ДРЕВНЕХРИСТИАНСКАЯ КНИЖНОСТЬ НА РУСИ 8 страница
Вообще похвала сплошь и рядом сопровождает упоминание в летописи о смерти тех или иных выдающихся исторических деятелей, главным образом князей, причём наряду с описанием внутренних свойств восхваляемого лица даётся часто и описание его внешних черт, его схематический живописный портрет: «бе же Ростислав мужь добль, ратен, возрастом же леп и красен лицемь и милостив убогым»; «бе бо Глеб милостив убогым и страннолюбив, тщание имея к церквам, тепл на веру и кроток, взором красен»; «бе же Изяслав мужь взором красен и телом велик, незлобив нравом, криваго ненавиде, любя правду; не бе бо в нем лети, но прост мужь умом, не воздая зла за зло». Во всех этих характеристиках, особенно во второй и третьей, чувствуется рука церковника, для которого важнее всего нравственно-религиозный облик умершего князя. Эта тенденция благочестивого книжника отразилась, например, на характеристике Ярополка, умершего в 1086 г.: «Бяше блаженый сь князь тих, кроток, смерен и братолюбив, десятину дая святей богородици от всего своего именья по вся лета и моляше бога всегда, глаголя: господи боже мой! приими молитву мою и даждь ми смерть, якоже двема братома моима, Борису и Глебу, от чюжею руку, да омыю грехы вся своею кровью, избуду суетнаго сего света и мятежа, сети вражий». И совсем иные качества отмечаются в характеристике Мстислава (ум. в 1036 г.): «бе же Мьстислав дебел телом, чермен (румян) лицем, великыма очима, храбор на рати, милостив, любяше дру-гкину повелику, именья не щадяше, ни питья, ни еденья браняше». Совершенно очевидно, что такая характеристика могла исходить лишь из преданной Мстиславу дружинной среды.
|
|
|
В рассказах о смерти князей-язычников фигурируют обычно упоминания о том, что могила их, т. е. холм на месте погребения, существует и до «сего дне». Об олеговой могиле сказано: «есть же могила его и до сего дне, словеть могыла Ольгова». О могиле Игоря говорится: «и есть могила его у Искоростеня града в деревех и до сего дне». О могиле Олега, сына Святослава, находим такое упоминание: «И погребоша Ольга на месте у города Вручего, и есть могила его и до сего дне у Вручего». (В дальнейшем при упоминании князей-христиан обычно говорится о том, что они были похоронены в той или иной церкви, иногда с прибавкой «юже сам созда».)
Упоминание о походе на половцев и смерти князя Романа Святославича сопровождается ритмической припевкой в стиле боя-новой песни:
И суть кости его и доселе тамо лежаща, сына Святославля, внука Ярославля.
При описании княжеских похорон обычно упоминание о плаче близких и народа. При похоронах Олега «плакашася людие вси плачем великим»; при погребении Ольги «плакася по ней сын ея, и внуци ея, и людье вси плачем великомь». Когда народ узнал о смерти Владимира, «плакашася по нем боляре аки заступника их земли, убозии акы заступника и кормителя»; по смерти Ярослава «плакашася по нем людье, и принесше, положиша и в раце моро-моряне, в церкви святое Софье; и плакася по нем Всеволод и людье вси». Когда был убит Изяслав на Нежатиной ниве, «не бе лзе слышати пения во плачи и велице вопли; плака бо ся по немь весь град Киев». Наконец, когда утонул в Стугне юный князь Ростислав Всеволодович, «плакася по нем мати его, и вси людье пожа-лиша си по немь повелику, уности его ради».
|
|
|
Эти упоминания о плачах при погребении князей находятся в связи с народными лирико-эпическими плачами.
Язык летописи, сохраняя в церковных повествованиях и в цитатах из библейских книг лексику и форму церковнославянского языка, в других случаях, особенно в повествовательном материале, восходящем к народно-поэтическим преданиям и песням, обнаруживает тесную связь с живым русским языком XI—XII вв. Это сказывается, в частности, в использовании летописью пословиц и поговорок. Летописец упоминает о ходячих поговорках: «Погибо-ша, аки обре», «Беда, аки в Родне». Древляне, узнав, что к ним возвращается Игорь за новой данью, говорят: «Аще ся ввадить волк в овце, то выносить все стадо, аще не убьють его». Воины Владимира смеются над радимичами, говоря: «Пищаньци (живущие по реке Песчане) волчья хвоста бегають» (игра слов: «Волчий хвост» было прозвище киевского воеводы, победившего радимичей). Когда Владимир победил болгар, Добрыня сказал: «Сглядах колодьник (пленников), и суть вси в сапозех; сим дани нам не даяти; поидеве искат лапотьник». Заключая мир с Владимиром, болгары клятвенно его заверяют: «Толи не будеть межю нами мира, елиже камень начнеть плавати, а хмель грязнути (погружаться в воду)». Новгородцы, отказываясь принять к себе в качестве князей Святополка и сына его, говорят Святополку: «Аще ли две главе иметь сын твой, то пошли и» и т. д.
|
|
|
Русская летопись ярко отразила национальные интересы. Приведённое выше мнение некоторых исследователей о наличии в летописи значительной грекофильской тенденции страдает большим преувеличением. В сущности, единственным солидным основанием усматривать такую тенденцию является «Корсунская легенда», но грекофильская тенденция с одинаковым успехом могла бы проявиться и в том случае, если бы «Повесть временных лет» утверждала факт крещения Владимира в Киеве, а не в Корсуне, тем более, что Владимир является в Корсунь не смиренным паломником с жаждой приобщиться к христианской вере, а грозным завоевателем города, невесты и, в сущности, веры. С другой стороны, летопись так часто, и притом не всегда согласно с исторической действительностью, повествует о торжестве русского оружия над греческим, что и этого было бы достаточно, чтобы усомниться в сознательно и систематически проводимой летописцем греческой тенденции. Во всяком случае достаточно обратить внимание хотя бы на такую оговорку летописца, как «суть бо греци льстиви и до сего дне», оговорку, которую он делает, говоря о войне Святослава с греками, чтобы понять настоящую цену его «грекофильства» :. Как бы то ни было, Начальная русская летопись является наряду с другими памятниками русской литературы XI—XII вв. очень значительным показателем роста народного самосознания в древней Руси.
|
|
|
«Повесть временных лет» была произведением, которое целый ряд позднейших летописных сводов с большей или меньшей полнотой использовали для изложения общерусской истории до начала XII в. и затем продолжили её главным образом местными известиями. Так, в пределах XII—начала XIII в. возникли летописи Переяславля южного, Черниговская, Киевская, Владимирская (три свода), Ростовская, Переяславля суздальского, в свою очередь лёгшие в основу последующих летописных сводов '. Все областные летописные своды начинаются «Повестью временных лет», которая в глазах летописцев была синтезом всей русской истории предшествующего времени, и этим определяется их связь с интересами не только данной области, но и всей Русской земли.
ЦЕРКОВНОЕ ОРАТОРСТВО
(МИТРОПОЛИТ ИЛАРИОН, КЛИМЕНТ СМОЛЯТИЧ, КИРИЛЛ ТУРОВСКИЙ)
Утверждение на Руси христианства, естественно, должно было с ранних пор сопровождаться развитием проповеднической, поучительной литературы, пропагандировавшей основные догматические и нравственные положения новой веры. Проповедь, обращенная к широкому кругу слушателей и читателей, излагала элементарные основы христианской религии и пользовалась удобопонятным, простым языком. В ней отсутствовали отвлечённые философские элементы, образность выражения, какая бы то ни было стилистическая украшенность речи — одним словом, всё то, что могло бы затруднить её понимание для непосвящённых. Заключая в себе лишь общедоступное раскрытие и истолкование простейших понятий религиозной догмы и морали, подобная проповедь, представленная, например, «словами» Луки Жидяты и других, часто безымянных проповедников, не содержала в себе каких-либо признаков образно-поэтического языка и потому в литературном процессе не занимала никакого места. Другое дело — проповедь торжественная, риторически украшенная, дававшая образцы ораторского искусства. Такая проповедь в древности была у нас одновременно и фактом и фактором литературного развития 2.
Наиболее замечательным представителем такого рода проповеднической литературы в древнейшую пору на Руси был Иларион. Сведения о его жизни и литературной деятельности крайне скудны. Упоминания о нём мы находим в «Повести временных лет», где под 1051 г. сообщается о том, что Ярослав вместе с собором русских епископов поставил Илариона, бывшего прежде священником в киевском пригороде Берестове, в русские митрополиты, и в Киево-Печерском патерике, где сказано, что Иларион был пострижен в монахи Печерского монастыря его основателем Антонием. Поставление Илариона в митрополиты было очень важным актом в истории русской государственной и церковной политики, так как оно явилось сознательным шагом к освобождению русской церкви от административного вмешательства церкви византийской, присылавшей на Русь своих митрополитов. Но уже в 1055 г. в Новгородской летописи в качестве русского митрополита упоминается грек Ефрем, о судьбе же Илариона ничего нигде не говорится. Умер ли он к тому времени или продолжал жить, неизвестно. М. Д. Присёлков думает, что в 1053 г., в связи с прекращением враждебных отношений русской церкви с греческой, Иларион должен был покинуть митрополию, уступив её греку, и, приняв схиму под именем Никона, поселился в Киево-Печерском монастыре. По мысли М. Д. Присёлкова, это тот самый Никон, которому А. А. Шахматов приписывал составление Первого Киево-Печерского летописного свода 1073 г. Смерть Никона последовала в 1088 г.'. При всём своём остроумии догадка М. Д. Присёлкова всё же остаётся лишь более или менее вероятной гипотезой. Столь же неясен и вопрос об объёме литературной деятельности Илариона. Как несомненно принадлежащие Илариону могут быть названы «Исповедание веры» небольшой отрывок в несколько строк из поучения священникам и знаменитое «Слово о законе и благодати», являющееся центральным и единственно могущим интересовать историка литературы его произведением. Ни в одном из дошедших до нас списков «Слова» имя Илариона не обозначено, но за принадлежность его Илариону, помимо ряда чисто исторических соображений, говорит и то обстоятельство, что в одной из рукописей вслед за «Словом» тем же почерком написано «Исповедание веры», о котором сказано, что оно принадлежит «мниху и прозвитеру» Илариону. Кроме того, в обоих сочинениях наблюдается сходство выражений, в частности там и тут великий князь именуется «каганом»2. На основании преимущественно стилистического анализа «Святославова изборника» 1076 г. J-J. П. Попов высказал мысль о деятельном участии Илариона в составлении и редактировании этого сборника, который, таким образом, с его точки зрения, является литературным начинанием, возникшим не на болгарской, как принято было думать, а на русской почве. С авторством Илариона Н. П. Попов связывает входящие в «Изборник» 1076 г. «Поучение отца к сыну», «Стословец», обозначенный именем Геннадия, и несколько других статей '. Но не говоря уже о том, что разрешение вопроса об участии Илариона в составлении «Изборника» 1076 г. должно предваряться установлением хотя бы приблизительной даты смерти Илариона, чего Н. П. Попов вовсе не делает, самая общность стилистических приёмов «Слова о законе и благодати» со статьями «Изборникам 1076 г. может объясняться общностью литературной школы Илариона и авторов статей «Изборника», а также использованием Иларионом и этими авторами одинаковых образцов переводной патристической литературы.
Как бы то ни было, независимо от вопроса об объёме литературной деятельности Илариона, первенствующее значение для нас имеет его «Слово о законе и благодати», стоящее неизмеримо выше всего прочего, что может быть Илариону приписано. Оно сохранилось в большом количестве списков, начиная с XV в., причём списки эти подразделяются на четыре редакции. «Слово» датируется промежутком времени между 1037 и 1050 гг.: в нём упоминается церковь Благовещения у Золотых ворот, построенная Ярославом в 1037 г., и говорится, как о живой, о жене Ярослава княгине Ирине, умершей в 1050 г. Таким образом, «Слово» было составлено ещё до возведения Илариона в сан митрополита и, по всей вероятности, оказалось существенным моментом в решении Ярослава поставить Илариона во главе русской митрополии.
В распространённой своей редакции «Слово» слагается из трёх частей, как это явствует и из его полного заглавия: «[I] О законе Моисеом данеем, и о благодети и истине, Исус Христом бывшш, и како закон отиде, благодеть же и истина всю землю исполни, и вера в вся языкы простреся и до нашего языка рус-каго, [2] и похвала кагану 2 нашему Влодимеру, от него же креще-ни быхом, [3] и молитва к богу от всеа земля нашеа». Основное положение, развиваемое в первой части «Слова»,— превосходство Нового завета над Ветхим, христианства над иудейством. Взаимоотношение бога и людей в эпоху иудейства, по мысли Илариона, устанавливалось «законом», началом несвободным, принудительным, так сказать, формальным, в эпоху же христианства — «благодатью», означающей свободное общение человека с богом. Благодать для Илариона — синоним истины, закон же — лишь тень, подобие истины. Закон — слуга и предтеча благодати, благодать же — слуга будущему веку, жизни нетленной. Прежде закон, потом благодать, прежде подобие истины, потом сама истина. Вслед за тем отношение благодати к закону подробно иллюстрируется параллелями из ветхозаветной истории. Образ закона и благодати — Агарь и Сарра, сначала первая — рабыня, затем вторая — свободная. Далее идёт ещё ряд таких же параллельных выкладок.
Мысль о всемирной роли христианства иллюстрируется Ила-рионом целым рядом цитат из ветхозаветных книг и из Евангелия. Вслед за тем Иларион обращается к прославлению Христа как насадителя благодати.
«Вера благодатная распространилась по всей земле и дошла до нашего народа русского, и озеро закона иссохло, евангельский же источник наводнился, покрыл всю землю и пролился на нас... И сбылось над нами, язычниками, то, что сказано в Писании». Следует ряд цитат, после которых идёт вторая часть «Слова» — похвала инициатору приобщения Руси к христианству — Владимиру, начинающаяся так: «Хвалить же похвалныимы гласы Римь-скаа страна Петра и Павла, има же вероваша в Исуса Христа, сына божиа, Асиа, и Ефес, и Патм — Иоанна Богословьца, Ин-диа — Фому, Египет — Марка, вся страны, и гради и людие чтуть и славять коегождо их учителя, иже научиша я православней вере. Похвалим же и мы, по силе нашей, малыми похвалами великаа и дивнаа сотворьшааго нашего учителя и наставника, великааго кагана нашеа земли Володимера, внука старааго Игоря, сына же славнааго Святослава, иже в своа лета владычествующе, мужь-ством же и храборством прослуша (прослыли) в странах многах и победами и крепостию поминаются ныне и словуть. Не в худе бо и неведоме земли владычьствовашя, но в Русьске, яже ведома и слышима есть всеми четырьми конци земли».
Прославив Владимира за его обращение к христианству, за распространение христианской веры в Русской земле и за его щедроты к бедным и сравнивая во всём этом русского князя с Константином Великим, Иларион переходит к прославлению Ярослава как продолжателя дела Владимира, после чего следует патетическое обращение к умершему Владимиру с призывом к нему встать и посмотреть на процветание Русской земли и русской церкви: «Встани, о честнаа главо, от гроба твоего, встани, отряси сон! Неси бо умерл, но спиши до обьшааго всем встаниа. Встани, неси умерл, несть бо ти лепо умрети, веровавшу в Христа, живота всему миру. Отряси сон, взведи очи, да видиши, какоя тя чьсти господь тамо сподобив и на земли не безпамятна оставил сыном твоим. Встани, виждь чадо свое Георгиа ', виждь утробу свою, виждь милааго своего, виждь, егоже господь изведе от чресл твоих; вяждь красяащааго стол земли твоа, и возрадуйся и возвеселися. К. сему же виждь и благоверную сноху твою Ерину, виждь внукы твоа и правнукы, како живуть, како храними суть господем, како благоверие держать по преданию твоему, како в святыа церкви частять, како славять Христа, како покланятся имени его. Виждь 5ке и град, величьством сиающь, виждь церкви цветущи, виждь христианьство растуще, виждь град, иконами святыих освещаемь и блистающеся, и тимианом обухаемь, и хвалами и божественами пении святыимы оглашаемь. И си вся видев, возрадуйся и возвеселися и похвали благааго бога, всемь сим строителя».
В заключение Иларион обращается к Владимиру с просьбой помолиться о земле Русской, о людях её и о сыне своём Ярославе. Заканчивается «Слово» молитвой к богу от лица всей Русской земли.
Содержание «Слова» подсказано было Илариону в первую очередь живой современностью, той политической ситуацией, которая в пору Ярослава создалась для Киевского государства и молодой русской церкви. Центральным моментом «Слова», заключённом в «Похвале» Владимиру, является апология русского князя как насадителя христианской веры в своей земле, населяющих эту землю «новых людей», самой Русской земли, которая «ведома и слышима» во всём мире, и русской церкви. Написание «Слова», несомненно, вызвано было стремлением Илариона отстоять идею независимости от Византии русской церкви, а также идею равноправия всех христианских народов, независимо от времени приобщения их к христианству. «Слово» Илариона в идейном отношении, в своей скрытой полемической направленности против греческих притязаний, в самом своём стиле сближается с древнейшим летописным сводом, так что есть основание, как догадывался уже Шахматов, предполагать знакомство Илариона с этим сводом. Иларион не мог не знать той основной тенденции, которая распространялась у нас византийской церковной агентурой и сводилась к тому, что Русь обязана Византии утверждением у себя христианства. И как бы молчаливо возражая против неё, Иларион подчёркивает, что Владимир принял христианство по собственному почину и по непосредственному внушению свыше. Он только слышал «о благоверней земли Гречестей, христолюбивей же и сильней верою» и, слышав это, возжелал сердцем и возгорелся духом, желая стать христианином и крестить свою землю, но ниоткуда из «Слова» не видно, чтобы Византия принимала какое-либо участие в принятии Владимиром христианства. Напротив, Иларион указывает, что извне у Владимира не было никаких примеров и никаких воздействий, которые могли бы его навести на мысль о преимуществе христианства перед язычеством: Владимир не видел Христа, не видел апостола, который пришёл бы в его землю и нищетой, наготой, голодом и жаждой склонил его к смирению (позже летопись утверждала, что по Русской земле ходил апостол Андрей), не видел бесов, изгоняемых именем христовым, чудесно исцеляемых болящих, воскресающих мертвецов, и всё-таки уверовал и стал благочестивым христианином, нищелюбцем, утешителем слабых и недужных, заступником за угнетённых и находящихся в рабстве. Он всячески печётся о распространении христианской веры, строит храмы и украшает их, покровительствует духовенству, смиренно совещается, подобно Константину Великому, с епископами о том, как установить закон у новообращённого народа. Такая идеализация Владимира в духе христианских воззрений как бы противопоставляла его образ тому представлению, которое сложилось о нём в народном предании как о «ласковом» князе, прославленном своими щедрыми пирами и воинскими подвигами. Можно думать, что эта апология Владимира как христианского героя имела целью ускорить церковную его канонизацию, которой противилась Византия по политическим соображениям. Впрочем, Иларион прославляет Владимира не только за его благочестие, но и за мужество и за государственные заслуги, за то, что он покорил окружные страны, одни мирно, другие — непокорные — мечом. Национальные интересы обнаруживаются у Илариона рядом с интересами чисто церковными. Недаром он в стиле позднейшего «Слова о полку Игореве», говоря о Владимире, упоминает о том, что он «внук стараго Игоря, сын же славнаго Святослава». Его, дорожащего лучшими страницами своей родной истории, не смущает то, что и Игорь, и Святослав — оба были язычники: они — русские князья, мужеством и храбростью прославившие себя, и потому с чувством патриотической гордости поминает их Иларион, как с чувством такой же гордости говорит он о своей земле.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 283; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!