Принцы Мэна, короли Новой Англии 11 страница

Мелони, видно, не знала, кто издает подобные крики, потому что сама в страхе взвизгнула, но Гомер сразу понял, кто ходит по крыше. Он сбежал вниз по лестнице и, перепрыгнув через щели веранды, остановился у перил. И успел увидеть, как коршун взмыл с крыши; на этот раз он легко нес змею, она висела ровно, как кусок водопроводной трубы. Непонятно, почему коршун бросил ее – не удержал или нарочно отпустил, догадавшись, что это самый верный, хоть и не профессиональный способ убийства. Но это не так уж и важно, падение с такой высоты убило змею, что и требовалось, ведь мертвую нести легче: не извивается, не бьет по груди. А Гомер ни с того ни с сего подумал, что змея немного длиннее пениса пони, правда не такая толстая.

Мелони, переводя дух, стояла на веранде рядом с Гомером. Коршун наконец скрылся из виду, и она еще раз повторила:

– Храни этот снимок и хорошенько подумай.

В таких наставлениях Гомер не нуждался. Что‑что, а думать он думал – об очень многих вещах!

 

«В юности, – писал Уилбур Кедр, – у человека первый раз в жизни появляется секрет, который приходится скрывать от тех, кого любишь».

Первый раз в жизни Гомер утаил что‑то от доктора Кедра и, конечно, от сестер Анджелы и Эдны. Утаил фотографию женщины с пенисом пони во рту. А вместе с ней свое первое недовольство доктором Кедром. И первое вожделение, пробужденное не только женщиной, державшей во рту невероятный орган пони, но и предложением Мелони. Вместе с фотографией под матрасом приютской койки хоронились его страхи, что может обнаружиться в записях о его рождении. И конечно, желание приоткрыть завесу над тайной матери.

Он доставал фотографию из‑под матраса три или четыре раза в день, а ночью во время бессонницы рассматривал при слабом дрожащем свете свечи. Глаза женщины не казались тогда такими выпученными. Неровное пламя свечи колыхало гриву пони, и Гомеру чудилось, что шевелятся и щеки молодой женщины. Он смотрел на снимок и слышал, как писает Джон Уилбур, как хрипло дышит Фаззи Бук; это трио – легкие, вентилятор и водяное колесо – было удачным сопровождением для женщины и пони, будоражащих воображение Гомера.

Что‑то изменилось в Гомере, в его бессоннице; и доктор Кедр сразу это заметил; перемена, собственно, заключалась в том, что Гомер, тая что‑то от доктора Кедра, стал подозрителен, ему мнилось, что доктор Кедр неотступно наблюдает за ним. Когда он крался на цыпочках в кабинет сестры Анджелы, он был уверен, что доктор Кедр нарочно ночь напролет стучит на машинке. Наблюдает за его действиями.

– Тебе нужна моя помощь, Гомер? – спрашивал изредка доктор Кедр.

– Нет, мне просто не спится.

– Да, этому горю не поможешь.

А доктор Кедр только и мог писать свою летопись по ночам. Днем кабинет Анджелы вечно занят, единственное место для интервью с намечающимися родителями и телефонных разговоров. Он был весь завален бумагами доктора Кедра, перепиской с другими приютами, агентствами по усыновлению, с будущими родителями, тут был и его замечательный (сдобренный местами мрачноватым юмором) дневник, называемый Кедром «Краткая летопись Сент‑Облака», хотя это название явно устарело – дневник из месяца в месяц разбухал. И каждая новая запись начиналась одним и тем же: «Здесь, в Сент‑Облаке» или «В других местах на земле».

Среди бумаг доктора Кедра хранились исчерпывающие истории семей, но только тех, кто брал на воспитание сирот. Вопреки уверениям Мелони доктор Кедр не вел записей о настоящих родителях. В записи о рождении значились лишь дата рождения младенца, пол, вес в фунтах, рост в дюймах, имя, данное сестрами (если мужского пола), миссис Гроган или секретаршей отделения девочек (если женского). Личное дело сироты включало еще болезни и прививки – вот, собственно, и все. Гораздо толще были папки с историями усыновителей. Доктор Кедр старался выведать о них всю подноготную.

«Здесь, в Сент‑Облаке, – писал он, – все равно, нарушаю ли я правила или создаю новые, мной руководит одно – забота о будущем сироты. Поэтому я и уничтожаю все сведения о матерях. Бедная женщина, давшая жизнь ребенку и оставившая его у нас, принимает очень трудное решение; нельзя, чтобы в будущем ей приходилось принимать его еще раз. Необходимо сделать все, чтобы сирота не искал родителей, уберечь его от встречи с ними.

Я всегда думаю только о них, сиротах. Конечно, когда‑нибудь они захотят узнать тайну своего рождения, проявят любопытство. Но какая от этого польза? Не прошлое залог будущего. А сироты – особенно сироты! – должны именно о нем думать.

Что будет хорошего, если родная мать по прошествии лет раскается в принятом когда‑то решении? Конечно, по архивным документам легко было бы найти ребенка. Но моя забота – не восстановление биологических корней, а устройство жизни родившихся в приюте детей».

Застав Гомера в кабинете сестры Анджелы – Гомер искал что‑то в его бумагах, – доктор Кедр дал ему прочитать этот кусок из своей «летописи».

– Я тут ищу одну вещь, – заикаясь проговорил Гомер. – Но не могу найти.

– Я знаю, что ты ищешь, Гомер, – сказал доктор Кедр. – Но поиски твои бесполезны.

«Поиски бесполезны» – было в записке, которую Гомер передал Мелони во время очередного вечернего чтения. Каждый вечер они с Мелони обменивались бессловесными посланиями; она глубоко совала в рот палец и выпучивала глаза, передразнивая женщину с фотографии, на что Гомер отрицательно мотал головой, давая понять, что ничего пока не нашел. Мелони отнеслась к записке с сомнением, что сейчас же отразилось на ее подвижном лице.

– Гомер, – сказал доктор Кедр, – я не помню твоей матери. Я даже не помню тебя, когда ты родился. Ты для меня стал Гомером гораздо позже.

– Я думал, что есть закон, – бормотал Гомер. Ему вспомнились слова Мелони о законе, требующем точной регистрации рождений.

Но Уилбур Кедр, создатель и летописец Сент‑Облака, был сам себе закон. По доктору Кедру, жизнь сироты начиналась в тот день, когда он, доктор Кедр, переставал путать его с другими сиротами. Если же удавалось найти сироте семью раньше (дай‑то Бог!), то именно там начиналась его жизнь. Таков был непреложный закон Кедра. В конце концов, взял же он на себя ответственность, опираясь на традиционные представления, единолично решать необходимость аборта, выбирать между жизнью младенца и матери.

– Я много думал о тебе, Гомер, – сказал доктор Кедр. – И думаю все больше и больше. Но не трачу попусту время, не силюсь вообразить, каков ты был, когда родился. И тебе не советую тратить напрасно силы и время.

И дал прочитать Гомеру неоконченное письмо, вынув его из машинки; письмо предназначалось коллеге из Новоанглийского приюта для малолетних бродяжек, созданного прежде Сент‑Облака.

Письмо было дружеское (переписка, по‑видимому, длилась не один год), выдержанное в тоне привычной полемики, как пишут постоянному оппоненту, оттачивая свои взгляды.

«Ребенка следует усыновлять до наступления подросткового возраста, поры первого сокрытия правды, по той причине, что рядом с ним в это время должны быть любящие и любимые люди, – писал доктор Кедр. – Подросток скоро начинает понимать, что обман так же соблазнителен, как секс, но более доступен. И что легче всего обманывать тех, кто тебя любит. Любящие люди меньше других склонны замечать лживость, но и у них рано или поздно открываются глаза. Если же рядом их нет, некому пристыдить маленького лжеца, отучить от неправды. Сирота, не нашедший семьи до этого опасного возраста, так потом и будет обманывать себя и других.

В эту кошмарную пору жизни подросток лжет себе и уверен, что может обмануть весь мир. Уверен, что не попадется. И существует опасность, что подросток‑сирота, не имеющий близких, так никогда и не станет взрослым».

Доктор Кедр, конечно, знал, что к Гомеру эти рассуждения не относятся. Его любили сестры Анджела и Эдна и сам он, наперекор себе. Гомер не только сознавал, что его любят, но, несомненно, и сам любил всех. Так что его поре сокрытия правды не грозило затянуться надолго.

А вот Мелони – разительный пример, подтверждающий правоту доктора Кедра, подумал Гомер, отдавая ей записку.

– Зачем ты ищешь мать? – спросил он.

– Я ее убью, – без колебания ответила Мелони. – Может быть, отравлю. А если она не такая большая и сильная, как я, что вполне вероятно, задушу ее собственными руками.

– Собственными руками, – механически повторил Гомер.

– А ты бы что сделал, если бы нашел мать? – спросила Мелони.

– Не знаю, – сказал он. – Наверное, стал бы расспрашивать.

– Расспрашивать! – воскликнула Мелони с тем же презрением в голосе, с каким передразнила радующуюся солнышку Джейн Эйр.

Гомер знал, его коротенькая записка: «Поиски бесполезны» – не успокоит Мелони. Сам же он, как всегда, внял рассуждениям доктора Кедра, но до конца своих тайн не открыл. Фотография женщины с пони все еще лежала у него под матрасом; он так часто на нее смотрел, что бумага в конце концов утратила жесткость. Честно признаться, разговор с доктором Кедром разочаровал Гомера; значит, не найти ему матери Мелони и не испытать умопомрачительного ощущения, подаренного судьбой бесчувственному пони.

 

– Что это значит: «Поиски бесполезны»?! – криком вопрошала Мелони. Они с Гомером опять стояли на парящей веранде дома, в котором столько лет провели женщина и пони. – Строит из себя Господа Бога! Распоряжается нашей жизнью!

«Здесь, в Сент‑Облаке, – писал доктор Кедр, – передо мной встал выбор: взять на себя прерогативу Бога распоряжаться судьбами других людей или просто плыть по течению. Жизненный опыт подсказывал – всем или почти всем управляет случай. Так что люди, уповающие на победу добра над злом, должны по возможности вмешиваться в ход событий. Играть роль Бога. Такие случаи редко выпадают. Но здесь, в Сент‑Облаке, чаще, чем в других местах. Наверное, потому, что те, кто к нам приезжает, уже отдали дань случаю».

– Черт бы его побрал! – кричала Мелони, но река ревела еще громче, а пустой дом слыхивал и не такое, и Гомер промолчал. – Не повезло тебе, Солнышко! – вдруг выпалила Мелони. – Да? – (Но Гомер как воды в рот набрал.) – Да?! – крикнула во все легкие Мелони, на что лес за рекой откликнулся только коротеньким «а‑а!».

Мелони ударила могучей ножищей по трухлявой балюстраде, и целая секция рухнула в реку.

– Вот так‑то! – крикнула Мелони, но лес был такой густой, что поглотил без остатка возглас Мелони. Промолчал, как Гомер. – Господи Исусе! – воскликнула Мелони, но мэнские леса опять не откликнулись.

Старый дом, кажется, проскрипел что‑то, а может, вздохнул. Такой дом разрушить непросто, хотя время и другие вандалы частично сделали свое дело. Мелони пошла искать, к чему еще приложить силы. Гомер побрел следом, стараясь держаться на безопасном расстоянии.

– Солнышко… – позвала его Мелони, но тут увидела целое стекло в окне и разбила. – Солнышко, – повторила она, – у нас с тобой никого нет. Если ты сейчас скажешь, что у тебя есть я, а у меня – ты, я тебя убью.

Гомер не знал, как ее утихомирить, и опять не проронил ни слова.

– Если ты мне скажешь, что у нас есть твой обожаемый доктор или приют… – продолжала Мелони, топнула ногой по доске, проломила ее и, схватив обеими руками, стала расшатывать один из обломков. – Если ты это скажешь, то перед смертью я буду тебя пытать.

– Угу, – кивнул Гомер.

Вооружившись доской, Мелони стала бить ею по перилам ведущей наверх лестницы; перила с балясинами отвалились легко, но толстый столб, держащий первый пролет, стоял прочно. Отшвырнув доску, Мелони заключила его в свои медвежьи объятия.

– Черт бы вас всех побрал! – обругала она доктора Кедра, свою мать, Сент‑Облако и весь мир. Попробовала повалить столб, но он никак не отдирался от балки, идущей под полом. Тогда Мелони схватила кусок перил и стала, крутя им, как дубинкой, колотить по столбу, пока он наконец не рухнул. Попыталась его поднять, не смогла и рявкнула на Гомера: – Помоги мне! Ты что, ослеп?!

Взявшись вдвоем за столб, они, как тараном, пробили им стену кухни.

– Почему ты молчишь? Неужели тебя не мучит, кто с нами это сотворил? Тебе что, все равно?

– Не знаю, – ответил Гомер.

Затем стали вместе крушить один из столбов, на котором держался второй этаж. Нанесли три удара, каждый раз отскакивая в сторону. После четвертого столб рухнул. И сейчас же что‑то над головой пришло в движение. Бросив таран, Мелони схватила рухнувший столб, попыталась разбежаться с ним, но сила инерции вынесла ее через порог на веранду. В тот же миг одна из верхних спален обрушилась в кухню. Тут же следом от крыши веранды отвалился кусок и увлек за собой в реку остаток перил. Даже Мелони поразил масштаб разрушений. Она почти нежно взяла Гомера за руку и потащила за собой на второй этаж – часть лестницы еще уцелела, вместе с комнатой, где когда‑то пильщик любовался по утрам фотографией женщины с пони.

– Помоги мне, – мягко сказала Мелони Гомеру.

Подошли к окну, сорвали ставень, висевший на одной петле, бросили вниз и смотрели, как он, пробив крышу и пол веранды, плашмя упал в реку.

– Здорово, правда? – почему‑то упавшим голосом произнесла Мелони.

Она сидела на том самом матрасе, где они стояли на коленях в тот день, когда с небес на крышу дома шлепнулась брошенная коршуном змея.

– Помоги мне, – сказала еще раз Мелони и рукой пригласила его сесть рядом. – Помоги, не то я сбегу, – сказала она и прибавила: – Помоги, не то убью кого‑нибудь.

По‑видимому, убить и сбежать было в ее понятии одно и то же. Да, Мелони не так‑то легко помочь, но Гомер все‑таки сделал попытку.

– Не убивай никого, – сказал он. – И не сбегай.

– А зачем оставаться? – возражала Мелони. – Ты ведь не останешься. Нет, ты не сбежишь. Тебя кто‑нибудь усыновит.

– Никто не усыновит. Да я ни к кому больше и не поеду.

– Поедешь.

– Нет. Так что, пожалуйста, не сбегай и не убивай.

– Значит, если я останусь, ты тоже останешься? Да? Ты это хотел сказать? – спросила Мелони. «Это ли я хотел сказать?» – подумал Гомер. Но Мелони, по обыкновению, не дала ему времени на раздумье. – Обещай, Солнышко, что не уедешь, пока я здесь, – сказала она. Придвинулась к нему, взяла за руку, разжала пальцы и положила его указательный себе в рот. – Счастливчик‑пони, – проговорила она, но Гомер не был уверен, что пони очень уж повезло. Старый дом закряхтел. Мелони подвигала языком его палец. – Обещай, Солнышко, что не уедешь, пока я здесь, – повторила она.

– Да, – кивнул Гомер.

Мелони укусила палец.

– Обещаю, – сказал Гомер.

Еще один кусок лестницы рухнул в кухню, жалобно скрипели покосившиеся стропила, поддерживающие остаток крыши веранды.

Что же так завладело его вниманием, когда Мелони, достав его маленький пенис, затолкала его себе в рот? Он не боялся, что старый дом рухнет и убьет их, хотя основания для страха были. Не думал о предыстории матраса, на котором они лежали; она, конечно, была чудовищна даже по меркам Мелони. Не думал о собственной утраченной предыстории и о том, что лежать так с Мелони – значит предавать доктора Кедра. Частично его внимание отвлекали звуки: чмоканье Мелони, его и ее прерывистое дыхание. Этот шум похоти вызвал в памяти маленького Фаззи Бука и аппарат, увлажняющий легкие. Его грубая механическая работа всегда напоминала Гомеру, как хрупка человеческая жизнь.

Пенис Гомера во рту у Мелони сначала слегка вырос, но потом вдруг съежился, и Мелони удвоила усилия. Больше всего Гомеру мешала злополучная фотография, она отчетливо стояла у него в глазах. Он видел даже чистый четырехугольник на стене, где она недавно висела. Именно она разбудила его похоть, но вот теперь была явной помехой. Если раньше женщина с пенисом пони во рту напоминала предложение Мелони, то теперь и женщина, и Мелони вызывали одно чувство – сострадание к униженным. Пони на фотографии, как и полагается бессловесной скотине, являл полнейшее равнодушие к происходящему. И Гомер чувствовал, что его пенис во рту у Мелони становится все меньше, каким, по его понятию, вообще никогда не был.

Мелони вдруг резко оттолкнула его. Такое унижение!

– Черт возьми! – крикнула она. – Что с тобой? Не говори, что дело во мне, а не в тебе!

– Точно, не в тебе, – сказал Гомер.

– Еще бы во мне! – кипела Мелони; губы у нее распухли, даже появились ссадины, на глазах навернулись слезы.

Она выдернула из‑под него матрас, сложила вдвое и выбросила в окно. Матрас упал на крышу веранды и застрял в дыре, проделанной ставнем. Увидев, что матрас не спикировал в воду, Мелони взбеленилась, стала крушить ближайшую койку и плакала, не пряча слез. Гомер, как во второй вечер чтения «Джейн Эйр», поспешил уйти – еще попадешь под горячую руку! Сбежал по шатким ступеням вниз, ступил ногой на веранду, она затрещала и тяжело обрушилась в реку. Гомер потерял было равновесие. Услыхал, как над головой на остатки крыши упала не то койка, не то кусок стены. Спрыгнул на землю и бросился бежать на открытое место, подальше от рушившегося дома. Мелони, должно быть, видела его из окна второго этажа.

– Запомни, Солнышко, – крикнула она ему вдогонку, – ты обещал, что никуда не уедешь, пока я здесь! Не оставишь меня одну.

– Запомню! – крикнул он в ответ и быстро зашагал в сторону городка и дальше на холм, где стоял сиротский приют.

Он был еще на берегу, когда Мелони удалось наконец обрушить в реку остатки веранды вместе с частью второго этажа. Гомер остановился и долго смотрел, как вниз по реке уплывает чуть ли не половина старого дома. И он подумал, что Мелони, дай ей волю, могла бы спустить по реке весь городок. Но он не стал смотреть на дальнейший погром. А в приюте поспешил прямо в отделение мальчиков. Поднял матрас, хотел немедленно избавиться от фотографии. Но фотография исчезла.

– Это не я взял, – сказал Фаззи Бук.

Хотя был полдень, Фаззи все еще находился в увлажняющей палатке. Значит, опять началось ухудшение. По ночам он всегда в ней спал, она была, так сказать, его спальней. Если же оставался в ней на день, палатка становилась лечебницей. Каждый день ему что‑то вливали и делали анализы, как говорил доктор Кедр. Гомер стоял у трепещущего, дышащего, хрипящего аппарата и допрашивал Фаззи, куда делась фотография. Выяснилось, что Джон Уилбур напрудил в постели такую лужу, что сестра Анджела велела ему лечь пока на кровать Гомера, а сама стала менять полусгнивший матрас. И тут Джон Уилбур под матрасом Гомера нашел фотографию.

– А что было дальше? – спросил Гомер задыхающегося Фаззи.

Сестра Анджела вернулась с новым матрасом, увидела фотографию и взяла с собой. Конечно, Джон Уилбур не стал запираться и сказал, где нашел ее, поведал Гомеру девятилетний Фаззи – после Гомера он был самый старший в отделении мальчиков. Гомер хотел было пойти и побить Джона, но передумал, Джон был совсем маленький, только и умел, что писать в постель. К тому же это еще удлинило бы список грехов.

– А что это было? – спросил Фаззи.

– Ты же видел, – ответил Гомер.

– Видел, но все‑таки что? – Лицо у Фаззи было явно испуганное.

Лужок Грин решил, что женщина ест кишки пони, и убежал в туалет. Уилбур Уолш тоже убежал куда‑то.

А Джон Уилбур, наверное, опять надул в постель, в сердцах подумал Гомер.

– Что они делали? – допытывался Фаззи Бук. – Эта женщина… как же она дышала? – сам едва дыша, спрашивал он.

Когда Гомер уходил из спальни, Фаззи заходился хрипом. При дневном свете он выглядел совсем прозрачным, казалось, можно разглядеть все его органы, выбивающиеся из сил, чтобы поддерживать жизнь.

---

Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 132; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!