ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА В СОЕДИНЕННЫХ ШТАТАХ

 

 

«Пусть убегает, он не достоин твоего гнева!» Этот совет Лепорелло покинутой возлюбленной Дон‑Жуана английская государственная мудрость вновь и вновь преподносит Северу Соединенных Штатов – еще недавно такой совет прозвучал из уст лорда Джона Рассела. Если Север позволит Югу убежать, то он будто бы освободится от всякой связи с рабством, от своего исторического первородного греха, и создаст основу для нового, более высокого развития.

Действительно, если бы Север и Юг представляли собой два самостоятельных государства, как, например, Англия и Ганновер, то их отделение друг от друга было бы не труднее, чем отделение Англии от Ганновера[191]. Однако «Юг» не представляет собой ни области, строго отделенной от Севера в географическом отношении, ни единого целого в духовном отношении. Вообще это не страна, а боевой лозунг.

Совет разойтись полюбовно предполагает, что южная Конфедерация, хотя и является нападающей стороной в гражданской войне, ведет ее, по крайней мере, в целях обороны. Думают, что для партии рабовладельцев дело идет лишь о том, чтобы объединить области, в которых она господствовала до сих пор, в самостоятельную группу штатов и изъять их из‑под верховной власти Союза. Не может быть представления более ложного. «Югу нужна вся его территория. Он хочет и должен ее иметь». Таков был боевой клич, с которым сецессионисты напали на Кентукки. Под «всей территорией» Юга они подразумевают прежде всего все так называемые пограничные штаты (border states) – Делавэр, Мэриленд, Виргинию, Северную Каролину, Кентукки, Теннесси, Миссури и Арканзас. Кроме того, они претендуют на всю территорию к югу от линии, проходящей от северо‑западной окраины Миссури до Тихого океана. Следовательно, то, что рабовладельцы называют «Югом», охватывает более чем три четверти прежних владений Союза. Большая часть территории, на которую они претендуют, находится еще во владении Союза и сначала должна быть у него отвоевана. Что же касается так называемых пограничных штатов, включая и те, которые находятся во владении Конфедерации, то они никогда не были собственно рабовладельческими штатами. Они скорее составляют область владений Соединенных Штатов, в которой система рабства и система свободного труда существуют рядом друг с другом и борются за господство, представляя собой настоящее поле битвы между Югом и Севером, между рабством и свободой. Война, которую ведет южная Конфедерация, является, следовательно, не оборонительной, а захватнической войной, войной за распространение и увековечение рабства.

Горная цепь, которая начинается в Алабаме и тянется на север до реки Гудзон, образуя как бы позвоночный столб Соединенных Штатов, разрезает так называемый Юг на три части. Горная область, образуемая Аллеганскими горами с их двумя параллельными цепями – Камберлендской грядой на западе и Голубым хребтом на востоке, – подобно клину отделяет низменность западного побережья Атлантического океана от низменности южных долин Миссисипи. Обе эти разделенные горной областью низменности, с их огромными болотами рисовых полей и широко раскинувшимися хлопковыми плантациями, и представляют подлинную зону рабства. Длинный горный клин, врезающийся в самое сердце рабовладельческой территории и обладающий живительной атмосферой, здоровым климатом и почвой, богатой углем, солью, известняком, железной рудой, золотом, короче – всеми видами сырья, необходимыми для всестороннего промышленного развития, является уже теперь в большей своей части свободной страной. По своим физическим свойствам почва здесь может успешно обрабатываться лишь свободными парцелльными крестьянами. Рабовладельческая система лишь спорадически прозябала здесь и никогда не пускала глубоких корней. Из жителей этой горной области и состоит в большей части так называемых пограничных штатов ядро свободного населения, которое уже в интересах самосохранения становится на сторону Севера.

Рассмотрим отдельные части спорной области.

Делавэр, самый северо‑восточный из пограничных штатов, находится фактически и в духовном отношении во владении Союза. Все попытки сецессионистов создать здесь хотя бы одну дружественную им партийную фракцию терпели неудачу с самого начала войны благодаря единодушию населения. Контингент рабов в этом штате уже давно находится в процессе вымирания. Только за период с 1850 по 1860 г, число рабов уменьшилось наполовину, так что Делавэр насчитывает теперь, при общей численности населения в 112218 человек, лишь 1798 рабов. Несмотря на это, южная Конфедерация требует передать ей Делавэр, и в военном отношении Север действительно не смог бы его удержать, как только Юг овладел бы Мэрилендом.

Вышеупомянутый конфликт между горной областью и равниной имеет место и в самом Мэриленде. На 687034 человека всего населения здесь приходится 87188 рабов. То, что подавляющее большинство населения идет за Союзом, еще раз убедительно доказали недавние всеобщие выборы в вашингтонский конгресс. Тридцатитысячная армия Союза, занимающая в настоящее время Мэриленд, должна не только служить резервом армии на Потомаке, но также, в особенности, удерживать в повиновении мятежных рабовладельцев во внутренних районах страны. Здесь обнаруживается то же явление, что и в других пограничных штатах, где основная масса населения стоит на стороне Севера, а численно незначительная партия рабовладельцев – на стороне Юга. Свою малочисленность партия рабовладельцев возмещает средствами власти, которыми она располагает в результате долголетней монополии на все государственные должности, непрерывных занятий из поколения в поколение политическими интригами и концентрацией огромных состояний в немногих руках.

Виргиния представляет в настоящий момент огромный военный лагерь, где главная армия сецессионистов и главная армия Союза противостоят друг другу. В северо‑западных гористых местностях Виргинии число рабов составляет 15000, в то время как в двадцать раз превышающее его свободное население состоит большей частью из независимых крестьян. Напротив, восточная равнина Виргинии насчитывает около полумиллиона рабов. Разведение негров и продажа их в южные штаты являются для нее главным источником дохода. Когда зачинщики мятежа в равнине путем интриг провели в законодательном собрании штата в Ричмонде акт о сецессии и поспешили открыть южной армии ворота Виргинии, северо‑запад Виргинии отмежевался от сецессионистов, образовал новый штат и теперь под знаменем Союза с оружием в руках защищает свои владения от вторжений южан.

Теннесси, с населением в 1109847 жителей, среди которых 275784 раба, находится в руках южной Конфедерации, подвергнувшей всю страну осадному положению и системе проскрипций, как во времена римских триумвиратов. Когда рабовладельцы зимой 1861 г. предложили созвать всенародный конвент, который должен был так или иначе решить вопрос о сецессии, большинство населения отвергло какой бы то ни было созыв конвента, чтобы тем самым уничтожить всякий предлог для сецессионистского движения. Позднее, когда Теннесси был уже захвачен войсками южной Конфедерации и там была установлена система террора, все же больше одной трети голосовавших на выборах высказалось в пользу Союза. Подлинный центр сопротивления против партии рабовладельцев составляет здесь, как и в большинстве пограничных штатов, горная область – Восточный Теннесси. 17 июня 1861 г. в Гринвилле собрался всенародный конвент Восточного Теннесси, который высказался в пользу Союза, делегировал бывшего губернатора штата Эндрью Джонсона, одного из ревностных приверженцев Союза, в вашингтонский сенат и опубликовал «declaration of griev‑ances» – жалобу, раскрывающую все средства обмана, интриг и запугивания, с помощью которых Теннесси был «отголосован» [ «hinausvotiert»] из Союза. С этого времени сецессионисты силой оружия удерживают Восточный Теннесси в повиновении.

Такое же положение, как в Западной Виргинии и Восточном Теннесси, мы встречаем на севере Алабамы, северо‑западе Джорджии и на севере Северной Каролины.

Дальше к западу, в пограничном штате Миссури, где насчитывается 1173317 жителей и 114965 рабов, – последние по большей части сосредоточены в северо‑западной части штата – народный конвент в августе 1861 г. высказался в пользу Союза. Джексон, губернатор штата и орудие в руках партии рабовладельцев, выступил против законодательного собрания Миссури и был объявлен вне закона; после этого он возглавил вооруженные банды, напавшие на Миссури из Техаса, Арканзаса и Теннесси, чтобы поставить Миссури на колени перед Конфедерацией и разрубить мечом узы, связывающие его с Союзом. Миссури, наряду с Виргинией, является в настоящий момент главным театром гражданской войны.

Новая Мексика – не штат, а только территория, куда во время президентства Бьюкенена были ввезены 25 рабов, чтобы вслед за ними прислать из Вашингтона рабовладельческую конституцию; Новая Мексика, как это признает даже Юг, вовсе не добивалась присоединения к нему. Зато Юг добивался Новой Мексики и поэтому перебросил через границу из Техаса вооруженную банду авантюристов. Новая Мексика взывала к правительству Союза о защите от этих «освободителей».

Читатель, вероятно, уже заметил, что мы придаем особое значение численному соотношению между рабами и свободными жителями в отдельных пограничных штатах. И действительно, это соотношение является решающим. Это термометр, которым следует измерять жизненные силы всей системы рабства. Душой всего сецессионистского движения является Южная Каролина. Этот штат насчитывает 402541 раба на 301271 свободного жителя. Далее следует Миссисипи, давший южной Конфедерации ее диктатора Джефферсона Дэвиса. Этот штат насчитывает 436696 рабов на 354699 свободных жителей. На третьем месте стоит Алабама, где 435132 раба приходятся на 529164 свободных жителя.

Последний из спорных пограничных штатов, который нам предстоит еще рассмотреть, – это Кентукки. Его недавняя история особенно характерна для политики южной Конфедерации. Кентукки насчитывает на 1135713 жителей 225490 рабов. Во время трех следовавших друг за другом всенародных выборов – зимой 1861 г., когда избирались делегаты на конгресс пограничных штатов, в июне 1861 г., когда состоялись выборы в вашингтонский конгресс, и, наконец, в августе 1861 г., при выборах в законодательное собрание штата Кентукки, – неизменно возрастающее большинство высказывалось в пользу Союза. Зато Магоф‑фин, губернатор Кентукки, и все высшие должностные лица штата являются фанатическими сторонниками партии рабовладельцев, равно как и Брекинридж, представитель Кентукки в вашингтонском сенате, вице‑президент Соединенных Штатов при Бьюкенене и кандидат на президентских выборах 1860 г. от партии рабовладельцев. Влияние партии рабовладельцев оказалось слишком слабым для того, чтобы склонить Кентукки на сторону сецессии, но достаточно сильным для того, чтобы заставить этот штат объявить в начале войны о своем нейтралитете. Конфедерация признавала нейтралитет до тех пор, пока тот служил ее целям, пока она была занята подавлением сопротивления в Восточном Теннесси. Как только эта цель была достигнута, она стала стучать ружейным прикладом в ворота Кентукки с кличем: «Югу нужна вся его территория. Он хочет и должен ее иметь!»

Разбойничьи банды Конфедерации ворвались в «нейтральный» штат одновременно с юго‑запада и юго‑востока. Кентукки очнулся от сна нейтралитета, его законодательное собрание открыто стало на сторону Союза, приставило к предателю‑губернатору комитет общественной безопасности, призвало народ к оружию, объявило Брекинриджа вне закона и приказало сецессионистам немедленно очистить захваченную территорию. Это был сигнал к войне. Армия южной Конфедерации двинулась на Луисвилл, в то время как волонтеры из Иллинойса, Индианы и Огайо устремились в Кентукки, чтобы спасти его от вооруженных миссионеров рабства.

Попытки Конфедерации, присоединить к себе, например, Кентукки и Миссури против воли этих штатов доказывают нелепость предлога, будто бы она борется за права отдельных штатов против посягательств на них со стороны Союза. Конфедерация, правда, признает за отдельными штатами, которые она причисляет к «Югу», право отделиться от Союза, но отнюдь не признает за ними права оставаться в Союзе.

Даже собственно рабовладельческие штаты не свободны от противодействующих элементов, хотя война вовне, военная диктатура внутри и рабство повсюду придают им в данный момент видимость гармонии. Ярким примером является Техас, где 180388 рабов приходятся на 601039 жителей. Закон 1845 г., в силу которого Техас вошел в состав Соединенных Штатов в качестве рабовладельческого штата, давал ему право образовать из его территории не один, а целых пять штатов. Таким образом Юг приобрел бы в американском сенате десять новых голосов вместо двух, а увеличение числа голосов в сенате было главной целью его тогдашней политики. Однако рабовладельцы не считали возможным в 1845–1860 гг. разделить Техас, где большую роль играет немецкое население, хотя бы на два штата, чтобы не дать при этом во втором штате партии свободного труда преимущества по сравнению с партией рабовладения. Это – лучшее доказательство того, как сильно противодействие рабовладельческой олигархии в самом Техасе.

Джорджия – самый большой и самый населенный из рабовладельческих штатов. Из общего числа жителей в 1057327 человек здесь насчитывается 462230 рабов, что составляет почти половину всего населения. Несмотря на это рабовладельческой партии до сих пор не удалось санкционировать в Джорджии путем всенародного голосования конституцию, навязанную Югу в Монтгомери.

На конвенте штата Луизиана, собравшемся 21 марта 1861 г. в Новом Орлеане, политический ветеран штата Розелиес заявил:

«Монтгомерийская конституция – это не конституция, а заговор. Она учреждает не народное правительство, а ненавистную и неограниченную олигархию. Народу не было дозволено принять участие в этом деле. Конвент в Монтгомери вырыл могилу политической свободе, и теперь нас созывают, чтобы присутствовать на ее похоронах».

В самом деле, олигархия 300000 рабовладельцев использовала конгресс в Монтгомери не только для того, чтобы провозгласить отделение Юга от Севера. Она использовала его также и для изменения внутреннего устройства рабовладельческих штатов, для полного подчинения той части белого населения, которая сохраняла еще некоторую самостоятельность под защитой демократической конституции Союза. Уже в период с 1856 по 1860 г. политические лидеры, юристы, моралисты и теологи рабовладельческой партии старались доказать не столько правомерность рабства негров, сколько то, что цвет кожи не имеет значения для существа дела и что трудящиеся классы всюду созданы для рабства.

Итак, мы видим, что война, которую ведет южная Конфедерация, является в полном смысле слова захватнической войной, войной за распространение и увековечение рабства. Большая часть пограничных штатов и территорий находится еще во владении Союза, на сторону которого они стали сначала посредством своего волеизъявления на выборах, а затем и с оружием в руках. Конфедерация же причисляет их к «Югу» и стремится отвоевать их у Союза. В тех пограничных штатах, которые Конфедерации пока удалось захватить, она удерживает в повиновении сравнительно свободные горные районы посредством осадного положения. Что же касается собственно рабовладельческих штатов, то и там Конфедерация вытесняет прежнюю демократию, заменяя ее неограниченной олигархией 300000 рабовладельцев.

Отказавшись от своих завоевательных планов, южная Конфедерация признала бы свою нежизнеспособность и отказалась бы от цели, которая ставится сецессией. Ведь сецессия произошла только потому, что в рамках Союза превращение пограничных штатов и территорий в рабовладельческие штаты оказалось более невозможным. С другой стороны, мирно уступив южной Конфедерации спорные области, Север предоставил бы рабовладельческой республике более чем три четверти всей территории Соединенных Штатов. Север потерял бы целиком побережье Мексиканского залива и Атлантического океана, за исключением узкой полосы от бухты Пенобскот до залива Делавэр, и сам отрезал бы себя от Тихого океана. Миссури, Канзас, Новая Мексика, Арканзас и Техас последовали бы за Калифорнией[192]. Крупные земледельческие штаты, расположенные в котловине между Скалистыми горами и Аллеганами, в долинах Миссисипи, Миссури и Огайо, будучи не в состоянии вырвать устье Миссисипи из рук сильной и враждебной им рабовладельческой республики на Юге, были бы вынуждены в силу своих экономических интересов отделиться от Севера и присоединиться к южной Конфедерации. Эти северо‑западные штаты, в свою очередь, вовлекли бы в тот же водоворот сецессии и все прочие северные штаты, расположенные далее к востоку, за исключением, быть может, штатов Новой Англии[193].

Таким образом, в действительности произошло бы не распадение Союза, а реорганизация его, реорганизация на основе рабства под признанным контролем рабовладельческой олигархии. План такой реорганизации был открыто провозглашен главными ораторами Юга на конгрессе в Монтгомери и воплощен в том параграфе новой конституции, который предоставляет любому штату прежнего Союза право свободно присоединиться к новой Конфедерации. Рабовладельческая система заразила бы весь Союз. В северных штатах, где рабство негров практически неосуществимо, белый рабочий класс был бы постепенно низведен до уровня илотов[194]. Это вполне соответствовало бы открыто провозглашенному принципу, что только определенные расы могут пользоваться свободой и что, если на Юге самый тяжелый труд является уделом негров, то на Севере он является уделом немцев и ирландцев или их прямых потомков.

Современная борьба между Югом и Севером есть, следовательно, не что иное, как борьба двух социальных систем – системы рабства и системы свободного труда. Эта борьба вспыхнула потому, что обе системы не могут долее мирно существовать бок о бок на североамериканском континенте. Она может закончиться лишь победой одной из этих систем.

Если пограничные штаты, эти спорные области, где обе системы до сих пор боролись за господство, являются шипом в теле Юга, то, с другой стороны, нельзя не признать, что они в минувший период войны были наиболее слабым пунктом Севера. Часть рабовладельцев этих округов по приказанию заговорщиков Юга выказывала лицемерную лояльность по отношению к Северу; другая часть действительно считала, что в соответствии с ее реальными интересами и традиционными представлениями ей следует быть на стороне Союза. Те и другие в одинаковой степени парализовали Север. Забота о том, чтобы удержать расположение «лояльных» рабовладельцев пограничных штатов, боязнь бросить их в объятия сецессионистов, – одним словом, трогательное внимание к интересам, предрассудкам и чувствам этих сомнительных союзников с самого начала войны чрезвычайно ослабило правительство Союза, принудило его к полумерам, заставило лицемерно скрывать принцип войны и щадить самое уязвимое место противника, корень зла – само рабство.

Если еще недавно Линкольн малодушно отверг Миссурийскую прокламацию Фримонта об освобождении рабов, принадлежащих мятежникам[195], то это произошло лишь из опасения перед громким протестом «лояльных» рабовладельцев Кентукки. Однако переломный момент уже наступил. Кентукки – последний из пограничных штатов – был втянут в борьбу между Севером и Югом. С началом действительной войны за пограничные штаты в самих пограничных штатах исход этой борьбы уже не будет зависеть от дипломатических и парламентских переговоров. Одна часть рабовладельцев сбросит маску лояльности, другая же удовольствуется перспективой денежного вознаграждения, подобного тому, какое Великобритания заплатила вест‑индским плантаторам[196]. Сами события заставляют провозгласить решающий лозунг – освобождение рабов.

О том, что даже самые неисправимые деятели демократической партии и дипломаты Севера независимо от своей воли приходят к такому выводу, свидетельствуют некоторые заявления, сделанные в последнее время. Генерал Касс, военный министр при Бьюкенене и до сих пор один из самых ревностных сторонников Юга, в открытом послании объявляет освобождение рабов conditio sine qua non [непременным условием. Ред. ] спасения Союза. Д‑р Браунсон, лидер католической партии Севера, по его собственному признанию, самый энергичный противник аболиционистского движения с 1836 по 1860 г., публикует в октябре, в последнем номере своего «Обозрения»[197] статью за освобождение рабов.

«Если мы», – говорит он между прочим, – «до сих пор боролись против освобождения рабов, считая это опасным для Союза, то тем решительнее должны мы выступить против сохранения рабства теперь, когда убедились, что дальнейшее его существование несовместимо с сохранением Союза или нашей нации как свободной республики».

Наконец, «World»[198], нью‑йоркский орган дипломатов вашингтонского кабинета, заключает одну из своих громовых статей против аболиционистов следующими словами:

«В день, когда будет решаться, что должно погибнуть – рабство или Союз, в этот день будет вынесен смертный приговор рабству. Если Север не может победить без освобождения, то он победит при помощи освобождения».

Написано К. Марксом в конце октября 1861 г.

Напечатано в газете «Die Presse» № 306, 7 ноября 1861 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

 

К. МАРКС

КРИЗИС В АНГЛИИ

 

Сегодня, как и пятнадцать лет назад, Англия стоит перед катастрофой, которая грозит подорвать основу всей ее экономической системы. Картофель, как известно, являлся единственным продуктом питания для Ирландии и значительной части рабочего населения Англии, когда картофельная болезнь 1845 и 1846 гг. поразила гниением источник жизни ирландцев. Результаты этой ужасной катастрофы известны. Население Ирландии уменьшилось на два миллиона, из которых одна часть погибла от голода, другая бежала за Атлантический океан. Вместе с тем это чудовищное бедствие способствовало победе в Англии партии сторонников свободной торговли; английская земельная аристократия была вынуждена пожертвовать одной из своих самых прибыльных монополий, а отмена хлебных законов обеспечила более широкую и более здоровую базу для воспроизводства и содержания миллионов трудящихся.

Чем картофель был для ирландского сельского хозяйства, тем является хлопок для важнейшей отрасли промышленности Великобритании. От его переработки зависит существование массы населения, превышающей общую численность жителей Шотландии или две трети общего числа жителей современной Ирландии. Согласно переписи 1861 г., население Шотландии составляло 3061117 человек, а население Ирландии – всего лишь 5764543 человека, между тем как более четырех миллионов жителей Англии и Шотландии прямо или косвенно получают средства к существованию от хлопчатобумажной промышленности. Правда, хлопчатник не поражен никакой болезнью. Производство хлопка не является также монополией отдельных областей земного шара. Наоборот, ни одно растение, дающее материал для одежды, не занимает столь обширных площадей в Америке, Азии и Африке, как хлопок. Хлопковая монополия рабовладельческих штатов американского Союза является не естественной, а исторически сложившейся монополией. Она росла и развивалась одновременно с монополией английской хлопчатобумажной промышленности на мировом рынке. В 1793 г., вскоре после периода великих механических изобретений в Англии, Илай Уитни, квакер из Коннектикута, изобрел cotton‑gin – хлопкоочистительную машину, отделяющую хлопковое волокно от семян хлопчатника. До этого изобретения при самой напряженной работе в течение целого дня один негр едва успевал очистить от семян 1 фунт хлопкового волокна. После же изобретения cotton‑gin старая негритянка легко могла очищать за день 50 фунтов хлопкового волокна, а постепенные усовершенствования позднее удвоили производительность машины. Оковы, тяготевшие над культурой хлопка в Соединенных Штатах, были теперь разбиты. Развиваясь рука об руку с английской хлопчатобумажной промышленностью, она быстро выросла в коммерческую великую державу. В ходе этого развития Англия порой, по‑видимому, страшилась монополии американского хлопка как зловещего призрака. Такой момент наступил, например, в тот период, когда в английских колониях было проведено освобождение негров, купленное за 20000000 фунтов стерлингов. Находили рискованным, что промышленность Ланкашира и Йоркшира покоится на самовластии рабовладельческой плетки в Джорджии и Алабаме, в то время как английский народ приносит такие огромные жертвы ради уничтожения рабства в своих собственных колониях. Но филантропия не творит истории, в особенности истории торговли. Подобные же опасения возникали всякий раз, когда в Соединенных Штатах случался неурожай хлопка и когда рабовладельцы использовали это стихийное явление для того, чтобы путем комбинаций к тому же еще и искусственно повысить цены на хлопок. Владельцы английских хлопкопрядильных и ткацких фабрик грозили тогда восстанием против «короля‑хлопка». Выдвигались разнообразные проекты получения хлопка из азиатских и африканских источников. Так было, например, в 1850 году. Но следовавшие за этим высокие урожаи хлопка в Соединенных Штатах совершенно заглушали такого рода порывы к освобождению. А в последние годы американская хлопковая монополия достигла едва ли мыслимых прежде размеров, отчасти вследствие законодательства о свободной торговле, отменившего дифференциальную пошлину, которая до тех пор взималась с хлопка, возделываемого рабами, отчасти же вследствие одновременного гигантского прогресса английской хлопчатобумажной промышленности и культуры хлопка в Америке за последние десять лет. Уже в 1857 г. Англия потребляла почти полтора миллиарда фунтов хлопка.

И вдруг Гражданская война в Америке угрожает теперь этой главной опоре английской промышленности. В то время как Союз блокирует гавани южных штатов, чтобы воспрепятствовать вывозу хлопка урожая текущего года и тем самым лишить сецессионистов главного источника их дохода, принудительную силу этой блокаде придает лишь Конфедерация своим решением не вывозить по собственной инициативе ни одной кипы хлопка, а напротив, побудить Англию к тому, чтобы она сама вывозила свой хлопок из южных гаваней. Это должно заставить Англию насильственно прорвать блокаду, объявить затем войну Союзу и таким образом бросить свой меч на чашу весов в пользу рабовладельческих штатов.

С самого начала Гражданской войны в Америке цена на хлопок в Англии непрерывно возрастала, но долгое время она росла в меньшей степени, чем этого можно было ожидать. В общем английский торговый мир взирал на американский кризис, по‑видимому, весьма флегматично. Причина этого хладнокровного отношения была очевидна. Весь американский хлопок урожая последнего года давно уже находился в Европе. Продукция нового урожая никогда не грузится на суда раньше конца ноября, а сколько‑нибудь значительных размеров эта погрузка редко достигает ранее конца декабря. Вот почему до этого времени было довольно безразлично, остаются ли тюки с хлопком на плантациях или тотчас же после упаковки доставляются в южные порты. Если бы блокада прекратилась в какой‑либо момент до конца года, то Англия могла бы с уверенностью рассчитывать на то, что в марте или апреле она получит обычное количество хлопка, как если бы блокады никогда и не было. Английский торговый мир, в большей своей части введенный в заблуждение английской прессой, тешился иллюзией, что военный спектакль продлится не более шести месяцев и закончится признанием Конфедерации со стороны Соединенных Штатов. Но в конце августа на ливерпульском рынке появились североамериканцы для закупки хлопка частично для спекуляции в Европе, частично для обратной отправки в Северную Америку. Это неслыханное событие открыло глаза англичанам. Они начали понимать всю серьезность положения. С тех пор ливерпульский хлопковый рынок находится в состоянии лихорадочного возбуждения; цены на хлопок вскоре поднялись на 100 процентов выше их среднего уровня, и хлопковая спекуляция приняла столь же необузданный характер, как и железнодорожная спекуляция 1845 года. Прядильные и ткацкие предприятия в Ланкашире и в других центрах британской хлопчатобумажной промышленности сократили свое рабочее время до трех дней в неделю, часть из них совершенно остановила машины; губительное воздействие на другие отрасли промышленности не заставило себя ждать, и теперь вся Англия с содроганием ждет приближения ужаснейшей экономической катастрофы, которая давно ей угрожала.

Потребление индийского хлопка, естественно, возрастает, а растущие цены обеспечат еще более усиленный привоз хлопка с его древней родины. Однако невозможно произвольно за несколько месяцев коренным образом изменить условия производства и характер торговли. В настоящее время Англии действительно приходится расплачиваться за свое длительное скверное управление Индией. Ее теперешние судорожные попытки заменить американский хлопок индийским наталкиваются на два больших препятствия: недостаток путей сообщения и транспорта в Индии и бедственное положение индийского крестьянина, которое не дает ему возможности использовать выгодную в данный момент обстановку. Но не говоря уже об этом, так же как и о том, что индийский хлопок нуждается в предварительной тщательной обработке, для того чтобы он смог занять место американского, даже при самых благоприятных обстоятельствах потребуются годы, прежде чем Индия сможет производить для вывоза требуемое количество хлопка. А между тем, точно подсчитано, что через четыре месяца запас хлопка в Ливерпуле будет полностью исчерпан. Но даже и на это время его хватит лишь при том условии, если сокращение рабочего времени до трех дней в неделю и полная остановка части машин будет производиться британскими владельцами хлопкопрядильных и ткацких фабрик в еще больших размерах, чем до сих пор. Такой образ действий уже подвергает фабричные районы величайшим социальным бедствиям. А если американская блокада продлится и после января, что будет тогда?

Написано К. Марксом около 1 ноября 1861 г.

Напечатано в газете «Die Presse» № 306, 6 ноября 1861 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

 

К. МАРКС

БРИТАНСКАЯ ТОРГОВЛЯ

 

Лондон, 2 ноября 1861 г.

Отчеты английского министерства торговли за девять месяцев, кончая 30 сентября 1861 г., указывают на большое сокращение экспорта и еще большее увеличение импорта. Сравнение вывоза за последние три года дает следующий общий итог:

Стоимость экспорта за девять месяцев, кончая 30 сентября

Годы ф. ст.

1859 – 98 037 311

1860 – 101 724 340

1861 – 93 795 332

Следовательно, экспорт текущего года, по сравнению с соответствующим периодом 1860 г., сократился всего на 7929014 ф. ст., причем несравненно большая доля этого уменьшения, равная 5671730 ф. ст., вызвана внезапным сокращением американской торговли. Размеры, в которых общее падение экспорта, вызванное этой причиной, отразилось на отдельных отраслях английской торговли, можно видеть из следующей таблицы:

Стоимость экспорта в Соединенные Штаты за девять месяцев, кончая 30 сентября

 

Помимо сокращения вследствие ослабления американской торговли, наблюдалось также общее уменьшение экспорта на 2257284 фунта стерлингов. Большая доля этого падения приходится на сентябрь, когда высокая цена на хлопок и соответственный рост цен на хлопчатобумажные изделия и пряжу начали оказывать сильное влияние на рынки британской Северной Америки, Ост‑Индии и Австралии. В течение всего девятимесячного периода, кончая сентябрем 1861 г., Турция и Германия были, после Соединенных Штатов, странами, наиболее сократившими потребление английских товаров. Экспорт во Францию не возрос сколько‑нибудь значительно, увеличился сильно лишь вывоз одного сельскохозяйственного продукта, а именно, овечьей и ягнячьей шерсти. В течение первых девяти месяцев 1860 г. Англия вывезла во Францию 4735150 фунтов шерсти стоимостью в 354047 фунтов стерлингов. В течение соответствующего периода текущего года экспорт достиг 8716083 фунтов шерсти стоимостью в 642468 фунтов стерлингов. Из прочих цифр, приведенных в отчетах об экспорте, значительный интерес представляют лишь те, которые относятся к Италии. Английский вывоз в новое королевство явно увеличивается, чем в значительной степени и объясняются английские симпатии к итальянской свободе. Так, например, экспорт английских хлопчатобумажных тканей в Сардинию, Тоскану, Неаполь и Сицилию возрос с 756892 ф. ст. в 1860 г. до 1204287 ф. ст. в 1861 году; экспорт хлопчатобумажной пряжи – с 348158 ф. ст. в 1860 г. до 538373 ф. ст. в 1861 году; экспорт железных изделий – с 120867 ф. ст. в 1860 г. до 160912 ф. ст. в 1861 году.

Таблицы импорта охватывают только первые восемь месяцев текущего года. Следующие цифры показывают его общие размеры.

Реальная стоимость импорта

Годы – ф. ст.

1859 – 88 993 762

1860 ‑106 894 278

1861 ‑114 588 107

Рост импорта объясняется главным образом значительным увеличением закупок заграничной пшеницы – с 6796131 ф. ст. в первые восемь месяцев 1860 г. до 13431487 ф. ст. в соответствующий период 1861 года. Что касается хлопка‑сырца, то объем его ввоза за соответствующий период уменьшился лишь незначительно, тогда как цена сильно возросла, что видно из приводимой ниже таблицы.

Количество хлопка, ввезенного в течение первых девяти месяцев

Вес / Стоимость

Годы (в центнерах) ф. ст.

1859 – 8 023 082 / 24 039 197

1860 ‑10 616 347 / 28 940 676

1861 – 9 616 087 / 30 809 279

В настоящий момент в Англии не существует общих политических вопросов. Все и вся поглощены промышленным вопросом и американским кризисом. В предыдущей статье я обратил ваше внимание на лихорадочное состояние ливерпульского хлопкового рынка. Действительно, за последние две недели здесь обнаружились все симптомы железнодорожной горячки 1845 года. Хирурги, зубные врачи, доктора, адвокаты, повара, рабочие, служащие и лорды, актеры и священники, солдаты и моряки, журналисты и школьные учительницы, мужчины и женщины – все спекулировали на хлопке. Многие из партий хлопка, которые покупались, продавались и перепродавались, состояли лишь из одной, двух, трех или четырех кип. Более значительные количества оставались на том же самом складе, хотя и меняли по двадцать раз своих владельцев. Кто покупал хлопок в 10 часов, продавал его в 11 и получал 1/2 пенса прибыли с каждого фунта. Многие партии хлопка таким образом в течение 12 часов несколько раз переходили из рук в руки. Но на этой неделе наступило некоторое снижение цен, объясняемое лишь тем обстоятельством, что шиллинг представляет собой круглую цифру, ибо состоит из 12 пенсов, и большинство решило продать свой хлопок, как только цена его дойдет до 1 шиллинга за фунт; поэтому неожиданно произошло крупное увеличение предложения хлопка, а вследствие этого и снижение его цены. Однако это явление может быть только временным.

Когда разум англичанина свыкнется с мыслью, что фунт хлопка может стоить 15 пенсов, временная преграда для спекуляции рухнет, и спекулятивная лихорадка разгорится с удвоенной силой. Движение это в одном отношении благоприятно для Соединенных Штатов: оно враждебно партии, стоящей за прорыв блокады. В печати уже публиковались протесты спекулянтов, в которых не без основания говорится, что любые действия военного характера со стороны английского правительства явились бы актом прямой несправедливости по отношению к тем купцам, которые, полагаясь на верность английского правительства открыто признанному им принципу невмешательства, строили на этом свои расчеты, спекулировали в своей стране, посылали свои заказы за границу и покупали хлопок, определяя его цену на основе учета влияния на нее естественных, вероятных и предвидимых событий.

В сегодняшнем номере «Economist» напечатана чрезвычайно нелепая статья, автор которой на основании статистических данных о населении и площади Соединенных Штатов приходит к заключению, что там поместилось бы по меньшей мере семь обширных империй и что поэтому унионисты должны оставить «мечту о полном господстве». Единственный разумный вывод, который «Economist» мог бы сделать из своих собственных статистических сообщений, это тот, что северяне, даже если бы они этого хотели, не могли бы отказаться от своих требований, без того, чтобы не отдать в жертву рабовладению обширных штатов и территорий, где «рабство еще влачит свое существование, но не может оставаться постоянным институтом». Автор ухитряется избежать этого единственно разумного вывода.

Помимо собственных торговых затруднений, Англию беспокоит критическое положение французских финансов. Маневры Французского банка, направленные к тому, чтобы остановить утечку драгоценного металла в Англию посредством дружеских векселей, полученных от Ротшильда и других крупных фирм, привели, как и следовало ожидать, лишь к временному уменьшению затруднений Франции. Теперь она поочередно обращается за помощью к банкам Берлина, Гамбурга и Петербурга; но все эти попытки, вместо того чтобы облегчить положение, лишь свидетельствуют о его безнадежности. Затруднения, которые теперь испытывает французское правительство, характеризуются двумя мерами, к которым оно прибегло в течение последних двух недель. Чтобы удерживать в обращении казначейские векселя, проценты по ним пришлось поднять до 71/2, а Виктору‑Эммануилу приказано частично отложить реализацию очередных выпусков нового итальянского займа, в который французскими капиталистами вложены очень крупные суммы. Тот, конечно, уступил требованию своего патрона.

В Тюильри сейчас два противоположных течения, предлагающие два противоположных средства для временного излечения финансового недуга. Истинные бонапартисты, Персиньи и Credit Mobilier, вынашивают проект подчинения Французского банка непосредственному и полному контролю правительства, превращения его в простой придаток государственного казначейства и использования приобретенной таким образом власти для неограниченной эмиссии государственных бумажных денег, не размениваемых на золото. Другая партия, представленная Фульдом и другими ренегатами прежних режимов, предлагает новый заем, размер которого определяется различно: по наиболее скромным подсчетам – в 16000000 ф. ст., по более смелым – в 30000000 фунтов стерлингов.

Написано К. Марксом 2 ноября 1861 г.

Напечатано в газете «New‑York Daily Tribune» № 6440, 23 ноября 1861 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

 

К. МАРКС

ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ

 

В настоящий момент в Англии не существует политического вопроса, который привлекал бы всеобщее внимание. Страна проявляет интерес и к французскому финансовому, торговому и сельскохозяйственному кризису, и к британскому промышленному кризису, и к нехватке хлопка, и к американским делам.

В здешних компетентных кругах ни одной минуты не заблуждались относительно того, что операции с дутыми векселями, проведенные Французским банком с некоторыми крупными банкирскими домами по обе стороны Ла‑Манша, являются лишь чрезвычайно слабым паллиативом. Все, чего можно было этим достигнуть и что было достигнуто, свелось к кратковременному уменьшению утечки золота в Англию. Повторные попытки Французского банка мобилизовать металлические резервы в Петербурге, Гамбурге и Берлине подрывают его кредит, не заполняя в то же время его кассы. Повышение процента по казначейским обязательствам с целью сохранения их курса и необходимость добиваться от Виктора‑Эммануила согласия на уменьшение платежей по новому итальянскому займу рассматриваются здесь как опасный симптом болезни французских финансов. К тому же известно, что в настоящий момент в Тюильри идет борьба между двумя финансовыми проектами. Истинные бонапартисты, возглавляемые Персиньи и Перейра (из Credit Mobilier), хотят полностью подчинить Французский банк правительству, низвести его до роли простого бюро министерства финансов и использовать преобразованное таким образом учреждение как фабрику ассигнаций.

Известно, что именно этот принцип и лежал первоначально в основе организации Credit Mobilier. Менее авантюристическая партия, представляемая Фульдом и другими ренегатами времен Луи‑Филиппа, предлагает новый национальный заем, сумма которого определяется одними в 400, другими – в 700 миллионов франков. «Times» в сегодняшней передовой статье, отражая, по‑видимому, точку зрения Сити, утверждает, что Франция вследствие своего экономического кризиса совершенно парализована и лишена влияния в Европе. Однако «Times» и Сити ошибаются. Если правительству декабрьского переворота удастся пережить зиму без больших внутренних потрясений, то весной оно затрубит к войне. Это не устранит внутренних затруднений, но заглушит их.

В одной из предыдущих статей я указывал, что спекуляция хлопком в Ливерпуле за последние недели весьма напоминает самые безумные времена железнодорожной горячки 1845 года. Зубные врачи, хирурги, адвокаты, кухарки, вдовы, рабочие, конторские служащие и лорды, актеры и духовенство, солдаты и портные, газетные сотрудники и содержатели меблированных комнат, мужчины и женщины – все спекулировали на хлопке. Покупались, продавались и перепродавались ничтожные партии от одной до четырех кип. Более значительные партии хлопка месяцами оставались лежать на том же самом складе, хотя за это время двадцать раз менялись их владельцы. Кто покупал хлопок в 10 часов, в 11 часов уже продавал его с надбавкой в 1/2 пенса на фунт. Таким образом один и тот же хлопок в течение десяти часов нередко до шести раз переходил из рук в руки. Однако на этой неделе наступило нечто вроде затишья, которое можно объяснить единственно тем разумным доводом, что фунт хлопка (средний сорт орлеанского хлопка) достиг цены в 1 шиллинг, а двенадцать пенсов составляют шиллинг и являются, следовательно, круглым числом. Поэтому каждый заранее решил сбыть свои запасы, лишь только будет достигнут этот максимум. Отсюда внезапное увеличение предложения и последующая реакция. Как только англичане освоятся с мыслью, что цена фунта хлопка может подняться и выше 1 шиллинга, эта пляска святого Витта возродится в еще более безумных формах.

Последний официальный отчет о британском вывозе и ввозе, опубликованный министерством торговли, отнюдь не рассеял мрачного настроения. Таблица вывоза охватывает девятимесячный период с января по сентябрь 1861 года. Она показывает, по сравнению с тем же периодом 1860 г., сокращение вывоза почти на 8 миллионов фунтов стерлингов. Из них только 5671730 ф. ст. приходится на вывоз в Соединенные Штаты, остальная же сумма распределяется между британской Северной Америкой, Ост‑Индией, Австралией, Турцией и Германией. Увеличение вывоза имеет место только в отношении Италии. Так, например, экспорт английских хлопчатобумажных товаров в Сардинию, Тоскану, Неаполь и Сицилию возрос с 756892 ф. ст. в 1860 г. до 1204287 ф. ст. в 1861 году; экспорт английской хлопчатобумажной пряжи повысился с 348158 ф. ст. до 538373 фунтов стерлингов; экспорт железных изделий увеличился со 120867 ф. ст. до 160912 ф. ст. и т. д. Эти цифры имеют немаловажное значение для понимания английских симпатий к итальянской свободе.

В то время как экспортная торговля Великобритании сократилась почти на 8 миллионов ф. ст., ее импортная торговля возросла в еще большей степени, – обстоятельство, которое никоим образом не способствует выравниванию платежного баланса. Этот рост ввоза происходит, главным образом, за счет увеличения импорта пшеницы. Если за первые восемь месяцев 1860 г. стоимость импортированной пшеницы составляла всего лишь 6796131 ф. ст., то за тот же период текущего года она достигла 13431487 фунтов стерлингов.

Наиболее примечательным явлением, о котором свидетельствует таблица ввоза, является быстрое увеличение импорта из Франции, достигающего уже сейчас почти 18 миллионов ф. ст. (в год), между тем как английский вывоз во Францию немногим превышает вывоз разве в Голландию. Политики континентальных стран до сих пор не заметили этого совершенно нового явления в истории современной торговли. Оно доказывает, что экономическая зависимость Франции от Англии примерно в шесть раз превышает экономическую зависимость Англии от Франции, особенно если не ограничиваться только рассмотрением цифр в таблицах английского вывоза и ввоза, но и сравнить их с таблицами французского ввоза и вывоза. При этом оказывается, что в настоящее время Англия стала для Франции главным экспортным рынком, между тем как Франция осталась для Англии совершенно второстепенным экспортным рынком. Отсюда ужасная боязнь конфликта с «коварным Альбионом», несмотря на шовинизм и хвастливые фразы относительно Ватерлоо.

Наконец, последние английские таблицы вывоза и ввоза свидетельствуют еще об одном важном факте. В то время как английский экспорт в Соединенные Штаты за первые девять месяцев этого года снизился более чем на 25 % по сравнению с соответствующим периодом 1860 г., один только нью‑йоркский порт за первые восемь месяцев текущего года увеличил свой вывоз в Англию на 6 миллионов фунтов стерлингов. Вывоз американского золота в Англию за этот период почти прекратился, между тем как теперь, наоборот, в течение нескольких недель наблюдается утечка золота из Англии в Нью‑Йорк. На деле оказывается, что неурожай в Англии и Франции помогает Северной Америке покрывать свой дефицит, в то время как тариф Моррилла[199] и сопутствующее гражданской войне стремление к экономии чрезвычайно сократили потребление английских и французских промышленных изделий в Северной Америке. Сравните теперь эти статистические данные с иеремиадами «Times» относительно финансового краха Северной Америки!

Написано К. Марксом, 3 ноября 1861 г.

Напечатано в газете «Die Presse» № 308, 9 ноября 1861 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

 

К. МАРКС

ИНТЕРВЕНЦИЯ В МЕКСИКЕ

 

Лондон, 7 ноября

Сегодня «Times» помещает написанную в столь знакомом калейдоскопически‑пестром и напыщенно юмористическом стиле передовую статью по поводу французского вторжения в Даппскую долину и протеста Швейцарии против этого нарушения неприкосновенности ее территории[200]. Оракул из Принтинг‑хаус‑сквер вспоминает, как во времена ожесточеннейшей борьбы между английскими фабрикантами и земельными собственниками подговаривали маленьких детей, работавших на фабриках, бросать иголки в наиболее тонкие части машин, чтобы таким образом нарушить работу всего могучего механизма. Машины – это Европа, маленькое дитя – это Швейцария, а иголка, которую она бросает в спокойно работающий автомат, – это вторжение Луи Бонапарта на ее территорию, или, вернее, поднятый Швейцарией крик по поводу этого вторжения. Таким образом, иголка внезапно превращается в крик от укола иголкой, а сама аналогия – в глупую шутку с читателем, который ждет аналогии. «Times» забавляется далее своим собственным открытием, что Даппская долина – это одна‑единственная деревня по имени Крессоньер. Свою краткую статью газета заканчивает положением, находящимся в полном противоречии с началом статьи. Зачем, – восклицает газета, – подымать большой шум из‑за этого бесконечно малого швейцарского пустяка, если ближайшей же весной Европа будет со всех сторон объята пламенем? Не забудьте, что Европа только что признавалась исправным механизмом. Вся статья кажется полной бессмыслицей, и все же в ней есть свой смысл. Она означает, что Пальмерстон предоставил своему союзнику по ту сторону Ла‑Манша carte blanche [свободу действий. Ред.] по отношению к Швейцарии. Объяснение всему этому мы найдем в сухом сообщении «Moniteur», что Англия, Франция и Испания 31 октября заключили конвенцию о совместной интервенции в Мексике[201]. Насколько далеко отстоят друг от друга кантон Ваадт и Веракрус, настолько же тесно соприкасаются статья «Times» о Даппской долине и сообщение «Moniteur» о Мексике.

Вполне вероятно, что интервенцию в Мексике Луи Бонапарт считает одним из тех возможных предприятий, которые он все время держит наготове, чтобы развлечь французский народ. Несомненно, что Испания, которой совсем вскружили голову ее дешевые успехи в Марокко и Сан‑Доминго[202], мечтает о восстановлении своего господства в Мексике. Но не подлежит сомнению, что французский план еще не созрел окончательно и что обе державы – Франция и Испания – вовсе не желали вести крестовый поход против Мексики под английским верховным командованием.

Газета «Morning Post»[203], собственный Moniteur [официальный вестник. Ред.] Пальмерстона, сообщила 24 сентября подробности договора, который будто бы заключили между собой Англия, Франция и Испания в целях совместной интервенции в Мексике. Днем позже «Patrie»[204] выступила с заявлением, в котором отрицалось существование подобного договора. 27 сентября «Times» опровергла сообщение «Patrie», не ссылаясь, однако, на нее. Согласно статье «Times», лорд Рассел сообщил французскому правительству решение Англии относительно интервенции, на что г‑н Тувенель ответил, что император французов принял такое же решение. Теперь очередь была за Испанией. Испанское правительство заявило в полуофициальном органе, что оно имеет в виду интервенцию в Мексике, но никоим образом не совместно с Англией. Опровержения посыпались дождем. «Times» категорически заявила, что «на экспедицию получено полное согласие американского президента». Но едва это сообщение появилось по ту сторону Атлантического океана, как все американские правительственные газеты заклеймили его как ложь, утверждая, что президент Линкольн не выступит против Мексики, а поддержит ее. Из всего этого видно, что план интервенции в его теперешнем виде возник в сент‑джемсском кабинете[205].

Не менее загадочными и противоречивыми, чем объяснения по поводу происхождения конвенции, были объяснения относительно ее целей. Один орган Пальмерстона – «Morning Post» – возвестил, что Мексика не является организованным государством с устойчивым правительством, а представляет собой просто разбойничье гнездо. Как с таковым с ней и следует обращаться. Экспедиция преследует якобы только одну цель – удовлетворение английских, французских и испанских держателей мексиканских государственных бумаг. Для этого объединенные военные силы займут главные порты Мексики, будут взимать на ее побережье ввозные и вывозные пошлины и сохранят за собой эту «материальную гарантию» до тех пор, пока не будут удовлетворены все долговые претензии.

Другой орган Пальмерстона – газета «Times» – наоборот, заявила, что в результате долгого опыта Англия «закалилась против грабежей со стороны обанкротившейся Мексики». Дело идет не о частных интересах кредиторов; «Times» выражает надежду, что «одно лишь присутствие соединенной эскадры в Мексиканском заливе и оккупация некоторых портов побудят мексиканское правительство приложить новые усилия для поддержания внутреннего мира и заставят недовольных придерживаться более конституционной формы оппозиции, чем разбой».

Итак, согласно этому заявлению, экспедиция предпринимается для поддержки официального правительства Мексики. Но вместе с тем «Times» намекает, что «столица Мексики обладает достаточно здоровым климатом на тот случай, если окажется необходимым продвинуться столь далеко».

Оригинальнейший способ укрепления того или иного правительства состоит, бесспорно, в насильственном секвестре его доходов и захвате его территории. С другой стороны, прямая оккупация портов и взимание в них пошлин побудили бы мексиканское правительство лишь к перенесению таможенной линии дальше от берега. При этом ввозные пошлины на иностранные товары и вывозные пошлины на американские товары удвоились бы, и интервенция действительно удовлетворила бы претензии европейских кредиторов, наложив контрибуцию на европейско‑мексиканскую торговлю. Мексиканское правительство может стать платежеспособным, только укрепившись внутри страны, а внутри страны оно может укрепиться лишь в том случае, если будут уважать его независимость вовне.

Если открыто признанные цели экспедиции столь противоречат друг другу, то еще более противоречивыми являются средства, предлагаемые для достижения этих целей. Сами английские правительственные органы признают, что если путем односторонней интервенции Франции, либо Англии или Испании можно достигнуть хоть чего‑нибудь, то совместная интервенция этих держав исключает всякую возможность успеха.

Вспомним, что мексиканская либеральная партия, возглавляемая Хуаресом, официальным президентом республики, в настоящее время господствует почти на всей территории страны; что католическая партия, предводительствуемая генералом Маркесом, терпела поражение за поражением и что организованные ею разбойничьи банды отброшены в горные районы Керетаро и вынуждены заключить союз с тамошним индейским вождем Мехиа. Последней надеждой католической партии была испанская интервенция.

«Единственный пункт», – говорит «Times», – «по которому могут возникнуть разногласия между нами и нашими союзниками, касается правительства республики. Англия хотела бы оставить бразды правления в руках либеральной партии… между тем как Францию и Испанию можно заподозрить в пристрастии к недавно свергнутому правительству клерикалов. Было бы странно, если бы Франция как в Старом, так и в Новом свете превратилась в покровительницу священников и бандитов. Подобно тому как в Италии сторонники Франциска II снаряжаются Римом для того, чтобы вносить анархию в управление Неаполем, так и в Мексике большие дороги и даже улицы столицы подвергаются нападениям разбойников, которых клерикальная партия открыто признает своими друзьями».

Именно поэтому Англия и укрепляет либеральное правительство, предпринимая против него крестовый поход совместно с Францией и Испанией, и старается подавить анархию, посылая находящейся при последнем издыхании клерикальной партии новые подкрепления из Европы!

Побережье Мексики, где обычно свирепствует лихорадка, за исключением короткого зимнего периода, может быть удержано лишь в том случае, если будет завоевана сама страна. Но третий английский правительственный орган – «Economist» – объявляет завоевание Мексики невозможным.

«Если», – говорит он, – «мы попробуем навязать этой стране вместе с английской армией английского принца, то этим мы вызовем сильнейший гнев со стороны Соединенных Штатов. Соперничество Франции сделало бы такое завоевание невозможным, а английский парламент почти единогласно отклонил бы подобное предложение сразу же после его внесения. Со своей стороны, Англия не может доверить Франции управление Мексикой. Об Испании же не может быть и речи».

Итак, вся экспедиция представляет собой мистификацию, разгадку которой дает «Patrie» в следующих словах:

«Конвенция признает необходимым водворение в Мексике сильного правительства, которое могло бы поддерживать там спокойствие и порядок».

Речь идет попросту о том, чтобы, образовав новый Священный союз, применить к американским государствам тот же самый принцип, согласно которому Священный союз считал себя призванным вмешиваться во внутренние дела правительств европейских стран. Первый план такого рода был разработан Шатобрианом для испанских и французских Бурбонов во времена Реставрации[206]. Он потерпел крушение благодаря Каннингу и Монро, президенту Соединенных Штатов, который решительно отвергал всякое европейское вмешательство во внутренние дела американских государств. С тех пор американский Союз всегда рассматривал доктрину Монро[207] как международный закон. Но нынешняя гражданская война создала удобную ситуацию, дающую возможность европейским монархиям создать прецедент интервенции, опираясь на который можно действовать и в дальнейшем. В этом и заключается подлинная цель англо‑франко‑испанской интервенции. Ее ближайшим результатом может быть и неизбежно будет только восстановление в Мексике уже начавшей было затихать анархии.

Помимо всех общих соображений международно‑правового характера, событие это имеет для Европы весьма большое значение, так как Англия купила сотрудничество Луи Бонапарта в мексиканской экспедиции ценой уступок в области континентальной политики.

Написано К. Марксом 7 ноября 1861 г.

Напечатано в газете «Die Presse» № 311, 12 ноября 1861 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

 

К. МАРКС

ИНТЕРВЕНЦИЯ В МЕКСИКЕ

 

Лондон, 8 ноября 1861 г.

Замышляемая Англией, Францией и Испанией интервенция в Мексике является, по моему мнению, одним из самых чудовищных предприятий, когда‑либо занесенных в летописи международной истории. Это – чисто пальмерстоновская затея, поражающая непосвященного безрассудством цели и непригодностью применяемых средств, что кажется несовместимым с общеизвестной ловкостью старого интригана.

Вполне вероятно, что мексиканская экспедиция является одним из многочисленных предприятий, которые Луи Бонапарт вынужден постоянно держать наготове для развлечения французской публики. Бесспорно, что Испании, политики которой никогда не отличались особой выдержкой, совсем вскружили голову ее недавние дешевые успехи в Марокко и Сан‑Доминго, и она мечтает о восстановлении своего господства в Мексике. Но не подлежит сомнению, что французский план еще далеко не созрел и что как Франция, так и Испания всячески противились совместной экспедиции в Мексику под английским руководством.

24 сентября собственный Moniteur [официальный вестник. Ред. ] Пальмерстона, лондонская газета «Morning Post», первая сообщила подробности плана совместной интервенции согласно пунктам договора, который, как сообщала газета, только что заключен между Англией, Францией и Испанией. Едва это сообщение пересекло Ла‑Манш, как французское правительство на столбцах парижской «Patrie» объявило его прямой ложью. 27 сентября лондонская газета «Times», национальный орган Пальмерстона, в передовой статье впервые высказалась по поводу плана и опровергла «Patrie», не ссылаясь, однако, на нее. «Times» даже утверждала, что граф Рассел сообщил французскому правительству решение Англии принять участие в интервенции в Мексике, а г‑н де Тувенель ответил, что император французов пришел к такому же решению. Очередь была за Испанией. Одна полуофициальная мадридская газета, подтверждая намерение Испании вмешаться в дела Мексики, отвергала в то же самое время идею общей интервенции совместно с Англией. Dementis [Опровержения. Ред.] все еще продолжали сыпаться одно за другим. «Times» категорически заявила, что «на экспедицию получено полное согласие американского президента». С тех пор все американские газеты, касаясь данной статьи «Times», опровергают это утверждение.

Таким образом, очевидно, и это было прямо признано «Times», что совместная интервенция в ее настоящей форме есть английская, то есть пальмерстоновская, затея. Испания была вынуждена присоединиться под давлением Франции, а Франция была привлечена путем уступок, сделанных ей в области европейской политики. В этом отношении является знаменательным совпадением, что «Times» в том самом номере от 6 ноября, в котором возвещается о заключении в Париже соглашения о совместной интервенции в Мексике, одновременно опубликовала передовую статью, в которой пренебрежительно и с высокомерным презрением высказалась по поводу протеста Швейцарии против недавнего вторжения на ее территорию, а именно вторжения французских войск в Даппскую долину. В уплату за участие в мексиканской экспедиции Луи Бонапарт получил carte blanche [свободу действий. Ред.] в замышляемых им захватах в Швейцарии, а возможно, и в других частях европейского континента. Переговоры по этим вопросам между Англией и Францией продолжались беспрерывно в течение сентября и октября.

В Англии никто не желает интервенции в Мексике, кроме держателей мексиканских бумаг, которые, однако, никогда не могли похвастать своим влиянием на общественное мнение нации. Поэтому было трудно сообщить публике о пальмерстоновском плане. Наилучшим средством для этого было сбить с толку британского слона противоречивыми утверждениями, исходящими из одной и той же лаборатории, составленными по тем же самым материалам и отличающимися лишь дозами, в которых они преподносились этому животному.

«Morning Post» в номере от 24 сентября провозгласила, что «никакой территориальной войны в Мексике» не будет, что единственным спорным пунктом являются финансовые претензии к мексиканскому казначейству, что «с Мексикой нельзя иметь дело как с организованным и прочным государством» и что поэтому «главные мексиканские порты временно будут оккупированы, а на их таможенные доходы будет наложен секвестр».

«Times» от 27 сентября, наоборот, заявила, что «долгим опытом мы закалили себя против нечестности, бесстыдства, узаконенного и непоправимого грабежа наших соотечественников в результате банкротства этой страны» и что, следовательно, «частный грабеж английских кредиторов», как это заявляла «Morning Post», не лежит на самом деле в основе интервенции. Замечая en passant [между прочим. Ред. ] , что «столица Мексики обладает достаточно здоровым климатом, на тот случай, если окажется необходимым продвинуться так далеко», «Times», однако, выражала надежду, что «одно лишь присутствие соединенной эскадры в Мексиканском заливе и оккупация некоторых портов побудят мексиканское правительство приложить новые усилия для поддержания мира и заставят недовольных придерживаться более конституционной формы оппозиции, чем разбой».

Если, далее, согласно «Morning Post», экспедиция была предпринята потому, что «в Мексике не существует никакого правительства», то, согласно «Times», целью экспедиции было ободрение и поддержка существующего мексиканского правительства. Безусловно, самым странным способом, когда‑либо употреблявшимся для укрепления правительства, является захват его территории и секвестр его доходов.

После того как «Times» и «Morning Post» выступили с намеком, Джон Буль перешел в распоряжение второстепенных правительственных оракулов, систематически и в том же противоречивом духе обрабатывавших его в течение четырех недель, до тех пор, пока, наконец, общественное мнение достаточно свыклось с идеей совместной интервенции в Мексике, хотя его и держали намеренно в неведении относительно цели и задач этой последней. Наконец, переговоры с Францией закончились. «Moniteur» возвестил, что конвенция между тремя державами, предпринимающими интервенцию, была заключена 31 октября, a «Journal des Debats»[208], один из владельцев которого назначен командиром одного из кораблей французской эскадры, возвестил миру, что постоянного территориального завоевания не предвидится, что будут захвачены Веракрус и другие пункты на побережье, причем принято решение, что, в случае несогласия законных властей удовлетворить требования интервентов, будет предпринято наступление на столицу и что, кроме того, в республику должно быть импортировано сильное правительство.

Газета «Times», которая со времени своего первого сообщения от 27 сентября, казалось, забыла о самом существовании Мексики, теперь должна была вновь выступить. Тот, кто не знает о связи «Times» с Пальмерстоном и не знаком с ее первоначальной статьей о пальмерстоновском плане, сочтет сегодняшнюю статью «Times» самой резкой и безжалостной сатирой на всю авантюру. Она начинается с заявления, что «экспедиция представляет собой весьма удивительное явление» (далее газета называет ее курьезным явлением).

«Три государства объединяются с целью заставить хорошо вести себя четвертое, не столько посредством войны, сколько путем авторитетного вмешательства в целях установления порядка».

Авторитетное вмешательство в целях установления порядка! Это буквально язык Священного союза, и он действительно удивительно звучит в устах Англии, которая гордится своим принципом невмешательства! Но почему же «метод ведения и объявления войны и все прочие заповеди международного права» заменены «авторитетным вмешательством в целях установления порядка?» Потому, – говорит «Times», – что «в Мексике не существует никакого правительства». А какова признанная цель экспедиции? «Предъявить требования законному правительству в Мексике».

Единственные претензии, которые могут быть выставлены державами‑интервентами, единственные предлоги, которые могли бы придать малейшую тень оправдания их враждебным действиям, – нетрудно резюмировать. Это денежные претензии кредиторов и ряд личных оскорблений, нанесенных, как сообщают, подданным Англии, Франции и Испании. Это те самые основания для интервенции, которые первоначально были выдвинуты «Morning Post», а недавно были официально подтверждены лордом Джоном Расселом в его интервью представителям мексиканских кредиторов в Англии. В сегодняшнем номере «Times» заявляет:

«Англия, Франция и Испания согласились на экспедицию, чтобы принудить Мексику к выполнению своих определенных обязательств и чтобы защитить подданных соответствующих корон».

Однако далее в статье «Times» меняет направление и восклицает:

«… Нам несомненно удастся получить, по крайней мере, признание наших денежных претензий; фактически один британский фрегат в любое время мог бы получить такое удовлетворение. Мы можем также надеяться, что наиболее скандальные насилия, имевшие место, будут искуплены немедленными и более существенными возмещениями, но ясно, что для того, чтобы осуществить только это, нам вовсе нет нужды прибегать к таким крайностям, какие теперь предлагают».

Итак, «Times» с таким многословием признает, что выставленные первоначально причины экспедиции являются пустыми предлогами, что для достижения удовлетворения нет никакой нужды в мероприятиях, подобных тем, которые предприняты в настоящее время, и что в действительности «признание денежных претензий и защита европейских подданных» не имеют ничего общего с нынешней объединенной интервенцией в Мексике. В чем же заключается ее подлинная цель и задача?

Прежде чем углубляться в дальнейшие разъяснения «Times», мы en passant укажем на некоторые другие «курьезы», которых «Times» старательно избегает касаться. Прежде всего действительно «курьезно» видеть, как Испания – именно Испания – превращается в участника крестового похода за святость обязательств по внешним долгам! «Courrier du dimanche»[209] в номере за прошлое воскресенье уже требует от французского правительства, чтобы оно воспользовалось удобным случаем и принудило Испанию «к выполнению ее вечно откладываемых давних обязательств по отношению к французским кредиторам».

Вторым, еще большим «курьезом», является то, что тот самый Пальмерстон, который, согласно недавнему заявлению лорда Джона Рассела, собирается вторгнуться в Мексику, чтобы заставить ее правительство заплатить английским кредиторам, – этот самый Пальмерстон добровольно и вопреки мексиканскому правительству пожертвовал договорными правами Англии и ипотекой, которую гарантировала Мексика своим английским кредиторам.

По договору, заключенному с Англией в 1826 г., Мексика обязывалась не допускать установления рабства на какой‑либо из составлявших тогда ее владения территорий. По другой статье того же договора она предоставляла Англии в обеспечение полученных от британских капиталистов займов ипотеку в виде 45000000 акров общественных земель в Техасе. Именно Пальмерстон, десять или двенадцать лет спустя, вмешался в качестве посредника на стороне Техаса против Мексики. В договоре, заключенном им тогда с Техасом, он жертвовал не только делом борьбы против рабства, но также и ипотекой на государственные земли, лишая таким образом английских кредиторов их гарантий. Мексиканское правительство тогда протестовало, но тем временем государственный секретарь Джон К. Калхун позволил себе шутку: он информировал сент‑джемсский кабинет, что его желание «быть свидетелем ликвидации рабства в Техасе» было бы наилучшим образом достигнуто путем присоединения Техаса к Соединенным Штатам. Фактически английские кредиторы потеряли всякое право предъявлять претензии Мексике в результате добровольного отказа Пальмерстона от ипотеки, гарантированной кредиторам договором 1826 года.

Но поскольку лондонская «Times» признает, что настоящая интервенция не имеет никакого отношения к денежным претензиям или личным оскорблениям, какова же, наконец, ее подлинная или мнимая цель?

«Авторитетное вмешательство в целях установления порядка». Англия, Франция и Испания замышляют новый Священный союз и образовали вооруженный ареопаг для восстановления порядка во всем мире. «Мексика, – пишет «Times», – должна быть спасена от анархии и поставлена на путь самоуправления и мира». Интервенты там «должны установить сильное и устойчивое правительство», причем это правительство должно быть составлено из членов «какой‑либо мексиканской партии».

Но неужели кто‑либо воображает, что Пальмерстон и его глашатай «Times» действительно рассматривают объединенную интервенцию как средство осуществления провозглашенной цели, – именно: прекращения анархии и установления в Мексике сильного и устойчивого правительства? Столь далекая от того, чтобы придерживаться подобного химерического кредо, газета «Times» в своей первой передовой статье от 27 сентября прямо пишет:

«Единственный пункт, по которому могут возникнуть разногласия между нами и нашими союзниками, касается правительства республики. Англия хотела бы оставить бразды правления в руках либеральной партии, которая теперь находится у власти, в то время как Францию и Испанию можно заподозрить в пристрастии к недавно свергнутому правительству клерикалов… Было бы действительно странно, если бы Франция как в Старом, так и в Новом свете превратилась в покровительницу священников и бандитов».

В сегодняшней передовой «Times» продолжает рассуждать в том же духе и резюмирует свои сомнения в следующей фразе:

««Трудно предположить, чтобы все державы, участвующие в интервенции, согласились на оказание абсолютного предпочтения той или другой из двух партий, между которыми поделена теперь Мексика, и равным образом, трудно сообразить, что будет найден практический компромисс между столь решительными врагами».

Итак, Пальмерстон и «Times» вполне осведомлены, что «в Мексике существует правительство»; что «либеральная партия», которой официально покровительствует Англия, «находится у власти», а «власть клерикалов низвергнута»; что испанская интервенция была последней отчаянной надеждой священников и бандитов; что, наконец, анархия в Мексике прекращается. Следовательно, им известно также, что объединенная интервенция, открыто признанной целью которой является не что иное, как спасение Мексики от анархии, будет иметь совершенно противоположные результаты; она ослабит конституционное правительство, укрепит при помощи французских и испанских штыков партию духовенства, заставит вновь разгореться пламя гражданской войны и, вместо прекращения, восстановит анархию в полном расцвете.

Заключение, которое делает сама «Times», исходя из этих предпосылок, действительно «удивительно» и «курьезно».

«Хотя», – пишет газета, – «соображения эти и заставляют нас взирать с беспокойством на результаты экспедиции, они не говорят против целесообразности самой экспедиции».

Итак, тот факт, что экспедиция противоречит своей собственной открыто признанной цели, не означает, что сама экспедиция нецелесообразна. Итак, средство не является нецелесообразным, если оно препятствует достижению этой цели.

Но я еще не сказал о самом большом «курьезе», на который намекала «Times».

«Если», – пишет газета, – «президент Линкольн примет предусматриваемое конвенцией приглашение участвовать в предстоящих операциях, дело приобретет еще более курьезный характер».

Действительно, было бы верхом «курьеза», если бы Соединенные Штаты, находящиеся в дружбе с Мексикой, объединились с европейскими торговцами порядком и своим участием во всех их актах санкционировали вмешательство европейского вооруженного ареопага во внутренние дела американских государств. Первый проект такого пересаживания Священного союза по ту сторону Атлантического океана был составлен Шатобрианом для французских и испанских Бурбонов в эпоху Реставрации. Эта попытка потерпела провал, благодаря английскому министру г‑ну Каннингу и американскому президенту г‑ну Монро. Пальмерстону казалось, что происходящие в Соединенных Штатах события создают благоприятный момент, чтобы выдвинуть старый проект в видоизмененной форме. Так как Соединенные Штаты в настоящее время не должны позволять, чтобы внешние осложнения препятствовали их войне за Союз, то все, что они могут делать, – это протестовать. Их лучшие благожелатели в Европе надеются, что они будут протестовать и, таким образом, перед лицом всего мира решительно отвергнут всякую сопричастность к одному из самых подлых планов.

Эта военная экспедиция Пальмерстона, осуществляемая в союзе с двумя другими европейскими державами, началась во время перерыва в заседаниях парламента, без санкции и против воли британского парламента. Первой войной Пальмерстона, предпринятой помимо парламента, была афганская война, смягченная и оправданная подложными документами[210]. Другой такой войной была его персидская война 1856–1857 годов[211]. Он защищал ее под тем предлогом, что «принцип предварительной санкции палатой не применяется к войнам в Азии». Оказывается, этот принцип не применяется и к войнам в Америке. С утратой контроля над внешними войнами парламент потеряет всякий контроль над национальным казначейством, и парламентарное правление превратится в сущий фарс.

Написано К. Марксом 8 ноября 1861 г.

Напечатано в газете «New‑York Daily Tribune» № 6440, 23 ноября 1861 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

 

К. МАРКС

МОСЬЕ ФУЛЬД[212]

 

Париж, 16 ноября

Для ценителей комедийного жанра, известного под названием «высокая политика», французский «Moniteur» от 14 ноября послужит источником огромного наслаждения. Как в старой классической драме, героев опутывает незримая всемогущая судьба, которая на этот раз приняла образ дефицита в миллиард франков. Как в старой драме, диалог ведется лишь между двумя персонажами: Эдипом‑Бонапартом и Тиресием‑Фульдом. Но трагедия превращается в комедию, так как Тиресий говорит лишь то, что Эдип нашептал ему заранее.

Умение снова и снова выводить на сцену старых, уже отыгравших свои роли personae dramatis [действующих лиц. Ред.] в качестве блистающих новизной героев относится к наиболее характерным трюкам бонапартистской комедии. Сначала Бийо заменяет Персиньи, затем Персиньи заменяет Бийо! То же самое происходит и в бонапартистской прессе. Грангийо, Кассаньяк, Лимерак без конца перебрасываются то в «Constitutionnel», то в «Pays», то в «Patrie». Господина Верона, этого «bourgeois de Paris»[213], сменяет во главе газеты «Constitutionnel» Сезена, Сезена – Кюшваль, Кюшваля – Кассаньяк, Кассаньяка – Рене, Рене– Грангийо, а через шесть лет Верон снова занимает свое старое место в качестве совершенно нового персонажа.

Так и при конституционной системе Тьер обрел прелесть новизны, как только получил отставку Гизо, а Моле оказался новинкой, едва лишь получил отставку Тьер, после чего круговорот повторился. Однако эти различные деятели представляли различные партии и устремления. Если они вытесняли друг друга, чтобы следовать друг за другом, и следовали друг за другом, чтобы снова вытеснять друг друга, то эта карусель являлась отражением изменений в соотношении сил тех партий, которые вообще составляли pays legal [круг лиц, пользовавшихся избирательным правом. Ред.] при Луи‑Филиппе. Но Бийо или Персиньи, Валевский или Тувенель, Ларокет или Фульд, Грангийо или Лимерак? Тут получается то, что англичане называют «a distinction without a difference» (отличие при отсутствии всякого различия). Все эти лица представляют одно и то же, а именно – coup d'etat [государственный переворот. Ред.] . Они не представляют различные интересы и партии народа. Они представляют лишь различные черты облика императора. Они – лишь различные маски, под которыми скрывается одно и то же лицо.

Газета «Times», питающая слабость к сравнениям, сравнивает Луи Бонапарта с Людовиком XVI, а Фульда с Тюрго. Фульд и Тюрго! Сравнивать их – это приблизительно то же, что сравнивать г‑на Вайяна с Карно на том лишь основании, что оба восседали в военном министерстве. Тюрго был главой новой экономической школы восемнадцатого века, школы физиократов[214]. Он был одним из интеллектуальных героев, свергнувших старый режим, в то время как Людовик XVI был олицетворением этого старого режима. А кто такой Фульд?

Фульда, члена династической оппозиции[215] при Луи‑Филиппе, несмотря на самые настойчивые домогательства, принципиально отвергали всякий раз, когда династической оппозиции представлялась возможность выдвинуть министра финансов. Фульд слывет «financier dan‑gereux» [ «роковым финансистом». Ред.] , и ряд его неудачных финансовых операций оправдывает эту кличку. Достаточно было ему выступить в защиту какого‑нибудь предложения, чтобы палаты провалили его. Но вот пришло к власти временное правительство. Не успели его провозгласить, как Фульд пробился к Ледрю‑Роллену, предложил свои услуги в качестве министра финансов и… посоветовал объявить государственное банкротство. Его домогательства потерпели крушение, и отвергнутый любовник написал в отместку памфлет «Pas d'assignats!»[216]. Наконец, в лице Луи Бонапарта Фульд нашел человека, в достаточной мере безрассудного для того, чтобы доверить г‑ну Фульду французскую государственную казну.

Фульд был тесно связан с маневрами, обеспечившими 10 декабря 1848 года победу «племянника» [Луи Бонапарта. Ред.] на президентских выборах. Фульд был весьма деятельным другом и подготовил государственный переворот в финансовом отношении. Второе декабря 1851 года было не только победой Луи Бонапарта, но и победой Фульда. Фульд стал всемогущим. Фульд сделался государственным министром. Фульд получил возможность возводить в ранг государственных дел даже свои menus plaisirs [прихоти. Ред.] . Наряду с диктатурой в области финансов он установил свою диктатуру над театрами. Как и другие пресловутые герои из мира haute finance [финансовой аристократии. Ред.] , Фульд совмещает страсть к доллару со страстью к героиням кулис. Фульд стал султаном кулис. Фульд, наряду с Перейра, является изобретателем финансовой системы Империи. Он несет прямую ответственность за девять десятых нынешнего дефицита. Наконец, в 1860 г. великий Фульд ушел от государственных дел, чтобы в 1861 г. снова выйти на сцену в императорской финансовой комедии в качестве «a new man» («совершенно нового лица»). Фульд снова появляется в роли Тюрго, Фульд играет роль маркиза Позы! Applaudite, amici! [Аплодируйте, друзья! Ред.]

Написано К. Марксом 15 ноября 1861 г.

Напечатано в газете «Die Presse» № 318, 19 ноября 1861 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

 

К. МАРКС

ФИНАНСОВОЕ ПОЛОЖЕНИЕ ФРАНЦИИ

 

Газета «Times», которая сначала умеренно хвалила императорский coup d'eclat [доблестный подвиг. Ред .] , а затем превозносила его до небес, делает сегодня внезапный поворот от панегириков к критике. То, как выполняется этот маневр, характеризует Левиафана английской прессы:

«Мы предоставляем другим воздавать цезарю хвалу за признание, что он представляет собой ограниченное, а не непогрешимое существо, и за то, что, господствуя над страной, бесспорно, лишь силой меча, он не претендует на правление в силу божественного права. Нам же следует спросить о результатах, достигнутых за десять лет императорского правления в области финансов. Результаты эти несравненно важнее, чем фразы, которыми они выражены… Исполнительная власть делала все, что ей было угодно; министры были ответственны только перед императором; состояние финансов держалось в строгой тайне от общества и от палат. Процедура ежегодного вотирования бюджета была не преградой, а маской, не защитой, а обманом. Итак, чего же достиг французский народ, предоставив свои свободы и свое достояние в распоряжение одного‑единственного человека?.. Сам господин Фульд признает, что чрезвычайные кредиты, предоставленные с 1851 по 1861 г., достигли 2800000000 франков и что дефицит нынешнего года составляет не менее 1 миллиарда франков…

Мы не знаем, каким образом добывались эти суммы. Во всяком случае, не путем налогового обложения. Нам говорят, что израсходованы 4 миллиона, уплаченные Французским банком за возобновление своих привилегий; 51/2 миллионов заимствованы из дотационного фонда армии, и в обращение пущены всевозможные кредитные бумаги. Что касается положения дел в данный момент, то наш парижский корреспондент уверяет, будто государственное казначейство не имеет достаточно денег для предстоящей в следующем месяце выплаты полугодовых дивидендов. В таком плачевном и постыдном положении оказались французские финансы после десяти лет блестящего и преуспевающего императорского правления, и только теперь, в момент, когда французское правительство оказалось не в состоянии выполнять свои текущие обязательства, оно проявляет до некоторой степени доверие к нации и приоткрывает ей небольшую частицу той действительности, которая скрывалась за пышной фантасмагорией столь часто превозносимого финансового процветания. Более того, именно в этот момент «Revue des deux Mondes» привлекается к судебной ответственности за публикацию некоторых сведений относительно финансового положения Франции, недостатком которых является разве лишь то, что они выдержаны в чрезмерно розовых тонах».

«Times» спрашивает далее о причинах этого крушения. За десять лет существования Империи экспортная торговля Франции возросла более чем в два раза. Вместе с промышленностью развивалось сельское хозяйство, а одновременно росла и железнодорожная сеть. Кредитная система, делавшая до 1848 г. лишь свои первые шаги, получила бурное и всестороннее развитие. Все это происходило не по велению императора, а благодаря переворотам на мировом рынке, происшедшим после открытия золота в Калифорнии и Австралии. Но почему же произошла катастрофа?

«Times» упоминает о чрезвычайных расходах на армию и флот, являющихся естественным результатом стремления Луи Бонапарта играть в Европе роль Наполеона. Газета упоминает о войнах и, наконец, о колоссальных расходах на общественные работы, которые должны были дать занятие предпринимателям и пролетариям и поддерживать у них хорошее настроение‑

«Но», – продолжает «Times», – «всего этого недостаточно для объяснения столь страшного дефицита, самого большого в летописях истории… К агрессивным вооружениям в армии и флоте, к общественным работам и непредвиденным войнам присоединилась позорная и всеобщая система грабежа. – На Империю и ее приверженцев падал золотой дождь. Огромные состояния, приобретенные внезапно и каким‑то загадочным образом, вызывали скандальные толки и удивление до тех пор, пока скандальные толки не затихли, а изумление не ослабло вследствие частого повторения и даже всеобщего характера этого явления. Современная Франция дала нам ключ к тем местам из сатир Ювенала, где внезапно приобретенное богатство рассматривается как преступление против народа. Роскошные жилища, великолепные экипажи, чрезмерная расточительность людей, которые до coup d'etat [государственного переворота. Ред.] влачили, как это всем известно, голодное существование, – у всех на устах. Двор устанавливал свой бюджет с почти невероятной расточительностью. Новые дворцы возникали как по мановению волшебного жезла, и блеск ancien regime [старого порядка. Ред.] был превзойден. Безумная расточительность не знала никаких границ, кроме наличности государственной казны и государственного кредита. Первой уже более не существует, второй исчерпан. Вот что принесли Франции десять лет императорского правления».

Важнейшим для Европы вопросом является, несомненно, вопрос о том, может ли превратиться финансовая система Империи в конституционную финансовую систему, на что как будто подает надежды переписка между Луи Бонапартом и Фульдом? В данном случае дело идет не о мимолетных намерениях отдельных лиц. Дело идет об экономических условиях существования реставрированной Империи. Мошенническая система финансов могла бы превратиться в обычную финансовую систему только путем устранения коррупции как всеобщего средства управления, путем сокращения численности армии и флота до уровня мирного времени и, следовательно, путем отказа нынешнего режима от подражания Наполеону, наконец, путем полного отречения от проводившегося до сих пор плана, который заключался в том, чтобы привязать к существующему правительству некоторую часть буржуазии и городского пролетариата посредством развертывания большого строительства за государственный счет, а также других общественных работ. Но разве выполнение этих условий не означало бы: «Et propter vitam vivendi perdere causas»! [ «И ради жизни сгубить источники жизни» (Ювенал. «Сатиры»). Ред.] В самом деле, разве под маркой наполеоновской фирмы может быть восстановлена скромная система Луи‑Филиппа? Это так же невозможно, как и учреждение Июльской монархии под сенью drapeau blanc[217].

Поэтому мы с самого начала называли coup d'eclat 14 ноября комедией [См. настоящий том, стр. 383–385. Ред.] и ни одной минуты не сомневались, что эта комедия преследует лишь две цели: справиться с затруднениями данного момента и благополучно пережить зиму. Если обе эти цели будут достигнуты, то весной раздастся гром военных литавр и будет сделана попытка устроить так, чтобы на этот раз война сама окупила связанные с ней расходы. Не следует забывать, что до сих пор – и это было неизбежным следствием всего лишь игры в наполеонизм – Франция декабрьского переворота покупала всю свою славу за счет французского же государственного кошелька.

Английская пресса после недолгих колебаний пришла к тем же самым выводам относительно серьезности обещаний, данных 14 ноября, и возможности их исполнения.

Так, «Times» заявляет в сегодняшнем номере, в цитированной выше передовой статье:

«Император отказывается от пользования чрезвычайными кредитами. Такое проявление самоотверженной добродетели обычно предшествует новому французскому займу, но редко переживает его».

А в биржевом разделе той же газеты говорится:

«Весьма сомнительно, чтобы вызванная финансовым кризисом внезапная финансовая непогрешимость долго просуществовала после того, как пароксизм кончится, государственная касса снова наполнится и новый заем будет обеспечен… Говорят, что общественное мнение заставит императора осуществить программу Фульда вопреки своей собственной воле. Но не правильнее ли будет сказать, что каждый готов предаться этому самообману, в то время как поставщики армии и флота и спекулянты твердо рассчитывают на то, что весной, после преодоления грозящей сейчас опасности, «Moniteun» найдет достаточно веские основания – например, «изменившееся положение Европы», или необходимость что‑то исправить, или опасность, где‑то грозящая чести Франции, или интересы католической веры, или интересы свободы и цивилизации человечества, – чтобы возвратиться к прежней финансовой системе, от которой вообще нельзя отказаться на длительное время в стране, где господствует военная диктатура и где не существует общепризнанного и нерушимого конституционного права?»

В таком же духе высказывается и «Economist». Свои рассуждения он заканчивает словами:

«Несмотря на декрет, политический риск всегда будет оставаться руководящим принципом для человека, который нисколько не сомневается в том, что малейший промах может привести к окончательной гибели его династии».

До сих пор Луи Бонапарт подвергал Европу только опасностям, потому что ему самому во Франции постоянно грозила опасность. Можно ли думать, что опасность, создаваемая им для Европы, будет уменьшаться по мере того, как во Франции будет расти опасность, угрожающая ему самому? Это произойдет лишь в том случае, если внутренняя опасность успеет созреть настолько, что приведет к взрыву.

Написано К. Марксом 18 ноября 1861 г.

Напечатано в газете «Die Presse» № 322, 23 ноября 1861 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

 

К. МАРКС

ОТСТРАНЕНИЕ ФРИМОНТА

 

Отстранение Фримонта от должности главнокомандующего армией в Миссури представляет собой узловой пункт в истории развития Гражданской войны в Америке. Фримонту приходится искупать два больших греха. Он был первым кандидатом республиканской партии на должность президента (1856 г.), и он же – первый генерал Севера, который пригрозил рабовладельцам освобождением рабов (30 августа 1861 г.)[218]. Таким образом, он остается конкурентом для будущих кандидатов в президенты и помехой для нынешних сторонников компромисса.

За последние два десятилетия в Соединенных Штатах выработалась своеобразная практика – не выбирать в президенты людей, которые занимали видное положение в своей партии. Правда, имена таких людей используются для предвыборных демонстраций, но как только наступает решающий момент, от них отказываются и заменяют неизвестными посредственностями, пользующимися влиянием лишь в местном масштабе. Таким путем стали президентами Полк, Пирс, Бьюкенен и другие. Таким же образом был избран и А. Линкольн. Генерал Эндрью Джэксон является последним президентом Соединенных Штатов, который обязан избранием своему личному значению, в то время как все его преемники, наоборот, обязаны этим своей личной незначительности.

На выборах 1860 г. наиболее выдающимися именами республиканской партии были Фримонт и Сьюард. Известный своими действиями во время мексиканской войны[219], смелым исследованием Калифорнии и кандидатурой на выборах 1856 г., Фримонт был слишком заметной фигурой, чтобы его хотя бы приняли во внимание, когда дело шло уже не о демонстрации, а об успехе республиканской партии. Поэтому он не выступил в качестве кандидата. Иное дело Сьюард, республиканский сенатор конгресса в Вашингтоне, губернатор штата Нью‑Йорк и, безусловно, лучший оратор республиканской партии со времени ее возникновения. Потребовался ряд обидных поражений, чтобы заставить г‑на Сьюарда отказаться от собственной кандидатуры и покровительствовать в качестве оратора тогда еще сравнительно мало известному А. Линкольну. Но когда он увидел, что его попытки выставить свою собственную кандидатуру потерпели крушение, он, в качестве республиканского Ришелье, предложил свои услуги человеку, которого считал республиканским Людовиком XIII. Он содействовал избранию Линкольна президентом, поставив при этом условие, что Линкольн назначит его государственным секретарем – должность, которую в известной степени можно сравнить с постом английского премьер‑министра. Действительно, как только Линкольн был избран президентом, Сьюарду был обеспечен пост государственного секретаря. И тотчас же произошла странная перемена в позиции Демосфена республиканской партии, в свое время прославившегося предсказанием «irrepressible conflict» (неотвратимого конфликта) между системой свободного труда и системой рабства[220]. Избранный 6 ноября 1860 г. Линкольн должен был, однако, вступить в должность президента лишь 4 марта 1861 года. За этот промежуток времени, во время зимней сессии конгресса, Сьюард стал центром всех попыток компромисса; северные адвокаты Юга, как, например, «New‑York Herald», для которых до сих пор Сьюард являлся bete noire [пугалом. Ред.] , внезапно принялись восхвалять его как государственного деятеля, олицетворяющего примирение, и, действительно, не его вина, что не был заключен мир любой ценой. Сьюард явно рассматривал пребывание в должности государственного секретаря лишь как предварительную ступень и был занят не столько нынешним «неотвратимым конфликтом», сколько будущим президентством. Он дал новое доказательство того, что виртуозы ораторского искусства являются государственными деятелями, опасными своей ограниченностью. Стоит только почитать его государственные депеши! Какая отвратительная смесь высокопарного фразерства и мелочности духа, показной силы и действительной слабости!

Итак, для Сьюарда Фримонт являлся опасным соперником, которого следовало погубить, – дело, казавшееся тем более легким, что Линкольн, верный своей адвокатской манере и чуждый всякой оригинальности, боязливо цепляется за букву конституции и страшится всякого шага, который мог бы встревожить «лояльных» рабовладельцев пограничных штатов. Характер Фримонта – совсем иного склада. Он явно человек, склонный к пафосу, несколько высокопарный и надменный, не чуждый мелодраматизма. Сначала правительство пыталось путем ряда мелочных придирок заставить его добровольно подать в отставку. Когда это не удалось, оно отстранило его от командования в тот момент, когда организованная им самим армия только что перешла в наступление на юго‑западе Миссури и предстояло решающее сражение.

Фримонт – кумир штатов Северо‑Запада, создавших ему славу «pathfinder» (следопыта)[221]. Они рассматривают его смещение как личное оскорбление. Если правительство Союза потерпит еще несколько неудач, вроде Булл‑Рана или Болс‑Блаффа[222], то можно будет сказать, что в лице Джона Фримонта оно само создало вождя оппозиции, которая тогда выступит против нынешнего правительства и положит конец теперешней дипломатической системе ведения войны. Что же касается опубликованного военным министерством в Вашингтоне обвинительного акта против смещенного генерала, то к нему мы еще вернемся позднее.

Написано К. Марксом, около 19 ноября 1861 г.

Напечатано в газете «Die Presse» № 325, 26 ноября 1861 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

 

Ф. ЭНГЕЛЬС

ОФИЦЕРЫ‑ВОЛОНТЕРЫ

 

«Лейтенант А. В. уволен со службы за недостойное поведение; младший лейтенант С. D. вычеркнут из списков; капитан Е. F. уволен со службы в армии Соединенных Штатов» – вот несколько примеров последних военных новостей, которые мы в большом количестве получаем из Америки.

Соединенные Штаты в течение последних восьми месяцев располагали в составе действующей армии очень большой армией волонтеров; они не жалели ни сил, ни средств, чтобы сделать эту армию боеспособной, и, кроме того, эта армия имела еще то преимущество, что почти все это время она располагалась в поле зрения сторожевых постов неприятеля, который никогда не осмеливался атаковать ее в целом или преследовать ее после поражения. Эти благоприятные обстоятельства должны были в весьма значительной степени восполнить те недостатки, которые имели место при организации волонтеров в Соединенных Штатах: очень слабую поддержку, которую они получили от весьма небольшой регулярной армии, образующей их ядро, и отсутствие опытных адъютантов и инструкторов. Ибо мы не должны забывать, что в Америке было много людей, готовых помочь организации волонтеров и пригодных для этого дела, – частью немецкие офицеры и солдаты, которые прошли регулярное обучение и побывали в боях во время кампаний 1848–1849 гг., частью английские солдаты, эмигрировавшие за последние десять лет.

И вот, если при таких обстоятельствах становится необходимой регулярная чистка офицерского состава, то это признак некоторой слабости, присущей не самой волонтерской системе, а системе комплектования офицерского состава волонтеров, избираемых без достаточного отбора самими волонтерами из своей среды. И только после восьмимесячной кампании правительство Соединенных Штатов перед лицом неприятеля решается предложить офицерам‑волонтерам в какой‑то степени определить свою подготовленность к тем обязанностям, которые они взялись выполнять, когда получали офицерские звания; и смотрите, как много добровольных или вынужденных прошений об отставке, какая масса более или менее позорных увольнений явилась следствием этого. Несомненно, что если бы армии Соединенных Штатов у Потомака противостояли войска, укрепленные и спаянные должным количеством профессиональных солдат, то она давно бы уже рассеялась, несмотря на свою численность и несомненную личную храбрость солдат, входящих в ее состав.

Эти факты могут служить хорошим уроком для английских волонтеров. Как могут припомнить некоторые из наших читателей, мы с самого возникновения «Volunteer Journal» утверждали, что офицеры являются слабым местом волонтерской системы, и настаивали на проведении экзаменов для офицеров по истечении определенного срока, предложив им проверить, находятся ли они, по крайней мере, на правильном пути, чтобы стать годными для исполнения взятых на себя обязанностей. Большая часть джентльменов, взявшихся командовать солдатами и обучать их тому, в чем они были в то время столь же несведущи, как и сами солдаты, отнеслась с пренебрежением к этой мысли. Это был период, когда ко всякой помощи правительства, а также и к вмешательству с его стороны относились с равным презрением. Но с того времени обращение к кошелькам тех же самых джентльменов стало для последних довольно обременительным и заставило их обратиться за денежной поддержкой к правительству; и, как водится в отношениях с правительствами, это означало в то же время и призыв к его вмешательству. Кроме того, двухлетний опыт довольно ясно выявил дефекты существующей системы комплектования частей волонтеров офицерами. Ныне мы получили от одного лондонского офицера, как видно, вполне авторитетное сообщение о том, что офицеры‑волонтеры вскоре будут призваны для проверки экзаменационной комиссией их пригодности к командованию.

Мы искренне желаем, чтобы это было так. Дело в том, что среди английских офицеров‑волонтеров тоже в известной мере нужно произвести чистку. Взгляните на линейный батальон на учении и сравните его с батальоном волонтеров. То, на что волонтеры затрачивают полтора часа, солдаты линейных войск выполняют меньше чем в полчаса. Мы видели очень много построений в каре, производившихся некоторыми лучшими батальонами английских волонтеров, и мы должны сказать, что никуда не годной была бы та кавалерия, которая не разгромила бы их всякий раз, раньше чем их фланги будут готовы к стрельбе. Это не было виной волонтеров. Они, казалось, знали свои обязанности так хорошо, как этого можно было ожидать, и временами даже выполняли их столь же механически, как вы видите это в линейном батальоне. Но волонтерам приходилось выжидать ротных офицеров, которые, казалось, колебались относительно того, какую нужно подать команду и когда следует ее подать. Таким образом, нерешительность, а подчас и путаница вносились в построение, которое больше, чем все остальные, требует быстроты как в подаче команды, так и в ее исполнении – быстроты, приобретаемой лишь долгой практикой. И если такое положение имеет место после двухлетней практики, то разве это не является доказательством того, что многие офицеры‑волонтеры занимают такие ответственные посты, к которым они не подготовлены?

Вместе с тем, командиры батальонов недавно получили в высшей степени похвальный отзыв из уст весьма компетентного и авторитетного лица. Было указано, что они, по‑видимому, подготовлены к своей работе, тогда как у ротных офицеров дело обстоит не всегда так. Мы совсем не склонны, как это видно из вышесказанного, опровергать последнее заявление, но мы должны сказать, что если бы упомянутый высокий авторитет видел подполковников и майоров не на большом смотре, а на обыкновенном батальонном учении, то данное мнение было бы, вероятно, несколько иным. На большом смотре ни один старший офицер, командующий батальоном, если он не подготовлен полностью к выполнению своих обязанностей, не взялся бы действовать под свою личную ответственность. У него есть адъютант в качестве суфлера, который знает, что нужно делать; он соответственно пользуется его подсказками и успешно делает свое дело, тогда как незадачливый капитан должен кое‑как выполнять свои обязанности без всякого суфлера. Но взгляните на того же старшего офицера во время батальонного учения. Здесь за ним не наблюдает зоркий генеральский глаз; здесь он – высшая власть; и здесь адъютант довольно часто должен занимать место, указанное ему уставами ее величества и держать свой совет при себе, пока его не спросят или пока не наступит полный беспорядок. Вот где вы видите старшего офицера‑волонтера в истинном свете. Здесь, на батальонном учении он должен руководить своими волонтерами; но так как сам он далек от совершенства в этой науке, то он пользуется присутствием волонтеров, чтобы самому практиковаться в ней. Как гласит старая пословица, docendo discimus [уча учимся. Ред.] . Но если учитель сам не тверд в искусстве, которому он должен обучать, то могут произойти и, к несчастью, довольно часто происходят промахи и путаница. Это не будет способствовать ни успехам волонтеров в батальонном обучении, ни доверию их к своему командиру, если только солдаты обнаружат, что батальонное учение для них не означает ничего иного, кроме предоставления старшему офицеру, который ими командует, возможности самому пройти учение, в то время как их гоняют бесцельно взад и вперед и рассчитывают, что они должны превосходством своих знаний выправлять промахи своего старшего офицера.

Мы не намерены сказать этим, что офицеры, командующие волонтерами, не прилагали некоторых усилий, чтобы изучить свои обязанности; но мы хотим сказать, что если ротные офицеры не могут быть сфабрикованы из штатских людей с той же легкостью, как рядовые солдаты, то сфабриковать старших офицеров еще труднее. Основываясь лишь на опыте батальонного учения, мы должны прийти к заключению, что командовать батальонами могут только военные‑профессионалы. И если мы считаем, что учение составляет лишь часть обязанностей старшего офицера, что командир батальона, который может быть послан для выполнения самостоятельной задачи, где он должен действовать под свою личную ответственность, нуждается в знании высшей тактики, то мы должны также сказать, что было бы очень печально видеть, что жизнь 600 или 1000 солдат будет доверена руководству таких штатских людей, из которых теперь состоит значительное большинство командиров батальонов.

Будьте уверены, что если английские волонтеры когда‑либо встретятся лицом к лицу с неприятелем, то это будет происходить не при таких благоприятных обстоятельствах, которые позволяют ныне американскому правительству очищать ряды своих офицеров‑волонтеров от наименее способных лиц. Если английские волонтеры будут призваны, то сражаться им придется не с такой же волонтерской армией, а с наиболее дисциплинированной, наиболее активной армией Европы. Самые первые бои будут решающими, и будьте уверены, что если возникнут какие‑нибудь колебания иди путаница, будь то от неправильной команды полковников или от нерешительности капитанов, – этим сразу же воспользуются. Перед лицом противника не будет времени для чистки, и поэтому мы надеемся, что она будет проведена, пока еще есть время.

Написано Ф. Энгельсом в середине ноября 1861 г.

Напечатано в «The Volunteer Journal, for Lancashire and Cheshire» № 64, 22 ноября 1861 г.

Подпись: Ф. Э.

Печатается по тексту журнала

Перевод с английского

 

К. МАРКС

ИНЦИДЕНТ С «ТРЕНТОМ»

 

Лондон, 28 ноября

Столкновение английского почтового парохода «Трент» с североамериканским военным кораблем «Сан‑Джасинто» в узком проходе Старого Багамского пролива является злобой дня. 27 ноября после полудня почтовый пароход «Ла‑Плата» привез известие об этом инциденте в Саутгемптон, откуда электрический телеграф тотчас же с. быстротой молнии разнес его по всей Великобритании. В тот же вечер лондонская биржа стала ареной бурных сцен, наподобие тех, какие разыгрались в момент объявления Итальянской войны. Курсы государственных бумаг упали от 3/4 до 1 %. Самые неправдоподобные слухи распространялись по Лондону. Говорили, будто американскому посланнику Адамсу были вручены паспорта, будто на все американские суда, стоящие на Темзе, наложено эмбарго и т. д. Одновременно на ливерпульской бирже купцы созвали митинг протеста с целью призвать английское правительство к принятию мер для отмщения за поруганную честь британского флага. Каждый здравомыслящий англичанин ложился спать в убеждении, что заснет он при мирном, а проснется уже при военном положении.

Но несмотря на все это, можно почти категорически утверждать, что столкновение, происшедшее между «Трентом» и «Сан‑Джасинто», не таит в себе никакой опасности войны. Полуофициальная пресса, вроде «Times» и «Morning Post», призывает к спокойствию и старается погасить пламя страстей холодными юридическими рассуждениями. Газеты, вроде «Daily Telegraph», которые по едва уловимому mot d'ordre [сигналу. Ред.] поднимают рев в защиту британского льва, представляют настоящий образец умеренности. Только торийская оппозиционная пресса – «Morning Herald» и «Standard»[223] – выходит из себя. Эти факты заставляют всякого, кто разбирается в подобных делах, прийти к выводу, что министерство уже приняло решение не делать из этого «untoward event» (неприятного эпизода) casus belli [повода к войне. Ред. ] .

К тому же это событие, хотя и не во всех деталях его развития, можно было предвидеть заранее. Господа Слайделл, посланный Конфедерацией во Францию, и Мэзон, посланный Конфедерацией в Англию, вместе со своими секретарями Юстисом и Мак‑Фарландом, прорвавшись 12 октября на пароходе «Теодора» через блокаду Чарлстона, отплыли в Гавану, чтобы попытаться оттуда переправиться в Европу под английским флагом. Их прибытие ожидалось в Англии со дня на день. Североамериканские военные суда вышли из Ливерпуля, чтобы перехватить этих господ вместе с их депешами по эту сторону Атлантического океана. Английское правительство уже представило на рассмотрение своим официальным юрисконсультам вопрос о том, имеют ли североамериканцы право предпринять подобный шаг. Говорят, что юрисконсульты дали утвердительный ответ.

С юридической точки зрения вопрос вращается в порочном кругу. Со времени образования Соединенных Штатов Северная Америка восприняла английское морское право во всей его строгости. Основное положение этого морского права гласит, что все нейтральные торговые суда подлежат обыску со стороны воюющих держав.

«Это право», – заявил лорд Стоуэлл в своем ставшем знаменитым судебном решении, – «является единственной гарантией того, чтобы на нейтральных судах не перевозилось никакой контрабанды».

Величайший американский авторитет Кент высказывается в том же смысле:

«Право это вытекает из права воюющей нации на самосохранение. Доктрина английских адмиралтейских судов относительно права осмотра и обыска полностью признана судами нашей страны».

Отнюдь не борьба с правом обыска, как это иногда ошибочно предполагают, вызвала англо‑американскую войну 1812–1814 годов[224]. Америка объявила эту войну скорее потому, что Англия незаконно присвоила себе право обыска даже американских военных кораблей под предлогом поимки беглых английских матросов.

Итак, «Сан‑Джасинто» имел право обыскать «Трент» и конфисковать находящуюся на нем контрабанду. Что депеши, имевшиеся у Мэзона, Слайделла и К°, относятся к категории контрабанды, признают даже «Times», «Morning Post» и т. п. Остается невыясненным лишь вопрос о том, подходят ли под категорию контрабанды сами гг. Слайделл, Мэзон и К° и подлежат ли они конфискации на этом основании! Пункт этот довольно щекотлив, и по поводу него доктора права придерживаются различных точек зрения. Пратт, самый крупный английский авторитет по вопросу о «контрабанде», в отделе «Квази‑контрабанда – депеши, пассажиры» упоминает, в частности, «пересылку информации и приказов какого‑либо воюющего правительства его иностранным агентам или перевозку военных пассажиров»[225]. Господа Мэзон и Слайделл, не являющиеся офицерами, не были вместе с тем и дипломатическими представителями, так как их правительства не признаны ни Англией, ни Францией. Что же они представляют собой? Уже Джефферсон, в оправдание чрезвычайно широкого понятия контрабанды, которое применялось Англией во время англо‑французских войн, отмечал в своих воспоминаниях[226], что по самой своей природе контрабанда исключает всякое окончательное определение и неизбежно оставляет широкий простор произволу. Но во всяком случае видно, что этот юридический вопрос с почвы английского права переносится на почву дунс‑скотовских контроверз[227], динамическая сила которых не выйдет за пределы дипломатической переписки.

Политическую сторону действий североамериканцев совершенно правильно характеризует «Times» в следующих словах:

«Даже г‑н Сьюард должен признать, что голоса эмиссаров Юга, доносящиеся из плена, звучат в Лондоне и Париже в тысячу раз убедительнее, чем если бы они раздавались в Сент‑Джемсе или Тюильри».

А кроме того, разве Конфедерация уже не представлена в Лондоне гг. Янси и Манном?

Мы рассматриваем эту последнюю акцию г‑на Сьюарда как одну из характерных бестактностей самонадеянной слабости, которая пытается выдать себя за силу. Если эта морская авантюра ускорит удаление Сьюарда из вашингтонского кабинета, то у Соединенных Штатов не будет никакого основания заносить этот эпизод в летописи своей гражданской войны как «untoward event».

Написано К. Марксом 28 ноября 1861 г.

Напечатано в газете «Die Presse» № 331, 2 декабря 1861 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

 

К. МАРКС

АНГЛО‑АМЕРИКАНСКИЙ КОНФЛИКТ

 

Лондон, 29 ноября

Юристы короны[228] должны были вчера высказать свое мнение по поводу морского инцидента в Багамском проливе. Их процессуальные документы состояли из письменных показаний оставшихся на борту «Трента» английских офицеров и из устного показания коммодора Уильямса, находившегося на борту «Трента» в качестве представителя адмиралтейства и прибывшего 27 ноября с пароходом «Ла‑Плата» в Саутгемптон, откуда он был немедленно вызван по телеграфу в Лондон. Королевские юристы признали право «Сан‑Джасинто» произвести осмотр и обыск «Трента». По этому пункту не могло быть никаких сомнений, так как прокламация королевы Виктории о нейтралитете, изданная в начале Гражданской войны в Америке, вполне определенно зачисляет депеши в категорию контрабанды[229]. Оставался неясным, следовательно, вопрос о том, представляли ли собой контрабанду сами гг. Мэзон, Слайделл и К° и могли ли они поэтому подлежать конфискации. Королевские юристы придерживаются, по‑видимому, такой точки зрения, ибо они игнорировали весь вопрос материального права. Согласно отчету «Times», в своем заключении они обвиняют командира «Сан‑Джасинто» только в процедурной ошибке. Вместо того чтобы захватывать гг. Мэзона, Слайделла и К°, он должен был взять на буксир сам пароход «Трент» в качестве приза, доставить его в ближайший американский порт и там передать на рассмотрение североамериканского призового суда[230]. Такова, бесспорно, процедура, соответствующая английскому, а, следовательно, и североамериканскому морскому праву.

Столь же бесспорно, что англичане во время антиякобинской войны часто нарушали это правило и действовали, как и «Сан‑Джасинто», без соблюдения должной процедуры. Как бы то ни было, благодаря этому решению королевских юристов весь конфликт сводится к технической оплошности и потому теряет всякое непосредственное значение. Для правительства Соединенных Штатов принятие такого истолкования, а следовательно, и представление соответствующего удовлетворения облегчается двумя обстоятельствами. Во‑первых, командир «Сан‑Джасинто» капитан Уилкс не мог получить из Вашингтона никаких прямых инструкций. Возвращаясь из Африки в Нью‑Йорк, он 2 ноября прибыл в Гавану, которую покинул уже 4 ноября, между тем как столкновение с «Трентом» произошло 8 ноября в открытом море. Всего лишь двухдневное пребывание капитана Уилкса в Гаване не давало ему никакой возможности связаться со своим правительством. Консул Соединенных Штатов был единственным представителем американских властей, с которым он мог вести переговоры. Во‑вторых, он, очевидно, потерял голову, о чем свидетельствует его отказ в выдаче депеш.

Важность этого события заключается в его моральном воздействии на английский народ и в том, что английские друзья сецессионистов – торговцы хлопком легко могут нажить на этом политический капитал. Для характеристики этих последних может служить созванный ими в Ливерпуле митинг протеста, о котором я уже упоминал ранее. Митинг состоялся 27 ноября в 3 часа пополудни в зале хлопковых аукционов ливерпульской биржи, через час после того, как из Саутгемптона прибыла тревожная телеграмма.

После тщетных попыток навязать председательство г‑ну Кьюнарду, владельцу пароходов фирмы Кьюнард, обслуживающей перевозки между Ливерпулем и Нью‑Йорком, и другим крупным представителям торгового мира, председательское место занял один молодой купец по имени Спенс, известный своим памфлетом в защиту рабовладельческой республики[231]. Вопреки правилам английских митингов, сам председатель внес предложение «призвать правительство защитить достоинство британского флага, потребовав немедленного удовлетворения за нанесенное оскорбление». Это было встречено бурным одобрением, аплодисментами и бесчисленными возгласами: браво, браво! Главный аргумент защитника рабовладельческой республики состоял в том, что американский флаг до сих пор ограждал суда, перевозившие рабов, от обысков, хотя

Англия претендовала на право производить такие обыски. И далее этот филантроп разразился бешеными нападками на работорговлю! Он признал, что войну 1812–1814 гг. с Соединенными Штатами вызвала Англия, так как она настаивала на праве осмотра американских военных судов в целях обнаружения дезертировавших английских матросов.

«Но какая большая разница», – продолжал он, прибегая к удивительной диалектике, – «существует между правом обыска в целях поимки дезертиров, бежавших из английского флота, и правом насильственного захвата таких высокоуважаемых людей, как гг. Мэзон и Слайделл, находящихся к тому же под защитой английского флага!»

Однако главный козырь он приберег к концу своей тирады.

«Недавно», – бушевал он, – «я был на европейском континенте. Мне приходилось краснеть от стыда, выслупливая замечания, которые делают там по поводу нашего отношения к Соединенным Штатам. Что говорит каждый разумный человек на континенте? Что мы решили рабски сносить всякую несправедливость, всякое оскорбление нашего достоинства со стороны правительства Соединенных Штатов. Что я мог на это ответить? Мне оставалось только краснеть. Но коль повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить. Терпение наше длилось достаточно долго, так долго, сколько можно было сохранять его» (терпение). «Теперь мы стоим, наконец, перед фактами (!), и это очень неприятный и поразительный факт (!), и долг каждого англичанина – дать понять правительству, сколь решительно и единодушно чувство этой великой страны в связи с обидой, нанесенной ее флагу».

Это бессмысленное словоизвержение было встречено громом аплодисментов. Возражения противников тонули в реве, шиканье и топанье. На замечание некоего г‑на Кэмпбелла, что весь этот митинг ведется «не по правилам», неумолимый Спенс ответил: «Пусть так, по сам факт, который мы должны рассмотреть, также противоречит правилам». В ответ на предложение некоего г‑на Тернера перенести митинг на следующий день, дабы «город Ливерпуль мог также принять в нем участие и имя его не узурпировалось кликой хлопковых маклеров», со всех сторон послышались голоса: «Хватайте его за шиворот, вышвырните его вон!» Нисколько не смущаясь, г‑н Тёрнер повторил свое предложение, которое, однако, вопреки всем правилам английских митингов, не было поставлено на голосование. Спенс победил. Однако в действительности ничто так не способствовало охлаждению настроения в Лондоне, как известие об этой победе г‑на Спенса.

Написано К. Марксом 29 ноября 1861 г.

Напечатано в газете «Die Presse» № 332, 3 декабря 1861 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

 

К. МАРКС

---

Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 192; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

⇐ Предыдущая17181920212223242526Следующая ⇒

---

Мы поможем в написании ваших работ!