Модальная интенсивность. Чудо и воздержание 49 страница
Чем больше властей перекрещиваются и взаимодействуют в жизни общества, тем оно свободнее. И наоборот, когда одна из властей начинает господствовать над обществом в целом, оттесняя все другие, это приводит к тоталитаризму, причем не только политическому. Если религия приобретает всецелую власть над обществом, то это фундаментализм; если все сводится к науке или технике, это сциентизм или технократизм; если к морали – морализм; если к искусству – эстетизм… Все эти «измы» – виды тоталитаризма, гегемонии одной власти – опасны для общества в целом, и для их предотвращения следует утверждать ценности не только демократии, но и поликратии.
*Полиполитика, Транскультура , Транссоциальное
Политика. С. 281–291.
НЕ ДО-
НЕ ДО- (under-). Приставка, категория культурологии и социальной философии, обозначающая незаконченность строительных акций, недовоплощенность созидательных проектов как свойство определенной цивилизации. Соответственно образуются и такие социально значимые разновидности недо- как: недострой (understruction), недодел (underdoing, underaction), недоработка, недород, недобор, недосмотр, недостача . «Недо-» характеризует также парадоксальное религиозное мироощущение, которое исходит из оправдания материального мира и одновременно из необходимости его отрицания и частичного разрушения (см. *амбирелигия ).
В России недо- , недовершенность материального и социального обустройства, выступает как важная категория национального миросозерцания и самосознания. Ф. Достоевский восклицал: «Боже, да у нас именно важнее всего хоть какой-нибудь да свой, наконец, порядок! В том заключалась надежда и, так сказать, отдых: хоть что-нибудь, наконец, построенное, а не вечная эта ломка, не летающие повсюду щепки, не мусор и сор, из которого вот уже двести лет все ничего не выходит» [338]. Н. В. Гоголь сетовал на то, что, хотя в России больше умных людей, чем в Европе, те менее умные люди «хоть какое-нибудь оставили после себя дело прочное, а мы производим кучи дел, и все, как пыль, сметаются они с земли вместе с нами» [339]. Даже такой «охранитель», как К. Победоносцев, стремившийся законсервировать страну, признавал безуспешность этих попыток из-за отсутствия самой субстанции, которую можно было бы запечатать и оберечь. Сохранять можно только то, что уже существует, а то, что находится в полупостроенном-полуразрушенном состоянии, нельзя сохранять, можно только дальше строить или дальше разрушать. «Стоит только пройтись по улицам большого или малого города, по большой или малой деревне, чтобы увидеть разом и на каждом шагу, в какой бездне улучшений мы нуждаемся и какая повсюду лежит масса покинутых дел, пренебреженных учреждений, рассыпанных храмов» [340].
|
|
|
Но именно эта рассыпанность, покинутость и пренебреженность сохраняется в России как своеобразное сочетание консерватизма и нигилизма, как консервация самой негативности, памятник разрушению памятника. Трудно определить, что есть недо- : «полунаполненное» или «полупустое» культурное пространство, но присутствие этих двух половин равно обязательно, чтобы одна очерчивала и оттеняла другую.
|
|
|
В облике российских городов и селений есть неустранимая обшарпанность, обветшалость, как бы присущая самому духу этих мест. Новенькое, «с иголочки» сооружение тоже быстро ветшает и срастается с аморфной средой обитания. Художник и теоретик российского постмодерна Илья Кабаков объясняет эту постоянную недосозданность или полуразрушенность российского ландшафта самим условием его существования в метафизической пустоте. «Каждый человек, живущий здесь, живет осознанно или неосознанно в двух планах: в плоскости своих отношений с другим человеком, со своим делом, с природой, и – в другом плане – в своем отношении с пустотой… Первый есть «строительство», устроение, второй – истребление, уничтожение первого. На бытовом, житейском уровне эта разведенность, раздвоенность, роковая несвязанность первого и второго планов переживается как чувство всеобщей деструкции, бесполезности, безосновности, бессмысленности всего, что ни делает человек, что бы он ни строил, ни затевал – во всем есть ощущение временности, нелепости и непрочности» [341].
|
|
|
Эти два процесса, конструкции и деконструкции, воплощения и размывания, не просто происходят одновременно, но они завязаны вместе в один узел: недо-. Если «до-» указывает на процесс до-стижения чего-то определенного, до-ведения дела до конца, то «не-» препятствует этому «до-», действует как сила оттяжки, отсрочки, образуя пустоты на пороге возможного достижения. Промежуточный слой между «до» и «не» – та грань, по которой скользит это «очарованное странничество» российского духа. Таково промежуточное место этого религиозного опыта между Востоком и Западом: полупризрачные постройки позитивного мира, постоянно стоящие в лесах и всем своим видом говорящие, что они никогда не будут достроены, что начаты они вовсе не для того, чтобы получить завершение, а чтобы пребывать в этой полупустой середине. Не пустота совсем уже голого места, пустыни или пустыря, но и не завершенность зодческого труда в башне и шпиле, а именно вечная стройка, «долгострой», «недострой», в котором доски и перекрытия столь же значимы, лелеемы, как и прорехи, сквозящие между ними. Недо – межеумочность вольного духа, который равно чужд и восточной созерцательной практике мироотрицания, и западному деятельному пафосу мироустроения (см. *Амбирелигия ).
|
|
|
У недо– есть не только культурная, социальная, религиозная, но и психологическая составляющая. Когда «не» и «до» впрямую сочетаются, то создается нечто вроде надрыва (laceration), описанного Ф. Достоевским во всех видах: в гостиной, в избе и на открытом воздухе («Братья Карамазовы», кн. 4, «Надрывы»). Катерина Ивановна до такой степени любит Дмитрия, до такой степени всепрощения и самоотречения, что… вовсе даже и не любит его («Дмитрия надрывом любите… внеправду любите…» – вдруг озарило Алешу). Штабс-капитан Снегирев до такой степени отчаяния нуждается в деньгах, до такого «дикого восторга» доходит, когда Алеша передает ему деньги, что… не берет их, бросает на землю и с остервенением топчет каблуком. Такая стычка «до» и «не» в мире Достоевского производит истерику, душевную судорогу. «Они плачут… истерика, бьются» (о Катерине Ивановне). «Сотрясается, словно судорогой его сводит (о Снегиреве).
Печатью недо– отмечены и два таинственных и жутких образа русской словесности: «недоносок» в одноименном стихотворении Е. Баратынского и «недотыкомка» в романе Ф. Сологуба «Мелкий бес» (и в его более раннем стихотворении «Недотыкомка серая…»). Общее у этих загадочных тварей – само недо– как признак чего-то метафизически зыбкого, непроявленного, надорванного. У них сходные эпитеты, динамика действия. Недоносок – взлетает и падает, мечется, изнывает тоскою. Недотыкомка – вьется и вертится, томит зыбкой присядкою… Если недоносок – страдающий, неродившийся некто , то недотыкомка – дразнящее и ускользающее нечто .
Недо- глубинно сопряжено с другой философемой российской цивилизации – *как бы , обозначающей условно-симулятивную, «кажимую» природу социального мироустройства. Если недо- указывает на востребованность и одновременно нехватку реальности в данной общественной системе, то как бы – на избыток фиктивных, условно-иллюзорных форм ее проявления.
*Амбирелигия , Амбитеизм, Вакуум нестабильный, Выверт, Гипер-, Гипо-, Гипореальность , Грамматософия, Ирреалия, Как бы , Калодицея, Минус-система , Не-небытие, Реалитет
Постмодерн. С. 103–122.
Религия. С. 108–102.
ОБНАДЕ ЖИВАЮЩИЙ УРО Д
ОБНАДЕ ЖИВАЮЩИЙ УРО Д (hopeful monster). Понятие генетики и теории эволюции, применимое также к общественным феноменам; макромутация организма, который отклоняется в своем строении от нормы и может быть адаптирован, иногда успешно, к измененным условиям среды. При совпадении с аномальными переменами в среде такая аномалия – «минус на минус» – может дать плюс, то есть привести к развитию нового вида или других таксонов (групп организмов) [342]. Понятие «обнадеживающего урода» ввел американский генетик Рихард Гольдшмидт [343], подвергнув критике дарвиновскую теорию эволюции, поскольку мелкими вариациями нельзя объяснить образование новых видов. Следует допустить большой скачок, макромутацию, которая может оказаться благоприятной и «видообразующей», только если такой мутант находит для себя новую экологическую нишу.
Эволюционные скачки могут происходить не только в животных, но и в человеческих популяциях, и соответственно понятие «макромутации», или «системной мутации», может относиться к культуре, к этносам. Социальная эволюция может происходить путем накопления мелких мутаций, едва заметных изменений в строении общественного организма. Революции же можно сравнить с макромутациями, которые делают возможным развитие новых общественных форм. Обычно макромутации вредоносны, и в результате появляется нежизнеспособный урод, обреченный на быструю гибель. У России, пережившей за ХХ век четыре революции и три войны (в том числе две мировые), налицо признаки вредных социальных мутаций: дегенерация населения, демографический спад, алкоголизм и распространение наркомании, повышенная смертность и низкая продолжительность жизни; развал науки и многих производительных отраслей хозяйства, выживание только за счет выкачки недр; всепроникающая коррупция, отсутствие демократического разделения властей и механизмов обновления власти; цинизм и индифферентность населения, его криминализация и сращение власти и криминалитета, неразвитость права и правосознания, утрата традиционных ценностей и моральных приоритетов, отток самой интеллектуальной части общества на Запад. «Когда популяция доходит до грани жизни и смерти, в ней возникает множество мутаций, большинство из которых гибельно для нее» [344].
Наряду с разрушительными мутациями в России следует отметить и ряд таких, которые могут стать конструктивными, хотя и воспринимаются как аномалии с точки зрения развитых постиндустриальных обществ: высокая адаптивность к низшим, минимально приемлемым условиям существования; появление «отравоядной» породы людей, способных выносить предельные нагрузки и экологически вредную среду обитания; нелинейность, ризоматичность социальных структур; недостаточная специализированность всего культурного поля, тенденция к цельности, гибридности; многообразие этносов; резерв жизненных альтернатив, образованный большим числом чудаков, юродивых, маргиналов, аутсайдеров, патологий поведения и психики, «выкидышей» цивилизации.
Совокупность аномалий, отличающих российскую цивилизацию, ставит ее в крайне опасное положение, на грань катастрофы. «Однако, – по словам биолога, – среди множества этих “уродов”, возможно, появится и такой, который впишется в какую-либо новую экологическую нишу» [345]. В данном случае речь идет о социальных аномалиях и о том, как они могут вписаться в сценарии будущего развития человечества. Какие исторические условия на Земле могут способствовать тому, чтобы продукт системных общественных мутаций, то есть революций и войн, скачков от капитализма к коммунизму и обратно, оказался «обнадеживающим»?
Среди таких экстремальных, как правило, резко негативных условий мыслимы: планетарная катастрофа, после которой выживут только представители общества, приспособленного к наитруднейшим условиям существования; техногенные катаклизмы (типа взрывов на атомных электростанциях), в которых лучший шанс окажется у технически менее развитых или территориально наиболее разбросанных наций, с наименьшей плотностью населения; война между Западом и Исламом, в которой Россия, с ее многовековым опытом полиэтничности и поликонфессиональности, окажется местом примирения и откроет новую страницу истории «после третьей мировой войны». Признаки нынешнего уродства могут оказаться эволюционно выигрышными только в случае катастрофических вариантов мирового развития, особенно если катастрофа окажется «избирательной», например если произойдет глобальное изменение климата и Россия окажется в самой мягкой климатической полосе, выгодной для хозяйственного развития.
«Обнадеживающий урод» – глубинный российский архетип, сказочный Иван-дурак, все время плошавший перед умными старшими братьями, но потом чудом («глупой случайностью») отхвативший себе прекрасную царевну и царство в придачу. Есть в русском фольклоре и прямой биоморфный образ макромутации: болотная лягушка оборачивается прекрасной царевной Василисой Премудрой. Но следует признать, что «сказочны» и многие события палеонтологической летописи. Например, птицы, как один из классов позвоночных, образовались, скорее всего, в результате внезапной системной мутации. По словам немецкого эволюциониста и палеонтолога Отто Шиндевольфа, «Искать переходные формы бесполезно, потому что их и не было: первая птица вылупилась из яйца рептилии» [346]. Сам человек, по оценке современной эволюционной теории, тоже возник в результате разрыва и скачка, как обнадеживающий урод царства приматов, «гадкая обезьяна». «Организация человека уродлива по сравнению с его предками: таковы, например, анатомические особенности, связанные с вертикальным положением тела, отсутствие хвоста, волосяного покрова и т. д.» [347] Поэтому не только обезьяны кажутся уродливыми человеку – в такой же мере и он должен выглядеть уродливо-нелепым в их глазах: бесшерстая, бесхвостая обезьяна на двух ногах… Взгляд приматов, по сути, более объективен, поскольку они были нормой тогда, когда человек был еще только аномалией. Среди макромутаций преобладают разрушительные, но только они и способны вести к образованию новых видов и классов за эволюционно кратчайшие сроки. От всех носителей российского культурного генотипа зависит, насколько эта системная мутация окажется вредной или благоприятной для данного исторического организма и приведет к его гибели – или созданию новой линии эволюции [348].
*Конструктивная аномалия , Креатема, Минус-система, Недо-, Хоррология
О России с надеждой // Новая газета. 2.12.2011. № 135 (1838).
Политика. С. 25–38.
ОТСТАВА НИЕ ЧЕЛОВЕ КА ОТ ЧЕЛОВЕ ЧЕСТВА
ОТСТАВА НИЕ ЧЕЛОВЕ КА ОТ ЧЕЛОВЕ ЧЕСТВА (a human lagging behind humanity). Один из основных векторов истории: возрастание диспропорции между человеческой индивидуальностью, ограниченной биологическим возрастом, и социально-технологическим и информационным развитием человечества, для которого нет видимого предела во времени. Увеличение возраста человечества не сопровождается столь же значительным увеличением индивидуальной продолжительности жизни. С каждым поколением на личность наваливается все более тяжелый груз знаний и смыслов, которые были накоплены предыдущими веками и которые она не в состоянии усвоить.
Основной закон истории по-разному формулировался у Вико и Мальтуса, у Гегеля и Маркса, у Шпенглера и Питирима Сорокина: как рост народонаселения или самопознание абсолютного разума, как усиление классовой борьбы или расцвет и увядание цивилизаций… В ряду самых общих закономерностей стоит и отставание человека от человечества .
Среди прежних попыток осмысления этой диспропорции – проблема отчуждения, поставленная XIX веком, и проблема утраты реальности, поставленная XX-м. Марксизм, экзистенциализм, постмодернизм, в сущности, решают одну проблему: растущую диспропорцию между человечеством и человеком, видом и индивидом, которая формулируется то как «отчуждение» и «проклятие частной собственности», то как «некоммуникабельность» и «царство абсурда», то как «гибель реального» и «царство симулякров». Постмодерн на исходе ХХ века снимает проблему отчуждения тем, что снимает саму проблему реальности: она не просто отчуждается или обессмысливается, но исчезает, а вместе с ней – и общий субстрат человеческого опыта, заменяясь множеством произвольных и относительных картин мира. Каждая раса, культура, пол, возраст, местность, индивид создают свою «реальность», точнее ее «симулякр».
И отчуждение реальности от человека и, далее, исчезновение самой реальности – ступени одного поступательного процесса, в котором сумма всей информации, выработанная человечеством, делается все менее доступна отдельному индивиду. Этот процесс совершается не в арифметической, а в геометрической прогрессии; развитие человечества – информационное, технологическое – непрерывно ускоряется по экспоненте. Та сумма знаний и количество «новостей», которые накапливались в течение всего XVI или XVII веков, теперь поставляются в одну неделю, то есть темп производства информации возрастает в тысячи раз, притом что и информация, накопленная всеми предыдущими временами, также непрерывно суммируется и обновляется в составе новых информационных ресурсов. Получается, что человек рубежа XX – ХXI столетий вынужден за свою жизнь воспринять в десятки тысяч раз больше информации, чем его предок всего лишь 300–400 лет назад. А ведь средняя продолжительность жизни за несколько последних веков увеличилась не геометрически, а всего лишь арифметически, не более чем вдвое [349]. По расчетам специалистов, тридцать лет назад объем знания, производимого человечеством, удваивался каждые восемь лет [350], а ныне – примерно каждый год. С введением «Интернета вещей» он будет удваиваться каждые двенадцать часов. Значит, индивид все более чувствует себя «калекой», который неспособен полноценно соотноситься с окружающей информационной средой. Это особого рода увечье, в котором человек лишается не внешних, а внутренних органов: зрение и слух принимают на себя нагрузку, которой не выдерживают мозг и сердце.
По Мальтусу, человечество как производитель отстает от себя же как потребителя, то есть речь идет о соотношении совокупной биологической массы и совокупного экономического продукта человечества. Но в состязании с самим собой у человечества все же гораздо лучшие шансы, чем у индивида в состязании со всем человечеством. Человечество может себя прокормить – но может ли оно себя понять, охватить разумом индивида то, что создано видовым разумом? Хватит ли человеку биологически отмеренного срока жизни, чтобы стать человеком? Индивид, даже интеллектуально развитый, перестает быть представителем человечества – и становится профессиональной особью, представляющей узкий класс «специалистов по третьему тому Гегеля», – а также этнической, сексуальной, расовой, классовой особью, представляющей мельчающие подклассы, отряды, семейства человеческого рода.
Одним из первых об опасности дезинтеграции человечества предупреждал немецкий философ Вильгельм Виндельбанд: «Культура слишком разрослась, чтобы индивид мог обозреть ее. В этой невозможности заключена большая социальная опасность. <…> Сознание единой связи, которая должна господствовать во всей культурной жизни, постепенно утрачивается, и обществу грозит опасность распасться на группы и атомы, связанные уже не духовным пониманием, а внешней нуждой и необходимостью. <…> Современный человек удовлетворяется поверхностным дилетантизмом, снимая со всего пену и не касаясь содержания» [351].
Мировые войны и революции XX века – следствие именно этого распада человечества. Причем угроза явилась из той страны, которая шла в авангарде культурного развития человечества – и по странному совпадению стала виновницей двух мировых войн. Как замечают Макс Хоркхаймер и Теодор Адорно в связи с нацификацией Германии, «прогресс в направлении учреждения нового порядка в широкой мере поддерживался теми, чье сознание не поспевало за прогрессом, банкротами, сектантами, дураками» [352]. Это именно то, о чем предупреждал Виндельбанд за семьдесят лет до того, как «диалектика просвещения» повернулась к Германии своей темной стороной: «Наша культура стала настолько разветвленной, настолько многообразной, настолько противоречивой, что индивид уже не может полностью охватить ее» [353]. И тогда наступает пора насильственного упрощения культуры по линии националистического или классового подхода. Там, где рвется связь человека и человечества, наступает конец гуманизма. Можно только гадать, к каким социальным взрывам и потрясениям может привести тот информационный взрыв, в котором мы участвуем.
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 149; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!