Билли. Хорошо, я вулкан. У меня внутри горячая лава. Я спящий вулкан, я еще не начал извергаться. Но я это сделаю. Надо мной курится серый дым.

Я. Билли, если бы ты в самом деле был вулканом, если бы твое тело было вулканом, где тогда была бы горячая лава?

Билли (очень задумался, наконец положил руку на живот). Вот здесь.

Я. Билли, что значит для тебя эта лава? Для тебя, а не для вулкана?

Билли (со сверкающими глазами). Ярость!

Потом я попросила Билли нарисовать, как, по его мнению, вы­глядит его ярость, используя форму, цвет и линии. Он нарисовал толстый красный круг, разноцветный внутри. Он продиктовал следу­ющую подпись: «Это гнев Билли в его желудке. Он желтый, крас­ный, серый и оранжевый. Из него выходит дым». Под этой под­писью я перечислила некоторые ситуации, по словам Билли, приво­дившие его я ярость: «Когда сестра устраивает беспорядок в комна­те. Когда я начинаю драться. Когда я падаю с велосипеда. Когда я ломаю замок. Когда я падаю на катке». В этот момент Билли заме­тил, как много он уже высказал, и не захотел больше говорить о своей ярости. Мы закончили сессию игрой в шашки.

Билли был готов выражать свой гнев только через рисунок, хотя осознавал, что гнев вскипает в нем. На последующих занятиях он постепенно начал выражать свои чувства всё активнее и по мере того, как он это делал, его поведение стало улучшаться. Он подру­жился с другими детьми, вступил в волейбольную команду и в целом позволил проявиться своему дружественному чарующему Я. Доказа­тельством происшедших перемен стало для меня то обстоятельство, что когда я позвонила в школу через три месяца, чтобы узнать, что с .ним происходит, школьный психолог уже не мог вспомнить, кто такой Билли!

Вновь и вновь я чувствую, что энергия затаенного чувства гнева приводит к неадекватному поведению. Перемены в детях могут про­изойти быстро, поскольку они, в отличие от взрослых, не накапли­вают в себе подавленный гнев слой за слоем.

Меня всегда удивляет способность ребенка находить свой путь через встречающуюся ему мерзость к здоровому и целостному су­ществованию. Процесс достижения этого должен быть трудным, хо­тя он кажется простым и очевидным. Двенадцатилетняя Дебби, ко­торую представители власти называли «пределинквентной», нарисо­вала свой гнев. Ее рисунок изображал желтые, оранжевые и серые царапины, окруженные толстым черным барьером. Она сказала о своей картинке: «Гнев окружает меня. Он подавляет мои добрые чувства и они не могут выйти наружу». Когда я помогла Дебби выразить свой гнев, ее добрые чувства стали проявляться, а бунта­рство заметно уменьшилось.

Бобби (9 лет), придя на сессию, заявил, что у него болит голова. Эту жалобу он обычно предъявлял в школе и дома. Я попросила его нарисовать свою головную боль: «Закрой глаза и посмотри на свою головную боль. Посмотри, какого она цвета и формы. Потом нари­суй ее». Бобби так описал мне свой рисунок: «Точка в центре болит больше всего. Стороны головы тоже болят. Части вокруг центра не очень болят. Моя головная боль во лбу (оранжевая часть). Иногда она в затылке. Те части, которые зеленые, красные, серые и черно-коричневые, болят сильно. Голубая, желтая и охряно-желтая болят не так сильно. Я бы хотел убить свою головную боль, чтобы ее не было. Она приходит, когда я много верчусь на ярком солнце. Иногда когда я просыпаюсь. И когда я в бешенстве. И еще во время ужина. И сейчас тоже немного болит».

Потом он нарисовал лицо человека с головной болью, изобра­женное теперь в миниатюре. Уже то, что он позволил себе пора­ботать со своей головной болью, значительно ее уменьшило. Однако для меня наибольший интерес представляли его высказывания «Я бы убил свою головную боль» и «Она приходит, когда я в бе­шенстве».

Я предложила Бобби поговорить со своей головной болью о том, как бы он хотел ее убить. По моей просьбе он делал это в течение некоторого времени, а затем я сделала предположение, что, может быть, и в его жизни есть кто-нибудь, кого он хотел бы убить. Он немедленно ответил: «Да, это мой брат». Я попросила его нарисовать лицо его брата и сказать тому, как он на него зол. Он нарисовал большое отталкивающее лицо и продолжал чертить по нему каранда­шом, выражая свой гнев. Бобби нужны были какие-то средства для того, чтобы справляться со своим гневом путем, более адекватным, чем обращение гнева в головную боль.

Одну из самых больших трудностей для детей представляет собой осознавание и приемлемое выражение своего гнева. Им надо нау­читься прямо просить то, чего они хотят, говорить, что им нравится или не нравится. Я думаю, манипулятивное поведение детей — это следствие лживой и непрямой реакции взрослых в ответ на обраще­ния к ним детей. Дети, и особенно подростки, говорили мне о том, как часто взрослые критикуют и наказывают их за то, что они прямо выражают свои чувства. Поскольку их научение с раннего возраста определяется негативными реакциями на прямые запросы, не развивается новых прямых коммуникаций, которые впоследствии можно было бы использовать во взрослой жизни.

В тех семьях, которые видела я, я обнаружила, что трудности в общении характерны для всех членов семьи, включая и взрослых. Такое простое упражнение, как просьба к каждому члену семьи на­звать по одной вещи, которая ему нравится и которая не нравится в каждом из других членов семьи, позволяет достичь хорошего ре­зультата. Один мальчик после такого упражнения сказал со слезами на глазах: «Я не мог себе представить, что есть что-то во мне, что могло тебе нравиться!». Я проводила такие упражнения с группами детей, не связанных родственными отношениями, и пришла к выво­ду, что это хорошее подспорье в процессе обучения прямому выра­жению своих чувств.

Восьмилетний мальчик жаловался мне, что его отец никогда нс проводит с ним время. Я знаю, что это было правдой: его отец был очень занятым человеком, но он любил своего сына и заботился о нем. Я чувствовала, чтобы вместо того, чтобы давать мальчику мани­пулировать мною, я должна научить его прямо выражать отцу свои чувства. Я попросила его поговорить с отцом так, как если бы тот сидел в пустом кресле напротив (я могла бы использовать вместо этого рисование, куклу, воображаемую фигуру или мелок и доску), выразить свои жалобы и желания. Он сделал это, и затем я предло­жила ему пойти домой и сказать всё это прямо отцу. На следующей сессии он рассказал мне, что его отец выслушал его и что они до­говорились о том, что будут делать совместно. Мальчик ликовал, и его самооценка в результате этого опыта сильно повысилась.

Мать привела ко мне пятилетнего Джеффа, потому что время от времени он впадал в яростный гнев, после вспышек которого оба они чувствовали себя опустошенными. В то время как мать описы­вала его поведение, Джефф извивался, беспокойно вертелся, пока­зывая, что он ничего не слушает. Мне захотелось вовлечь его в бе­седу, я прервала описание и попросила мать нарисовать, что ее больше всего волнует в Джеффе, а Джеффу предложила сделать те же самое в отношении матери. Джефф сказал, что он не хочет, нс внимательно следил, как мать рисовала мальчика, который лежит на полу с раскинутыми руками, широко раскрытым ртом, и красные линии, расходящиеся вокруг его тела, (рис. 31). Это был Джефф во время одного из приступов гнева. Потом Джефф начал рисовать. Он нарисовал большую фигуру, а рядом с ней маленькую, лежащую на полу. Он сказал: «Это моя мама кричит на меня, когда у меня вспышка гнева». Тогда я попросила мать Джеффа поговорить с его изображением на картинке о тех чувствах, которые она испытывает во время его вспышки гнева, а Джеффа поговорить с матерью на картинке. Вскоре они уже вступили в диалог через свои рисунки, и внимание Джеффа не отвлекалось. Джефф сказал, что его мать обращается с ним так, словно он должен всё делать, а его трехлетне­му брату позволяет отлынивать. Я попросила его быть более кон­кретным: «Что именно мама хочет, чтобы ты делал. Спроси ее, чтобы она сама это сказала». Он ответил: «Ты всегда хочешь, чтобы я убирал игрушки, которые разбрасывает мой брат, как будто бы это мои игрушки. А когда я пытаюсь сказать это тебе, ты меня не слу­шаешь, поэтому я прихожу в ярость». Я попросила Джеффа предло­жить несколько возможных решений этой проблемы, и ему пришло в голову несколько таких решений. Они обсуждали каждое предло­жение, в конце концов пришли к согласию и перешли к другим жалобам Джеффа. Я виделась с Джеффом только три раза. Когда он и его мать начали слышать друг друга, вспышки его ярости прекра­тились. Не все проблемы разрешаются так легко, но это может быть примером силы ребенка, силы, преодолевающей сопротивление родителей, которое может проявляться даже в тех случаях, когда причина проста, очевидна и ее легко устранить.

Линда, десятилетняя девочка, которой досаждал какой-то чело­век, отказывалась с кем-либо говорить об этом и вообще с трудом говорила о чем-либо. Я могла только догадываться, что ее обуревали различные чувства: гнев, страх, стыд, возможно вина, и я знала, что нам придется рассортировать эти чувства, работать с каждым из них. Я прямо обратилась к этой ситуации и попросила Линду нарисовать картинку, отражающую ее чувства. Не сказав ни слова, она взяла Цветные карандаши и нарисовала девочку, которую назвала Я, а на Другом конце страницы нарисовала фигуру в черном, которую

назвала «Мужчина» (рис. 32). Она нарисовала себя, держащей лук и много стрел, окружающих мужчину. Они стояли на открытой веран­де с внешней стороны дома. Линда описывала, что она делает на картинке, в очень эмоциональном тоне и сопровождала свой рассказ выразительными движениями. Если бы она отказалась рисовать эту сцену, я предложила бы ей сделать что-нибудь менее угрожающее, например нарисовать что-нибудь нейтральное или изобразить сцену в песочнице. Если бы ее чувства не проявились в этой ситуации, то я продолжала бы периодически возвращаться к ним опять, зная, что в какой-то момент она будет готова выразить их.

Я попросила Дебби (9 лет) нарисовать, как она себя чувствовала, когда была счастлива, и как она себя чувствовала, когда впадала в ярость. Она провела линию по середине листа бумаги, написала «Ярость» с одной стороны и «Счастье» с другой. На «яростной» стороне было только маленькое пятнышко темного цвета, на «счас­тливой» были яркие цвета. Дебби было трудно принять свои отрица­тельные эмоции. Предоставленная ей возможность нарисовать ее добрые чувства сняла напряжение и позволила видеть и чувства, не слишком приятные. Мы поговорили о ее «счастливой» стороне и как ответ на вопрос, что делает ее счастливой, написали на рисунке: «Посещать те места, о которых рассказывает папа». Потом мы поговорили о ее «плохой» стороне, о том, что вызывает в ней не­добрые чувства, и она сказала: «То, что мой брат дразнит меня, бесцеремонно вмешивается в мои дела, какие-то мелочи. А еще шко­ла: мой учитель так себя ведет, что я начинаю чувствовать себя плохо, если задаю ему вопрос. Я никогда не задам ему больше ника­кого вопроса. Во мне много таких мелких обид». Потом она посмот­рела на меня и сказала: «Я чувствую себя так, как будто я кричу». Я предложила ей нарисовать, как она себя чувствовала, когда вот так кричала. Она рисовала, совершая много движений, и при этом говорила: «Я ненавижу, когда моя мама принуждает меня делать уроки и играть на пианино! Она изводит меня, изводит, изводит, изводит! Я ненавижу это! Когда я злюсь на нее, я хотела бы, чтобы у нее голова отвалилась». И потом очень быстро: «Нет, этого я не хочу!». Очень часто, когда дети злятся, у них проявляются фантазии о смерти или увечье, которые их самих пугают — это еще одна причина того, чтобы таить свой гнев. Теперь Дебби и я могли гово­рить о пугающих ее фантазиях.

Девятилетний Джон изобразил свой гнев в жирных черных, фио­летовых и красных каракулях. Мы написали на обороте его картин­ки: «Это — гнев Джона, а еще немного его боли. Я зол на своего брата, который дразнит меня, на моих родителей, которые ведут себя так, как будто меня нет на свете: они игнорируют меня. Они не отвечают на мои вопросы. Я не умею играть на гитаре. Я хотел бы брать уроки игры на гитаре, а они не разрешают мне».

Сюзен (11 лет) говорила о своих переживаниях открыто и сво­бодно. Какой-то человек ворвался в ее дом, вошел в ее комнату и бил ее, пока она не стала сине-черной и не пошла кровь, поджег дом и ушел. Она монотонно рассказывала об этом происшествии, которым были полны полосы газет. Мы сели на пол рядом с пластилином, она мяла пластилин, пока мы говорили о ее пережива­ниях. Я попросила ее выразить чувства по отношению к тому чело­веку так, словно бы это он был пластилином. Сначала она не хотела, но потом начала нетерпеливо прокалывать пластилин. Пластилин был мягким и легко поддавался ее движениям. По мере того как она позволяла своим чувствам выйти наружу, дыра в ограждающей ее броне увеличилась и она начала работать с пластилином с большей энергией. Я попросила ее сказать пластилиновому человеку всё, что она хотела бы ему сказать. Она сказала всего несколько слов. Затем внезапно остановилась и слезы навернулись ей на глаза. Она устави­лась на меня. Я спросила ее очень мягко: «О чем ты сейчас думаешь, Сюзен?». Она ответила: «Я так зла на мою маму. Я так зла на нее!». Сюзен не решалась рассказать своей матери, как не может смирить­ся с тем, что мать не слышала ее криков и проснулась только тогда, когда почувствовала запах дыма. Она объяснила мне, что не хочет говорить об этом этого, потому что мать и так переживает случивше­еся. Я почувствовала, что Сюзен было необходимо прямо выразить свои чувства к матери и что просто сказать о них мне будет недостаточно. Я попросила ее мать прийти на следующую сессию и мы работали с этими и другими чувствами, которые испытывала Сюзен по отношению к матери в связи с этой ситуацией. В конце сессии они обнялись и заплакали. Ее мать сказала, что после этого случая впервые увидела, как Сюзен плачет. Для Сюзен это был очень важный урок, что люди, включая ее и ее мать, нуждаются в выражении ее чувств. Многие дети скрывают свои чувства, чтобы не расстраивать родителей или не увеличивать тяжести их горя.

Я очень много написала о гневе — этом наиболее пугающем, угрожающем, подавляемом чувстве, потому что это часто очень важ­ное и очень глубоко спрятанное переживание, которое блокирует ощущение целостного и благополучного существования.

Гиперактивныи ребенок

Существует много противоречий во взглядах на причины и лече­ние гиперактивного поведения. Все, однако, согласны в вопросе о том, как проявляется такое поведение. Гиперактивному ребенку трудно сидеть, он суетлив, много двигается, вертится на месте, иногда чрезмерно говорлив, может раздражать манерой своего пове­дения. Он часто агрессивен, вызывает множество конфликтов и спо­ров, плохо контролирует свои побуждения, импульсивен. Часто у него плохая координация или недостаточный мышечный контроль. Он неуклюж, роняет или ломает вещи, проливает молоко. Такому ребенку трудно концентрировать свое внимание, он легко отвлекает­ся, часто задает множество вопросов, но редко дожидается ответов.

У меня достаточный опыт работы с гиперактивными детьми. Это дети, совместно с которыми трудно жить, с которыми трудно общаться, и первыми это обычно замечают учителя. Очень часто гиперактивные дети испытывают трудности в учебе, вызванные недостаточной способностью к восприятию зрительных, слуховых, а иногда и тактильных образов. Моторная дискордантность связана со слабой координацией «глаза — руки» и отрицательно сказывается на способности легко и правильно писать. Многие стимулы, исходя­щие из окружения, смущают и раздражают гиперактивного ребенка. В трудности такого ребенка вносят свой вклад многие вторичные эффекты. Взрослые нетерпеливы с ним, не доверяют ему, иногда не могут спокойно выдерживать его поведение. У него мало друзей, потому что слабо развиты навыки социального общения. Его унижа­ют ярлыки, которые ему приклеивают, и то, что другие дети дразнят его и дают ему прозвища. Его угнетают трудности в учебе. У гипе­рактивного ребенка, как правило, низкая самооценка. Но он борется за выживание в мире, который предстает перед ним как грубый и несправедливый. Чтобы такой ребенок стал более спокойным, врачи охотно назначают ему те или иные лекарства. Мне приходилось видеть детей, которые благодаря ежедневному приему лекарств могли оставаться спокойными достаточно долго, чтобы их можно было научить читать, а агрессивные и нетерпимые реакции сменя­лись приятным и спокойным поведением. Однако при этом, как и при использовании техники модификации поведения, ориентиро­ванной только на изменение поведенческих стереотипов, ребенок не приобретает внутренней силы, позволяющей без посторонней помо­щи взаимодействовать со своим миром. Он использует лекарства как костыли, а иногда и как средство манипулирования. «Дайте мне таблетки, чтобы я смог вести себя хорошо»,—такого рода заявления нередко приходится слышать от гиперактивных детей, находящихся на лекарственной терапии. С другой стороны, спекулятивные рас­суждения о том, что лекарства могут принести вред, также нежела­тельны. Я склоняюсь в пользу лечения большими дозами витаминов и сбалансированным питанием. Я знаю, что гиперактивные дети часто получают несбалансированную диету. Им дают много сладос­тей или других лакомств либо в качестве награды за то, что они делают что-то правильно, либо просто чтобы успокоить их и заста­вить молчать.

Дети, которые обнаруживают отдельные симптомы гиперактив­ного поведения или всё их разнообразие, иногда просто избегают болезненных для них ощущений. Ребенку, который неспособен или не желает выражать сдерживаемые чувства, естественно, трудно быть спокойным и сосредоточенным, концентрировать внимание, хотя он не имеет при этом перцептивных и неврологических двигательных расстройств. Часто тревожные дети испытывают страх перед тем, что их заставят участвовать в какой-либо деятельности. Они постоянно переходят от одного к другому и выглядят так, как будто они не­способны остановиться на чем-нибудь одном или целиком сосредоточить свое внимание на избранном объекте. Такие дети — боязливые, раздражительные, тревожные — могут производить впе­чатление гиперактивных детей со всеми следствиями, вытекающими из этого ярлыка.

Джоди (5 лет) представлял собой типичный пример такого ре­бенка. Он расценивался как гиперактивный и получал 10 мг ритали-на в день. Хотя он и получал такое лечение в течение года, его гиперактивность не снижалась. В моем кабинете его внимание перескакивало с одного предмета на другой. Он не был способен остановиться на чем-нибудь одном. Он испытывал потребность что-то схватить, начать играть с чем-нибудь, а затем внезапно изменить свое намерение. Он мог изъявить желание начать какую-нибудь предложенную мною работу, например лепить или рисовать, а затем внезапно сказать: «Я больше не хочу этого делать». Каждый раз мне приходилось отвечать: «Хорошо» — и помогать ему убирать глину или краски. На четвертом занятии Джоди сообщил мне, что он мысленно представляет себе чудовище, которое может убить его. Я попросила его нарисовать это чудовище. Джоди работал очень терпеливо и был полностью поглощен своей работой. Когда он откинулся назад и сообщил, что закончил, я попросила его погово­рить со своим чудовищем и сказать ему, что он о нем думает.

Джоди. Ты пугаешь меня! Ты собираешься убить меня!

---

Дата добавления: 2018-11-24; просмотров: 257; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!