Воспоминания лечащего врача Сталина
Воспоминания Александра Мясникова, во время войны главного терапевта Военно-морского флота СССР, а с 1948 года – академика, директора Института терапии АМН СССР, находившегося в числе известных советских медиков, вызванных к Сталину в последние дни его жизни и пытавшихся его спасти, были изъяты после его смерти в 1965 году. (С 1966 года имя А. Л. Мясникова носит Институт кардиологии АМН СССР, ныне РАМН.) Через 45 лет они были возвращены его внуку и опубликованы в 2011 году при участии и содействии академика Чазова, ученика Мясникова[186].
По установленному автором правилу не пересказывать воспоминания (при пересказе теряется точность), а дословно их приводить, сокращая несущественные детали, с краткими комментариями приведём обширный отрывок из мемуаров врача, который в числе прочих присутствовал при вскрытии тела, призванного установить истинную причину смерти вождя. Ему-то доподлинно известно, что же произошло – инсульт или отравление:
«Поздно вечером 2 марта 1953 года к нам на квартиру заехал сотрудник спецотдела Кремлёвской больницы: “Я за вами – к больному хозяину”. Я быстро простился с женой <…> Мы заехали на улицу Калинина, там ждали нас ещё профессор Н.В.Коновалов (невропатолог) и Е.М.Тареев, и помчались на дачу Сталина в Кунцево.
Мы в молчании доехали до ворот: колючие проволоки по обе стороны рва и забора, собаки и полковники, полковники и собаки. Наконец мы в доме <…> В одной из комнат были уже министр здравоохранения профессор П.Е.Лукомский (главный терапевт Минздрава), Роман Ткачев, Филимонов, Иванов-Незнамов.
|
|
|
Министр рассказал, что в ночь на 2 марта у Сталина произошло кровоизлияние в мозг с потерей сознания, речи, параличом правой руки и ноги. Оказалось, что ещё вчера до поздней ночи Сталин, как обычно, работал у себя в кабинете. Дежурный офицер (из охраны) ещё в 3 часа ночи видел его за столом (смотрел в замочную скважину)».
В 1965 году, когда Мясников завершил мемуары, ещё не были опубликованы воспоминания Аллилуевой и Хрущёва, и он не знал то, что теперь уже знаем мы: боясь разгласить факт преступной халатности и нерасторопности высшего руководства страны, врачей сознательно ввели в заблуждение. От них утаили подлинные события, предшествовавшие инсульту, включая дату и время, когда охрана обнаружила Сталина лежащим на полу в бессознательном состоянии, и безо всякого умысла, в близком кругу они распространяли ложь, поддерживая официальную версию. Продолжим чтение мемуаров:
«Всё время и дальше горел свет, но так было заведено. Сталин спал в другой комнате, в кабинете был диван, на котором он часто отдыхал. Утром в седьмом часу охранник вновь посмотрел в скважину и увидел Сталина распростёртым на полу между столом и диваном. Был он без сознания. Больного положили на диван, на котором он и пролежал в дальнейшем всё время. Из Москвы из Кремлёвской больницы был вызван врач (Иванов-Незнамов), вскоре приехал Лукомский – и они с утра находились здесь.
|
|
|
Консилиум был прерван появлением Берии и Маленкова (в дальнейшем они всегда приходили и уходили не иначе как вдвоем). Берия обратился к нам со словами о постигшем партию и народ несчастье и выразил уверенность, что мы сделаем всё, что в силах медицины. “Имейте в виду, – сказал он, – что партия и правительство вам абсолютно доверяют, и всё, что вы найдёте нужным предпринимать, с нашей стороны не встретит ничего, кроме полного согласия и помощи”.
Эти слова были сказаны, вероятно, в связи с тем, что в это время часть профессоров – “врачи-убийцы” – сидела в тюрьме и ожидала смертной казни».
Ещё одно подтверждение участи, ожидавшей профессоров-врачей, гордость советской медицины, вся вина которых – графа в паспорте «национальность».
«Сталин лежал грузный; он оказался коротким и толстоватым, обычное грузинское лицо было перекошено, правые конечности лежали как плети. Он тяжело дышал, периодически то тише, то сильнее (дыхание Чейн – Стокса). Кровяное давление – 210/110. Мерцательная аритмия. Лейкоцитоз до 17 тысяч. Была высокая температура, 38 с десятыми, в моче – немного белка и красных кровяных телец. При выслушивании и выстукивании сердца особых отклонений не отмечалось, в боковых и передних отделах лёгких ничего патологического не определялось. Диагноз нам представлялся, слава богу, ясным: кровоизлияние в левом полушарии мозга на почве гипертонии и атеросклероза. Лечение было назначено обильное: введение препаратов камфары, кофеина, строфантина, глюкозы, вдыхание кислорода, пиявки – и профилактически пенициллин (из опасения присоединения инфекции). Порядок лечебных назначений был регламентирован, но в дальнейшем он всё больше стал нарушаться за счёт укорочения сроков между впрыскиваниями сердечных средств. В дальнейшем, когда пульс стал падать и расстройства дыхания стали угрожающими, кололи через час, а то и чаще.
|
|
|
Весь состав консилиума решил остаться на всё время <…>. Мы ночевали в соседнем доме. Каждый из нас нёс свои часы дежурства у постели больного. Постоянно находился при больном и кто-нибудь из Политбюро ЦК, чаще всего Ворошилов, Каганович, Булганин, Микоян.
|
|
|
* * *
Третьего утром консилиум должен был дать ответ на вопрос Маленкова о прогнозе. Ответ наш мог быть только отрицательным: смерть неизбежна. Маленков дал нам понять, что он ожидал такого заключения, но тут же заявил, что он надеется, что медицинские мероприятия смогут если не сохранить жизнь, то продлить её на достаточный срок. Мы поняли, что речь идёт о необходимом фоне для подготовки организации новой власти, а вместе с тем и общественного мнения. Тут же мы составили первый бюллетень о состоянии здоровья И. В. Сталина (на 2 часа 4 марта). В нём имелась заключительная фраза: “Проводится ряд терапевтических мероприятий, направленных на восстановление жизненно важных функций организма”. Тем самым в осторожной форме выражалась надежда на “восстановление”, то есть расчёт на некоторое успокоение страны.
В медицинских учреждениях – Учёном совете министерства, президиуме академии, в некоторых институтах – были созваны совещания для обсуждения того, как помочь в лечении Сталина. Вносились предложения о тех или иных мерах, которые предлагалось направлять консилиуму врачей».
Предпринимая отчаянные попытки спасти Сталина и сомневаясь во врачебном профессионализме профессоров, вызванных для его лечения, к экспертизе привлекли арестованных врачей М. С. Вовси, Э. М. Гельштейна, Я. Л. Рапопорта… однако, сохраняя государственную тайну, их не посвящали в конкретику – имя больного не называлось.
По воспоминаниям профессора доктора медицинских наук Рапопорта, до ареста заведующего лабораторией патоморфологии Института морфологии АМН СССР, а после его ликвидации в 1951-м заведующего аналогичной лабораторией Института им. Тарасевича[187], с 3 марта прекратились пытки и изнурительные допросы. И хотя арестованные по-прежнему оставались в наручниках, изменился характер допросов и их напряжение: следователи задавали вопросы сугубо медицинские (об этом в следующей главе ), и арестованные поняли, что произошло нечто важное, но терялись в догадках. Но никто из первой четвёрки вождей даже в критической ситуации не взял на себя смелость в помощь консилиуму доставить их из камер тюрьмы в Кунцево.
Слово Мясникову:
«…На следующее утро, четвёртого, кому-то пришла в голову идея, нет ли вдобавок ко всему инфаркта миокарда. Из больницы прибыла молодая врачиха, сняла электрокардиограммы и безапелляционно заявила: “Да, инфаркт”. Переполох! Уже в деле врачей-убийц фигурировало умышленное недиагносцирование инфаркта миокарда у погубленных-де ими руководителей государства. Теперь, вероятно, мы у праздничка. Ведь до сих пор мы в своих медицинских заключениях не указывали на возможность инфаркта, а заключения уже известны всему миру. Жаловаться на боли, столь характерный симптом инфаркта, Сталин, будучи без сознания, естественно, не мог. Лейкоцитоз и повышенная температура могли говорить и в пользу инфаркта. Консилиум был в нерешительности. Я первый решил пойти ва-банк: «Электрокардиографические изменения слишком монотонны для инфаркта – во всех отведениях. Это мозговые псевдоинфарктные электрокардиограммы. Мои сотрудники по ВММА получали такие кривые в опытах с закрытой травмой черепа. Возможно, что они могут быть и при инсультах». Невропатологи поддержали: возможно, что они мозговые, во всяком случае, основной диагноз – кровоизлияние в мозг – им достаточно ясен. Несмотря на самоуверенный дискант электрокардиографички, консилиум не признал инфаркта. В диагноз был, впрочем, внесен новый штрих: возможны очаговые кровоизлияния в мышце сердца в связи с тяжёлыми сосудодвигательными нарушениями на почве кровоизлияния в базальные ганглии мозга.
* * *
От ЦК дежурил Н. А. Булганин. Я заметил, что он посматривает на нас подозрительно и, пожалуй, враждебно. Булганин блестел маршальскими звездами на погонах <…> Стоя у дивана, он обратился ко мне: “Профессор Мясников, отчего это у него рвота кровью?” Я ответил: “Возможно, это результат мелких кровоизлияний в стенке желудка сосудистого характера в связи с гипертонией и мозговым инсультом”. “Возможно?” – передразнил он неприязненно.
Весь день пятого мы что-то впрыскивали, писали дневник, составляли бюллетени. Тем временем во втором этаже собирались члены ЦК; члены Политбюро подходили к умирающему, люди рангом пониже смотрели через дверь, не решаясь подходить ближе даже к полумертвому “хозяину”. Помню, Н.С.Хрущёв, коротенький и пузатый человечек, также держался дверей, во всяком случае, и в это время иерархия соблюдалась: впереди – Маленков и Берия, далее – Ворошилов, потом – Каганович, затем – Булганин, Микоян. Молотов был нездоров, гриппозная пневмония, но он два-три раза приезжал на короткий срок.
Объяснение желудочно-кишечных кровоизлияний записано в дневнике и вошло в подробный эпикриз, составленный в конце дня, когда больной ещё дышал, но смерть ожидалась с часу на час.
Наконец она наступила – в 9 часов 50 минут вечером 5 марта.
Это был момент, конечно, в высокой степени знаменательный. Как только мы установили, что пульс пропал, дыхание прекратилось и сердце остановилось, в просторную комнату тихо вошли руководящие деятели партии и правительства, дочь Светлана, сын Василий и охрана. Все стояли неподвижно в торжественном молчании долго, я даже не знаю сколько – около 30 минут или дольше. <…> Великий диктатор, ещё недавно всесильный и недосягаемый, превратился в жалкий, бедный труп, который завтра же будут кромсать на куски патологоанатомы. <…> Стоя в молчании, мы думали, вероятно, каждый своё, но общим было ощущение перемен, которые должны, которые не могут не произойти в жизни нашего государства, нашего народа.
* * *
6 марта в 11–12 часов дня на Садовой-Триумфальной во флигеле во дворе здания, которое занимает кафедра биохимии I МОЛМИ[188], состоялось вскрытие тела Сталина. Из состава консилиума присутствовали только я и Лукомский. Были типы из охраны. Вскрывал А. И. Струков, профессор I МОЛМИ, присутствовал Н. Н. Аничков, биохимик профессор С. Р. Мордашев, который должен был бальзамировать труп, патологоанатомы профессора Скворцов, Мигунов, Русаков.
По ходу вскрытия мы, конечно, беспокоились: что с сердцем? откуда кровавая рвота? Все подтвердилось. Инфаркта не оказалось (были найдены лишь очаги кровоизлияний), вся слизистая желудка и кишок была усеяна также мелкими геморрагиями. Очаг кровоизлияния в области подкорковых узлов левого полушария был величиной со сливу. Эти процессы явились следствием гипертонической болезни. Артерии головного мозга были сильно поражены атеросклерозом; просвет их был очень резко сужен.
Немножко жутко и забавно было видеть, как плавали в тазах с водой вынутые из Сталина внутренности – его кишки с содержимым, его печень…»
Заключительная часть воспоминаний для нас, пожалуй, самая важная. При вскрытии консилиум обнаружил атеросклеротические поражения сосудов головного мозга и диагностировал атеросклероз мозговых артерий. Этим Мясников объяснил поведение и характер Сталина в послевоенные годы. Но прежде чем читатель начнёт изучать психотерапевтический диагноз главного терапевта СССР (Мясников даёт медицинское объяснение многих поступков больного) , самое время ещё раз напомнить о двух инсультах, осени 1945-го и 1949-го; о неожиданном согласии на арест ближайшего окружения, годами преданно ему служившего; о кровавых послевоенных процессах, уже завершившихся («ленинградском деле», пражском и московском) и находящихся на пике разработки («мингрельском деле» и «деле врачей»). Теперь настало время читать диагноз:
«Сильный склероз мозговых артерий, который мы видели на вскрытии И. В. Сталина, может возбудить вопрос, насколько это заболевание – несомненно, развившееся на протяжении ряда последних лет – сказывалось на состоянии Сталина, на его характере, на его поступках. Ведь хорошо известно, что атеросклероз мозговых сосудов, приводящий к нарушению питания нервных клеток, сопровождается рядом нарушений функций нервной системы. Прежде всего со стороны высшей нервной деятельности отмечается ослабление процессов торможения, в том числе так называемого дифференцировочного – легко себе представить, что в поведении Сталина это проявлялось потерей ориентации в том, что хорошо, что дурно, что полезно, а что вредно, что допустимо, что недопустимо, кто друг, а кто враг. Параллельно происходит обострение черт личности: сердитый человек становится злым, несколько подозрительный становится подозрительным болезненно, начинает испытывать идеи преследования – это полностью соответствует поведению Сталина в последние годы жизни. Полагаю, что жестокость и подозрительность Сталина, боязнь врагов, утрата адекватности в оценке людей и событий, крайнее упрямство – всё это создал в известной степени атеросклероз мозговых артерий (вернее, эти черты атеросклероз утрировал). Управлял государством, в сущности, больной человек. Он таил свою болезнь, избегал медицины, боялся её разоблачений».
Нужны ли дополнительные комментарии к тому, что сказано в предыдущих главах и подтверждено в нынешней: врачей вызвали с опозданием на сутки; их дезинформировали о времени апоплексического удара; причина смерти – обширный инсульт; атеросклероз мозговых сосудов привёл к утрате адекватности в оценке людей и событий? А после слов академика «Он таил свою болезнь, избегал медицины, боялся её разоблачений» как вновь не вспомнить о диагнозе Бехтерева и затем о его внезапной смерти, о диагнозе и рекомендациях академика Виноградова, аресте личных врачей и не повторить слова из заключения главного терапевта страны: «Управлял государством, в сущности, больной человек»… Впрочем, последнюю фразу с таким же успехом можно отнести и к последующим лидерам страны Брежневу, Черненко, Андропову (добровольно на покой не ушёл никто, кроме Ельцина) – но никто из власть имущих не расправлялся с лечащими врачами после постановки диагноза.
«Врачи-убийцы» стали экспертами
Из предыдущей главы: предпринимая отчаянные попытки спасти Сталина и сомневаясь во врачебном профессионализме профессоров, вызванных для его лечения, к экспертизе привлекли арестованных врачей. Яков Рапопорт вспоминал:
«В один из этих напряженных дней (точнее – вечеров), когда я был введен в кабинет для очередного допроса, следователь обратился ко мне с заявлением, что сегодня я нужен как эксперт, а не как подследственный, с предложением ответить на ряд следующих вопросов: «Что такое Чейн-Стоксовское дыхание?» Я ответил, что это одна из форм так называемого периодического дыхания, и разъяснил его сущность. «Когда встречается такое дыхание?» Я ответил, что физиологически оно бывает у младенцев, а у взрослых возникает при тяжелых поражениях центров дыхания в головном мозгу – при опухолях мозга, кровоизлияниях в мозг, тяжелых токсических поражениях мозга, например, при уремии, тяжёлом артериосклерозе мозга. «Как повлиять на Чейн-Стоксовское дыхание, чтобы ликвидировать его?» Я ответил, что влиять надо не на самое дыхание, а на причины, его вызвавшие. «Может ли человек с Чейн-Стоксовским дыханием выздороветь?» Я ответил, что это очень грозный, часто агональный, симптом и что при наличии его в большинстве случаев необходимо умереть (я так и сказал: «необходимо!»). Все ответы он тщательно, с внешней невозмутимостью записал. Я полагал, что речь идёт о какой-то истории болезни, фигурирующей в деле кого-то из арестованных. Далее следователь спросил, кого из крупных специалистов я мог бы порекомендовать для очень серьёзного больного. Я ему ответил, что не знаю, кто из таких специалистов находится на свободе, чтобы я мог его рекомендовать. Он был в затруднительном положении, так как ни в коем случае не должен был знать о том, что делается «на свободе», подследственный из режимной тюрьмы. Он повторил свой вопрос, сказав: «Ну, а всё-таки?» Я ответил: «Отличный врач Виноградов, но он – у вас. Превосходный врач Вовси, он тоже у вас. Большой врачебный опыт у Василенко, но он у вас. Прекрасный диагност Этингер, он у вас. Серьёзные врачи оба Коганы, но один из них давно умер, а другой у вас.
Если нужен невропатолог, то самым крупным клиницистом-невропатологом я считаю Гринштейна, но он у вас. В качестве отоларинголога я рекомендовал бы Преображенского или Фельдмана, но они оба у вас». В общем, я перечислил всех крупных специалистов (это был длинный перечень), которых я мог бы рекомендовать в качестве врачей, но все они оказались «у вас», и предложил назвать мне остающихся на свободе, чтобы я мог дать им рекомендацию, соответствующую их врачебным качествам. Он задумался и назвал мне четыре фамилии. Ни одному из их носителей (хотя двое имели громкое имя в советской науке) я не мог дать рекомендации, приближающейся к той, которую я дал арестованным специалистам. Он очень удивился и даже начал спорить, ссылаясь на то, что один из них – академик Академии медицинских наук (академик А. Л. Мясников, как мы теперь знаем. – Р. Г.). На это я ответил, что он просит рекомендовать опытного врача, а не академика, и что это не одно и то же. Лишь одного из четверых я мог рекомендовать как врача, но рангом гораздо ниже арестованных.
По выходе на свободу и знакомству с газетами февральско-мартовского периода 1953 года я увидел, что вся «экспертиза» была посвящена бюллетеням о болезни Сталина и врачам, подписавшим их. Оказалось, что аналогичные «экспертизы» давали заключенные профессора М. С. Вовси, Э. М. Гельштейн, а может быть, и другие сопроцессники, и оба дали совпадающие с моей характеристики врачебному профессионализму лечивших Сталина профессоров».
Рапопорт высказал предположение, которое мы не можем подтвердить или опровергнуть: соратники Сталина, обдумывая последующие шаги, хотели у него выяснить, может ли больной выздороветь. Лефортовская «экспертиза» их успокоила, смерть стала доказанной, и пришло время делить портфели. Но он же и подтвердил никем не оспариваемое заключение: врачи, вызванные к Сталину, не были практиками высшей квалификации, а те, которые дважды после предыдущих инсультов «вытаскивали» вождя из лап смерти, томились в Лефортовской тюрьме.
Психотерапевтический диагноз, поставленный Рапопортом, совпадает с аналогичным диагнозом Мясникова, однако в его рассказе появилось подтверждение, автор сказал бы: «самоубийства», совершённого Сталиным – через недоверие лечащим врачам и их последующий арест:
«Личным врачом Сталина был профессор В. Н. Виноградов, отличный клиницист с большим опытом. Сталин страдал в последние годы гипертонической болезнью и мозговым артериосклерозом. У него возникали периодические расстройства мозгового кровообращения, следствием которых явились обнаруженные при патологоанатомическом вскрытии (умер он от обширного кровоизлияния в мозг) множественные мелкие полости (кисты) в ткани мозга, особенно в лобных долях, образовавшиеся после мелких очагов размягчения ткани мозга в результате гипертонии и артериосклероза. Эти изменения (особенно локализация их в лобных долях мозга, ответственных за сложные формы поведения человека) и вызванные ими нарушения в психической сфере наслоились на конституциональный, свойственный Сталину, деспотический фон, усилили его. «Портящийся характер», замечаемый членами семьи и близкими и доставляющий им много неприятностей, нередко является первым проявлением начинающегося артериосклероза мозга. Можно представить, какие дополнения внёс этот склероз в естественную натуру деспота и тирана.
В свой последний врачебный визит к Сталину в начале 1952 года В. Н. Виноградов обнаружил у него резкое ухудшение в состоянии здоровья и сделал запись в истории болезни о необходимости для него строгого медицинского режима с полным уходом от всякой деятельности. Когда Берия сообщил ему о заключении профессора В. Н. Виноградова, Сталин пришел в бешеную ярость. <…>
«В кандалы его, в кандалы», – заорал он, как это рассказал Н. С. Хрущёв на XX съезде КПСС».
Напомним приведенный в главе «Заключительный акт, январь – февраль 1953» отрывок из закрытого доклада Хрущёва на XX съезде КПСС: «Он сам давал указания, как вести следствие, как допрашивать арестованных. Он сказал: на академика Виноградова надеть кандалы…»
Что ж, способы самоубийства бывают разные. Можно, как Орджоникидзе или Надежда Аллилуева, пустить себе пулю в лоб, можно объявить бессрочную голодовку и скончаться от дистрофии, а можно в 73-летнем возрасте, страдая гипертонической болезнью и мозговым артериосклерозом, отказаться от докторов и лекарств, как сделал Иосиф Виссарионович, и преспокойненько ждать, когда тебя хватит кондрашка.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 287; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!