Из письма к Ф. Д. Остроградскому 8 страница
Обнимаю Вас крепко. Целую всех стариков и молодежь. Скучаю о Вас. Желаю успеха и волнуюсь за здоровье и усталость всех.
Любящий Вас
К. Станиславский
232*. К. Я. Бутниковой
1931
18 -- VII
18 июля 1931
Москва
Дорогая и самым искренним образом любимая
Ксения Яковлевна!
Не сердитесь за то, что пишу Вам на мятой бумаге. Через час я уезжаю, все убрано.
Хочу непременно тотчас же ответить Вам на Ваше милое письмо, проникнутое скромностью и настоящей любовью к своему делу.
Не пойму, откуда у Вас сомнения и почему Вы раньше верили в то, что я к Вам отношусь прекрасно, исключительно, а теперь Вы в это не верите.
Ломаю голову и не могу найти причины. Как рассеять Ваши сомнения и как заставить Вас поверить в то, что я к Вам отношусь еще лучше, чем раньше.
Доказательство тому -- что я об этом больше не говорю, что это само собой подразумевается. Разве близкому человеку говоришь ежеминутно, что он близок. С ним меньше всего церемонишься, его больше других обижаешь, к нему чаще, чем с другими, бываешь несправедливым. Потому что он близок и все поймет. Вы опора театра и моя. Мне не приходится приводить Вас к порядку. В тяжелые минуты, которые мы переживаем, на Вас возлагается больше, чем можно и чем следует: на кого же полагаться, когда все рушится, как не на Вас?! Почему я не говорил Вам об этом? Потому что некогда: надо было со всеми отступниками и пошляками ругаться, надо было поддерживать, хвалить и поощрять тех немногих, которые еще не деморализировались окончательно. Будьте же покойны и не сомневайтесь ни в себе, ни во мне. Если б нужно было бы писать Вам дифирамбы, у меня бы не хватило сегодня бумаги. С каждым годом Вашей прекрасной работы я люблю, и верю, и полагаюсь на Вас все больше и больше, потому что время больше всего утверждает веру и любовь.
|
|
|
Знаю все, что Вы перенесли во время междуцарствия, ценю Ваше терпение и твердость. Вижу, что Вы не разложились, а окрепли.
Понимаю, что крепнуть среди разрухи могут только настоящие люди. [...]
Не волнуйте себя и успокаивайте других: никуда я не поеду осенью, а остаюсь здесь. Слухи же эти распускают интриганы, которым для чего-то надо подпиливать тот сук, на котором они сидят и который их держит и кормит. Помогайте же мне выметать тот сор, который загрязнил дело. [...] Будьте бодры, тверды и верьте в меня и в себя. Вы молодец, я ценю и люблю Вас больше, чем раньше.
Любящий Вас нежно
К. Станиславский
233 *. П. А. Калужской
Июль 1931
Москва
Дорогая, милая, бедная
Перетта Александровна,
плачьте, если можете! Слезы приносят облегчение. Чудится, что с ними выходит из души гнетущее горе. А я буду помогать Вам, потому что ничего другого сделать не могу. Нужны ли утешения, когда уже все свершилось?
|
|
|
Но у нас остаются воспоминания. Давайте же вспоминать! Я буду рассказывать, что подскажет старая память, а Вы -- плачьте.
Помните, в молодости Василий Васильевич был веселым толстяком и, хоть и похудел в старости, но так и продолжал по привычке считаться актером на толстые роли. Толщинки были необходимой принадлежностью его театрального туалета. Ох эти толщинки! Они сыграли плохую роль в болезни его сердца.
В области искусства я делю людей по следующим признакам: есть хорошие артисты по своим данным, технике, опыту, но у них нет ни одной роли, которую можно назвать созданием. Я ценю таких артистов, но гораздо выше ставлю тех, у кого есть в репертуаре -- создания. У Василия Васильевича были такие создания, которые всегда будут жить в памяти видевших его: Василий Шуйский, Серебряков, Сорин, Иван Мироныч, Мамаев (особенно в последнее время), Фирс (тоже), Бубнов, Андрюшанчик, забыл имя его роли в "Иванове" 1 и пр.
Но Василий Васильевич мало верил в себя. От этой неуверенности, еще во время работы над ролью, от нетерпения, у него внутри захлестывался какой-то клапан и не давал возможности режиссеру проникнуть в его душу. В эти моменты он становился очень нервным, и сколько требовалось сил, чтобы убедить его в том, что он талантлив и что может сыграть прекрасно роль. В это время он страдал, как роженица, которая не может разродиться и в то же время не подпускает близко врача, боясь, что он сделает больно. Но вот один удачный момент исполнения, в который сам творец поверил в себя и рассмеялся, и -- роль стала на рельсы.
|
|
|
Так создавались незабываемые образы, прославившие нашего дорогого Василия Васильевича на весь мир.
В общении с друзьями и товарищами пародия и копирование были излюбленной формой его непрерывающейся шутки: помните замечательные его живые карикатуры на Корсова, Преображенского, Музиля, Макшеева, Ленского, Федотову и пр. и пр. К этому времени относятся и его создания во всевозможных капустниках. Помните, например, незабываемый квартет!2
Под старость он тоже смешил всех до слез. Но в этом смехе, в пародиях и шаржах появились горькие нотки наблюдателя, а шутка превратилась в импровизацию: его интересовали уже не отдельные лица, а человеческие страсти и пороки. Он постепенно переходил на общественные темы и события дня переживаемой эпохи.
Одним из самых талантливых созданий Василия Васильевича этого времени и жанра был разговор при полете на аэроплане из Москвы в Америку, где мы тогда находились, -- Владимира Ивановича, Елены Константиновны Малиновской, Анатолия Васильевича Луначарского и, в заключение, встречающего их Станиславского. Это была очень острая шутка. Особенно хороши были короткие, меткие и решительные реплики Елены Константиновны в ответ на бесконечно длинные периоды витиеватых реплик Луначарского. В этих импровизациях Василий Васильевич делался не только внешним копировальщиком, но и зорким наблюдателем, минутами даже -- философом. Он рассказывал так, как рассказывает актер и литератор при создании своих экспромтов и памфлетов.
|
|
|
Со смертью Василия Васильевича ушел из жизни Московского Художественного театра один из самых верных создателей и хранителей его традиций и идеалов, и я плачу о милом, дорогом друге, с благодарностью вспоминая нашу совместную работу в молодости и старости.
Обнимаю Вас нежно и с любовью. Молюсь о покойном и хотел бы считать себя Вашим самым близким другом до смерти.
Ваш К. Алексеев (Станиславский)
234 * Н. П. Крымову
16 августа 1931
Глубокоуважаемый Николай Петрович.
В ответ на Ваше письмо, приложенное к эскизам, с удовольствием делюсь с Вами впечатлениями и сообщаю Вам свои замечания, как Вы этого просите.
Вначале позволю себе сделать несколько замечаний общего характера. Опера срепетована, и, если сделать отступления от плана, придется ее снова перерепетировать, так как в плане рассчитаны всевозможные передвижения и шаги артистов по ритмам. Четырехугольник сцены с горизонтом и круг приняты как общая схема и как прием постановки всей оперы, для всех актеров (план No 1).
1-й акт должен изображать отдаленную часть сада с запущенной высоченной башней, с которой можно было бы в действительности смотреть звезды в телескоп. Башня эта должна быть по плану в самом, саду, а не вне его, иначе играть нельзя. Башня удачна у Лентулова и по форме и по размерам -- она целиком взята и указана нами из "Истории русского искусства" Грабаря и составлена из двух мотивов. Балкончик и приставная лестница, как на фотографии, весьма необходимы. Имейте в виду, что первое появление Звездочета в музыке изображено намеками на его тему. И в действии он должен лишь промелькнуть, едва замеченный. Это удобно сделать в такой же полузакрытой галлерейке, как на лентуловской башне. Сама лестница и сход должны быть такие же, так как они целиком рассчитаны на такты. Звездочет остается на своем балкончике; с него нет схода вниз. Приставная лестница у балкона нужна для игры Афрона и Гвидона. Направо от зрителя на Вашем эскизе нет скамейки, а она должна быть у плетня (см. рис. No2). Трон не двойной, а одинарный, покурьезнее, более деревенский. Пол сцены -- не площадка, а заросль, просто трава и бурьян с кустами, бережками, только посреди сцены небольшая зеленая лужайка. Характер крыльца у Вас на эскизе современен, напоминает Сокольники и не дает понятия, что это отдаленная часть сада, а кажется, что это главный вход. Сделать нелепое, курьезное крыльцо, заднее, -- в нем характер крестьянский, но какая-то потуга (по росписи) на дворец-деревню. Крыльцо не так стоит по плану -- надо из кулисы к центру сцены, а не в профиль (план No 2). Этот схематический рисунок нельзя изменить для всей пьесы, иначе сарьяновская декорация не сольется1. Нужен не забор, а плетень из слег по грудь человека. Сзади один синий горизонт -- никаких видов, никаких пристановок. Никаких колючих проволок не могло быть в то время. (Гротеск и анахронизм не уживаются с музыкой Римского-Корсакова и слишком избиты и испошлены другими театрами во всех существующих постановках.) Не забудьте рисунки кровати, коня Дадона в попоне и с седлом, попугая, которого вносят для забавы Дадона, и стола и стульев для его обеда. Если бледный тон всего эскиза взят Вами для того, чтобы слить его с Сарьяном, то я думаю, что это ошибка. По-моему, сольют декорации I и III актов с сарьяновским II актом только цветущие разноцветные деревья в цвету (яблони, либо вишни, либо сирень, либо еще что). Березовый лес и светлые стволы были бы тоже очень уместны. Не надо забывать, что I и III акты -- север, а II акт -- юг.
Теперь несколько слов о III акте (план No 3). Наивное деревенское убранство для встречи. Все убрано зелеными ветвями, полотенцами, лентами, цветными тряпками, раскрашенной паклей, соломой... Между двух деревьев домашним способом под руководством и [по] распоряжению Амельфы сделано возвышение аршина в два, спереди ступеньки-полки, на которых подношения -- гуси, куры, поросята, окорока, хлеба с солью и проч. С боков две входные лестницы. Сверху вместо балдахина навешана всякая ерунда, якобы украшения -- полотенца, тряпки и проч. Спереди скамейки. Если бы задний план показался пустым, то можно сделать небольшую, легкую вышку со столбом наверху (рис. No 4), на которую можно лазить по приставной лестнице. Вышка должна быть легкой, чтоб как можно меньше закрывала шествие, которое идет за частоколом. Нужен не забор, а тын частоколом (срубленные деревья поставлены стоймя, довольно высокие, но чтобы были видны головы проходящих сзади). Ворота -- вроде прилагаемых. На них будут стоять люди и смотреть на шествие. Башня, с одной стороны ворот, должна составлять с ними одно целое, а не быть отдельными частями. Второй башни, по другую сторону,-- не видно. Она срезана порталом.
Быть может, для разнообразия в этом акте сделать осень, чтобы желтизной окраски слить с Сарьяном. Можно сделать и хвойные деревья, не очень темные стволы сосен и зелень только наверху, чтобы не загораживать шествие. Что касается желтизны и красноты осенней листвы, то ее можно пустить по изгороди и по крыльцу дворца, показать в нескольких лиственных деревьях.
Теперь о костюмах. У Дадона (рис. No 1) должны быть царские, богатые, но изношенные сапоги и хорошие шаровары, неплохая рубаха с расстегнутым воротом (так как жара). На плечи накинута изношенная царская шуба, когда-то роскошная. Корона, и скипетр, и держава. Во всем следы поношенности, так как царство в запустении и неряшество сказывается в костюмах. Одна шаровара висит из сапога. Пояс повязан небрежно. В эскизе Дадона No 2 доспехи и царский шлем хороши, остальная часть костюма та же, что и No 1, с добавлением лишь лат и кольчуги.
У Полкана (рис. No 3) то же самое, что у царя, но хуже. Сапоги когда-то были хорошие, дворцовые. Рубаха и шаровары попроще. Орденов и ленты (гротеск -- анахронизм) не надо. На рубаху надета кольчуга. Полкан No 4 неплох, только нужен шлем и колчан со стрелами, так как о нем идет речь в пьесе. Костюм No 5 не годится.
No 6. Амельфа -- не годится, чересчур современна, грим по 2-му МХАТу, утрированный, -- не верю, платье декольте -- не верю, и голые руки тоже не верю.
No 7 и No 8. Оба Звездочета не годятся. В этой партии музыка исключительно восточная. Он какими-то тайными узами связан с Шемаханской царицей -- это какое-то полуфантастическое существо. Никаких намеков на современное, вроде красной звезды, делать не нужно, потому что это агитка. Звездочет в каком-то длинном халате, в нем что-то есть калмыцкое или татарское, -- все жесты у него такие же. Фигура фантастичная и чуть-чуть сказочная.
Костюм Афрона No9 приемлем. Афрон No 10 -- конечно, без звезды. Шапка не годится, она скорее вроде того, что нужно для Звездочета. Верхний кафтан слишком параден.
Гвидон No 11 -- ничего, может сойти. Гвидон No 12 тоже, только добавить какую-то накидку, ленту и ордена убрать.
У всех гримы умышленно карикатурны, что не годится.
Очень сожалею, что наше свидание не состоялось, так как, конечно, понять Вам меня было бы легче при личном свидании, но что делать, придется ограничиться этим письмом.
С нетерпением жду от Вас дальнейших присылок.
Сердечно преданный
К. Станиславский
16--VIII 931 Москва
Л. Я. Гуревич
Осень 1931
Москва
Не понимаю, как мне убедить Вас в том, что я заранее согласен на все, что Вы будете выкидывать, вставлять, вновь писать, менять, иначе, другими словами, передавать. Уверяю Вас, что у меня нет никакой амбиции и самолюбия. Я не писатель и не хочу им быть. Мне нужно только передать то, что познал на своем веку в искусстве. Еще раз даю Вам полную carte blanche и заранее благодарю за каждую вычерку. Я сам бы вычеркнул половину книги, но перестал понимать ее. Понимаю и те волнения, которые Вы испытываете. Хотел бы избавить Вас от них уверениями в том, что я верю Вам одной и безусловно.
Какого третьего человека я мог бы назначить? У меня никого нет, кто бы по-настоящему чувствовал систему. Жена?.. Но она совершенно не понимает современности. Леонидов? Он тоже не очень современен и... ленив. Право, у меня никого нет. Одна Вы, и потому я еще больше верю Вам и еще раз прошу делать с книгой все, что Вы захотите. Полное доверие.
В прошлый раз я со всем был согласен, что Вы мне говорили. Удивляюсь, почему у Вас получилось обратное впечатление.
Обнимаю Вас и заранее благодарю за каждую вычерку и исправление.
Ваш всем сердцем К. Станиславский.
Что касается свидания, то я всегда к Вашим услугам. Назначайте, когда Вам удобнее. Я лежебока. Вы -- работаете. Вам выбирать. Я начиная с 3 Ґ до 6 и с 8 Ґ до 11 всегда свободен.
Письмо, которое писал Вам,-- поищу.
236*. Е. С. Телешевой
27 октября 1931
Москва
Дорогая Елизавета Сергеевна!
Самые трудные для Художественного театра годы войны и первые годы революции были временем Вашего вхождения в жизнь искусства, временем, когда складывались и крепли Ваши творческие силы. Эти суровые годы пережиты Вами вместе с театром достойно и творчески плодотворно1.
Наступила эра создания новой культуры. Впереди огромная работа. Вам предстоит развернуть и отдать свои силы с удесятеренной энергией Художественному театру на этом новом этапе его жизни.
Будьте такой же чуткой и правдивой в искусстве, какой были Вы за истекшие 15 лет.
Желаю Вам успеха и радостного труда в эту знаменательнейшую эпоху нашей страны.
На память о Вашей талантливой и творческой работе и жизни в нашем театре -- примите от Дирекции в день Вашего 15 -летнего юбилея прилагаемый жетон "Чайки" вместе с моими сердечными поздравлениями.
Дружески обнимаю Вас.
Любящий К. Станиславский
Л. Я. Гуревич
9 ноября 1931
Москва
Дорогая Любовь Яковлевна!
Я задерживаю исполнение Вашей просьбы, т. е. присылку недоконченной главы о речи 1, не по своей вине, а по вине и нездоровью Рипсимэ Карповны. Посылаю единственную рукопись, которая у меня осталась по моей книге. Больше ничего нет. Не пойму, о какой главе "Гимнастика" Вы говорите. Кроме того, что написано, я не имею ничего сказать. Цель моя -- подвести ученика к этому уроку, но преподавать предмет я не собираюсь. Моя цель сказать:
а) гимнастика подготовляет основные, грубые мускульные центры; б) танцы идут вглубь и выбирают более тонкие центры. Но ни тот, ни другой классы не дают еще пластики, а лишь подготавливают ученика к новому предмету; в) пластика.
Про этику я хотел в этой книге где-то (?) сказать лишь, что она входит в число элементов самочувствия. Но подробно говорить об этике лишь тогда, когда ученики попадут на сцену, что произойдет во второй книге. Прежде чем писать главу, придется читать и искать материал и разные определения "этики".
"Общее самочувствие". Отдельно этой главы не будет, так как в ней нужно сказать лишь два слова, т. е. "соедините внутреннее и внешнее самочувствие, и у вас получится общее самочувствие". Это я сказал в главе о внешнем самочувствии.
О приученности я думал ограничиться теми словами, которые сказаны (если не ошибаюсь) в самых последних финальных словах всей книги.
О жесте сказано у меня (где, не помню), что я не признаю на сцене никакого жеста, а признаю лишь действие, движение. В смысле пластики движения все сказано в соответствующей главе.
О мимике сказано (тоже не помню где), что нужно только развивать и упражнять все лицевые мышцы. Тогда они сами сделают, все, что нужно, и естественно отразят переживание. Большего про мимику не могу сказать, за исключением того, что отнюдь не следует изучать ее по существующим книгам, в которых учат актеров гримасничать, передразнивая страх, радость, грусть и т. д.
Про мимику глаз тоже ничего не могу сказать, так как сделать блеск глаз невозможно. Он делается интуитивно.
Если б я знал новейшие изыскания, может быть, они подсказали бы мне что-нибудь.
Остальную часть письма я не совсем ясно понял и поговорю о ней при свидании.
Обнимаю Вас и нежно люблю и благодарю.
Ваш К. Станиславский
9--XI--31
238* A. H. Римскому-Корсакову
25 ноября 1931, Москва
25 ноября 1931
Глубокоуважаемый Андрей Николаевич!
Письмо Ваше, полное тревоги по поводу предполагавшегося изменения в тексте 3-го акта оперы "Золотой петушок", я получил 1.
С полным удовлетворением сообщаю, что в настоящее время театром получено от Реперткома разрешение ставить оперу без всяких изменений. Мы принуждены были считаться вначале с теми указаниями, которые нам были сделаны свыше. Тот компромисс, на который должен был пойти театр, чтобы осуществить постановку оперы, тревожил как меня, так и моих сотрудников. Мы до сего времени не приступали к разучиванию заключительного хора, ожидая окончательного ответа Реперткома, несмотря на то, что вся опера уже полностью разучена и репетиции перенесены на сцену.
Надеюсь, что Вы прочтете эти строки с удовлетворением и у Вас не останется и тени упрека по отношению к театру моего имени, который вместе со мной относится в своей работе с глубоким благоговением и любовью к произведениям великого композитора.
Позвольте Вас благодарить за те слова, которыми Вы начали свое письмо2, и надеяться, что Вы и в будущем будете относиться к работе театра моего имени с тем же вниманием и интересом.
Дата добавления: 2018-09-20; просмотров: 190; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!