Та сила, что через цепи гонит ток 13 страница



– Я тоже! А помнишь танец в небесах? О, как он был великолепен… И выбранный тобою камень был лучше всех. Он в свете солнечном так пламенел!

– А вечером рубина блеск нежнее стал и мягче…

– Да, ты во всем права. И все будет прекрасно.

– Да, я уверена.

Мы допили свой напиток и уже собирались уходить, когда Землянин вновь наполнил наши чаши.

– За счет заведения. Свадебный подарок.

Я поглядела на Квиб. Квиб – на Торговца Хокинса, потом на меня. И мы снова сели и прильнули к сладостным чашам.

– Спасибо, – сказала я.

– Да‑да, спасибо, – сказала Квиб.

Наконец мы снова встали, твердо намереваясь уйти. Я, правда, двигалась несколько неуверенно.

– Давайте, я еще налью.

– Нет, это будет слишком. Нам уже пора.

– Может, хотите переночевать у меня? Это можно.

– Нет. Нам нельзя спать, пока все не завершится. И мы направились к двери. Мне казалось, что пол плывет и качается подо мною, но я все‑таки добралась до порога и выползла на веранду. Прохладный ночной воздух отлично освежал после духоты помещения. Я поскользнулась на ступеньках. Квиб бросилась было, чтоб поддержать меня, но тут же отступила назад.

– Прости, Возлюбленная, мой порыв.

– Конечно, Дорогая, все в порядке.

– Спокойной ночи вам обоим. И желаю удачи, – крикнул Торговец Хокинс.

– Спасибо.

– Спокойной ночи.

И мы пошли дальше, через холмы, а затем снова куда‑то вниз. Через некоторое время я почувствовала запах сырости, и мы вышли через Лес к ручью. Луны уже сходили с небосклона, на котором мерцали мириады звезд. Меньшая луна, когда я поглядела на нее, вдруг раздвоилась, и я поняла, что это, вероятно, следствие выпитого в таком количестве согревающего напитка. Когда я опустила глаза, то заметила, что Квиб стоит совсем рядом и пристально меня разглядывает.

– Давай‑ка здесь немного отдохнем, – сказала я. – Мне это место нравится. – Я указала на полянку под небольшим деревцем.

– А я тогда вон там присяду, – сказала Квиб, отходя на противоположный конец полянки, к огромному валуну.

– Меня тоска по Руби‑Стоуну снедает, – сказала я.

– Я тоже по нему грущу, Любовь моя.

– Как я мечтаю выносить то семя, которым он меня одарит!

– И я хочу того же, моя Радость!

– Но что это за шум?

– Какой? Я ничего не слышу.

Я прислушалась, но странные звуки больше не повторились.

– Я слышала, что те, кто покрупнее – как я, пожалуй, – способны больше выпить того напитка, и он им не во вред, – задумчиво проговорила Квиб, кивая головой и глядя во тьму.

– Мне тоже довелось об этом слышать. Тебе подходит это место, Дорогая?

Квиб встала.

– Как было б глупо, Дорогая, сказать, что нет. Пусть наши души вечно пребывают в мире.

Я продолжала сидеть, как сидела.

– А разве может быть иначе, о моя Квиб?

Я нащупала свои палки с когтями, напоминающие пряжку на поясе.

– Поистине ты сама доброта и нежность… – начала Квиб…

…И бросилась на меня, широко раскрыв жвала, стремясь нанести смертельный укус.

Я ударила ее в грудь палкой с когтями и откатилась в сторону. Тут же вскочив, я распорола второй палкой ее огромный фасетчатый глаз, в котором отражались, сверкая, луны и звезды. Квиб засвистела от боли и отпрянула назад. Я снова подняла обе палки и со всей силой нанесла новый удар, глубоко вонзив когти над спинной пластиной ее хитинового панциря, чуть ниже ее милой, такой дорогой мне головки. Она засвистела еще громче и упала на спину, увлекая мое оружие за собой. Я почуяла запах соков ее тела и запах ее страха…

И всей своей тяжестью обрушилась на нее, широко разинув жвала и вцепившись ей в голову. Квиб еще несколько мгновений сопротивлялась, потом застыла без движения.

– Нежна будь с Руби‑Стоуном, – прошептала она мне. – Ведь он так мил, так хрупок, наш супруг…

– Спокойна будь, Любимая моя, – отвечала я, нанося ей последний укус…

Я лежала поверх ее тела, затвердевшего и безжизненного, укрывая его своими теплыми подкрылками.

– Прощай, Лесная жница! Прощай, Любовь моя… – шептала я.

Потом поднялась и разгрызла своими жвалами ее хитиновый панцирь. Она была такая нежная внутри! Мне нужно было всю ее поглотить и отнести назад, в наше Жилище, к нашему Руби‑Стоуну. И я начала Пиршество Любви.

 

Давно уже наступил полдень, когда я до блеска вычистила панцирь Квиб и вновь собрала его воедино, скрепив тончайшими травяными волокнами. Когда я повесила Квиб на дерево, ее панцирь начал тоненько позвякивать при налетающем ветерке.

Откуда‑то доносился еще какой‑то странный звук, тяжелое, низкое, совершенно неестественное гудение. Нет! Не может быть! Не может быть, чтобы этот Землянин осмелился преследовать нас со своим ящиком для картинок!..

Я огляделась. Не его ли гигантская тень скрылась за холмом? Я еле двигалась. Нет, преследовать его я была не в состоянии. Да и не была ни в чем уверена, понимала, что никогда не смогу обрести такую уверенность… Сейчас, немедленно, мне нужен был лишь отдых, сон…

С огромным трудом, тяжело переваливаясь, я дотащилась до валуна и устроилась возле него. Из пустого панциря моей возлюбленной ветерок доносил до меня голос ее души…

   … Усни, шептала она,     усни. Я с тобой, навсегда с тобой. Ты заслужила это счастье и эту честь, Любовь моя. Да пребудут вечно в мире наши души…

Да, мне нужно, мне совершенно необходимо было уснуть, поспать, прежде чем пускаться в обратный путь. Руби, Руби‑Стоун ждал меня, и камень огненного цвета сиял на его челе, восхитительный, ярко пылающий в солнечном свете, мягкий и нежный в сумерках… Твое ожидание, Руби‑Стоун, почти подошло к концу. Еще совсем немного, и мы вернемся к тебе. Наш поединок любви завершен… Я уже вижу наше Жилище, наш Дом, ясно вижу его, ведь там мы оставили тебя… И скоро твой огненный камень засверкает рядом с нами. И мы отложим для тебя яички. Мы будем кормить тебя. Скоро, уже скоро… Кажется, опять там мелькнула эта тень, но мне не разглядеть… Впрочем, это тебя не касается. Я спрячу свой позор в себе – если это действительно такой уж позор – и никогда не расскажу о нем никому… Наша возлюбленная Квиб все еще поет там, на дереве, и во мне. Поет о мире; о мире, о нашем брачном слове, данном друг другу, об извечном возвращении Яйца. Что же еще может иметь значение, мой Дорогой? Разве что‑то другое может сдержать полет или украсить чело одиночества, кроме сияющего рубина, символа нашей любви, Руби‑Стоун?

   Спи, усни, поет Квиб.     Подожди еще немного, поет Квиб.     Скоро, скоро, поет Квиб.     И мы сыграем свои роли на всеобщем празднестве жизни, Любовь моя.

 

Получеловек

 

Он шел босой по пляжу. Над городом мерцало несколько ярких звезд. Вот‑вот – и их смоет поток света, хлынувший с востока. Подняв камень, он швырнул его в сторону заходящего солнца. Камень, прежде чем исчезнуть совсем, подпрыгнет над волной, но он этого уже не увидит. Назад, в город, туда, где его ждет девушка.

Из‑за линии горизонта, оставив в небе огненный след, взлетел космический аппарат. Казалось, он увлек за собой последние остатки ночной тьмы. Идущий жадно вдыхал запахи суши и океана. Славная планета, славный город – космодром, морской порт, и все это на тихих задворках Галактики. Хорошо отдыхать в таком заброшенном месте. Здесь гравитация – величина постоянная. Но отдых длится уже целых три месяца. Он потрогал шрам на лбу. Два предложения отвергнуто. Теперь еще вот это…

Свернув к дому, где жила Кэти, он увидел, что в ее квартире темно. Счастье, что и на этот раз она не догадывалась о его отсутствии. Протиснулся в массивную входную дверь, которую так и не починили с тех пор, как две, нет, три ночи назад он вышиб ее во время пожара. Вверх по лестнице… Потом дверь квартиры, ее нужно открыть совершенно бесшумно. Кэти зашевелилась, когда он уже готовил на кухне завтрак.

– Джек?

– Я. Доброе утро.

– Вернулся.

– Да.

Он открыл дверь в спальню. Она лежала в кровати и улыбалась ему.

– Придумала, с чего начать день.

Он сел на край кровати. Обнял девушку, мгновенно ощутив волнующее прикосновение теплой и нежной плоти.

– На тебе слишком много одежды, – сказала она, расстегивая его рубашку.

Высвободив руки из рукавов, он швырнул рубашку на пол. Снял брюки. Снова привлек ее к себе.

– Дальше, – попросила она, скользя взглядом по едва заметному шраму, сбегавшему вдоль носа на подбородок, шею, прочертившему правую сторону груди и живота. До самого паха. – Ну же.

– Несколько дней назад ты об этом даже не догадывалась.

Легко коснувшись губами, она поцеловала его в щеку.

– Ты почти целых три месяца и не подозревала о…

– Пожалуйста, сними это.

Он вздохнул, улыбнулся одной стороной губ и встал.

– Хорошо.

Подняв руки, сначала взял себя за длинные черные волосы, потом провел пальцами по пробору. Волосы, слегка потрескивая, отделились от черепа и остались в руке. Он бросил их поверх валявшейся на полу рубашки.

Правая сторона головы оказалась абсолютно голой, на левой начинали пробиваться черные волосы. Строго посередине черепа проходил тот самый едва заметный шрам.

Он приложил к макушке кончики пальцев, правой рукой сделал движение в сторону и вниз. Синтетическая подкладка живой плоти отделилась от электростатических креплений, и лицо открылось по вертикали вдоль линии шрама. Он потянул ее, обнажая плечо и всю руку до запястья. Словно это была не плоть, а тугая перчатка.

Точно так же, чуть слышно чмокнув, обнажились пальцы. Потом он отделил плоть от правого бока, бедра, ягодицы и снова присел на край кровати. Оголил ляжку, колено, икру, пятку. С пальцами на ноге поступил точно так же, как и на руке, высвобождая каждый отдельно. Наконец вся перчатка, имитирующая плоть, оказалась у него на коленях, и он положил ее поверх одежды.

Теперь, встав с кровати, он повернулся к Кэти, которая все это время не спускала с него глаз. На его губах была все та же полуулыбка. Правая сторона тела оказалась сделанной из темного металла и пластика – механизм с отверстиями и выпуклостями различной формы. Одни из них блестели, другие были тусклыми.

– Наполовину машина, – сказала Кэти, когда он к ней приблизился. – Теперь я знаю, что имел в виду тот мужчина в кафе, назвавший тебя получеловеком.

– Ему повезло, что со мной была ты. Кое‑где к таким, как я, относятся враждебно.

– Ты красивый.

– Я знал девушку, у которой почти все тело представляло собой протез. Она просила, чтобы я никогда не снимал с себя перчатку. Ее возбуждала только живая плоть.

– Как называется такая операция?

– Латеральная хемикорпоректомия.

– А тебя можно починить? – помолчав, спросила она.

Он рассмеялся:

– Это совсем не сложно. Мои гены разложат на молекулы и вырастят то, что мне нужно. Для этого даже можно использовать кусочки моей плоти. Или же мне удалят остатки тканей и все тело сделают из биомеханических заменителей. Но мне нужны кишки, легкие и все остальное. Чтобы чувствовать себя человеком, я должен есть пищу, дышать, любить женщин.

Кэти провела ладонями по его ягодицам – металлической и той, что из плоти.

Когда все было кончено, спросила:

– С тобой произошел несчастный случай? Какой?

– Несчастный случай? Ничего подобного. Я отвалил за эту операцию кучу денег. И благодаря ей смог стать пилотом особого космического аппарата. Я киборг, способный напрямую соединяться с любой системой своего корабля.

Он встал с кровати, подошел к шкафу, вынул из него сумку, сдернул с вешалки одежду и запихнул ее в сумку. Потом направился к комоду, выдвинул ящик и переложил в сумку все его содержимое.

– Покидаешь меня?

– Да.

– Почему?

Он обошел вокруг кровати, поднял с пола плоть‑перчатку, парик, свернул и засунул в сумку.

– Совсем не по той причине, которая, вероятно, пришла тебе в голову. Я сам только что все понял.

Она села в кровати.

– Ты разочаровался во мне из‑за того, что я, узнав твой секрет, полюбила тебя еще больше. Тебе кажется, будто в этом присутствует какая‑то патология и…

– Вовсе нет, – сказал он, надевая рубашку. – Еще вчера я бы вполне мог воспользоваться этим предлогом, чтобы покинуть твой дом со скандалом. Но сегодня я хочу быть честным с собой и справедливым к тебе. Вовсе нет.

Он надел брюки.

– Тогда почему?

– Потому что мной, как говорится, овладела жажда странствий. Я слишком долго просидел на дне гравитационного колодца. Такой уж у меня характер – не могу сидеть на одном месте. Я понял это, когда почувствовал, что ищу предлог расстаться с тобой.

– Если хочешь, можешь не снимать свою перчатку. Для меня это не имеет никакого значения. Потому что я люблю тебя.

– Верю. И я тоже люблю тебя. Но дело не в наших отношениях. Все именно так, как я сказал. Больше ничего. И я вряд ли гожусь на что‑то другое. Если ты на самом деле меня любишь, позволь уйти с миром.

Сборы были закончены.

– Пусть будет так, – Кэти встала с кровати и подошла к нему.

– Я ухожу.

– Иди.

Он вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь, спустился по лестнице и очутился на улице. Прохожие поглядывали на него с любопытством – в этом секторе Галактики пилоты‑киборги встречаются нечасто. Но ему нет никакого дела до их взглядов. Вперед. Из платной кабины он соединился с судовой компанией и сказал, что берется доставить любой груз, находящийся на орбите. Добавил, что чем скорее состыкуют этот груз с его кораблем, тем лучше.

Контролер заверил его, что погрузка начнется немедленно и уже днем он сможет лететь. Он сказал, что скоро будет на космодроме, и прервал связь. Повернулся спиной к морю и через весь город пошел на запад.

 

Под ним была розово‑голубая планета, над ним – черное небо с застывшим, как на фотоснимке, снегопадом из звезд. Простившись с пилотом челнока, он запер тамбур своего корабля. Очутившись на борту «Морганы», вздохнул и привел в действие свой механизм. Груз уже был на месте, компьютеры сообщили мозговому центру корабля информацию о курсе. Он повесил одежду в шкафчик, парик и плоть‑перчатку засунул в ящики.

Пройдя в носовой отсек, шагнул в контрольную паутину, которая облепила его со всех сторон. Сверху спустился длинный темный агрегат и занял место справа. Он медленно поворачивался, вступая в контакт с разными частями правой стороны его тела.

– Хорошо, что ты вернулся. Как отдохнул, Джек?

– Замечательно. Просто замечательно.

– Познакомился с симпатичными девушками?

– Кое с кем.

– И вот ты снова здесь. Скучал?

– Ты же знаешь, что да. Что скажешь по поводу полета?

– Для нас – сущая ерунда. Я уже посмотрел программы курса.

– Пройдись по всем системам.

– Готово. Хочешь кофе?

– С удовольствием.

Слева спустился еще один агрегат, поменьше. До него легко могла дотянуться рука его живой половины.

Он открыл дверцу. На полочке стоял сосуд с темной жидкостью.

– Подгадал к твоему прибытию.

– Крепость – как я люблю. Я уж было забыл. Спасибо.

Через несколько часов они сошли с орбиты, и Джек отключил почти все системы левой части тела. Теперь он еще теснее сросся с кораблем и с бешеной скоростью усваивал информацию. Возросла способность контролировать не только происходящее по курсу корабля, но и за пределами Солнечной системы, причем гораздо четче и яснее, чем это доступно человеческому разуму. Реакция на происходившее была мгновенной.

– Хорошо, что мы снова вместе, Джек.

– Отлично.

«Моргана» крепко держала его в своих объятиях.

 

ВАРИАНТ ЕДИНОРОГА

 

Вариант единорога

 

Причудливое переплетение мерцающих бликов, вспышки света –     он двигался осторожно, с изящной неспешностью, пропадая и возникая снова, словно напоенный грозой вечерний сумрак, – или тени, возникающие между проблесками огней, и были его истинной природой? Вихрь черного пепла, изысканный танец под музыку поющего в песках ветра, свершаемый вдоль высохшего русла реки за домами, пустыми и одновременно наполненными, точно страницы непрочитанных книг, или тишина – в паузе, когда музыка вдруг стихла, но вот‑вот польется снова.

Исчез. Появился снова. И снова.

Вы сказали, могущество? Да. Нужно обладать силой и величием, чтобы суметь возникнуть до или после своего времени. Или одновременно – до и после.

   Он тонул в полумраке теплого южного вечера, являлся взору на одно короткое мгновение, устремленный вперед, а ветер разметал его следы. Когда они оставались, следы.

Причина. Всегда бывает какая‑нибудь причина. Или несколько причин.

   Он знал, почему     он здесь – но ему не было известно, почему именно здесь, в этом месте.

Приближаясь к пустынной улице, чувствовал, что скоро получит ответ. Впрочем,     он понимал, что причина может возникнуть раньше – или гораздо позже.     Он снова, всем существом, ощутил некий призыв – неотвратимая сила толкала его все дальше и дальше.

Старые покосившиеся здания, иные разрушены до основания. Повсюду сквозняки и пыль. Запустение. Заросшие травой прогнившие половицы и птичьи гнезда на балках. Следы диких существ.     Он знал их всех – как и они узнали бы его, встретив на своем пути.

   Он замер, услышав едва уловимый и неожиданный звук, где‑то впереди, чуть левее. Как раз в этот момент     он возник в реальности окружающего мира, и вмиг исчез – так гаснет в аду радуга. Осталась лишь тень присутствия, не более.

Невидимый и могущественный,      он продолжал свое движение. Вот знак. Сигнал. Впереди. Слева. За словом с выцветшими буквами БАР, написанными на старой, облезлой доске над дверью. Вошел. (Одна из створок едва держится.)

Остановился, огляделся по сторонам.

Направо стойка, вся в пыли. За ней разбитое зеркало. Пустые бутылки. Медная потемневшая вешалка, толстый слой ржавчины. Слева, в глубине, столики. В весьма плачевном состоянии.

За тем, что получше, сидит человек. Спиной к двери. В джинсах. И дорожных ботинках. Выгоревшая голубая рубашка. Зеленый рюкзак у стены, слева.

А перед ним, на столе, едва различимые очертания нарисованной шахматной доски. Она поцарапана и вся в пятнах, почти стерлась. Человек так и не закрыл ящик, в котором нашел фигуры.

Стоит ему увидеть шахматы, как он тут же вспоминает какую‑нибудь интересную задачку или принимается переигрывать лучшие из своих партий: для него шахматы – это жизнь, дыхание, без них он бы умер, как умерло бы тело, если бы кровь вдруг перестала бежать по жилам.

   Он подобрался поближе, может быть, даже оставил следы на пыльном полу, но ни тот ни другой этого не заметили.

   Он тоже любил играть в шахматы.

Человек вспоминал свою самую лучшую партию, которую сыграл во время отборочного матча чемпионата мира семь лет назад.     Он же просто смотрел. Тогда человек вылетел из турнира почти сразу же после этой партии – пораженный, что смог продержаться так долго. В критических ситуациях он никогда не играл хорошо. Но всегда гордился именно этой партией, переживая ее снова и снова – так существа, наделенные особым даром чувствовать, возвращаются к поворотным моментам своей жизни. Целых двадцать минут он был недосягаем, ослепительно безупречен, неповторим и великолепен. Лучше всех.


Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 182; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!