У хозяина «не последнего дома» 26 страница
— Ну, как улов, Евстигней Федорыч? В садке‑то ловко ловится? — добродушно встретил он хозяина. Заглянув в кошелку, одобрительно крякнул: — Ого! Для больших купцов такую раньше варили, — и вздохнул: — Только… как ее есть‑то теперь?
— А что?
— Плавала ведь, — осклабился Преснецов. Будто редине в облаках после затяжного ненастья обрадовался Бурый.
— Это‑то? Хе‑хе… Если пожелаете, в лучшем виде подливчик соорудим…
Хе‑хе… Расстараюсь для дорогих гостей… Шутник вы… Плавала, говорите…
Хе‑хе… Поплывет и у нас…
Такой переход, видимо, не понравился Преснецову, и он охладил восторг Бурого.
— Не для себя я… Старик наш большой на это любитель. Нельзя не уважить — специалист. Знаете ведь, все им предоставлено… Работай только…
— Понимаю, — подтвердил Бурый, — водочку потребляет, или как?
— Светленькое больше…
Фаина, вышедшая из кухни, стояла у воротного столба и из‑под руки смотрела в сторону леса, как будто кого ждала. На самом деле — ей хотелось узнать, о чем говорит приезжий с хозяином.
— Что ты, Фаинушка?
— Петюньки где‑то нет у нас. Вот и смотрю, не идет ли.
— Давно дома ваш Петюнька, ребята сказывали, — говорит Бурый и передает ей корзинку с рыбой. — Вот передай Тоне. Пусть сейчас же уху варит, а покрупнее стерлядок разварными пусть подаст. Да пошевеливайтесь у меня…
Живой рукой, чтобы было… А я сбегаю кой‑куда, — обратился Бурый к Преснецову, — расстараюсь, не беспокойтесь.
|
|
|
— Ладно, ладно. Устрой как‑нибудь. Специалисты, сам понимаешь…
Итти Бурому было незачем, запасы водки и вина у него всегда имелись «на всякий случай», но этого не хотелось показывать Преснецову, да и казалось выгодней подчеркнуть: сам послал, по всей деревне искать пришлось. К тому же не надо было заходить в кухню, где Бурый боялся не выдержать разговора с женой.
— Будь что будет, — решил он и развалистой своей походкой направился в восточный край деревни.
— Там, видно, больше? — спросил Преснецов.
— К городу ближе, богаче живут, — отшутился Бурый.
Фаина, слышавшая разговор, легко разгадала маневр Бурого, но не удивилась этому. Не особенно удивилась сна теперь и приезжему, который с первого взгляда чем‑то не понравился ей.
— Как есть щука на ногах, — повторила она свою оценку, глядя в спину проходившего к парадному крыльцу Преснецова. — Пьяница, должно быть, не последний, а, может, вроде нашего — пристроился, — добавила она про себя.
Гораздо больше удивила Фаину хозяйка. Она ходила по кухне с припухшими глазами, но казалось, что ее так и распирает от какой‑то радости. Фаина, передавая рыбу, даже пошутила:
— С праздником вас, Антонина Архиповна!
|
|
|
— С праздником и есть, — отозвалась было та, но сейчас же спохватилась, — с каким это?.. Чего мелешь? Городские приехали — невидаль, подумаешь!
Хотела приодеться, да и то раздумала. А она — с праздником. У самой, знать, на уме только праздничать. Целый день проходила, а что принесла?
— Не за ягодами я, а телят смотреть, — ответила Фаина, с трудом сдерживаясь; чтобы не сказать лишнего. Уж очень ей хотелось послушать, о чем будут говорить городские приезжие. Верно ли, что станут строить фабрику, и когда?
Сдержанность Фаины успокоила хозяйку, и она стала подробно расспрашивать о телятах. Фаина не менее подробно рассказывала о том, чего не видала, и этим окончательно задобрила хозяйку. До того расчувствовалась Антонина, что даже пожаловалась:
— До чего довели! Телятишек своих, и то в лесу приходится держать. А раньше‑то… Хоть бы взять того же… — И она вдруг смолкла, взглянув на Фаину испуганными глазами, — не проговорилась ли.
В кухню вошла Антоновна, мать Фаины. С ней худенький ясноглазый мальчуган лет семи.
— Это, Фая, какие приехали? Зачем? — сейчас же спросил он.
— Не знаю, Петюнька. Вон Антонину Архиповну спроси.
— Говорят, завод строить будут. Бумагу будто делать? Верно это? — не унимался мальчуган.
|
|
|
— Какой тебе, сопляку, завод! — неожиданно накинулась на мальчика Антонина. — Болтает, чего не понимает, а мать стоит, будто и дело не ее. Закликнула бы. Его ли дело про заводы расспрашивать!
— Маленький ведь. Что слышит, то и говорит, — пыталась защитить братишку Фаина, но только растравила этим свою хозяйку.
Из отцовского дома, кроме страсти к нарядам, Антонина вынесла огромный запас всяких ходячих слов на разные случаи жизни и любила их кому‑нибудь повторять. Теперь это выпало на долю Петюньки, и она усердно стала вытряхивать из себя всякую премудрость.
— Смолоду не научишь — потом покаешься. Учи малого, говорят, покуда поперек скамейки уложить можно, вдоль скамейки класть — в волость ходить. От людей — покор и себе‑досада…
Петюнька не раз слыхал такие разговоры хозяйки и относился к ним с полнейшим равнодушием. А ждать приходилось — иначе хозяйка обидится и еще больше станет — донимать своим поученьем. Когда запас слов на тему о воспитании детей пришел к концу, Антонина набросилась на Антоновну.
— Ты что, стоять пришла; а не помогать? — И опять полился поток всяких присловий о хозяине и его работниках.
|
|
|
Петюнька, как только мать перестала держать его за руку, шмыгнул к двери и с порога крикнул Фаине:
— Не могла сказать! Жалко тебе! — и, переменив тон, похвалился: — А я и без тебя знаю! Слышал, как тетя Тоня с приезжим дядей разговаривала. Бумажную фабрику в лесу строить приехали!
— Что? Что ты, свиненок, плетешь? С кем я говорила? — вскинулась хозяйка.
— А с дядей, который в кожаной фуражке! Еще Филей его звала, — крикнул мальчуган и захлопнул за собой дверь.
— Вот, стервец! — хлопнула себя обеими руками по обширному животу хозяйка и опять набросилась на безответную мать Петюньки. Та отмалчивалась и вместе с Фаиной хлопотала у печки. Поток чужих слов нашел отклик только у матери Бурого. Старуха поддакивала снохе:
— Верно, Тонюшка, сказываешь. Так, так… — Вскоре, однако, потянула на свое: — А печь видеть — это беспременно к печали… Помяни мое слово. И печь‑то долгая‑предолгая… Конца‑краю ей не видно…
Люк сверху открылся, торопливо стал спускаться Бурый. Плотно закрыв за собой западню, зашипел на жену:
— Говорил тебе, — гости особые, а она расселась, сны с мамонькой распутывает! Пока уха варится, закусочку бы подала. Да получше, смотри! Из запертого шкапчика на погребице возьми две коробки. Грибочков тоже, огурчиков. Чтоб, значит, по‑хорошему. Да переваливайся поживее, а то люди томятся.
— Ох ты, господи! — вздохнула Антонина и стала «переваливаться» — сначала за ключом от шкапчика, потом вышла на погребицу.
— Ну, скоро у вас? — спросил Бурый у Фаины.
— Не задержим, не беспокойся, — ответила та и в свою очередь спросила: — Который высокий‑то… в кожаной фуражке… Его как зовут?
— Не знаю, — небрежно ответил Бурый, потом добавил: — Все слышу: товарищ Преснецов да товарищ Преснецов… По‑другому не зовут… Партийный, надо полагать… А тебе что? Зачем понадобилось?
— Думала, — знакомый какой, — раз Антонина Архиповна с ним разговаривала…
— Разговаривала? Где? — явно встревожился Бурый.
— Петюнька сказывал… Из окошка будто…
Дальше Бурый не мог слушать. Он выбежал из кухни, сильно хлопнув дверью.
— Будет теперь разговор, — сказала Фаина матери, на что та с укором отозвалась:
— И чего ты, Фая, встреваешь в это дело… Пусть их живут, как им надо.
— Нельзя, мамонька, не встревать… Вижу, что тут какой‑то обман советской власти подстраивают… А мне что? В стороне стоять да поглядывать?
У меня, поди‑ка, Вася за эту власть голову положил, да и нам с тобой она не чужая.
— Молчи‑ка ты, — кивнула Антоновна на старуху.
— Не до нас ей, — успокоила Фаина, — свою долгую печь видит. Что‑то у них разговор затянулся. Пойти послушать. — И Фаина, захватив таз с рыбьей требухой, выскользнула во двор. Там увидела у погребицы мирно разговаривающих хозяев и услышала последний наказ Бурого:
— Ты виду не подавай, что знаешь… Будто отродясь не видала.
— То же и он говорил, — ответила Антонина и нарочито громко проговорила: — Ишь, вылетела подслушать, о чем хозяева беседуют. Житья мне не стало от роденьки‑то твоей. Давеча вон их мозгленок успел подглядеть, как я с Филей перемолвилась. Прямо в гроб меня скоро загонят.
«Дай‑то бог», — подумал Бурый, но вслух сказал совсем другое:
— Христос терпел и нам велел. Не прогонишь ведь по родственному положению. — Обратившись к Фаине, Бурый строго приказал: — Без зову вверх не показывайся, а подавать станешь, не застаивайся.
— Какой мне в том интерес? — ответила Фаина.
— Кто тебя знает… На что‑то вон спрашивала, как приезжего зовут.
— Полюбопытствовала, не старый ли знакомец какой.
— А хоть бы и так… Не твое дело нос совать. Помни это.
— Буду помнить, Евстигней Федорыч! Хозяйское одно, наше другое. — И мысленно обругала себя: «Дурой была, что им подсказала. Теперь легче спеться».
Однако тут же утешила себя:
«Все равно, вижу теперь, что тот этому пара. Тоже, видно, деревенский кулачище, только уж в город пробрался и к большому делу прилипает. Как вот отлепить такого?»
С этим вопросом Фаина не расставалась весь вечер, а он выдался хлопотливым. Антонина Архиповна после разговора с мужем проявляла необыкновенную энергию. Она вытащила самую лучшую посуду, придирчиво требовала, чтоб все было «собрано, как при тятеньке», посылала Фаину в огород за укропом и тмином и даже обратила внимание на лапти Фаины.
— Ты бы ботинки надела для такого случаю.
— Нету у меня, — угрюмо ответила та.
— Мои старенькие надень, — милостиво разрешила хозяйка, но Фаина сдерзила:
— На лапти, что ли, твои‑то надевать? Иначе спадут.
В других условиях это вызвало бы целую бурю, но теперь хозяйка только поджала губы:
— Вон что! Ей добром, а она зубы скалит!
Поднимаясь не один раз вверх, Фаина больше всего следила за приезжим, которого назвала про себя щукой, видела, конечно, и других, но они ей казались менее интересными: «старый барин» быстро опьянел и чаще прежнего мотал головой и говорил одно и то же:
— Приятно это, а? Этакая отзывчивость, а? в деревне, а?
«Немец» большого усердия к напиткам не проявлял, но сильно налегал на еду. Ему, видно, нравилось, как «собран стол». С большим аппетитом ел уху, а когда Фаина, сменив тарелки, подала на большом блюде разварную стерлядь, «немец» даже встал и раскланялся с хозяйкой.
— Благодарю вас, хозяюшка! В московских ресторанах и то такое блюдо редко увидишь.
Антонина старалась молчать, лишь изредка повторяла;
— Не обессудьте, гостеньки дорогие, на нашем деревенском угощении. Это приводило в восторг старика, и он бормотал:
— Деревенское, а? Выпьем за хозяйку, а?
Бурый сидел рядом со стариком и усердно подливал ему в рюмку. Щука держался как‑то в стороне, словно хотел показать свое невысокое служебное положение и каждый раз, принимая рюмку, вставал и кланялся инженерам: — Будьте здоровы, Платон Андреич! Будьте здоровы, Валентин Макарыч! — Заметно было, что он «сторожится». Бурый не раз укорял, что он не допивает, а уносившая посуду Фаина заметила, что остатки в его тарелке сильно пахнут водкой.
— Боится, видно, напиться — выливает, — отметила она.
Заметно «сторожился» и Бурый.
— Не снюхались еще. Боятся один другого, — решила Фаина.
Из отрывков разговора, который ей удалось слышать, Фаина поняла, что строительство будет большое, в пяти километрах от Нагорья, а Бурый старался доказать, что надо строиться тут, рядом с Нагорьем.
«Немец», которому надоели разглагольствования Бурого, даже сказал:
— Вы, любезнейший хозяин, просто не понимаете, какое это будет строительство. Для него нужна очень большая строительная площадка.
Бурый все‑таки понимал «площадку» по‑своему и обещал завтра показать сколько угодно «площадок» под самой деревней и «на ладошку выложить» все неудобства строительства в намеченном месте.
— Сами увидите, что там вовсе и строиться нельзя, — уверял он.
Засиделись чуть не до рассвета. Было уже светло, когда Фаина, перемыв посуду, пошла к себе в малуху. Ее удивило, что калитка не заперта засовом. Выглянув, она увидела вдали на спуске к реке Бурого и Щуку.
«Спелись, ироды! — подумала Фаина. — Как бы им руки‑то отшибить?»
С этим вопросом она и ушла в малуху, но уснуть долго не могла, слышала, как вернувшийся с берега Бурый уговаривался с гостем.
— Лошадку‑то, думаю, не рано понадобится запрягать?
— Куда там рано. Наш Платоша наверняка к полдню раскачается. Ты его завтра не подпаивай. Неловко в город пьяного везти да еще на моторке. — Все‑таки начальство. — говорил гость.
— Ладно. Скажу, что достать не мог. Малость‑то, конечно, будет.
При расставании Бурый проговорил:
— Будем, значит, в знакомстве, Филипп Кузьмич.
— Свой своему поневоле друг, Евстигней Федорыч, — ответил приезжий.
Фаине дело представлялось гораздо хуже, чем было. Она не знала, что вся эта тройка в сущности не имела никаких полномочий, и приезд был скорей увеселительной прогулкой. На деле руководители намечавшегося строительства еще не приехали в город, но просили Горсовет подготовить помещение для конторы и чертежной. Горсовет и поручил это бывшему городскому архитектору. Все знали, что старик, схоронив на одном месяце сына и жену, сильно опустился, но знали и то, что большая часть лучших городских зданий строена им, и продолжали ценить его вкус и строительные навыки. Помнили также честную и самоотверженную работу старого архитектора, когда надо было исправлять повреждения, нанесенные городу колчаковцами.
Валентин Макарыч Мусляков вовсе не был инженером. Он был только чертежником‑практиком «с острым глазом и быстрой рукой». Культуру он понимал, главным образом, в галстуках, покрое платья и так называемых манерах. Его отчужденность объяснялась обидой, как это его, «урожденного столичного человека, запятили в какую‑то глушь», откуда он надеялся, впрочем, скоро вырваться.
— Как только подыщу «подходящих» чертежников на месте, так и домой — в столицу, — утешал он себя.
Преснецов был, действительно, парой Бурого, с той лишь разницей, что этот деревенский кулак, державший раньше в кабале бедноту многих деревень соседнего округа, брал подряды на плотничьи и лесозаготовительные работы. Пароходовладельцу Истомину он приходился дальним родственником и не раз «гащивал» в Сумерятах.
В годы гражданской войны Преснецов перекочевал в другой округ и «вышел с топором», объявив себя плотником. Платон Андреич стал знать его уже бойким, расторопным десятником и принял его к себе, громко назвав начальником снабжения.
Об инженерах Фаина не судила. Ей казалось, что они и должны быть «вроде бар». Не нравилось, что оба не видят, как вьются около них кулаки. Зато кулаков знала хорошо и боялась, что они будут поворачивать строительство, как им надо.
— Как бы им руки отшибить? — в сотый раз задавала она себе вопрос. Последние слова Преснецова «свой своему поневоле друг» заставили подумать: «А кто у меня свой?»
— Мамонька?.. Что она может… От Петюньки больше толку… Может, Кочетков? Иван Савельич, — улыбнулась опять Фаина. — Не больно силен парень, а все‑таки… Трудного житья… из бедняков, как я… в партии, сказывал, состоит… знакомство с городскими партийными имеет и районных знает…
Верно! Вдвоем‑то, может, и придумаем, что сделать… Посмотрю завтра, что будет, и сбегаю к нему. Посоветуемся… с толстогубым, — вспомнила она лицо добродушного парня.
С таким решением Фаина заснула, а часа через три уже «толклась» в кухне, где на этот раз готовился «праздничный» обед. Хозяйка, намолчавшаяся вчера, теперь старалась наверстать упущенное. Сначала она высыпала запас пословиц на тему: люди обижают, да бог помогает; потом расхвасталась:
— Думали Поскотиных под голик загнать, а что вышло? Филя‑то мне троюродным братцем приходится. Вместе, можно сказать, росли. А ему теперь вон какой подряд сдают. Разве он забудет своих?
Фаина не удержалась, чтоб не поддразнить хозяйку:
— Большой‑то, большой, да как бы им не подавился твой братец!
— Не твоего ума дело, — отрезала хозяйка.
— Известно, где нам за умными угнаться, — улыбнулась Фаина и этим окончательно рассердила хозяйку. Та запыхтела, как будто поднялась на крутую гору, и погрозила:
— Доведешь ты меня, Фаинка, что из дому выгоню!
— Без даровых работниц останешься? — не унималась та.
— Ф‑фы, ф‑фы… — долго пыхтела хозяйка и, отдышавшись, накинулась на безответную Антоновну. Долго донимала ее своими наставлениями, но та по обыкновению молчала.
После утреннего чая Бурый запряг свою Стрелку, и все четверо отправились осматривать место, намеченное под строительство. Архитектор и Мусляков поместились на заднем сиденье, а Бурый с Преснецовым взгромоздились на козлы.
— Повезли кулаки строителей, — отметила про себя Фаина.
Часа в четыре был обед. Обильный, но напитков на этот раз было мало: граненый графин с мутноватой жидкостью и распочатая бутылка с пестрой этикеткой. Мусляков ел, похваливая хозяйку, старик архитектор выпил рюмку, но не больше, и не ел, а только «ковырял вилкой». Он заметно был недоволен и к концу обеда откровенно стал ворчать:
— Площадка? Танцевать можно, а? Десятка два таких домов поставить, а? С огородами? Лишь бы к своей деревне поближе, а?
Все это относилось, как видно, к Бурому, который, несомненно, показывал свои «площадки», но дальше пошли вопросы о намеченном участке строительства.
— Одна береговая полоса, а? Поселок куда? На торфяное болото, а?
Опротестовать надо, а?.. Вы как думаете, а? — неожиданно обратился он к Муслякову.
— Стараюсь не вмешиваться не в свое дело, — ответил тот.
— Напрасно, молодой человек, — вспылил старик и даже перестал акать. — Подлое правило жизни у вас… Подлое‑с…
— Вы не имеете права меня оскорблять, — поднялся из‑за стола Мусляков.
— Таких, а? оскорбить невозможно. — И старик тоже вышел из‑за стола.
Бурый пытался «затушить огонь», — он вдруг припомнил, что у него где‑то есть «коньячок хорошенький, от старых времен остался». Но это усилило недовольство архитектора.
— Коньячок на площадку, а? Дешев стал Платон, дешев, а?
Старик направился к выходу, бросив Преснецову:
— Уплатите за ночлег, еду и поездку по их счету… Без ряды! Разницу против государственных, возмещу; — за отзывчивое отношение местного населения, а? — горько пошутил над собой Платон Андреич и вышел.
Мусляков сходил за своим клетчатым плащом и остановился у окна, откуда ему видно было, что старый «пьянчужка», как он называл своего начальника, стоит на спуске к берегу и смотрит по реке в сторону города. Около него уж толпились ребятишки, глазея на чудного дедушку, который поминутно взмахивал головой и что‑то бормотал. Мусляков поблагодарил хозяев, извинился за «беспокойного гостя» и тоже вышел. За ним вышли Бурый и Преснецов, но эти довольно долго задержались на лестнице.
Моторка пришла даже раньше назначенного времени и без задержки отправилась обратно. Бурый вызывался «проводить до города», но получил отказ.
— Зачем, а? Совершенно не нужно.
Обескураженный всем случившимся В последний час, Бурый, придя в кухню, пожаловался:
— Зря, надо полагать, потратились. Едва ли толк будет…
— А Филя‑то? Настоит же, поди? — откликнулась жена.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 116; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!