За пределами Средиземного моря, VII–V века до н. э

Археологам редко удавалось обнаружить торговые суда 1000–400 годов до н. э., и хотя остатки грузов стали ценным источником сведений о торговле и торговцах, корпуса судов по большей части не сохранились, а дошедшие до нас фрагменты мало что добавляют к нашим знаниям о кораблестроительных методах того времени. Из боевых кораблей начала первого тысячелетия — самых крупных и сложных по конструкции, представляющих наибольший интерес для современных исследователей, — до нас не дошло ни одного. Финикийцы и греки первыми провели четкое различие между судами для торговли и боевыми кораблями. Мысль о том, что корабль может обезвреживать другие корабли, а не просто транспортировать воинов и служить плавучей платформой для рукопашной схватки, возникла примерно в IX веке до н. э., — к этому времени принадлежат первые изображения судовых таранов. Таран изначально мог появиться как продолжение киля, в более позднее время на него надевали тяжелую бронзовую обивку, создавая по сути массивную торпеду с внушительной скоростью и ударной силой, предназначенную для пробивания корпуса вражеских кораблей. Единственный дошедший до нас таран — найденный на побережье Израиля недалеко от Атлита и датируемый II веком до н. э. — имел в длину 2,25 м и был насажен на каркас из кедра, вяза и сосны. Судно, несущее таран, нуждалось в прочном корпусе, способном выдерживать как вес самого тарана — например, таран из Атлита весил 465 кг, — так и удар при столкновении с вражеским судном, поэтому корпус таких кораблей делали особо крепким.

В те ранние века истории самыми крупными кораблями были пентеконтеры, называвшиеся так потому, что имели по пятьдесят гребцов. Пентеконтера с одним рядом гребцов достигала двадцати и более метров в длину, то есть судно было тяжелым, неповоротливым, неудобным в защите и слишком крупным как мишень. Поэтому неудивительно, что в тот же период начинают появляться первые суда с двумя рядами гребцов — биремы, — вмещавшие столько же гребцов, но в два яруса, так что длина корабля сокращалась почти вдвое. Эти более мощные и более компактные суда имели надстроенную палубу для пеших воинов, лучников и копейщиков — так усиливалась наступательная способность корабля, а гребцы оказывались под защитой и не мешали при сражении. При обычных переходах гребцы, вероятно, располагались на верхнем ярусе, а нижний использовался во время боев. На изображениях VIII века до н. э. встречаются корабли с гребцами на обоих ярусах; первые канонические биремы можно видеть на рельефах из Ниневии, изображающих бегство Элулая Тирского на Кипр, — здесь изображены два ряда гребцов, нижние весла просунуты в отверстия, прорезанные в корпусе (кожаный рукав не давал воде проникать внутрь), а верхние весла находятся на уровне планшира. Гребцы сидят не строго одни над другими: скамьи расположены со смещением, чтобы центр тяжести корабля находился ниже.

Логическое продолжение биремы — трирема с тремя рядами гребцов — появляется в VII веке до н. э. (Слово «трирема» заимствовано из поздней латыни и означает «трехвесельная». Греческие и римские моряки называли их «триера»[206] — «трехсоставная».) Наиболее часто в этот период встречались триаконтеры — «тридцативесельники», а также пентеконтеры с пятьюдесятью веслами, на изображениях VI века до н. э. есть как одноярусные, так и двухъярусные триаконтеры и пентеконтеры. Триремы же имели относительно стандартное количество гребцов, сидевших определенным образом: двадцать семь гребцов по каждой стороне на нижнем и среднем ярусе (соответственно фаламиты и зевгиты) и тридцать один гребец (франиты) на верхнем ярусе, всего 170 человек. Как и в биреме, гребцы располагались не одни над другими, а со смещением: зевгиты выше фаламитов и чуть впереди них, франиты над зевгитами и чуть впереди них. Поскольку франиты располагались примерно в полутора метрах над водой, а фаламиты в полуметре, то для компенсации высоты весла франитов имели выносную опору, облегчавшую действие весла как рычага.

В Афинах состоятельные граждане служили в должности триерархов, отвечавших за снаряжение триремы и плативших команде жалованье от имени государства. Титул буквально значит «командующий триремой», однако если у триерарха не было должного морского опыта, командующим назначался опытный моряк. Помимо гребцов, на триреме были флейтисты и барабанщики для задания ритма гребли, впередсмотрящие, начальник палубной команды и кормчие, а также определенное количество пеших воинов, лучников и копейщиков. Количество последних варьировалось в зависимости от наличия людей и от предпочитаемой тактики. В битве при Саламине в 480 году до н. э. на афинских кораблях было примерно по десятку воинов, а на персидских — около тридцати. Малое количество афинских воинов может объясняться нехваткой людей, поскольку для всего флота было необходимо примерно тридцать четыре тысячи гребцов, и многие из них набирались из союзников. Афиняне впоследствии расширили верхнюю палубу триремы, чтобы на нее можно было поместить больше воинов; это также позволило устанавливать дополнительные защитные навесы над фаламитами.

Флот, состоящий из трирем, двигался либо в кильватерном строю (нос одного корабля к корме предыдущего), либо сплошным фронтом (борт о борт). Хотя триремы имели парусное вооружение (к V веку до н. э. — две мачты), при движении на веслах паруса, видимо, не использовались, поскольку при любом ветре, кроме строго в корму, крен судна будет слишком сильным для нормальной гребли. На одних веслах, без парусов, суда могли достигать внушительной скорости.[207] Фукидид упоминает переход из Пирея в Митилену, проделанный триремой за сутки всего с одной остановкой, около 7,5 узла, а Ксенофонт описывает 129-мильный путь из Византии в Гераклею на Черном море, проделанный при средней скорости около семи узлов. Современная реконструкция триремы, названная «Олимпия», в первый сезон плавания достигла спринтерской скорости в семь узлов. (Триремы были на 30 процентов быстроходнее пентеконтер, которые оставались традиционными военными кораблями для небольших городов-государств, из-за нехватки средств неспособных строить или комплектовать гребцами более крупные суда.)

Ведение боя с помощью трирем[208] было целой отточенной наукой и требовало постоянной практики; такой бой предполагал не только слаженные усилия от гребцов на каждом отдельном судне, но и общую слаженность действий разных кораблей. Одним из защитных маневров было поставить корабли в кольцо, таранами наружу; наступать на такой строй предполагалось кружным маневром, называемым periplous , с последующим нападением на вражеские корабли. Разновидностью того же маневра было кружить вокруг нападающего противника и нанести удар с кормы или с траверза. Другой маневр, называемый diekplous — «проплыв одних кораблей между другими», — состоял в том, что суда сплошным фронтом проходили на веслах сквозь строй противника, а затем разворачивались для удара с кормы — самой уязвимой точки триремы.

В античные времена, как и в любую другую эпоху, морское могущество зависело от наличия крупных ресурсов — природных и человеческих, — а также от того, насколько рациональным было использовать их для морских дел. Содержание флота требовало от населения страны огромной самоотверженности, и афинский политик Перикл почти не преувеличивал, когда в начале Пелопоннесской войны (в 460 году до н. э.) напоминал афинянам: «Морское дело,[209] как и любое другое, есть искусство. Им невозможно заниматься кое-как, на досуге; более того, оно не оставляет досуга ни для чего другого». Афиняне это отлично знали. Двадцатью годами раньше, накануне второго вторжения персов в Грецию, у них были деньги, ресурсы и стимул для строительства самого мощного и хорошо обученного флота в Восточном Средиземноморье. Морской флот Сиракуз и Карфагена был примерно таким же или чуть крупнее, и хотя персидское царство затмевало собой Афины и их союзников, его корабли комплектовались разношерстной толпой под началом иноземцев. Разумеется, исход персидского вторжения не был этим предрешен: шансы были туманны, победа греков оказалась итогом разрозненных политических ходов, стратегических просчетов персов и тактической уловки, которая могла с равной вероятностью обернуться как успехом, так и поражением.

Греко-персидские войны

В 559 году до н. э. Нововавилонское царство пало под натиском Кира Великого, основателя династии Ахеменидов (550–330 гг. до н. э.), сформировавшейся среди персов — племени на юго-западе Ирана, давшего название Персии. Десятью годами позже Кир стал царем мидийцев в Северном Иране, а к 525 году до н. э. покорил Египет, а также Лидию с ее ионийско-греческими городами-государствами. Ионийцы мирились с персидским владычеством до 499 года до н. э., когда преемник Кира, Дарий, затеял поход ради завоевания Наксоса — крупнейшего из Кикладских островов, примерно на полпути между Ионией и Пелопоннесом. Под предводительством Милета вспыхнуло восстание ионийских городов-государств против персидского владычества, однако аналогичные призывы к материковой Греции не принесли желаемого отклика. Спарта, самый могущественный полис, послала для выяснения обстановки всего одну трирему. Только Афины и Эретрия оказали ощутимую помощь, отправив, соответственно, двадцать кораблей и пять кораблей — по словам Геродота, это плавание стало «началом всех бед для греков и варваров».[210]

Переплыв Эгейское море, афиняне направились к городу Сарды — они подожгли его и торопливо отступили. Персидский флот из 600 финикийских, египетских и каппадокийских трирем атаковал Милет в 494 году до н. э., ионийцы с общим флотом в 353 триремы не могли ему противостоять. Немногие ионийские корабли, сохранившие верность идее восстания, были уничтожены или захвачены в битве при близлежащем острове Ладе, — эта битва положила конец ионийскому восстанию. Персы продолжали очищать территорию вокруг Геллеспонта и захватили несколько греческих городов по обе стороны от пролива. Несмотря на победу, Дарий поклялся наказать афинян за то, что те разрушили Сарды, и «повелел слуге[211] трижды повторять слова „господин, не забывай об афинянах“ перед каждым обедом». В 491 году до н. э. персы начали первое при Мардонии — зяте Дария — вторжение в Грецию. Переправив войска через Геллеспонт, Мардоний повернул к югу, намереваясь взять Эретрию и Афины. После доставки армии в Европу персидский флот двинулся вдоль берега на юг до мыса полуострова Афон (Акти), где сильная буря потопила триста кораблей, погибли двадцать тысяч человек. Персы также потерпели ряд поражений во Фракии, и хотя со временем им удалось одержать верх, Мардоний решил вернуться домой.

Если бы персы решили преследовать изначальную цель, они вряд ли бы встретили серьезное организованное сопротивление. Афины и Эгина, вечные враги, воевали уже пятнадцать лет, и эгинцы незадолго до описываемого времени потопили флот афинских и коринфских кораблей. Именно на фоне этих событий Дарий организовал второй поход. Геродот дает некоторые подробности о составе персидского «морского контингента»,[212] который включал в себя «все корабли и людей, по повинности выставленных разными подчиненными городами — включая грузовые суда для перевозки лошадей, каковые Дарий взял в предыдущем году от государств-данников. Лошадей погрузили на эти суда, войска — на корабли, и флот в шесть сотен трирем отплыл в Ионию». На сей раз персы плыли напрямую через Эгейское море, «предположительно из-за того, что военачальники боялись огибать Афон». Однако у такого решения были военные и политические преимущества. После подчинения себе Наксоса персы высадились в Эвбее, готовые выступить против Аттики. Там, на Марафонской равнине в сорока двух километрах от Афин, афиняне и платейцы разгромили наступавших и захватили семь их кораблей. Персы, перегруппировав силы, попытались напасть на Афины с моря, однако к тому времени как персидские корабли появились в Фалере, который служил Афинам гаванью, афинская армия успела подойти по суше и встретить врага, так что персы предпочли уплыть.

Дарий планировал напасть на Грецию еще раз, однако отложил нашествие из-за восстания в Египте и из-за разгоревшихся споров о наследовании царства (в результате разрешившихся в пользу его сына Ксеркса). После того как Ксеркс подавил египетский мятеж, его советники — включая афинских изгнанников, живших в Сузе, тогдашней столице Персидского царства, — стали побуждать его возобновить войну против Афин. Несмотря на возражения Артабана — своего дяди, утверждавшего, что сторонники войны недооценивают таланты и решимость греков, Ксеркс начал готовиться к наступлению и собрал флот из 1207 трирем и 1800 транспортных судов. Как и прежде, морскую часть войны персы по большей части оставили финикийцам и египтянам, а также ионийцам и грекам из материковой Греции, которые предпочли воевать на стороне самой могущественной державы мира против горстки враждующих соседей. Считается, что за персов воевало столько же греков, сколько и против них.

Даже сам по себе размер персидского флота вполне оправдывал опасения Артабана насчет того, что самый грозный враг Персии — не греки, а земля и море: «Ведь нигде, насколько я знаю,[213] нет гаваней столь больших, дабы вместить весь наш флот и укрыть его в случае непогоды; а ведь нам нужна не одна такая гавань, но множество — на всем протяжении побережья, вдоль которого ты будешь плыть. Однако там нет даже и одной». Артабан, по всей видимости, хорошо разбирался в обширных логистических операциях, которые разворачивались тогда полным ходом: в места предполагаемых боевых действий заранее отправляли продовольствие, боевых коней и вьючный скот. Готовились также два проекта, требующие инженерной мысли. Первым было выстраивание через Геллеспонт двух плавучих мостов, состоящих из кораблей[214] (закончено в мае 480 года до н. э.), — по ним армия могла перейти пешком из Азии в Европу. Из-за течения, которое здесь может достигать скорости четырех узлов и более, сооружение такого моста — задача нетривиальная, но к тому времени уже не новая. Такие мосты через Геллеспонт и Дунай незадолго до того строил Дарий для похода против скифов в 512 году до н. э. Мосты Ксеркса состояли из трирем и пентеконтер, стоящих на якоре в Геллеспонте — Геродот говорит, что северный мост состоял из 360 трирем и пентеконтер, а южный из 314. Когда суда были попарно скреплены канатами из льна и папируса так, что их цепь протянулась от одного берега до другого, между бортами проложили доски и надстроили над ними боковины — чтобы кони и вьючные животные не шарахались при виде воды.

Вторым грандиозным проектом было строительство канала через полуостров Афон в попытке избежать такого же бедствия, какое постигло персидский флот в 491 году. Точность рассказа Геродота вызывала сомнения даже в античности, однако при раскопках в 1990 году был обнаружен ров длиной 2,5 километра и шириной около 30 метров, «так что могли одновременно идти две триремы[215] на веслах». Геродот отзывается о канале презрительно — не потому, что персы его посредством пытались избежать морских опасностей, а потому, что канал был для Ксеркса средством поразить публику: «Он хотел явить свое могущество и оставить по себе память. Не составило бы труда, — продолжает Геродот, — волоком перетащить корабли по земле через перешеек», как было сделано на Коринфском перешейке.

Афиняне между тем не сидели сложа руки. После битвы при Марафоне сложилось четкое разделение между гоплитами (воинами из класса землевладельцев), которые по праву считались победителями, и теми, кто выступал за морское развитие страны. Главным сторонником морского флота выступал Фемистокл, ветеран Марафонской битвы, который, тем не менее, утверждал, что лучший способ защиты — оставив Афины, укрыться в новой гавани Пирея и собрать мощный флот. Пирей усиленно готовили к обороне, однако средств для строительства флота не хватало, пока в находящихся неподалеку Лаврийских рудниках не было обнаружено серебро. Хотя греки знали о приготовлениях Ксеркса к новому походу, Фемистокл ратовал за флот как средство защиты не от Персии, а от Эгины, с которой Афины вновь вступили в войну. Как писал Геродот, «война[216] [с Эгиной] в то время спасла Грецию, поскольку заставила Афины стать морской державой». Фемистокл и сторонники флота добились того, что в следующие три года афиняне ежемесячно спускали на воду по шесть-восемь трирем.

Саламин, 480 год до н. э

За год до второго вторжения персов дельфийский оракул провозгласил, что лучшая защита для Афин — «деревянные стены»[217] и что «божественный Саламин… принесет смерть сыновьям женщин». При обсуждении в Афинах смысла этого прорицания Фемистокл настаивал на том, что «деревянные стены» — это не деревянная ограда Акрополя (что было самым очевидным толкованием), а афинские триремы и что «божественный» Саламин, крупный остров к югу от Аттики, благорасположен к афинянам. Мнение Фемистокла перевесило, и афиняне переправили женщин и детей на Пелопоннес, а стариков и движимое имущество — на Саламин. Мужчины же — как афиняне, так и их союзники, в том числе из Спарты, Коринфа и даже Эгины, — распределились по кораблям, половина из которых по настоянию Фемистокла отплыла к мысу Артемисий у северной оконечности Эвбеи, где должна была задержать персидский флот на его пути вдоль берега и не дать ему соединиться с наземной армией, которую, как надеялся Фемистокл, задержат спартанцы в Фермопилах, примерно в шестидесяти пяти километрах к западу от Артемисия. В августовских штормах погибло около трети кораблей Ксеркса. Между греками и персами произошло две битвы: одна, инициированная Фемистоклом, была призвана проверить боеспособность и решимость персов, другая была нападением персов на Артемисий. Персидский налет на Артемисий, хоть и ожесточенный — половина афинских кораблей получила повреждение, — окончился ничем, однако Фемистокл, узнав о гибели трехсот спартанцев у Фермопил, приказал грекам отойти к Саламину. Когда персы двинулись южнее, спартанцы голосованием приняли решение оставить Аттику и Саламин, чтобы защищать Пелопоннес на Коринфском перешейке. Фемистокл утверждал, что в открытых водах Саронического залива маневренность персидского флота будет больше и противник тем самым получит преимущество. Он также сказал, что если жители Пелопоннеса откажутся сражаться при Саламине, то афиняне с их двумястами кораблями возьмут свои семьи и отплывут в италийские колонии, предоставив прочим заботиться о себе самостоятельно.

Саламинский пролив — длинный и неравномерный, восточные подступы к нему охраняются островом Пситталея. Пролив резко сужается до ширины примерно в полмили, а затем открывается в Элевсинскую бухту между Саламином и материком. Мегарский пролив, лежащий к западу, еще более узок. Персам было бы выгоднее заставить греков выйти на открытую воду, и совсем не в интересах Ксеркса было затягивать поход, и все его советники, за исключением одного, высказывались в пользу немедленного нападения. Разлад вносила лишь правительница Галикарнаса, Артемисия, которая советовала выждать, говоря, что без подвоза продовольствия и при риске нападения персов на Пелопоннес союз греков вскоре распадется. Она также напомнила, что персидская армия в смысле логистики зависит от флота, и убежденно предсказала: «Если ты поспешишь[218] ввязаться в морскую битву, то боюсь, что поражение флота может повлечь за собой и поражение армии». Ксеркс оценил честность Артемисии, но не внял ее совету.

Согласно Геродоту и Эсхилу — участнику той битвы, впоследствии ставшей темой для самой ранней из сохранившихся его пьес, «Персы», — в ночь перед битвой греческий гонец сообщил персам, что часть греков собирается уходить через Мегарский пролив. Основная часть персидского флота располагалась на восточных подступах, вокруг Пситталеи, и для предотвращения предполагаемого побега персы отрядили часть кораблей охранять пролив. С восходом солнца утром 25 сентября Ксеркс и его свита оглядели Саламинский пролив с материка. При виде греческих кораблей, сворачивающих в Элевсинскую бухту, Ксеркс отправил свой флот за ними в самую узкую часть пролива, думая, что греки избегают битвы и уходят в уже заблокированный персами Мегарский пролив, однако с приближением финикийских кораблей еще часть греческого флота вышла на бой со стороны Саламина.

Когда персидские корабли одни за другими вошли в тесный пролив, битва стала всеобщей. Передние корабли пытались отойти назад в то самое время, как задние подходили от Пситталеи, «греческие корабли,[219] как и было замыслено, устремились со всех сторон и окружили нас». Исход битвы, видимо, определился довольно рано, однако бои длились весь день, тысячи людей гибли вместе с кораблями — гребцы оказались почти замурованы внутри судна на гребных скамьях, воины падали с верхних палуб и тонули под весом оружия и доспехов. Те, кто держался на плаву, тоже не избежали смерти: «Как рыбу, глушили и убивали, отделяя мясо от костей сломанными веслами и обломками досок… Все беды, даже если подсчитывать их десяток дней, я до конца перечислить не мог бы». Персы осознали собственное поражение куда быстрее греков — те лихорадочно готовились к новому нападению и лишь наутро третьего дня узнали, что персидский флот ночью ушел от Фалера. Победа, по-видимому, стоила грекам[220] 40 трирем, без которых у них осталось 270, в то время как персы потеряли около 200 кораблей и сохранили около 250 — крохи от общего числа судов, имевшихся в начале кампании. Как и предупреждала Артемисия, без флота стало невозможно подвозить припасы, и Ксеркс предпочел как можно скорее эвакуировать из Аттики все наземное войско.

Битва при Саламине не только подтвердила стратегическую правоту Фемистокла — она вынудила персов прекратить наступательную политику и дала грекам полный контроль над Эгейским морем. Окончание войн также приблизило эпоху классической Греции — период, глубоко несхожий и вместе с тем поразительно схожий с архаической эпохой, ему предшествовавшей. Люди, имеющие один язык, религию и общую культуру, по-прежнему населяли бо́льшую часть территории нынешней Греции, а также Геллеспонт и Ионию, часть Черноморского побережья и значительную часть Сицилии и Южной Италии. С политической точки зрения греческий мир был разделен древними разногласиями и соперничеством. Однако разница между архаическим и классическим периодом была куда более значительной. Если Афины и не затмили Спарту как самый влиятельный греческий полис, то оба города-государства стали как минимум равноправны. Более того, новообретенный авторитет Афин появился благодаря флоту — который по численности, степени организации и эффективности не имел аналогов за всю предшествовавшую ему историю. Фемистоклово толкование дельфийского пророчества изменило не только судьбу Афин и всего греческого мира, но и течение всей морской истории вплоть до настоящего времени. По словам Фукидида, Фемистокл считал: «Если афиняне[221] станут морской нацией, у них будут все преимущества по укреплению своей власти. Таким образом он в один миг заложил основу для империи». Впервые в истории стало возможным представление об обширной империи, чье благосостояние зиждется на дальней морской торговле без посредников и чье могущество опирается на мощный флот.

Мы поможем в написании ваших работ!