Подготовка текста Ю. А. Грибова и A. B. Пигина, перевод М. Б. Михайловой и В. В. Семакова, комментарии А. В. Пигина 1 страница
ВСТУПЛЕНИЕ
Сказания о посмертной судьбе человеческой души издавна вызывали большой интерес у древнерусского читателя. Уже в XI—XII вв. на Руси были известны переводные византийские апокрифы, в которых о загробном устройстве рассказывалось в очень занимательной форме, с привлечением множества подробностей (см. т. 3, с. 306—321). Эсхатологические сказания существовали преимущественно в двух жанровых разновидностях: герои либо совершали путешествие («хождение») в загробный мир, либо постигали его тайны духовно, в «страшном» видении. В обоих случаях это были «душеполезные» произведения, призванные напомнить об ответственности человека за его земные дела, разрешить сомнения в каком-либо религиозно-нравственном вопросе, вызвать чувство сострадания и привести к покаянию.
Среди переводных эсхатологических сочинений особое место в древнерусской литературе занимает фрагмент из византийского «Жития Василия Нового» (X в.) — «Хождение Феодоры по воздушным мытарствам», которое часто встречается в рукописях как отдельное произведение. В греко-славянской литературе это наиболее полное описание загробных испытаний в греховности — мытарств. «Мних» Григорий, от имени которого ведется повествование в Житии, был удостоен чудесного откровения. В ночном видении ему явилась старица Феодора, прислуживавшая при жизни их общему духовному отцу Василию Новому, и рассказала о своей смерти, о муках ада, о райском блаженстве, но главное — о пройденных ею 21(20) воздушных мытарствах.
|
|
|
При написании «Хождения...» автор воспользовался уже существовавшей традицией. Учение о мытарствах является каноническим: оно содержится в произведениях церковных писателей IV—V вв. — Иоанна Златоуста, Ефрема Сирина, Макария Великого, Кирилла Александрийского и др. После смерти человека его душа, руководимая ангелами, должна подняться по «лествице» мытарств. На каждой ступени ее подстерегают лукавые бесы («мытари»), которые испытывают душу в том или ином пороке и взимают с нее дань. За все свои грехи душа должна расплатиться добрыми делами, совершенными при жизни. Души праведных, у которых добрых дел больше, чем дурных, проходят все мытарства и спасаются. Грешников же бесы свергают своими огненными копьями во «тьму кромешную». Однако если в сочинениях «отцов Церкви» этот эсхатологический миф не получил детальной разработки, то автор «Хождения...» создал на его основе монументальную «эпопею смерти» (Ф. Батюшков), которая поражала воображение средневекового читателя своими яркими мистическими картинами потустороннего мира.
Известное на Руси с XI—XII вв. «Житие Василия Нового» оказало заметное влияние на древнерусскую литературу, изобразительное искусство и фольклор. В XII — начале XIII в. рассказ о мытарствах был использован при составлении «Слова о небесных силах», предположительно атрибутируемого Авраамию Смоленскому. Описание облика Смерти, являющейся к человеку с различными орудиями, включил в свою редакцию «Повести о споре жизни и смерти» неизвестный книжник XVI в. (см. ПЛДР, т. 7, с. 48—52). Особую популярность «Житие Василия Нового» приобрело в XVII—XIX вв., преимущественно у старообрядцев (этому интересу способствовало также наличие в Житии еще одного пространного эсхагалогического рассказа — «Видения мниха Григория» (о Страшном Суде)). Оно печаталось в старообрядческих типографиях, сохранилось в большом числе списков. Как самостоятельная статья «Хождение Феодоры» помещалось в лицевые рукописные сборники эсхатологического содержания. Известны также старообрядческие настенные лубки XIX в. на этот сюжет. По-видимому, именно «Хождение Феодоры» послужило источником духовных стихов о мытарствах:
|
|
|
«Принесли душу грешную
Ко лестнице ко небесной.
На первую ступень ступила,
И вот встретили душу грешную
Полтораста врагов;
На другую ступень ступила —
Вот и двести врагов;
Вот на третью ступень ступила —
Вот две тысячи врагов возрадовалися:
“Ты была наша потешница!
Ты была наша наставщица! ”
Вот несут они письма да раскатывают,
Да раскатывают, все грехи рассказывают».
(Русские народные песни, собранные П. Киреевским.
Ч. I. Русские народные стихи. М., 1848. № 22).
|
|
|
Сюжет «Хождения Феодоры» бытовал и как устный прозаический рассказ народно-легендарного характера. Одну из таких его фольклорных версий записал Г. С. Виноградов в Восточной Сибири в первой четверти XX в.: «... “Как умерла ты, Федора?” Она говорит: “Чижолая смерть была, жестокая. Сперва смерть пришла с косой, с пилой... Вот вражье набралося к душе (вот правда, станет человек умирать, глаза-то остолбенеют, вытарашшыт, быдто каво боится...), караулят душу вражье. Прилетают несколько анделов. Смерть тогда пилой отпиливает руки и ноги (вот ить сначала ноги и руки отымутца, — это она пилой отпилит...), а потом косой голову снесет. Святые андели облелеют: «Уйди, нечистая сила, отсторонися!» Вот тожно смерть косой голову снесет”. — “А каково тебе, Федора, мытарства были?” — “Сорок мытарств прошла, сорок ступенек, и на каждой ступени вражьё кричат: «Душа наша, душа наша!» (Оне всё пишут про нас, все худое, а добро анделы пишут... Оне всё и кричат про грехи). Ох, святой Григорий, чужало проходить мытарства!.. Вот последнее мытарство — блуд. Ох, как я его пройду. Возьмут мою душу вражьё. (Должно, она блудила...). Прошла! Андели говорят: «Душа наша, она очищена»”. Вот и прошла она в пресветлый рай». (Виноградов Г. Смерть и загробная жизнь в воззрениях русского старожилого населения Сибири // Сб. тр. профессоров и преподавателей Государственного Иркутского ун-та. Иркутск, 1923. Вып. 5. С. 312—313). (Представление о мытарствах вообще очень глубоко вошло в круг народных эсхатологических верований. Побывавшие в загробном мире («обмиравшие») рассказывают о том, что душам умерших приходится взбираться на огромную гopy, на которой бесы устроили свои мытарства. (Поднимаются по ней только те, у кого есть ногти). В отдельных уголках России на сороковой день после смерти кого-либо из близких было принято печь длинную пшеничную лепешку с поперечными перекладинами по числу мытарств — «лесенку». Считалось, что, съедая ее, помогают душе усопшего преодолеть на том свете всех духов тьмы).
|
|
|
«Житие Василия Нового» существует в двух основных редакциях: Первая и Вторая русские редакции, которые представляют собой переводы двух разных греческих редакций. Первая редакция является гораздо более полной и древней (XI—XII вв.), хотя самые ранние из сохранившихся ее списков датируются XVI в. (см. Вилинский С. Житие св. Василия Нового в русской литературе. Одесса, 1913. Ч. I: Исследование; 1911. Ч. 2: Тексты). Текст «Хождения Феодоры» публикуется в Первой редакции по Успенскому списку Великих Миней Четьих: ГИМ, Синодальное собр., № 992, л. 658—670 (XVI в.). Отдельные исправления и дополнения вносятся по спискам: РГБ, собр. Ниловой пустыни, № 46 (нач. XVI в.); ГИМ, собр. Чудова монастыря, № 336 (1779 г.). Сложный синтаксис памятника и наличие «темных мест» не всегда сделали возможным дословный последовательный перевод его на современный язык. Для прояснения смысла отдельных предложений и фрагментов переводчики использовали тексты греческого оригинала и Второй русской редакции.
ОРИГИНАЛ
Въ время то умре достойнопамятнаа Феодора, иже много преподобному[1] служивши въ днехь своихь. Отнюдь по ней вси печялни быша, елико же духовныа любве к преподобному имяаху, понеже имяахуть ю исходатайцу к преподобному, якоже и с любовию всѣхь приимаше, благими словесы всѣхь утѣшающи, повелѣвающи всѣмь на благое. Всегда кротка убо бѣ жена, друголюбезна же, и милостива, и христолюбива, и цѣломудрена разумом, и проста нравомъ, и всѣм угождающи.
В то время умерла достопамятная Феодора, которая много преподобному служила при жизни своей. Весьма по ней все печальны были, ибо духовную любовь к преподобному имели, она же просительницей у преподобного была и с любовью всех принимала, утешая благими словами, направляя всех на доброе дело. Ведь всегда кроткой была она, дружелюбной, и милостивой, и христолюбивой, и целомудренной разумом, и простой нравом, и всем угождала.
Якоже рекохомъ, умерши ей, помышление прекословно въздвигохь в сердцѣ своемъ о ней: которое улучи въздание в вѣцѣ ономъ, десное или шюее. И множицею молихся преподобному, да исповѣсть ми о ней. Он же не радяаше исповѣдати о ней, понеже досадихь преподобному. И не въсхотѣ мене опечялити, сего ради въ единъ от дний рече к мнѣ: «Хощеши ли видѣти Феодору?» Мнѣ же рекъшю: «Гдѣ ю хощю отселе видѣти, святый отче? Уже отшедши ей от временныхь к вѣчнымь». Блаженный же рече ко мнѣ: «Узриши ю ктому и многотрудное свое помышление уставиши». Мнѣ же дивяащюся: како и гдѣ ю мню видѣти? Зѣло бо жадахъ ея, якоже и она зѣло мя любляаше.
Как уже сказали мы, умерла она, и воздвиг я в сердце своем сомнение: какое воздаяние получила она на том свете, райское или преисподнее. И часто просил преподобного поведать мне об этом. Он же не спешил рассказать о ней, ибо досадил я преподобному. Но не хотел меня опечалить и поэтому однажды сказал мне: «Хочешь ли видеть Феодору?» Я же ответил: «Как же увижу ее теперь, святой отец? Ведь уже отошла она от суетного к вечному». Блаженный же сказал мне: «Увидишь ее и многотрудное сомнение свое оставишь». Я же удивился: как и где смогу увидеть ее? Ведь очень тосковал я по ней, и она меня очень любила.
Въ ту же нощь мало уснувшю ми, видѣхь нѣкоего юношю, глаголюща ми: «Възвѣщаетъ ти, — рече, — честный отецъ: “Прииди вскорѣ, зане ити хощю, в нихже пребываетъ Феодора сущи, аще желаеши убо видѣти ю”». Мнѣ же по възвѣщению острѣе ускорившю, видѣхъ бо, яко пришедшю ми къ преподобному, в нихже сам пребывааше, и не обрѣтох его. Въпрошающю же ми о немь, рекоша ми нѣции ту суще: «Отшел есть, глаголюще, сестру и преже слугу видѣти». Мнѣ же ктому изумившюся, нѣкто оттуду сказа ми и путь ми показалъ, по немуже ми шедшю и достигнухъ онѣх. Идущю же ми по пути, мняхь тѣмь путемъ ити, иже къ церкви честныа Влахѣрны, реку же, Святѣй Богородицы.[2] Идущю же ми, обрѣтохся вънезаапу къ высоку мѣсту идуща, преходище всечестное. И прешедшю ми то, приближихся къ вратом, та же бяахуть зѣло утвержена. Смотрих же утрь скважнею, да некли кого видѣти възмогу. Видѣх же зѣло двѣ женѣ краснѣ сѣдящи. Възгласихь едину от нею скважнею, рекох к ней: «Госпоже и сестро, чий есть домь сий?» И отвѣщавши, рече ми: «Преподобнаго отца нашего Василиа». Радому же ми убо бывшю, рекох к ней: «Здѣ ли есть, госпоже моа, преподобный отець нашь Василий?» Она же рече ми: «Здѣ бысть, брате. По малѣм же отшествии пришед здѣ да посѣтитъ чядъ своихь». И рекох к ней: «Убо молю ти ся, отверзи ми, да вниду, яко и азъ чядо есмь преподобнаго отца Василиа и недостоинъ есмъ». И рече ми она: «Никогдаже бо ты прииде сѣмо иногда или киимь образомь, не знаю тебе. Како ти отверзу врата и отиду отсюдѣ? Ибо бес съвѣта преподобнаго или повелѣнием госпожа Феодоры не могу сего сътворити». Мнѣ же молящюся ей и з дрьзновениемь толкущю: «Отврьзите врата, да вниду».
В ту же ночь, едва я уснул, увидел некоего юношу, говорящего мне: «Зовет тебя, — сказал, — честной отец: „Приди скорей, если желаешь увидеть ее, ибо хочу идти туда, где ныне пребывает Феодора"». И увидел я во сне, что, поспешив по зову и придя к преподобному, туда же, где и сам я жил, не нашел его. Когда же спросил о нем, ответили мне те, кто был там: «Уже ушел он, сказав, что сестру и прежнюю слугу свою увидеть хочет». Когда же удивился я этому, некто оттуда показал мне путь, по которому я должен идти, чтобы разыскать их. Когда же пошел я по этому пути, то оказался на дороге, ведущей к церкви Святой Богородицы Влахернской. Направляясь туда, внезапно почувствовал я, что иду вверх мимо храма. И, оставив его за спиной, приблизился я к воротам, они же были плотно закрыты. Посмотрел я сквозь замочную скважину, не увижу ли кого-нибудь. И увидел, что сидят там две прекрасные жены. Позвал я через скважину одну из них и спросил ее: «Госпожа и сестра, чей этот дом?» И ответила она: «Преподобного отца нашего Василия». Обрадовавшись, спросил ее: «Здесь ли сейчас, госпожа моя, преподобный отец наш Василий?» Она же ответила мне: «Он здесь, брат. После недолгого отсутствия пришел он сюда, чтобы навестить духовных детей своих». И сказал я ей: «Молю тебя, открой мне, дай мне войти, ведь и я есть недостойное чадо преподобного отца Василия». И ответила мне она: «Но ведь никогда прежде ты не приходил сюда, и я не знаю тебя. Как же открою ворота тебе и уйду отсюда? Ведь без позволения преподобного или повеления госпожи Феодоры не могу этого сделать». Я же умолял ее и с дерзновением стучал: «Откройте врата, и войду я».
Феодора же, внутрь мятеж слышащи, къ вратомъ приближися, хотящи вину увѣдѣти, и не вѣдящи, якоже страненъ нѣкто у вратъ пребываетъ сварящися, рече, смотряаше изоутрь, хотящи увѣдѣти, кто и откуду прииде. И якоже мя узрѣ пред враты стоаща, острѣе множицею възглаашаше женамъ: «Отврьзѣте, ибо възлюбленый сынъ се есть господина моего». Они же вскорѣ отвръзоша. И взыде в срѣтение мнѣ, иже въ блаженнѣй обители пребываетъ, вся бо радостию неизреченною исполнена, яко часто видяхъ. Цѣловаше же, обиемлющи мя, и приимаше мя любезнѣ, и радовашеся, милостнѣ глаголаше: «Кто тя сѣмо присла, сладкое мое чядо, и паче от мира сего к невечернему дни сему цы уже преставилъся еси, яко сѣмо прииде?» Мнѣ же чюдящюся, что есть, о немже ми бесѣдуетъ, якоже бо не мняшет ми ся, якоже въ ужасѣ и в видѣнии вижду видѣние. Рекох к ней: «Госпоже моа, аз ти не умрох и еще бо молитвами преподобнаго отца Василиа в мирѣ сем пребываю. Тебе же ради приидох сѣмо и достигохь, желаниемъ бо желах видѣти твое лице от того дни оставила еси нас, и не вѣдѣ, камо прешла еси, како бо пребываеши, како нужду смертную преиде, како духи лукавыа преиде, како видяаше, онѣхь злокозненое пронырство. Видяхь бо по ряду о сихъ вмалѣ нѣкоемь преже мало възвращаа житие свое».[3]
Феодора же, услышав шум и желая узнать причину его, приблизилась ко вратам и вначале не поняла, кто же это у врат спорит, и посмотрела изнутри, чтобы узнать, кто и откуда пришел. И когда увидела, что это я перед вратами стою, сразу возгласила женам: «Откройте, ибо это возлюбленный сын господина моего». Они же быстро отворили. И вышла навстречу мне она, в блаженной обители пребывающая, вся исполненная радостью неизреченной — такая, какой я часто ее видел. Обнимая и любезно принимая, целовала меня, и радовалась, и ласково говорила: «Кто тебя сюда прислал, сладкое мое чадо, или уже ты покинул мир свой для мира вечного, если сюда пришел?» Я же удивился ее словам, потому что не знал, что в исступлении ума и во сне видение вижу. И ответил ей: «Госпожа моя, я не умер и молитвами преподобного отца Василия в мире этом еще пребываю. Пришел же сюда с желанием лицезреть тебя, ведь с того дня, как оставила ты нас, не ведаю, куда отошла ты, где пребываешь, как муку смертную прошла, как духов лукавых прошла, как познала их злокозненное коварство. Ведь знаю о духах лукавых совсем немного, хотя и мне предстоит умереть».
Она же отвѣщавши рече мнѣ: «Что ти имамъ рещи, о чядо, о сихъ? Не изумѣюся, яже по дѣломь моимъ вся злаа ми и лютаа присрѣтоша мя. Заступлениемь преподобнаго отца нашего Василиа тяжкаа легка ми быша, и лютаа и сопротивнаа — права, и, просто оному заступившю, сключьшаа ми ся вся злаа на благое преложишася, благодати помиловавши нас. Егда бысть ми умрети, чадо, како могу исповѣдати смертныа труды, каку бѣду имуть, каку нужду и колику горесть от бесчисленыа болѣзни и стужениа лютаа. Дондеже изыдеть душа от тѣла, толикиа болѣзни стужаетъ си умирающи: яко нѣкто обнаживъ все тѣло свое и възляжетъ на угли горяща, множество простреных на земли, и помалу истлѣетъ огненымъ жежениемь, и горцѣ трьпить. И тако ктому раставаяся разидется и отрѣкается душа — тако есть смерть горка, о чядо, и, свѣдѣтель Господь, паче подобныи мнѣ грѣшник. О праведницѣ же, како есть и бываетъ, не свѣдѣ и азъ бо окааннаа иже грѣхом жилище бывах.
Она же ответила мне: «Что же сказать тебе, чадо, об этом? Не удивляюсь, что по грехам моим все злое и мучительное встретило меня. Но по заступничеству преподобного отца нашего Василия тяжкое стало легким, лютое и враждебное — правым, ведь едва он заступился, случилось всему злому на благое переложиться, и помиловала нас благодать. Когда я была при смерти, чадо, только тогда изведала я смертные муки, какую беду терпят умирающие, какую нужду и сколько страданий от бесчисленных болезней и лютого гнета. Пока не отойдет душа от тела, таковые страдания приходят со смертью: как если некто, обнажив все тело свое, возляжет на горящие угли, рассыпанные по земле, и медленно истлеет огненным жжением, и в муках терпит все это. И после этого, разлучаясь с телом, отходит и отрекается душа — такова смерть горькая, о чадо, для грешников, подобных мне, и свидетель этому Господь. О том, что есть и бывает с праведниками, не знаю и я, ибо грешна была в жизни своей.
Егда бо душю извлачях, видяахь чистѣ множество ефиоп[4] синихъ, окрестъ одра моего мятущася и млъву творяща, рыкающе, яко пси и волцы дивии, яко море горкое грозящеся и зубы скрегчюще, бѣсящеся, въпиюще, яко свинии, испытающе дѣла моа, хартию вынимающе, другое оклеветаниемъ черниломъ написавше. И сквернена, и темна лица ихъ, ихже видѣние токмо бысть, яко видѣние геона огненаа, тии сквернии, сихь убо лютыхь не могуще зрѣти. И не доволна ми бяшеть си горесть смертнаа, но имяхь сихь бѣду, что убо будетъ. Вращающи ми ся сѣмо и онамо и от скверненаго видѣниа и инде умнаго зрѣниа мечюща, не хотяхь зрѣти ни слышати нечестивых крамол.
Когда душа моя отошла, увидела ясно множество эфиопов черных, которые, обступив смертный одр мой, бушевали и шумели, как псы и волки дикие, как море горькое грозились и скрежетали зубами, неистовствовали, кричали, как свиньи, и когда пытали о делах моих, свиток доставали и клевету чернилами записывали. И скверны, и темны были лица их, и было похоже это на видение геенны огненной, и скверных этих и лютых не могли вынести глаза мои. И здесь не закончились муки мои смертные, но должны были продолжиться и дальше. Не хотела я ни видеть, ни слышать нечестивых дел, и поэтому то в одну, то в другую сторону металась, и страшно было глядеть, а иногда и думать об этом.
Видѣх от преславнаго оного нѣкаа два юноши пришедша ко мнѣ, златы власы имуща на главѣ украшенѣ, бѣли, яко снѣгъ, краснѣ зѣло, сладцы вельми на видѣние, облечена же бяаше в ризу, яко в молнию. Предста же на десное и стаста близ мене, втайнѣ к себѣ бесѣдующе. И глагола единъ от нею к синцемь онѣмь: “Бесстуднии и темнии, злии, проклятии и злобнии! Коея ради вины имѣете сего по обычяю лукавнѣ нападающе на всякого человѣка житие, възстающе на мя и блядуще мятущеся, и плищюете злѣ шумяще? О губителие дивии, безумнии и несытии, и христоненавистницы! Не вельми радующеся, здѣ бо ничтоже не будеть вамъ, нѣсть вамъ чясти ни жребиа. Едино токмо, еже стекостеся и отидете натщее”. Си ему глаголющю о нихже, еже сътворихъ от уности моея или дѣломь, или словомъ, или помышлениемъ, выношаахуть на среду и въскликоша, поистиннѣ, яко безумнии нѣции, яко похаби, глаголюще: “Ничтоже не имамъ, глаголюще? А сий грѣхь кто сътворилъ есть от юности своея?” Сихъ и инѣхь блядуще, ктому ждахуть смерти.
Дата добавления: 2018-11-24; просмотров: 167; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!