Месопотамия: космос как государство 8 страница
Такое же отношение возникало и к животным, с которыми он встречался: его поражал парящий в небе сокол, движение которого по небу не более понятно, чем движение солнца; его поражали шакал, мелькающий, подобно призраку, по краю пустыни, крокодил, глыбой притаившийся на тинистой отмели, или мощный бык, несущий в себе животворное семя. Все эти звери выделялись на фоне обыденного ландшафта, превосходили обычных животных размерами или необычностью свойств и потому представляли собой резкий контраст общей окружающей картине и воображались наделенными таинственной, непостижимой силой, относящейся к сверхчеловеческому миру.
Возможно, это — чрезмерное упрощение анимистического взгляда древнего человека на природу. Верно, что всякий народ чувствует силу, действующую в природе, и в конце концов олицетворяет каждую силу в отдельности. И прежде чем появились естествоиспытатели, объяснившие природу растений и животных, осмыслившие цепь причин и следствий в поведении других предметов нашего мира, единственной меркой нормы для человека был человек: то, что он знал по себе и по своему опыту, было человеческим и нормальным, отклонения же от нормы были внечеловеческими и потенциально сверхчеловеческими. Поэтому, как было показано в вводной главе, человек обращался к внечеловеческому в терминах человеческого обихода. Мир явлений был для него не «Оно», но «Ты». Объект не обязательно должен был стать в конце концов сверхчеловеческим и быть почитаемым как божество прежде, чем его можно было мыслить как «Ты». Человек мыслил внечеловеческие объекты небожественной природы как «Ты», а не как «Оно». Египтяне могли персонифицировать (и персонифицировали) почти все: голову, живот, язык, ощущение, вкус, дерево, гору, море, город, темноту и смерть. Но не все эти вещи олицетворялись постоянно и со священным трепетом; другими словами, лишь немногие из них получили статус бога или полубога. Это были силы, с которыми человек вступил в отношения как с «Ты». Однако трудно придумать что-либо в мире явлений, с чем он не мог вступить в такие отношения. Суть в том, что он мог вступать в такие отношения с любым явлением.
|
|
|
Другим аспектом однообразного египетского пейзажа была симметричность: восточный берег уравновешивался западным берегом, восточная горная цепь — западной. По причине ли такой двусторонней симметрии, или по другим причинам, но у египтянина было сильно развитое чувство равновесия, симметрии и геометрии. Это отчетливо проявляется в изобразительном искусстве, лучшие образцы которого являют верность пропорциям и тщательное взаиморасположение элементов, долженствующее создать гармоническое равновесие. Это явствует из его литературы, лучшие образцы которой являют сознательный и звучный параллелизм частей, чем достигается достоинство и ритм, хотя современному уху такой текст кажется монотонным и повторяющимся.
|
|
|
Проиллюстрируем это равновесие в литературе цитатами из текста, представляющего собой заявление одного из египетских царей:
Внимай моим речам /выслушай их.
Я говорю с тобой / я даю тебе знать:
Я есмь сын Рэ / происшедший из его тела,
Я восседаю на престоле, радуясь / с тех пор как он поставил меня
Царем / владыкой этой земли.
Мои повеления хороши / мои планы осуществляются.
Я защищаю Египет / я охраняю его9.
Равновесие, которое ищет художник, можно было бы проиллюстрировать примерами египетской скульптуры или живописи. Но вместо этого мы процитируем строки из надписи «начальника ремесленников и рисовальщика контуров (по которым скульптор высекает рельеф)», который входит в подробнейшие детали своих технических возможностей. О своей лепке он говорит: «Я знаю способы (работы) глиной, соразмерность согласно правилам (букв.: правил), изъятия (лишнего) и добавления (недостающего), когда оно уходит прочь (= лишнее) или входит (недостающее). Так что каждый член (человеческого) тела приходит на место свое». О своем рисунке он говорит: «Я знаю (как изобразить) движение мужской фигуры, стать женской, положение мгновенное, скорчивание отдельного пленника (букв: одного пленника) и (как сделать, чтобы) один глаз смотрел на другой»10.
|
|
|
Объявляя о своем искусстве, он делает особый упор на понимании пропорций и равновесия.
Тем же ощущением равновесия пронизана космология и теология египтянина, в которых он ищет противовеса для каждого замеченного явления или каждого сверхъестественного элемента. Если наверху есть небо, то и внизу должно быть небо; у каждого бога должна быть богиня-супруга, даже если она — всего лишь его женский двойник, не имеющий самостоятельной божественной функции. Иногда это стремление к двусторонней симметрии кажется нам натянутым, и, несомненно, в результате усиленного поиска противовеса всему увиденному и постигнутому порой возникали и искусственные концепции. Однако это психологическое стремление к равновесию, порождавшее надуманные идеи, само по себе не было искусственным, а отражало глубоко укоренившуюся тягу к симметрии.
Читателю покажется, что эта глубокая тяга к равновесию противоречит тому отсутствию системы, о которой мы сокрушались, говоря о способности египтян с легкостью принимать любую новую идею, независимо от того, согласовывалась ли она со старыми, и их терпимости к сосуществованию бок о бок явно противоречащих друг другу взглядов. Здесь противоречие есть, но, как нам кажется, оно может быть объяснено. У древнего египтянина было сильно развито чувство симметрии и равновесия, но слабо развито представление о причинности: о том, что А последовательно приводит к В, а В — к С. Как было замечено в вводной главе, древний человек не воспринимал причинность как нечто безличное и связующее. Было бы упрощением сказать, что египтянин мыслил скорее в терминах геометрии, нежели в терминах алгебры, но такое утверждение может дать некоторое представление о пределах его способностей. Стройность его философии заключалась в физическом упорядочении, а не в законченной и последовательной систематизации.
|
|
|
Космология
Рассмотрим теперь термины, в которых египтянин мыслил физическую вселенную, центром которой он считал свою страну. Прежде всего, он ориентировался на Нил, источник его жизни. Египтянин обращался лицом к югу, откуда брал начало поток. Одно из названий для «юга» одновременно — название для «лица»; обычное слово для обозначения «севера» — возможно, родственно слову, обозначающему «затылок», «задняя часть головы». Налево был восток, направо — запад. Одно и то же слово означает «восток» и «лево», одно и то же — «запад» и «право».
Мы допустили техническую неточность, сказав, что египтянин ориентировался на юг. Точнее было бы сказать, что он «аустрализировался» в сторону истоков Нила. Знаменательно, что основным направлением он выбрал не восток, страну, где восходит солнце, место, которое он называл «Страной Бога». Как мы увидим далее, сформулированная теология делала упор именно на восток. Но в далекие доисторические времена, когда теология еще не выкристаллизовалась, когда еще только складывались термины египетского языка, житель нильских берегов обращался лицом к югу, источнику ежегодного оплодотворения ого земли. Тем самым теологический приоритет солнца развился, по-видимому, позднее.
Возможно, мы имеем дело с двумя независимыми поисками направления. В котловине Верхнего Египта, где отличительная черта местности — Нил, очевиднейшим образом текущий с юга, компас человеческого внимания указывал на юг. В Дельте же, где река разливается широко, направление ее течения не так обращало на себя внимание и восход солнца на востоке казался более важным явлением. Поклонение солнцу, таким образом, могло иметь большее значение на севере, а затем могло распространиться на всю страну в качестве государственной теологии в результате какого-то доисторического покорения юга севером. Такое покорение установило бы теологический примат солнца и сделало бы восток, место возрождения светила, важным регионом, но не могло бы оказать влияния на слова, — указывающие на то, что первоначально человек ориентировался на юг.
Сформировавшаяся теология, какой мы ее знаем в исторические времена, сделала восток, страну, где встает солнце, местом рождения и возрождения, а запад, страну захода солнца, местом смерти и загробной жизни. Восток был ta-netjer, «Страной Бога», ибо на востоке солнце поднималось в своей юной славе. Этот общий термин для обозначения востока применялся даже к определенным чужим странам, во всех других; отношениях презренным. Сирия, Синай, Пунт — все они лежали на востоке, и даже испорченные горами, деревьями, дождем, населенные «жалкими азиатами», они все-таки принадлежали юному богу солнца. Поэтому они также назывались «Страной. Бога» и пользовались отраженной славой благодаря географической случайности, а не каким-то собственным заслугам. Всякая ценная продукция этих восточных стран безоговорочно относилась не на счет их жителей, а на счет бога солнца: (корабли нагружены) «всеми деревьями прекрасными Земли Бога (здесь: страна Пунт), кучами благовонной мирры, деревьями, несущими мирру, черным деревом и слоновой костью чистой…. павианами, обезьянами, гончими, шкурами леопардов»11 или «…кедр, можжевельник, сосну (?) … все деревья прекрасные Земли Бога»12.
Благодарная радость всего живущего при каждом новом появлении утреннего солнца вновь и вновь выражается в учении, возникшем в результате почитания восходящего солнца… Контраст между вечером и утром был контрастом между смертью и жизнью. «Ты заходишь на западном склоне неба — и земля во мраке, подобно застигнутому смертью… [но] озаряется земля, когда ты восходишь на небосклоне и Обе Земли просыпаются, ликуя, и поднимаются люди… все оживают, когда озаришь ты их сияньем своим»13. Не только все человечество объединяется при этом обновлении жизни, но «все животные прыгают на ногах своих, все крылатое летает на крыльях. своих»14 и «„Хвала тебе“, — говорят все существа, как один»15. На египетских картинах мы видим утреннее почитание солнца животными: обезьяны распрямляют замерзшие за ночь члены, явно приветствуя солнечное тепло, страусы разминаются на заре, танцуя величественную павану в первых лучах солнца. Для человека, наблюдавшего такие явления, они были наглядными. доказательствами общности людей, зверей и богов.
Но вернемся к представлению египтянина о мире, в котором он жил. Мы попробуем показать его в одной-единственной картине, которая будет верна лишь отчасти. Во-первых, перед нами примерно три тысячелетия обозримой истории со следами частично различимого доисторического развития. На всем протяжении этого отрезка времени происходили постоянные медленные изменения. Во-вторых, древний египтянин не оставил нам ни одной формулировки своих взглядов, которую мы могли бы использовать в качестве основного ядра нашего исследования. Пытаясь выбрать и объединить обрывки идей из разрозненных источников, мы уступаем нашему современному стремлению к единой, завершенной системе. Другими словами, наше современное желание схватить одну-единственную картину — фотографично и статично, в то время как картина древнеегипетской жизни была кинематографична и текуча. Например, мы захотели бы выяснить, покоилось ли небо на столбах, или его поддерживал бог. Египтянин ответил бы: «Да, его поддерживают столбы, или бог, или оно покоится на стенах, или оно — корова, или богиня, чьи руки и ноги касаются земли». Его удовлетворяло любое из этих объяснений, в зависимости от подхода, и ему ничто не мешало мыслить одновременно оба изображения: богиню, чьи руки и ноги касаются земли, и бога, поддерживающего богиню неба. Эта возможность существования точек зрения, взаимно дополняющих друг друга, относится и к другим представлениям. Так что мы выберем одну лишь иллюстрацию, помня, что это — рассказ характерный, но не единственно возможный.
Египтянин представлял себе землю в виде плоского блюда со сморщенным ободком. Внутренним дном этого блюда была плоская аллювиальная равнина Египта, а сморщенным ободком — цепь горных стран — чужих земель. Блюдо плавало в воде. Бездонные воды, на которых оно покоилось, египтяне называли «Нун». Нун были водами подземного мира, и, согласно тому же представлению, Нун были первобытными водами, из которых возникла жизнь. Из этих же вод подземного мира жизнь рождалась и сейчас, ибо солнце каждый день вновь рождалось из Нун и Нил рождался из пещер, питаемых Нун. Кроме того, Нун были водами, окружающими мир, Океаном, образующим внешнюю границу. Океан также назывался «Большой Обтекающий» или «Великая Зелень». Поэтому ясно было, что солнце после ночного путешествия под миром должно было возродиться на восточном горизонте из вод, окружающих мир, подобно тому как все боги некогда вышли из Нун.
Над землей нависала перевернутая чаша неба, образуя верхнюю границу вселенной. Как мы уже сказали, жажда симметрии, равно как и чувство, что пространство ограничено, породили представление о существовании противонеба, находящегося под землей и ограничивающего пределы подземного мира. Такой была вселенная, в которой действовали человек, боги и небесные тела.
В эту картину необходимо сразу же внести некоторые поправки. Мы изобразили небесный свод как бы парящим в воздухе в подвешенном состоянии. Древнему египтянину это показалось бы опасным, ему понадобились бы какие-нибудь явные средства поддержки небосвода. Как мы уже сказали, египтянин мыслил себе различные способы поддержки небосвода, в зависимости от разных представлений, несовместимость которых он охотно игнорировал. Простейшим приспособлением были четыре столба, установленные на земле и поддерживающие вес небосвода. Они стояли на границах земли, что видно из таких текстов: «Я распространил страх перед тобой вплоть до четырех (опорных) столбов неба»16. Их число заставляет предположить, что они были расположены соответственно четырем странам света. К счастью, это устройство импонировало египтянам как одновременно надежное и вечное: «(Так же устойчив) как небо на его четырех столбах»17 — не раз употреблявшееся сравнение.
Но у небосвода могла быть и другая опора. Между небом и землей находился Шу, бог воздуха, и его обязанностью было прочно стоять на земле и нести вес неба. В Текстах Пирамид (1101) сказано: «Руки Шу — под небом, для того, чтобы нести ею». Характерно, что в другом варианте этого текста говорится: «Руки Шу — под Нут, для того, чтобы нести ее», ибо небо, конечно, олицетворялось в виде божества — богини неба Нут. Она изображается низко склонившейся к земле, так что пальцы рук и ног касаются земли, а солнце, луна и звезды украшают ее тело. Либо она сама несет тяжесть своего веса в этой позе, либо ей помогает бог воздуха Шу, принимая часть ее веса на свои вытянутые руки.
Кроме того, небосвод может изображаться в виде нижней поверхности живота небесной коровы, усыпанного звездами и производящего Млечный Путь, вдоль которого ладья солнца ежедневно совершает свой небесный путь. Похоже, что египтянина не волновало, что эти представления в своей существенной части взаимоисключают друг друга. Он мог в одном и том же тексте использовать различные представления о небе. Любая концепция нравилась ему и имела непреходящую ценность в текучей вселенной, в которой почти все было возможно для богов. В пределах своих стандартов вероятного и убедительного египтянин был по-своему логичен. Все его представления о небе и способах его поддержки внушали ему уверенность, а не растерянность, потому что все они были надежными и устойчивыми и потому также, что одно представление дополняло другое, а не противоречило ему.
Под небесным сводом располагались небесные тела: звезды, свисающие с перевернутой чаши или же покрывающие блестками живот коровы или богини, и луна, представляемая подобным же образом. Луна занимает на удивление незначительное место в египетской мифологии, или, лучше сказать, в дошедших до нас свидетельствах. Можно обнаружить следы существования важных древних центров поклонения луне, однако в исторические времена это поклонение сместилось в сторону некосмических аспектов божества. Так, важнее были функции бога луны Тота как бога мудрости и божественного судьи, нежели его небесная деятельность. Убывающий и растущий диск луны, как одно из двух небесных очей, превратился скорее в формальную часть мифа об Осирисе, играя роль раны, нанесенной Гору в его битве за отца, раны, которая ежемесячно залечивалась богом луны. Эта идея была заимствована из какого-то более древнего мифа, в котором луна имела значение, сравнимое с солнцем, другим небесным оком. В исторические же времена роль луны не шла ни в какое сравнение с ролью солнца.
Точно так же звезды играли роль в измерении времени, а два или три крупных созвездия были божествами, имевшими некоторый вес, но лишь одна группа звезд в египетской картине мира приобрела устойчивую, прочную значимость. И опять-таки ее важность была связана с победой над смертью. В прозрачном воздухе Египта звезды выделяются своим блеском. Большинство звезд скользят через небосвод по серповидной кривой и исчезают под горизонтом. Но на одном участке неба звезды движутся по меньшей орбите и, ныряя к горизонту, все же никогда под ним не исчезают. Это — околополярные звезды, обращающиеся вокруг Полярной звезды, те звезды, которые египтяне называли «не знающими уничтожения» или «не знающими усталости». Эти неумирающие звезды были символом мертвого, торжествующего победу над смертью и переходящего в вечную жизнь. В древние времена этот северный участок неба был важной частью вселенной. Очевидно, там не было смерти, а стало быть, это было место вечного блаженства, к которому стремились египтяне. В древних погребальных текстах, которые мы сейчас называем Текстами Пирамид, конечной целью усопшего была область Дат в северной части неба, где он мог присоединиться к околополярным звездам, «не знающим уничтожения», и тем самым жить вечно. То были Елисейские Поля египтян, «Поле Тростников» и «Поле Жертвоприношений», где мертвый жил в качестве ах, «действенной» души.
С течением времени и в связи с распространением доминирующей солнечной мифологии область Дат переместилась из северной части неба в подземный мир. Древние тексты, которые использовали любой мыслимый способ, могущий помочь мертвому подняться на небо, все еще повторялись с торжественным пылом, но вход в иной мир находился теперь на западе, э оба Елисейских Поля — под землей. Это было понятно; солнце умирало на западе, душа его совершала свой подземный путь, и оно вновь торжественно рождалось на востоке. Так и мертвые должны участвовать в этом обещании вечной жизни, должны быть помещены поближе к солнцу, чтобы разделить его судьбу. Так в нашей картине вселенной появляется Дат — область, расположенная между землей и противонебом — царство бессмертных усопших. Уже достаточно было сказано о месте, которое занимает в этой картине солнце. Скажем несколько слов о его движущей силе в ежедневном его путешествии. Чаще всего оно изображается плывущим в лодке, и излюбленная египтянами двойная симметрия наделила его дневной лодкой и ночной. Экипаж судна состоял из различных важных богов. Путешествие не всегда бывало величественным и безмятежным: на дороге притаилась змея, готовая напасть на лодку и, возможно, проглотить солнце. Это, конечно, распространенное во многих странах представление о том, что затмения случаются тогда, когда змея или дракон проглатывает солнце. Но здесь имелось в виду не только настоящее затмение: каждую ночь в подземном мире совершалась попытка проглотить солнце, всегда заканчивающаяся неудачей.
У солнца могла быть и другая движущая сила: оно казалось катящимся шариком, а египтяне узнавали этот катящийся шарик в том катышке, который толкает по песку навозный жук. Так жук, скарабей, стал символом утреннего солнца; в противовес ему послеполуденное солнце представлялось стариком, устало движущимся к западному горизонту. Также и символ сокола, который кажется неподвижным, паря высоко в небе, предполагал, что у солнца могут быть соколиные крылья, помогающие ему двигаться без усилий. Эти представления, как и те, о которых говорилось выше, ощущались как дополняющие друг друга, а не противоречащие. Разнообразные проявления своего бытия только умножали славу богов.
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 145; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!