ», т. е. прежде всего для племен и народов, стоящих на стадии доклассового общества, почти безраздельное господство логического способа мысли — для народов, достигших высокого уровня развития, прежде всего для европейских.
|
|
|
«Логическое и пралогическое,— писал Л. Леви‑Брюль (1930, стр. 71), характеризуя первую стадию развития мышления,— не наслаиваются в мышлении низших обществ друг на друга, отделяясь одно от другого, подобно маслу и воде в сосуде. То и другое мышление взаимно проникают друг в друга, и в результате получается как бы смесь, составные части которой нам трудно оставлять нераздельными. Так как в нашем мышлении логическая дисциплина исключает во что бы то ни стало все то, что ей очевидно противоречит, то мы не в состоянии приноровиться к такому мышлению, где логическое и пралогическое сосуществуют и одновременно дают себя чувствовать в умственных операциях. Пралогический элемент, который еще сохраняется в наших коллективных представлениях, слишком слаб для того, чтобы позволить нам воспроизвести такое состояние мышления, где пралогический элемент господствует, но не исключает логического элемента».
Переход от низшей стадии мышления к высшей происходит, по Л. Леви‑Брюлю, путем постепенного вытеснения развивающимся логическим мышлением приходящего в упадок пралогического. О происхождении высшей формы от низшей свидетельствуют сохранившиеся в логическом мышлении высококультурных народов пережитки пралогического способа мысли. «Знание пралогического и мистического мышления,— пишет Л. Леви‑Брюль в главе «Переход к высшим типам мышления» (стр. 302),—может, однако, служить не только изучению низших обществ. Высшие типы мышления происходят от низшего типа. Они должны еще воспроизводить в более или менее уловимой форме часть черт низшего мышления. Для того, чтобы понять эти высшие типы, необходимо, значит, обратиться сначала к этому относительно „первобытному типу“».
|
|
|
Даже в изложенном выше виде теория Л. Леви‑Брюля не может быть безоговорочно принята. В частности, невозможно согласиться с его утверждением, что на первой стадии развития мышления пралогический (магический) способ мышления был господствующим. Однако даже этой схемы Л. Леви‑Брюль не придерживается последовательно. Во многих, если не в большинстве мест своей работы, он рассматривает мышление «низших обществ» как полностью и целиком пралогическое, что, естественно, приводит его к отрицанию существования преемственной связи между «низшим» и «высшим» типами мышления, ибо происхождение логического способа мышления из магического действительно немыслимо. Вполне понятно, что в таком виде взгляды Л. Леви‑Брюля являются ошибочными.
|
|
|
Однако, несмотря на эти и другие ошибки, на которых мы еще остановимся, труды Л. Леви‑Брюля несомненно представляют собой крупный вклад в науку. Великая заслуга Л. Леви‑Брюля состоит в том, что он первым сумел порвать с традиционным взглядом на развитие мышления, нашедшим свое выражение в работах Э. Тэйлора (1939), Г. Спенсера (1898, I), Дж. Фрезера (1928, I), Ф. Боаса (1926), Л. Я. Штернберга (1936). Согласно этому взгляду, человеческое мышление на всем протяжении своей истории оставалось качественно одним и тем же. В частности, оно всегда было логическим и только логическим. Все изменения, происходившие в нем, носили чисто количественный характер. Отличие между мышлением первобытных людей и мышлением людей современных рассматривалось сторонниками традиционной точки зрения как различие лишь в степени зрелости, в степени развития одних и тех же моментов. Разумеется, они не могли не заметить проявлений магического способа мышления, но все эти проявления истолковывались ими как просто ошибки логического мышления, логические ошибки. Люди, стоявшие на более низких ступенях развития, имели меньше знаний о мире, были более невежественными, и вполне понятно, что они чаще впадали в логические ошибки, чаще заблуждались, чем люди, достигшие в своем развитии более высоких ступеней. Л. Леви‑Брюль, открыв, что у людей, стоявших на низших ступенях развития, существовал, кроме логических ошибок, целый ошибочный способ мышления, сделал шаг вперед от этого плоско‑эволюционистского представления о развитии мышления.
|
|
|
Теория Л. Леви‑Брюля, в основе которой лежало положение о существовании в развитии мышления качественно отличных этапов, привлекла к себе большое внимание советских ученых. В 20‑х и 30‑х годах появилось большое число работ, в которых ойа подвергалась более или менее обстоятельному рассмотрению (Выдра, 1924, 1925; А. Миллер, 1929; Мамлеев, 1930; Марр, 1930; В. Никольский, 1928, 1930, 1937; Выготский и Лурия, 1930; Колбин 1932; Мегрелидзе, 1935). Одни из авторов, хотя и с целым рядом оговорок, принимали концепцию Л. Леви‑Брюля (Р. Выдра, А. Миллер), другие подвергли ее резкой критике (А. Колбин), но все они без исключения пытались выявить и развить то ценное, что было в работах французского исследователя.
Из всех перечисленных выше работ наибольший интерес представляет статья К. Р. Мегрелидзе «О ходячих суевериях и „пралогическом“ способе мышления (реплика Леви‑Брюлю)» (1935), в которой был сделан крупный шаг вперед в разработке проблемы магического образа мышления. В отличие от Л. Леви‑Брюля, искавшего корни пралогического мышления в самом мышлении, т. е. подходившего к вопросу о причинах существования магического образа мышления с идеалистических позиций, К. Р. Мегрелидзе сделал попытку найти корни магического образа мысли в объективной реальности.
К. Р. Мегрелидзе в своей работе прежде всего подвергает анализу различного рода суеверия, имеющие распространение в современном обществе, и приходит к выводу, что эти суеверия представляют собой не что иное, как проявление магического способа мышления. Выявив это, он ставит вопрос: «Какое основание имеют эти формы мышления существовать и на сегодняшнем этапе развития, пусть даже как пережитки, и почему эти пережитки сохраняются нами, почему человек и ныне прибегает к этим формам и способам мысли»... (стр. 481) и отвечает на него: «Раз эти суеверия постоянно оживают, возрождаются, циркулируют в известных кругах, а многие из них создаются, ,,изобретаются“ как новые, раз они столь живучи,— очевидно, существуют определенные объективные условия, которые их поддерживают, и источники, которые их постоянно питают... Мы полагаем, что существование подобных суеверий имеет реальную основу в объективном составе и строении опыта. Они находят опору прежде всего в таких условиях жизни, где успех человека зависит не столько от его стараний, сколько от чуждых обстоятельств, воздействовать на которые он ко в силах, где нет уверенности в том, что определенное действие и известное средство приведут непременно к цели, где по объективным причинам не может существовать наперед предусмотренного результата и точно рассчитанного целеосуществления, где очень часто все зависит от игры случая, не подлежащего контролю и воздействию... Такие условия по существу и объективно суть „условия судьбы“, „гадательные условия“» (стр. 463—464).
В основе существования двух способов мышления — логического и магического — как в прошлом, так и в настоящем, лежит, по мнению К. Р. Мегрелидзе, существование двух, как он выражается, «секторов опыта». «Это существование двух мыслительных структур, и в те и в наши времена, объясняется тем,— пишет он,— что в условиях жизни и деятельности всегда встречались в более или менее выраженной форме две структуры опыта: сектор опыта, где люди сами творили свое положение и определяли свое существование, и сектор опыта, где люди зависимы от игры случая, которую невозможно предвидеть. В последнем случае приходилось прибегать к магическим формам мысли, гаданиям, знамениям и т. д., что в общем составляет нереальный сектор, магический строй мыслей. В первом же случае, в той области опыта, где осуществление намерения и настойчивость человека являются решающим фактором, где человек практически ставит вещи в реальные зависимости друг к другу и сам создает свою судьбу, сам строит условия своего существования, во всей этой области человек и свои мыслительные связи строит реально, делает реальные сопоставления и, вообще говоря, мыслит в реальном плане» (стр. 482).
Совершенно правильно указав на сферу несвободной практической деятельности как на объективную основу существования магического способа мышления, К. Р. Мегрелидзе в то же время не смог показать, каким именно образом зависимость человеческой практической деятельности от власти случайностей породила магический способ мысли. И не мог он это сделать потому, что из его концепции выпало звено, связывающее несвободную практическую деятельность с магическим образом мышления, выпал магический образ действия. Магическую практику К. Р. Мегрелидзе совершенно не принимает в расчет, считая ее, видимо, производной, вторичной от магического образа мысли.
Игнорирование магического образа действий привело К. Р. Мегрелидзе к целому ряду серьезных ошибок. Рассматривая магический образ мышления как прямое, непосредственное порождение зависимой практической деятельности, он не мог не поставить соотношение логического и магического способов мышления в прямую зависимость от соотношения сфер свободной и несвободной практической деятельности. Так как в обществе доклассовом, в особенности на ранних ступенях его развития, сфера несвободной практики была неизмеримо более широка, чем сфера свободной практики, то из этого им был сделан вывод, что на первых этапах развития мышления магический его способ господствовал (стр. 483). Сужение сферы несвободной практики и расширение сферы свободной в дальнейшем привело к тому, указывает он, что логический и магический способы мышления поменялись местами, первый стал господствующим, а второй — подчиненным, в каком виде последний и дожил до нашего времени.
На деле практическим аналогом магического образа мышления является не зависимая практическая деятельность, а магический образ действий. Подобно тому, как магический образ деятельности никогда не мог быть основным и главным видом человеческой деятельности, магический образ мысли никогда не мог быть основным способом человеческой мыслительной деятельности.
В развитии мыслительной деятельности, на наш взгляд, действительно можно выделить по крайней мере два этапа, но их различие состоит не в том, в чем его видел К. Р. Мегрелидзе. Первый этап характеризуется существованием двух способов мышления — логического и магического, из которых господствующим является первый. Существованию магического способа мышления на этом этапе способствует, кроме указанных выше причин, незавершенность формирования логического способа мышления. Второй этап характеризуется существованием окончательно оформившегося логического способа мышления и отсутствием магического способа мышления, потерявшего свою основу,— магический образ действия. От магического способа мышления на этой стадии сохраняются лишь пережитки, которые в определенных условиях и в определенной степени питаются и поддерживаются, хотя и сузившейся, но полностью не исчезнувшей сферой зависимой, несвободной практики.
В исключительных случаях и в современных условиях можно наблюдать как бы своеобразное «возрождение» магического образа действия и мысли. Оно имеет место у людей, страдающих навязчивыми страхами (фобиями). С навязчивыми страхами, т. е. с навязчивыми иллюзиями более или менее полной зависимости судьбы человека от каких‑то не поддающихся его контролю сил, у невротиков обычно соединяются своеобразные «ритуальные» действия и вера в то, что эти действия в той или иной мере нейтрализуют грозящую опасность (Давиденков, 1947, стр. 47‑ 69, 137‑153) [77].
Возвращаясь к статье К. Р. Мегрелидзе, мы должны подчеркнуть, что ошибки, допущенные в ней, не должны заслонять от нас того ценного, что в ней имеется. К. Р. Мегрелидзе несомненно был сделан крупный шаг вперед по пути осмысления и разработки с материалистических позиций того рационального, что содержится в теории пралогического мышления Л. Леви‑Брюля. Казалось бы, что за этим шагом должны были последовать следующие. Но этого, к сожалению, не случилось. Начиная примерно с 40‑х годов советские исследователи встали на путь полного отрицания какой бы то ни было ценности концепции Л. Леви‑Брюля (Шемякин, 1950; Каждан, 1957; Зыбковец, 1958а, 1959; Шаревская, 1959; Францев, 1959; Сухов, 1961 и др.). Ошибки Л. Леви‑Брюля заслонили для них то рациональное, что имеется в его работах. В результате они вместо того, чтобы пойти вперед от Л. Леви‑Брюля, на деле, по нашему мнению, пошли назад от него. Положения по вопросу об эволюции мышления, которые встречаем в их работах, зачастую ничем по существу не отличаются от тех, которые можно найти в трудах Г. Спенсера и Э. Тэйлора (Анисимов, 1949, стр. 19—20; Попов, 1958, стр. 77—78; Зыбковец, 1958а, стр. 401 сл.; 1959, стр. 50 сл.; Шаревская, 1959, стр. 95; Сухов, 1961, стр. 89—92). И это представляется нам вполне закономерным явлением. Нельзя, на наш взгляд, продвинуться сколько‑нибудь значительно вперед в разработке проблем эволюции первобытного мышления, не использовав и критически не переработав всего того ценного, что имеется в трудах Л. Леви‑Брюля.
Однако не менее опасным, чем огульное отрицание ценности концепции Л. Леви‑Брюля, является некритическое заимствование его положений. Концепция Л. Леви‑Брюля в том виде, в каком она изложена в его работах, для нас неприемлема, ибо по существу своему является идеалистической. Помимо общих принципиальных ошибок, о которых немало говорилось в нашей литературе, Л. Леви‑Брюль допустил много и частных. Так, например, характеризуя примитивное мышление, он не отделял тех его черт, которые обусловливались существованием магического образа мышления, от особенностей, вытекавших из незавершенности формирования логического способа мысли. Нельзя согласиться с ним и в характеристике самого магического способа мышления. Много ошибок он допускает и в других вопросах. Но, еще раз повторяем, все эти ошибки не должны заслонять от нас того безусловно ценного вклада в науку, который был сделан Л. Леви‑Брюлем.В заключение необходимо остановиться на вопросе о времени возникновения магического образа действия и магического образа мысли. Проблема эта необычайно сложна, и на вопрос этот можно дать лишь предположительный ответ.
Исходя из общей логики развития практической деятельности и мышления, можно было бы предположить, что раздвоение человеческой деятельности на реальную и символическую началось у позднейших протантропов, а раздвоение мыслительной деятельности на логическую и магическую у палеантропов, скорее всего еще у ранних. Во всяком случае имеются основания полагать, что у неандертальцев наряду с формировавшимся логическим способом мышления существовал уже и магический.
Большое внимание исследователей привлекли находки в ряде мустьерских стоянок минеральной краски, причем частью в виде кусков со следами использования, и каменных валунов с намеренно нанесенными на них красными пятнами (В. Никольский, 1928, стр. 150; Гущин, 1937, стр. 50; Окладников, 1952а, стр, 14—15; Ефименко, 1953, стр. 247 сл.; Замятиин, 1961а, 1961б, стр. 13). Кусок камня со следами его раскраски в красный цвет был обнаружен, в частности, в мустьерской стоянке Ля Ферасси, в которой были найдены также каменные плиты с чашевидными углублениями и костяная пластинка с нанесенными на ней рядами параллельных нарезок.
С. Н. Замятнин и вслед за ним А. С. Гущин (1937, стр. 50, 97) высказали предположение, что камни со следами раскраски являются памятниками инсценировок охоты, во время которых сами камни изображали животных, а красные пятна — раны. В то же время С. Н. Замятнин подчеркивал, что, по его мнению, эти инсценировки не носили еще магического характера, они были репетициями, во время которых происходило распределение ролей в предстоящей охоте.
С предположением, что у формирующихся людей охоте предшествовала ее репетиция, нельзя не согласиться. Усложнение охотничьей деятельности неизбежно потребовало на определенном этапе предварительной выработки плана действий. В силу крайней конкретности мышления формирующихся людей выработка плана охоты и распределения ролей могла происходить только в виде инсценировки охоты, ее репетиции. Первоначально репетиция охоты не носила магического характера, но в дальнейшем она неизбежно такой характер приобрела, ибо инсценировка охоты в отличие от самой охоты легко поддавалась абсолютно точному воспроизведению. О том, что превращение инсценировки и охоты в магический обряд завершилось к тому времени, к которому относятся описанные выше находки, свидетельствуют красные пятна на камне, символизирующие собой раны, нанесенные животному. Символическое нанесение ран подобию зверя никак не может рассматриваться как необходимое реальное условие успеха реальной репетиции охоты, имеющей целью выработку плана и распределение ролей, и счастливого исхода самой охоты. Так как магическая инсценировка охоты не могла выполнять ту функцию, которую имела реальная репетиция, то вероятно, что наряду с первой продолжала существовать и последняя, хотя грань между ними на практике была крайне относительной.
Появление изображения ран на камне, представляющем собой подобие животного, нельзя расценивать иначе, как первое свидетельство о начале зарождения изобразительного искусства. Указанные выше находки служат, на наш взгляд, подтверждением правильности выдвинутого С. Рейнаком положения о том, что корни искусства, прежде всего изобразительного, уходят в магию, в магическую деятельность. Взгляда на палеолитическое искусство как на теснейшим образом связанное с магией придерживались и придерживаются многие советские исследователи (С. Иванов, 1934; Гущин, 1937; Равдоникас, 1937, 1939, I; Токарев, 1959; Замятнин, 1960, 1961а; Анисимов, 1960 и др.).
Эта точка зрения не находится в противоречии с фактом реалистического характера искусства палеолита. Как свидетельствуют данные этнографии, близость изображения к оригиналу считалась у многих народов необходимым условием успешности обрядов подражательной магии (см., напр.: Элленбергер, 1956, стр. 237‑240).
При всем желании нельзя приписать реальной практической функции найденным в Ля Ферасси плитам с чашеобразными углублениями. В качестве этнографической параллели к аналогичному предмету из более поздних слоев французский исследователь П. Риве приводит употребляемую в одной из игр эскимосов пластинку или фигуру зверя с дырками. Саму игру, состоящую в том, чтобы воткнуть в одну из дыр привязанный шнурком к пластине (или фигуре зверя) колышек, П. Риве рассматривает как пережиток древнего магического обряда убивания животного (Фраицев, 1959, стр. 221). Ю. П. Францев в качестве этнографической параллели приводит игру североамериканских индейцев, в которой участники катят по земле камень и стреляют в него из лука, отчего камень покрывается углублениями (стр. 221). С. Н. Замятнин (1961а, стр. 46—53) плиты с чашевидными углублениями, как и камни с нанесенными на них красными пятнами, связывает с репетициями охоты, рассматривая сами плиты как зачаточные изображения животных, а углубления на них как изображения ран.
Имеются, наконец, факты и прямо свидетельствующие о появлении у неандертальцев обрядов охотничьей подражательной магии. Исследованиями, предпринятыми А. Бланком в пещере Басуа в Савоне (Италия), было выявлено, что один из сталагмитов, напоминающий по своим очертаниям животное, был объектом своеобразного воздействия со стороны неандертальцев: собравшись в этом месте, они бросали в него комьями глины (Blanc, 1961). Эти данные, по мнению А. Бланка, не только говорят о существовании у палеантропов магии, но и служат подтверждением теории магического происхождения искусства. Вначале люди в качестве объектов магического воздействия использовали естественные образования, например сталагмиты или пятна на стенах пещер, напоминающие по своим очертаниям животных, затем они стали придавать таким образованиям черты сходства с животными, что в конечном счете и переросло в создание произведений палеолитического искусства.
Кроме приведенных выше, имеются и другие данные, свидетельствующие о существовании у палеантропов наряду с формирующимся логическим мышлением магического способа мысли. С ними мы ознакомимся в следующих главах.
Дата добавления: 2019-03-09; просмотров: 84; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!