У хозяина «не последнего дома» 10 страница
После этого я уж мог есть без помехи. На душе светло и весело, как после грозы. Но ведь надо еще тому запасти. Об этом я не забыл, да и забыть не мог: струйки сметаны с бабушкина ломтя стекали на живот и холодили. Было щекотно, но я все время поеживался и крепко сжимал ноги, чтобы не протекло. Как тут забудешь!
Припрятать что-нибудь, однако, было трудно. Мама стояла тут же, около стола, и смотрела на мою быструю работу. Бабушка тоже пришла в избу и сидела недалеко.
По счастью, в окно стукнули. Это Колюшкина мать зачем-то вызывала мою.
Тут уж надо было успеть.
Я ухватил два ломтя хлеба и сунул их за пазуху, а чтобы не отдувалась рубашка, заправил их по бокам. Быстро выбросил из правого кармана все, что там было, и набил его картошкой с бараниной. С левым карманом было легче. Там лишь берестяная червянка. Вытащить ее, выгрести остатки червей, наполнить карманы рыхловатым, тепловатым караваем — дело одной минуты. Когда мама вернулась, я был сыт и чувствовал бы себя победителем, если бы не проклятая сметана. Она уже ползла по ногам, и я боялся, что закаплет из левой штанины.
— Зачем Яковлевна-то приходила?
— Молока крынку унесла, Колюшку покормить. Ушка говорит, оставлена была, да кошка добылась. Ну, а больше и нет ничего. Картошка да хлеб, а накормить тоже охота рыболова-то своего.
— Как ведь! Всякому охота своего дитенка в сыте да в тепле держать…
Трудное у Яковлевны дело. Пятеро, все мал мала меньше, а сам вовсе старик. Того и гляди, рассчитают либо в караул переведут… На что только другой раз женился!
|
|
|
— Подымет Яковлевна-то. Опоясками да вожжами все-таки зарабатывает.
— Работящая бабеночка… что говорить, работящая, а трудненько будет, как мужниной копейки не станет. Ой трудненько! По себе знаю.
Мне давно пора было уходить. Под разговор мамы с бабушкой я думал убраться незаметно, но мама остановила вопросом;
— Егоранько, вы хоть где были-то?
Вопрос мне вовсе не понравился. Неужели Колюшка про Вершинки выболтал?
Как отговориться?
— Рыбачили мы…
— В котором, спрашиваю, месте?
— На Песках сперва… Тут Петьша подъязка поймал.
— Ну?
— А я окуня… большого-то…
Мама начала сердиться:
— Не про окуней тебя спрашиваю!
Но тут вмешалась бабушка:
— Да будет тебе, Семеновна. Смотри-ко, парнишка весь ужался, ноги его не держат… Выспится — тогда и расскажет. Ночь на дворе-то. Светать, гляди, скоро будет… Иди ко, Егорушка, поспи.
Хорошая все-таки бабушка у меня! Когда подходил к порогу, она потрепала по спине и ласково шепнула:
— В сенцах-то, над дверкой, кусок тебе положила. Ты его возьми с собой, а утром съешь. Тихонько бери, не перевертывай.
— Со сметаной?
|
|
|
— Помазала, дитятко, помазала… Неуж одному-то внучонку пожалею… Что ты это! Что ты!
Я и без того знал, что бабушка не жалела. Очутившись в темных сенцах, первым делом полез рукой в левую штанину, чтобы остановить липкую сметанную струйку. Сметана будто ждала этого и сейчас же поползла еще сильнее во все стороны. Пришлось вытащить кусок и заняться настоящей чисткой — смазывать на пальцы и облизывать.
Тихо сидя на приступке, я слышал, как мама говорила:
— Из сыромятной кожи им надо карманы-то шить. Видела, как оттопырились?
Чего только не набьют!
— Ребячье дело. Все им любопытно.
— А мнется что-то. Не говорит, где был. У Яковлевны-то эдак же. Знаешь ведь он какой: не захочет, так слова не добьешься.
— Наш-то простой. Все скажет.
— Попытаю вот я завтра.
— Да будет тебе! Парнишко ведь — под стекло не посадишь.
Просто замечательная бабушка! Все как есть правильно у ней выходит.
Кусок с наддверья я снял и сложил с тем, что вытащил из-за пазухи. Теперь у меня четыре куска да оба кармана полны. Ловко! Куда только это?
Изомнется, поди, в карманах-то… С ребятами надо сговориться, как завтра отвечать. С Петьшей нам просто, а вот как Кольшу добыть?
Через широкую щель забора поглядел к ним во двор. В избе все еще огонь.
|
|
|
Колькина мать сидит за кроснами, ткет тесьму для вожжей. Спит, видно, Колька. В сенцах ведь он. Разве слазить? В это время у них скрипнула ступенька крыльца. Идет кто-то. Не он ли?
— Кольша, Кольша! — зашипеля в щель.
— Ну?
— Иди к нам спать! Петьша у нас? же.
— Ну-к что, ладно. Мамонька до утра не увидит… — И Колька осторожно перелез через забор.
Петька был уже на нашем сеновале и встретил ворчаньем:
— Ты что долго? Разъелся без конца! Я уж давным-давно поел. Чуть не уснул, а его все нет! Достал хоть что-нибудь? Для того-то?
— Мы да не достанем! Четыре куска у меня. В одном кармане баранина с картошкой, в другом — каравай. Вот! — хлопнул я по карману.
— Молодец, Егорша! А я подцепил вяленухи два куска да полкружки горохового киселя. Тут, в сене, зарыл! Ну, хлеба не мог. Это так точно. Только и есть, что те два куска: Таюткин да Афимшин. Хватит, поди? Кольше вот не добыть. Плохо у них.
Колюшка, которого Петька не заметил до сих пор, отозвался:
— Картошка-то есть, поди, у нас. Семь штук в сенцах спрятал.
— Кольша! — обрадовался Петька. — Тебя-то и надо. Ты про Вершинки не сказывал?
— Нет, не говорил.
— Вот и ладно. Мы с Егоршей тоже не сказывали. Теперь как? Меня спрашивают, где были, а я и сказать не знаю. Про то, про другое говорю…
|
|
|
— У меня этак же. Мама спрашивает, сердиться стала, а я верчусь так да сяк, — отозвался я.
— Кольша, тебя мать-то спрашивала? Потом-то, как кормила?
— Спрашивала.
— Ты что?
— Ну-к, я сказал…
— Что сказал?
— Сказал… промолчал…
Это показалось смешно. Мы расхохотались. На соседнем сеновале завозился брат Петьки — Гриньша — и сонным голосом проговорил:
— Вы, галчата! Спать пора. Скажу вот… Гриньша уснул, но мы уж дальше разговаривали шепотом. Сложили все запасы в одно место и уговорились завтра идти не рано, будто за ягодами.
Если будут спрашивать о сегодняшнем, всем говорить одно: удили у Перевозной горы, потом увидели — народ бежит, тоже побежали поглядеть, да на тракту и стояли. Ждали, что будет, а ничего не дождались. Так и не узнали. Говорят, кто-то убежал, его и ловили. Неугомонный Петька хотел было еще уговориться:
— А где мы зеленую кобылку ловили?
Но тут стал всхрапывать Колюшка. И у меня перед глазами стала появляться тихая вода, а на ней поплавок. Вот пошел… пошел… а!..
Петька все еще что-то говорит. Опять тихая вода, а на ней поплавок…
Потянуло… Окунь! Какой большой! Тащить пора, а рука не подымается…
Загадочный Тулункин
Утром, когда пили чай, пришел отец. Пришел усталый, но веселый и чем-то довольный. Сел рядом со мной, придвинул к себе:
— Ну как, рыболов, дела-то? Много наловил? Я готов был сейчас же бежать на погребицу за рыбой, но отец остановил, а бабушка сказала:
— Сейчас ушку варить станем. Страсть хорошая рыбка! Окуньки больше.
— Ты лучше спроси, в котором он часу домой Пришел, — вмешалась мама.
— Опоздал, видно? Насыпала, поди, мать-то, а? Она, брат, смотри!
— Вот и пристрожи у нас! Бабушка — потаковщица, отец — хуже того.
— Вишь, вишь, какая сердитая! — подмигнул мне отец. — Гляди у меня, слушайся! Я вон небось всегда слушаюсь. Как гудок с работы — я и домой, и уходить никуда неохота. Покрепче тебя, а сижу, а ты вот все бродишь. Туда-сюда тебе надо. Сегодня куда собрались?
— По ягоды, тятенька. За Карандашиху думаем.
— И то дело. Скоро ягоды-то от нас убегут, а рыба останется. Успевать надо. Только домой засветло приходи. Ладно? Не серди мать-то!
— Да будет тебе! Скажи хоть, куда вас гоняли?
— Дорогу да лес караулили.
— Что их караулить-то?
— Станового спроси, ему виднее. Так и сказал: «Этих поставить караулить лес и дорогу». Ну, мы и караулили.
— И что?
— Да все по-хорошему. Дорога на месте, и сосны не убежали…
— Без шуток расскажи, Василий, — попросила мама.
А бабушка заворчала:
— Что, в самом деле, балагуришь, а про дело не сказываешь!
— Нельзя, мать, про это дело без шуток рассказать. Коли дурак делает, так всегда смешно выйдет. Придумали тоже — народ выгнать политику ловить!
Как же! Пусть сами ловят!
— Какую политику?
— Да, видишь, на Скварце — на золотом-то руднике под Вершинками — появился человек один. Из пришлых какой-то. Под землей работал, как обыкновенно. Вот этот пришлый и стал с тем, с другим разговаривать про тамошние дела. Стал около него народ грудиться. Стража-то горная побаивается под землю лазить, им и вольготно там. Соберутся да и судят. Про штрафы там, про обыски… ну, про все рабочее положение и как лучше сделать. Кто-то все-таки унюхал про это. Из начальства. Вчера, сказывают, как из шахты народ подыматься стал, его и хотели взять, а у него револьвер оказался. Стражники-то — они на голоруких храбрые, а этой штучки боятся — выпустили. Он в лес. Стражники давай стрелять в него, он опять в них. Перепалка вышла. Говорят, будто ему ногу подшибло пулей.
— Поймали его?
— Зачем поймали? Ушел…
— С подстреленной ногой?
— Может, это еще вранье — про ногу-то… Говорю, ушел, да и как не уйти, коли стражники сами боятся в лес заходить! А нам зачем этакого человека ловить?
— Вы по лесу и ходили?
— Вроде облавы сделано было. Он, видишь, в том лесу был, между зимником да трактом, под самыми Вершинками. В пруд этот лесок выходит. Вот его и оцепили и по тракту до плотины народ поставили. В случае если пруд переплывет, так тут его и схватят. Мы с Илюхой против Перевозной горы пришлись. Только и видели, что стражники по дороге ездят да покрикивают: «Эй, не спишь?» А сами-то и проспали. Он знаешь что сделал?
— Ну?
— Переплыл, видно, пруд да к перевозу и пробрался. Там взял лодку — потихоньку — да прудом прямо к господскому дому. Ищи теперь! На Яшу Лесину приходят, почему лодку не уберег, а он говорит: «Тут три стражника сидело, я и не караулил. Они спать завалились, а я сиди! Как бы не так!» Лодку-то оглядывают теперь, не осталось ли следов каких… Подходили мы с Ильей. Сережку какую-то там нашли да панок-свинчатку. У нашего Егораньки такой же есть. Зеленым крашен.
— Ты, Егорушко, этот панок выбрось и не сказывай, что у тебя такой был, — посоветовала бабушка. Отец расхохотался:
— Что ты, мать! Не будут же ребячьи бабки перебирать. Мало ли крашеных панков.
Отцовский смех меня успокоил. Надо все-таки ребятам сказать, чтобы про мой зеленчик не поминали. Будто я еще с весны его проиграл. Эх, какой паночек-то был! И как это он выскользнул?
Успокоенный, я стал собираться.
Бабушка, как всегда, отрезала мне хлеба, а мама напомнила:
— Смотри, не по-вчерашнему! Глубоко-то от дороги не ходите. Там и ягод нет. К пруду ближе держитесь.
Колюшка уже поджидал на завалинке, но Петьки еще долго не было. Мы понимали, почему он долго не выходит. Ему надо незаметно пронести корзинку с запасами для раненого. Петька же взялся разыскивать посудину, которую мы могли спокойно оставить. Ждали терпеливо. Петька вылетел наконец и сразу набросился на нас:
— Вы что тут расселись, ровно воробьи на жердинке! Про Сеньку-то узнали? Может, он с голубятни караулит, а они сидят! Драться-то, поди, нам сегодня не с руки! Беги, Егорша, хоть к Потаповым ребятам. Посмотри из огорода, не видно ли Сеньки либо еще каких первоглинских.
— Ну-к, что бегать-то, так пройдем.
— Говорю — не с руки нам сегодня драться. В это время из проулка показалась лошадь, запряженная в телегу. На телеге — старик и три женщины, за телегой — привязанная хромая лошадь. Это был удобный случай. Мы сейчас же забежали с левой стороны и пошли рядом с телегой, один за другим.
Немолодая женщина спросила:
— За какими, ребята, ягодами-то?
— Какие попадут.
— За брусникой-то рано ведь.
— Черника еще попадает. А вы куда?
Этот разговор был нам тоже на руку — будто мы знакомые. Нам надо было со взрослыми пересечь улицу Первую Глинку.
В Горянке тогда был дикий обычай: ребятишки одной улицы были в постоянной вражде с ребятами двух соседних улиц. Почем зря тузили один другого за то, что живут на улицах рядом.
В той стороне, куда мы шли, врагами нашими были ребята Первой Глинки. Во Второй Глинке уже были наши друзья, которые тоже воевали с Первой Глинкой.
В Первой Глинке, у самого переулка, справа, жил наш заклятый враг — Сенька Пакуль. Это был рослый, красивый, ловкий и очень сильный мальчик наших же лет. Но в школе он не учился. Совсем еще маленьким он упал и прикусил кончик языка. Речь у него стала невнятной, над ним смеялись. Из-за этого Сенька и не учился в школе, а ходил учиться к какой-то старинной мастерице. Наших ребят он особенно не любил. Готов был целыми днями сторожить, чтобы поймать и поколотить кого-нибудь из наших, если узнавал, что прошли в их сторону.
Не дальше трех дней тому назад нашей тройке удалось поймать Сеньку Пакуля с его другом Гришкой Чирухой, и мы их жестоко побили. Нелегко, конечно, это досталось. У Кольши появился пяташный синяк, у меня удвоилась губа, но больше всех пострадал Петька — у него были разорваны новые штаны. Как бы то ни было, мы все-таки победили, и Петька похвалялся:
— Будет помнить Сенька-то, как наших бить! Задавалко худоязыкое! Еще кричит — выходи по два на одну руку! Вот те и по два! Получил небось. А этой поганой Чирухе я еще покажу, как новые штаны рвать!
Мы теперь и боялись, как бы Сенька с товарищами не отплатил.
Обошлось, однако, по-хорошему. Только один парнишка увидел нас и заорал:
— Эй, лебята, Сестипятка идет! Сестипятка! С Каменус-ки, Сестипятка!
Парнишка был нам не ровня. С такими не дерутся. Мы только сделали ему знак пальцем — утри сопли, да Петька крикнул:
— Эх ты, сосунок! Говорить не научился!
Никого из ребят нашей ровни не было видно. Мы, конечно, больше поглядывали в сторону голубятни Сеньки Пакуля и пятистенника, где жил Гришка Чируха. Но тоже никого. Только уж когда подошли ко Второй Глинке, из-за угла выглянула лисья морда Гришки. Петька погрозил ему кулаком:
— Я тебя научу штаны рвать!
Дальше шли вовсе спокойно.
— Ну-ка, ребята, пошли поскорее. Сами-то небось наелись, а он голодом.
— Верно, пошевеливаться надо.
Мы зашагали быстрее. Покосную дорогу через речку Ка-рандашиху мы знали хорошо, первую просеку — тоже. Но чем ближе подвигались, тем больше тревожились.
Хотели поскорее увидеть, что раненый тут, никто его не захватил, и мы все больше и больше поторапливались. Около просеки уже бежали бегом. Свернули налево и сейчас же запели про железную дорогу. Спели раз, другой — никого. Мы продолжали петь. Опять никого.
— Вон пруд, ребята, видно, а его нет. Говорил — за Карандашеву гору проползет. Как же так? Она, видишь, кончилась. Искать надо. Может, тебе, Егорша, свистнуть?
— Дойдем сперва до пруда, — предложил Колюшка.
— Что там делать-то? Говорил — в мелком лесу, а там видишь какой!
Голова!
— Вот тебе и голова! Помните, сказал — до конца идите?
Опять запели про сороконожку и пошли к пруду. Вблизи берега, где лес совсем редкий, наш раненый отозвался. Где он? Близко вовсе, а не видно. За деревом, что ли? Но вот зашевелилась куча хвороста. Вон он где!
— Не мог, ребятки, выше-то уползти. Что-то плохо мне, — сказал незнакомец, когда мы подбежали к нему. — Воды принесите кто-нибудь.
Петька вытряхнул перед раненым смесь горохового киселя с бараниной и творожником, выложил ломти хлеба и побежал с бураком к пруду.
— И поесть принесли. Вот спасибо, ребятки! Да как много!
И он сейчас же схватил ломоть и жадно стал есть. Мы не менее жадно разглядывали своего вчерашнего знакомца. Он был еще не старый, с короткими черными волосами и широкими бровями. Кожа лица и рук покрыта мелкими черными точками, как у слесарей. Подбородок сильно выдался, а глаза, казалось, спрятались под широким квадратным лбом. Ласковые слова мало подходили к строгому лицу.
— Что глядите-то! — усмехнулся раненый. — Не видали, как голодные едят?
Что говорят в заводе про вчерашнее?
Тут я принялся выкладывать, что слышал от отца. Раненый заметно заинтересовался:
— Где, говоришь, отец-то у тебя работает? Я сказал, что у нас с Петьшей отцы работают в пудлинговом цехе, а у Колюшки — тот всю жизнь на домне.
— Лошадей ни у кого нет?
— Лошадей нет.
— Вот что, ребята… Вы бы мне слесаря Тулункина нашли. В вашем краю живет. На Первой Глинке.
— Приезжий какой?
— Нет, ваш, горянский. Мы с ним вместе в городе работали.
На Первой Глинке, как и на своей Каменушке, мы знали подряд все дома, но Тулункиных там не было. Перебрали но памяти всех — нет Тулункиных!
Раненый, однако, стоял на своем: есть.
— Писал ему раз. Дошло письмо, и ответ получил.
— На Первой Глинке?
— На Первой Глинке. Тулункин Иван Матвеевич.
— Нет, такого не бывало. Раненый все-таки не верил нам.
— Вы вот что, ребята! Ступайте домой и там узнайте про Тулункина. Сходите потом — только не все, а один кто-нибудь — к этому Тулункину и скажите ему: Софроныч, мол, тебя ждет с лошадью, а где ждет — я укажу.
— Дяденька, да нам на Первую Глинку и ходить нельзя.
— Деремся мы с тамошними ребятам.
— Ну, помиритесь на этот случай.
— Легко сказать — помиритесь! Это с Сенькои-то Пакулем да с Гришкой Чирухой! Попробуй!
Мы быстро собрались домой, ягоды не стали брать. Решили сказать дома, что их вовсе нет в этом месте: брусника еще белая, а других не осталось. На обратном пути не один раз перебрали всех жителей Первой Глинки. Может, пишется кто так? У нас ведь в Горянке чуть не у всех двойные фамилии. Петька вон зовется Маков, а пишется Насонов. Колюшка по-уличному Туесков, а пишется Турыгин. У меня тоже две фамилии.
— Надо, ребята, все-таки узнать про Тулункина.
— Ты сперва про другое думай! — сурово сказал Петька. — Как пройти мимо Глинки? Сенька-то, поди, караулит. Думаешь, Чируха ему не сказал?
— Может, Сеньки и дома нет.
— Все-таки, ребята, пойдем берегом.
— Там скорее нарвешься.
— Мы со Второй Глинки поглядим. Если не купаются — ходу прямо по воде. Ладно? А Сенька пусть сидит, как сыч, в переулке караулит.
Сенька оказался хитрее.
Только мы поравнялись с Первой Глинкой, как на нас налетело четверо, а сзади, с огородов, еще перелезло трое. Нас окружили. Враги заранее радовались:
— Попалась, Шестипятка!
Но Петька не забыл про разодранные штаны и зверем кинулся на Гришку Чируху. Гришка был слабый мальчик, и Петька с одного удара сбил его с ног.
Колюшка пошел на Сеньку Пакуля, но тот увернулся, ловко подставил ножку, и наш Медведко сунулся носом в землю на самый берег. Меня тузили двое школьных товарищей и уже кричали:
— Корись, Егорко!
Я, конечно, не мог допустить такого позора и отбивался как мог, хотя уже из носу бежала кровь и рука была чем-то расцарапана.
По счастью, Петька изо всей силы залепил камнем в ведро подходившей к пруду женщине. Ведро зазвенело, загрохало и свалилось на землю. Женщина освирепела и бросилась с коромыслом в самую гущу свалки. Мы воспользовались этим и бросились наутек к переулку.
Как раз в это время возвращался лесник верхом на лошади. Ехал он шагом. Это для нас было выгодно. Мы из-за него могли отбиваться камнями, а нашим врагам этого сделать было нельзя. Так и ушли.
Петька мог все-таки утешиться:
— Видели, ребята, как я Чирухе засветил? Два раза перевернулся! Будет помнить, как штаны драть!
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 151; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!