ЛЕКСИКО-СТИЛИСТИЧЕСКОЕ СВОЕОБРАЗИЕ СОВРЕМЕННОЙ МАССОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Исследование поэтики современной массовой литературы требует обязательного обращения к ее языковым особенностям. Именно язык произведения часто позволяет провести грань между текстами разного уровня, разграничить качественную беллетристику, достойную массовую литературу и низкопробные тексты. Уровень языкового воплощения темы и сюжетных линий дает или не дает возможность ставить вопрос о поэтике произведения (нередко это понятие к тексту просто неприложимо).
Как отмечает М.О. Чудакова, «современная проза <…> отказывается от значительной части прежних представлений о литературе и литературности, от того, что было литературно-авторитетным. Это связано и с тем, что отворились ворота массовой культуре, и с ролью СМИ и Интернета в жизни общества, с влиянием устного слова (не только звучащего на улице <…>, а ежедневно обращенного к нам в повелительной интонации шоуменов и телеведущих с телеэкрана – монополиста влияния), и конечно, с чем-то внутри самой литературы, с ее самостоятельной жизнью» [Чудакова, 2001: 11]. Оппозиция цензуре, свойственная русской литературе XX в., оказывала огромное влияние на поиск и углубление метафорической емкости языка, тогда как развитие литературы в условиях рынка такой задачи не ставит, а в ряде случаев и намеренно ее избегает.
Культурное косноязычие, своеобразное смысловое «заикание» при часто наивном и примитивном использовании языковых клише во всей полноте проявляется в массовой литературе, тексты которой аккумулируют наиболее характерные приметы современной языковой ситуации, вкусовых пристрастий различных социальных групп. Если современный писатель безвозвратно попадает в ловушку массового жанра, то происходят серьезные изменения в онтологической природе литературы, которая, «опрощаясь до массовых жанров трансформированной
|
|
|
реальности, отказывается от таких нетехнологичных операций, как разработка психологии героя, прослеживание его диалогов с собственным подсознанием, исследование «живородящих» возможностей языка» [Славникова, 2001].
В художественном тексте, воплощающем языковую интуицию и языковую рефлексию автора, многие явления современной речи не просто фиксируются, а отбираются и по-разному интерпретируются. По точному замечанию С.Г. Ильенко, «необходимо считаться с тем, что критерии, определяющие языковой облик рядового носителя языка, будут недостаточны для определения языкового облика лица, на этом языке ТВОРЯЩЕГО, а следовательно, влияющего на его формирование и развитие» [Ильенко, 2003: 581]. При обращении к массовой литературе отмеченная грань часто стирается и облик лица творящего нивелируется. Тем больший интерес представляет воплощенная в тексте рефлексия автора массовой литературы над языком. В рефлексивных (метаязыковых) комментариях воплощается осознание речевого поступка, разъясняются или мотивируются новые номинации, получают эстетическую оценку результаты речетворческой деятельности современного человека. Степень разнообразия и активности таких комментариев во многом зависит от языковой и речевой компетенции читателя и включенности его в контекст стилевых норм времени.
|
|
|
Приведем несколько примеров эксплицированных в тексте размышлений по поводу языковых феноменов:
«Самое противное – это уменьшительный суффикс в определении “новенький”. “Еньк – звучит просто похабно. Применительно к вещам он ведет себя довольно прилично – чувствуется гордость владельца. Некоторый шик с элементами понятной радости. Новенький видеомагнитофон. Новенький автомобиль. Новенький сотовый телефон. Слышно, что суффикс честно выполняет свою работу. Но ему для этого требуется существительное. Собственно сам предмет. Тогда его еще можно вынести. В школе совсем другая история. Слово “новенький” идет само по себе. Без существительного. Ежу понятно, что тут имеется в виду» (А. Геласимов. «Фокс Малдер похож на свинью»).
|
|
|
«Теперь в чести броня, глухая защита, заборы, охрана, сигнализация, меры безопасности, средства “от…” От воров, от комаров, от пота, от детей, от стресса, от боли… Смешно говорят в народе – “У вас есть что-нибудь от головы?”. Дайте, дайте мне наконец что-нибудь от головы, а заодно от сердца! – (Т. Москвина. «Смерть это все мужчины»).
«Писательница наконец успокаивается и благодарит излишними словами. Это такая наша беда – многословие. Если есть одно определение и десять к нему синонимов, мы впариваем в речь все одиннадцать слов сразу. Мы – народ неточный, мы – народ чрезмерный» (Г. Щербакова. «Уткоместь, или Моление о Еве»).
«У нее было два возможных жениха. Один на десять лет моложе, другой на десять лет старше. Тот, что моложе, все время говорил слово “вообще”. Оно звучало у него “ваще”» (В. Токарева. «Коррида»).
Эти примеры еще раз доказывают, что упрощение и ориентация на среднюю языковую семиотическую норму определяют особенности дискурса массовой литературы. Разнообразие массовой литературы – это не только разнообразие социального воображения и самих типов социальности, но и довольно точное отражение процессов, происходящих в обыденном языке. Расшатывание языковых норм, типичные ошибки – все это обнаруживается в массовой литературе. При этом если более качественная литература представляет отклонения от нормы как объект рефлексии или игры, то литература низкого уровня тиражирует типичные речевые нарушения. Ср., например: «Когда Варвара была уже в двери, эта самая дверь распахнулась и влетел шеф – весь порыв, свежесть, утренний бриз. Светлое пальто до пола, сияющие волоса надушены и уложены, костюм по-весеннему светел и нов.» (Т. Устинова. «Подруга особого назначения»); или: «Архипов налил воды в чайник и оценил запасы еды, которые давно не пополнялись. Были несколько яиц, сморщенный от долгого лежания толстый стручок красного перца. Банка неопределенных грибов и пакет молока.» (Т. Устинова. «Пороки и их поклонники»); или: «Зато я прекрасно помнила, как я проснулась в кровати в залитой солнцем комнате, в крохотной квартирке Серети Скворцова на улице Риволи, и сладко потянулась созерцая моего мужа, что дрых рядом со мною, что называется, без задних пяток» (Е. Благова. «Кровавая палитра»).
|
|
|
Как уже отмечалось, массовая литература неоднородна.
С одной стороны, это книги, ориентированные на достаточно примитивное сознание, на нерефтектирующую личность и воспроизводящие речевое поведение массового читателя. С другой-это литература для интеллигентного читателя, который обращается к ней для отдыха, осознавая место читаемых текстов в литературном процессе. Предметом иронического текстового комментирования нередко выступает закрепленное в языке (или индивидуально понимаемое) соотношение между формой и содержанием языковой единицы, которое автор уточняет или оценивает, выражая субъективное отношение к способам отражения действительности.
Объектом рефлексии в современных текстах становятся заимствования, субстандартная лексика, окказиональные номинации, языковые вкусы и языковая мода. Приведем пример, в котором состав перечислительного ряда конденсирует многие социально престижные номинации, иронически представляющие лексикон «нового русского»: «Борис Бескер мысленно загибал пальцы: система скидочных тарифов на авиаперелеты, накопительные дисконтные карты, система кредитования жилья, еда, не содержащая холестерина, волшебные поливитамины и антиоксиданты, мода с ее узким или широким решением талии, экологически чистые технологии изготовления стелек» (М. Голованивская. «Состояние: Московский роман»).
Общей чертой, объединяющей произведения, созданные в русле массовой литературы, является стремление их авторов погрузить читателя в стихию живой речи. Интенсивное речевое снижение, повсеместная актуализация молодежного жаргона, а также жаргонов криминальных сообществ обнаруживаются не только в авторской, но и в персонажной сфере. При этом осуществленный выбор сниженной лексической единицы получает нередко эксплицированную автором текстовую интерпретацию.
Ограниченность языка в сочетании с претензией на стилистическую изысканность можно обнаружить в следующих примерах: «А это кто?» – требовательно спросил Алешка, указуя измазанным в варенье перстом на бородатого громилу в потрепанной джинсовке» (Е. Благова. «Кровавая палитра»); или: «И я терпела ненавистную гостиницу поелику возможна» (Е. Благова. «Кровавая палитра»); или: «Я прибавил к своим победам еще одну маленькую, но внушительную викторию» (Л. Гурский. «Спасти президента»).
Другим заметным процессом в современной речи, по-разному интерпретируемым в массовой литературе, является процесс заимствования, который нередко связывают с американизацией русского языка. Активную роль в текстах играют различные заимствования, в том числе трансплантанты и экзотизмы. Иноязычное слово, часто соседствующее с жаргонизмами, позволяет менять свои и чужие речевые одежды, воплощает так называемый «стебовый» образец словесного поведения: «У гостя из Кёльна были бесцветные глаза, длинные пегие патлы и неприятная борода веником. Носил он неказистый джинсовый костюмчик, вроде тех, какими у нас секон-хенде на Маросейке можно разжиться долларов по пять за штуку. Однако несмотря на внешность и прикид бедного студента, Карлуша был отнюдь не студентом, а напротив, главным редактором “Нойе Райнише Цайтунг” с четырехсоттысячным тиражем. Зарабатывая в год около двух миллионов дойч марок, можно себе позволить не расчесывать бороду и носить жуткое барахло. Косить под бедных – новая мода для богатых» (Л. Гурский. «Спасти президента»); или: «А наш шеф-редактор взял на вооружение принцип Генри Форда – каждый занимает на конвейере свое место. Скаут – специалист по сбору и проверке информации. Райтер – мастер концепции и стиля. Есть хедлайнер – он отвечает только за заголовки. Есть “болват” – то есть натуральный болван, образовали – заочный техникум физкультуры. Ему платят зарплату, чтобы он весь номер прочитывал и показывал, если где он не врубается. Эти места переписывает адаптор, есть у нас и такая ставка» (Б. Акунин. «Алтын-толобас»); или: «Из шестерых стоявших передо мной я более-менее знал троих, что не добавляло оптимизма. Их конек – карате, кунг-фу, тэквандо и прочие штучки, которыми развлекаются в спецназе. Вот влип так влип» (Л. Гурский. «Спасти президента»).
Предметом иронического текстового комментирования нередко выступает закрепленное в языке (или индивидуально понимаемое) соотношение между формой и содержанием номинативной единицы, которое автор уточняет или оценивает, выражая субъективное отношение к способам отражения действительности. Так, в приводимом ниже фрагменте текста обыгрывается часто используемое в современных СМИ, но остающееся для многих носителей языка непонятным, слово харизма. Типичная для просторечия народная этимология в игровом пространстве текстового фрагмента сталкивается с почти словарным объяснением слова:
«– Галя, но так нельзя! – восклицал он, тыча пальцем в отредактированный текст. – Это же глупость!
– Можно, – отвечала она, проницательно щурясь, – это политика, это закон толпы. Скушают, как миленькие, и добавки попросят. Не забывай, кто ты и кто они.
– Чем же я лучше? – кокетливо спрашивал он.
– У тебя есть харизма, – отвечала она с важным видом.
Это словечко только начало входить в моду, почти никто не знал его реального смысла, и в широких слоях населения возникала ассоциация со старым русским словом “харя”, бабки в деревнях так и говорили: за этого не будем голосовать, у него харизма толстая и противная.
– Ты хотя бы понимаешь, что это такое? Объясни, потому что я не понимаю, – говорил он, продолжая кокетничать.
– В переводе с греческого это богоизбранность, дар Божий.
В переводе с современного русского обаяние политического лидера, его лицо, его имидж. Получается не совсем адекватно, зато красиво» (П. Дашкова. «Чувство реальности»).
Как было отмечено, массовая литература становится пространством пересечения разнообразных цитаций. Понятие прецедентного текста, связанное с совокупностью знаний и представлений лингвокультурного сообщества, стало одним из ключевых в современных филологических исследованиях. Любой текст отражает разнообразные внешние влияния: цитаты, аллюзии, использование чужих слов, включение элементов персоносферы [Хазагеров, 2002]. Это явление в полной мере обнаруживается не только в поэтике заглавий, но и в включении в тексты слов, выражений, клише, формирующих современное языковое пространство. Ср.: «После армии папа устроил Сергея в Институт международных отношений. В МГИМО учились преимущественно дети высокооплачиваемых родителей, у которых хватило связей ‘поступить” своих чад сразу после окончания средней школы» (А Маринина. «Украденный сон»), или: «После нескольких скандалов, сопровождаемых Папиным битьем себя в грудь и Дашиными слезами, она была отправлена к репетитору – оттрепетирована и как миленькая поступлена в Папин институт холодильной промышленности (Е. Колина. «Барышня и хулиган»).
Нередкое для массовой литературы стремление к украшательству текста, особенно характерное для любовных романов и «женского детектива», часто демонстрирует полное отсутствие речевого вкуса и эстетической культуры. Приведем один выразительный пример: «Чистая, белая, жемчужная, теплая старина обняла и закружила меня. Какая красота и поэзия насыщала старую русскую жизнь. Нет, я не хочу быть новой русской, хотя я и баснословно богата. Я хочу вырастать, как лилия, из теплого изящества, из грации и доверчивости старой русской жизни, забытой и убитой век назад. Я буду устраивать в моем особняке камерные концерты, вокальные вечера, званые обеды, читки свеженаписанных романов и пьес. И мой дом станет знаменитым. Он будет магнитом, и лучшие, драгоценнейшие души притянутся к нему. Тебе нужны просто хорошие картины. Желательно подлинники. Никакого дешевого рынка, Лилит. К черту всякий китч. В твоем доме гости должны пялиться только на настоящего Коро или Ренуара» (Е. Благова. «Кровавая палитра»).
Средства художественной выразительности зачастую используются случайно и, как правило, диссонируют с остальным текстом. Так, в романе Т. Устиновой, для которой характерно возведенное до художественного приема упрощение стиля, развернутая метафора вступает в противорчие со всем остальным текстом: йа подоконнике сидел серый дождик в мокром плаще, болтал ногами в резиновых ботах. От его болтания по подоконику с гулким стуком рассыпались капли (Т.Устинова. «Саквояж со светлым будущим).
Характеризуя речевое поведение современника, проявляющееся в многообразии создаваемых текстов, Н.Д. Бурвикова и В.Г. Костомаров отмечают: «Современная полифония индивидуального разнообразия, формируемая на дистанции: от либерализации языка к его карнавализации – характеризуется символикой, снятием запретов, безрассудством, шалостями, чудачествами, всеобщим пародированием, одновременным утверждением нового и отрицанием старого, смешением стилей, самоутверждением личности, выросшей в мире традиционных ценностей» [Бурвикова, Костомаров, 1998: 23]. Эта характеристика современной речи в полной мере подтверждается при обращении к современной массовой литературе.
Дисгармонический облик современной эпохи проявляется в стилистической разноголосице массовой литературы. В отличие от беллетристики, в которой можно обнаружить эффективное использование автором языковых средств (В. Токарева, Б. Акунин, А. Королев и др.), анализ языковых компетенций в массовой литературе приводит к выводу о стилистической беспомощности ряда произведений, с одной стороны, а с другой – об адекватности отражения на страницах произведений «языковой личности» рубежа XX–XXI вв.
Дата добавления: 2018-09-20; просмотров: 271; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!