Возле узорчатого окна юная дева рассказывает о глупой причуде




Итак, едва вошла Таньчунь, все сразу умолкли. Таньчунь поздоровалась, женщины поговорили немного и разошлись.

Случилось так, что одна из старших жен императора умерла и женщины из знатных семей, выполняя высочайшее повеление, прибыли ко двору для выполнения траурных церемоний. Сановникам было запрещено на протяжении года устраивать пиры, а простолюдинам – в третьем месяце играть свадьбы дочерей и сыновей.
Матушка Цзя с невестками и внуками каждый день ездила во дворец на церемонию жертвоприношения и возвращалась домой лишь к вечеру. На двадцать первый день после кончины гроб с телом жены императора отправили на кладбище, а уезд, где оно находилось, переименовали в уезд Смиренных праведников.
Путь из столицы до кладбища и обратно должен был занять десять дней, да еще несколько дней погребальные церемонии. Всего около месяца.
Цзя Чжэню из дворца Нинго, его жене и остальным родственникам надлежало прибыть на похороны. На то время, что они отлучатся, решено было пригласить госпожу Ю ведать делами во дворцах Нинго и Жунго, а барышень и их служанок, живших в саду, оставить на попечение тетушки Сюэ. Таким образом, тетушке пришлось временно переехать в сад.
У Баочай в это время жили Сянъюнь и Сянлин. Тетушка Ли уехала от Ли Вань и лишь изредка приезжала. Но заботам Ли Вань теперь была поручена Баоцинь. Сюянь по-прежнему жила у Инчунь. Таньчунь занималась хозяйством, и у нее то и дело происходили стычки с наложницей Чжао и Цзя Хуанем. У Сичунь было тесно. В общем, тетушке Сюэ было нелегко найти себе подходящее жилье.
А поскольку матушка Цзя десять тысяч раз просила тетушку Сюэ заботиться о Дайюй, тетушка, без памяти любившая Дайюй, переселилась в павильон Реки Сяосян и стала жить вместе с ней, следила, чтобы та принимала лекарства и вовремя ела.
Тронутая ее вниманием, Дайюй теперь называла Баочай старшей сестрой, а Баоцинь – младшей. Девушки были дружны, как родные сестры. Матушка Цзя радовалась, глядя на них, и не испытывала больше беспокойства.
Тетушка Сюэ присматривала за барышнями и их служанками, но в домашние дела не вмешивалась.
Госпожа Ю каждый день приходила во дворец Жунго, проверяла, на месте ли служанки, и тем ограничивалась, никому не показывая свою власть. Хлопот у нее и без того хватало, поскольку ей еще нужно было снабжать всем необходимым матушку Цзя и госпожу Ван.
Хозяева дворцов Нинго и Жунго не имели ни минуты свободной – ежедневно в сопровождении старших слуг они ездили во дворец, а также занимались другими делами. Воспользовавшись этим, прислуга начала своевольничать. Во дворце Нинго остались только Лай Да и еще несколько слуг для поручений. Помощники Лай Да находились при господах, правда, взамен ему дали других, но одни из них оказались малоопытными, другие – бестолковыми или же, что того хуже, мошенниками и клеветниками. Не мудрено, что то и дело возникали скандалы.
Поскольку, согласно императорскому указу, в знатных семьях на год были прекращены всякие развлечения, пришлось распустить актерские труппы.
– Все ваши девочки-актрисы куплены, – сказала госпожа Ю госпоже Ван. – Но их можно сделать на время служанками, а учителей отпустить.
Госпожа Ван, подумав, ответила:
– Не могут девочки из приличных семей стать служанками. Родителей нужда заставила их продать. Разве стали бы они иначе кривляться на сцене? Нет, я готова дать каждой несколько лянов серебра на дорогу, пусть идут куда хотят. Так же поступали и наши предки. И мы не вправе нарушать их заветы. Иначе нас сочтут мелочными. В нашем доме, правда, есть несколько старых служанок, которые прежде играли на сцене. Но они по собственной воле остались у нас, никто их не заставлял. Позже, когда они выросли, мы их выдали замуж за слуг.
– Надо бы поговорить с девочками! – сказала госпожа Ю. – Захочет кто-нибудь из них уйти, напишем родителям, пусть приезжают за ними, а дорожные расходы оплатим. Родителям надо сообщить заранее. А то найдутся негодяи, объявят себя родителями, а по пути перепродадут девочек. Разве это не позор для нас? Возможно, не все девочки захотят уйти, кто не захочет, пусть остаются.
– Пожалуй, так и сделаем, – улыбнулась госпожа Ван.
Госпожа Ю рассказала обо всем Фэнцзе, и главному управляющему дворца было приказано: учителям девочек-актрис дать по восемь лянов серебра и пусть поступают как знают. Имущество, находившееся в саду Душистой груши, тщательно проверили, сделали опись и на ночь выставили сторожей.
Госпожа Ван велела девочкам явиться к ней и расспросила, кто из них хочет вернуться домой. Большинство девочек пожелало остаться. Одни сказали, что родители снова их продадут; другие заявили, что родителей у них давно нет и продали их либо дяди, либо братья; нашлись и такие, которым просто некуда было ехать или же хотелось остаться.
Девочек, которые собрались уезжать, до приезда родителей взяли к себе приемные матери, так велела госпожа Ван. А тех, кто остался, отдали в услужение барышням, жившим в саду Роскошных зрелищ.
Вэньгуань матушка Цзя оставила у себя, а Фангуань, обычно выступавшую в роли главной положительной героини, определила служанкой к Баоюю. Жуйгуань, исполнявшую роли подростков, отдали в услужение Баочай. Оугуань, игравшую молодых героев, – Дайюй. Куйгуань, игравшую молодых отрицательных персонажей, отдали Сянъюнь. В услужение к Баоцинь пошла Доугуань, исполнявшая роли пожилых отрицательных героев. Айгуань, игравшую стариков, отдали Таньчунь. Госпожа Ю взяла себе Цегуань, великолепную исполнительницу ролей старух.
Теперь девочки, точно птицы, выпущенные из клетки, целыми днями играли в саду Роскошных зрелищ. Никто с них за это не взыскивал, потому что знали, что ни прислуживать, ни вышивать они не умеют. Впрочем, не то две, не о три девочки поумнее огорчились, узнав, что им больше не придется играть на сцене, но сидеть без дела они не пожелали и усердно учились вышивать, прясть и выполнять другую женскую работу.
Однажды с самого утра, во время пятой стражи, матушка Цзя поехала во дворец на церемонию жертвоприношения.
Там, в отведенных ей покоях, она перекусила и отправилась ко двору. Когда во дворце кончился ранний завтрак, она вернулась к себе, тоже позавтракала, отдохнула немного и опять отправилась во дворец на вечернюю церемонию жертвоприношения. Домой она возвратилась уже после ужина.
Покои, отведенные во дворце матушке Цзя, представляли собой домашний храм одного из высших государственных сановников со множеством строений, которые занимали монахини, и двумя дворами – восточным и западным. Восточный двор арендовала семья Цзя, а западный – Бэйцзинский ван. Западный двор был также местом отдыха императорских наложниц. Матушка Цзя то и дело с ними встречалась, оказывала им всяческое внимание, да и они перед ней не оставались в долгу.
Но не будем все это подробно описывать, а вернемся в сад Роскошных зрелищ. Все дни матушка Цзя и госпожа Ван проводили во дворце, а потом еще целый месяц находились в отъезде, сопровождая к месту погребения гроб с телом жены императора. Не удивительно, что служанки совсем от рук отбились, только и знали, что играть да развлекаться. А тут еще в сад переселились девочки-актрисы и служанки со двора Душистой груши.
Поселившись некоторое время назад в доме, Вэньгуань и другие девочки-актрисы, то ли из-за своего высокомерия, то ли в силу привередливости в пище и одежде, по любому поводу поднимали шум. Служанок это злило, но высказывать вслух недовольство они не решались. Теперь же, когда актерскую труппу распустили, служанки злорадствовали. Если девочки-актрисы к ним за чем-нибудь обращались, гнали их прочь, вспоминая старые обиды. Только с младшими девочками, отданными в услужение барышням, никто по-прежнему не решался затевать скандалы.
Незаметно наступил Праздник поминовения усопших. К этому дню Цзя Лянь приготовил все необходимое для жертвоприношения, как и в прошлые годы, и в сопровождении Цзя Хуаня, Цзя Цуна и Цзя Ланя отправился в кумирню Железного порога, чтобы сжечь жертвенные деньги и совершить жертвоприношение на могилах предков. Туда же отправился и Цзя Жун из дворца Нинго, а также другие члены рода. Дома оставался только Баоюй, который еще не совсем поправился.
После обеда он почувствовал себя утомленным, и Сижэнь ему сказала:
– Погода замечательная, пошел бы погулял! Сразу после обеда вредно спать. Может случиться несварение желудка.
Баоюй сунул ноги в туфли и, опираясь на палку, вышел во двор.
Надобно сказать, что в саду теперь хозяйничали женщины, которым сад был отдан на откуп. Наступила весна, а с ней и горячие дни: надо было сажать бамбук, цветы, а также бобы, подрезать деревья. На пруду лодочницы прямо с лодок сажали лотосы.
Сянъюнь, Сянлин и Баоцинь со своими служанками уселись на склоне искусственной горки и от нечего делать наблюдали за работой женщин. Баоюй хотел подкрасться к ним сзади, но Сянъюнь его заметила и, смеясь, крикнула:
– Скорее уберите лодки! А то как бы на них не увезли сестрицу Линь Дайюй!
Все рассмеялись. Баоюй покраснел от смущения.
– Думаешь, приятно болеть? – произнес он. – Разве можно над этим смеяться?!
– Над такой болезнью, как у тебя, можно! – парировала Сянъюнь. – Нечего меня укорять!
Баоюй сел рядом с девушками. Поглядев еще некоторое время на работавших женщин, Сянъюнь сказала:
– Ветер сильный, да и камни холодные. Не стоит тебе здесь сидеть.
Баоюю и самому хотелось поскорее уйти, он собирался навестить Дайюй и не стал задерживаться. Попрощавшись, он поднялся на дамбу и направился к мосту Струящихся ароматов.
Дамба густо поросла ивами, их золотые сережки висели над самой водой, а рядом пылали, словно утренняя заря, распустившиеся цветы персика. А за горкой неподалеку уже отцвел абрикос, и среди молодых ярко-зеленых листьев виднелось множество плодов, каждый величиной с боб.
«Как обидно, – подумал Баоюй. – Пока болел, абрикос отцвел, не успел даже полюбоваться. Незаметно пролетело время, и, как сказал поэт, „темно-зеленые листья густо все ветви покрыли!“.
Он как завороженный смотрел на абрикос, не в силах уйти. Вдруг он вспомнил, что Сюянь помолвлена, и ему стало грустно. Конечно, девушка должна выйти замуж, мужчина – жениться. Но увы! Теперь в саду еще одной замечательной девушкой станет меньше. А через год или два она станет похожа на этот абрикос, у которого «темно-зеленые листья густо все ветви покрыли». Пройдет еще время, опадут листья, и ветви останутся голыми. Волосы Сюянь, черные, как вороново крыло, посеребрит седина, румяные щеки поблекнут, а сама она станет старой и дряхлой. Печальный стоял юноша, глядя на абрикос, и тяжело вздыхал.
Вдруг на ветке прямо перед Баоюем защебетала птичка.
«Эта птичка, – пришла в голову мысль, – прилетала сюда, когда абрикос цвел, а сейчас она плачет по опавшим цветам. Будь здесь Гун Ечан[131], он мог бы ее об этом спросить. Прилетит ли птичка в будущем году, когда снова расцветет абрикос, полюбоваться цветами?..»
Вдруг птичка вспорхнула и улетела, словно испугалась чего-то. И следом послышался голос:
– Оугуань, ты что, смерти своей ищешь? Где ты взяла эти жертвенные деньги? Зачем сжигаешь их здесь? Вот расскажу госпоже, она с тебя шкуру спустит!
Баоюй тихонько вышел из-за горки и увидел плачущую Оугуань. Девочка сидела на корточках с факелом в руках и сжигала бумажные деньги.
– Кому ты приносишь жертвы? – крикнул ей Баоюй. – Здесь ничего нельзя жечь! Если родителям или братьям, назови их имена, я запишу и прикажу слугам принести жертвы в храме, как полагается.
Увидев Баоюя, Оугуань от страха не могла произнести ни слова. Так он от нее и не добился ответа, сколько ни спрашивал.
Тут из-за противоположного склона горки появилась женщина. Она дернула Оугуань за рукав и закричала:
– Я рассказала госпожам, что ты здесь творишь. Они гневаются!
Женщина стала тащить девочку за собой, но та, боясь наказания, не шла, упиралась. Она выглядела совсем еще ребенком.
– Это вы у себя привыкли безобразничать, так думаете, и здесь можно?! – распекала женщина Оугуань. – К этому месту даже приближаться нельзя, здесь гуляла сама государыня! Наш господин, – она указала пальцем на Баоюя, – и то соблюдает все правила! А ты вон что творишь! Краля какая выискалась! Идем со мной, идем же, негодница…
– Она не деньги жгла, – вступился за девочку Баоюй, – а исписанную бумагу. Барышня Дайюй ей велела. Так что напрасно ты на нее пожаловалась.
Увидев, что Баоюй, которого она так испугалась, за нее заступился, девочка осмелела.
– Да откуда ты взяла, что я деньги сжигаю? – крикнула она в свою очередь женщине. – Это я бумагу сжигаю. Барышня Линь Дайюй велела!
Женщина схватила несколько еще не сгоревших бумажек и сунула их прямо в нос девочке.
– А это что? Нечего врать! Вот они, доказательства!
И женщина снова стала тащить Оугуань за собой. Тут Баоюй палкой отвел в сторону руку женщины и сказал:
– Можешь отнести эти доказательства госпоже! Это я приказал Оугуань сжечь бумажные деньги! Накануне я видел во сне духа абрикосовых деревьев. Он велел принести ему жертвы, но предупредил, чтобы не я, а кто-нибудь другой сжег деньги, иначе я так и не выздоровею. Вот я и велел это сделать Оугуань. И, как видишь, смог встать сегодня с постели. А тут, как назло, принесло тебя! И мне опять стало хуже – ты все испортила! А еще собираешься жаловаться!.. Иди с ней, Оугуань, не бойся и расскажи им все, что ты сейчас слышала…
Пока Баоюй говорил, у Оугуань созрел план, и теперь уже она стала тащить женщину за собой.
Женщина бросила на землю обгоревшие клочья бумаги и виновато улыбнулась.
– Откуда я могла знать? Теперь мне от вашей матушки попадет!
– А ты молчи, – улыбнулся Баоюй, – и я никому не стану рассказывать.
– Но госпожам уже все известно, я доложила, и мне велено привести девчонку. Можно, правда, сказать, что ее потребовала к себе барышня Линь Дайюй.
Баоюй согласился. А когда женщина ушла, спросил Оугуань:
– Зачем ты сжигала деньги? Уверен, что ни родители твои, ни братья к этому отношения не имеют. В чем же тогда дело?
Растроганная заступничеством Баоюя, девочка решила ничего не скрывать от него и, сдерживая слезы, принялась рассказывать:
– Только два человека знают о моей тайне: Фангуань – ваша служанка, и Жуйгуань – служанка барышни Баочай. Но придется теперь рассказать еще вам, раз вы все видели. Только не выдавайте меня! – Из глаз ее полились слезы. – Нет, не могу! Лучше расспросите об этом Фангуань, а то мне как-то неловко рассказывать.
Она повернулась и побежала прочь. Баоюю стало грустно, но делать нечего, и он отправился в павильон Реки Сяосян к Дайюй. Она показалась ему похудевшей и жалкой. Но на вопрос, как себя чувствует, отвечала, что ей значительно лучше.
Дайюй в свою очередь показалось, что у Баоюя вид нездоровый. Она вспомнила о недавних событиях, из-за которых он заболел, и заплакала. После недолгой беседы Дайюй стала торопить Баоюя пойти отдохнуть и сказала, что ему надо хорошенько лечиться. Пришлось Баоюю внять совету Дайюй и уйти. Ему не терпелось поговорить с Фангуань, но, как нарочно, пришли Сянъюнь и Сянлин, завели разговор с Сижэнь, стали шутить. Позвать Фангуань в другую комнату Баоюй не решился, чтобы не вызывать подозрений. Пришлось ему запастись терпением.
Вскоре за Фангуань пришла ее приемная мать и позвала мыть голову, – родные ее дочери уже вымылись.
Но Фангуань наотрез отказалась мыть голову в грязной воде и решительно заявила:
– Все деньги, которые мне выдают, вы берете себе, а меня держите в черном теле!
Женщина было смутилась, но потом набросилась на девочку с бранью:
– Ах ты дрянь! Недаром говорят, что с комедиантками сладу нет. В такой компании любая, дурному выучится, если даже и была хорошей. Только и знаешь, паршивка, что привередничать – все тебе не так! Брыкаешься, как упрямый мул!
Началась перебранка. Сижэнь услышала и послала служанку унять строптивых.
Служанка слово в слово передала все, что велела Сижэнь.
– Не шумите! – сказала она. – Пользуетесь тем, что старая госпожа отлучилась из дома, и скандалите!
– Так ведь эта паршивка слушать никого не желает, – заявила Цинвэнь. – Словно взбесилась. Сама не знает, чего хочет. И всего-то умеет сыграть один-два акта из пьесы, а строит из себя героиню – будто убила главаря разбойников или же выловила шайку мятежников!
– Они обе не правы, – сказала Сижэнь. – Недаром говорят, что одной ладонью не захлопаешь. Старуха, конечно, несправедлива, но и девчонка ведет себя безобразно.
– Фангуань не виновата! – вмешался в разговор Баоюй. – «Кто недоволен, тот жалуется» – гласит пословица. У девочки здесь никого нет, кто о ней позаботится? Все только и думают, как бы нажиться за ее счет, да ее же еще и презирают. Не удивительно, что ей обидно. Сколько ей положено денег на месяц? – обратился он к Сижэнь. – Получай их отныне сама и присматривай за девочкой. Меньше хлопот будет.
– С какой стати я стану за ней присматривать? – возразила Сижэнь. – И деньги ее мне не нужны, только неприятности на себя навлекать.
Сижэнь пошла в комнату, достала кувшинчик цветочного масла, несколько куриных яиц, душистое мыло, шнурок для волос и, отдав все это одной из женщин, сказала:
– Отнеси Фангуань, пусть попросит себе чистую воду для умывания и не скандалит.
Приемной матери Фангуань стало неловко.
– Бессовестная! – корила она девочку. – И как только у тебя язык повернулся сказать, будто я утаиваю твои деньги! Вот тебе за это!
Она несколько раз шлепнула девочку. Фангуань заплакала навзрыд. Баоюй не стерпел и решил вмешаться.
– Не надо! – удержала его Сижэнь. – Я сама с ней поговорю.
Однако Цинвэнь опередила ее. Она подбежала к старухе и, тыча в нее пальцем, закричала:
– До старости дожила, а ума не нажила! Ведь Фангуань даже умыться не может как следует. Мы все свое ей даем. От тебя не дождешься. Мало того, ты еще бьешь ее! Будь она в труппе, ты не посмела бы с ней так обращаться!
– Она признала меня своей матерью, – возразила старуха, – и я вправе бить ее за непослушание!
Видя, что дело принимает серьезный оборот, Сижэнь подозвала Шэюэ и сказала:
– Я совсем не умею спорить, а у Цинвэнь слишком горячий характер, того и гляди, наделает глупостей. Уйми ее да припугни старуху!
Шэюэ быстро вышла и строгим голосом приказала:
– Немедленно прекратите ссору! Где это видано, чтобы служанки поучали своих дочерей в хозяйском доме?! Не только приемных, но даже родных! Тем более что у Фангуань теперь есть господин и только он волен распоряжаться ею. Ее могут побить служанки постарше, но разве пристало тебе, старухе, заниматься подобным делом? Чему мы научим девочек, если будем так поступать?! Ты чем старше, тем больше безобразничаешь! Подражаешь матери Чжуйэр, которая недавно устроила скандал? В последнее время в нашем доме часто болеют, старая госпожа занята и не знает, что у нас здесь творится, а я не докладываю, не хочу беспокоить. Но через несколько дней обо всем расскажу, она вам спуску не даст! Второй господин Баоюй только недавно поправился, ему нужен покой, даже мы стараемся говорить потише, а ты девочку вздумала бить, и она ревет, будто резаная! Стоило госпожам на несколько дней отлучиться, как ты начала бесчинствовать; никого в грош не ставишь! Чего доброго, и нас вздумаешь бить! Фангуань такая приемная мать не нужна! Ведь она грязью у тебя зарастет!
Баоюй тем временем стучал палкой по порогу и кричал:
– До чего же бессердечны эти старухи! О девочках не заботятся, только и знают, что их обижать! О всемогущее Небо, как быть?
– Как быть? – вскричала Цинвэнь. – Выгнать их вон, не нужны они здесь!
Женщина не знала, куда деваться от стыда, и не произносила ни слова. Слышался только плач Фангуань. На девочке были розовая кофта и зеленые штаны; черный как смоль пучок на затылке вздрагивал от каждого всхлипывания. Плакала Фангуань как настоящая плакальщица на похоронах.
– Барышня Инъин превратилась в истерзанную Хуннян[132], – улыбнулась Шэюэ, глядя на Фангуань. – Нужно сейчас же переодеть ее и попудрить. Посмотрите, на кого она похожа!
Цинвэнь вымыла Фангуань голову, вытерла насухо полотенцем, собрала волосы в узелок, а затем велела одеться и прийти к ней.
Вскоре явилась женщина из кухни и сообщила:
– Ужин готов! Прикажете подавать?
Девочка-служанка побежала спросить Сижэнь.
– Из-за этой ссоры даже не заметили, как пролетело время, – виновато улыбаясь, произнесла Сижэнь. – Сколько раз били часы?
– Они, кажется, испортились. Придется снова нести в починку! – сказала Цинвэнь, взглянула, на часы и добавила: – Можно немного подождать.
Девочка ушла.
– Говоря откровенно, Фангуань следовало побить не раз, а два раза, – заметила Шэюэ. – Она взяла вчера серьги и забавлялась, пока не сломала.
Тем временем принесли короб с ужином и служанки накрыли на стол. В коробе оказались четыре блюда с холодными яствами.
– Баоюй уже выздоровел, а ему не дают жидкой горячей пищи! – воскликнула Цинвэнь, успевшая вместе с Шэюэ заглянуть в короб. – До каких же пор будут подавать рисовую кашу и маринованные овощи!
Расставив закуски, она вновь заглянула в короб и вдруг увидела небольшую чашку супа из ростков бамбука с ветчиной. Цинвэнь вынула чашку и поставила перед Баоюем.
Баоюй отпил несколько глотков и воскликнул:
– До чего вкусно!
– Сколько же дней вы не ели мясной пищи? – засмеялись служанки.
Баоюй снова поднес чашку ко рту и стал дуть. Но, заметив, что Фангуань стоит рядом, отдал ей чашку.
– Учись прислуживать, нечего целыми днями баловаться да спать. Остуди суп, только смотри, чтобы слюна туда не попала.
Фангуань взяла чашку и принялась дуть. В это время в комнату вбежала ее приемная мать и, улыбаясь, почтительно промолвила:
– Она ведь не умеет, господин, того и гляди, разобьет чашку. Дайте, я остужу!
Она хотела взять у Фангуань чашку, но Цинвэнь закричала:
– Вон отсюда! Пусть разобьет, но остудить суп тебе все равно никто не позволит. Дел, что ли, нет? Зачем притащилась?
– А вы куда смотрите? – обрушилась она на девочек-служанок. – Объяснили бы ей, как нужно себя вести, если она сама не знает.
– Мы говорили ей, чтобы уходила! А она слушать ничего не желает, чем же мы виноваты? – оправдывались служанки. – Ну что, поверила теперь? – набросились они на старуху. – Ведь предупреждали, раз не дозволено – нечего лезть! Да еще руки и язык распустила!
Они подхватили старуху и вытолкали за дверь. Служанки, стоявшие у крыльца в ожидании короба с посудой, встретили ее градом насмешек:
– Ну что, тетушка? Неужто забыли посмотреться в зеркало, прежде чем войти?
Женщина не знала, куда деваться от стыда, и была возмущена до глубины души, но пришлось проглотить обиду.
Фангуань между тем все еще студила суп.
– Хватит! – сказал наконец Баоюй. – А теперь попробуй, не очень горячий?
Фангуань решила, что это шутка, и, растерянно улыбаясь, оглянулась на служанок.
– Пробуй, пробуй! – ободрила ее Сижэнь.
– Дай-ка мне, – предложила Цинвэнь, взяла чашку и отпила глоток.
Тогда Фангуань расхрабрилась и тоже попробовала.
– Пожалуй, не очень горячий, – сказала она и отдала чашку Баоюю. После супа Баоюй съел несколько ломтиков бамбука и запил их рисовым отваром. Затем девочки-служанки подали ему полоскательную чашку и таз для умывания. Наконец и Сижэнь пошла ужинать. Фангуань хотела последовать за ней, но Баоюй бросил на девочку выразительный взгляд. Фангуань была сообразительна, к тому же игра на сцене научила ее понимать других по выражению лица. Заметив взгляд Баоюя, она притворилась, будто у нее болит живот, и заявила, что ужинать не будет.
– Тогда посиди здесь, – сказала Сижэнь. – Мы оставим тебе немного рисового отвара, когда проголодаешься – поешь.
Оставшись наедине с Фангуань, Баоюй рассказал ей о своей встрече с Оугуань, о том, как он солгал, чтобы ее выручить, и как по ее совету решил поговорить с Фангуань.
– Кому же она приносила жертву? – спросил Баоюй.
Фангуань сразу погрустнела, глаза ее покраснели, и она со вздохом промолвила:
– По правде говоря, это блажь Оугуань.
– Почему блажь? – удивился Баоюй.
– Она приносила жертву душе умершей Яогуань.
– Если они дружили, Оугуань так и должна была поступить, – заявил Баоюй.
– Какое там дружили! – воскликнула Фангуань. – Просто глупостями занимались! Оугуань обычно исполняла роли молодых героев, а Яогуань – молодых героинь. Как-то им пришлось играть любящих супругов, и с того самого момента они обе словно одурели и стали вести себя в жизни как на сцене. А потом и в самом деле влюбились друг в друга. Как плакала Оугуань, когда Яогуань умерла! Она до сих пор ее помнит и всякий раз в положенное время приносит ей жертвы. После смерти Яогуань она стала играть в паре с Жуйгуань, но и с ней вела себя так же, как с Яогуань. Мы говорим ей: «Так скоро ты утешилась с новой подругой, а о старой забыла?» – «Я не забыла, – ответила Оугуань. – Если умирает жена, мужчина женится вторично, но покойную жену не забывает, это – закон любви». Ну скажите, не глупа ли она?
Поступки Оугуань запали глубоко в душу Баоюю, ибо в точности соответствовали его взглядам на жизнь. Это и радовало его, и печалило, и в то же время казалось удивительным.
– Если все так, как ты говоришь, – промолвил Баоюй, – то передай, пожалуйста, Оугуань, чтобы не жгла больше бумажные деньги, а в положенное время воскуривала благовония в курильнице. Так она и почтит память покойной, и избежит неприятностей. На моем столике тоже стоит курильница, и если меня что-то тревожит, я, независимо от времени года, ставлю перед курильницей чашку с чистой водой и свежего чая, иногда кладу цветы и фрукты, а то расставляю мясные и овощные блюда и совершаю жертвоприношения. Все дело в искреннем уважении к памяти умершей, а не в пустых словах. Так что скажи ей, чтобы отныне больше не жгла бумагу!
Фангуань пообещала все в точности выполнить и ушла в комнату служанок, где принялась за оставленный для нее рисовый отвар. В этот момент вошла служанка и сообщила:
– Старая госпожа вернулась!
Если хотите узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.

Глава пятьдесят девятая

У плотины Ивовых листьев порицают Инъэр и бранят Чуньянь;


Дата добавления: 2018-11-24; просмотров: 223; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!