Профессиональная сила и слабость учителя



 

Напомним, что приспособление тела человека к совершении любого действия называется на языке технологии актерского искусства пристройкой. Например, в транспорте каждый из нас легко заметит того из сидящих пассажиров, кому скоро выходить. Заметит по его приспосабливанию к вставанию. А на автобусной остановке из всех ожидающих мы сразу выделим тех, для кого подъезжающий автобус оказался с нужным номером маршрута — по тому, как они заранее готовятся войти в автобус. Очень ярко и наглядно проявля­ется пристройка к штанге у тяжеловеса, но не всегда можно заме­тить пристройку, например, фигуриста или акробата к сложному эле­менту.

В «пристройке» воедино слиты и внимание, и работа мускулату­ры с непрерывным процессом реагирования, учитывания реальных воспринятых обстоятельств. Подбегающая к подгорающей каше хо­зяйка готова («пристроена») совершать разные действия: максимально быстро отключить газ, схватить тряпку, чтобы снять кастрюлю и т.д.

Если человек считает какое-то дело важным для себя, но не знает, как с ним справиться, он пристраивается на одну-две секунды дольше того, кто это же дело может выполнить квалифицированно. Вспомните, как мы бинтуем рану, кроим ткань, чистим ягоды, вяжем, если дело это нам приходится выполнять редко. И еще: если дело относится к разряду любимых, то «пристройка» к нему включает учет большего числа обстоятельств, чем к тому же делу в случае, если мы считаем его скучным и утомительным. Внимание к «языку пристроек» может раскрыть наблюдателю не только квалификацию человека, его предпочтения и антипатии, но даже его страхи, надеж­ды и радости.

Особый интерес представляет для наблюдателя то, как изменяет­ся характер «пристроек» одного человека к другому или другим. Конечно, то, как приспосабливается физически, телесно один человек к воздействию на другого человека, в очень большой степени зависит от того, что это за воздействие (вопрос или ответ, поцелуй или удар, приказ или просьба и т.д. и т.п.). Но есть одна общая для всех воздействий черта — представление одного человека о своем праве в данный момент именно так воздействовать на другого человека. Если воздействующий ощущает это свое право, то все его пристройки обладают чертами пристройки «сверху», если он ощущает свое бесправие — пристраивается «снизу», в случае «золотой середины» — пристраивается «наравне».

Предложенный П.М.Ершовым критерий различения «пристроек» человека к человеку сверху, снизу и наравне очень прост и понятен я наблюдении, хотя достаточно сложен в обосновании. Почему в данный момент данный человек к данному партнеру «пристроился» именно наравне— объяснить бывает трудно. А вот увидеть, узнать ну пристройку — достаточно просто: человек не мобилизовался, не потратил ни одного лишнего усилия при обращении, вне зависимости от того, был ли он «открыт» или «закрыт», никак дополнительно не переприспосабливался.

«Пристройка» же сверху проявляется в распрямлении спины, «уве­личении» роста человека, чтобы слова посылать сверху вниз, чтобы послушание, поддакивание, исполнительность того, к кому человек обращается, последовали сами собой. Причем это «увеличение себя» говеем не обязательно связано с агрессией. Люди часто расплыва­ются в улыбке и раскрывают объятия (буквально или фигурально), обращаясь к тому, кто, по их представлениям, обязан исполнять, слу­шаться, обожать, соглашаться. Полное пренебрежение правами собе­седника — вот что выражается в чертах «пристройки сверху». Сме­ло приблизиться, решительно протянуть руку, без спроса взять вещь, похлопать по плечу, потрепать по щеке — и все это с уверенностью, что возражений у партнера быть не может. Надеемся, что читатель, подняв глаза от текста и понаблюдав за общением людей (возможно, окружающих его в данную минуту), сможет определить, кто из при­сутствующих пристроен более всех «сверху». Может быть, чуткий читатель вспомнит, что иногда «пристройка сверху» наблюдается даже у того, кто пространственно находится ниже партнера. Напри­мер, пристройка хворающего, лежащего в постели к стоящим над ним близким (скажем, маленького ребенка — к бабушке и т.п.).

Пристройка снизу выглядит как тщательное приспосабливание говорящего к тому, от кого он ждет ответа. Человек старается занять как можно меньше места, уложиться в самое короткое время, воз­можно меньше обеспокоить значительного для себя собеседника, чтобы тот без труда смог согласиться, выполнить просьбу, помочь.

Особенно ярко читается «пристройка» у человека, открывающая го дверь и входящего в комнату с целью изложить свою просьбу тому, от кого зависит ее выполнение. Если человек открывает дверь лишь настолько, что сначала «входят» глаза, потом голова, потов туловище и наконец ноги; если он ловит взгляд сидящего в комнате, чтобы обратиться, робко занимает край стула, если ему предложили сесть; если начинает свое дело с длинного, путанного извинения, значит, он пристраивается «снизу». Черты «пристройки снизу» могут присутствовать в пристройке к выполнению любого действия, в том] числе и тех, что мы перечисляли выше — и поцеловать, и ударить и приказать.

Вероятно, читатель уже представил себе живые образы «пристроек», вспомнив своих знакомых, друзей, родных. Труднее детально вспомнить свое собственное поведение, и очень часто люди отрица­ют по отношению к себе то, что для них совершенно очевидно по отношению к другим.

«Пристройки» каждой разновидности у любого человека очень разнообразны. Они тонко отражают все изменения и в восприятии чело­веком своего партнера, и в его отношении к нему (см. стр. 310—312).

Со всей очевидностью различия в отношениях человека к раз­ным его собеседникам, одновременно участвующим с ним в разгово­ре, проявляются, когда ему приходится для каждого партнера ис­пользовать свои пристройки (для одного — «снизу», для другого — «сверху», для третьего — «наравне»):

— Вы как считаете, Н.Н.?

— Ну, так слушайте же, К.К....

— Я понял, М.М.

Такие и подобные фразы могут произноситься почти сразу друг за другом. Но когда произношение одной фразы сопровождается особым вниманием к выражению взгляда Н.Н., а другая фраза (для К. К.) говорится небрежно, через плечо, третья же (для М.М.) звучит, как нечто само собой разумеющееся — перед нами картина трех «пристроек», трех приспособлений, в основе которых лежит пред­ставление говорящего о равенстве с М.М., авторитетности Н.Н. и о своей собственной значительности для К.К.

Этот экскурс в типологию «пристроек» поможет нам обсудить с читателями, какие же «пристройки» свойственны хорошему (занято­му делом воспитания) педагогу.

Если педагог считает, что ему даны особые права на дидактичес­кое лидерство, а детям даны всего лишь обязанности, — то в его поведении на занятиях с детьми будут превалировать «пристройки сверху» к ним всем и к каждому в отдельности (и было бы очень интересно увидеть, какой же повод может вызвать в таком педагоге ну этого типа «пристроек» на другой).

Если педагог, приступая к работе, робеет перед грандиозностью и сложностью стоящей перед ним задачи воспитания, а дети представляются ему «фугасными снарядами» или гениальными, неприкосновенными личностями (что бывает у педагогов гораздо реже), кото­рые, может быть, снизойдут до ответа на учительские требования и призывы, то, по всей вероятности, такой педагог уже и входить-то в будет в пристройке «снизу» (интересно, что же в этом случае может заставить его «гаркнуть» на детей или дать кому-то из них «трещину?).

Педагог-«демократ» войдет на занятие в пристройке «наравне», но очень интересно, как же он встретит первое возражение, отказ, непослушание?

Если читатель-педагог по ходу наших рассуждений уже начал анализировать свое поведение на занятиях с детьми, то, вероятно, он ощутил сопротивление такому прямолинейному и упрощенному де­лению педагогов на три типа отношений к своим правам, возможностям и обязанностям. И действительно, на практике одобрение вы­пивает лишь педагог, подвижно меняющийся в пристройках к детям, и, наблюдая за ним, можно увидеть все три типа пристройки даже к одному и тому же ребенку на данном занятии, и не одну-единственную на все случаи. Или одну, постоянно «прикреп­ленную» к одному ребенку, а другую — к другому. Ведь, попросту говоря, такое однообразие пристроек будет свидетельствовать о предвзятом отношении к какому-то воспитаннику, о зашоренности педагога либо о его чиновничьем равнодушии к реальному ребенку, находящемуся перед ним.

Кстати, нередко единообразие поведения (в том числе «пристро­ек») педагога приучает детей к мысли, что взрослых надо «перетер­петь» аналогично тому, как эти взрослые терпят общение с детьми.

Но все же, о чем говорит сменяемость пристроек (или готовность к их смене)?

Не об общей ли уверенности, дружественности и деловой заня­тости педагога? Целеустремленность педагога в обеспечении по­лезного и доброго использования ребенком времени обучения неминуемо связана с учительской (воспитательской) подвижнос­тью в реакциях, наличием «перестроек», то есть использованием многообразных приспособлений, разных словесных воздействий. Но для этого учителю (воспитателю) нужно чувствовать себя сво­бодным, творящим, квалифицированным специалистом. А если он себя таковым не чувствует? Вот и тупик. Потому что, если чувствует, то и советы никакие вроде бы ему не нужны. Если вы согласны с подобным рассуждением, то, вероятно, вы воспринимаете в прочитан» ном прежде всего то, что и так знаете сами, а остальное пока отвергаете, критикуете, не видите, не слышите. Такой этап часто бывает для читателя неизбежным, однако проходящим.

Известно, что представления человека о своих правах и возможностях всегда как-то выражаются в особенностях его поведения. В свою очередь, эти особенности, проявляясь, создают у окружающим то или иное впечатление о степени уверенности или неуверенности человека в своих силах. Впечатлениям этим люди интуитивно доверяют больше, нежели заявлениям самого человека о присущей ему силе или, напротив, о непреодолимой слабости-неуверенности.

Любые перечисляемые учителями-практиками вопросы, трудно­сти, проблемы в большей или меньшей степени связаны как с самими представлениями о своих правах, обязанностях и возможностях (и профессиональных, и человеческих), так и с особенностями их реали­зации в поведении (и профессиональном, и человеческом). На семи­нарских занятиях всегда находятся учителя, сетующие на то, что не­которые ученики быстро «садятся на голову». Другие жалуются, что испытывают трудности со своими руками и поиском места в классе, где им лучше находиться. Третьи — огорчаются, что дети их боятся, и просят чем-нибудь помочь. Четвертые, пятые и шестые жалуются на придирки к ним администрации, и т.д. и т.п. Поэтому мы приступаем к новому блоку идей, связанных с представлением общающихся о своих силах, о соотношении их с предполагаемыми или визуально воспринимаемыми силами партнера или партнеров.

 

Окончание очерка: см. стр. 215—229.

 

 

Соотношение сил

 

Представления о соотношении сил (как и представления о соотношении интересов) сказываются на всем поведении чело­века, особенно при общении с окружающими его партнерами. Если вы внимательно проследите, как вошедший не знакомый вам человек обращается к одному или нескольким из присут­ствующих, то увидите: считает ли он себя равным, сильнее или слабее того (или тех), к кому он обращается. Товарищ ли он по работе, начальник или проситель. Разумеется, вы можете оши­биться — бывают начальники скромные, просители самоуве­ренные и товарищи по работе самые разные. Это-то и любопытно - вы увидите в первую очередь не должностное или служебное положение человека, а его субъективную психологическую позицию, но и она выступает каждый раз с разными оттенками и в разных вариациях. Сегодня начальник распоряжается не совсем так, как вчера, одному он дает указания не совсем так, как другому. Внимательный наблюдатель, знающий этого начальника, заметит: прибавилось ли у него силы или убавилось, о ком из подчиненных и в каком направлении изменились его представления, укрепилось ли его служебное положение или пошатнулось, кто из подчиненных знает или догадывается об этом, как это повлияло на представления данного подчиненного о соотношении сил. Все это неизбежно и не произвольно более или менее ярко отразится на конкретном поведении каждого.

То же относится и к представлениям о равенстве сил: рав­ным по силам партнер сегодня хоть на сколько-нибудь силь­нее или слабее, чем вчера; а если у него самого не прибавилось И не убавилось сил, то, по его представлениям, хоть сколько-нибудь прибавилось или убавилось у его партнера. Тут могут играть роль самые, казалось бы, незначительные и случайные детали, вплоть до одежды (особенно у женщин), влияющей на самочувствие и настроение в данный момент. Мелочи эти явно вносят оттенки и поправки в отмеченную выше привычку иметь (ело с сильнейшими, со слабейшими или с равными по силам. Что же касается самой привычки, то она наиболее ярко обна­руживается при первом знакомстве с ее носителем, особенно при случайных, мимолетных соприкосновениях с ним: тут яс­нее всего выражаются его представления о своих собственных силах.

Представления о своих силах— это сложившийся в со­знании итог всего предшествующего опыта человека, следствие того, с кем и сколь успешно ему приходилось бороться. Одер­жавший много побед над самыми слабыми противниками или избалованный исполнением своих желаний склонен преуве­личивать собственные силы. А часто повторяющиеся пораже­ния формируют склонность преуменьшать их значение. Пол­ная беспристрастность в оценке тут едва ли возможна, как и в оценке всего, в чем человек чрезвычайно заинтересован. О распространенности в суждениях пристрастности Тацит пи­шет: «Во всякой войне неизменно действует следующий, в высшей степени несправедливый закон: удачу каждый приписывает себе, а вину за несчастье возлагают на одного»[48].

В представлениях о силах другого меньше заинтересованности, и возможна поэтому большая объективность. Но если этот другой — ближайший единомышленник и друг мни злейший враг, то оценка бывает обычно либо преувеличены либо преуменьшена.

Физические силы человека могут быть сравнительно точно измерены и определены (например, по механической работе спортивным результатам или даже по внешнему виду человека). Относительно точно могут быть «измерены» у человека силы социальные (например, по богатству, служебному положению, научному званию, связям). Но в плане личных взаимоотношений между людьми представления о соотношения сил обычно лишены столь прочных обоснований, так как сами силы здесь не поддаются вполне объективному и бесспорному! измерению. Возможности свои и своих партнеров люди нерол ко видят в глубине и точности понимания фактов, процессов принципов, в находчивости, в ценности своих знаний и правильности своих прогнозов. Туг каждый мерит на глаз и бол или менее «на свой аршин».

Силы человека могут измеряться не только его реальным возможностями, но и его убежденностью в правоте исповедуемой идеи. Увлеченность даже практически недостижимой целью, уверенность в ее конечном торжестве оказывается реаль­ной силой, иногда превозмогающей все другие, безусловно значительные силы. Тот, кто, не имея ни власти, ни денег уверен, что борется в интересах человеческого общества, имен­но в этом черпает силу и находит основания для уверенности в ее непобедимости. Тот, кто разделяет такие основания, при­знает существование силы (или правомерность притязаний на нее) у самого, казалось бы, слабого человека.

Во взаимодействии людей сила каждого измеряется силами других. Поэтому обычно человек стремится не просто «знать», а знать лучше или не хуже, чем, как ему кажется, знают дру­гие, не просто «уметь», а уметь, по его представлению, лучше других (или не хуже кого-то); не просто разбогатеть, а быть богаче или не беднее других. Любые возможности привлекательны для человека часто только в сравнении с его представлениями о возможностях других людей, причем практически не всеx «других», а каких-то определенных (входящих в так называемую референтную группу).

Субъективные представления человека о соотношении сил моих с силами окружающих партнеров могут быть в более или менее остром противоречии с мнением самих окружающих. Такое расхождение наталкивает на позиционный конфликт (позиционное выяснение отношений). Но тот, кто увлечен, расхождения этого, как правило, не замечает. Так представления о соотношении сил связаны с интересами.

С изменением интересов человека изменяются его сужде­ния о силах — и своих собственных, и силах тех, с кем ему приводится иметь дело, и об их представлениях о соотноше­нии сил. Дети любят игрушки и игры, самый могущественный человек для них — обладатель игрушек и сочинитель игр. Жизненный опыт формирует цели, интересы и идеалы человека, а одновременно складываются и его представления о сравни­тельной ценности разнообразных возможностей, способностей, сил. Чем более ограничен круг интересов человека, тем более подвержен он ошибкам в оценке сил и своих собствен­ных, и партнеров. Но, вероятно, нет людей, которые не ошибались бы в этих оценках.

Можно не сомневаться в превосходстве сил партнера в чем-то одном и быть столь же уверенным в своих преимуществах в другом; борясь, каждый стремится пользоваться тем оружи­ем, каким, по его представлениям, он располагает и владеет лучше партнера. Поэтому в словесной борьбе мнений в том кто, какой вид «оружия» применяет, обнаруживается, в чем каждый видит свою силу и в чем — слабость партнера.

Мать семейства, например, может ясно видеть превосход­ство сил своих детей и домочадцев в их профессиональных вопросах, но в то же время чувствовать свое неоспоримое преимущество в толковании вопросов нравственности, быта и семейных обязанностей; определенность ее представлений в тех и других делах по-разному, но ярко обнаруживается.

Когда представления о соотношении сил сложны и проти­воречивы, в них борются разные тенденции. Какая именно побеждает? Это зависит от того, какая сила в данный момент в данной ситуации для данных людей имеет наибольшее зна­чение. Ведь иногда даже к уважаемому человеку приходите применять физическую силу. И, например, медицинская сестра может с полным правом и сознанием своего превосходства командовать пациентом, который во всех других отношениях несравнимо сильнее ее, хотя, может быть, делать это он будет не совсем так, как с пациентом слабейшим (ребенком, например).

Разность сил вызывает либо уважение, либо пренебрежение; соотношение интересов — либо симпатию, либо антипатию. В итоговом, общем отношении к партнеру одно с другим сливается в сложное, часто противоречивое, трудно определимое словами целое. Но чем больше разность в силах, тем меньше места остается представлениям о соотношении интересов; а чем больше ясности, определенности в представлениях о близости интересов, тем меньше значение соотношения сил. Легкая симпатия иногда сочетается с пренеб­режением, но горячая любовь с ним несовместима. Сильного врага можно уважать, но крайняя ненависть исключает уважение. Совершенно беспомощный, бессильный враг вызывает даже жалость; он, в сущности, уже и не враг. Единомышленник, авторитет которого возведен в культ, не может быть другом.

В словесной борьбе мнений партнеры переходят от одной аргументации к другой. Но если в выборе аргументов борющиеся руководствуются только их объективной убедительно­стью, как она каждому представляется, если каждый свободно указывает на слабые места в доводах партнера и без колебаний, решительно и смело отводит его аргументацию, выдви­гая преимущество своей, — значит сознание каждого из них свободно от обобщенных представлений о разности сил своих и партнера. Это — борьба равных по силам в представлениях обоих. Ни один из них не делает вывода ни о своем превосходстве в силах, ни о превосходстве своего партнера.

Как только такой обобщающий вывод делается, он тут же  ограничивает выбор аргументации и способов ее использования. Каков бы ни был этот вывод, он делает борьбу менее стройной, менее логичной, последовательной, в строгом смысле слова — менее деловой.

Тогда часто выдвигаются такие силы, как совесть, честь, долг, моральные принципы. И если партнер не отказывается воспользоваться ими, то борьба развивается вокруг этих принципов и поэтому делается позиционной. Если же партнер уклоняется от применения таких сил, то нередко, как раз для того, чтобы избежать отклонений от дела. Поэтому сколько-нибудь длительная деловая борьба требует смены аргументом (смены «оружия») и избегания эмоциональных обобщений во взглядах на силы, позиции и интересы. Много кратное же применение одного и того же «оружия», довода выдает стремление к борьбе позиционной.

Используя параметр «силы», можно выявить и множество 1ругих интересных закономерностей в поведении и окружаю­щих, и своем собственном. Например, принципиальное отличие самоуверенности как отрицательной черты характера от уверенности в своих силах как черты положительной заключа­ли в том, что первая основана на личных силах, противопоставленных силам окружающих людей, а вторая — на силе са­мою общественно полезного дела, на силе убежденности в правоте этого дела и его победе, которые дают и личную силу, даже если справедливость, нужность, полезность этого дела еще не признаны или не поняты окружающими. Самоуверен­ный человек в общечеловеческом масштабе всегда, в сущно­сти, одинок. А человек уверенный — не одинок, так как, по его представлениям, борется ради многих (иногда даже ради будущих поколений!).

Занятость важными делами создает впечатление преиму­щества в силе. Но занятость можно имитировать в интересах карьеры. Имитацию от подлинной деловой занятости, хотя и с трудом, но все же можно отличить. Карьерист ищет в лю­бом деле то, чем он может партнеру помешать — якобы из деловых соображений. Он делает вид, будто понимает это дело глубже, серьезнее, ответственнее, чем его партнер. Чисто по-деловому отказывая, умело изображая при этом искрен­нее сочувствие, он страхует себя от разоблачения. И он тем сильнее по отношению к партнеру, чем больше заинтересо­ван последний в достижении своей цели. Сила такого карь­ериста в том, что он может отказать, может помешать делу.

Этим средством обычно пользуются те, кто не обладает силой в деле (знаниями, умениями) и кто стремится воспол­нить это свое бессилие властью самого, казалось бы, незначительного «места». Такой человек, прежде чем поставить свою «визу» на документе, тянет, якобы изучает вопрос, взвешивает, собирает справки и колеблется; он как будто бы никого не хочет ни унижать, ни вытеснять, ни подчинять себе. Он занят делом по видимости. В действительности же он добивается признания своих преимуществ и признания значительности занимаемого им места. Подлинно заинтересованные в деле люди оказываются вынужденными считаться с ним, даже благодарить его, если он вдруг не воспользуется своей возможностью мешать им.

Можно не знать причин существующих или возникающих у человека субъективных представлений о соотношении сил, но сами эти представления всегда так или иначе обнаружива­ются в деталях поведения всех уровней рассмотрения; и в оцен­ках, и в мобилизации, и в характере пристроек, и в выбор средств воздействия.

Того, что для слабого важно, значительно, сильный может не заметить вовсе. Это обнаруживается в оценках: все, что входит в состав оценки (неподвижность, облегчение или потяжеление тела, изменение степени мобилизации), ярче, определеннее видно в оценках слабого, чем в оценках сильно­го, пока тот и другой еще только воспринимают одни и те же касающиеся их события, не участвуя в них. Это сказывается на дальнейшей мобилизованности.

Борясь с тем, кто, по его представлениям, сильнее его, слабый надеется на успех, но не может быть уверен в нем; поэтому противодействия партнера являются для него мень­шей, а собственные успехи, достижения, победы — боль­шей неожиданностью, чем для сильного. Сильный воспри­нимает исполнение своих требований, как должное, а про­тиводействия и замедления в повиновении— как нечто неожиданное, ненормальное. Так, Наполеон раздражался, когда чувствовал справедливость аргументации спорящего с ним[49].

Сильный удивляется противодействию партнера, его отка­зам; слабый — его уступками и своим успехам. Но эта общая тенденция не всегда наглядно проявляется, она бывает завуа­лирована тем обстоятельством, что для слабого вообще все изменения в окружающей среде более значительны, чем для сильного. Поэтому могут быть очень ярки и его оценки отказов партнера. Известно также, что скромного человека обрадовать легче, чем человека с претензиями.

К началу борьбы (к началу воздействия) слабейший всегда более мобилизован, чем сильнейший. В ходе борьбы значительные оценки (как положительные, так и отрицательные) слабого вызывают у него некоторую, хотя бы мгновенную, демобилизацию; правда, вслед за ней он обычно усиленно мобилизуется вновь, спешно наверстывая упущенное. Отсюда – некоторая суетливость.

Телесная мобилизованность, с которой начинает борьбу сильный, более устойчива; это есть пристройка сверху. Уверенность в себе, независимость освобождают тело; поэтому пристройки сильного «сверху» всегда проще и определеннее, и чем он сильнее, тем меньше в его пристройках всякого рода мелких, суетливых движений, говорящих о противоречивости устремлений, о судорожных поисках способа воздействия на партнера. Слабость требует осторожности при каждом шаге. Внимание сильного направлено прямо к желанной цели; мелочи, пустяки не задевают его. А если что-то его действительно коснулось и побуждает к вполне определенному действию, то он уверенно его выполняет.

Поэтому пристройки сильного более четки, ясны и закончены, даже в тех случаях, когда он вдруг пристраивает­ся «снизу». Если сильный, например, просит, то он именно просит, а не клянчит, не выпрашивает. Если сильный объясняет, то он именно объясняет, а не совершает сложное словесное воздействие, в состав которого входит, между прочим, и объяс­нение. Он действует спокойнее.

Слабый заранее, на всякий случай, подготавливает свое тело для какого-то воздействия «снизу» — такова его общая мобилизованность, его пристройки характеризуются призна­ками, противоположными проявлениям самоуверенности. Об актере Орленеве один из современников вспоминал: «Вот он, например, в старинной пьесе «Горе-злосчастье», в роли не­счастного, маленького чиновника... Он и смотреть-то боится прямо. Ни разу он не становится фасом к публике — потому что фас, открытый фас — это смелость, достоинство, уверен­ность, — а в три четверти, вполоборота. Ибо откуда же на­браться забитому, бедному человеку смелости глядеть прямо в глаза?»[50].

Для представлений о равенстве сил характерны пристройки «наравне», или то слегка «сверху», то слегка «снизу»: чем ярче была «сверху», тем ярче последующая «снизу», а легкости переходов от одной к другой обеспечивается малой и потому относительно небрежной мобилизованностью.

Зависимость слабого от своего партнера обнаруживается в расточительности мелких движений в пристройках. Отсюда беспорядочность жестикуляции, чрезмерная работа лицевой мускулатуры, излишки мышечного напряжения, стремитель­ность в переходах от пристройки к воздействию и от одной пристройки к другой, иногда прямо противоположной по характеру. Слабость проявляется в обострении ритма, в лихо­радочных поисках средств воздействия вплоть до попыток продемонстрировать отсутствующую независимость.

Суетливость как признак слабости и спокойствие как при­знак силы особенно ясно видны в немом кино и в пантомиме. Не случайно именно балетмейстер М.Фокин обратил внима­ние на проявления того и другого в бессловесном поведении.... Но и Ф.Шаляпин, по воспоминаниям Вс.Рождественского, говорил: «В драпировке-то каждый дурак сумеет быть величе­ственным. А я хочу, чтобы это и голышом выходило. И пред­ставьте себе, в конце концов добился того, что хотел: «Знай прежде всего свое тело...» — это стало с тех пор моим неруши­мым правилом»[51].

Одним из характернейших проявлений слабости является страх. Вл.И.Немирович-Данченко писал: «Сильного, само­уверенного человека не только не останавливает явная опас­ность, а еще больше взвинчивает. Он становится еще дерзче, хотя, может быть, страх сильно постучался в его груди, еще упрямее в своей нелепой настойчивости»[52].

Но близкое страху другое проявление слабости — робость — неразлучна, как говорил А.С.Пушкин, с истинной любовью[53].

Робость бывает и провокационной. Известно, что перед аустерлицким сражением Наполеон артистически разыгрывал роль человека, очень испуганного, ослабевшего, больше всего опасающегося битвы.

Интересное образное описание отличия поведения человека уверенного в преимуществе своих сил, от человека, убежденного в обратном, находим у И.А.Гончарова в «Обломове»: «Илья Ильич <...> не глядит на всякого так, как будто просит оседлать его и поехать, а глядит он на всех и на все так смело и свободно, как будто требует покорности себе»[54].

Представления о соотношении сил проявляются и в словесных воздействиях. Давая понять партнеру, чего именно он от него добивается, слабый склонен преувеличивать мучительность своей цели для себя и уменьшать ее значительность для партнера; сильный— наоборот, уменьшать ее значительность для себя и увеличивать для партнера (это вы­ражается в лепке фраз). То, чего добивается слабый, ему очень нужно, а партнеру сделать — легко; то, чего добивается силь­ный, ему достаточно важно, но партнер выполнить — обязан. Проявление повышенной заинтересованности в своих целях в (борьбе с партнером говорит о недостатке сил. Повышенный интерес к обязанностям, делам, целям и нуждам другого гово­рит о силе.

Слабый, стремясь облегчить партнеру выполнение того, чего он от него добивается, склонен подробно и обстоятельно ар­гументировать свои притязания. Экономя время и внимание партнера, он в то же время стремится подробно изложить все обстоятельства, стечение которых нуждается в немедленном вмешательстве партнера. Партнер не знает этих обстоятельств. Если его информировать, он сделает то, что нужно слабому. Если же он все-таки медлит или отказывает, то виноват сам слабый, и нужно попытаться еще лучше все разъяснить и обо­сновать.

Сильный не прибегает к обстоятельным обоснованиям своих деловых требований. Партнер знает достаточно, поскольку ему так или иначе изложено то, что от него требуется, а больше ему и незачем знать. Если же он чего-то не понимает, то сам виноват — недостаточно сообразителен. Приходится выяснять, почему он не понял того элементарно простого, что дол бы понять. Поэтому, имея в виду дело (в позиционной бор картина меняется), сильный кратко формулирует то, что нужно, а излагая свои требования, он уже ждет начала выполнения (или разъяснений о причинах промедления).

Слабый добивается только крайне необходимого и не вполне уверен в успехе, отсюда — торопливость в использовании обстоятельной аргументации. Но торопливость влечет за собой ошибки, оплошности — их необходимо исправлять с еще бол шей торопливостью. Это ведет к суетливости в речи. У сильного нет оснований торопиться: суетливость отсутствует и в строе его речи.

Рассказ Чехова «Толстый и тонкий» может служить хор шей иллюстрацией того, как представления о соотношении сил резко меняются не в результате изменения собственно положения, а под впечатлением об изменившемся положен партнера.

В подавляющем большинстве случаев человек видит, имеет ли он дело с партнером, считающим себя сильнее, слабее или равным ему (и это относится даже к самым поверхностным знакомствам и мимолетным встречам), хотя объяснить это словами, а уж тем более доказать, часто затрудняется. Отме­тим, что проявления силы побуждают партнера к вниманию и даже к повиновению.

 

«Кто верить сам в себя умеет,

Тот и других доверьем овладеет,

И вот — ему успехи суждены»,—

 

говорит Мефистофель у Гете[55].

Признаки слабости, беспомощность располагают партнера к снисходительности и уступкам. Поэтому люди иногда «на­страивают себя» —сознательно внушают себе те представления о соотношении сил, какие они хотели бы иметь: готовясь к важному свиданию, человек повторяет принятые для себя правила и рисует обязанности партнера или воображает могу­щество партнера и свое беспомощное положение. Когда такие самоубеждения удаются, человек использует усвоенные по собственному «заказу» представления.

Чтобы принесла плоды самоуверенность, нужно поверить в свою силу, либо в слабость партнера. Чтобы произвести впечатление скромности, нужно поверить в силу партнера или в свою слабость. Тогда борющийся призывает партнера к великодушию и покровительству: вам, мол, ничего не стоит то, что для меня крайне важно, и вся моя надежда на вас... Парт­неру приятно признание его превосходства в силе, и за полученное удовольствие он, может быть, согласится заплатить уступкой.

Проявления силы и слабости непроизвольно используются иногда в борьбе между близкими — например, между родителями и детьми, между учителем и учеником. Так, чтобы утешить, ободрить огорченного друга, подчеркивают свою бодрость, то есть силу; чтобы добиться прощения, примирения, демонстрируют свою беспомощность. Но такие подчеркнутые проявления ведут к осложнениям, как только переходят определенные границы и задевают самолюбие партнера.

В поведении человека его представления о соотношении сил взаимно переплетаются и с дружественностью—враждебностью, и с деловитостью—претенциозностью, и с ини­циативностью. Рассмотрим наиболее типичные случаи таких переплетений для дальнейшего уяснения и уточнения как описанных нами параметров, так и основных закономерно­стей поведения людей в жизни. Вспомним, что параметр ини­циативности позволяет типологизировать поведение чело­века при общении с партнером как более или менее явное наступление, оборону или навязывание инициативы (то есть распоряжение ею). В обороне сила обнаруживается преиму­щественно как величина потенциальная. Оборона говорит лишь о том, что партнер не нужен в данных обстоятельствах. Но независимость от сильного — уже демонстрация силы. Такая независимость может быть следствием неприхотливо­сти или незаинтересованности обороняющегося во всем том, что может дать или чего не может лишить сильный партнер. Но подлинного столкновения сил здесь нет, и действитель­ные возможности того, кто производит впечатление силь­ного, не раскрываются. А производит он такое впечатление потому, что сила располагает не пользоваться инициа­тивой, а только распоряжаться ею. Партнер, подчиняясь, пользуется инициативой в отпущенных ему границах. Сильный сам не «работает» — он руководит, а «работает» его слабый партнер-исполнитель. Л.Толстой указывает на такой закон: «<...> Чем меньше то прямое участие, которое они (люди — П.Е.) принимают в самом действии, тем они больше приказывают»[56].

Слабому приходится как бы контрабандой протаскивать то, что в его интересах, ибо инициатива предоставлена ему лишь для исполнения того, что нужно сильному. Отсюда все та же суетливость. Ее тем больше, чем, во-первых, больше, по представлениям слабого, дистанция в силе между ним и его партнером; во-вторых, чем нужнее ему то, чего он добивает­ся; и, в-третьих, чем уже границы предоставляемой ему ини­циативы. Если же сильный торопится пользоваться инициати­вой и проявляет суетливость, значит, в данный момент он утратил независимость и его представления о своем преиму­ществе в силе пошатнулись.

Сильный либо решительно берет инициативу и тут же пе­редает ее партнеру для совершенно определенного использо­вания, либо ждет, когда тот, кто ему нужен, сам обратится к нему и предоставит ему инициативу. Но долго ждать — об­наруживать нужду; чтобы скрыть ее, сильный склонен начи­нать с какого-либо заявления, касающегося не его, а интере­сов партнера, с тем, чтобы заинтересовать собой, показав при этом свою независимость. Такое начало производит впечатле­ние силы, хотя может совершенно не соответствовать действи­тельности. «Сильный» может быть всего-навсего самоуверен­ным нахалом. Но партнер робкий или скромный склонен ве­рить первому впечатлению о силе другого. Этим и пользуются. Поэтому апломб — уже некоторая сила. Он помогает одержи­вать победы, сперва в мелочах. Но победы эти, накапливаясь, создают репутацию силы.

Однако явно не обоснованные претензии на силу, неумело и неуместно проявляемые, всегда встречают противодействие; они обнажают слабость и создают впечатление враждебности. А слабого врага унижают или избегают общения с ним.

Чем больше разность в силах, тем, соответственно, более значительными для слабого должны быть его цели, чтобы он вступил в борьбу за них с сильнейшим. Для борьбы с ним слабые объединяются, и недостаток силы компенсируется комбинациями их целей и задач.

«Когда между кошкой и собакой вспыхивает внезапная дружба, значит, она направлена против повара, — эту пословицу приводит Ст.Цвейг. — Дружба между Фуше и Талейра-Мом, — говорит он далее, — означает, что министры открыто не одобряют политику своего господина»[57]. Представления объединившихся о степени превосходства своих сил выражается в их требовательности, начиная с позиции, занимаемой партнером. Если обе борющиеся стороны обладают реальной силой, обе претендуют на преимущество и каждая нуждается в другой, то обе стремятся распоряжаться инициати­ве и обе уклоняются от ее делового использования. Каждая держится независимо и ждет от противной стороны проявле­нии ее деловой заинтересованности, то есть зависимости, сла­бости, чтобы использовать ее в своих целях. Такое ожидание может быть бесплодно. Вместо деловой борьбы происходит «прощупывание сил» примеривание, прикидка. Тем дело мо­жет и ограничиться. Но тогда обнаружится относительная сла­бость той стороны, которая больше теряет от бесплодности, гак как более заинтересована в цели и потому больше пользу­ется инициативой в этой разведке.

Значит, чтобы не уронить свое достоинство, нужно, не раскрывая своих действительных деловых целей, заинтересо­вать собою противную сторону и принудить ее к использова­нию инициативы. Но для этого необходимо и самому про­явить ее. Приходится начинать наступление. Но чтобы его не восприняли, как проявление слабости, оно должно быть от­кровенно или даже демонстративно позиционным.

Напомним, что по второму параметру общение одного человека с другим типологизируется как преследующее либо деловую цель, либо цель, связанную с претензией на какое-то изменение взаимоотношений (в вариантах увеличения или сближения дистанций между инициатором общения и его парт­нером). Так вот, пока каждая из сторон, нуждаясь в другой, претендует на преимущество в силе, инициатива может быть использована без ущерба для престижа только в позиционном наступлении «за сближение». Если обе стороны так и используют ее, то борьба протекает в проявлениях симпатии, щедрости, единомыслия, которые совершенно не касаясь дела, служат в то же время доказательством одновременно и силы, и дружественности и потому должны располагать противную сторону к деловым поступкам. Не здесь ли причина того, что в старину дипломатические миссии начинали свою деятельность с торжественного ритуала и обильных подарков?

Иллюстрацией может служить библейский рассказ о возвращении «в землю свою» Иакова. Боясь гнева брата Исава, онрешил предпослать своей встрече с ним щедрый подарок, разделив его на пять частей (200 коз и 20 козлов; 200 овец и 20 баранов; 30 верблюдов с жеребятами; 40 коров и 10 волов; 20 ослиц и 10 ослов). С каждым стадом он посылал по рабу, чтобы Исав в равные промежутки времени до встречи с ним по­лучал по подарку. Встреча прошла вполне мирно.

После того, как в подготовительной позиционной борьбе «за сближение» каждая из сторон, оберегая свой престиж, смело пользовалась инициативой, переход к самому делу опять по­требует настойчивого стремления ею распоряжаться. Уступка делового содержания предлагается партнеру в виде очередного подарка и предоставляется инициатива для выдачи компенса­ции. Если уступка мала, то она под тем или иным предлогом отклоняется и предоставляется инициатива для уступки более значительной.

Деловой борьбе мнений подобная «дипломатия» чужда. Деловой предмет борьбы возможен, если партнеры предпо­лагают друг в друге равные силы и равную заинтересо­ванность, не отвлекаясь на выяснение верности и правомер­ности этих предположений. Отсюда в поведении партнеров появляется свободная, решительная, конкретная критика доводов друг друга и смелое выдвижение рабочих («сырых») идей. Все это приводит к характерной для делового общения смене аргументов. Напомним, что многократное применение одних и тех же доводов выдает стремление к борьбе позици­онной.

Если в деловой борьбе сильный стремится только распоря­жаться инициативой, то в позиционной он больше склонен пользоваться ею. Поэтому в длительных выступлениях сильно­го (например, в пространных речах) почти всегда содержится го или иное позиционное наступление, хотя и сам наступающий, и его партнеры могут считать такое выступление по смыслу произносимых слов совершенно деловым. Сильные словоохотливы и в выговорах («разносах» и «разгромах»)и в поучениях (дружественных наставлениях, уве­щеваниях и разъяснениях). Ведь и лекция, например, в сущ­ности, имеет целью завоевание единомышленников по определенному вопросу в интересах отдаленного будущего. Даже и многословном «унижении» сильным себя таится обычно хва­стовство своей прямотой или скромностью.

Слабый, наоборот, в позиционной борьбе не может быть настойчивым — ему приходится довольствоваться результата­ми тем более скромными, чем, по его представлениям, он слабее. Даже в наступлении «за сближение» его настойчивость есть лишь некоторая претензия на силу. Занимаясь только делом, он такой претензии не обнаруживает.

Вследствие этих тенденций слабый избегает позиционной борьбы и стремится держаться дела, а если добивается сбли­жения, то, насколько возможно, по-деловому. Сильный чаще маскирует деловые цели позиционными, слабый — позицион­ные деловыми.

В уступках проявления «силы» тесно связаны с представле­ниями о дружественности—враждебности. Наличие усту­пок обнаруживает или дружественность или зависимость (то есть недостаток силы) уступающего партнера. Отклонение же уступок — или силу и независимость , или враждебность . Заинтересованность в деле и дружественность ведут к уступ­кам, а представления о своем превосходстве и враждебность — к повышенной требовательности. В колебаниях от проявлений силы к проявлениям слабости, от дружественности к враж­дебности и обратно протекает общение людей, нуждающихся друг в друге, но не расстающихся с представлениями о своем превосходстве в силах.

В дружественной борьбе (которая чаще всего носит дело­вой характер) каждый из общающихся обычно считает себя слабее своего партнера и стремится к максимальному исполь­зованию инициативы. Цель же того, кто первый начал наступление, сейчас же делается заботой и его партнера — свою он забывает или откладывает, как менее важную. Если каждый может удовлетворить нужду другого, то борьба на этом кон­чится. В ней выяснится, что сильнее тот, кто больше сделал для своего друга, но ведь каждый склонен преувеличивать заслуги своего сильного единомышленника.

Если слабейший не может выполнить то, чего добивается от него партнер, то он спешит воспользоваться инициативой или даже отнимет ее, чтобы объяснить и оправдать причину своего отказа. Здесь борьба обычно переходит в позиционно отказавший пытается предотвратить возможное отдаление предлагая или даже навязывая те услуги, какие он в состоянии сделать взамен того, в чем отказал. (При этом иногда применяется, по выражению Гончарова, «уловка лукавых людей — предлагать жертвы, которые не нужно или нельзя приносить, чтоб не приносить нужных»[58].) Но и партнер может претендовать на инициативу, чтобы успокоить готового на жертвы, встревоженного своим вынужденным отказом партнера. Возникает дружественная борьба за инициативу. А относительно сильнейшим в итоге будет тот, кто проявил меньшую нужду партнере, меньшую деловую инициативность и большую по­зиционную.

В борьбе со значительно слабейшим наиболее полно, ясно и определенно сильнейший проявляет свое дружественное или враждебное к нему расположение в том виде, в каком оно действительно у него существует в данный момент, может быть, даже под влиянием минутного настроения, каприза, причуды. Ничто в представлениях о партнере не сдерживает его побуж­дений к самым необоснованным и мимолетным позицион­ным наступлениям любой разновидности от — «барского гне­ва» до «барской любви».

В борьбе с сильнейшим, наоборот, действительные пред­ставления о соотношении интересов того, кто считает себя слабее, всегда более или менее значительно перестраивают­ся— иногда совершенно непроизвольно, иногда сознательно и преднамеренно. Существующая дружественность усиливает­ся (иногда до нарочитой подчеркнутости), а существующая враждебность сдерживается (иногда до лицемерного доброже­лательства).

Это относится и к тем случаям, когда каждая сторона пре­уменьшает свои силы и преувеличивает силы другой стороны. Так, если я считаю своего партнера человеком более сильным, чем я сам, а он считает более сильным меня, то мы оба будем подчеркивать дружественность, и у каждого останется некоторая неясность относительно отдаленных целей другого, хотя в ближайшем деле мы оба, может быть, придем к удовлетвори­тельному для каждого результату. Упорные притязания одной из сторон на преимущество в силе (таковы спесь, гордость, самомнение) ведут к враждебности.

Представление о равенстве в силах способствует открыто­му проявлению существующих стабильных представлений о соотношении наиболее значительных интересов и предохраняет с одной стороны, от влияния момента, от каприза, от причуд, с другой — от искажений, вызываемых зависимостью, от поспешных компромиссов и скидок.

 

 


Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 423; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!